Перемена

XXIX ГЛАВА
Всю последующую неделю Михаил Григорьевич жил как во сне - как в страшном, кошмарном сне, не находя себе покоя. Его злило, угнетало явное ли, мнимое ли спокойствие Елизавета Андреевны, которая просиживала в опочивальне, когда он был дома и выходила из неё лишь в его отсутствие. Наконец, в один из дней, собравшись с силами и мыслями, Вишевский вошёл в спальню, некогда принадлежавшую им обоим, а ныне ставшую чужой и ненавистной. Елизавета Андреевна встала ему навстречу: на ней было простое домашнее платье голубого цвета, волосы просто собраны наверх и ничем не украшены, она была необыкновенно прекрасна в этом простом образе - как раньше - до злополучной поездки в Италию, изменившую их жизни. На несколько секунд Михаил Григорьевич завороженно глядел на супругу, любуясь её красотой, в душе желая вернуть всё на прежнее место, чтобы они жили как и прежде, но вместо того он протянул ей бумаги, сказал несколько удручённым голосом:
- Я отпускаю вас, не желая вам на то зла, но следуя закону, развести нас могут лишь спустя пять лет по отсутствию одного из супругов. Вы должны покинуть этот дом - на сборы вам даётся срок в четыре дня, а после никогда не возвращайтесь сюда. Но поскольку в течении пяти лет вы всё ещё будете являться моей супругой, то я назначаю вам жалованье на сумму согласно статусу: этого-то вполне достаточно, чтобы жить безбедно, но после развода не ждите от меня ни копейки, - он положил документы на стол, попросил поставить подписи в нужных местах.
Елизавета Андреевна макнула перо в чернила, размашисто расписалась тонким шрифтом, её длинные серьги, покачиваясь в такт движению, вспыхнули ярко на свету, что привлекло внимание Михаила Григорьевича.
- А наши дети: сын и дочь? Что станется с ними? - спросила она.
- О них не волнуйтесь, как, впрочем, и об остальном, что касается нашей семьи. Иван и Екатерина будут воспитываться под зорким оком Марфы Ивановны, и заверяю вас: они не будут ни в чём нуждаться. А теперь извольте удалиться, - Вишевский взял документы и скрылся за дверью.
Оставшись одна, Елизавета Андреевна подошла к зеркалу, глянула на собственное отражение, не узнавая саму себя, в груди что-то сдавливало, не давало легко, беззаботно дышать как прежде - что это: страх ли потери или надвигающаяся неизвестность перед будущем? Теперь, только теперь она осознала, что лишается всего: положения, доброго имени, собственного дома. У неё забирают даже детей, не дав шанса проститься с ними - и кто не даёт: Михаил Григорьевич, что женился на ней по любви и души в ней не чаял? Отныне он невольно стал её врагом, по прежнему сохраняя лицо чопорного аристократа с его неподдельной серьёзной выдержкой.
В приоткрытую дверь в комнату вбежала маленькая собачка. привезённая Вишевским несколько лет назад из Германии. Пёсик некоторое время бегал по почивальне, обнюхивал мебель, принюхивался к воздуху. Тут, будто учуяв что-то, он подбежал к туалетному столику, встал лапками на подол платья, Елизавета Андреевна наблюдала за ним сверху вниз, чувство ненависти к мужу нарастала гиблыми волнами и ей вдруг захотелось свершить нечто против него, лишить его чего-то, как и он поступил с ней. Пёсик жалобно заскулил, виляя хвостом, доверчиво прильнул к ноге хозяйки, а Елизавета Андреевна больше не смотрела на него - подняла ногу, обутую в туфельку, с силой опустила её - в ту же секунду раздался писк, хрустнули под каблуком кости и пёсик замертво упал на ковёр.
Накануне отъезда Вишевская отправила письмо матери, сообщив, что с завтрашнего дня будет жить на даче, также она написала второе письмо управляющему в дачном доме с требованием приготовить всё к её приезду. Сделав положенные дела, она обессиленно опустилась в кресло, задумчиво устремила взор на ковёр, чувствуя, как прежняя тревога подступает к горлу. Спала она урывками: то ей снилась бесконечная дорога без возврата, то непонятные города, заполненные разношерстным народом в ярких цветастых одеяниях, то снился младший брат Варвары Павловны с окровавленным пятном на камзоле: он то ходил под окном, жалобно просясь войти внутрь, то принимался неистово стучать по стеклу, проклиная всё вокруг. Ужас, страх, видения слились воедино, образовав непонятный ужасающий клубок, долгое время пребывающий в подсознании; Елизавета Андреевна металась по подушке, не в силах выпутаться из этого клубка и, к счастью, наступил рассвет - холодный, морозный, она пробудилась, ощущая вялость и боль во всём теле. После принятия ванны она почувствовала себя заметно лучше, однако отказалась от завтрака, ограничившись лишь кофе. В обед за ней приехал экипаж, заказанный Михаилом Григорьевичем, и она со стеснённым сердцем села в него, бросила прощальный взгляд в сторону имения, где оставалось всё, что было предметом её жизни. Вишевский же не вышел проститься с ней, но он наблюдал за её отъездом из окна кабинета, и слёзы горечи жгли его глаза.
Поздно вечером Елизавета Андреевна подъехала к воротам собственного дома - единственного пристанища, оставшееся у неё. Марии Николаевны не была, она даже не соизволила написать дочери ответ и та поняла, что ещё одна нить прошлого оборвалась навсегда.
Дом, милый, знакомый с детства дом. Сколько радостей и детских надежд сокрыто в твоих тёплых стенах, под низким сводом старинной крыши. Как легко и беззаботно протекали дни её детства, отрочества и юности и как ныне тяжко окунуться во все те воспоминания, что оставили неизгладимый след в её сердце. Целыми днями просиживала Елизавета Андреевна либо у окна спальни, либо у камина в гостиной. Помимо неё в доме жили её личная служанка, кухарка, прачка и дворецкий, исполняющий роль также управляющего за всем хозяйством. Ей не было скучно, особенно теперь: вся душа рвалась на части, боясь и желая одновременно предстоящих перемен. Первым делом Вишевская написала письмо в Рим, дабы сообщить о своём приезде, а через две недели, когда мороз уступил место обычному холоду, послала служанку купить билеты на поезд. Служанка воротилась вечером, передав, что поезд отправляется лишь через десять дней и протянула билеты.
- А раньше этого срока не было? - недовольно поинтересовалась Елизавета Андреевна.
- Никак нет, барыня. Мне и эти-то удалось достать с трудом - сказали, что последние.
Вишевская, махнув рукой, отпустила её, а сама, облокотившись на спинку кресла, с блаженной улыбкой подумала про себя: "Скоро мы вновь встретимся, любимый мой, и больше никогда не разлучимся. Навек".