Extra (полюбленное) ("Супердесятка" на приз мэра города Королёв 2012)

«Это просто осколок остывшего некогда солнца,
на который налипло немного космической пыли...
Мы к нему беззащитно телами несильными жмёмся,
и не помним – зачем и за что нас сюда поселили.
Здесь давно появились шоссе, небоскрёбы, газоны,
космодромы, полярные станции... гелиостаты.
Но Земля до сих пор больше любит горбатых бизонов,
отвечая за тварь, приручённую ею когда-то.
Мы так долго боролись, мы крылья из воска лепили,
возводили притоны для тьмы и соборы для света.
И, питая надежду огнём бесконечных усилий,
рвали бешено путы чужой, нелюбимой планеты.
Но, устав от бесплодных исканий единственной двери,
постепенно мутируя, ближе к земле припадая,
бесконечное множество вер понапрасну примерив,
мы планету изгнания домом уже называем.
Лишь порой в полнолуние... Небо становится ближе...
В наши ноздри впивается звёздный мучительный запах...
Мы выходим из раковин, лунную радугу лижем,
бьём хвостами от боли – и горы становятся прахом» (Татьяна Архангельская)

«вот и ходишь по сну моему – незвана непрошена
на претензию мягко мне так говоришь: подсознание...
прошлой ночью влюбился в принцессу глазища горошинами
обошел со спины и увидел твое изваяние...
появляясь под утро хихикаешь сдавлено сдержано
над моим увлечением новым – парением в космосе
я и так гермошлем потерял провода перерезаны
потерял говоришь ты не шлем а наверное голову...
но однажды и сна оказалось тебе недостаточно
сорвалась с языка при невыясненных обстоятельствах...
так у господа сделан христос из явлений остаточных
одиночества гордого голого дикого страшного...» (Евгений Орлов)

«Она приходит к нему ночами.
Целует волосы, гладит лоб.
В окошко курит. Включает чайник.
Даёт забыться. Берёт тепло.
И вышивает ему кисеты
– Собака чёрная греет бок –
Сама с собою ведёт беседы:
Мол, надо как-то сменить замок –
Ключи ржавеют. Ржавеют жала.
А прошлой ночью пропал клубок.
Она старуха. Она устала
Перелицовывать одеяло,
Взбивать подушки. Взводить курок.
Мелькают пальцы – в узлах артритных
Сокрыта вечность, которой нет.
На чёрном бархате: «Маргарита»,
«Сафо», «Офелия», «Нора», «Vita».
Рассвет слезится. Готов кисет.
Она уходит. Скамейка в парке –
Дощатый, крашеный в зелень трон.
Царицей сядет твоя кухарка.
Буханкой чёрствой. Кормить ворон.
И думать, думать… О том ребёнке,
Во сне зовущем тихонько мать.
Любовь откликнется тонкозвонно
В словах, которыми `должно звать
Туда, где кануло всё земное,
Где иней высох в седой песок.
И вместе сели бы с ним в каноэ –
На остров чёрный, на Вечный сон.
…А он стареет. А он находит
Везде мешочки, надеясь: там –
Конфеты, краски, июли, ноты...
А там – то пусто, то просто хлам:
И букв щепотки, и ветер в поле,
И пепел цвета молочных рек.
А он не знает, что жив и болен
Любовью – кровью на серый снег.
И вот он курит. И вот он дышит.
Тем самым светом, который – тот.
Мешочек славный: узорно вышит.
И день проходит. И ночь придёт.
…Она не станет греметь ключами –
Такая глупость. Людская блажь.
Шитьё приносит. Включает чайник.
Отдать надежды. И взять тепла.
…Рассветы-Леты-туманы-манны.
Шагнуть привычно в вороний грай…
Она старуха. Её романы –
Не знать романов, не строить планов,
Уйти до света. Одной. Румяной.
Оставить осень. Косу забрать» (Нора Никанорова)

«[…] и счастлив будешь на земле едва ли,
когда на мир глядишь из-под вуали,
и мальчики кровавые в глазах
окрепли, подросли и возмужали […]» (Тимур Раджабов)

«Снова зима похожа на ту: точь-в-точь,
только тогда и мама жила и дед…
С маминых губ слетавшее слово «дочь»
было дороже света, нужней побед
всяческих, переполненных волшебством.
Нынче же чудеса меня – не берут.
Всё по-другому стало: и дом – не дом,
ждут меня больше там, где меня не ждут…
Всё изменилось: милости божьей нет
с той стороны, где жажда по ней сильна.
Как же мне ясно снится ночами дед!
Как же я мало им наяву жила…
Холодно, мама, холодно, хо-лод-но…
Зябко-то как, согреться бы, осмелеть.
Страшно-то как бороться со мглой одной,
и заблудиться – страшно и заболеть,
и оступиться… мыслимо ли: след в след
долго идти – не выйдет: хоть стой, хоть плачь.
С той стороны, где милости божьей нет,
каждый себе – и плакальщик
и палач» (Вероника Сенькина)

«И в это время часы прибили кукушку
И приготовили из времени двенадцать отбивных» (Андрей Чайкин)

«Мне скорбная обязанность дана,
Переживаю:
За осенью присматривать. Она
Полуживая.

Ворчлива, раздражительна, стара.
Никак не сладишь!
Опять меня уводит со двора
К тропинкам кладбищ.

И падает бесплотно на плечо
Предвестник снега -
Её сухой кленовый кулачок,
Грозящий в небо» (Елена Ширимова)

«Лошадка пегая уткнулась мордой в лужу
и выпила луну...
Так хочется обматерить страну,
За то, что ты, как прежде, ей не нужен,
За то, что голос пропит и простужен,
За то, что там, в Европах, не поймут
О чём среди разгульного застолья
Гармонь не в лад веселью голосит,
И для чего обносят на Руси
Дворы в деревнях арсеналом кольев.
Упасть в траву и за пределом дня
Увидеть, что лежишь внутри вселенной,
А остальное – мелочно и тленно
В иконном свете Божьего огня.
Простить страну, лошадку, иностранцев,
Вздохнуть, да так, чтоб кругом голова!
И красоте не подобрав слова,
Покрыть луну тройным, любя... Для глянца…» (Марат Куприянов)

«Утром встала, а листья мои опали...
Ничего, ничего, проживу как-нибудь без листьев.
Хорошо бы невинные в рай попали,
Я готова об этом всю жизнь молиться.
Утром встала, а ягоды все склевали...
Ничего, ничего, проживу как-нибудь без ягод.
Их три месяца сойки с запястьев рвали,
А теперь отдохну да и спать улягусь.
Утром встала, а ветки мои спилили...
Ничего, ничего, до апреля, а там — как выйдет.
Сколько елок вчера в грузовик свалили!
Я-то помню веселыми их, живыми.
Утром встала — кора моя вся повисла...
Ничего, ничего, пусть насытятся зайцы, козы.
Я-то знаю, что в жизни довольно смысла,
Если печь превращает деревья в звезды» (Татьяна Кадникова)

«Сквозь леса камышинок,
сквозь золото жёлтых кувшинок
по стоячей воде, где вокруг на версту не души,
наша лодка, бесшумно скользя,
всё спешила, спешила…
Всё куда-то спешила…
А мы…
А куда нам спешить?
Мы молчали.
А солнце вставало и с утренним блеском
светлой рябью сбегало,
скользило по краю волны…
Мы молчали.
Мы словно боялись хоть словом, хоть всплеском,
хоть движеньем нарушить прозрачную синь тишины.
Мы молчали.
А лодка скользила, туман разбивая,
и о чём-то так тихо шептался камыш за бортом…
Мы молчали…
Молчали, на миг в этот миг забывая,
кто мы,
где мы,
куда мы
и что с нами будет потом…» (Геннадий Авласенко)

«Отвали от меня, цыганка!
А не то нагадаю сам.
Сколько медленных полустанков
протечёт по твоим усам...
Сколько кашля в елецкой "Приме"
насчитает казённый дом...
Все дороги туда. Не в Рим же.
Не очухаешься потом.
Будет брать тебя каждый прыщик
из конвойных и палачей.
А король твой червивый сыщет
хохотушку погорячей.
Твой сынок, твой угонщик ловкий,
в пьяной драке поймает нож...
Отвали от меня, чертовка!
Напророчу - не разгребёшь» (Александр Коковихин)

«Где-то в предгорьях
на тридцать восьмой параллели
дождь и туман.
Хмурятся брови
хребтов. В середине апреля
дым по домам
Стелется низко.
И в воздухе горном цепляясь
за бахрому,
Куст тамариска
Приснится, покажется - аист,
мне одному.
Где-то в предгорьях
на тридцать восьмой параллели
старая мать
слушает море
бессонного сердца в постели,
чтоб задремать.
В зябкости крапа
чадят кизяками постройки,
преет навоз.
Родины запах
въедается в кожу, поскольку
горек до слёз» (Темур Варки)

«В тонком стекле
Сове
Кажется: чайной ложкой
Утро хлебает свет.
В линзах живут два гнома
Им бы ещё дремать,
Хитрое время "Дрёма"
Рушит будильник-тать...
Небо-хмельной кондитер
Шприцем и там, и тут
Мажет распухший Питер,
В лужах дома растут.
В лужах резвится ветер,
Множатся острова,
В лужах родятся дети,
Влажные как слова» (Елена Качаровская)

«В остывшей буханке дома
Черствеет краюха кухни.
На мокрой клеенке мухи
Ждут спичечного парома.
Я грежу о самом главном,
Молясь заурядным темам.
Осеннее солнце плавно
Восходит по желтым стенам.

У стен накопились раны,
И корчатся как от боли
Советские ветераны -
Узорчатые обои.
Герои вчерашних хроник,
Дожди тренируют почерк.
Моих запятых и точек
Коснулся рассвет-паломник.

Часы приютили время,
Окно приютило осень,
В их ветреной теореме
День начат и кончен в 8.
Я режу себя на строчки,
Я нежу гитару-дуру,
Пока прилипают к стулу
Осенние свитерочки.

Австралией смотрит глобус,
Пластмассовый мир - мошенник,
И умер во мне волшебник,
Оставив нелепый образ.
Ероша дворовый мусор,
Бесхвостая ходит кошка.
Творожного в небе мусса
Коснулась рассвета ложка...» (Заур Кулиев)

«Осенний пир, малиново-медовый,
неистощимое вино рябин
и клёнов… только ели, словно вдовы,
в угрюмых платьях. Солнце и рубин
калины горькой – холодеют губы,
поют воображаемые трубы,
издалека бездомно лают псы,
а по листве – смешливый скок синицы,
как росчерк на опавшую страницу.
Невидимая гиря на весы
ложится, торопя ко всходу озимь
и холодом сгущая вечера,
и опадает лепестками розы
созвучие, рождённое вчера,
и чаша опускается всё ниже,
седая мгла на паутину нижет
росу. Я не успел тебя вдохнуть,
вкусил так мало молока и мёда,
повремени, забудь про час ухода,
теки покоем, дай закончить путь.
Лесная тропка в золочёной раме,
и бабочки, летящие во тьму,
послушно откликаются дарами
не для себя, не для меня – тому,
кому идти по чуду первоснега
до талой сини, отразившей небо,
и к ландышам июня… далеко
сквозь будущее, за вином восхода,
что юностью течет по древним водам…
Люби и помни – ясно и легко» (Никита Брагин)