Т. №75. ОМАР ХАЙЯМ - "РУБАИ".

А кто ЕЕ, собственно говоря видел? И еще после этого умудрился остаться в живых, что бы рассказать нам, какая ОНА есть? Почему именно старуха в балахоне, с какой-то косой? А может ОНА приходит в виде белого пушистого кролика, с красными глазами и с морковкой в лапах…
ИЗ МОЕГО.
Некто, лица, которой, она не видела, гналась за нею, по огромному, темному, сырому, вонючему, заваленному всяким хламом тоннелю. Она, то и дело, поскользнувшись на чем-то скользком, падала в какую-то мерзкую, зловонную, вязкую жижу. Под ее босыми ногами, пищали раздавленные ею, огромные серые крысы. В своих предсмертных агониях, они пытались укусить ее за пальцы, /ногти на которых, с вечера были накрашенные в розовый перламутровый цвет/, который, контрастировал с грязью и кровью. Некоторым, это удавалось, и они раздавленные, с вывалившимися внутренностями, больно вцепившись в ее тело своими острыми зубами, еще некоторое время продолжали путешествовать в ней, или на ней, но в конце концов, ослабев отпадали, и тут же, их место занимали следующие, и подобно фантастическим живым шпорам, гремели своими переломанными костями по тоннелю. Та, кто гналась за нею, все время была рядом, она был как тот всем хорошо известный страус, но наоборот. Она не убегала все время на определенную дистанцию, считая ее абсолютно безопасной, а наоборот, не приближалась к ней слишком близко, но и не давая ей оторваться слишком далеко. Убегавшая знала, что расстояние это равно звуку ее сердца. Стуку, который, /она была в этом уверена/, она слышала, и благодаря этому, всегда безошибочно ее находила. Она была готова убить себя, лишь бы только прекратился этот грохот, да именно самым настоящим ужасным грохотом, казалось ей биение ее собственного сердца. Ее ночная рубашка, ее волосы, руки, ноги, все ее холенное и любимое ею самою тело, превратилось в некую, слизеподобную, бесформенную, пока еще живую массу, всецело подчиненную одной единственной цели – спастись. Затаиться, уменьшиться, растворится, рассыпаться на атомы, соединиться воедино, со всем этим хлюпающим и чавкающим миром, стать с ним одним целым, но только не достаться ей, не ощущать ее дыхание, не ощущать запах ее вспотевшего горячего тела, прикосновения ее рук, а может даже лап... Но как она не старалась, она не растворялась. Она еще была. Что-то еще продолжало /вопреки всему и даже ей самой/, быть живым, и это оставшееся, как заведенное повторяло ей – Беги, беги, детка беги! И она опять продолжала бежать, падать, ползти, с головою окунаться, во что-то, выныривать оттуда, ползти, бежать, падать, и снова и снова все начинать сначала. А ее невидимая, и неведомая преследовательница не отставала. Ей, в отличии от нее, вся эта погоня, доставляла огромное, и ни с чем не сравнимое удовольствие. Она была взведена, и возбуждена до предела, но она не спешила ее догонять. Она, уже давным-давно, могла быть ее добычей и принадлежать ей полностью, но нет, еще нет. Она ждала, когда все живое, наконец-то покинет это вожделенное тело, когда оно еще будет оставаться как бы живым, но уже без жизни внутри. Ей нужно было время, что бы довести ее до самого краю, за которым, было все то, о чем она могла только грезить. Она останавливалась, давая ей фору, но подобные остановки, длились лишь какие-то мгновения, больше, ее жаждущая душа и полыхающее страстью тело, выдержать не могли, и она, сжав до треска, впереди себя согнутые в локтях кулаки, что есть мочи закричала: Беги девочка, беги! Ты еще не моя, но уже совсем очень скоро, ты будешь моей! После чего снова бросалась за нею в погоню. Она, уже на 99ть % была ее, и с каждым ее очередным шагом, что-то умирало в ней все больше и больше, но именно та самая одна сотая продолжала бороться. Но вот после того, как она, в тысячный, а возможно и в десятитысячный раз, поскользнулась и не упала, /рухнула/, лицом вниз, в ней казалось, наконец, умело все. Сил для того чтобы не то что подняться, а даже попытаться встать, уже не было. Ей удалось оторвать голову от жижи, и несколько поднять ее, а потом, единственное что ей еще удалось сделать, так это из последних сил, перевернуться на спину. Ну, вот теперь кажется все! Подумала, та, самая последняя уже одна тысячная, или десятитысячная или стотысячная, это уже не имело никакого значения. Конец. Наконец! Эта беспомощность, эта безысходность, на какие-то мгновения скрасила ее последние секунды. И тут, она увидела ЕЕ. Вернее не всю ее, а сначала ее по частям. Сначала, ее руки, огромные, дрожащие, безумно желавшие наконец прикоснуться к тому, что в последние мгновения наконец уже стало чем-то совсем другим, и теперь, всецело принадлежало ей. Она равнодушно, отрешенно, наблюдала, как две эти руки, медленно, медленно приближались к ней. И тут, она увидела волосы. Ее самые обыкновенные, по форме руки, были полностью покрыты, густыми, огненно рыжими волосами. Боже, подумала она, какая же он тогда вся? И вдруг, то, что она уже считала навсегда потерянным, и умершим, та, теперь, наверное, уже одна миллионная, той, самой последней одной стотысячной ее части, краткой вспышкой пронеслась в ее сознании, напомнив ей кто она. Этого, было вполне достаточно для того, что бы она нечеловеческим по звучанию и по громкости голосом, закричала, - НЕТ! После этого, эти волосатые руки, наконец, дотянулись до ее шеи, обхватили ее и стали медленно, погружать в некую пластилиноподобную массу, хотя до этого, она помнила, она лежала на чем-то твердом. Самому этому неожиданному превращению твердого в мягкое, она удивилась даже больше, чем испугалась самого конца. Ей вдруг стало все нипочем, и на все наплевать. Вот, вязкая масса, покрыла ее лицо. Масса, была теплой, и почему-то пахла уже не грязью, а кровью. Когда запас воздуха в ее легких закончился, и дышать стало нечем, она обреченно открыла рот, и сделала глубокий вдох. Теплая масса, не спеша, потекла вовнутрь ее, наполняя ее легкие, желудок, сердце. Она не могла этого видеть, но как бы чувствовала, что все то к чему прикасалась эта жижа, в то же самое мгновение, превращалась в саму жижу. Так, продолжалось до тех пор, пока она, /ее тело/, как кусок льда в теплой воде, не растворилась полностью, после чего, от нее не осталось и следа. Буд-то никогда, ничего и не было! А может, и вправду, никогда ничего и не было????
*****
Именно в это самое мгновение, в ее спальне сначала зазвенел , и в ту же секунду, будто проснувшись от этого звонка, стал звенеть и стоящий у ее изголовья огромный с двумя звонками будильник. Она, как ужаленная, подорвалась с кровати, первым взглядом осчастливив свой прикроватный столик, на котором, рядышком с пепельницей, зажигалкой, пачкой сигарет, и недопитой чашкой кофе, лежала открытой небольшая такая брошюрка - ОМАР ХАЙЯМ. /РУБАИ/. На ходу, она подхватила эту брошюрку, стрельнула глазами на открытую страницу, увидела последнее четверостишие, которое она успела прочесть, перед тем как уснуть
Этот старый кувшин на столе бедняка
Был всесильным визирем в былые века.
Эта чаша, которую держит рука,—
Грудь умершей красавицы или щека...
улыбнулась и убежала на кухню, где разрывался . Но прежде чем снять трубку, с буквально раскалывающегося от звона телефона, она вскочила на стул, распахнув форточку, со всей силы, запустила туда книгу. После чего, спрыгнув со стула, на пол, она откашлялась, подняла трубку и сказала: Алло! Я вас слушаю......