Григорий Борзенко Рассказы

Григорий Борзенко Рассказы

Уже потом Григорий Борзенко напишет популярную приключенческую серию «Пиратские клады, необитаемые острова», исторические романы (тот же «Судный день Англии»), которые многие назовут «сильными вещами». А начинал «безусый» литератор вот с таких небольших рассказов, которые нельзя сравнить с указанными выше книгами, но именно «с небольшого ручейка начинается река».

СОДЕРЖАНИЕ:
Ведра с водой
Как расстаются двое
Считалка
Обновка
Гора с горой не сходятся
Мечта
Ночь Клеопатры
Перекресток
По кругу
Цена мгновения

ВЕДРА С ВОДОЙ
Весть облетела деревню мгновенно. Фрося в это время заканчивала стирку, когда во двор вбежала возбужденная мать:
- Радость-то у Панасиевых какая! Ихний Федька возвернулся!
Фрося в этот момент как раз выкручивала белье, и руки ее, до предела напряженные в силу ее женских возможностей, вдруг сразу обмякли. Вернулся... Мать занялась своими делами и долго еще, колдуя над кастрюлей, приговаривала: «Так вот радость-то родителям какая!», а Фрося стояла посреди двора, с мокрым бельем в руках, и не знала, что ей делать. Сейчас же бросить все и бежать прями к нему? Но кто она, собственно, ему такая? Чудно все как-то у нее получилось. Жили на одной улице, почти соседи, в детстве играли вместе, а, повзрослев, он все время с друзьями был, на нее и внимания-то вообще не обращал, а она, увидев его, чувствовала себя не так, как всегда, терялась, но не подавала виду, чтобы, не дай Бог, никто не заметил ее чувств. Она была девчушкой, ну совсем подростком, и, наверное, поэтому он ее и не замечал.
Она помнит, как провожали его в армию. По старому обычаю почти все односельчане собрались на окраине деревни. Помнит, как долго смотрела вслед, а потом вдруг с ужасом заметила, что одна осталась стоять на месте: все уже начали расходиться.
Спустя год прогремело это страшное слово «война»! Слово-то само по себе страшное, а что уж говорить о том, что пришлось пережить за эти годы. Но не хочет она сейчас об этом вспоминать, все мысли, все помыслы ее заняты одним: что сделать, что предпринять? Сейчас в ней впервые проснулась женщина, С присущим ей стремлением бороться за свое счастье. Решение пришло неожиданно, и было настолько твердым, насколько и безрассудным, но, как ей тогда казалось, единственно верным. Через мгновенье ведра уже были у нее в руках, и она мчалась к колодцу, дорогой, которая проходила, конечно же, мимо его дома. Голубое ситцевое платье, которое в ее воображении неразрывно было связано с его приездом, так и осталось лежать в сундуке: она о нем в этот момент просто забыла. Если бы ей раньше кто-то сказал, что на первую встречу с ним она отправится этой невзрачной повседневной синей юбке, с серыми горошинами, она бы просто рассмеялась ему в лицо. Но в итоге все вышло именно так.
Хотелось плакать от досады: никого на его дворе не было видно. Но останавливаться на полпути было выше ее сил. Принеся домой воду, она, вылив ее в большой таз, вновь поспешила с пустыми ведрами к колодцу, надеясь, что уж теперь-то точно застанет его на подворье его родителей. Увы, но там вновь никого! Эта «ходка» вновь была «холостой», как и последующая за ней третья и четвертая. Очередная пара ведер уже не находила места, чтобы освободиться от своего содержимого, поскольку все бадейки и корытца были уже заполнены до предела. И тогда вода стала выливаться просто на землю... Да, да! Пусть все это кажется трижды глупо, наивно и непродуктивно, но, принеся домой воду, и, не найдя пустой посуды, куда бы она могла вылить ее, Фрося выплескивала содержимое ведер прямо на землю, чтобы иметь возможность вновь отправится в поход «за женским счастьем».
…Он заметил ее в окне случайно. На стол ложились гостинцы, привезенные им, и опьяневшие от счастья родители, откровенно, не стесняясь своих счастливых слез, не знали, куда смотреть, то ли на стол, то ли на сына, то садились, то снова вскакивали, не находя себе места. Мать в который уже раз стряхивала с гимнастерки сына несуществующую пылинку.
Постояв еще минутку возле окна, задумчиво проводя ее взглядом, он не спеша вернулся к столу, но когда увидел ее в окне второй, а затем и третий, четвертый раз, ему стало не по себе:
- Выйду-ка я, покурю.
Хоть и ждал ее, но появилась она как-то неожиданно. От растерянности он, сам не понимая почему, вдруг ухватился за забор и начал поправлять его. Желание поднять голову, и посмотреть на нее, было невыносимым, но он отчаянно создавал вид, что весь увлечен починкой забора. Какие чувства испытывала она в это время, наверное, нетрудно догадаться. Ему бы бросить все, подойти к ней, взять ведра, пойти рядом, завести разговор. Но он, здоровый и сильный парень, с честью выйдя из сотен труднейших переделок за время войны, который, казалось, и чувства-то такого, как страх, вовсе не ведал, сейчас был до смешного робок и нерешителен был перед этими серыми горошинами. Человек, иной раз, сам того не ведая почему, поступает так, как никогда бы раньше не поступил. А может, и не так уж и глупы были поступки их обоих? Ведь сколько раз бывало, когда комедия человеческих ошибок в итоге заканчивалась так счастливо и желанно для людей, их совершающих.
А забор - таки действительно требовал легкого ремонта. Но он не придумал ничего лучшего, как подпереть первым, попавшимся под руку, поленцем столбик. Покосившейся участок забора заметно выровнялся.
Но он тут же забыл о нем.
- Да, что же это я, в самом-то деле! - укорил он себя, решительно отдернул гимнастерку, закурил и быстрыми шагами начал ходить взад-вперед, ожидая ее. Но горошины все не появлялись. Постояв еще и убедившись в бессмысленности дальнейшего ожидания, он в сердцах бросил окурок и пошел в дом. Проходя мимо, с досады пнул сапогом по поленцу, совсем недавно так бережно им же и установленным. Забор с легким скрипом пошатнулся и наклонился на прежнее место...
…Патефон был откровенной Семкиной гордостью. Так получилось, что после войны в их доме сохранился единственный теперь в деревне патефон. И вот теперь, когда деревня начала окунаться в мирную трудовую жизнь, когда хлопцы и девчата снова, как и до войны, начали собираться на танцы на такой уютной для всех поляне, что под вербой в центре села, Семка со своим патефоном чувствовал себя главным действующим лицом. Любил он обязательно запоздать, чтобы услышать одобрительный гул при его появлении. С лицом очень солидного человека здоровался со всеми, и вальяжной походкой шел к скамеечке, на которой не спеша, обязательно не спеша, устанавливал патефон, раскладывал пластинки. Но и этого было мало Семке. Частенько, чтобы обратить на себя внимание, без всякой на то надобности, начинай, менять патефонную иглу. Иглы были такой же его гордостью как и сам патефон. Он доставал из кармана красивую металлическую коробочку, открывал крышечку, отгибал края слегка промасленной бумаги, и извлекал оттуда одну из блестящих иголочек, которые таким аккуратным, ровненьким рядочком лежали в ней. Менял он иглу с таким серьезным и сосредоточенным видом, как будто исполнял какую-то архи сложную техническую операцию...
...Она увидела его издалека, лишь только он подходил к поляне. Ловким: движением руки поправила волосы, игривым танцем пальцев упорядочила складки на голубом ситце, и незаметно юркнула в стайку девушек, которые всегда почему-то располагались немного в стороне от ребят.
Друзья шумно и радостно встретили его. Долго хлопали по плечу, уважительно касались орденов, вели веселый разговор. И вот зазвучала музыка...
Вся та смелость, которая так предательски оставила его на своем подворье, сейчас вернулась к нему, окрепнув вдвойне. Он, конечно же, начал искать ее взглядом почти сразу же, как пришел. И вот теперь, услышав музыку, понял, что не может, не должен стоять на месте! Бросив ребятам что-то, типа: «Извините, я сейчас», лихим движением пальцев вдоль пояса согнал складки на гимнастерке назад, и через всю поляну направился к ней. Казалось, все вокруг застыли, и смотрят только на него, ловят каждое его движение. Но, к его собственному удивлению, это его не смущало, а наоборот придавало уверенности. Походка его была тверда, выправка безукоризненна.
- Разреши пригласить тебя, соседка, - неожиданно (он ее никогда так не называл) сказал он и протянул руку.
Она же, весь день томительно дожидаясь вечера, и где-то в уголке души, конечно же, надеясь на такой желанный для нее поворот событий, десятки раз отрепетировала перед зеркалом этот момент, и каждый раз обязательно делала паузу, а сейчас вдруг протянула ему руку в ответ, как ей показалось, до неприличия быстро.
И танец закружил их в своем озорном вихре. Казалось, старый Семкин патефон стал звучать во сто крат громче, хотя, впрочем, может быть, это звучала совсем другая музыка, никому другому не слышна, но для них двоих звенящая небывало громко.
Танец был до обидного коротким. Но выпускать ее ладошку из своей руки - это уже было выше его сил. Слова пришли сами по себе:
- Давай пойдем погуляем.
- Да, - быстро ответила она и на этот раз вовсе даже не смутилась своего чересчур поспешного согласия.
Вечер был теплый, лунный, безветренный. Одна блаженная тишина чего стоит. Он, наверное, и сам бродил бы до утра, наслаждаясь всем этим. Но когда рядом еще и она... Ее рука обжигала руку ему, его - ей. Прикосновение руки было столь сладостным и приятным, что голова кружилась и хмелела от счастья.
Пройдут годы, сотрутся в памяти более значимые и важные события, а вот этот вечер, казалось бы, обыкновенный вечер, которых в их жизни будут еще тысячи, они будут помнить всю жизнь. Как и те, казалось бы, такие глупые, но вместе с тем и такие мудрые, такие счастливые для них, ведра с водой.
При свете луны он заметил, как у нее блестят щеки. Милые, добрые слезы счастья…
Они шли дальше тихой, ласковой улицей и вовсе не обратили внимания, как где-то далеко позади умолкла музыка: Семка начал ритуал замены патефонной иглы.


КАК РАССТАЮТСЯ ДВОЕ
Он вдруг вспомнил когда-то давно услышанную или вычитанную фразу: «Самая лучшая дорога - дорога домой». Нет, он - таки чудак, этот человек, который так сказал. Вот она, самая лучшая дорога: дорога, по которой он сейчас идет, дорога к ее дому.
Она... От одной только мысли о ней теплеет на сердце. Какой он все-таки счастливый, что она у него есть.
Который уже раз ловит себя на мысли, что сам себе завидует: такая она у него красивая. Вот только жаль, что не вместе они. И надо же было им, односельчанам, разъехаться по разным городам, он - в одно место работать, она - во второе учиться. Но это пустяки. Скоро, очень скоро она окончит учебу и приедет к нему. Все уже решено. Да иначе и быть не может! Ведь она уже почти жена, вот и сватовство недавно было.
Правда, иногда (наверное, уж так устроены мужчины) нет -нет да и мелькнет легкая тень сомнения: а как же она там, в том городе? Неужели нет ухажеров? Ведь она такая красивая! Да нет, и сомнений быть не может: она любит его и только его! Как она ласково его зовет: «Серячок... Серенький... Серомаха...» Никто его, Сергея, так еще не называл. Да и кто может так назвать, кроме искренне, безгранично любящего человека? Родная...
С каждым шагом ближе к желанному дому, с каждым шагом сильнее стучит в груди.
Вот и порог. Мать ласково поздоровалась: «Зайди в дом, она прилегла отдохнуть». В первый момент обиделся: как же так? Договаривались же в переписке, что на эти выходные оба приедут в родное село, каждый к своим родителям, но в первую-то очередь друг к другу. Знала же, что сразу примчится к ней, почему же не ждала? Но сразу и отошел; может, действительно устала с дороги, зачем так сразу нехорошо о ней думать?
Приоткрыл дверь. Луч света упал на нее, спящую. Боже мой, ну какая же она красивая! Прикрыл за собой дверь. В комнате воцарилась полная темнота. «Сделаю сюрприз» - мелькнула мысль. На ощупь подошел к постели, коснулся рукой чела. Вот он - желанный момент встречи! Поцелуи посыпались на щеки, уста, шею...
«Кто это?.. Где я?.. Ну, кто же это?..» Да, действительно, устала, видишь, как крепко спала, «Да кто же это? Володя, это ты?» - оплела руками шею, прижала к груди. «Володя, милый...»
Не придумали еще люди таких слов, какими можно было бы выразить его состояние в тот момент. Что за чувство такое, доселе неведомое, овладело телом и душой?! Что за невидимая сила до невероятной боли сдавила виски?! Почему так предательски судорога сковала горло?! А воздух... Ну, почему же так душно?! Нечем дышать!
Шатаясь, дошел до дверей, непослушной рукой толкнул их, и ватными ногами шагнул в светлый проем.
За спиной послышалось удивленно-растерянное: «Ой...»


СЧИТАЛКА
Голос ее звучал нежно и кротко:
- Ой! Что ты, милый! Это, наверное, безумно дорого? Нет-нет, не нужно...
- Да пустяки... Ну, хорошо, не пустяки, и не так уж дешево, но ведь ты давно мечтала об этом: Канары, круиз, масса впечатлений... - Он привлек ее поближе и нежно обнял. - Мне хочется, чтобы тебе со мной было хорошо.
Она просто сияла от счастья:
- Спасибо, милый, спасибо! У меня нет слов...
Они сидели в мягком кресле, ее хорошенькая головка лежала у него на плече, а шелковистые волосы щекотали щеку. Казалось, ничего не могло нарушить этой идиллии. Но внезапный звонок в дверь заставил их вздрогнуть. Он удивленно вскинул брови:
- Кто бы это? Я никого не жду...
Она игриво щелкнула его пальцем по носу:
- Это, кажется, ко мне. Я открою.
Она ушла в прихожую, и он начал перелистывать свежую газету, лежавшую тут же, которая его разочаровала, - снова убийства, снова захват заложников, снова перечисление жутких деталей, от которых человеку с нормальной психикой становится не по себе. Последнее время он все чаще ловил себя на мысли, что начинает бояться читать газеты. Какую не раскроешь - сплошной криминал! Он, человек бизнеса, понимал, что это все каким-то образом касается и его, что и он может кому-то не угодить, что…
А почему тишина такая в квартире? Если к жене пришла подруга, почему же они не щебечут, как это было обычно? Он отложил газету и застыл от неожиданности: прямо перед ним, всего в нескольких шагах, стоял совершенно незнакомый мужчина. Что-то недоброе было в глазах незнакомца. Рядом с ним, скрестив руки на груди, стояла жена...
- Милая, это к тебе?!
Она молчала. Такой он видел ее впервые. Зато ответил незнакомец:
- Да нет, любезный. Я к тебе!
Он подошел к столику, выдернул из вазы розу на длинном стебле (она любила розы, и муж делал все возможное и невозможное, чтобы цветы в доме были всегда), картинно понюхав бутон:
- Ах, какой аромат!
- Ну, что же, тогда познакомимся и в честь этого выкурим по отличной сигаре. - Хозяин квартиры поднялся и направился к одному из шкафов. - У меня отличные сигары! Я привез их...
- У него там пистолет! Кончай с ним, идиот! Чего телишься?!
Дверца шкафа была уже почти открыта, осталось только протянуть руку... Но сказанное женой было настолько неожиданным, что его на миг будто парализовало. Этого замешательства оказалось достаточно. Несколько глухих выстрелов (глушитель - есть глушитель), и он рухнул на пол.
Последнее, что успел увидеть несчастный, было лицо жены - холодные глаза, холодная улыбка...
Убийца no-киношному дунул на кончик ствола.
Это еще больше разозлило хозяйку квартиры:
- Ты что, кретин, боевиков насмотрелся?! Повыпендриваться захотелось?!
- Ну, ну, потише, крошка.
- Что, тише?! Чуть все дело не завалил! Как бы я ему потом объяснила, зачем тебя впустила в квартиру?!
- Все хорошо, крошка. - Он подошел к ней, притянул к себе и обнял. - Теперь между нами никого нет.
- Потом сантименты, потом! - Она резко освободилась от объятий. - Не время! Ключи от машины на телевизоре: бери да быстрее уходи.
Убийца взял ключи, сунул их в карман и заторопился в прихожую.
- Да куда же ты, в конце-то концов?! Что: труп увидел и совсем соображать перестал? Герой! А когда мне угрожал - крутого из себя корчил...
- Ладно! Закройся! Понавыдумывала чепухи всякой: запомни туг! Кто из нас боевиков насмотрелся...
Он втолкнул женщину в ванную комнату, прихлопнул дверь и задвинул шпингалет. Она подождала, когда все смолкнет, а после - сделала шаг назад и со всей силы ударила ногой в дверь. Дверь с треском распахнулась. Еще несколько раз качнулся маятником полуоторванный шпингалет, она вошла в комнату, на секунду застыла у тела того, кому несколько минут назад шептала слова благодарности, и еле слышно произнесла:
- Первый.
Затем, словно о чем-то вспомнив, приоткрыла штору и осторожно выглянула на улицу. Нет, она не опоздала! Сейчас будет интересное. Видно было, как убийца открыл дверцу стоящей у подъезда машины, сел за руль...
- Как у себя дома... ну, сейчас...
Сильный взрыв разорвал тишину, звякнули оконные стекла:
- Второй…
Она спокойно, будто бы занимаясь обычной работой, подошла к телефону и набрала знакомые всем нам с детства «02»:
- Слушает дежурный…
Лицо женщины мгновенно исказилось болью и страданием:
- Алло! Милиция?! Приезжайте скорее! Случилось ужасное!!! - Она уже рыдала в трубку. - Убили моего мужа!!!
Дежурный о чем-то спрашивал ее, просил успокоиться.
- Мужу угрожали, требовали вернуть какой-то долг и еще что-то! И вот только что приходил убийца. Это ужасно! Мы думали, что он заберет машину, да и уйдет себе, а он убил... Убил его!..
Снова истерика и снова уговоры успокоиться.
- Он и меня чуть не убил! Но потом закрыл в ванной и под угрозой смерти запретил выходить! Это было ужасно! И этот страшный взрыв у подъезда. Наш автомобиль взорвался вместе с убийцей. Видимо, муж приготовил ему ловушку! Так этому негодяю и надо! Да, да! Конечно! Первый подъезд... Вы увидите!
Она (уже улыбалась) положила трубку, затем сняла ее и набрала следующий номер. О, здесь диску пришлось прожужжать не дважды... Набирался код другого города, и пальцы ее чуть-чуть подрагивали, и теперь было заметно, что она по-настоящему волнуется...
Пошел вызов.
- Слушаю…
Она закрыла глаза. Наконец-то!
- Это я...
Долгая пауза.
- Не понял. Извините...
- Да, что уж тут понимать! Это я, милый! Как ты можешь меня не узнавать?
- Ты? Не ожидал... Здравствуй...
Снова пауза.
- Ну, что же ты умолк? Говори, милый! Хочу слышать твой голос! Как я вообще без тебя могла жить все эти годы?!
«Милый» что-то явно не торопился:
- Ты так неожиданно позвонила… Столько времени прошло!
- Не зря прошло! Все вышло так, как мы задумали, а ты, глупый, все торопил меня! Мыкались бы сейчас где-нибудь по общагам, да медяки сшибали бы от аванса до получки.
- Слушай, ты извини, но...
- Да ты не думай, я уже все сама сделала: и муж, и этот кретин, что шантажировал меня - уже не помеха нам! Они уже на небесах!
- Да ты что! Это... Это ты сделала?!
- Конечно я! Слушай! А что это ты так удивляешься? Ведь мы оба тогда...
- Нет! Нет! Я же шутил! Шутил! Это же понятно! Ты не вздумай меня впутывать!
- Да ты что раскис, глупенький! Комар носа не подточит! Не то, что на тебя, на меня никто ничего не подумает! Зато мы скоро будем вместе! Вот только выждем немного, все уляжется. Милый! Как я за тобой скучала!
- Я вижу, разговор наш... Ты извини, но столько времени мы не... Я думал... Мне ведь нужно было как-то устраиваться... Я уже женат!
Она побледнела. На этот раз боль была неподдельной.
- Да ты что?!
- У нас уже сын. Я счастлив... Не ломай мне жизнь...
- Ты что такое говоришь?! - Она побледнела еще больше. - Ты знаешь, в какой роскоши я жила? Какие капризы могла себе позволить, и они тут же выполнялись мужем?! И это все я сама разрушила, своими же руками, ради тебя, голодранца, ради… - Она зарыдала в трубку. - Да я же еле выдержала все эти годы, только и жила надеждой... Да я руки на себя наложу...
- Не надо... Прекрати это... - Он перешел на шепот. – Ты извини, но не впутывай меня ни во что… У меня своя жизнь... Извини...
Короткие гудки звучали для нее, как пулеметная очередь. Не понимая, что делает, она бросилась к окну. Сейчас на подоконник и... В этот момент к дому подкатили милицейские машины, на улице собирались зеваки... Она сидела и никого не слышала, как будто все это было не с нею и вообще ее не касалось... Спустя какое-то время, она, не обращая ни на кого внимания, повернулась к телефону, вонзила в него испепеляющий взгляд, и еле слышно, но твердо, отчеканила:
- Третий!


ОБНОВКА
Павел Семенович в последний раз взглянул в зеркальце на прилавке, если обыкновенный тарный ящик, на котором лежали шапки, можно было назвать таковым, еще раз поправил на своей голове это волшебное, это фантастическое творение рук человеческих, под таким, почему-то, несправедливо простым и прозаическим названием шапка, и зашагал с территории рынка к автобусной остановке.
Наверное, нетрудно догадаться, что испытывал в этот момент Павел Семенович. Кому из смертных неведомо чувство и ощущение человека, впервые одевшего какую-либо обновку. Кого из нас не пьянил этот запах фабричной краски на тканях, или запах меха на наших обновках. И хотя, может быть, он, запах этот, не очень отличался от других, а то его и вовсе не было, нам-то кажется, что пахнет обновка как-то по-особенному: свежо, празднично. А уж какое огромное желание поскорее покрасоваться «на людях» в обожествляемой обновке! Бывает, что человек, страстно любящий лето и просто-таки ненавидящий зиму, купив в начале лета что-нибудь из зимнего туалета, с нетерпением ждет: быстрей бы пришла зима, чтобы одеть все это. Ну, а если мы, наконец, выходим в обновке на улицу, то нам кажется, что чуть ли не все прохожие останавливаются и оглядываются вслед, провожая восхищенным взглядом: мол, до чего же хороша обновка!
Такие или примерно такие чувства испытывал Павел Семенович, делая первые шаги с новой шапкой на голове. И если уж совсем точно, то нет, конечно, не такие, далеко не такие, как у человека, просто купившего свою очередную шапку (какую уж по счету!), вместо поизносившейся. И дело даже не в том, что шапки, как таковой, даже плохонькой, у Павла Семеновича за много последних лет не было вообще. И, ходя, даже в лютый мороз, с обнаженной головой, смущенно отвечал на недоуменные вопросы, мол, я еще в детстве снегом растирался. (А что он еще мог ответить?) Дело в другом. И все, в данном случае, намного сложней, чем может показаться на первый взгляд.
Чтобы понять это, вообще надо многое понять. Понять, что чувствует человек, когда ему в лет под шестьдесят, приходится жить в общежитии. Что он чувствует, когда на кухне, бросая в кипящую воду с тремя картофелинами, а то и без оных, содержимое тоненького бумажного пакета с надписью "Суп ...овый", а рядом на конфорках в кастрюльках и сковородках своим запахом сводят с ума всевозможные цыплята, шашлыки, утята. А юные хозяева этих блюд, споласкивая под краном рюмки и стаканы, из чего следует, что перечисленным деликатесам будет явно не одиноко в желудках едоков, с насмешкой поглядывают и на жалкий суп, и на его хозяина. Нередко добавляя при этом слова, вполне соответствующие взгляду, и это ему, годящемуся им в отцы, а многим и в деды. Понять, что он чувствует, когда его новый сожитель по комнате (обычно все они со временем переходили в другую комнату, к своим ровесникам) приводит ночью (иногда через окно, в зависимости от того, кто дежурил на вахте) очередную «попрыгунью», и он, притворившись спящим, затаив дыхание, вслушивался в то, что по логике событий и должен был услышать. Эти сладостные стоны и вздохи, доносившиеся с соседней койки, вдруг возрождали в его теле то, что, как ему казалось, уже давно в нем угасло. Угасло бесповоротно, и теперь, безудержно разгоревшись, доставляло ему одни лишь страдания. И не столько для тела, сколько для души, для сознания, горького сознания какой-то ненужности, недосягаемости, неполноценности. Какими еще словами можно выразить бездну его отчаяния, он и сам не знал.
Другому на его месте, может быть, жизнь в общежитии считается чем-то вполне нормальным, он же переживал свое положение слишком болезненно. По его глубокому убеждению, человек должен жить в семье, окруженный детьми, родными, близкими. Общежития же, не говоря уж о домах престарелых и интернатах, он считал чем-то ужасным, диким, ничем для него не отличающимися от тюрьмы, где он никогда не бывал, но представлял, что это такое. Вот потому-то он, наверное, ожесточился, очутившись здесь, и если в начале как-то держался, то за последние годы вконец опустился, перестал следить за собой, за внешностью и вообще. Постоянно небрит, одежда далеко не первой, как говорится, свежести, любой прохожий был уверен, что перед ним или бомж, ханыга. Но, если вначале Павлу Семеновичу (да, собственно, и Павла Семеновича, как такового, уже не было, для всех, кто его знал, он был в лучшем случае просто Семенычем, а обычно «дед», или «эй, ты»), было еще как-то неловко за свой вид, то со временем ему было глубоко безразлично мнение окружающих о себе. Плюс ко всему, добавлялось еще хроническое отсутствие денег. Тех несчастных шестьдесят рублей в месяц, (за ночного сторожа), ему было катастрофически недостаточно даже для «...овых» супов, не говоря уж о приличных одежках и прочем. Вот почему шапки у него последнее время вообще не было, а демисезонное пальтишко, хоть и было, но представляло собой теперь ценность лишь для краеведческого музея, или для киношников, для съемок фильма времен беспризорников.
Но это уж наверняка, главное, что способствовало его моральному падению, это то, как он сюда попал вообще. Столько уже раз за эти годы он задумывался, почему так устроено в жизни, что люди, самые родные, самые, казалось бы, близкие, вдруг, в один момент, стают самые далекие, самые злые и жестокие, готовые глотку перегрызть друг другу. Да почему, собственно, вдруг? Он и раньше начал замечать, как менялась обстановка в семье, и что уж говорить о жене, если дочери, те самые милые, добрые, еще совсем недавно, девочки-кнопочки со звонкими нежными голосочками, на глазах становились злыми, раздражительными, алчными, готовыми из-за его денег выцарапать глаза не только друг другу, но и матери, которая и сама преуспевала в этом больше их. Кончилось тем, что буквально выжили его из собственного, им же построенного дома, дома, где никто из них досточки-щепочки не поднес ему, во время стройки. Теперь же, когда он ушел, слышал от знакомых, сами одна другую по судах затаскали: все делятся. И он, простой русский мужик-работяга, весьма далекий от высоких красивых манер, может и слыхом не слыхавший-то никогда выражения «уйти по-английски», поступил именно так, как говорится, не взяв ни рубля, ни рубахи...
Эх, и вспоминать не хочется об этом, но все-таки одна обида ноет в сердце: неужели это справедливо, что он, за свою жизнь построивший своими золотыми, как всегда тогда говорили, руками несчетное количество домов и зданий, в том числе и свой красавец, прямо-таки дом-дворец, что прохожие не могут пройти, не оглянувшись на эту прелесть, теперь вот, на старости лет, не имея «ни кола, ни двора», должен прозябать в этой ненавистной ему казенной комнатухе, предан, забытый всеми? Был бы жив сын...
Сын... Почему не стало именно его? А говорят, Бог там сверху, мол, все видит. Да что он в черта видит! Он еще на фронте замечал: гибнут самые смелые, самые добрые, самые-самые. Почему так устроено? Какой сын справедливый был, какой честный, мимо чужой беды никогда не пройдет. Вот и тогда... Позже оказалось, что все они там были из одной шайки, не поделили что-то, а он, вовсе никого не зная, кинулся разнимать, ведь всегда считал, что гуртом одного бить - это подло. Эх, если бы он знал...
И теперь вот все эти годы Павел Семенович в этот зимний день всегда ездит к нему на могилу. Он просто не может не поехать! Это дает и какие-то силы, помогает забыться.
И вот позавчера он как всегда поехал на городское кладбище. Вот она, знакомая аллейка, ведущая к могиле сына. Все здесь как всегда: металлический памятник, который он сделал на могилу сына, скамеечка, которые он смастерил специально для того, чтобы можно было посидеть возле сыновней могилы, даже эта низенькая женщина возле соседней могилки и то здесь. Надо же, когда не приедет, всегда ее застает, вот совпадение. Павел Семенович подошел к памятнику, стер ладошкой снег с дощечки:
- Здравствуй, сынок, как ты тут, не скучаешь без меня?
Он обошел вокруг, обмел снег, (веничек всегда лежал в ящичке под скамейкой) убрал мусор, протер тряпочкой памятник. Сел на скамейку и застыл, застыл надолго, как всегда он это делал все эти годы. Что он думал все это время, нам можно только догадываться. Может, о том, как тащил сын доску к его верстаку, доска-то была больше его самого, но ему хотелось помочь отцу. Может, о том, как крутился и присматривался он возле отца, любуясь как тот ловко орудует рубанком, а когда отец вернулся с обеда, увидел, что лежит небольшая горка свежеструганных досок. Может, о том, как во время школьных каникул работал целое лето, чтобы купить у соседа валявшийся во дворе ржавый мотоцикл с коляской, а потом так отделал его, что тот еще долго служил для семейных нужд, Может, о том, как какой-то пьяный верзила придрался к отцу, а сын, еще совсем юноша, подросток, так двинул того, что тот еще долго лежал не приходя в себя.,.
- Извините, пожалуйста...
Павел Семенович встрепенулся, поднял голову. Рядом стояла женщина, которую он всегда заставал здесь возле соседней могилы.
- Извините, пожалуйста. Будьте добры, можно я вашим веничком снег смету, а то у меня всегда щетка была, где-то пропала. Я одну минутку.
- Хорошо-хорошо, берите. Это пустяки.
Спустя некоторое время, она вернула веник, поблагодарила.
- А у вас, наверное, сын здесь похоронен?
- Да, сын, - Павел Семенович глубоко вздохнул,
- А я смотрю, судя по датах рождения...- она слегка запнулась.
- Да, - Павел Семенович грустно закивал головой - сын. Какой человек был, какой человек...
- Я говорю: ладно еще, когда дети хоронят родителей преклонного возраста, жалко, конечно, но еще как-то можно понять, свое, как говорится, прожито. Но отцам хоронить своих детей, это, конечно, страшно. Ну что они прожили, что видели? Сочувствую вам.
- Да, да, - снова монотонное покачивание годовой, - Да вы садитесь, присядьте рядом. Отдохните. А вы к кому пришли?
- Муж у меня здесь. Вот сегодня как раз он умер… Я хотела сказать в этот день. И теперь я постоянно езжу его проведывать в этот день. Как трудно без него теперь! Я за ним, как за каменной стеной была, все починит дома, для других столярничал или еще что-нибудь, всегда деньги в семью носил. А детей как любил, меня. И я ему душу отдавала. Как мы дружно жили, как дружно!
Разговор пошел сам по себе. Прошел час, второй, а они все говорили и говорили, и с каждой минутой Павел Семенович удивлялся и восхищался: что за дивный человек находился сейчас рядом с ним. Как легко и просто было ему в разговоре с Клавдией Степановной, так звали эту женщину. Какая она душевная, простая, добрая, думалось ему. С одной стороны задушевный разговор его можно объяснить тем, что давно он ни с кем так вот не беседовал, появилась вполне естественное желание выговориться, излить душу, но с другой стороны, и это, наверное, главное, это объясняется все-таки личностью человека, с которым он беседовал. Его просто поразила доброта Клавдии Степановны, он сейчас дал бы голову наотрез, но сказал бы, что такой человек неспособен на подлость, на какой-либо бесчестный поступок. Слава богу, он последнее время стал хорошо разбираться в людях. Достаточно посмотреть на человека, и уже ничто его не разубедит его в мысли, что этот человек, к примеру, добрый. А у этого прямо на лбу написано, что тот готов заплевать, затоптать любого, лишь бы лично ему хорошо было. К примеру, недавно у одного из ребят на их этаже стащили магнитофон. И Семенычу было просто забавно наблюдать, как одни с благороднейшим выражением лица били себя в грудь со словами: «Падло буду!» и при этом думалось, что вот такой-то, как ты, как раз и мог украсть. А другой молча стоял в стороне, но в том, что он не мог украсть, Павел Семенович ни минуты не сомневался. Такой человек просто не способен на подлость.
Павел Семенович рассказал ей все. Все, что столько лет накапливалось, накипало, наболело в душе. Он не просто выговорился, не просто поделился своей бедой, после чего та, коль верить народной мудрости, должна была уменьшиться наполовину. Он видел, что ему не просто становится легче на душе и светлее на сердце, он чувствовал, что она поддержит, поможет.
- Боже мой, боже мой, - долго в полусонном состоянии качала головой Клавдия Степановна, не в силах прийти в себя, - да что же это на свете белом деется?
В разговоре дошли до дороги, приехали в город. Прощаясь, Клавдия Степановна не могла остановить себя от нахлынувшего потока слов:
- Приходите, пожалуйста, я вас очень прошу, приходите. Я вас накормлю уймой вкусных вещей! Ну что там у вас за питание может быть в общежитии! Я за лето на даче столько всего выращу - год целый кушаю и не могу управиться. Грибов накатала, хоть на рынок неси. Да разве я все сама съем - одна осталась, дочери – как дочери, замуж повыходили, разлетелись, но, правда, не забывают, приезжают часто, помогают, кучу всего каждый раз понавезут. Правда, ну приходите, я очень буду ждать.
Он пообещал, что послезавтра как раз суббота, он приедет.
Нужно ли говорить, как он провел эти два дня? Никакими медицинскими приборами не измерить его душевное и моральное состояние в эти дни. Если сказать, что человек почувствовал себя заново на свет рожденным, значит, ничего не сказать. То, что жизнь его теперь в корне изменится, в этом он почти не сомневался. Простим ему эту самоуверенность, но его все-таки можно понять. Да и решительные действия его напрашивались сами собой: ведь было совершенно очевидно, что ее двухкомнатный рай - для нее отнюдь не рай. Ей одиноко и грустно в нем. Так почему же не пойти навстречу друг другу, если и она, было ведь видно, к нему хорошо относится. А уж как он к ней - так это и не сказать. «Кто бы мог подумать - постоянно задавал вопрос он сам себе - что на старости лет я только жить по-настоящему начну?» Вообще-то, по натуре своей он был фантазер, (во всяком случае, раньше - это точно), он любил помечтать. И вот сейчас, рисуя в своем воображении картины будущей, совместно с Клавдией Степановной, жизни, он вдруг вспомнил, как когда - то в юности («Боже, когда это было, да и было ли вообще!») он первый раз провел девушку домой. А потом все время ходил и представлял, как он приведет ее домой, познакомит с родителями, как они будут жить дружно будут с ней, он будет приходить с работы, а она его будет ждать, все дома убрано, кушанье ждет хозяина. И хоть то гулянье под луной с той девушкой было не только первым, а и последним, привычка мечтать, строить планы на будущее у него осталась потом на всю жизнь.
И вот теперь, бесконечно повторяя в своем воображении тот момент, когда войдет к Клавдии Степановне, он все чаще вспоминал момент в самом начале их разговора на кладбище, когда она спросила:
- Ой, а что ж вы так одеты легко, холодно ведь?
И хотя он тогда быстро отмахнулся, мол, шапку на работе оставил, спешил, на автобус опаздывал, теперь эта маленькая его ложь не давала ему покоя. И зачем он так ответил? Ведь никогда почти в жизни не лгал, а тут вдруг... Просто произошло это тогда, когда еще не произошло между ними откровенного разговора, где он все рассказал о себе. Но все равно она-то считает, что шапка у него есть, что она подумает, если он будет без шапки? Подумает: если он в этом случае солгал, то где гарантия, что все сказанное им не выдумка? Нет! Во чтобы то ни стало, но шапку надо купить! Во чтобы то ни стало! Но деньги, где взять их? Ничего в его чемоданчике (единственное его хозяйство) не оказалось, кроме нескольких семейных фотографий (на них был сын) и завернутых в суконку боевых медалей (юбилейных он не признавал, и получать их даже не хотел), Павел Семенович нежно развернул суконку, разложил их ровненько, и вдруг неожиданная идея пришла ему в голову. Он вспомнил, как ребята, вернувшись с фильма, живо обсуждали моменты его. И они тогда говорили о шайке, которая в этом фильме охотилась за старыми орденами. Его тогда поразило, что какой-то царский орден оценивался в сто пятьдесят тысяч. А может, и эти, хоть недорого...
Наверное, у многих в жизни случаются моменты, за которые человек упрекает сам себя потом всю жизнь. Душа кричала у Павла Семеновича, сердце не могло найти себе места, когда он в пятницу утром понес свою суконку на рынок, вернее, на толкучку, где продавалось все - от джинсовых импортных курток до засаленных потертых гимнастерок и галифе. С каждым шагом к толкучке, шаг у Павла Семеновича становился все не тверже, все медленней. И все же, мысль о шапке заставила его пересилить себя, разложить на каменном прилавке свою суконку.
Он не поднимал головы, старался не смотреть на прохожих. Все проходили мимо, никто не останавливался возле него. И вот какой-то мужчина надолго остался стоять возле скарба Павла Семеновича. Он, не поднимая головы, рассматривая расстегнутый плащ мужчины, нижнюю часть пиджака, все ждал, когда тот спросит о цене, о которой собственно, он и сам не знал. Но тот все молчал. И когда молчание уже стало невыносимым, Павел Семенович поднял глаза. Перед ним стоял высокий седой мужчина, даже старик, с глубоким шрамом на щеке, из-под плаща виднелся уголок орденских планок, и молчал. Но как он смотрел на Павла Семеновича, как смотрел! Этого взгляда ему теперь никогда не забыть. Взгляд был настолько красноречивым и понятным, что Павел Семенович дрожащими руками свернул суконку, сунул ее в карман и пошел прочь с территории рынка. Они не сказали друг другу ни единого слова, а он шел и не видел перед собой дороги - слезы застилали глаза.
К вечеру, окончательно замучив самобичеванием, упреками и досадой самого себя, памятуя о том, что что-то, все-таки, надо предпринимать, он вдруг вспомнил работницу бухгалтерии на своей работе, которая иногда справлялась о его жизни, и, как ему казалось, жалела его, сочувствовала ему. Ну да, собственно, не в этом дело, главное - она, плюс ко всему была еще и кассиршей кассы взаимопомощи. Это был шанс, это был последний его шанс, поскольку никто ему в общежитии не займет, в этом он не сомневался. Видя, что уже пятый час, бежал всю дорогу бегом, но успел ее застать, хоть она и собиралась уходить. Просил он так, что просто невозможно было отказать, и она, ворча что-то типа: нарушаю, мол, нужно было предварительно столько разов взносы внести, на что он поклялся, что ежемесячно теперь половину денег с зарплаты вносить будет, все-таки выдала ему двести рублей.
Это было целое состояние! Голова кружилась от радости, и он все свое свободное время посвятил приведению себя в порядок. Ребята из соседней комнаты слегка удивились, когда он пришел к ним просить бритвенный станок, и, ворча что-то о личной гигиене, станок все-таки дали. Ворчать пришлось вторично, когда он пришел за еще одним лезвием, поблескивая до половины выбритым лицом. А когда он еще раз явился и попросил утюг, у всех округлились глаза.
- Уж никак в ЗАГС собрался, Семеныч?
- Да нет, разве вы не слышали? - обозвался самый ехидный с их этажа парень. - Везде в стеклопунктах города, где принимают пустые бутылки, с недавних пор висят выписки из нового постановления: «Обслуживаются только лица во фраках и смокингах».
И хоть было в самую пору обидеться, ведь и сказано было с ехидцей, и бутылок он никогда не ходил сшибать по городу, он только рукой махнул и, взяв утюг, пошел к себе.
Брюки его, со дня заводской глажки не ведавшие прикосновения к ним горячего утюга, были несказанно рады столь неожиданной встрече. То же можно сказать и о его пальто, которое после долгой и тщательной чистки щеткой и водой стало как будто новей и нарядней.
И вот самый важный момент настал. В субботу с утра он отправился на рынок покупать шапку. Наверное, самым благоразумным в этом случае было бы поступить так: рублей за двадцать с хвостиком купить простую кроличью шапку, тоже вовсе неплохую, а на остальные деньги купить брюки, недорогое пальто или куртку. Но здесь вдруг у Павла Семеновича сработала та искорка, которая срабатывает, к примеру, у старателей-золотоискателей. Вернувшись с прииска в рванье они заказывают у лавочника портянки из порчи, не смущаясь, что суют ноги в дранные онучи, - лишь бы порчей произвести на всех впечатление. Или у некоторых людей и даже семей: сами по квартирах слоняются, дома есть нечего, хоть шаром покати, а они покупают дорогие кожаные плащи, дубленки, чтобы всем «показать себя». Вот такая же мысль была и Павла Семеновича. Ему захотелось покорить ее чем-либо, заставить себя уважать, и этим чем-либо должна быть только шапка, и обязательно ондатровая, только ондатровая и никакая другая! Ведь слышал иногда в разговоре о ком-то: «такой представительный мужчина в ондатровой шапке!» Это было в его глазах верхом благополучия, пускай все другое в его будет неважно, ведь главное-то внимание будет на шапку. Надо будет, когда придет к Клавдии Степановне, подольше не снимать ее, пускай видит, и пускай поймет, что не обманул он ее насчет шапки, а то ведь она, небось, засомневалась. И куда там было ему в этот миг понять, что не шапка, а как раз ее отсутствие так расположили ее к нему, он об этом тогда просто не задумался.
И вот они, ряды с торговцами шапок. Ему, собственно, и выбирать не пришлось: только подошел к торговцам, как первый же товарищ явно кавказской национальности прямо остановил его за руку:
- Дарагой, зачем мимо идешь? Шапка нету, зима злой, а ты мимо проходишь! Пасматри, какой красивий шапка! Весь женщина твой в такой шапка! - И видя, что тот заинтересовался, сам одел ему на голову высокую красивую шапку, - Ах, какой красавец! Первий человек в этой шапка будешь! Двести рублэй - и хоть даром забирай. Да ты не смотри: мех свежий - еще вчера живой бегала.
И вот Павел Семенович в новой шапке спешит к автобусу, чтобы быстрее предстать во всем своем великолепии перед Клавдией Степановной. И еще несколько минут назад, будучи такими же, как и они, сейчас же смотрел на прохожих, которые шли без шапок, и удивлялся: вот глупые, такой мороз, а они с «голой» головой ходят! Одно только смущало Павла Семеновича: пальто, которое после капитальной чистки было почти новым.
Сейчас на фоне действительно новой и шикарной шапки, казалось безнадежно убогим.
Ну да шут с ним, об этом Павел Семенович почти сразу же и забыл, зато не упускал момента лишний раз приостановиться возле какой-либо витрины и еще раз полюбоваться своей обновкой.
Автобус подошел быстро, (возле рынка они всегда хорошо ходят), три остановки стрелой пролетели, а вот теперь нужно подождать «семерку», эта, конечно, ходит неважно. Ну да ничего, не грех подождать, зато потом и идти не надо: дом Клавдии Степановны - рядом с одной из остановок.
От безделья он начал прохаживаться взад - вперед, было безлюдно. Только один мальчик, даже подросток уже, рядом с остановкой тщетно пытался перелезть через высокий каменный забор. «И не лень же ему выпачкиваться, вон как разодет, видать, папа с мамой денег не жалеют на одежку своему чаду, а он по заборах в ней лазит. Да и что там, собственно, делать за тем забором?» Павел Семенович и раньше, проезжая здесь, удивлялся чьей-то бесхозяйственности. Ведь там ничего нет, так, пустырь, чуть дальше стройка, всякая всячина. Зачем тут построен такой высокий забор?!
Мысли его прервало визжание тормозов. Возле Семеныча остановилась легковушка, и пассажир, что был рядом с водителем, приспустив стекло, спросил:
- Вы не подскажете, как к ЦУМу здесь у вас лучше проехать?
Павел Семенович было уже сделал шаг к машине, чтобы лучше объяснить им, как страшная догадка парализовала его. Он вдруг вспомнил, как однажды в общежитии ребята, заливаясь смехом, рассказывали, как одни мошенники шапки воровали. Вот так же, подъехав легковушкой, не выходя из салона, спрашивали дорог. И, ссылаясь, что плохо слышно, просили прохожего подойти ближе. Тот наклонялся к окошку, чтобы обяснить, как проехать, пассажир срывал с того шапку - и газу! А номера обязательно забрызганы грязью - ищи потом!
Павел Семенович попятился к каменному забору, потеряв от испуга дар речи.
- Да что с вами? Хоть в двух словах объясните, как лучше проехать? - И увидев выражение его лица, парень скептически покачал головой. - Да, дядя, с тобой все понятно. Поехали, Серега.
Автомашина поехала дальше, и Павел Семенович увидел, что номерные знаки были совершенно чистые, серия действительно иногородняя и он, поругав себя за излишнюю подозрительность («Люди действительно дорогу спрашивали, а я...»), и уже понемногу начав приходить в себя, вдруг услышал, как зовет его тот мальчонка, пытающийся перелезть через забор:
- Дяденька, помогите мне, пожалуйста, немножко, хоть чуть-чуть подтолкните. Я ни как не могу перелезть через забор. Мы с ребятами в кино спешили, дурачились, шапки вверх подбрасывали. Вот моя случайно перелетела на ту сторону. Ребята побежали билеты брать, там, наверное, уже кино начинается, а я все достать не могу. Ну, пожалуйста, чуть-чуть подтолкните меня, мне самую малость не хватает, чтобы перелезть.
Сказано это было таким ласковым и добродушным голосом, что вконец успокоившемуся, после такого хорошего к нему обращения, Павлу Семеновичу было просто грех отказать в такой искренней просьбе.
- Чего уж там, - добродушно сказал Павел Семенович, подталкивал его под зад, - мне не тяжело. Без шапки, конечно, это не дело. Не май месяц.
Парень правой рукой ухватился за край каменной ограды, правую ногу перебросил на ту сторону, и когда уже Павел Семенович, с сознанием выполненного долга, хотел отойти от стены, вдруг резко левой рукой схватил с головы Павла Семеновича его бесценное сокровище, и, лихо перемахнув через ограду, скрылся за ней. Остолбеневший Павел Семенович отчетливо услышал удаляющийся топот убегающего человека.
Потрясение и изумление Павла Семеновича были настолько сильны, что он не в состоянии был что-либо соображать или предпринимать. Не так уж далеко находился телефон-автомат, вдалеке показались прохожие, да мало ли еще что можно было сделать! Но столь внезапная и бесповоротная, в чем был он в тот миг уверен, потеря, столь дорого ему доставшегося, и, главное, столь много значимого для его будущего сокровища, так подействовало на его психику, что, постояв некоторое время, застыв на одном месте, он дальше сделал то, что как раз и нельзя было ни в коем разе делать: Развернувшись, медленно, шатающейся походкой, он пошел назад, в общежитие…


ГОРА С ГОРОЙ НЕ СХОДЯТСЯ
- О чем разговор! Конечно, сделаем!
Федьку всегда удивляли покорность и жалкий вид просящих людей. «Пожалуйста...» «Не откажите...» «Вот спасибо...» Да будет вам, люди добрые! Это вам спасибо! Ведь так приятно пригреть в кармане очередные пятерку-червонец! Конечно, что-нибудь посерьезней Федьку не привлекало, он и побаивался этим заниматься, (ОБХСС – фирма серьезная, с ней знакомиться не хотелось) да и, если откровенно, то и не хотел. А вот по мелочам: уголек по выписке, дровишки как в этот раз, или еще чего-нибудь подвезти - это всегда пожалуйста. Каких-нибудь полчаса потеряет, зато на «папаросы» есть.
Когда загружали его грузовик, он никогда не сидел в кабине, это было не в его правилах. Неусидчивый и беспокойный нрав его требовал действий. Вот и сейчас ему вовсе не тяжело, даже доставляет удовольствие бросать деревянные кольчужки в кузов грузовика, весело подзадоривая шутками да прибаутками остальных. Так, чтобы уж лидером, он, наверное, все-таки не был, но, что называется, душой компании являлся наверняка. Любил всех развлечь, занять рассказами, шутить. Как часто о нем говорили друзья: «С ним никогда не скучно».
Вот и теперь, наблюдая, как охранник на проходной дотошно осматривает его автомобиль, он не выдержал, чтобы не подковырнуть:
- Что? «Стой, кто идет? Никто не проскочит, никто не пройдет»?
Охранник не обиделся, только недовольно проворчал, подымая шлагбаум:
- Проезжай, мафия, проезжай...
И вот уже грузовик мчится по улицам города.
- Кстати, - вдруг вспомнил Федька, поворачиваясь к своему пассажиру-заказчику, - а где там именно на Забалке?
- По Рабочей.
- А, это нормально. Я к чему спрашиваю, думаю, как насчет подъезда, а то там такие улицы есть…
- Нет, нет, подъезд отличный.
Федька любил свой город, особенно такой вот, весенний. После серых мрачных красок не столько снежной, сколько дождливой зимы, зеленое великолепие деревьев и газонов не могло не нравиться. А какими пестрыми стали одежды на горожанах и особенно на горожанках. После зимних бесформенных, тел в мешковатых пальто глаза его просто впивались в подчеркнуто броские девичьи фигуры в плотных джинсах и легких платьях с таким, ну так идущим им всем пояском. Ну, а то, что в моде снова мини...
- Ну, как она тебе, - оживился Федька, заметив впереди вызывающе короткую юбку, - нога под ней, как, на твой взгляд, на третий сорт тянет!
Федька умышленно так сказал, чтобы «завести» своего пассажира, ведь то, что они увидели впереди, просто преступно было отнести к третьему сорту.
- Ну... Тут и в первый не уложишься... Помню, давно уже мини в моде было, и моя бабка любила поворчать, увидев такое: «Ох, и мода: как шагнула - так и привлекнула».
Все! Собеседник живо поддержал разговор, и этого Федьке было достаточно, чтобы его «понесло». Как ярый болельщик, рад часами говорить о футболе, найдя увлеченного собеседника, так и Федька мог говорить о женщинах, которые, если сказать, что были его слабостью, значит, вообще ничего не сказать.
- Ой, не говори, друг, - Федька в азарте перешел на «ты», хотя это было даже и правильно: они были примерно ровесниками. - Это ты верно насчет первого. А таки хороша мода, ой да хороша! Глянешь - глаз отдыхает! Ну, зачем прятать такую прелесть, Богом данную? Ты знаешь, я, когда смотрю среднеазиатские фильмы, и там молодые девушки в паранджу кутаются, я просто дурею от возмущения и негодования. Это настолько глупо и дико, что не подлежит какому-либо вразумительному объяснению. Вот скажи ты этой сейчас паранджу одеть...
Оба дружно засмеялись. Действительно, такое трудно даже представить. Разговор шел весело, задорно, вообще с беседой всегда в дороге веселей.
- Все это верно, - начал менять тему пассажир, поскольку о восхвалении женских прелестей, уже, казалось, и говорить было нечего, все уже было сказано. - Но представь, что такая вот голоногая - твоя жена.
- Во! Вот это ты. в точку! - А об этом Федька мог говорить даже больше, чем об уже сказанном. - Я просто удивляюсь, как в них может сочетаться хорошенькое личико и порой просто животное нутро. Ты знаешь, вот мне уже все сроки женитьбы, вроде бы, вышли, а я до сих пор не женат, да боюсь даже этого. Ведь страшно подумать, что одна из тех, с кем я был, и сейчас живу, будет моей женой. Как-то уже и не верится, что можно найти скромную, добрую, а за верность и говорить нечего. О какой верности может идти речь, если каждая, с кем не был, а был, слава богу, - Федька даже улыбнулся, - ого-го, обязательно если не в первый, то на второй-третий день наверняка отдается. Случись где в командировку, или куда, будет такая однодневка тебя ждать? А ведь для меня лично пусть даже в хозяйстве там что-то не доделает, или еще там что-нибудь, и у меня руки есть, я и сам за нее сделаю, но в этом деле...
- Да разве только ты так думаешь? Любой мужчина, если он себя, конечно, уважает, просто морально и физически не имеет права простить измену. Особенно, если это происходит не в уже почти развалившейся семье, а когда в ответ на искреннюю любовь и горячие заверительные клятвы...
- Точно-точно! Вот это-то и самое страшное. Я понимаю, когда разведенная или там вдова, тут и упрекнуть язык не повернется. А когда при не успевшем отвернуться муже... И ладно, еще можно понять, уехал он не на год и не на два, бывает там, в загранкомандировку, ну подгуливай там с одним, дай уже там разрядиться женским страстям, если уж так природа требует. И чтобы меньше все знали, и культурно как-то что ли. Хотя я, конечно, и против этого, но говорю же так, в крайнем случае. А то вот у нас, например, уехал парень за границу где-то, не помню, на два года, так жена его как с ума сошла: в кабину к нам же, его друзьям, почти нагло лезет. Многие и воспользовались. Сейчас вернулся, работаем вместе, и парень ведь ну просто отличный, как-то даже жалко... Или я вот, например, другой раз к одной морячке захаживаю, о, кстати, тоже на Забалке здесь живет - по Рабочей. Так на улице встретишь и не подумаешь, красивая как киноактриса, шикарные пепельные волосы, ну хоть картины рисуй, а она и меня, и друзей принимает. А муж ведь так любит. Попалось как-то письмо его в руки, на столике журнальном лежало, такое доброе, теплое письмо. Он, глупый, ей шмотки возит, «Сонька» двухкассетная стоит, а я под чарующие ее мелодии эту куклу во все... А-а, и .говорить не хочется. А однажды так вообще удивительный случай был... - И Федька повел рассказ давнего случая, лишний раз подтверждающего правоту сказанного им ранее. Ему нравилось, что попутчик его уже не прерывает в разговоре, а молча и, как казалось Федьке, внимательно слушает его рассказ, когда выехали на нужную улицу, Федька даже слегка сбавил газ, чтобы успеть досказать свою историю.
- Вот сюда, - перебил его попутчик - к этим воротам подъедь задом и вываливай.
Федька зачастил скороговоркой, стараясь закончить свой рассказ (какому рассказчику не хочется выговориться), как вдруг осекся на полуслове... Страшная догадка овладела всем сознанием, заставив занеметь кончики пальцев. В полном оцепенении Федька дал задний ход, поднял кузов. Деревянные кольчужки застучали о землю. Хлопнула входная дверь.
- Жена! Вынеси десять рублей, расплатись с водителем.
Федька посмотрел в зеркало заднего вида и оторопел, увидев в нем до удивления знакомый пепельный цвет. Он застыл за рулем, не зная, что предпринять. Время, пока хозяйка пошла в дом за деньгами, тянулось невыносимо долго. Звучала какая-то музыка, из динамиков двухкасетника «Сони», стоявшего во дворе на табуретке под широколиственным ореховым деревом.
- Товарищ водитель, возьмите деньги! – Прозвучало неестественно громко возле дверцы автомобиля. Голос был такой знакомый и такой чужой.
Не поворачивал головы, Федька потной рукой взял деньги, втыкнул передачу, и надавил на газ. Через минуту грузовик скрылся за поворотом.


МЕЧТА
Это было ее мечтой. Большой, светлой и желанной. Нельзя сказать, что она думала об этом ежеминутно и ежечасно. Нет, у нее была прекрасная семья: любимый муж, бесконечно дорогой сердцу сынишка, она его любила и была любима - что еще нужно для полного счастья женщине? Достаток? Богатство? Ну, насчет богатства - это вопрос спорный, а достаток в семье всегда был, и практически она ни в чем не нуждалась. Мало того, многие из подруг Жанны, входящие в ее круг общения, завидовали ей - ее достатку, ее супругу, который приумножал благосостояние семьи. О таком обычно говорят; жена чувствует себя рядом с ним, как у Бога за пазухой. Так бы оно, наверное, и было, если бы Жанна не была человеком широкой натуры и неисправимой мечтательницей.
Впрочем, что здесь, собственно, удивительно? Кто из представительниц прекрасного пола не мечтает о сказочных богатствах, о дорогих украшениях и блистательных нарядах, в которых самые красивые женщины становятся еще великолепнее, и на них просто невозможно не засмотреться, кому бы то ни было. Завистливые взгляды... О, как женщины в них нуждаются! Уважаемые мадам и мадемуазель, если вас еще никогда в жизни не обуревало страстное желание произвести фурор, на каком бы то ни было балу своими сверхмодными нарядами, шокировать всех присутствующих и заставить лучших кавалеров томно вздыхать, глядя вам вслед, значит с вами что-то не в порядке, и вам нужно немедля обратиться к лекарю. И, пожалуйста, не улыбайтесь снисходительно. Это более чем серьезно.
Нечто подобное было свойственно и Жанне. Ей хотелось сказки. Кто может ее подарить? Обычно девушки всех времен и народов мечтают о прекрасном принце, который приплывет однажды к ней на белоснежном корабле под алыми парусами, возьмет на руки, увезет с собой в сказку, осыплет ласками, золотом, бриллиантами. Насчет первого - этим Жанна не обделена: есть и принц, и ласки, но вот золото и бриллианты... Как хотелось их иметь! И при этом как можно больше... У мужа было свое дело, и оно приносило немалую ренту, которой, в свою очередь, вполне хватало для ведения нормальной светской жизни, но для покупки такого количества дорогих украшений, чтобы с их помощью можно было бы произвести фурор в Петербурге, было явно недостаточно. Стало быть, следует отмахнуться от своей мечты, выбросить ее из головы? Нет! Только не это! Так где же выход? Незамужние девушки в таком случае мечтают, как мы уже говорили, о принце, который смог бы воплотить их мечту в реальность, замужние... Да вы, наверное, уже догадались, о чем пойдет речь? Да, все верно! Богатый любовник! Во все времена верные и неверные жены, счастливые и несчастные в браке, богатые и бедные, удовлетворенные и не удовлетворенные мужьями в плане любовных утех - все они хоть единожды за время своей супружеской жизни, но все же, пусть украдкой и подсознательно, задумывались: «а что, если...» И ежели кто-либо из излишне праведных и «правильных» читательниц, особенно если они читают мой опус вслух, да еще при муже, при этих словах возмущенно надуют щеки и презрительно вскрикнут: «Как можно?!», то позволю в ответ, с вашего позволения, не согласиться с этим и заподозрить дамочек в неискренности. Порыв к эдакому куражу «на стороне», повторюсь: пусть подсознательному и мимолетному, столь же естественен для женщины, как и ее желание раздеться, или быть раздетой мужчиной, им обласканной и удовлетворенной. Каждая женщина в самых сокровенных уголках своей души, тайком от всех, и в первую очередь от мужа, признается сама перед собой: как бы не был муж сексуально активен, как бы не была она с ним удовлетворена, все же это в течении многих лет приедается, превращается в будни, и все это не так возбуждает, как в первый раз. Флирт «на стороне», как правило, врывается в спокойную и размеренную жизнь женщины, как фейерверк, нечто особенное и неповторимое. Ласки мужа так привычны, постоянны и однообразны, а тут вдруг шквал новых эмоций, дерзкие порывы смелых и настойчивых рук, движения которых необычны, непривычны, страстны и всепроникающи! Какое это блаженство: отдать во власть этих рук себя, свое тело, которое будет обласкано с такой силой, что долго еще потом каждая его клеточка будет млеть от воспоминаний о пережитом сладострастии.
О чем-то подобном мечтала и Жанна. Ловя себя на подсознательной мысли, что она не отказалась бы завести любовника, она думала не только о том, что он своими щедрыми подарками удовлетворит ее страсть к «камушкам», но и позволит вкусить ей некий запретный плод, который так манил и обещал принести столько приятных эмоций. Последнее время засела в голове картина, от которой она никак не могла отвязаться: ночь, в каюте владельца прекрасного судна, которое слегка покачивается на волнах, вокруг свечи, полумрак. Они вдвоем на мягком диване с дорогой обивкой, изысканной отделкой из самых ценных пород дерева. Рядом на столике царские напитки и угощения, она хмелеет от этих напитков, а еще больше от его ласк, которые так настойчивы, что она не в силах устоять перед ними. Мысли об этом настолько часто посещали сознание Жанны, что она стала чувствовать, что если не изведает всего этого, то просто сойдет с ума.
И вот однажды, в один прекрасный день, а вернее, вечер, этот миг настал. Он был высок, статен и красив. Он был знатен и богат. Собственно, насчет «знатен», то это она выдавала ему авансом, поскольку совершенно ничего не знала об этом блистательном незнакомце, стремительно ворвавшемся в светскую жизнь Петербурга. Но он всегда появлялся в свете в столь дорогих одеждах и разъезжал в столь шикарных экипажах, что Жанна внутренне поняла: за ним стоят большие деньги! Такой способен на поступок, от такого можно ждать щедрого подарка, такой в состоянии озолотить. Ее сердце подкупил не только он, но и его поражающие воображение экипажи. О, экипажи были такой же слабостью Жанны, как и «камушки». Нельзя сказать, что она испытывала нужду в этом вопросе: она могла позволить себе в зависимости от настроения и погоды прокатиться по улицам столицы в коляске, и в карете под стук копыт резвых лошадей, содержащихся в конюшне мужа. Но уж больно они, как искренне считала Жанна, были невзрачны на вид. Ее душа желала нечто необычного, экстравагантного и роскошного, поражающего прохожих своим видом и дороговизной. Ей хотелось завистливых взглядов, адресованных ей вслед. Пусть, это будут случайные прохожие, которых она увидит в первый и последний раз в своей жизни, пусть! Но ведь они будут засматриваться и завидовать не кому-нибудь, а ей! Тщеславие - штука не шуточная,
Жанна замечала краешком глаза, что многие битые светские львицы откровенно заглядываются на блистательного кавалера, ее слух ловил в кулуарах обрывки взволнованных фраз, вопрошавших в недоумении: откуда же взялся и как появился здесь этот сводящий их с ума красавец? Попытки многих барышень, пытающихся опутать незнакомца сетями Гименея, чтобы завладеть его сердцем и кошельком, были видны невооруженным глазом, но на все эти не в меру ретивые порывы блистательный господин отвечал мягкими уклончивыми ответами, деликатно маскировавшими отказ. Жанна, напротив, не предпринимала абсолютно никаких подобных попыток, но именно на нее обратил внимание незнакомец, именно к ней подошел с просьбой посвятить ему очередной танец, именно в общении с ней был подчеркнуто галантен, внимателен и заботлив. Оказалось, что у него не только красивая внешность, но и имя: Питер. Бал шумел и веселился, а они гуляли по саду, она слышала с замиранием сердца его пылкие признания, которые ей, как женщине, конечно же, льстили. С каждой новой встречей эти признания становились все трепетней, а предложения и намеки все более откровенней и настойчивей. Да, он не скрывал, что связан семейными узами, которые ко многому его обязывают и которые он разрывать не намерен, но он переполнен искренними чувствами к ней, Жанне, и не в силах перебороть в себе испепеляющее его желание осчастливить ее и себя большой любовью и неповторимой нежностью. Все зависит только от нее, Жанны. Только от ее согласия, от ее «да».
Удивительно, однако, устроен мир. Если раньше Жанна страстно желала этого, бредила им, то теперь, когда оно, наконец, пришло, она вместо всепобеждающей радости и искреннего согласия принять этот подарок судьбы, чувствовала смятение в душе и пребывала в замешательстве: как же поступить? Ее раздирали противоречия. Как женщине, ей хотелось уступить домогательствам человека, с которым они испытывают взаимное влечение, но, как жена, она не решалась пойти на это. Она искренне любила мужа, никогда ранее за все годы супружеской жизни не изменяла ему, что вызывало только ехидные насмешки ее подруг, искренне считавших, что она поступает просто глупо, и теперь, когда такая перспектива стала как никогда близкой, не решалась сделать роковой шаг, переступить эту невидимую и много для нее значащую черту. Так как же, черт возьми, быть?!
Казалось, что все решилось само собой. Внезапно Питер исчез из поля зрения Жанны. На протяжении долгого времени его никто не видел в столице, а злые языки начали поговаривать, что случилось, якобы, невероятное: блистательный богач угодил за решетку за какие-то неблаговидные дела. Тут же людская молва, способная из искры раздувать пламя, а из никчемной мыши сотворить слона, стала утверждать, что все богатство его было награблено, добывалось нечестным путем, что получил этот господин по заслугам и вполне справедливо. Некоторые, в основном отвергнутые им воздыхательницы, злорадствовали. Они часто подходили к Жанне с разговорами на эту тему, и заводили беседу так, что в конце ее Жанна должна быть непременно поддакнуть своей собеседнице, мол, да: такой он и сякой. Но та только искренне удивлялась:
- Но ведь он не сделал мне ничего дурного! Как я могу желать ему зла?!
Иногда она жалела, что между ними так ничего и не произошло: возможно, как женщина она познала бы какие-то новые, неведомые ей доселе чувства, о которых бы она даже через много лет после этого вспоминала, как о самых сладострастных мгновениях своей жизни. Но иногда и задавалась вполне резонным вопросом: а тот ли он, о ком она так долго грезила? Действительно ли он такой уж сказочно - идеален? Ведь столько было пылких признаний, комплиментов и порывов, но, при этом, ни единого (!) подарка, пусть самой малой безделицы, которые подкрепляли бы, как это было принято тогда среди людей ее круга, эти признания! Жанна даже слегка улыбнулась, поймав себя на мысли, что она сильно переменилась. Раньше она бредила «камушками» и тем, кто мог бы ей преподнести. Сейчас же она считала, что в данном случае ей дорог не сам подарок, пусть он будет трижды дорогой, а его внимание, отношение к ней. Она признавалась сама себе, что была бы рада самой недорогой побрякушке, но лишь бы она только была вручена из его рук, подкреплена приятными словами, и все это было бы искренне. Это могло бы быть самым дорогим подарком. Однако...
Говорят, жадный любовник - это не любовник. Возможно. Но она, загадочная и противоречивая, иной раз довила себя на мысли, что не хотела бы от него получать никаких подарков, тем самым чувствовать себя как бы купленной. Ей казалось, что подарок мог бы обидеть ее. Иной раз, чтобы доказать ему что-то и утереть, так сказать, нос, она сама хотела ему что-либо подарить. А. может, она просто бесилась от неопределенности? Кто может это понять? Как и кто, собственно, способен вообще понять и предугадать логику рассуждений и поступков женщин. Ежели таков отыщется, надобно безотлагательно начать сооружение памятника этому человеку.
И вот однажды случилось то, о чем она так долго мечтала. Муж срочно отбыл по неотложным делам куда-то за пределы Петербурга и в ответ на ее сожаления, что они не смогут пойти вместе на очередной бал, на котором по обыкновению собирался высший свет столицы, утешил ее и упросил отправляться туда одной. Она пыталась возразить, что без него ей там будет одиноко, но он настоял на своем, резонно заметив, что глупо скучать одной дома, лишая себя удовольствия повеселиться на вечере, который может ей надолго запомниться. Запомнился он ей, действительно, надолго.
Увидев на балу Питера, она почувствовала, как угасший слегка в ее душе огонек разразился пламенем с новой силой. Питер был и без того статен и красив, а сногсшибательные новые наряды, в которых он явился на этот вечер, сделали его еще краше. В кулуарах только и было разговоров, что о новом поражающем своей роскошью экипаже, на котором этот блистательный господин явился на бал. Поговаривали, что собран он по особому заказу в какой-то из мастерских в далекой Германии известным мастером, и это вызывало особое восхищение у сплетников, а точнее сплетниц. Жанна слышала все эти перешептывания, и чем больше ее слух сотрясали слова «Германия», «особый заказ», «знаменитый мастер» и «не менее знаменитая мастерская», тем больше в ее душе разгорался азарт охотницы, победительницы мужских сердец, женское самолюбие и женский каприз, в конце концов. Благодаря этому, она набралась такой решительности, что не подойди он к ней, она сама предприняла бы попытку завести с ним разговор. Хотя эти две вещи значили для нее, как, впрочем, наверное, для любой женщины, далеко не одно и то же. Но в этом не было необходимости. Лишь только увидев ее, он сразу же поспешил к ней, завел разговор, осыпал комплиментами и просто хорошими и учтивыми словами. Ох уж эти слова. Говорят, что женщина любит ушами. Наверное, это действительно так. Правда, одних ушей здесь мало. Нужны и губы, которые способны издавать нечто такое, от чего эти уши... И не только они...
У каждого человека бывает свой звездный час. Иногда случается, что человек, ничем особым ранее не отличавшийся, способен на такое, о чем долго еще будут помнить потомки. Нечто подобное можно было бы сказать об авторе «Марсельезы», которого называют гением одной ночи. Ни до того, ни после того он не сотворил в своей жизни ничего, заслуживающего особого внимания. Но именно в ту ночь, под впечатлением грандиозных событий, сотрясших Францию, он создал творение, которому суждено было пережить не только автора, но и века. Подобное вдохновение, по глубокому убеждению Жанны, снизошло в этот вечер и на Питера. Она была глубоко уверена, что именно она (не кто-то другой, а именно она!) является источником этого вдохновения. Как он говорил! Господи! Как он говорил в этот вечер! Какими сладостными и приятными были эти слова! Одни только его слова хмелили и пьянили ее воображение, возбуждали и заставляли трепетать ее всю изнутри, и она мысленно себе уже представляла, что будет если... Она до такой степени подготовила сама себя к дальнейшему логическому продолжению событий, что когда он предложил ей прогуляться, а затем и прокатиться в его хваленом экипаже, она просто не в состоянии была выдавить из себя: «Нет».
Дальше все происходило словно во сне. Они неслись по ночным улицам столицы, он говорил ей кучу комплиментов, указал на какое-то строящееся шикарное здание и заметил, что этот дворец он, пока что житель пригорода, строит для них двоих. Для себя и для нее, Жанны, и жить в нем они будут вместе. Жанна понимала, что это бравада, что у их обоих семьи, с которыми они вовсе не думают расставаться, что этот роман скорее всего окажется мимолетным и непродолжительным, но все равно все это ей было безумно приятно и она, пребывая в эйфории, продолжала упиваться этим сказочным вечером.
А он действительно был сказочным. Поток волшебных слов Питер подкреплял шквалом соответствующих действий. Нет! Нет! Это просто кощунство: то, что он делал, называть прозаическим определением «действия». Это было настоящее произведение, гениальное творение, создаваемое его руками. Почему руки творца, ваяющие скульптуру, можно называть творческими, а руки Питера, создающими шедевр любви и торжество человеческих эмоций, таковыми назвать нельзя. Можно! Стократно можно! Можно создать тысячи гениальных произведений, стихов, поэм и од, воспевающих торжество любви, но все они останутся лишь пересказом этого торжества. Питер же создал саму любовь, сотворил само торжество. Руки его были всепроникающие, ласки всепобеждающие, страсть всепоглощающей. Умелым движением руки он повернул какой-то рычажок и мягкие сиденья в этом чудо-экипаже разъехались, сотворив эдакое большое ложе, на котором он и овладел ею. Она не могла найти в себе силы, чтобы препятствовать этому, да, честно говоря, и не хотела. Правда, где-то там, в далеких уголках сознания, промелькнуло легкое смущение: как же так? В таких-то условиях? Позволительно ли ей, представительнице высшего сословия, снизойти до того, чтобы предаться любви прямо в карете, прямо вот так, на сидениях, пусть и заграничных, пусть и чудесно и удобно разложенных. Но на ее удивление, она поймала себя на мысли, что это обстоятельство не столько смущает, сколько радует ее. Ей хотелось, чтобы то, что сейчас происходит, было не только торжеством любви, но и торжеством греха, и еще чего-то такого, что она не могла, да, опять-таки, и не хотела определить словами. Ведь иные женщины другой раз в переизбытке эмоций желают изведать нечто такое, что выходит за рамки обычного понимания, что можно назвать или же садизмом, или животным инстинктом, или извращенством, пусть это звучит трижды неблагозвучно, но это во время пика эмоций четырежды желаемо и десятикратно сладостно и упоительно, если это блюдо подано к месту и ко времени. Возможно, эта оргия и доставила столько удовольствия Жанне именно потому, что произошла вот так сумбурно в таком непривычном месте и в такой экстравагантной обстановке. А, возможно, еще и потому, что исходя из того, что роман обещал быть недолговечным, пути их с Питером, возможно, разойдутся, и все, что происходило сейчас в этом замкнутом мирке, так никогда и не покинет пределы стенок этой кареты, не станет достоянием гласности и ушей мужа, Жанна позволяла себе такие вольности в любовной игре с Питером, о которых она и мечтать не могла в постели с мужем. Она просто стеснялась себя вести с ним так, боясь, что тот неправильно ее поймет и осудит. Мало того: и Питеру не было отказа ни в чем - ему великодушно позволялось полностью и всецело владеть ею, ее телом, воплощать на нем свои самые смелые, самые дерзкие и невероятные сексуальные фантазии. Что и было сделано. Это была ночь любви, ночь греха, ночь сладострастия.
Если сказать, что все последующие дни Жанна жила воспоминаниями о сказочной ночи, которая разнообразила и осчастливила ее спокойную и размеренную жизнь - это, значит, ничего не сказать. Она жила этими воспоминаниями. Какими жалкими казались знаки внимания мужа по сравнению с тем, что подарил ей Питер. Какими жалкими подачками казались ей деньги, приумноженные деятельностью мужа, по сравнению с тем сказочным богатством, которым мог осыпать ее Питер. «Этот дом - строится для нас с тобой!» Какими сладкими были эти слова! Пусть они и лживы, но ведь как приятны! Но где же он?! Где тот, кто умеет так сладко говорить и так нежно ласкать? Нет, при расставании они ни о чем не договаривались, и он как бы ничем ей не обязан. Но ведь последующая встреча и свидание подразумеваются само собой! Что же он медлит? Или он не рад будет снова окунуться в это блаженство? А возможно, ему не понравились ее ласки, и он... Да нет же, нет! Такого просто не может быть! Она показала ему все, на что способна. Чтобы добровольно отказаться от такого?! Да нет и еще раз нет! Такого не может быть, потому что не может быть никогда! Проходили дни, недели, месяцы. Питер не подавал о себе никаких вестей. И вдруг однажды утром Жанна проснулась совершенно другим человеком и взглянула на все совершенно другими глазами, Чего, спрашивается, она, глупая, терзается? Чего ей не хватает? Денег? У них с мужем немало! Нежности и ласки? Но ведь ее муж прекрасный любовник! О таких обычно говорят, что он может каждый день и два раза на день! Тем более, совсем недавно она осмелилась во время одной из любовных утех с мужем: стала инициатором испробованного во время близости с Питером новшества, которое, боялась, будет осуждено мужем. Однако тот принял эту игру, продолжил ее, развил и завершил все так потрясающе, что воспоминания о той греховной ночи блекли по сравнению с новыми, только что пережитыми ощущениями.
Единственно, что угнетало, это чувство того, что ее бросили. Большинству мужчин совершенно безразлично, кто первый стал инициатором размолвки в любовной интрижке, чего не скажешь о женщинах. Это едва не самая болезненная тема для них. Жанна также терзалась от этого, хотя и замечала: чем больше времени проходит с того дня, тем большее равнодушие успокаивает ее душу по поводу этого факта.
И вот в один из прекрасных солнечных дней она гуляла в саду с малышом-сыном, и они оба все чаще и чаще поглядывали на дорогу в ожидании возвращения их мужа и отца, который должен был вот-вот прибыть после недолгой отлучки из дома. Однако карета, показавшаяся вдали, была отнюдь не похожа на коляску мужа. Но карета явно направлялась к их имению! Кто бы это?!
Кучер лихо остановил лошадей прямо перед Жанной, а из кареты самостоятельно, не обращая никакого внимания на лакея, соскочившего с козлов и пытающегося помочь сойти своему господину, резво выскочил... Питер! Господи! Это он!
Дальше все происходило еще в более неожиданном русле. Хозяин кареты, невзирая на дорогие и шикарные свои убранства, рухнул на колени, прямо в придорожную пыль, у самых ног Жанны и молил:
- Прошу простить меня! Я знал, что моя долгая отлучка могла быть истолкована вами превратно. Но поверьте, у меня была уважительная причина!
Жанна победоносно улыбнулась:
- О, Питер, если вы думаете, что я сгораю от нетерпения, чтобы побыстрее узнать эту причину, то вы глубоко заблуждаетесь! Уверяю вас!
- Да нет же, нет! Вы ничего не знаете! Я...
- Прошу простить меня, Питер, я не хочу вас обидеть, но все дело в том, что я не только не знаю, но и не хочу знать. Ваше время ушло, вы упустили свой шанс. У меня прекрасная семья, я счастлива и ничего не хочу менять.
- Но ведь я старался для нас обоих. Я узнал о сокровищах, я срочно уехал, я добыл их, черт побери! Вот они - у ваших ног!
Он сделал знак слугам, те выволокли из кареты не такой уж малый сундук, поставили его перед Жанной и распахнули крышку. Пьянящий блеск золота и алмазов заиграл причудливыми огоньками перед той, кому они, судя со слов Питера, предназначались. Это и было то, о чем так страстно раньше мечтала Жанна. Но вместо ожидаемого Питером ликования она лишь снисходительно улыбнулась.
- Вы знаете, Питер, если бы вы мне подарили хотя бы один подобный камушек, пусть самый неприметный, но не сейчас, а тогда, возможно, все сложилось бы по-иному. А теперь... – И, видя кислую маску на лице своего бывшего воздыхателя, она продолжила. - Вы меня поймите, Питер, ведь это я говорю не со злобы и не от желания отомстить вам, хотя буду откровенной: самолюбие мое вашим долгим молчанием было изрядно ущемлено. Возможно, этот осадок жил в душе еще бы долго, но ваш приезд поставил все на место: отныне я удовлетворена. А относительно того, что произошло между нами... Знаете, я не жалею! Во мне тогда словно сидел какой-то бес, будоражил меня изнутри, мне хотелось каких-то новых впечатлений. Теперь же у меня такое ощущение, словно я выпустила пар, разрывавший меня изнутри.
Или отвела душу, или как хотите это назовите. И вот это ваше богатство меня, как женщину, если откровенно, не может не волновать. Оно прекрасно! Но если положить на незримые весы эту груду драгоценностей с одной стороны, и домашний уют и спокойствие с другой, то я непременно выбрала бы второе. Это несоизмеримо! В этом призвание и счастье женщины! Встречать любимого человека, любить и быть любимой, упиваться минутой, когда и муж, и крошка-сын обнимают тебя с обеих сторон, целуют и приговаривают: «Мамочка, ты наша любимая и родная»... Это невозможно передать словами... Это...
Жанна вскинула голову и устремила взгляд в даль. Она вся преобразилась. Питер видел, как заблестели ее глаза, как она, что называется, ожила.
- А вот и муж! Мы с сыном-то ведь его как раз и ждали! Вы уж извините, Питер, мы пойдем. Всего вам доброго! Прощайте!
И они с сыном бросились навстречу подъезжающей коляске. Новоприбывший подхватил и поднял, усадив на правую руку сынишку, левой прижал к себе жену, и эта троица долго еще стояла, застыв в трогательной и умиленной позе. Роскошная карета, тем временем, отвозила все дальше и дальше удивленного Питера, который устремлял взгляд то на сундук с сокровищами, стоявшем на дне кареты у его ног, то оглядывался назад на застывшую в объятиях троицу и все приговаривал:
- О, женщины, женщины! Неисповедимы души ваши и поступки ваши!


НОЧЬ КЛЕОПАТРЫ
Светка всегда была среди нас, что называется, душой компании. Это сейчас в ходу слово «лидер», а тогда мы о нем, наверное, слыхом не слыхивали. Однако это определение вполне подходило для бесшабашной нашей одноклассницы. Организовать вылазку на природу, какой-нибудь розыгрыш или что-нибудь подобное - это был ее удел. Незаметно летели годы, мы взрослели, и, став старшеклассниками, видели в ней не просто рубаху-парня, а нечто гораздо большее, что, как мы ни старались скрыть друг от друга, было видно невооруженным, как говорится, взглядом. Сказать, что мы все были влюблены в нее, значит, ничего не сказать! Она была не просто самой красивой в нашем классе, она не только носила самую короткую юбчонку среди подружек, у нее было нечто такое, что заставляло нас, ребят, «неровно дышать». Позже это назовут сексуальностью, а тогда мы томно вздыхали, глядя ей вслед, пожирали ее глазами и грезили. В своих бесконечных сексуальных фантазиях я тысячи раз раздевал ее, овладевал ею, тысячи раз объяснялся в любви и столько же раз слышал в ответ слова взаимности. Господи! Наверное, в самых развратных порнографических журналах не существует снимков поз мужчины и женщины, которые я мысленно не испробовал бы с объектом своих грез! Пусть это теперь, с высоты моих лет, те наивные мои грезы кажутся мне глупыми и бесшабашными, но тогда, еще не познавший этого великого таинства жизни, но безумно желавший поскорее постичь и вкусить этот божественный дар, я, с присущей для юности пылкостью, представлял это сводящее меня с ума божество податливой в моих руках, безумно стонущей от моих ласк, осыпающую меня шквалом нежности и беспрерывно страстно умоляющую меня: «Еще! Еще! О! Как ты это делаешь!» Уверен: не один я среди наших ребят строил подобные воздушные замки. Однако Светка, как не казалось странным при ее, на первый взгляд, раскованном поведении, все это время оставалась для всех неприступной и недостижимой. Все ухаживания она деликатно отклоняла, а если они становились излишне настойчивыми, а то и слегка грубыми, то не в меру ретивый воздыхатель удосуживался звонкой пощечины. Правда, все это выходило у нее так, что никто не обижался на нее. Но такое отношение больше бесило нас и разжигало спортивный, как мы говорили, азарт. К большой своей радости, я замечал, а возможно, это мне только казалось, что она относится ко мне более доброжелательнее, нежели к остальным. Во всяком случае, она всегда улыбалась в общении со мной, никогда не выказала и нотки раздражения в своем голосе, хотя иногда для этого и были причины, а в ответ на мои слишком рьяные порывы лишь смущалась: «Ну что ты, Серега, мы ведь друзья!»
Я помню выпускной школьный вечер, помню, как мы встречали рассвет. Помню, как мы вдвоем со своим закадычным другом Витькой, (с которым одновременно были и соперники, ведь главенствовали в классе и старались в любом деле обойти друг друга), влезли на два самых высоких, по нашему мнению, дерева, чтобы первыми увидеть солнце, выглянувшее из-за горизонта. Я всю жизнь боялся высоты, но в тот миг желание возвысить себя в глазах Светки все выше поднимало меня над землей, и к безумной моей радости я этот спор у Витьки, да, собственно, и у всего класса, выиграл! Все порадовались солнцу и наступившему дню и отправились назад, в школу, где нас ждал сладкий стол. Но как-то непроизвольно (а может произвольно?!) случилось так, что мы со Светкой отстали и остались одни. Одни на природе! Об этом я мог только мечтать! Я был в прекрасном расположении духа, чувствовал себя победителем, и мне казалось, что в такой момент Светка не устоит и случится то, о чем я так долго грезил. Однако Светка только отмахнулась от моего порыва:
- Да что ты такой настырный?! Все глупости у тебя в голове! Перед нами теперь открыто столько дорог, мы стоим на пороге стольких свершений, а ты... Нет, Серега, что ни говори, а я хочу оставить след в этой жизни! Говорят: юность дана для того, чтобы обеспечить старость, а я так понимаю, что она дана для того, чтобы в этой старости было что вспомнить! Столько грандиозных свершений ждет нас в мире! Нет! Я не хочу прозябать в какой-нибудь пыльной конторе! Пусть на БАМе лютые комары, но ведь там и романтика! Представляешь, после работы посидеть в компании у костра, попеть песни?! Нет, ради этого стоит жить! А знаешь, о чем я еще мечтаю? Говорят, «Метелица» набирает очередную группу для похода к полюсу. Вот попасть бы к ним! Пусть холодно, пусть вокруг льды и снега, но дойти и ощутить себя на вершине земного шара - это... Или ступить ногой на Эверест! Heт! Я жизнь проживу не зря! Вот увидишь!
Она сидела, прислонившись к стволу дерева, поджав под себя ноги и миленько положив подбородок на колени. Как она была прекрасна в этот миг! Боги! Как она была прекрасна! Увлекшись мечтаниями, она не обратила внимания, что находится предо мной в, так сказать, интересной позе. Переднюю часть юбчонки она-то подтянула к коленям, а нижняя спокойно лежала на траве обнажив ее ноги и часть попы. Боже! Какое это было для меня тогда волнующее зрелище! Уж на что трусики, обычная, казалось бы, часть женского туалета, но как они тогда перевернули все внутри меня! Я видел всего лишь их краешек, с ажурным и таким миленьким рюшиком,. но они, белоснежные, так смотрелись на фоне ее смуглого тела, что... Говорят, что художников и поэтов на создание своих шедевров вдохновляет не только блеск женских глаз, но порой безвинная на вид ленточка в волосах или что-либо подобное. Если исходить из этого, то тот небольшой фрагмент рюшика Светкиных трусиков по силе восприятия равен сотне-второй железнодорожных вагонов, груженных выше упомянутыми ленточками по шестьдесят тони в каждом. Как мне хотелось тогда близости с ней! Помнится, мне тогда подумалось: вот если бы сказали, что все, что у тебя будет в будущем: квартиру, машину, дачу положи на незримые весы, где на второй чаще которых будет Светка, ее тело, ее попа и этот бесподобный рюшик, к которому можно будет прикоснуться руками, губами... Помню, что тогда словил себя на мысли, что вторая чаша бесповоротно бы перевесила. Однако ничего тогда между нами так и не произошло: «все это», как она тогда сказала, бережет для будущего мужа.
Прошло время, Все мы разъехались, разлетелись, каждый избрал свой путь. Как-то, а было это перед самой службой в армии, я встретил ее. На дворе стояли уже совсем иные времена. Понятие равенства и братства, на чем нас так интенсивно воспитывали, уже не существовало. Все чаще на улицах городов можно было увидеть голодных и плохо одетых стариков, провожающих завистливым взглядом пролетающие мимо них иномарки с «дутым задом». Взгляды эти выражали не только зависть, но и недоумение: как это я, всю жизнь проишачив не разгибая спины, не заработал на старости лет и на кусок хлеба, а этот безусый юнец, за рулем иномарки, с самодовольным лицом и с «губой на левом плече», который в силу юного возраста, по логике, еще не должен был заработать себе даже на простую рубаху, уже разъезжает в дорогом авто? Однако на фоне душевных страданий одних, сердца других переполняла радость и вера в сказочное будущее. К их числу принадлежала теперь и Светка. Господи! Как время нас преображает! После выпускного вечера прошло не так уж много лет, а как переменились взгляды человека! Хорошо, что я не успел задать вопрос о БАМе или «Метелице», а то она, наверное, засмеяла бы меня. Она все тарахтела о том, какая жизнь прельщает ее.
Сколько перспектив, Серега! Сколько удачных партий! Сколько импозантных потенциальных кавалеров вокруг! Ты знаешь, я очень хочу богатого мужа, очень богатого! И обязательно с иномаркой. Я представляю себя в кабриолете с открытым верхом. На остановках толпы народа в ожидании троллейбуса, а я проезжаю мимо них в темных очках, и ветер теребит мои волосы! Это «таски», Серега! Это что-то!
Это было все, что мы успели сказать друг другу. Мы торопились, виделись мельком и расстались сумбурно, не обменявшись даже телефонами. Грезить о ней я уже не грезил: иномарки у меня не было, и я понимал, что шансов у меня нет.
Прошли годы. Я давно обзавелся семьей: бесконечно любимая жена, кроха-дочурка, еще более любимая и дорогая сердцу. Прекрасная работа, квартира, дача, да все, черт возьми, что нужно для полного счастья! И хотя в целом в стране обстановка была еще тяжелая (все никак не могли отстроить то, что одному чудаку вздумалось когда-то перестроить) твердо верил, что жизнь прекрасна и все вокруг хорошо и радостно.
И вдруг этот неожиданный визит. Услышав звонок, я поторопился открывать дверь. На пороге стояла смущенная Светка: «Можно?» Я обрадовался, пригласил в дом, усадил на диван, подвинул журнальный столик, жена бросилась готовить кофе, я достал из серванта коньяк.
Я видел, что с ней что-то не то, что ведет она себя как-то странно. Взгляд какой-то пустой, отрешенный, ни на чем не задерживается. Спросив у меня, видимо, для приличия, как, мол, мои дела, она принялась рассказывать о себе, но на самом интересном месте вдруг громко воскликнула: «О! Какая красивая картина у вас на стене!» и дальше уже разговор идет сумбурный, а ее оборванный рассказ так и остается недосказанным.
Вот уже и коньяк налит, вот уже и жена подоспела с кофе, вот присела рядом с нами. И вдруг:
- О! Мне уже пора, Я пойду. - И упреждая наши уговоры остаться, зачастила скороговоркой. - Нет-нет, я, правда, пойду. Серега, проводи меня, пожалуйста. - И виновато взглянула на жену: - Ты извини, ради Бога! У меня неприятности. Мне хочется выговориться, излить душу.
- Да, да, конечно. - Только и успела та сказать.
Едва вышли на улицу, Светка достала «Море». Раньше она не только не курила, но и критически относилась к курящим девушкам. Да, изменилась она, изменилась. Она долго и сбивчиво говорила о том, как ей пришлось помыкаться в поисках работы.
- Не хотелось, Серега, дырки закрывать или какую-нибудь грязную работу делать. Хотелось, чтобы вокруг был блеск. Сменила два места. На первый взгляд все вроде бы прекрасно: офис, компьютеры, молоденькие мальчики в белых рубашечках и черных галстучках. Все красиво и чинно! Но чем дальше шло, тем больше все там меня раздражало. Любой подвал, слегка подмарафеченный, именовался офисом, любая пьянка, «облагороженная» рядом дорогих напитков, именовалась презентацией. А атмосфера какая там… Все сводилось к интиму! Все, мол, тебе будет, только будь сговорчивой. Я так мечтала встретить в такой обстановке того, о ком мечтала. Думала, среди бизнесменов и богатенького найти будет легче. Да, были богатые, но, познав их нравы, мне перехотелось иметь таких мужей, пусть они будут трижды богаты. Ложь, лицемерие, подлость, предательство - этого всего там в избытке. А дать слово и не сдержать его - это как правило приличного тона. Сдержать данное тобою же слово - это прямо-таки верх неприличия для них. В глаза лесть, вылизывание зада, а за глаза… Фу! Грязь! И только лишь грязь!
Светка попыталась прикурить сигарету, но руки ее дрожали, и она чуть не уронила ее на землю. Было видно, что она разволновалась еще сильнее, видимо, подходила к главному в своем рассказе.
- В то время мои подружки ездили в Польшу за товаром. Как они меня соблазняли! Говорят: это такая романтика! Новые знакомства по пути к Польше, разговоры, застолья в купе вагона, увидишь мир! А главное: выгодно! Какая никакая копейка, свой бизнес. Я дала себя уговорить. Ни начальников над твоей головой, ни повелевающих, не терпящих возражений, взглядов. Сам себе хозяин! И в первую же поездку произошло это...
Светка достала другую сигарету, вновь попыталась прикурить, но она переломилась в ее руках, и Светка со злостью отшвырнула сигарету в сторону. Я терпеливо молчал. Я понимал, что любое мое слово будет лишним. Говорить непременно должна она.
- Все было класс' Уютное мягкое купе, веселая компания и... он. Он подсел в поезд... Ой, уже и не помню на какой станции, но встормошил не только нас, наше купе, но и весь поезд. Мы смеялись до коликов от его смешных анекдотов, мы с открытыми ртами слушали его песни под гитару. А песни какие, Серега! Плакать хотелось, так они за душу брали. Он поставил на столик «Наполеон», положил сухую колбаску, мы извлекли из своего багажа все, что было припасено для такого случая и... Кутеж был всю ночь! То ли я, непривыкшая к такой дозе спиртного, сильно захмелела, то ли он что-то подсыпал мне, но я «отъехала». Случилось так, что мы остались одни в купе. Он закрыл двери на защелку и... - Светка кончиками пальцев потерла виски. Было заметно, что она сверх напряжена. - Ты знаешь, в принципе, все было сказочно. Он был так ласков, так активен! О такой ночи может мечтать любая женщина. Мне, правда, не с чем было сравнивать, но, судя по интимным откровениям моих подруг, как мужчина он был очень крепким. При этом еще и его ласки… Все было все сказочно! Я бы никогда не пожалела о том, что произошло между нами, если бы не то, о чем я узнала намного позже. Я больна СПИДом...
Губы и щеки у Светки затряслись, было видно, что она сейчас заплачет. Как бы боясь, что я ее сейчас перебью и не дам высказаться до конца, она добавила азартно и страстно:
- Понимаешь, Серега, это была первая и единственная моя ночь с мужчинами. Так до обидного мало! Зачем я берегла себя, зачем все это произошло, зачем?.. - Слезы ручьем брызнули из ее глаз. - Как это страшно, Серега, жить и знать, что ты скоро помрешь. Как это страшно!
Она так жалобно всхлипнула, что у меня мурашки по телу пробежали, и вдруг неожиданно развернулась и бросилась наутек. Помнится, я звал ее, говорил, что словлю ей такси, но все бесполезно. Бежала она, на удивление, быстро и вскоре исчезла в ночи.
Возвратись домой, я долго не мог успокоиться после услышанного. Поделился своими переживаниями с женой. Она напомнила, что у ее отца давние связи с кем-то из лучших докторов в городе, и выразила предположение, что неплохо было бы организовать встречу и помочь Светке в этом деле. Правдами-неправдами я раздобыл Светкин адрес и явился к ней с предложением о помощи. Она только грустно улыбнулась в ответ на это.
- Понимаешь, Серега, это раньше от больного скрывали, что у него рак, или что-нибудь неизлечимое. Сейчас, Серега, уже не скрывают, сейчас говорят прямо и откровенно. Все, как есть. Мне уже ничего не поможет. - И уронив голову мне на грудь зарыдала. - Я не хочу умирать, Серега! Не-хо-чу! Мне страшно! Я ведь еще ничего толком не познала в этой жизни. За что Господь так наказал меня, за что?! Была бы я распутницей, гулящей. А то ведь одна ночь и все. Одна-единственная! Это несправедливо, Серега! Это нечестно!
Она рыдала на моей груди, такая одинокая и такая беззащитная. Как она нуждалась сейчас в защите! Господи! Как она в ней нуждалась! Я чувствовал это. Моих утешений, добрых слов и участия было явно недостаточно. Ей хотелось, чтобы кто-то сильный и всемогущий закрыл ее широкой спиной от всех невзгод, от ее горя и, главное, от болезни. Увы, это было невозможно. Тогда, на нашем выпускном вечере, карабкаясь на дерево, я думал: чем выше я взберусь, тем больше у меня шансов завоевать сердце Светки. Теперь же бесполезными были бы попытки влезть на самое высокое дерево в мире или иной бесшабашный, пусть и трижды героический поступок: все равно ей это уже не помогло бы, болезнь была неизлечимой. Слушая жалобные Светкины всхлипы и мерное постукивание настенных часов в квартире, я поймал себя на мысли, что в квартире мы одни, и вспомнил, как раньше жадно вылавливал подобный момент. Казалось бы, ничего не препятствовало нам для интима, но если раньше я готов был отдать квартиру и машину за близость с ней, то теперь был готов то же самое, лишь бы ее не случилось…
В один из дней я поднял трубку и услышал сквозь плач надрывный голос Светкиной мамы: - Приезжай, Серега, Светы не стало.
На том конце провода давно отошли от телефона, а я все сидел и сидел, прижимая к уху бесконечно пикающую трубку, не в силах прийти в себя. Всю ночь я так и не смог уснуть. Жене тоже передалось мое волнение. Она плохо спала, все жалась ко мне, а я прижимал к себе этот бесконечно дорогой мне теплый комочек и думал: сколько у нас с ней впереди будет страстных ночей, ласки и интима. У Светки же всего этого уже не будет никогда. Одна ночь… Мне вспомнилась притча о Клеопатре, которая дарила желающим сказочную ночь, но с условием, что наутро он будет казнен. И говорят, находилось немало желающих! Пусть трижды сладостными были любовные утехи с царицей, но соизмеримы ли они с человеческой жизнью? Я понимаю, что это сравнение в данном случае не совсем уместно, но то, что оно пришло мне тогда на ум - это точно. Мне не верилось, что вот так добровольно можно обречь себя на пресловутую одну ночь. Я ведь помню, как она корила себя, что берегла невинность для мужа, а когда узнала о том, что больна СПИДом, сознательно ни с кем не вступала в связь, чтобы не принести горя другим. Не озлобилась на мужчин, не стала «возвращать долги».
В день похорон я удивился: как много одноклассников. Незадолго до этого у нас была попытка организовать нашу встречу. Собралось нас очень мало: остальные сослались на уважительные и неуважительные причины, а то и просто не подали о себе весточки. Теперь же, благодаря стараниям Светкиной матери, явились все. Все!
Я не мог без комка в горле смотреть на ту, которой когда-то так сильно грезил. Она и теперь оставалась такой же красивой и могла дать сто очков форы своим бывшим подружкам, которые уже успели родить. Вот только все они были живы и здоровы, а она...
Когда труну со Светкиным телом начали забрасывать землей, я невольно содрогнулся. И с ошеломляющей меня ясностью понял, что в этот момент хоронят не просто мою бывшую одноклассницу. В этой холодной сырой яме под толщей земли, которая все прибывала и прибывала при каждом взмахе лопаты, вместе с ней уходил в небытие ее не возведенный БАМ, не достигнутый Северный полюс, не покоренный Эверест. Там, под этой толщей земли, она никогда не услышит песен, спетых под гитару у ночного костра, ветер никогда не будет теребить ей волосы. Помнится, тогда, на школьном выпускном, вечере, она сказала, что постарается прожить так, чтобы оставить после себя след на земле. Увы, сейчас лишь только след свеженасыпанной могилы свидетельствовал о том, что она жила на этой земле.

ПЕРЕКРЕСТОК
Который раз я еду этим рейсом. Сколько парней и девушек ездят подобными рейсами: в пятницу-субботу из города в деревню, как я люблю выражаться «за салом», в воскресенье вечером - назад. Дорога, ведущая от железнодорожной станции Партизаны, знакомая вплоть до каждого ухаба на ней, за прошедшие два курса изучил. Как всегда на коленях свежая стопка газет, без которых я никогда не езжу, и которые всегда начинаю читать с последней страницы, с рубрики «Спорт». По привычке развернул газету, но потом вдруг понял, что меня почему-то не очень волнует все сказанное там, мысли мои отвлечены. Я отложил газету и поднял голову. Причина моих отвлеченных мыслей сидела через кресло впереди меня. Когда она вошла в автобус, наверное, не один я с восхищением посмотрел на нее. Сказать, что она очень красивая - значит, ничего не сказать. Я вообще считаю, что главное у женщины - это глаза, у нее же они были даже больше, чем я мог себе представить. Ну и, конечно же, бесподобными были шикарные белые волосы, как у куклы (не раз слышал мнение, что кукла со светлыми волосами смотрится более эффектно). Впервые я видел ее, и впервые она ехала этим рейсом, из чего я решил, что это новоиспеченная моя, так сказать, коллега, естественно первокурсница.
Желание завести разговор с ней было огромным, но вместе с тем смутное чувство нерешительности как-то неприятно сосало под ложечкой. Чтобы как-то выиграть время (и это у самого себя!) я решил подождать, узнать о ней побольше.
Это «побольше» я узнал на предпоследнем, не доезжая до моего поселка, райцентра Ивановка (собственно, конечная цель нашего рейса), перекрестке. Подойдя к водителю, она попросила остановить на перекрестке, ведущем к селу Новосеменовка. С правой стороны щебеночной дороги, ведущей в одну из деревень, стояла «розцяцькованая», как опять-таки я люблю говорить, красавица «ЯВА», от нее навстречу девушке пошел высокий, стройный парень. Как нежно он взял ее за талию, какой нежный, хоть и короткий был поцелуй. Как они смотрелись рядом!
- Красивая пара, - послышался сзади тихий женский голос.
Автобус, как мне показалось, даже немножко задержался с отъездом. Видать, ими загляделся и водитель, парень лет тридцати, с которым мне часто приходилось ездить этим рейсом (в переменку с его напарником).
Мы поехали дальше, и мне почему-то стало легко и просто, как будто уже не нужно делать нелюбимой для меня работы, которую заставляли делать. Я снова принялся за газеты и с головой окунулся, теперь уже забыв обо всем, в турнирную таблицу, вычисляя варианты и шансы «Карпат» остаться в высшей лиге.
Шли недели, месяцы. Иногда, и весьма часто, наши с ней поездки совпадали. Уже, конечно, не так сильно обращал на нее внимание как раньше, хотя конечно, каждый раз подолгу смотрел на нее и любовался. Я вообще убежден, что женщина - это своего рода произведение искусства, которым можно и нужно любоваться.
Девушка подошла к дверям, автобус начал останавливаться. Я взглянул в окно и, к своему удивлению, заметил, что «ЯВЫ» на привычном месте нет. Правда, на левой обочине стояла нежно-голубая «ЛАДА», но уж ее-то я никак не связывал с приездом девушки. А зря... Не успела открыться дверца, а парень уже стоял на изготове. Подал ей руку, взял у нее из рук сумки, поцеловал. В первую минуту подумалось, мол, променяла такого парня на сынка какого-то папаши, или конторскую неженку. То, что это был не брат и не родственник, я был уверен. Впрочем, скоро моя злость прошла. Я просто видел, как этот парень смотрел на нее. Видать, он здорово любил ее. Несколько раз он встречал ее. Напрашивалась сама собой догадка, что с «ЯВОЙ» произошел скандал, и вот теперь, по нехитрой логике, подвернулась «ЛАДА». Собственно, за это упрекать ее нелепо, если бы не увидел снова на перекрестке встречающего ее парня на «ЯВЕ». Встреча была жаркой, как, впрочем, и все остальные и с одним, и с другим встречающими.
Автобус тронулся дальше, и я вдруг заметил, как водитель закурил. И это я видел впервые! Может, я ошибаюсь, но мне показалось, что у него что-то было в жизни… Вы понимаете, о чем я говорю.
Не буду утомлять читателя заунывным пересказыванием довольно-таки монотонными и однообразными событиями. Все чередовалось, то «ЯВА» стояла у перекрестка, то «ЛАДА». Я ее, вообще-то, понимал, кому из девчонок не нравится кружить хлопцам головы, но неужели она не боялась разоблачения? Я знал, что дорога вела к нескольким деревням. За Новосеменовкой следовало село Украинское, рядом, правее, село Червонный Прапор. Они, эти ребята, скорее всего, были из разных сел, но как говорится в поговорке про веревочку...
Прошла осень, зима, заканчивалась весна. «Карпаты» после первых же игр прочно укрепились среди лидеров, естественно - в первой лиге. Почувствовав, что автобус останавливается, я инстинктивно оторвался от газеты и взглянул в окно. То, что я увидел, можно было выразить словами: как в кино. На перекрестке на привычном месте справа стояла «ЯВА», парень в кожаной куртке сидел, слегка отклонившись назад, облокотившись на спортивный руль, слева находилась «ЛАДА», водитель которой, прислонив голову к стеклу дверей, как бы застыл в своем кресле.
«Да, - подумалось мне, - свершилось». То ли она перепутала что-нибудь в своей переписке или разговорах с ними, то ли случайное совпадение, но «веревочка» дала о себе знать. Я видел, как быстро она накинула на голову капюшон своего нового свитера, хотя было вовсе не жарко.
- Водитель, едем, едем дальше, я сегодня еду до конечной.
Дверь с шумом отворилась.
- Девушка, не задерживайте автобус, дальше вы не поедете!
Ну и молодец же ты, парень! Она быстрыми, судорожными движениями открыла кошелек, протянула водителю пятирублевую купюру.
- Девушка! - прозвучало так, что и мне стало не по себе.
Она молча сошла со ступеньки и остановилась на первом же шаге. Наверное, не было в салоне автобуса человека, который не смотрел бы сейчас на перекресток. По всем законам физики, логики и еще черт знает чего, автобус уже должен был тронуться в дальнейший путь. Но все и вся застыли на этом клочке земли, ожидая, что будет дальше.
Оба двигателя завелись почти одновременно. «ЯВА», чуть привстав на дыбы, резко рванулась с места, развернулась, и направилась обратно к селу. «ЛАДА» с визжанием сделав крутой разворот, ушла вслед.
Дверь захлопнулась, автобус тронулся дальше.
Светловолосая кукла осталась одиноко стоять посреди пустынного перекрестка…

ПО КРУГУ
Жорж (так он любил представляться, особенно женщинам) расправил и сложил ровной стопкой «чирики» и вложил их в, и без того уже пухлое портмоне с «моргающей девушкой». Кокетливо подмигнув своему владельцу, портмоне отправилось в бардачок его «ЛАДЫ», а тот, развернувшись и поддав газу, стремительно помчался в обратную дорогу.
Настроение было отличным, да и как ему не быть таковым, если грудь распирало самодовольное чувство удачно завершившегося дела. Правда, по идее, это было полдела, но главное уже сделано, дорога, считай, и назад оплачена, даже более того. Эх, любил он иметь дело с «ребятами с Востока», не жадные, платят всегда, как и только что, щедро. Сколько таких уже он совершил вояжей, сейчас, наверное, и не сосчитать. Хитрости никакой: потершись на вокзале, находишь клиентов, а еще лучше нескольких, и в дорогу в один из соседних городов или райцентров, а то и сел, как на этот раз. На обратном пути заезжаешь на местную автостанцию ищешь попутных пассажиров, уже можно и за полцены, и домой, в Херсон. Хитрости никакой, не считая сноровки при агитировании клиентов, а «свежая копейка» всегда теснится в портмоне. Эх, любил Жоржик эту самую копейку. Да и как без нее родимой: пикничок на природе, так без пятизвездочного «западло» и присутствовать. Повести очередную девочку в ресторан и не «попылить сармаком» для музыки в ее честь, так это вообще не прилично. Жоржик был глубоко убежден, что самой глупой фразой, сорвавшейся когда-либо из уст человеческих, были слова: «Не в деньгах счастье». А уж какие мысли приходили ему в голову при виде на плакате парня в спецовке, устало вытирающим пот со лба, то об этом лучше не надо, это как-то не для слабонервных.
Вот и сейчас он возвращался с очередного такого рейса. Вот вдали уже и райцентр виден. Сейчас заскочит на автостанцию, зацепит попутчиков и вперед.
Мысли его развеял вид машущего человека, останавливающего его. На обочине стояла «Волга» со служебными номерами и поднятым капотом.
- Вы уж извините, - бедствующий, водитель был явно расстроен, - не можете мне помочь на секундочку. Лишь на стартер крутнете, а я сниму провод, на искру посмотрю.
Жоржик нехотя подошел к «Волге»: «И чего я остановился?» Но отказываться было как-то неловко.
Проверили искру с катушки - отличная, на свечи - то же самое.
- Может, бензин кончился, так не должен. Сейчас я гляну...
Может быть, водителю-неудачнику хотелось немного скрасить молчание, как бы извиняясь перед незнакомцем за отнятое у того время, а может быть, он по натуре своей был не в меру разговорчив, но поток слов не прекращался.
- Ну, надо же, так не вовремя техника подвела! В два часа запорожский автобус приезжает, Петр Сидорович послал кралю его встречать, а тут на тебе...
- Знакомая история: служебная машина не столько начальникам служит, сколько их женам.
- Да кой там жена! Жена дома сидит, дожидается, когда муж возвратиться с затянувшегося заседания. Тут, дружок, - незаметно перешли на «ты» - другая жена. Да тут, честно говоря, грешно и упрекать человека: молодость - она так привлекательна, и чем старше... Хотя у них, наверное, не только любовные шуры-муры. Сюда она постоянно ездит с объемными сумками, назад они трубочкой свернуты под рукой. О, точно! Сухой поплавок! Как это я не рассчитал!
- А датчик что показывает?
- Да не работает он, я так на глазок... А. у тебя нет лишнего?
- Ну-у... Да и еще лишнего.
- Ну, извини, извини. Спасибо большое, что подсобил. Вот черт, наверное, уже скоро два часа, и машин нигде не видно.
...Выруливая к автостанции, Жоржик заметил, как почти одновременно к платформе подъехал запорожский «Икарус». Он поначалу и внимания-то никакого не обратил, но когда направился к кассам за попутчиками, увидел, что все уже из автобуса вышли, а одна высокая «фирменная» девушка, с большими сумками (с пестрыми иностранными надписями) в руках, стояла на месте и, привставая на носки, вытянув шею, кого-то высматривала. И тут его осенило! Он даже присвистнул от удовольствия, так он понравился сам себе со своей идеей.
Он оглянулся назад: знакомой «Волги» не видать. Несколько быстрых шагов, и он уже возле нее:
- Извините, ради Бога, за опоздание! Петр Сидорович просил прямо со ступенек автобуса вас встретить, но я чуть опоздал.
- Ну, слава Богу! А я уже испугалась... А где же...
- Вы уж извините, еще раз - Жоржик элегантно взял у нее сумки, теперь он понимал: главное сейчас говорить, не дать ей опомниться, да и лишний вопрос может все провалить. -Понимаете, служебная «Волга» Петра Сидоровича на ремонте, так он попросил, мол, выручай, друг. А я, судя по его описанию, сразу вас узнал, вы такая красивая...
- О-о, спасибо. - Комплимент ей явно льстил.
- Садитесь, пожалуйста, он открыл ей дверцу, - а сумки я положу на заднее сидение, хорошо?
«ЛАДА» тронула с места, но, не проехав и двух метров резко остановилась.
- Вот пустая голова! - он с досады стукнул себя по лбу. - А. главное-то я забыл! Вас ждет сюрприз от Петра Сидоровича, да еще какой! Пойдемте, пойдемте! - Он подал ей руку, помогая выйти из авто. - Вот я, глупый, о таком и забыть!
- Интересно... - Она кокетливо поджала губы, так как это всегда делают женщины, узнав о подарке, сюрпризе, о чем-то приятном.
Войдя в здание автостанции, он оставил ее возле замысловато изогнутого лабиринта камер хранения.
- Т-а-а-к, минуточку подождите. - Приятно улыбнувшись и игриво подмигнув (уж чего-чего, а то и другое он делать умел) он исчез за извилистой стеной камер хранения.
Не прошло и минуты, как «ЛАДА» уже весело мчалась по трассе. Жоржик ликовал! Ну, надо же, такая удача! И какой он все-таки молодец! И сообразил же! Он оглянулся на сумки. Какие красавицы! Нет, там определенно есть чем поживиться! Все хорошо, но вот жаль порожним не хочется возвращаться домой. Но ничего скоро будет развилка Херсон - Запорожье, там всегда голосующие есть. По троячку - пятерочке с каждого... Эх, ну и удачный рейс!
При выезде из городка, когда уже заканчивались последние дома, Жоржик увидел отчаянно машущего парня, который издалека тыкал пальцем на часы, и им проводил вдоль горла. Жоржик знал: опаздывающие всегда набрасывают сверху, за срочность. Алчность взяла свое: он остановился. Парень открыл дверцу и заглянул в салон:
- Шеф, в какую сторону едешь? Выручай!
- На Херсон...
- Нормалек, как по заказу! Четвертную плачу, если быстро домчишь, очень надо! Одна только просьба: маманя там мешок картошки приготовила, самому неудобно, пойдем - подсобишь. Тут два шага, У тебя место в багажнике есть?
- Да, да он пустой,
Жоржику хотелось запеть от радости: ну, какой удачный день!
- Чего отказываться от дармовщины, - повеселел парень, наверное, радуясь, что нашел транспорт, шагая вместе с Жоржиком к группе домов, что спрятались за зарослями деревьев. - Там все покупать надо, а тут и курочка и сальдо дармовое. Оно ведь, как в народе говорится: за иностранным гонимся - (он похлопал себя по карманам импортной джинсовой куртки), а сало едим наше, русское!
Парень Жоржику понравился: веселый, общительный. Подошли к ряду сараев.
- О, - удивился парень, увидев замок на двери, к которой они подошли - просил же матку: оставь открытым, чтобы я водителя не задерживал! Сейчас я секундочку, за ключом сбегаю.
Парень скрылся за углом. Жоржик достал «Мальборо», закурил. Что-то долго нету парня, подумалось ему, когда он выкурил сигарету. Подождал еще. Ожидание казалось мучительным. Еще ничего не понимая и досадуя об «уплывшем» четвертаке, он пошел назад к своему авто. Открыв дверцу, сел за руль и вдруг широко открыл глаза. Сумки исчезли, от японских колонок остались обрезанные шнуры, магнитофон, правда, был на месте, но богатый выбор импортных кассет уплыл. Еще не веря в происшедшее. Жоржик влажными руками открыл бардачок. Там, где лежало мигающее портмоне, выражаясь языком его соседки бабы Насти, «кружало, где лежало». Жоржик застонал от беспомощной злобы и досады. Оглянувшись вокруг, не увидел никого и ничего. Хотел броситься назад, расспросить, чей это сарай, возле которого он был, а потом пойти к хозяину, как вдруг до него - таки дошло, что на самом деле только что произошло. Хотя он раньше особенно острым умом никогда не отличался, но сейчас он мудро сделал вывод самому себе, что этот сарай был родным братом той камере хранения на автовокзале.
Жоржика вдруг начал разбирать смех, и становился он все громче. Смеялся он как-то тупо, исступленно, запрокинув голову назад.
Проезжая мимо упомянутого выше перекрестка, и увидев несколько поднятых рук, просящих подвезти, Жоржик поежился, с жалким видом втянул голову в плечи и сильнее нажал на педаль акселератора…

ЦЕНА МГНОВЕНИЯ
Где-то там, высоко в небе, в грозовом облаке, угрюмо нависшим над городом, миллионы дождевых капель, вырвавшись наконец-то из небесного плена, поспешно устремлялись вниз к укрытой желтой листвой земле. Проделав немалый путь, они со всего разгона ударялись в оконное стекло, разбрызгивались при этом на тысячи мелких капель, которые сбегали непрерывным потоком, состоящем из мелких ручейков, по прохладной твердыне прозрачного листа. Петр Иванович сидел, откинувшись на спинку инвалидной коляски и, укрыв ноги теплым пледом, наблюдал, застыв у окна, за причудливым бегом этих крошечных речушек. Он не мог объяснить почему, но это созерцание доставляло ему какое-то волнующее, смешанное с гаммой других чувств, удовольствие. Хотя, впрочем, «удовольствие» - это все же не совсем верное определение. Ведь удовольствие непременно должно быть сопряжено с радостью, успокоением и всем тем, что оно, по логике вещей, должно доставлять. В этом же случае Петр Иванович испытывал, как уже говорилось, гамму чувств, но уж никак не радость и успокоение. Просто под монотонный перестук дождя лучше всего окунуться в пелену размышлений, грусти и, конечно же, воспоминаний! Именно воспоминаний, поскольку это единственное, что Петр Иванович имел, и что никто на свете отнять у него не мог. Конечно, он понимал, что под перестук дождя можно было бы позволить себе и помечтать, но о чем?! Вот что больше всего ранило ему душу! Как можно думать о будущем, если он лишен настоящего?! Ежели нынешняя жизнь казалась ему сущим адом, то зачем же ранить себе душу, думая о будущем, приближения которого он опасался с паническим ужасом. Что может принести ему будущее, кроме угнетающего душу одиночества, голодной и холодной старости и мучительной смерти? Если сейчас он прикован к инвалидной коляске и влачит жалкое существование в холодной и пустынной квартире, то, что уж говорить о будущем?!
А как радостно и счастливо начиналась жизнь! Струйки дождя на запотевших оконных стеклах вдруг стали расплывчатыми: набежавшие слезы затуманили взор. Нахлынули воспоминания...
Яркий солнечный деревенский день. Ласковое солнце в поднебесье, веселое чириканье и трель пернатой братии, шмыгающей по ветвям деревьев, веселые крики, доносящиеся со стороны речки - любимом месте отдыха сельчан. Чем не идиллия? Чем не повод радоваться и наслаждаться жизнью, столь прекрасной и неповторимой! А разве может быть иначе? Разве можно грустить, когда мир прекрасен, когда впереди целая жизнь и видится она радужной и беззаботной, веселой и счастливой!
Именно так, или примерно так, думал озорной конопатый мальчуган Петька, который в эту минуту сладко потягивался на пороге родительского дома. Мать рядом звенела кастрюлями.
- О! Явление Христа народу! Наконец-то! До такого-то времени спать! Пусть Бог милует!
- Да это я просто поздно вчера лег спать, мам! Костер с хлопцами допоздна жгли, картошку пекли.
- Да вижу, вижу! Вон в саже весь нос. Ты хоть умыться-то не забудь, жених! А то на соседку засматриваешься, а сам...
- Да что вы привязались с этой соседкой! Нужна она мне!
- Поговори, поговори! Весь садочек вдоль забора, что к ним ведет, вытоптан, словно полк солдат с учений прошел. «Нужна она мне»….
- Да то я... Червей на рыбалку копал.
- А что ж это за черви-то такие, что только вдоль ее забора водятся?! Почему же возле Никитичны ни разу не копал?
- А я... Это... Да ну что вы привязались, мам! Пойду-ка я на речку!
- Да ты хотя бы поел-то что-нибудь!
- Не-а! Меня хлопцы ждут! Мы еще с вечера договаривались встретиться!
- Да ладно уж, иди, непоседа ты моя! А что, нос так и не умоешь? Галка, я видела, на речку тоже собиралась. Вот натешится, если увидит тебя такого!
Петька хотел обидеться, однако, сообразив, что доводы матери очень даже убедительны, вернулся и начал хлюпаться возле умывальника. Конечно же, за неимением времени (причина ведь уважительней некуда: нужно было спешить на встречу с друзьями!) тщательно умываться было некогда. Поэтому то, что не смыла вода, пришлось «принять на себя» полотенцу, которое с этой минуты, чтобы придать ему прежний вид, нужно было кипятить в трех водах и еще в стольких же полоскать. Когда сын был уже у калитки, мать крикнула ему вдогонку:
- Ты же смотри, сынок, не встревай там в глупости всякие! Сколько раз я тебе говорила и говорю: ты уж береги себя ради Бога! Речка есть речка! На глубину не лезь, да и когда ныряете, смотрите, вдруг коряга какая под водой скрыта, или еще что!
- Да что вы, мама, постоянно донимаете нравоучениями?! Надоело уж! Не маленький! Морская гвардия не тонет!
- Как морская?! А ты ведь в летчики собирался?!
- Потом, мам! Пока!
Проходя мимо Галкиного двора, Петька замедлил шаг и вытянул шею: не видать ли ее? Парнишка почувствовал, как учащенно забилось сердце, и легкая тень холодка пробежала по спине. Он еще до конца не осознал, почему так происходит, но, с недавнего времени, при встречах с ней он начал терять голову. Ну, надо же такому случиться! Сколько лет жили рядом, а он и внимания не обращал на озорную девчушку, так часто мелькавшую на соседнем дворе. Но с недавних пор как будто бы все перевернулось. Ее звонкий смех, который когда-то даже раздражал, теперь казался таким милым и приятным; личико, которое раньше определялось словосочетанием «ничего особенного», теперь казалось самым красивым из тех, что ему доводилось когда-либо видеть. Худенькие ножки-«спички», торчащие из-под коротышки-юбочки, с вечно сбитыми и замазанными зеленкой коленками, теперь же казались стройными ножками, вслед которым смотреть равнодушно было просто невозможно,
Во дворе пусто, значит она, как сказала мать, на речке. Может, там ее и увижу, - подумалось Петьке, и в душе вновь почувствовалось непонятное волнение. Почему так происходит?! Не видя соседку, он страстно желает взглянуть на нее, и в то же время при встрече теряется, не знает, куда деть глаза, а уж тем паче, что сказать ей, если она вдруг заговорит с ним! Может, это и есть тот случай, то состояние, которое взрослые называют любовью? Где-то в глубине души Петька понимал, что именно так оно и есть, но, с другой стороны, пугался этого, казавшегося раньше смешным, для него слова, которое применимо к кому угодно, но только не к нему,
А вот и речка! На берегу множество людей, обособленных почему-то группами: там взрослые дядьки сгруппировались возле расстеленной прямо на траве газеты, на которой виднелась всякая снедь, посреди возвышалась поблескивающая на солнце боками бутылка, (видимо, ее, родимую, они и намеревались «приговорить»). Там толстые тетки разморено возлежали на огромных полотенцах, подставляя солнцу для загара свои огромные бока, которые были столь огромны, что грозились забрать на себя всю солнечную энергию, не оставив таким образом для других даже лучика для загара. В воде стайка ребят «с ума сходила», а группа девчушек, что сидели неподалеку, тыкали на них пальцем и о чем-то весело смеялись. То бишь, «прикалывались».
Петька сразу же заметил ее среди остальных. И, хотя всех других девчушек Петька прекрасно знал, и среди них было немало вполне симпатичных, с которыми он чувствовал себя легко и просто, как и с друзьями-ребятами, однако в данную минуту все они являли собой некую серую массу, на фоне которой выделялась только она одна. Та, что заставила его сердце вновь забиться учащенно. Петьке очень хотелось подойти к ней поближе, бросить по-простецки: «Привет, соседка!», дернуть, в конце концов, за косичку, или еще как-то проявить к ней внимание, с одной лишь только целью; пообщаться с ней, поразговаривать, подурачиться. Ему вообще страшно хотелось взять ее за руку, сказать: «Тут так шумно! Пойдем, покупаемся за карьером - там такое место!», уйти подальше от всех и целый день проваляться с ней вместе на солнышке и говорить, говорить, говорить! Петька был уверен, что ему и дня будет мало, чтобы наговориться с ней, любоваться ею, и упиваться неописуемым чудом, которое можно определить двумя словами: она рядом!
Однако проявление своих чувств «на людях» для Петьки было смерти подобно: не дай Бог узнают, что он в Галку втрескался - все! Кранты! Засмеют! Поэтому, проходя мимо девушек, он демонстративно даже не повернул голову в их сторону, а лишь только буркнул:
- Привет!
Девушки были, конечно, не из тех, кто полезет за словом в карман, и расплата за пренебрежение в их адрес последовала незамедлительно:
- Добрый день, товарищ-господин, директор-президент всемирного концерна! Спасибо, что осчастливили нас тем, что лебедем проплыли мимо, удостоив нас столь «душевным» вниманием! Плывите дальше, Петр Иванович! Плывите, родной!
- И не просто плывите… - поддакнула вторая.
Девчата дружно прыснули смехом, а Петька, сделав вид, что не обратил на все это внимание, проследовал дальше. Но что на самом деле творилось в это время у него в душе - это не передаваемо! Ладно бы эти свиристелки сами были - ему на все было бы наплевать, а так...
- О! Петруха! Наконец-то! Мы тебя заждались! Мы там такое нашли! Пойдем!
Ребята дружно поспешили к берегу.
- Э-э-э! Так не пойдет! Вы искупались, а я и ноги не намочил!
- Да потом! Куда это от тебя денется! Пойдем!
- А что там?
- Увидишь!
Карьер, любимое место для игр у пацанов, был совсем недалеко - сразу за селом невдалеке от речки, где обрыв, нависший над берегом, был самым высоким и крутым. Сколько ходов всевозможных здесь они нарыли, сколько пиратских пещер вручную вырыли, а затем, уединившись там, представляли, что они рассматривают карту острова сокровищ, чтобы затем отправиться на поиски вожделенного золотишка.
- Сейчас увидишь - обалдеешь!
Ребята запрыгнули в одно из углублений карьера. Петька последовал за ними. Вскоре те остановились возле какого-то предмета, лежавшего на свежевзрыхленной глине.
- Что это?
- Что, что... Сам не видишь?! Снаряд! Настоящий! Представляешь?!
Впрочем, Петька уже и без ответа понял что это такое. Рассматривая на почтительном расстоянии эту угрюмую штуковину, Петька почувствовал, как какое-то недоброе чувство, доселе ему неведомое, неприятно закололо в груди. Он не считал себя трусом: был не последним, когда лезли воровать яблоки или абрикосы в чей-нибудь сад или еще что-либо в этом роде. Но сейчас... Ему казалось, что там, внутри этого нехитрого сооружения, кто-то притаился и с ухмылкой подглядывает сейчас за всеми ними.
- Сейчас мы ее, родимую, заставим раскошелиться! А ну-ка давай, помоги!
- А что вы хотите?
- Да в костер кинем - посмотрим: шарахнет или нет. Мы уж и ветки на берегу для костра приготовили. Тебя только ждали.
- Да вы что?! А вдруг мы ее возьмем, а она в руках-то и рванет! Соображаете?!
- Соображаем! Что мы только ей не делали: и лопатой ковыряли и капсюль смотрели - его там нет! Так что бояться нечего.
- Да ну все равно! В костер... Если шарахнет, то головы поотрывает!
- Ага! Станем мы прямо в костер нос совать! Положим ее в костер, а сами спрячемся. Да что с тобой говорить! Струсил?! А мы его ждали! Берите сами, пацаны! Без него обойдемся!
- Да не трушу я! Просто... Мне мама сколько раз говорила, чтобы я не лез во всякие глупости.
- Мама говорила... Маменькин сыночек! Бери, Колька! Зеня! Помоги! Без него обойдемся!
Ребята взяли снаряд и потащили его к берегу реки. Там уже возвышалась довольно таки внушительная куча сухих веток; друзья действительно постарались на славу.
- Мы сколько веток натаскали, старались, его ждали, а он на готовое пришел и...
Петька не отставал. Он шел вместе со всеми, хотя немного и сзади, и противоречивые чувства овладевали его душой. Ему очень не хотелось связываться с этой смертоносной штукой, но еще больше не хотелось ронять свой авторитет в глазах друзей. Это неприятно, когда тебя считают трусом. «Ладно! - мысленно решил он. - Пока что никакой опасности нет, а там посмотрим!»
Вскоре снаряд был уложен посреди кучи сушняка, оставалось только поджечь его. За этим, естественно, дело не постояло и скоро уже первые язычки пламени запрыгали в своей причудливой пляске. Пока огонь был еще далеко от снаряда и только лишь подбирался к нему, все стояли, словно завороженные упиваясь торжественностью и необычностью момента, и как бы щекоча себе нервы. Но только лишь первые языки пламени взвились в опасной близости от снаряда, все сразу бросились прочь, подальше от костра, спрятавшись за одним из огромных валунов.
- Видишь?! А ты боялся! Сюда ни за что не достанет! Зато полюбуемся, как рванет.
- А может, и вообще не рванет, - засомневался Колька. - Сколько уж лет после войны прошло! Там все внутри, наверное, уже истлело или трухой взялось!
«И правда! - подумалось Петьке. - Он действительно может не взорваться. А если и рванет, то сюда точно не достанет - вон как далеко до костра! Все предусмотрено, а я, дурашка, трушу!»
Костер полыхал вовсю! Каждый из друзей периодически чуть высовывался из-за валуна, будучи твердо уверенным, что если взрыв прогремит, то он непременно успеет спрятаться за валун в случае, если какой-то шальной осколок все-таки долетит сюда. Про себя Петька отметил, что это зрелище действительно волнующее. Он любил, когда от особого переживания или волнения захватывало дух. Так было, когда лезли в сад за яблоками, когда сердце стучало учащенно: заметит сторож или нет? Так было и сейчас.
Огненная пляска достигла своего апогея. Было понятно, что сильнее костер гореть уже не будет: выбросив свой последний пучок энергии, он вскоре неотвратимо пойдет на убыль. Так оно и случилось. Сердце еще продолжало колотить в груди, а пламя уже стремительно уменьшалось в своих размерах, пока наконец-то не исчезло совсем. Нет, костер, конечно же, не угас окончательно. Еще краснели раскаленные обуглившиеся ветки, но пламени уже не было. Так неужели не взорвется? Да, похоже на то: вон и угли уже угасают.
- Говорил же я, что это теперь уже труха, а не снаряд! Никаких признаков жизни!
- Да погоди ты! Там еще угли тлеют: опасно!
- А я что говорю?! Я и не предлагаю прямо сейчас переться: погодим, пока совсем не погаснет. Но то, что от этой дуры проку никакого уже не будет - то это я спорить могу!
Костер угас окончательно. Друзья, еще с полчаса сидя за валуном, судачили о том, о сем, пока это ожидание не стало откровенно скучным. Для ребят, непоседливых и беспокойных, дальнейшее бездействие было просто невыносимым. Кто-то говорил «за», кто-то «против», но когда прошло еще несколько минут, и над грудой золы и пепла не виднелось уже никакого, даже маленького дымка, все дружно вышли из-за валуна и направились к пепелищу
Снаряда не было видно, он, видимо, утонул в золе.
- Что я говорил: труха! Где же она, чертовка? Сейчас я ее достану. Тю! И палки нет подходящей! Сейчас я сбегаю, выломаю.
Колька бросился к близ растущим деревьям на поиски подходящего «инструмента». Все остальные продолжали стоять кольцом вокруг угасшего костра, поджидая друга.
- Ну что ты там так долго?! На измор берешь?! - не выдержал Петька.
- Все! Нашел! Бегу!
И в этот момент прогремел взрыв...
То, что случилось потом, было чем-то ужасным, тем, что не передать словами, словно все это происходило в другом, чуждом ему, Петьке, мире. Больницы, лекарства, боль, снова больницы и снова лекарства и боль, боль и еще раз боль... Со временем, когда раны от ампутированных ног зажили, вместо мук физических, пришли муки душевные. Ведь не трудно (а может, и трудно, а то и вообще невозможно!) догадаться, что творилось в душе молодого парня, который сидел в своей комнате-темнице в инвалидной коляске без ног и с множеством шрамов от рваных ран на теле (в том числе и на лице!) и наблюдал в окно, как его ровесники спешат в клуб на танцы, весело смеются, гуляют парами, бродят по селу группами, бренчат гитарами и орут песни. Как Петьке хотелось быть там, вместе с ними, также беззаботно брать от жизни все, чем она так щедро одаривает в юности каждого. Так же веселиться и «сходить с ума» как и все! Увы... Теперь все это было не для него. Почему?! Почему жизнь так несправедлива?! Почему это произошло именно с ним?!
Воспоминания о том роковом дне стали просто наваждением. Он помнил все до мельчайших подробностей, до самой малейшей детали в разговоре, в движениях, в происходящем. Эх, если бы он в ту минуты отошел или по нужде, или бросился помогать Кольке в поисках пресловутой палки. Эта палка и спасла Кольку: во время взрыва он находился достаточно далеко, поэтому не получил ни единой царапины! Как иногда много в жизни человека значит одно мгновение! Теперь Колька, как и все, бегает на танцы, ухаживает за девушками, радуется жизни.
Петьке тоже в некоторой степени «повезло», если это определение здесь уместно и не звучит кощунственно. Ведь окликая друга, он, повернувшись к тому, непроизвольно сделал не столько шаг вперед, сколько в сторону, и получилось так, что теперь между костром и им находился один из его друзей. На него то, как, впрочем, и на всех остальных, и пришлась основная мощь взрыва. Они погибли сразу же, прямо на месте. Петька, контуженный и искалеченный, после титанических трудов врачей и медсестер все-таки выкарабкался с того света и остался жив. Но разве это была жизнь...
Окно теперь было едва ли не единственной нитью, связывающей Петьку с тем миром, которого он себя так опрометчиво лишил. Созерцание того, что происходило там, по ту сторону прозрачной твердыни стекла, стало теперь его любимым занятием. Правда, и друзья его не забывали: часто приходили, в том числе и Колька. Эти визиты доставляли и радость, и боль одновременно. Радость, что его не забывают и проявляют к нему знаки внимания, а боль… Когда кто-то из ребят начинал рассказывать как он «снял» на танцах «клевого мышонка», как они гуляли всю ночь возле реки и как она отдавалась ему, со смачным описанием всех пикантных подробностей, то Петьке становилось не по себе. Друг уходил, а хозяину комнаты хотелось карабкаться на стену и орать на весь мир во всю мощь своих голосовых связок: «И я хочу того же! Неужели я не имею на это права?!» После таких рассказов Петька чувствовал себя еще более удрученным и обиженным судьбой. Он понимал, что лишил себя чего-то гораздо большего, нежели это казалось ему вначале. Наступала ночь, и во снах Петька до утра бродил со ставшей еще более красивой соседкой Галей, гулял с нею у реки, качался по мягкой траве, раздевал ее и брал от нее все, что может получить от женщины мужчина. Это был блаженный миг! Во сне Петька был таким, как и прежде: крепким, здоровым и красивым. Галочка шептала ему самые сокровенные слова, признавалась в любви, позволяла делать с собой все, что он хотел, и казалось, что этой сладкой сказке не будет ни конца, ни края. Однако наступало утро, а с ним и жестокое прозрение. Не сообразив спросонья, что происходит и где он находится, Петька бросал оторопевший взгляд то на мокрые после ночного непроизвольного семяизвержения трусы, то на свои ноги-культяшки, прозревал относительно того, что случилось, зарывался лицом в подушку и долго и безутешно плакал.
Иногда к нему приходила Галя. Эти встречи, как и все прочие, также вызывали у него противоречивые чувства. С одной стороны, есть повод увидеть ее рядом с собой, полюбоваться ее красотой, услышать ее нежный голос. С другой… Он ловил на себе ее взгляд, понимал какими глазами она на него смотрела, и от этого становилось еще больней! Ему не хотелось, чтобы она его жалела! Раньше он мечтал, что это он сам будет жалеть и защищать ее, нежную и беззащитную, заслонять ее от всех невзгод в жизни, а теперь...
Проходили дни, недели, месяцы. Иногда Петьке казалось, что визиты соседки становятся все реже и реже, и в такие минуты он чувствовал нечто, похожее на ревность, словно бы стал свидетелем, а вернее жертвой, измены. Однако бывали времена, когда ему казалось: да нет же! Она приходит! Не забывает! В благодарность за это он стал ухаживать за ней. Ухаживать по-своему, по-особому, как, наверное, никто в мире не ухаживает за девушками. Видя, что она вечером направилась на танцы, он, забыв о сне, усаживался у окна и ждал ее возвращения. Когда наконец-то в сумерках показывался ее силуэт (он узнал бы его из тысячи похожих в самой непроглядной темени!), он как бы провожал ее остаток пути до самой калитки, говорил: «Спокойной ночи, любимая!», нежно целовал и только потом возвращался к себе домой. Она, конечно же, даже и не догадывалась о том, что почти каждый вечер ее кто-то вот так «провожает» домой.
Однажды в тихую, теплую и лунную ночь Петька как всегда дожидался возвращения своей любимой с танцев. Однако проходил час за часом, а ее все не было. Уж и рассвет скоро, а ее все нет! Петька заволновался: не прозевал ли ее возвращения? Да нет же: он не отрывал взгляд от улицы! А может, она, как в рассказах ребят, гуляет с кем-то по берегу и... От страшной догадки пересохло во рту. И почти в ту же минуту он увидел до боли знакомую фигуру. Однако... она была не одна! Этот парень не просто шел рядом с ней: он обнял ее, а она в ответ положила ему голову на плечо. Когда возле калитки они слились в бесконечно длинном поцелуе, Петька отвел взгляд в сторону и с отрезвляющей для себя ясностью понял: только что он стал свидетелем того, как оборвалась последняя нить, связывающая его с детством, с тем миром, который остался там, в прошлом, за той роковой чертой.
Все последующие годы были похожи на один, бесконечно длинный и дурной сон. Именно сон, поскольку назвать жизнью свое серое безрадостное существование Петр не хотел. Глядя на страшно постаревшую после всего случившегося мать, он с болью в душе понимал, что испортил не только свою жизнь, а и жизнь матери. Она до самых своих последних дней не отходила от него ни на шаг, ухаживала, убирала, кормила, однако никогда уже больше сын не видел мать веселой, беззаботно смеющейся, радовавшейся жизни. Видя страдания сына, она страдала и сама.
Когда матери не стало, наступили черные дни. Ухаживать за ним было некому, а делать все самому было невозможно. Правда, была старшая сестра, однако она жила в городе и приезжать часто, конечно же, не могла. Она, вне всякого сомнения, понимала, что взваливает на свои плечи непосильную ношу, однако поступила так, как подсказала ей совесть: она помогла брату продать оставшийся ему в наследство родительский дом, доложила недостающую сумму из личных сбережений, и купила для брата квартиру в городе, рядом со своим домом, а главное, рядом с больницей. Этот шаг был не только благородный, но и дальновидный: когда спустя годы ушла в мир иной и сестра, к семидесятилетнему Петру Ивановичу стали иногда наведываться и медсестры, оказывая посильную помощь. Но если после смерти матери он запаниковал, мол, как же дальше быть, то теперь ему было все равно: жизнь-то ведь уже прожита. Да и разве это жизнь?! Что он может вспомнить за эти годы? Думы его были горькими.
Петр Иванович вспомнил, как еще проживая в селе, когда ему было еще лет сорок, к нему в родительский дом нагрянула шумная компания. Оказалось, в этот день была встреча одноклассников, вот и они не забыли о нем, заглянули на полчасика. Петр Иванович был тронут вниманием, однако понимал, что он чужой на этом празднике. Ведь это они на выпускном вечере, встречая рассвет, поклялись, что спустя столько-то лет обязательно встретятся. Но ведь его, Петьки, тогда среди них не было: его последний звонок прозвучал вместе с тем роковым взрывом. Он видел счастливые лица друзей: одноклассницы с мужьями, одноклассники с женами, многие преуспевают в работе и в бизнесе. Колька, то есть Николай Степанович, в костюме офицера, с погонами полковника. Рассказал о себе. Высокую должность занимает, большие деньги получает, стремится сделать карьеру. Петр Иванович смотрел на него, здорового и цветущего, мысленно сравнивал с собой, каким он был сейчас, и думал: а ведь возле костра-то мы были вместе! Вот что значит лишний десяток-второй метров, лишнее несколько секунд, которые и развели их на разные полюсы жизненных высот…
Теперь для Петра Ивановича любимым занятием было просиживание у окна, и созерцание той, другой, чужой ему жизни. Жизнь во дворе текла своим чередом. Дети играли в песочнице, толкались, визжали, пищали. Мамы, собравшись в кружок, судачили о чем-то своем, обсуждали, видимо, какую-то последнюю новость. Мужики «забивали козла», а пацаны толкали мотоцикл, пытаясь завести его с ходу. Все это было там, по ту сторону стекла. По эту же сторону оставался Петр Иванович, со своими мыслями и письмами.
Письма… Это была единственная отдушина, которая позволяла Петру Ивановичу хоть как-то отвлекаться от действительности. Нет, это не были письма из села или от друзей. Ему и в молодости почти никто не писал, а уж в семьдесят-то лет, кто о нем вспомнит?! Это были ответы на его письма, которые он начал писать после того, как прочел когда-то в какой-то газете статью об экстрасенсе, который, если верить написанному, мог творить просто чудеса. Он мог предугадывать будущее. И не одного человека, а всего человечества. Мог излечить безнадежно больных людей. Лишь только взглянул на фото ребенка, мог сказать родителям, где его можно сейчас найти, или где нужно искать его тело. Вскоре на глаза ему попала иная заметка, о совершенно ином уникуме, который мог разгадывать мысли других людей, взглядом двигать предметы, вычислять в уме примеры с неисчислимым количеством цифр. С той поры Петр Иванович стал собирать информацию о таких людях.
Этот феномен и эти люди настолько увлекли его, что он стал писать им письма. Даже не зная адреса, просто «на деревню дедушке». Писал о себе, о своем горе, о том, что дар предсказывать судьбу мог бы помочь человечеству. Кого-то из экстрасенсов он в своих письмах хвалил, кого-то ругал, считая, что демонстрированные ими чудеса нереальны и являются каким-то обманом. Иногда он получал ответы, в основном от тех, кого он хвалил. Но почти в каждом ответе сквозила мысль, что, мол, я могу многое, но вернуть ноги безногому инвалиду я не могу. Это несколько раздражало Петра Ивановича, поскольку он никогда никого об этом не просил.
В один из дождливых вечеров он по привычке сидел у окна. Дождь за стеклом все лил и лил. Чтобы как-то скрасить досуг Петр Иванович потянулся к свежей прессе, и тут же заметил среди газет письмо. Открыв конверт, он начал читать.
«Уважаемый Петр Иванович! Признаться, письмо Ваше задело меня за живое. Я искренне проникся Вашей историей, Вашим горем и полностью согласен с Вами в том, что одно мгновение может кардинально изменить судьбу человека. В Вашем случае это была драма. Но ведь бывает и так: человек влачил жалкое существование и вдруг находит несметные сокровища или выигрывает по лотерее огромную сумму денег! Все переворачивается с ног на голову. Бедность сменяется приятной для души и тела роскошью, затворничество остается в прошлом, а впереди карьера, слава и перспективы в бизнесе. Ведь деньги вложены в надежное дело, они приумножаются. Жизнь человека «до» и «после» этого момента столь же разительна, как и в Вашем случае. Только у Вас, увы, все вышло наоборот.
Вы подвергаете сомнению мое умение заглядывать в прошлое. С точки зрения обывателя все действительно невероятно: ведь злодеи, когда убивали в лесу свою жертву, а затем зарыли тело в землю и притрусили сверху опавшей листвой и сухими ветками, были уверены, что вокруг нет ни души, поэтому и нет свидетелей их злодеяния. Проходят годы, труп в земле давно истлел, а я, находившийся в это время за тысячи километров от места событий, вдруг начинаю, глядя на фото несчастного, рассказывать убитым горем его родственникам не только где именно зарыт труп, но и описываю внешность убийц! Дескать, один с бородой, второй лысый и так далее. Да, это действительно невероятно, как невероятно и то, что один поступок, одно мгновение, один лишний метр или сотая его доля, могут вмиг счастливого и здорового человека превратить в глубоко несчастного инвалида, а собравшегося свести счеты с жизнью неудачника поднять до небывалых высот в бизнесе, в жизни, во всем, во всем, во всем!
Я Вас совсем не знаю, уважаемый Петр Иванович, и, конечно же, понимаю, что Вы вряд ли обладаете тем же даром, что и я. Однако заявляю Вам вполне серьезно: я считаю Вас своим единомышленником. Мне очень запали в душу Ваши рассуждения в письме насчет огромной цены одного мгновения, которое может изменить всю жизнь. Открою Вам свой секрет: именно эта тема близка больше всего, именно она не дает мне покоя последние годы, именно над этим вопросом я сейчас работаю и, надеюсь, не зря. Первые результаты уже есть. Правда, это крохи, самая малость, но я надеюсь, что когда-нибудь добьюсь такого результата, который в корне сможет изменить все в жизни человечества.
Предвижу Вашу ироническую улыбку, мол, говори: врать вы все мастаки! Коль Вы засомневались в одних моих способностях, то вправе засомневаться и в других. Каждому творцу необходимо доказать свое «я», поэтому мне и хочется выговориться, продемонстрировать свои возможности, показать миру то, что я умею. Вас, Петр Иванович, я избрал первым, кому не только поведаю свою тайну, но и приобщу к ней. Вы не будете просто сторонним наблюдателем. Вы станете участником действа. Это не просто слепой выбор. Вы мой единомышленник - поэтому я избрал Вас.
Вполне понятно, что, читая эти строки, Вы задаетесь вполне резонным вопросом: к чему он это клонит? В чем его суть? Объясню. В конверте Вы найдете крохотный пакетик с порошком. Это не просто порошок. Это результат моих многолетних трудов. Это мои бессонные ночи, это мои разочарования и удачи. Все очень просто: примите этот порошок внутрь - и Вы все поймете сами.
Рассуждая о цене мгновенья в этом мире, Вы словно бы прочитали мои мысли, с той лишь разницей, что я оптимист и верю во все хорошее.
С уважением, Ваш единомышленник».
Петр Иванович долго смотрел на струйки дождя, стекающие по стеклу и старался осмыслить прочитанное. Понимая, что это ему так и не удалось, он снова взял письмо и перечитал его. Даже после третьего прочтения он толком так его и не понял: что же хотел от него этот экстрасенс? Вспомнив о пакете, он заглянул внутрь конверта и действительно обнаружил там крохотный пакетик с каким-то непонятного цвета порошком. А вдруг это яд - проскользнула мысль?! Может, его письмо попало какому-то проходимцу, и он решил таким образом насмеяться над беспомощным стариком.
Петр Иванович надорвал пакет и понюхал порошок: запаха никакого! А вдруг и правда яд? Он взглянул на пустынный двор за окном, нещадно поливаемый дождем, на хмурое и серое небо, низвергаемое на землю этот заунывный ливень, и подумал; а, может, в этом и есть его спасение?! Может, действительно лучше вот так сразу покончить со всем и не мучаться дальше? Что его ожидает впереди? Безрадостные и томительные дни одиночества? Голодная старость и холодная смерть? Нет! Лучше все это оборвать сразу!
То, что минуту назад казалось ему ужасом, теперь виделось радостным избавлением. Уверенность нарастала с каждой секундой. Глаза буквально горели от возбуждения. Сейчас со всем будет покончено! Он окинул прощальным взглядом свою серую и скучную комнату, которая так надоела ему за эти годы, взял в руку пакетик, высыпал на язык его содержимое и вмиг проглотил.
Застыв в ожидании непоправимого, Петр Иванович представлял, как через мгновенье страшные колики и судороги скуют его живот, а затем и все тело. Однако время шло, но ничего не происходило. «Шарлатан! - мысленно выругался хозяин комнаты. - Одурачил и на этот раз! Как и всегда! Шарлатан!»
И вдруг произошло нечто невероятное! Перед глазами поплыли какие-то круги, затем невесть откуда взявшаяся пелена затуманила взгляд, и он перестал что-либо видеть, хотя и моргал учащенно глазами. Затем возникло такое ощущение, словно неведомая сила подняла его вместе с инвалидной коляской и понесла куда-то вдаль! Петр Иванович покрепче схватился руками за поручни коляски и, понимая, что не в силах что-либо изменить в происходящем, прекратил сопротивление, как бы отдавая себя на волю провидения. Спустя какое-то время он ощутил легкий толчок, словно его коляска плавно опустилась на землю. Еще через мгновение пелена рассеялась, и он увидел...
То, что он увидел, не просто повергло его в шок! Это было просто невероятно! Вокруг до боли знакомый берег реки его детства: вон глиняный карьер, где они нашли как-то бомбу, вон валун, за которым они прятались, ожидая взрыв, вон догоревший костер у самого берега и группа ребят, столпившаяся возле него! Господи! Так это же они! В одном из ребят Петр Иванович узнал себя!!!
Это было просто невероятно! Он отказывался в это верить! Это был сон! Этого просто не могло быть на самом деле!
Послышался голос одного из ребят:
- Что я говорил: труха! Где же она, чертовка? Сейчас я ее достану. Тьфу! И палки нет подходящей! Сейчас я сбегаю, выломаю.
- Колька! Господи святый! Это же Колька! Да неужели же, Господи!
Петр Иванович оцепенел. Он сидел в своей инвалидной коляске и не знал что делать. Одно он знал совершенно точно: через несколько секунд произойдет непоправимое! Вон и Колька уже подыскал подходящую палку: осталось совсем немного! Но что делать?! Как предотвратить самое страшное?! Он хотел окликнуть ребят, но во рту у него от волнения пересохло, в результате чего из горла вырвался всего лишь какой-то тихий и непонятный хрип. Однако, понимая, что счет идет на секунды, Петр Иванович быстро совладал собой, проглотил слюну, увлажнив тем самым горло, и во всю мощь своих легких закричал:
- Я нашел золото! Здесь много золота! Бегите быстрее все сюда! Кто первый, тому... Да быстрее же! Бегите! Прошу вас!
Петр Иванович и сам не знал, зачем он вдруг приплел сюда золото. Возможно, просто помнил, как они в детстве увлекались его поисками, и решил сыграть на их тогдашней слабинке. Ведь и бомбу они нашли, когда искали воображаемые сокровища. Этот крик был чистой авантюрой, однако, он сработал. Все дружно бросились к странному незнакомцу в инвалидной коляске, который находился в метрах полутораста от костра. Даже Колька бросил найденную только что палку и устремился к Петру Ивановичу. Они уже добегали к нему, и он набрал полную грудь воздуха, чтобы крикнуть: «Ложись!», но в это время прогремел взрыв!
Все застыли на месте, парализованные случившимся. Все оторопелыми глазами смотрели то на Петра Ивановича, то на воронку, образовавшуюся на месте взрыва, над которой еще кружилось облако пыли и пепла, и не могли ничего сказать, а лишь только беззвучно хлопали ртами. Первым дар речи обрел Колька, который, заикаясь, выдавил из себя:
- А... А где же зол-лото?
Петр Иванович глазами, полными слез, смотрел на них, живых и здоровых, на себя, другого, молодого и симпатичного, с ногами
- Вот оно золото: вы сами! Вы, живые, здоровые, а не мертвые и покалеченные! Вы-то хоть понимаете, глупые, чего вам только что удалось избежать?!
Петр Иванович хотел сказать еще что-то, но уже не смог: снова перед глазами поплыли непонятные круги, снова взор окутала пелена, снова какая-то неведомая сила подхватила его и понесла куда-то. Через несколько мгновений все снова повторилось в обратном порядке: легкое как бы приземление и «прозрение».
Все тот же дождь за окном, но что-то уже не так. Не то окно, не та комната! Петр Иванович обвел вокруг удивленным взглядом: большое окно из дорогого дерева, шикарная мебель в комнате, огромный телевизор и прочая аппаратура! «Где я?! - пронеслось в голове. - Куда я попал?! Это не мой дом!»
В следующее мгновение распахнулась дверь, и в комнату вбежали два звонкоголосых существа: возбужденный мальчуган лет шести-семи и улыбающаяся, бесконечно милая, малышка, которой было годика три:
- Деда! Ну, хватит сидеть! Пойдем ко всем! Тебя уже заждались!
Казалось бы: для одного дня и так много потрясений, а тут еще и это! Какой деда?! К чему это они? Господи! Кого этот малыш ему напоминает?!
- Да пойдем же, деда!
Дети схватили его за руки и потащили за собой. Петру Ивановичу хотелось крикнуть: «Да куда же вы меня тащите?! Я сейчас свалюсь со своей коляски! Я ведь без ног!» Однако с ужасом заметил, что пошел следом за ними, сделав шаг, а затем и второй. Еще не понимая, что происходит, он оглянулся назад и посмотрел на свою инвалидную коляску: вместо нее стояло роскошное мягкое кресло! Тут же взгляд устремился на ноги: вот они, родимые, на месте - несут его вслед за этими детьми! Ноги на месте!!! Боже! Петр Иванович отмечал про себя, что решительно ничего не понимает и в то же время начал осознавать, что к чему.
Посреди огромной ярко освещенной комнаты, куда привели его дети, стоял не менее огромный стол, за которым восседало много народу. Увидев новоприбывшего, все сразу оживились:
- О! Наконец-то главный виновник торжества очнулся от своих раздумий! Просим занять свое почетное место!
Дети повели Петра Ивановича до свободного стула и усадили рядом с празднично наряженной, видимо по поводу какого-то события, женщиной. Боже! До чего знакомое лицо! А глаза! Где он видел раньше эти глаза? Какие они до боли знакомые и родные!
- Прошу тишины!
Какой-то высокий и стройный мужчина встал, поднимая в правой руке бокал с шампанским. Господи! Снова знакомое лицо! Как похож! Неужели это...
- Сегодня мы, уважаемые собравшиеся, отмечаем неординарное событие: золотая свадьба случается не каждый день! Стало быть, уважаемые Петр Иванович и Галина Тимофеевна, от имени всех Ваших детей и внуков поздравляем Вас с этой заслуживающей уважения датой. А если так, по-простецки, без пышных слов, то скажу прямо: дорогие наши папа и мама! Мы все Вас очень любим! Счастья Вам и здоровья! Всего Вам самого-самого!
Петр Иванович медленно поднялся и, глотая слюну, оторопел, выдавил из себя:
- Галя? Ты?
Все зашумели, а виновница торжества заулыбалась:
- Жених у нас сегодня робкий, как при первом свидании. Взрыв смеха перерос в громкое и настойчивое скандирование:
- Горько! Горько! Горько!
Окончательно сообразив, что произошло, Петр Иванович привлек к себе «невесту» и припал к ее губам в жарком и долгом поцелуе. Это был не просто поцелуй - это было нечто большее. В нем он выплеснул все! Все, что он недоцеловал и недолюбил за все прошедшие годы.