Приключение русских в Иностранном легионе и на Лазурных берегах.

Трагикомическая повесть. Аудиокнигу можно скачать: https://www.litres.ru/andre-lvov/

Автобиография.

Львов Андрей Борисович, 1965 года рождения. По окончании в 1986 году Хабаровского высшего военного строительного училища служил в должности заместителя командира роты в строительных войсках. В мае 1987 года вышел из рядов КПСС, отправив свой партбилет заказным письмом в ЦК КПСС на имя Горбачёва, что спровоцировало массовый выход офицеров строительных отрядов при Управлении строительства № 107 города Амурска из рядов КПСС. По увольнении из рядов Вооружённых сил СССР в 1990 году он занимал должность заместителя директора по строительству совхоза «Казанский» Приморского края. В годовщину пятидесятилетия начала Великой Отечественной войны 22 июня 1991 с двумя бутылками водки в руках пошёл на Запад. По окончании службы в Иностранном легионе в чине капрала занимался индивидуальной перестройкой старой недвижимости в Авиньоне, в Ницце. В июне 2004 года он так же вышел, громко хлопнув дверью, из рядов партии ЮМП, возглавляемой тогдашним министром внутренних дел Французской Республики Николя Саркози, высказав (на съезде партии в Париже) его личному секретарю всё, что он думает о будущем президенте Франции. В это же время он проявил свой характер по отношению к своему начальнику охранного предприятия города Канны, состоящему в высшей иерархии масонской секте. За эти откровения, высказанные по привычке в свойственной ему манере, т. е. прямолинейно и в нецензурной форме, он был взят под контроль службой внешней разведки «РЖ» и отправлен на заслуженный отдых, где и прибывает по настоящее время. По сути дела гражданин Франции Lwow Andre является узником совести так называемого свободного Запада, хотя в отличие от своего советского коллеги Александра Солженицына отбывает своё заключение в более мягких условиях.

Аннотация

Молодой человек, проделав нелёгкий путь от Варшавы до Монако, постучался в дверь Иностранного легиона, где судьба его свела с соотечественниками, многие из которых были яркими личностями. Каждый из них в поиске своего места под солнцем как внутри легиона, так и на французской гражданке, проявлял те или иные свои качества в зависимости от сложности препятствий, встававших на их пути.


Отзывы

Всегда любопытно послушать интересного человека. Ещё увлекательнее, если это человек с интересной судьбой. Я принадлежу к той возрастной группе людей, которая осознанно прошла через «горнило» 90-х годов, выброшенная в него прямиком из школы и вуза. Ещё вчера было всё ясно, надёжно, устойчиво, и будущее было понятно. Да, не всё было, но мы были молоды и свежи, и даже в отсутствии чего-то необходимого мы находили определённую прелесть. Было нескучно! Мы пошли по жизни разными путями: кто-то пошёл в коммерцию, кто-то в банды, кто-то в армию, а кто-то просто ушёл…
Путь, описанный Андрэ Львовым, тоже имел право на существование, да и его выбор требовал куда большей отваги, безрассудства и отчаяния, чем прозябание в разворованной стране, в один миг ставшей бесхозной. Повествование повести захватывает с первых строчек. Одиссея главного героя: то ли идиота и безумца (кто его знает: мы же лично незнакомы и я лишь озвучивал эту повесть для аудио книги), то ли целеустремлённого, отчаянного авантюриста, не оставляет равнодушным. Конечно, немного жаль, что автор «не злоупотребляет» диалогами, да и утончённых описаний мест передвижений героя мы встретим нечасто, но энтузиазм и ироничность подкупают. Много ли мы знаем об Иностранном Легионе? Как часто удаётся послушать историю эмигрантских приключений от их участников? Много ли среди них удачливых и довольных своим выбором? Читайте, слушайте и погружение в среду вам обеспечено.
С уважением, Игорь Ященко
Новосибирск, Россия

Здравствуйте, Андрэ. Ознакомился с Вашей рукописью… интересно и оригинально.
Искренно, Илья Левков,
издатель,
Нью-Йорк, США

Племяннику привет! Решила прочитать твои книги, первую читала просто залпом, мне очень понравилась, вторая залпом не пошла, но теперь это полноценная книга. Ты молодец, я горжусь тобой.
Валентина Рева
Хабаровск, Россия

Брат, в книге есть оригинальность и поэтому есть шанс...
Elena Reva,
director,
London, United Kingdom

Автор этой повести выражает свою особую благодарность закоренелому парижанину Михаилу Кирилову за то, что во время своего дружеского визита тот, назвав его «дебилом», посоветовал написать трагикомедию, что и было сделано.

Пролог
Один раз в году, 30 апреля, Иностранный легион открывает двери своих подразделений всем желающим. В этот день проходит праздник Камерон, названный так по имени мексиканской деревушки, где в 1863 году 65 легионеров противостояли двухтысячному корпусу мексиканцев (последних двоих выживших легионеров мексиканцы отпустили с флагом подразделения и оружием). Сейчас в этот день в легионе проходит парад, с награждениями орденами и медалями, встречаются ветераны, а вечером устраивается знаменитый конкурс «Мисс Белая Кепка». Почтить память павших героев и отпраздновать очередную годовщину на высшем уровне — священный долг легионеров, и где бы они ни находились, даже вдали от родных берегов. В этот знаменательный день, по приказу командира взвода 6-го сапёрного полка Иностранного легиона, выполнявшего военную миссию в Центральноафриканской Республике, легионеры принимали у себя гостей из других родов войск французской армии. По такому случаю столы всегда ломятся разнообразными закусками к африканскому пиву и к водке «Смирнофф», а на подиуме вышагивают чёрные девочки в борьбе за право короноваться Белой Кепкой ради получения приза в двести американских долларов. Помимо участия в дефиле, каждая из этих девочек явно намеревалась пропустить за вечер несколько рюмочек водочки и на закуску пару клиентов, чтобы неплохо подзаработать на щедрых французских солдатах. По специальному согласованию с командованием бригады, что стало необходимым после предыдущего инцидента, девушек привезли в кузове грузовика и при входе в расположении воинской части по случаю празднования главного праздника Иностранного легиона они хором спели весёлую песенку. Легионер Борис на спор со своим сержантом шефом, в прошлом техасским ковбоем, осилил за вечер литровую бутылку водки «Смирнофф» и, не дожидаясь окончания торжества, едва добравшись до своей кровати, уснул мертвецким сном. Рано утром злопамятный американец, неожиданно построив весь взвод, предложил своим людям, страдающим приступами тяжёлого похмелья, осуществить десятикилометровую пробежку по бескрайней саванне. Ох, как же тяжело бежать с бодуна по пыльной грунтовой дороге, испытывая ужасные приступы боли в голове и в желудке, но особенно было тяжким испытанием встретить по дороге негритянок с плетёными корзинами на голове, сильно пахнувшими хлопьями маниока. А ведь всего два года тому назад он и подумать не мог, что окажется чёрти знает где и будет в очередной раз зарекаться больше водку никогда не пить.
Март 1990 года (СССР): лейтенанта Советской Армии Борис вместе с капитаном Особого отдела (КГБ) по имени Сергей оказались в одном купе вагона ночного поезда, следующего до Хабаровска. Бориса вызвали в главк на ковёр к начальству за его антисоветское настроение, которое грозило ему не чем иным как отчислением из рядов вооружённых сил. Если верить версии капитана Сергея, состоявшего на службе при Особом отделе Комитета государственной безопасности, то его тоже должны были отчислить из чекистов по причине злоупотребления спиртными напитками. На Первомайские праздники 1987 года лейтенант Борис Львов вышел из рядов КПСС, отправив свой партбилет как подарок заказным письмом в ЦК КПСС на имя Горбачёва, и такой вызывающе дерзкий поступок явно не давал покоя его командирам и начальникам. Борис в задушевном разговоре со своим попутчиком предположил: «Скорее всего, из-за этого долбанного партбилет, отправленного в Москву, меня и вызвали на «важную» беседу, и, скорее всего, это мой последний визит туда, а дальше гражданка». На что капитан Особого отдела ему ответил просто: «Во времена Сталина с тобой никто бы вообще не церемонился! Сразу же к стенке бы поставили». Ранним утром они, оказавшись на главной площади при железнодорожном вокзале в Хабаровске и поёживаясь от холода, молчаливо взирали на монумент первопроходца Ерофея Хабарова, не зная, что им делать и куда податься. Борис, чтобы поддержать разговор, сказал капитану: «Тебя ведь поставили присматривать за мной, но я понимаю, что служба есть служба. Моя мать тут неподалеку живёт. Я приглашаю тебя на завтрак. Выпьем чаю, согреешься, а то наши «конторы» только в девять утра открываются». Офицеры, быстрым шагом дойдя до родительского дома, в котором прошло Борисово детство, расположились на маленькой кухне, чтобы выпить горячего чая, да и позавтракать тем, что бог послал, и мамка прикупила. Неожиданно сестрёнка Леночка двадцати лет возраста, появившись на кухне в коротеньком халатике, предложила им: «Мальчики, я вам сейчас сделаю блинчики». На что изрядно потрёпанный и седовласый капитан резко вскочил с места и, мерзко улыбаясь, представился: « Серж!» Борису тогда подумалось: «Старый козёл, а всё туда же…» Когда сестрёнка ушла, накормив «мальчиков» своими блинчиками, капитан Серж, поблагодарив Бориса «за хлеб и за соль», сказал ему на прощание с ухмылкой: « Ты обогрел своего надсмотрщика, напоил и накормил. Я замолвлю за тебя слово перед моим начальством. Ведь в КГБ не только свиньи работают, но и люди порой встречаются».


Брест — Монако. На границе
Двадцать второго июня одна тысяча девятьсот девяносто первого года, ровно в четыре часа утра, к железнодорожному вокзалу города-героя Бреста приближался, слегка неуверенным шагом, молодой человек высокого роста, спортивного телосложения, с голубыми глазами, двадцати пяти лет от роду. Он имел при себе паспорт гражданина СССР, но не «дубликатом бесценного груза», как у Владимира Маяковского, а пропуском в новую жизнь. Несмотря на то, что в его серпасто-молоткастом не было никаких визовых разрешений других стран, кроме вкладыша-приглашения в Польшу, наш герой, назовём его Борисом, решил обойти весь мир пешком. При этом он особо и не задумывался о том, что его ждёт в туманном будущем, ибо привык решать проблемы по «мере их поступления». Несмотря на такую рань, около здания Брестского вокзала уже толпилось изрядное количество людей, обвешанных и обставленных со всех сторон многочисленными тюками и котомками. «Мешочники», — подумалось ему. Внезапно Аврора осветила своими нежно-розовыми лучами тёмную массу людей с их мужественными лицами, в которых читалась особая решимость пройти таможенный контроль, чтобы накормить вечно голодных поляков шоколадом фабрики «Красный Октябрь» и напоить их лучшей в мире русской водочкой «Столичная». Ему вдруг вспомнилось его пионерское детство, когда они, сидя у костра, дружно пели под гитару:
А водочка «Столичная»,
На вкус она отличная,
Но не хватает денег на неё…

Тогда как в отличие от них Борис имел за душой всего две бутылки «Пшеничной» для личного употребления, данных на дорогу его сердобольной матушкой, с напутствием в виде чуть ли не похоронных стенаний. Внезапно дубовые ворота с вывеской: «Таможенный контроль» со скрипом широко распахнулись, и огромная масса обезумевшего народа хлынула в дверной проём, словно в хищную пасть мифического дракона. Какого-то здорового мужика с козлиной бородкой, ростом не менее двух метров, наши бойкие бабушки так поприжали со всех сторон, что он взвыл нечеловеческим голосом: «Человече, да шо вы робытэ?!» Когда неприступный бастион был взят, Борис стал понемногу приходить в себя в переполненном вагоне поезда «Брест — Варшава». Железнодорожный состав, отдав прощальный гудок, медленно, но верно стал набирать свой ход. Правда, чуть позже он резко остановился в чистом поле, среди рядов из колючей проволоки, откуда вдаль убегала та самая свежевспаханная полоса — граница! Было удивительно то, что польские пограничники в странных головных уборах, известных ему по фильму «Четыре танкиста и собака», никакого «шмона» не проводили и лишь бегло проверяли проездные документы у плотно стасованных в каждом купе пассажиров. Со стороны это зрелище напоминало избалованных покупателей рыбного отдела, небрежно разглядывающих сваленную до кучи сельдь иваси. К счастью, уже на первом полустанке сотни мешочников, покидая вагоны, бросились в объятия братского польского народа, поджидавшего своих дорогих советских гостей в надежде обменять свой ширпотреб с этикетками от западных фирм на их продовольственные товары. Свободные места в вагоне стали постепенно заполняться поляками, которые ехали в Варшаву по своим делам. «Люди как люди, ничем не лучше нас», — подумалось нашему герою. Тогда как их хутора, что пробегали мимо него в окне вагона, отличались особой ухоженностью и крупными размерами. Победным гудком тепловоз известил пассажиров о своём прибытии на столичный вокзал.
Варшава
Последние из мешочников нетерпеливо ринулись к выходу из вагона, давя на своём пути бедных поляков, которые со страху прижимались к стенам купе, чтобы не попасть под ноги нашим резвым старушкам. По сравнению с польской деревней сама Варшава с её привокзальным районом из панельных домов не произвела на нашего героя никакого впечатления. Особенно в глаза бросалась вычурная сталинская высотка, похожая чем-то на Вавилонскую башню с картинок. У её подножия было столпотворение людей, в изобилии продававших джинсовые изделия и кроссовки. Это яркое зрелище реально возбуждало ещё неокрепшее сознание советского человека. Народ же всё прибывал и прибывал со стороны вокзала, что невольно напоминало раскалённую магму из жерла вулкана Везувий. Нашему герою подумалось: «Все дороги ведут не в Рим, а в Варшаву». Побродив по многолюдной барахолке и по ближайшей улице, Борис купил бутылочку заветной кока-колы. Затем вернулся в здание вокзала, где велась своя бойкая торговля всякой всячиной. Ощущение Запада ещё присутствовало в нём, но тем не менее эйфория, испытанная им при пересечении границы, очень быстро иссякла. Его стали посещать назойливые мысли: что ему делать дальше? Вспомнился анекдот о том, как два мужика решили повеситься. Когда один из них увидел на шкафу бутылку водки, они решили пропустить по стаканчику и поняли, что жизнь стала налаживаться. Следуя их примеру, наш герой выпил почти залпом одну бутылку водки, а вторую продал первому встречному поляку. Внезапно его рюкзак, наполненный под завязку гречкой, сухим молоком и прочими концентратами, оказался реально неподъёмной ношей. Поэтому он, не отходя от кассы, тут же и заснул богатырским сном! Перед его затуманенным взором какое-то время ещё протекала обычная жизнь, и тянулись всё новые партии мешочников, и какие-то местные поляки пару раз будили его, спрашивая: «Пан! Водку и злато маешь?» Он пытался бороться со сном, явно желая дождаться пения петухов, и, чтобы не уснуть, стал вспоминать занимательные истории из его прежней жизни. В частности, ему пришла на ум статья из газеты, в которой журналист опрашивает еврея, только что присягнувшего на верность США, около статуи Свобода, о его первых впечатлениях от Запада и получает ответ: «Запад как Запад, но всё дорого». На что корреспондент парирует: «Здесь чтобы хорошо жить, надо иметь много денег!» Последовал ответ настоящего одессита: «Будь у меня деньги, то я бы и в Одессе неплохо жил».
На дне кармана у Бориса после покупки кока-колы в местной валюте с её многочисленными нулями было как будто много денег, но в переводе на доллары всего лишь десять у. е. На роскошную жизнь ему явно не хватало! Он пришёл в себя от какого-то гула и, открыв глаза, увидел перед собой много шаставших туда-сюда людей в помещении вокзала, буквально залитым солнечным светом. Машинально схватившись за рюкзак, он печально констатировал, что ноша пропала, а вместе с ней и заграничный паспорт. Путник был одет в японскую куртку аляска — видимо ночью ему стало холодно, и он достал её, чтобы согреться. Правда, этого он уже не помнил, как и то, что надул большую резиновую подушку, на которой и провёл эту ночь.
В путь
Первое утро на свободном Западе он встретил освобождённым от поклажи и паспорта, но зато в кармане модных брюк нащупал кучу польских денег со многими нулями. Этих денег ему хватило лишь на покупку карты Польши с кусочком Словакии, на четыре фотографии к справке из посольства СССР для обратного возвращение на Родину и на три большие булки чёрного хлеба с тмином, местного производства. «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» Местный блюститель порядка довольно сносно говорил по-русски, поэтому благодаря его стараниям в конечном итоге был составлен «акт о краже документов и имущества», и получены ценные указания, как добраться до нужного заведения. Через какое-то время наш горе-путешественник был уже перед дверью красивого особняка с вывеской на стене: «Посольство СССР». Здесь уже собралась довольно большая толпа. Мужики имели хмурый вид, а женщины просто горько и безутешно проливали слёзы! Можно было догадаться, что это были его товарищи, по несчастью. Таким образом, оказавшись не в одиночестве и видя всех этих глубоко несчастных людей, потерявших не только паспорта, но и крупные суммы денежных знаков, наш герой и вовсе возрадовался, так как меньше других пострадал. Всем этим людям предстояло выбираться из сложившейся сложной ситуации, особенно по возвращению на Родину, тогда как ему оставалось выполнить задуманное, продолжив свой путь и к тому же явно налегке. И чего, спрашивается, было печалиться, когда неподъёмный рюкзак с плеч долой? Он мысленно отметил высокую оперативность работников Советского посольства в Варшаве, ибо через пару часов ожидания ему выдали бумагу в виде фотокопии бланка с приляпанной скрепером его фотографией. В документе помимо его данных также оговаривался крайний восьмидневный срок пересечения границы в обратном направлении. Но ни о каком возврате в СССР не могло быть и речи! Вернуться голым домой, без единой копейки в кармане, курам на смех и вообще, это было бы большим безумием по сравнению с движением вперёд! Ведь он уже в Европе, т. е. по ту сторону бугра! Чего же больше? Осталось лишь выбрать добрый путь или хотя бы его верное направление. Как в сказке: «Пойдёшь налево — голову потеряешь», тогда как идти «направо» в тогдашнюю ГДР его тоже особо не тянуло, ибо он свято помнил «Информацию к размышлению» из фильма «Семнадцать мгновений весны» о том, что немцы — это доносчики! В общем, иного выбора не было, как двинуть прямо на Юг, вдоль реки Висла в сторону Чехословакии. И, смахнув со своей небритой щеки случайно набежавшую скупую слезу, он, мысленно навсегда простившись с печальными соотечественниками у парадного подъезда Посольства СССР, бодрым шагом зашагал в данном направлении.
Аборигены
Судя по карте, ему предстояло проделать путь в 700 километров до границы со Словакией. Навстречу ему попались два молодых бугая, и на его вопрос «Паны, как пройти к Висле?» они хором ответили вопросом на вопрос: «Цо! Пан, Сталин — курва?» Борису не захотелось корчить из себя Олега Кошевого из «Молодой гвардии», и он запросто им ответил: «Курва! Курва!» Видимо, удовлетворённые его ответом, эти «двое из ларца» добродушно заулыбались и синхронно, указав в правую сторону, рявкнули: «Ходи просто, пан! Просто!» Толком ещё не зная, что означало польское «просто», путник зашагал в указанном ему направлении. И пройдя всего каких-то пару кварталов обычных пятиэтажек, детищ панельного производства, он вышел за город, где ему сверху открылся потрясающий вид на польскую равнину, разрезанную как бы пополам рекой Вислой, что была похожа на толстого удава, что блестел чешуёй, переливаясь в лучах полуденного солнца. Вдоль берега реки друг к дружке лепились польские дачки, чем-то напоминавшие наши пионерские скворечники, выкрашенные во все цвета радуги. Казалось, что путник вообще попал в некую сказочную страну жевунов из произведения А. Волкова «Волшебник Изумрудного города». Пока он шёл мимо этих милых строений, то из-за заборчиков за ним наблюдали аборигены, челюсти которых всё время что-то пережёвывали. Время было обеденное, и ему захотелось чего-нибудь перекусить. В дачном посёлке его буквально обдавало со всех сторон волнующими запахами тушёной капусты, а то и жареной курицы или свинины, но стоит отдать ему должное, он стойко перенёс эти искушения и вышел к реке.
«Так вот ты какая, река Висла!» — хотелось воскликнуть ему, и будь у него солдатская каска или котелок, то непременно бы зачерпнул и испил её мутной водицы. Горячее солнце, словно Дамоклов меч, зависло прямо над головой и жестоко припекало ему голову, да так, что становилось дурно. Видно, сказывалось вчерашнее употребление водки. Чтобы хоть как-то взбодриться, он решил искупаться, но едва зайдя в воду по пояс, взвыл от резкой боли в правой ступне. К списку выше перечисленных злоключений добавился ещё и глубокий прокол правой ноги от осколка стекла зелёного цвета, который впился глубоко в его ступню, словно клык хищного зверя. Несчастный путник готов уже был, как в кино, бить кулаками об землю от отчаяния и боли, как до его замутнённого сознания стало доходить то, что его… окружают! И подняв голову, он заметил с десяток «жевунов», которые стояли полукругом вокруг его распластавшегося тела и, всё так же чего-то там пережёвывая, переговаривались на своём языке с невероятным количество шипящих «чи» и «ши». Они все были роста ниже среднего и как на подбор пузатые и мордастые, со слегка вылупленными глазами. Как некий пароль, он снова услышал: «Цо, Сталин — курва?» И он чуть было не теряя самообладания, опустошённым голосом выдавил из себя: «Курва… Курва, мать!» Боль в ноге стала невыносимой, пронзая, словно лезвием, его мозг, и вырвав из неё этот злополучный кусок стекла, он печально констатировал, что из раны сильно хлещет кровь. Поляки, услышав правильный ответ, добродушно закивали головами и, не обращая внимания на его пораненную ногу, стали интересоваться: «В Афганистане був?», а единственный подросток из толпы, улыбаясь, фальшиво пропел: «Белые розы, белые розы…»
Но так не могло продолжаться вечно, и всё-таки здравый смысл восторжествовал: один из пожилых «жевунов» с шикарно длинными усами а-ля Тарас Бульба и с физиономией Леха Валенсы что-то прошепелявил низкорослой тётке, и она колобком покатилась в сторону дач на своих коротких ножках, при этом нервно вздрагивая пикантными ягодицами. Довольно быстро она вернулась с плетёной корзиной, в которой кроме куска хлеба с сыром и пластиковой бутылки с водой был ещё йод и пара валиков с бинтами. Пока Борис сам себе перевязывал ногу, публика не расходилась и, наблюдая молча, следила за ним, с выражением неподдельного сострадания на лицах. Поблагодарив местных жителей, он поковылял по тропинке вдоль берега реки, долго чувствуя их взгляды у себя на затылке.
На Краков!
Солнце уже клонилось к закату, когда путник добрался до первой ухоженной деревушки, где на площади красовался небольшой костёл, около которого не спеша прогуливался местный служитель весьма набожного вида. При знакомстве он оказался на редкость приветливым человеком лет сорока, худощавым и с выбритым до синевы подбородком. Борис нуждался в обуви большего размера, так как перевязанная и солидно распухшая ступня уже не влезала в старый башмак, и следовало ожидать только ухудшения. Польский батюшка без лишних слов отвёл своего незваного гостя в какую-то подсобку при костёле, где кучами были свалены поношенные вещи. «Это мы собираем среди прихожан в помощь для жертв Чернобыля, — сказал святой отец и добавил: — Христиане помогают своим ближним!» Рыться в старых вещах было уже слишком для его гордыни, да к тому же после беглого осмотра никакой обуви нужного размера он не приметил. Разве что в углу примостились шикарные роликовые ботинки красного цвета с четырьмя колёсиками на каждой подошве. Почти безумная, но на тот момент гениальная идея посетила его: если нельзя идти пешком, то почему бы не проехаться на роликах? Батюшка явно спешил на ужин и, слегка гримасничая, выражал всем своим видом некую озабоченность. Путник не стал его долго задерживать и, прихватив заветные роликовые ботинки с каким-то старым рюкзаком, подался восвояси. Святой отец на дорожку перекрестил блудного сына и вручил ему солидную упаковку пластырей «made in USA». Этот подарок оказался весьма кстати, и в дальнейшем, на протяжении долгого пути, наш герой поминал этого служителя бога тихим и добрым словом.
Из польской деревни надо было срочно убираться, ибо вкусные запахи их национальной кухни стали его раздражать. Роликовые коньки оказались весьма устойчивыми, и путник, впервые в своей жизни сделав пару кругов по периметру ближайшего паркинга, ощутил себя на какое-то время почти конькобежцем. Он лихо вырулил за околицу села, прямо на национальную автостраду, которая вела, если можно было верить дорожным указателям, прямо до Кракова. Нога продолжала болеть, но чувствовала себя лучше в просторном ботинке, что на время вселило чувство надежды в душу нашего конькобежца. Почти угасшее настроение стало понемножку возрождаться. Подумать только, ещё позавчера он был где-то совсем в другом краю света, а теперь вот катит на роликовых коньках по польской земле, навстречу бордовому закату солнца, и его то и дело обгоняют местные фиаты, чем-то прохожие на наши горбатые «запорожцы». Но момент безграничного счастья, близкий к эйфории, оказался недолгим: четырёхполосная автострада вначале сузилась до двух полос, а затем, взяв крутой поворот, стремительно пошла куда-то вниз.
Крушение
Постепенно его ролики стали набирать пугающую скорость, и на повестке встал вопрос ребром: «Тормозить или не тормозить?» и если «Да!», то «Чем?» Конькобежец на всей скорости вдруг стал догонять польского мотоциклиста, что маячил у него впереди и явно никуда не спешил, любуясь божественным закатом. В свою очередь польские фиаты, всё ещё умудряясь их обгонять, тревожно сигналили им на прощание! Но эти тревожные гудки не особо тревожили сознание мотоциклиста, а времени на раздумье у нашего почти горнолыжника уже точно не оставалось. Во избежание неминуемого столкновения с мотоциклистом, ему пришлось тормозить собственными ягодицами асфальтом. Падение было настолько ужасным, что его тело долго крутилось и вертелось по всей траектории «полёта», пока не вылетело прямо на центральную разметку и не застыло в позе цыплёнка табака. Польские автомобилисты старались объехать его, и неизвестно, сколько бы ещё он так пролежал на пыльном асфальте, как вдруг его глаза отчётливо увидели перед собой очертание грузовика. У него уже не было никаких сил подняться на ноги, но всё же ему удалось, каким-то чудом, с перевёртыша перекинуться на встречную полосу. Огромная фура с прицепом промчалась в каких-то сантиметрах от него, обдав на прощание выхлопными газами. С этого момента сознание уже почти вернулось к нему, и голова стала работать быстро и чётко. Когда он увидел свет мощных фар от другой фуры, что поднималась медленно в гору прямо на него, то невиданная сила поставила нашего героя на четвереньки, и он, словно собачка, стал перебегать дорогу, да так быстро, что свалился в кювет. А там его снова закрутило и покатило вниз. Очнулся он лишь под утро, вместе со щебетанием птиц вперемешку с эхом от пения петухов из соседней деревни, когда вдали, где-то на востоке, забрезжил рассвет. Силы вконец оставили его, и, тупо созерцая всю прелесть восходящего светила, он пролежал не шевелясь почти до полудня. Голодный желудок стал подавать первые признаки жизни, и до слуха стал доноситься его жалобный плач, а позже пришло и ощущение острой боли.
Первым делом Борис попробовал пошевелить конечностями, и когда это получилось, то вдруг появилось забытое ощущения радости от того, что смог самостоятельно встать на ноги. Одежда была окончательно испорчена, тело почти всё стёртое об асфальт, кровоточило. От наручных электронных часов остался лишь браслет и нижняя крышка циферблата. Боль в теле была настолько сильна, что заглушала ту, что исходила от порезанной ступни. Стёртая ткань рюкзака говорила о том, что именно она спасла куртку аляску, и это была единственная вещь, что уцелела в этой катастрофе. Пришло ощущение холода, и, взвыв от боли, он попытался надеть куртку, что, к счастью, ему удалось. Благо кричать можно было вволю, и он какое-то время просто орал во всю ивановскую, пока голосовые связки не стали давать сбой, и только когда пустил петуха, он наконец-то угомонился. В общем, всё как в фильме «Волга-Волга»: «Да ты кричи не "кричи", а кричи "совершенно секретно"!»

Лягушка-царевна
На дне рюкзака он нащупал булку польского хлеба и трясущимися руками, измазанными в крови, стал подносить к таким же окровавленным губам кусочки ржаного мякиша. Неизвестно, чего больше он съел, хлеба или собственной крови, так как во рту назойливо ощущался её солёный привкус. То, что язык не был прокушен зубами, вселяло хоть какую-то долю оптимизма и уверенность на скорое выздоровление. Умывшись в ручейке (или в сточных водах?), что убегали мимо него вниз по канаве, наш путник не рискнул выходить на трассу, дабы не привлекать внимания, и, слегка пошатываясь, поплёлся вниз с горы по пересечённой местности, через поле с молодой пшеницей до ближайшего леска, что виднелся вдали. Добравшись до спасительной тени, он отлеживался какое-то время, благо что рядом была кем-то из местных вырыта ямка, доверху наполненная прозрачной и очень студёной водой. Можно было наблюдать, не обращая внимания на время, как со дня её бьют ключи, подымаясь на поверхность небольшими водоворотами.
Какой-то странный звук, похожий на кваканье, привлёк его внимание, и он увидел сидящую на одном из камней большую лягушку. В каком-то чисто животном порыве он, набросившись на свою жертву, поймал её и порвал на две части. Судорожно освежевав добычу, он стал есть, не разбирая, где мякоть, а где кости. Свежее мясо на какое-то время придало ему сил, и он испытал внутри себя странное, явно животного характера, желание «Жить!» Неожиданно на небе сгустились свинцовые тучи, и может быть, сам бог Зевс в отместку за свою дочь лягушку стал проливать слёзы и метать на землю свои огненные копья. Вдруг хлынул дождь как из ведра, прокатились раскаты грома, и разряды молнии стали взрывать всё пространство вокруг него. Несколько молний ударили в большое дерево, которое вспыхнуло алым пламенем. Чтобы не быть убитым следующим прямым попаданием, путник бросился бежать вон из леса в сторону всё той же автострады, поверхность которой ещё не так давно он обтёр собственным телом. Дождевые потоки воды омыли его бренное и израненное тело.
Странные люди
Невдалеке от него показался какой-то солидный хутор, и, подобравшись к нему, он вопреки боли, ловко перемахнув через высокий забор, забрался под навес сеновала и, упав на приятно пахнущее сухое сено, снова провалился в омут сна или просто потерял сознание. Какое-то время спустя оно стало возвращаться к нему и то наполовину. Он стал ощущать какие-то странные прикосновения к его телу, в нос ударил резкий запах травянистых эссенций, а слух улавливал некие отдалённые звуки странного бормотания. Но веки его глаз были словно налиты свинцом, и лишь неимоверным усилием воли ему удалось слегка приподнять их, чтобы узреть сквозь ресницы некое странное действо, разворачивающееся вокруг него: то ли сальные свечи, то ли старомодные лучины горели коптящим пламенем. А перед его лицом то и дело мелькало страшно некрасивое, исхудавшее до безобразия морщинистое лицо старой женщины, очень похожее на сказочную Бабу-Ягу. Ему подумалось: «Только бы она меня не съела или не вызвала полицию». Он понимал или, точнее, ощущал кожей то, что его чем-то обмазали, и это была явно не сметана. Тело горело так, что казалось, на него вылили ведёрко скипидара, но не было ни сил, ни желания сопротивляться, да и вся эта сцена как в тумане, как будто его вообще напрямую не касалась. Немного понаблюдав всю эту вакханалию, он снова погрузился в сон, как в омут с головой.
Спустя какое-то время истерзанный путник, проснувшись с первыми петухами в том же сарае как ни в чём не бывало, потянулся, словно после сладкого сна. Посмотрев на свои руки, которые ещё вчера были все в крови, он мысленно отметил, что не только они, но и царапины по всему телу стали покрываться сухой корочкой, а наступив на порезанную ногу, почувствовал некоторое облегчение. Он оказался совершенно голым, но перед ним на старомодном массивном столе, сделанном из красного дерева, стоял большой глиняный кувшин с парным молоком, а в миске лежал целый каравай чёрного хлеба домашнего производства. На табуретке была аккуратно разложена старая, но чистая и отутюженная мужская одежда. Ему было забавно примерить её на себе, ведь теперь он точно походил на местного крестьянина, и если не считать поношенных и явно китайского производства пары многоцветных кроссовок большого размера. Он не стал искать и благодарить странных хозяев, которые не только приютили и подлечили его, но ещё и какой-то чертовщиной потчевали. Ловко перемахнув обратно через забор, он бодро продолжил свой путь, прихрамывая на правую ногу. Проделав первые шаги, что показалось ему просто чудом после такого головокружительного падения на автостраде, Борис, глуповато улыбаясь, смотрел по сторонам и просто радовался жизни. Может, всё ещё сказывалось последствие тех колдовских снадобий, которыми его опоили на том хуторе странные хозяева, но это было неважно по сравнению с тем, что он так легко отделался.
Новые трудности
И теперь он шёл по просёлочной дороге, даже не зная толком, куда она вообще его ведёт. Над ним опять ярко светило солнышко, птички небесные мило насвистывали свои песни, ни о чём плохом даже думать не хотелось. Прошло каких-то пару часов в пути, и первые проблемы стали давать о себе знать, не только от сильной боли в израненной ноге, но и в появившихся кровавых мозолях на пальцах его ног. Кроссовки, растоптанные по чьей-то ступне и задубевшие от времени, стали походить на два «испанских сапога» времён святой инквизиции. Так что ему приходилось каждые несколько километров пути останавливаться в каком-нибудь поле, засеянном табаком, а если везло, то в кустах спелой клубники, чтобы поменять пластыри на ногах, окончательно сбитых в кровь. Люди правильно говорят: худа без добра не бывает, и в такие минуты отдыха ему можно было, смачно затянувшись дешёвой сигареткой с поэтическим названием «Популярные», подумать о Вечном в тени берёз. Кстати о спелых плодах клубники: как только он попадал в эти райские кущи, то набивал этой нежнейшей и спелой ягодой своё брюхо до такой степени, что его начинало воротить от неё, и только эта причина вынуждала его отступить. Каждый раз, выходя снова на большую дорогу, он, весь измазанный сочной мякотью, словно вампир кровью, зарекался «никогда больше не лезть в клубничное поле!» Но как только он видел знакомые ему зелёные насаждения, обвешанные красными ягодами, то сразу же забывая всё на свете, он вновь и вновь бросался в райские кущи.
Свят, свят, свят!
В один из вечеров, на окраине городишка Радом, крайняя нужда заставила его постучаться в ворота какого-то монастыря. И как будто во времена мрачного Средневековья, в маленьком окошке показалась откормленная свиная морда какого-то раба божьего, со стрижкой из прошлого времени. Монах скорчил такую гримасу, словно увидел перед собой не обездоленного путника, а как минимум создание Ада. Вместо того чтобы милостиво выслушать незваного гостя, он стал неистово открещиваться, да так, что кончики его коротких пальцев то и дело мелькали в окошке, на уровне его не очень высокого лба. Этот служитель Бога, не удосужившись вымолвить хотя бы одно слово, захлопнул окошко, и за толщей тяжёлых дубовых ворот послышалась быстро удаляющаяся дробь, то ли деревянных подошв его башмаков, то ли чёртовых копыт. Такое неуважение просто вынудило нашего страждущего путника войти в стены церквушки, что стояла неподалёку от ворот монастыря, чтобы в ней пожаловаться Господу Богу на его нерадивых служителей.
Внутри этого просторного помещения было уютно, тихо и тепло. Расставленные в центре длинные деревянные скамьи скорее напоминали какую-то школу или сельский клуб для проведения партийных собраний, нежели, привычное для него, культовое заведение. Разве что на белёной стене, вместо серпа и молота, красовался чёрный крест. Справа от него, у самого входа, стояла какая-то лохань из мрамора, судя по всему, со святой водой. Зачерпнув пару пригоршней этой водицы, он умыл своё исцарапанное лицо, которое не так давно испугало набожного монаха. Неожиданно его взгляд привлёк некий постамент, заваленный маленькими парафиновыми свечками и несколькими пакетами макарон, печенья и прочей снедью в баночках с польскими названиями на этикетках. Воистину Бог услышал его молитвы! Не раздумывая ни секунды, он смиренно подошёл к жертвенному месту, и вся выложенная там святая пища в мгновение ока оказалась в его рюкзаке. Также прихватив с собой с десяток-другой новеньких парафиновых свечек в пластмассовых стаканчиках и огромный коробок спичек, он покинул божий дом и напоследок искренне, трижды перекрестившись, повторил: «Свят… свят… свят!»
Встреча с иноком
Слава Богу за то, что ещё одному его сыну стало хоть на время, как говаривал Сталин, «жить гораздо сытней, а стало быть, веселей!» Да и раны затягивались на нём как на собаке, настолько быстро, что уже спустя какую-то неделю ночных марш-бросков он мог свободно ступать на порезанную ногу. Таким образом, он, закалившись в пути и сбросив почти все остатки подкожного жира, явно поубавил в живом весе. Человек ко всему привыкает, и, стало быть, наш герой не стал тому исключением. Обычно он шёл по ночам из-за холода, который не давал уснуть. Зато где-то ближе к полудню, когда бравые поляки уходили обедать, он, набив свою утробу свежей партией клубники, заваливался спать до вечера, в первом попавшемся леске. Тем более что ночью идти по пустынным дорогам было куда легче и приятнее: ему не нужно было видеть людей, глотать пыль, слышать пронзительные гудки мимо проносившихся автомобилей. И ночью его не спрашивали местные насчёт того: «Мает пан злато чи ни?» На подходе к Кракову наш путник зашёл в первый попавшийся ему на глаза костёл, ибо ему уже полюбилось отдыхать в тиши и прохладе церковных сооружений. Присев в уголке на скамеечку, он мог вздремнуть под неторопливую и убаюкивающую музыку, исходящую из невидимого органа. Иногда за счёт Бога ему удавалось пополнить свои продовольственные запасы тем, что «тот ему посылал», но такого счастья, как в самый первый раз, ему больше не перепадало.
Доподлинно известно, что не хлебом единым жив человек, и на этот раз путнику вдруг пронзительно захотелось простого человеческого общения, и, не успев выйти из храма, блудной сын наткнулся на молодого поляка, одетого в длинную рясу. Этот молодой пан был примерно его возраста, поэтому было забавно понаблюдать за тем, как молодой батюшка умеет правильно себя держать: спинка ровно поставлена, плечики расправлены, и шейка в лёгком прогибе, ну а про личико и губы, на которых ещё и молоко не обсохло, вообще ничего дурного не скажешь. Особенно восхищали его большие миндалевидные глаза с кротким взглядом, что будь наш путешественник иконописцем, то немедленно написал бы с него картину маслом «Вознесение Христа». Не зная, с чего начать разговор, Борис вспомнил сцену из фильма «Овод», где к служителям культа обращались «падре». Не торопясь, блудный сын подошёл вплотную к этому восхитительному иноку и с совершенно серьёзным выражением лица выпалил: «Падре! Я грешен, и вся жизнь моя греховная, как череда одних лишь прегрешений!» При этом он смиренно опустил свою солнцем опалённую голову, потупив взгляд. На что польский батюшка с сильным акцентом, но вполне на сносном русском языке, повернувшись к грешнику, сказал замечательные слова: «Тебе надо покушать, сын мой, а то у тебя не останется сил на новые грехи, чтобы однажды за всё покаяться!» Такого ответа из уст служителя церкви наш герой не ожидал и сразу же проникся к нему уважением, отметив про себя: «Из этого инока может выйти настоящий священник!» По дороге к столовой выяснилось, что батюшка ещё «не волшебник», но только учится этому ремеслу в местной семинарии. Так, болтая обо всём и ни о чём, молодые люди дошли до столовой, что имелась при здании общежития, где и проживал местные бурсаки.
Столовка размешалась в одноэтажном помещении барачного типа со стенами, выложенными из белого кирпича, что делало её похожей на правление советского колхоза, где ничего особенного и не было, кроме портретов Иисуса Христа, вместо портретов Ленина. Внутри помещения стояли обычные алюминиевые столы на четыре посадочных места, окошко для приёма грязной посуды, а также присутствовали две монашки, старая и молодая, причём последняя ему показалась очень некрасивой. Даже мухи и те почему-то облетали стороной этот общепит, и ответ на эту странность в их поведении не заставил себя долго ждать. Молодая монашка, в сером, мышиного цвета, до пят одеянии, с вытянутым вперёд корявым лицом с двумя первыми невероятно большими лошадиными зубами поставила на стол, а точнее бросила, алюминиевую миску с едой. На дне миски красовались: ложка польской квашеной капусты, похожая на китайскую лапшу, без морковки, и три задубевшие картофелины средних размеров, рядом лежали два тонюсеньких кусочка чёрного хлеба, один из которых был слегка помазан маргарином, а может, и сливочным маслом. «Да! От такой пищи точно и мухи с голоду дохнут, и тараканы вешаются!» — подумалось ему, но из чувства уважения он притронулся к нехитрой трапезе. Тогда как эта монашка пронесла мимо него приятно пахнувшую вкуснятину на серебряном подносе, прикрытую сверху металлическим колпаком. Судя по запаху, это был жареный цыплёнок. И лишь краем глаза ему удалось заметить, что на том же подносе стояли, в специальных стаканчиках, пара варёных яичек под майонезом, а в глубокой пиале салатик из свежих огурцов горочкой с укропом, а также ломтики белого хлеба свежей выпечки. А в завершение в изящном графинчике слегка плескалась жидкость, похожая на красное сухое вино. В дверях монашка столкнулась с известным нам семинаристом, который зашёл попрощаться с нашим путником. Борис, с трудом проглотив последнюю картофелину, поблагодарил будущего святого отца от всего своего грешного сердца. Монашка же проворно скрылась в дверном проёме, унося с собой поднос с деликатесами. Грустная констатация факта, что не все мы едины перед нашим Господом Богом! Семинарист, ничуть не смущаясь, поведал, что так вкусно здесь кормят только заезжих попов, но никак не простых смертных. Выйдя на улицу после такого скудного обеда, наш герой почувствовал ещё более жуткий приступ голода и поплёлся восвояси, явно обескураженный таким приёмом, в обход города Кракова. В укромном местечке он сварил последние макароны, те самые, что ему достались после самого первого и чудесного посещения польской церкви. Пришлось также сокрушаться от того, что у него от варшавских трёх булок хлеба остались лишь позеленевшие от плесени крошки.
Бабья гора
Тем временем дорога привела его в горную местность, где кроме молодых картофельных побегов ничего на полях не произрастало вообще. Разве что попадалась колосившаяся рожь с ещё не налившимися злаками. После замечательной, во многих отношениях, клубничной полосы своего пути и солнечных дней наступала голодная «картофельная жизнь». Свинцовые тучи то и дело нависали над головой, выливая на него потоки свежей воды. Уже три дня ему приходилось довольствоваться на завтрак, обед и ужин исключительно молодой картошкой, размером чуть больше гороха, да и то в сыром виде, так как сварить её не представлялось возможным из-за вездесущей сырости. Но всё же наш голодный, продрогший и промокший путник приблизился к государственной границе, за которой была пока что ещё нам братская страна Чехословакия. Во избежание контакта с местными егерями, был выбран единственно верный план штурма известной в регионе и за его пределами Бабьей горы, до которой, если верить дорожному указателю, оставалось всего 5 километров. В народе же её величали Гора Ведьм. Прежде чем продолжить свой путь, Борис, удалившись ненадолго в лес, решил сварить себе на обед молодого картофеля, что у него на этот раз и получилось. Но когда он сытый и довольный вышел из леса, то наткнулся на автомобилиста, который, посвистывая незатейливый мотивчик, стоя у обочины, занимался оправлением своих естественных надобностей. Бравый поляк, внезапно увидев перед собой нечто страшное, сильно испортил свежий воздух и стал неистово креститься слева направо. Чтобы хоть как-то успокоить автомобилиста, Борис чинно перекрестился по православному канону, т. е. наоборот, что вызвало у католика настоящую панику, и он, крича от ужаса: «Магда! Там чёрт не по польску крещится!», побежал, спотыкаясь, к своей машине. Когда машина, резко взяв старт, рванула с места и скрылась за поворотом, Борис, в недоумении почесав затылок, продолжил путь в сторону Лысой горы, которая уже виднелась на горизонте.
Отрадно отметить то, что практически каждый поляк, к которому обращался Борис с тем или иным вопросом, прекрасно говорили на великом и могучем русском языке, и тот дед, что сидел на скамейке около своей мазанки, не стал исключением из правил. Более того, он оказался бывшим соотечественником, который, побывав в плену у фашистов, так и остался жить у одной доброй польки, а теперь, овдовев, коротал свой век в горах в полном одиночестве. Впервые за многие дни своего путешествия Борис увидел своё отражение в зеркале и узнал, что прошло целых две недели с тех пор, как он ринулся в эту авантюру. Дед поведал ему, что курортный городок Завойя, уютно разместившийся у подножия Бабьей горы, славится не только рассказами о нечистой силе, но и о своём постояльце по фамилии Ленин, что когда-то проживал в этих местах. И впервые Борис не только вкусно отобедал у старика, но в беседе с ним уточнил свой план незаконного перехода местной государственной границы. Обойти этот курортный городишко не представлялось возможным, поэтому его можно было только пересечь вдоль оврага, по обе стороны которого расположились весьма солидные жилые постройки. Дедушка чуть было не умолял его остаться и ещё погостить у него, но Борис, отведав настоящего борща, собрался в путь, ибо жаждал следующей ночью штурмовать государственную границу Польши. На дорогу старик насыпал ему пару килограмм местных макарон и дал купюру в сто чешских крон. Этим он до глубины души растрогал нашего героя. Он, не скрывая своих слёз, распрощался со старцем, чтобы больше никогда в своей жизни не увидеться с ним.
Нарушитель государственной границы решил, что поляки в массе своей истинные католики, и, стало быть, их пограничники не станут по ночам шастать около «Чёртовой Горы», и это место будет удачным для пересечения границы. За последние две недели окончательно оправившись от прежних травм, он, будучи в хорошем настроении, подошёл к курортному городишку, и в его воображении советского человека невольно нарисовались: полоса заграждения из колючей проволоки, вооружённые до зубов охранники, натасканные овчарки и прочие страхи. Спустившись на дно оврага, лазутчик для маскировки сплёл себе на голову венок из веток берёзы и стал ползти в сторону видневшихся гор. Оказалось, что этот глубокий овраг был своего рода канализацией для сточных вод этого городка и вдобавок местом сброса бытового мусора. В тот момент, когда путник чуть ли не по колено утопая в чёрной зловонной жиже, пробирался сквозь чащу крапивы, ему на голову сверху кто-то ссыпал несколько вёдер картофельной кожуры и прочих продовольственных отходов. Судя по запахам, которые доносились сверху, там располагался ресторан, и это всё выводило лазутчика из себя. Он чувствовал себя изгоем, а в это самое время поляки и их заграничные гости, сидя в удобных плетёных креслах на просторной веранде, не спеша вкушали всякие алкогольные напитки и беседовали, даже не подозревая про то, что под ними ползёт в сторону государственной границы настоящий советский шпион! Терпения у него хватило ровно до следующего случая, когда на его голову сбросили отходы рыбного производства. Он, забыв про все правила конспирации, взвыл и стал карабкаться наверх, по почти отвесной стене оврага. Несколько раз он съезжал обратно на дно, плюхаясь прямо в сточные воды, но, снова цепляясь за какую-то растительность, измазавшись с ног до головы в чёрной жиже и в красной глине, наконец-то вышел на поверхность. Диким взглядом посмотрев на посетителей рыбного ресторанчика, советский шпион прорычал как приветствие: «Где граница?» На что те, даже не интересуясь: «Сталин — курва чи ни?», единодушно хором ответили: «Ходи просто, пан!» И он, смахнув резким движением со своей головы на землю свой берёзовый венок с костяками запутавшейся в его волосах рыбёшки, неловко потопал в указанном ему направлении.
Борис шёл прямо по центральной улице живописного городка, оставляя на чистом асфальте мокрые следы неопределённого цвета. На удивление, даже польский полицейский, шедший ему на встречу, невольно отвёл взгляд в сторону. Город остался у него за спиной, и лазутчик, пройдя через не очень широкое польское поле, уткнулся носом в стену многовекового хвойного леса. Потом он ещё долго всматривался в вершину Лысой горы, которую ему предстояло штурмовать, и, не найдя ни одной тропинки, ринулся напропалую через бурелом. Солнце ушло спать, и его последние лучи вообще не проникали сквозь кроны вековых сосен. Пришла ночь, но лазутчик, словно одержимый, карабкался в кромешной темноте на ощупь куда-то вверх. Оттуда до него доносились странные звуки, похожие на удары шаманского бубна, а когда тот на время стихал, отчётливо был слышен женский визг и мужской хохот. «Шабаш!» — подумалось ему, и в ту секунду это была последняя мысль, что посетила его сознание, так как неожиданно для себя покатился кубарем вниз. Как полагается в таких случаях, в голове пронеслись воспоминания прошлой жизни, а потом последовал удар обо что-то твёрдое, и, почувствовав сильную боль в области живота, он потерял сознание.
Польская граница
Раннее утро известило его из долины пением петухов, и он долгое время приходил в себя, как после тяжёлого сна. Очнувшись окончательно, он увидел под собой пропасть и себя в форме буквы «Г» на толстенном стволе покосившейся сосны, что ещё цеплялась корнями за жизнь. Солнце поднималось всё выше и выше, и его лучи наконец стали пробиваться сквозь пышные кроны сосен. Восхождение было продолжено, и через несколько часов отчаянной борьбы он расписался камнем на польском орле, что «парил» в пространстве с широко распростёртыми крыльями благодаря пограничному столбу, и поспешил вниз… в Словакию. Радовало то, что с той стороны спуск был не так крут, и вскоре он вышел на вполне просторную тропинку. Был солнечный день, и чтобы хоть как-то утолить голод, он стал жевать сухие макароны, запивая их чистой родниковой водой. Величественная красота гор, четкие очертания скал, выступавшие из гигантских холмов, покрытых вековыми соснами, — всё это на голубом фоне бескрайнего неба, по которому бежали куда-то «облака — белогривые лошадки», и плыли «кораблики на белых парусах». Восхитительное зрелище должно было, непременно, настроить его на поэтический лад или привести к размышлениям о Вечности, если бы всё это время, пока он плутал по горным извилистым дорогам, его не преследовало неистребимое чувство сильного голода. Соловья баснями не кормят, но он уже несколько раз сам себя останавливал от соблазна развести огонь и сварить макароны в котелке, ибо не хотелось привлекать к себе внимание посторонних глаз.
Внезапно ему навстречу из тумана выплыл городишко с деревянными халупами, вперемешку с панельными строениями времён местного застоя. Имя этому «шедевру» социалистического зодчества было Его превосходительство господин Дольни-Кубин. Путник отоварился в местном магазине, разменяв свою сотню крон на словацкие макароны, и ради любопытства взял бутылочку лимонада, по цвету похожего на наш «Тархун», со странным названием «Киви». Так вот она какая, Словакия! Несколько дней шли непрерывно дожди, и он тупо отмеривал очередные километры по горной извилистой дороге, которая каким-то чудом была проложена в этих узких долинах, а порою и просто прорубленная в отвесных скалах. Наш путник пытался вообще ни о чём не думать и даже никого не вспоминать, дабы не травить свою израненную душу. На последнем издыхании взобравшись на очередной перевал, он обернулся, чтобы бросить взгляд назад, и невольно залюбовался величием седых гор, округлые верхушки которых были покрыты, как ватой, седыми облаками. Тогда как просторна дорога, по которой он шёл, с высоты птичьего полёта казалась ему тоненькой светлой ленточкой на общем тёмном фоне горного массива. Это зрелище также чем-то напоминало ему стадо вечно спешащих бизонов, высокие холки которых были покрыты мехом зеленого цвета. Тогда как на самом деле эта пышная шерсть на их спинах была вековым лесом, что на данный момент окружал нашего путника непроходимым частоколом, не оставляя ему никакой возможности куда-либо свернуть с однажды выбранного пути! Возвращаться назад не было никакого смысла, и, вглядываясь в польскую карту дорог, на которой всё ещё был этот жуткий кусочек словацких Карпат, он мысленно приближал тот светлый день, когда он спустится с гор на ровную местность. Почему-то ему казалось, что это будет обязательно ясный солнечный денёк, и под щебетание с пересвистом местных птах он заберётся в чужой огород с тщательно возделанными грядками, где отведёт свою душу поеданием сладкой моркови, а если счастье перепадёт, то ещё и нарвёт себе на дорогу полный рюкзак диво пахнущих огурцов.
Наши!
На третий день, проведённый в холодных горах, к ночи он услышал обрывки русской речи и даже подумал, что теряет разум, но по мере того как стала приближаться к нему яркая точка света, он явно услышал столь ему знакомое с детства «Твою мать!». Совершенно неожиданно ему открылась небольшая поляна, на которой сидели у костра, как братья-месяцы, наши русские мужики. Неподалёку от них полукругом выстроились несколько советских фур марки КамАЗ. Как в кино, ему захотелось крикнуть: «Наши!» — но будто комок застрял в горле, что и не позволило ему излить охватившую его радость. Неимоверным внутренним усилием духа он, взяв себя в руки, не спеша и не делая резких движений, приблизился к людям. В воздухе чувствовался витающий божественный запах разогретой тушёнки. Русские дальнобойщики, совершенно не удивившись появлению ночного гостя, пригласили его к костру. Посыпались вопросы: кто? зачем? откуда и куда? После чего они дружно пришли к выводу, что путешествие нашего героя — это безумство чистой воды! Один из мужиков даже предложил подвести его обратно, прямо к советской границе. Другой дал ему открытую банку с камбалой в томатном соусе, а кто-то и половину булки хлеба, за что ночной гость был им всем очень благодарен.
После ужина Борис поспешил с ними расстаться и продолжить путь, как вдруг кто-то из них его окликнул: «Постой! Вот тебе средство передвижения. Думал, домой привезу и отремонтирую, но тебе нужнее!» Сказав это, мужик выкатил ему из темноты древнего вида велосипед и вдогонку добавил: «Заднему тормозу хана пришла, но зато передний в рабочем состоянии, и важно, чтобы ты особо не разгонялся, притормаживая на спусках, а то и через руль вперёд вылететь можно». Этот велосипед был явно доисторической модели или музейный экспонат: педали этого чудища едва вращались, и его ржавая цепь издавала не скрип, а пронзительно душераздирающие вопли. В любом случае это подарок был лучше, чем ничего, и ещё мог послужить в роли самоката, на котором можно будет скатываться с гор. Да и рюкзак можно было на нём транспортировать, ибо от его брезентовых лямок плечи, как и ноги, тоже были стёрты в кровь. Так, новоиспечённый велогонщик, оседлав конька-горбунка, понёсся верхом стремительно вниз в кромешную тьму, навстречу своей судьбе! Он гнал велосипед всю ночь, почти без остановок, только иногда ему приходилось затаскивать своё транспортное средство на очередной бугорок, чтобы вновь лететь сломя голову вниз. Благо, была ночь, и почти не было ни одной встречной машины. Горная дорога была достаточно узкой, чтобы он смог вовремя разминуться с большегрузным автотранспортом!
Утро он встретил около населённого пункта «Банска-Бистрица» и, увидев первый дорожный указатель на Братиславу, несказанно обрадовался! Проклятые горы остались у него где-то далеко за спиной, а в шинах колёс уже почти не осталось воздуха, и ещё какое-то время на умирающем велосипеде можно было везти поклажу, но не больше! Около дороги путник заметил несколько старых деревьев и, приблизившись к ним, рассмотрел на ветках странные ягоды, которые показались ему знакомыми. Это была самая настоящая черешня, и он, словно медведь, стал тщательно обирать ветку за веткой. С дороги послышались пронзительные автомобильные гудки — это знакомые дальнобойщики, заметив его в кроне облезлого дерева, прощались с ним, направляя свои фуры в сторону города Львова. Всё как в песне: «Дан приказ ему на Запад, им в другую сторону…». Мысленно попрощавшись с ними и тщательно подъев черешневые деревья, да так, что на их ветках ни одной ягодки не осталось, он осторожно спустился на землю.
На Братиславу
На этом месте польская карта дорог уже закончилась, но стрелка на Братиславу чётко указывала ему верный путь, и, уже не боясь заблудиться, он уверенно зашагал в указанном направлении по довольно неплохой дороге, сгрузив всю свою поклажу на старый велосипед. Порой казалось, что во встречных селах велосипед скрипел всё сильней и сильней, поэтому на подходе к Братиславе с ним пришлось распрощаться, дабы не привлечь внимание местных стражей порядка. Войдя в большой город, путник был удивлён убогости столицы Словакии с её неухоженными улицами, облезлыми фасадами зданий и каких-то неказистых строений. Для полноты картины ему показалось, что не хватало только жирных свиней, купающихся в глубоких лужах. С грехом пополам добравшись до берега реки с поэтическим названием Дунай, наш путник был приятно удивлён несметным количествам пивных точек, разбросанных вдоль набережной, по которой мирно прогуливались местные граждане. Они время от времени останавливались, чтобы пропустить увесистую кружечку чёрного или светлого пива. В кармане Бориса предательски брякнули последние медяки, а желудок завыл сильнее, чем у собаки Павлов при виде горящей лампочки. «Пить или не пить? Вот в чём вопрос!» — невольно подумалось ему, и, недолго ломая голову, наш Гамлет потратил всю свою наличность на две кружки пива, стоимостью по десять крон каждая. Не отходя далеко от ларька, он чинно присел на облезлую скамеечку и запустил свой облупленный нос в благодатную пену. Божественный напиток слегка ударил по мозгам голодного человека, и он понял, что жизнь не так уж и плоха, если к ней приглядеться! Но здесь на его пути встала серьёзная преграда в виде полноводной реки, толпы пограничников на мосту через неё и отсутствие карты, но какая-то неведомая сила направила его взгляд на огромный плакат с планом Братиславы и прилегающими к нему окрестностями. В результате чего выяснилось, что главное препятствие на его пути, река Дунай, приходит откуда-то из Австрии в районе Братиславы, тогда как в десяти километрах выше города граница между сопредельными государствами проходит по его притоку. Наш лазутчик не стал долго задерживаться на месте и немедленно навострил свои лыжи в нужном направлении.
Поутру он вошёл в приграничное село Дубравка и, усевшись около местной церкви, стал перебинтовывать свои потёртые ноги, на которых, казалось бы, не осталось живого места, а местами воспаление даже вызывало некоторое опасение. Кто-то заслонил ему солнце, и, подняв голову, Борис увидел мужика в сером костюмчике, на лацкане которого красовался маленький серебряный крестик. Можно было сделать скоропалительное умозаключение, что пред ним предстал пусть не сам Господь Бог, но один из его представителей на этой бренной Земле. И этот мужик с крестиком, приятной физиономии в очках, придающих ему ещё больше значимости, на чисто русском языке, как будто у путника на лбу было написано: «Я — русский», с сочувственными нотками в голосе поинтересовался: «Что, товарищ, ножки болят?» Что можно было ответить такому культурному человеку? И наш товарищ таким же сочувственным голосом держал ответ: «Да, товарищ-батюшка, обувь моя совсем износилась». Поп без лишних слов, задушевно и просто сказал: «Давай, товарищ, пойдём обедать, а уж после решим твою проблему!» Конечно, от попа можно было всякого словоблудства ожидать, но этот полностью обезоружил своего оппонента. Поп явно внушал ему доверие, и по дороге он объяснил своему гостю, что они идут в монастырь, нынче возвращённый церкви, где сейчас ведутся работы по отделке, а он является его настоятелем. Они зашли в одну из комнат, довольно просторную и хорошо освещённую естественным светом, где за длинным дубовым столом их поджидала очень приятной внешности пухлая рыжеволосая женщина лет сорока и двое детей-подростков обоих полов, то есть девочка и мальчик, похожие скорее на попа, чем на его сестру. Если верить батюшке, то это была его сестра и племянники, навестившие его по случаю какого-то праздника. Посуда на длинном монастырском столе была простая, из красной глины, но зато обед был шикарным! И супец с галушками мог запомниться на всю оставшуюся жизнь, как, впрочем, и всё остальное, что в этот благодатный день Господь им послал. Детишки засыпали его вопросами о сибирских медведях, о лютых морозах и о всякой всячине, которые батюшка исправно переводил, тогда как попадья почему-то, тяжело вздыхая, роняла горькие слёзы. Особенно забавно она выпучивала глаза, подчёркивая своё несказанное удивление всему услышанному. После обеда доброжелательная хозяйка приготовила гостю шикарную ванну, и погрузить своё израненное тело в такую благость было несказанным удовольствием. Пока гость всё ещё плескался в горячей воде, попадья незаметно принесла ему две новые хлопчатобумажные майки и широкие спортивные трусы, которые обычно надевают боксёры, выходя на ринг, и шикарные сандалии большого размера. В Европе было модно в таких длинных трусах выгуливаться на пляже! Благодаря судьбе и этим людям, он оказался помытым, побритым, да ещё и по последней моде вкованным! Оставалось решить вопрос с ногами, и хозяйка принесла несколько валиков белоснежных бинтов, флакон с йодом и ещё какую-то белую присыпку и лично занялась ногами нашего бедолаги. А он сидел на удобном мягком стуле и буквально тащился от того, что его окружили такой заботой, вниманием и состраданьем, уж больно горестно женщина всхлипывала, утирая каждый раз очередную непрошеную слезу. И вот он, весь в бинтах, в новой футболке, в просторных панталонах, перебинтованный, да ещё в удобных, приятно поскрипывающих сандалиях, наконец-то стал похожим на цивилизованного человека. Для полного счастья ему не хватало лишь карты дорог сопредельных европейских государств, и за ней они вместе с батюшкой отправились в книжный магазин, что оказался на этой же центральной площади столь гостеприимного словацкого городка.
Зайдя в книжный магазин, батюшка представил своего гостя двум молоденьким продавщицам, а те в свою очередь как-то по-своему стали рассматривать молодого покупателя, не скрывая своего любопытства. Батюшка, ехидно улыбнувшись, предложил своему попутчику купить книгу, на которой было написано латиницей: «Теория секса», на что путник, глубоко вздохнув, ответил: «С теорией у меня всё в порядке и если нуждаюсь, то только в практике!» Батюшка, едва сдерживая удушье от смеха, перевёл его ответ милым словачкам, после чего последовал непрерывный взрыв смеха! Наконец, с грехом пополам, был найден шикарный «Атлас дорог Европы», стоимостью в сто местных крон. Настоятель монастыря стал настойчиво упрашивать своего гостя остаться при монастыре, погостить, поправить здоровье и потом решиться идти дальше, но тот, внимательно выслушав веские аргументы святого отца, ответил коротко: «Только вперёд!» Надо отдать должное священнику за то, что он не стал особо настаивать на своём предложении и обратился с расспросами к проходившим мимо парням, то и дело показывая рукой на своего гостя и со свойственным ему терпением выслушивая их сбивчивые рекомендации. Затем он, открыв в атласе дорог нужную ему страницу, указательным пальцем ткнул в то место, где, по мнению местных тимуровцев, можно легко уйти в Австрию. Расставание было до глубины души трогательным для обеих сторон, и святой отец, всхлипнув на дорожку, достал из кармана две ассигнации по сто крон и две вторые сотни, которые Борису были в новинку. Служитель бога, видя замешательство на лице блудного сына, улыбнувшись, сказал: «Это австрийские шиллинги. Тебе они пригодятся». Искренне поблагодарив своего благодетеля, блудный сын пошёл в Австрию, по дороге заглянув в местный магазин, чтобы отоваривать там свои чешские кроны.
Граница Чехословакии
По дороге к границе путник где-то сбился с пути и, выйдя на хорошую дорогу, очень поздно заметил то, что уткнулся в опущенный шлагбаум КПП местной пограничной заставы, но в деревянной будке часового почему-то не оказалось. И недолго думая, наш лазутчик, прогнувшись под шлагбаумом, пересёк ту самую заветную черту и двинулся в сторону речки, что была видна в свете пурпура уходящего солнца. Первая сотня метров далась ему тяжело, и хотелось перейти на быстрый шаг, но какое-то шестое чувство советовало не торопиться. За своей спиной он услышал частую дробь от каблуков с металлическими набойками. Должно быть, это и был часовой, возвращающийся из временной отлучки на вверенный ему пост. До путника донёсся столь знакомый ему из прошлой жизни противный лязг передёргивания затвора автомата. Невольно подумалось: «Будет кричать или сразу выстрелит?» К горлу подкатил комок горечи, и противно заныло в солнечном сплетении. Ни крика, ни выстрела почему-то не последовало; пока пограничная застава не скрылась за первым поворотом, лазутчик ощущал своим затылком на себе этот пристальный взгляд. Быть может, часовой не поднял тревогу из страха засветить самовольное оставление вверенного ему поста, а может быть, просто был хорошим человеком, и ему не хотелось портить себе такой прекрасный июльский вечер поимкой очередного перебежчика.
Солнце уже скрылось за горизонтом, а молодая луна затерялась за тучами, и вдруг стало так темно, что хоть глаз выколи, и дорога сузилась до ширины тропинки, а потом и вовсе пропала, а путник уткнулся в непролазную топь. Ему казалось, что река, которую он видел с бугра пограничного КПП, совсем была рядом, но дорогу к ней преградило болото. Он уже оказался по пояс в дурно пахнувшей жиже, которая стала засасывать его. Положение ухудшал тяжёлый рюкзак, который помимо пяти килограммов макарон и одежды, добротно сложенной в целлофановые пакеты, стал принимать ещё и смертельную влагу. Ему удалось скинуть с себя ношу и достать оттуда резиновую подушку, которую он стал быстро надувать, тогда как рюкзак благодаря воздуху, что был в целлофановых мешках, болтался на воде как пузырёк. Паники не было, и поэтому ему удалось переместить всю тяжесть своего тела на эту спасительную подушку и вытащить ноги из тины. Выбравшись на берег и притянув при помощи ветки плавающий по поверхности болота рюкзак, лазутчик решил идти в обход болота, часто спотыкаясь и падая в кромешной тьме. Неожиданно вышла луна из-за туч, и перед ним открылась серебристая речная гладь. Недолго думая, он поплыл в Австрию, толкая впереди себя рюкзак с заветным грузом, привязанным к надувной спасительной подушке. Форсирование реки прошло удачно, без каких-либо помех, благо течение этого притока великого Дуная было не таким уж сильным. На другом берегу его поджидала насыпная дамба, и ему пришлось немало покувыркаться, прежде чем он смог вместе со своим рюкзаком вскарабкаться по её скользкой поверхности.
Австрия
Едва выбравшись из воды на берег и достав одежду из пакетов, Борис не успел сделать и нескольких сотен метров к дороге, как его осветило светом автомобильных фар. Из легковой машины, с направленными на него фарами, горящими дальним светом и с включенной оранжевой мигалкой, но без сирены, в полной убийственной тишине, с обеих сторон из шикарной машины торжественно вышли двое поджарых полицейских в красивых униформах, приблизительно одного возраста, блондинистые арийцы. «Быть может, это те самые, из инкубатора Гиммлера», — подумалось ему. Вызывало подозрение ещё и то, что оба легавые улыбались ему, как старому другу. Один из них произнёс: «Добрый дАнь, камарад!» Элегантно, словно заправский портье, он открыл перед нарушителем государственной границы заднюю дверцу «Фольксвагена», взяв из рук «дорогого гостя с Востока» его мокрый рюкзак, отнёс его в багажник. Расположившись удобно в мягком кресле, Борис неожиданно почувствовал себя хорошо. «Вот она какая, цивилизация!» — с восхищением подумал он, ибо его совершенно не страшили эти конвоиры, но было обидно так сразу попасться, сделав первые шаги в этот мир вечно «загнивающего капитализма».
Машина почти бесшумно тронулась с места и, набирая скорость без всякой тряски, куда-то стремительно помчалась, а за окном мелькали в неоновом свете шикарные особняки, вперемешку с рекламными плакатами. Полицейские молчали, а водитель, то и дело поглядывая на узника в зеркало заднего вида, всё время ему улыбался. Борису вдруг подумалось: «Видимо, их деды с такой же доброй улыбкой расстреливали наших партизан». Ехали долго, минут сорок, наконец-то машина так же бесшумно въехала на улицу какого-то городка, и путник смог заметить на въезде дорожный указатель с белой стрелкой и надписью: «Wien — 10 км», но как переводится название города, он ещё не знал. Полицейская машина плавно остановилась около здания, на котором красовалась табличка: «Азюль политик», и что означало это самое «азюль», путешественник ещё не ведал, но зато слово «политик» ему вроде бы было понятно. Полицейский, что занимал место справа от водителя, проворно выскочил из машины наружу, и так же элегантно открыв дверцу перед своим узником. Потом во всё той же манере он показал ему вытянутой рукой на дверь этого мрачноватого здания явно довоенной постройки, со слегка облупившимся фасадом, выкрашенным когда-то в мышиный серый цвет. Должно быть, куда-то спеша, он быстро принёс рюкзак и, всё так же услужливо улыбаясь, выдавил из себя: «Мужик, это твой хата». Пока узник пытался хоть что-то понять, дверца машины за спиной резко хлопнула, как выстрел из пистолета, и полицейская иномарка, прорычав, словно чёрная пантера по имени Багира, умчалась прочь, на охоту за очередным буйволом. А удивлённый политический беженец остался один на один перед закрытой дверью мрачного здания, в зашторенных окнах которого нигде не мелькало даже намёка на то, что кто-то там его ждал. Потоптавшись немного на месте и не решившись постучаться в дверь, беженец пошёл туда, куда ему указывала стрелка дорожного указателя, и слово «Виен» тогда ему тоже ничего не говорило.
Вена
Через несколько часов пути, в розовых лучах богини Авроры, путник подошёл к населённому пункту, обозначенному на карте как «Wien». Город ему понравился своим убранством, и почти каждое здание в нём было, по сути, произведением зодчего искусства. Сплошная картина маслом, и вообще у него стало создаваться впечатление, что он забрёл в какой-то гигантский музей под открытым небом, где можно было часами стоять, разинув рот, у каждого экспоната! Для полноты сюжета стоит сказать о многих группах низкорослых туристов с раскосыми глазами, что напоминали юркие стайки степных тушканчиков. «Япошки!» — подумалось ему, но вместо того, чтобы восхищаться вместе с ними достижениями человеческого гения, путник думал лишь о том, «как поскорей вырваться прочь из этой золотой клетки». Ведь на природе он мог, уединившись в каком-то ближайшем леске, развести костер и приготовить чешские макароны. Каким-то чудом сохраняя свой рассудок, Борис прошёл мимо очередной лавки, увешенной копчёностями в виде колбас и свиных окороков, и не удержался, чтобы не сорвать себе одну из копчёностей. Усевшись поудобнее на лавочку в сквере, где так убийственно пахло жареным мясом, он, поглощая наивкуснейшую салями, стал изучать карту Австрии, чтобы найти на ней этот злополучный город Виен. И только тут до него дошло, что «этот злополучный Виен» и есть та самая Вена, город короля вальсов — Иоганна Штрауса! Чисто на эмоциях Борис, обращаясь к первому прохожему, попавшемуся ему на пути, крикнул: «Товарищ, я в Вене!» — но почему-то австриец не разделил его радости и лишь шарахнулся от него в сторону как чёрт от ладана. Целый день наш турист пробегал по Вене, словно зверь в лабиринте, в поиске выхода из него, совершенно не представляя, где он находится. Если верить карте, то в Австрии оказалось всего два крупных горда: Вена и Граз, и эти два пункта, «В» и «Г», соединяла жирная полоса дороги. Вдруг до него донёсся странный гул пробегающих над ним автомобилей, и, задрав голову вверх, Борис увидел ту самую дорогу жизни, которая выведет его прочь из этого красивого города. Недолго думая, он стал карабкаться наверх по насыпи и уже через несколько мгновений оказался на широченной магистрали, залитой ярким светом, исходящим от фонарей, несущихся на бешеной скорости шикарных иномарок, вперемежку с длинными фурами, борта которых были испещрены всякого рода рекламой продукции местного общества потребления. Машины неслись как минимум в четыре ряда, сплошным потоком. Конечно, идти вдоль такой дороги было опасно, учитывая то обстоятельство, что тебя обгоняет на скорости невероятное количество скоростных иномарок, но его мучения не продолжились долго. Внезапно перед ним появился переливающийся лампочками, словно НЛО, местный полицейский луноход, и ему навстречу уже шла пара худощавых служителей порядка, высоченного роста и тоже блондинистых на вид, должно быть, клоны тех, с кем ему доводилось уже встречаться. «Из пробирок лаборатории Гиммлера!» — снова подумалось ему. Эти «ребята-акробаты» с суровым выражением лица и без лишних реверансов потребовали: «Аусвайс!» — и видя то, что их оппонент явно не врубается, произнесли хором магическое «Паспо-о-орт!». Ему вспомнилась песенка про цыплёнка: «Паспорта нету — садись в карету!». Мозг стал лихорадочно пытаться ответить на вопрос русского критика Николая Чернышевского: «Что делать?». И не найдя ничего умного, наш нарушитель дорожного движения пошёл путём безумия, для чего, расплывшись в широкой улыбке, он выразил им свою несказанную радость, словно узник концлагеря «Дахау» при виде своих советских освободителей. Его молчаливая любезность ввела стражей порядка в явное замешательство, и их мозговые компьютеры дали сбой в программе. Эти «роботы» стали долго соображать, как им себя вести по отношению к этому улыбчивому балбесу, который к тому же, судя по его нечленораздельным звукам, вырывавшимся изо рта, мог оказаться ещё и глухонемым! Недаром в американских фильмах часто звучит знаменитое обращение: «Храните молчание, ибо всё, что вами сказано, может обратиться против вас!» Ему подумалось: «Надо дать им на лапу!» — и, достав из кармана местные деньги, он дрожащей рукой протянул блондинистым эсэсовцам, что вызвало ещё большее замешательство в их непутёвых головах. Один из них, видимо старший по званию, указал в сторону светящегося города, произнёс резко: «Вэк!!!» — что в переводе видимо означало: «Канай отсюда». И не дожидаясь дополнительных указаний, нарушитель лихо сиганул через барьер, но запнувшись, кубарем скатился вниз с крутой насыпи, едва не сломав себе шею. Благо, что на пути ему на этот раз не попалось никакого препятствия, и он выкатился на обычную пустынную дорогу. Он встал вначале на четвереньки, а потом, окончательно приняв вертикальное положение, поплёлся по слабоосвещённой улице, что шла параллельно с автострадой, и уже через каких-то полчаса он оказался вне города. Внезапно увидев пред собой заветный дорожный указатель «Граз», он несказанно обрадовался. Но куда ни ступала нога нашего путешественника, повсюду его сопровождала цивилизация в лице милых деревушек и хуторков, вылизанных просто до безобразия, крутых иномарок, броских витрин продовольственных и промтоварных магазинов, ухоженных полей и откормленных коров, мирно пасущихся на сочных лужайках. Главной проблемой для него было то, что он нигде не мог спокойно уединиться, чтобы развести костёр, приготовить себе пищу и спокойно отдохнуть, ибо куда бы ни бросался его голодный взгляд, то всюду он натыкался на вывеску: «Приват», т. е. «Частная собственность». А тут ещё и холодные дожди снова зарядили, что не позволяло ему отыскать сухих дровишек в лесу.
Что немцу «гуд», то русскому «капут»
Путник проходил мимо очередного хутора и заметил одиноко стоящую яблоньку, среди шикарного газона с недавно подстриженной травкой. В истории про древнеримских легионеров сказано, что они ставили военный лагерь вокруг яблонь, а уходя, оставляли на ветках столько же яблок, сколько было до их прихода, что свидетельствовало о наличии строгой дисциплины в их рядах! На яблоньке уже зрели довольно увесистые плоды, и голодный человек ползком пересёк это со всех сторон простреливаемое австрийское поле, не ожидая того, что с чердачного окна его уже взял на мушку альпийский стрелок. Цель была достигнута, и к огромной радости специалист по пересечению открытой местности констатировал наличие сбитых ветром плодов. К тому же опавшие яблоки оказались более зрелыми, чем те, что остались висеть на ветках дерева. Стоило ему собрать какую-то несчастную дюжину подпорченных фруктов, как за его спиной раздалось, как в кино: «Хёндэ хох!» Стоя на четвереньках и медленно подняв голову, он уткнулся в реальное дуло австрийского карабина, смотревшего на него своим черным, немигающим взглядом. Далее последовала команда, известная ещё с уроков немецкого языка: «Ауфштейн!», т. е. «Встать!». Далее местный холёный, средней упитанности, бюргер, угрожая огнестрельным оружием, потребовал что-то от нашего героя, похожего на узника местного концлагеря «Дахау» и, указывая ему стволом путь в сторону ухоженного хутора, добавил: «Шнель». На что альпийский пленник невольно процедил сквозь зубы: «Русские не сдаются!» Это произвело на бюргера странное впечатление, и он опустил дуло карабина, а потом, улыбнувшись своему альпийскому пленнику, более загадочно, чем сама Джоконда, произнёс: «ТоварЫщ!» Конечно, хотелось ему сказать: «Тамбовский волк тебе товарищ», — но узник промолчал, чтобы не провоцировать приветливо улыбающегося конвоира на международный скандал. Внезапно бюргер хлопнул своего пленника по плечу, как старого знакомого, и почти без акцента произнёс: «Кушать хочешь?» Во дворе, покрытом мелкой щебёнкой, для советского гостя накрыли стол, за которым на старинном стуле ручной резьбы по дереву восседал какой-то столетний дед, опрятно одетый и до синевы выбритый. Австрийский старец вдруг заговорил со своим гостем на русском языке, почти как тот эстонец: «Садись, товарЫщ, будем кЮшать!» Всякого можно было ожидать от этих австрийцев, но только не этого. Честно сказать, обед был довольно скудный: жиденький протёртый супчик, картофель в мундирах, мелко нарезанная квашеная капуста, похожая на всю ту же рисовую лапшу, и крохотный кусочек свинины. Благо, что хлеба было вдоволь — целый австрийский каравай, словно из русской печки. Дед, обратившись к своему гостю на русском, представился майором Вермахта, которому посчастливилось выжить, попав в плен под Сталинградом и провести пятнадцать лет в советском концлагере, где-то под Воркутой. Всё как бы стало на свои места, и вот уже можно было понять причину такой любви, этих австрияков, к великому и могучему языку, на котором разговаривал с лёгким грузинским акцентом сам товарищ Сталин Иосиф Виссарионович! Видимо вдоволь наговорившись, дед вежливо попросил у толстой рыжей австриячки, что находилась неподалёку, пива. Борис, не задумываясь, проглотив содержимое красивой глиняной кружки, потребовал: «Ещё!» — и судя по тому, как быстро принесли ему ещё две кружки, покрытые пышной пеной, стало ясно, что после пятнадцати лет, проведённых под Воркутой, этот отставной майор привил своим домочадцам любовь не только к русскому языку, но и к сталинскому порядку. Вдогонку им принесли пару тёмных бутылочек с названием «Бьер», и, чисто логическим путём, наш путник пришёл к умозаключению, что доброе пиво на розлив уже кончилось, и им придётся догоняться этим консервантом. Отбросив в разговоре своё тяжёлое историческое прошлое, дед, будучи в хорошем расположении духа, заговорил о политике, сообщив своему собеседнику, что: «Горби — гуд». На что его русский собеседник выдал в ответ: «Что немцу «гуд», то русскому «капут», — и подытожил на немецком языке: — Горби ист… шлехт, т. е. «редиска» (совсем плохой человек)». Узрев недоумение в глазах пьяного австрийца, он стал на пустой бутылке из-под пива нервно объяснять недобитому фашисту то, что «горбатая перестройка» — это попытка стравить газы. «А теперь Горбачёв, теряя контроль над печально сложившейся ситуацией, пытается снова заткнуть горлышко бутылки пробкой, из которого хлещет пена. Тогда как Ельцин Борис в свою очередь подогревает ситуацию, и скоро СССР-у… бум!» Внезапно дедок, утратив интерес к беседе, чуть было не клюнул носом в тарелку, но появившаяся, как бы ниоткуда, толстая невестка удержала тестя за плечи. Пришло время прощаться, и австрийский бюргер, провожая слегка пьяного гостя к дороге, дал ему на прощание целую пачку мятных конфет и позволил забрать опавшие яблоки. Пьяный путник, покачиваясь, пошёл куда-то вверх, и так как дорога всё время только повышала свой градус наклона, становилось ясно, что впереди начинались те самые Альпы, через которые перешёл со своими чудо-богатырями великий Суворов! Несколько раз проезжающие мимо него полицейских машины весело сигналили ему, как своему старому знакомому. Моросил освежающий дождик, но до поры до времени; выпитое пиво позволяло ощущать себя хорошо, и ему невольно подумалось: «Как хорошо, что когда-то этого австрияка товарищ Сталин так долго промурыжил в своём ГУЛАГ-е».
Альпы
Горы — они и в Африке… горы! Разве что по сравнению со Словакией эти горы были гораздо круче и менее приветливыми. Если те возвышенности можно было сравнить со стадом убегающих бизонов, то тут вообще никакой романтики на ум не приходило. Даже встречающиеся на его пути деревушки не вызывали у него никакой радости. Местные церкви, как правило, стояли с отрытыми дверьми, но в них никогда не было никакой жизни: ни служителя культа, ни подношений Господу Богу, и эта пустота также не вызывала никакого религиозного экстаза! На небольших полях, встречавшихся по пути, кроме лука и побегов ржи ничего больше не росло, и приходилось с горя вгрызаться зубами в очередную головку альпийского свежего лука и заедать её тщательно пережёванными сырыми чехословацкими макаронами. Порой ему казалось, что надо просто прыгнуть в бездну, но какое-то седьмое чувство вселяло надежду на то, что эти проклятые Альпы скоро закончатся. И путник, взбираясь по извилистой дороге куда-то всё выше и выше, мог уже наблюдать сверху за облаками, образующими пушистый ковёр у его ног, на который он так и не отважился ступить ногой. Холод и голод на этот раз ощущались на все сто процентов, и хвалёные чешские сандалии совсем развалились. Пришлось обмотать их пластиковыми пакетами и самому спрятаться под таким же большим кульком, который когда-то служил укрытием для мотоцикла. Внезапно мелко моросящий дождь перешёл в сильный ливень, и поток воды, сбегавший по дороге куда-то вниз, стал настолько угрожающим, что путник был вынужден какое-то время идти по каменному бордюру. Хотя бордюр и был на полметра выше дороги, но вода уже стала жадно облизывать его кромку. Казалось, ещё мгновение и можно будет прощаться с жизнью, но вдруг, как свет в конце тоннеля, в этом совершенно безлюдном месте он отчётливо разглядел очертания дома. Подбежав к своему убежищу, путник так и не отважился постучать в дверь и решил просто укрыться под навесом высокого крыльца. Вдруг тяжёлая деревянная дверь открылась, и на него пахнуло теплом и едой! В просвете появилась толстая рыжая австрийка средних лет, быть может, сестра-близнец той самой толстухи, что ещё не так давно подносила пиво на хуторе. Крупная хозяйка дома, совершенно молча, буквально загребла за шкирку своею пухлою рукой нежданного гостя, как какого-то промокшего помойного кота, и втащила внутрь вполне приличных апартаментов. За стеной бушевала стихия, а тут тишина, покой и уют. Да ещё, как по заказу, накрытый стол, покрытый белой скатертью. Время было вечернее, из комнаты в зал вышла молодая рыжая австрийка, чем-то напоминавшая хозяйку дома, и такой же худосочный рыжий австрияк. Можно было предположить, что эта молодая пара навестила тёщу своим визитом, проживающую где-то отшельницей в горах. Впервые в своей жизни наш путник находился внутри настоящего европейского жилья со всеми удобствами! Потрескивали поленья в застеклённом камине, стояла дорогая мягкая мебель, на столе много сыра и хлеба в фарфоровых тарелках. К сожалению, знания немецкого языка были недостаточны, чтобы вообще о чём-то говорить, и лишь благодаря атласу дорог удалось, с грехом пополам, показать этим рыжеволосым хозяевам уже проделанный путь и наконец выяснить то место, куда ему удалось забрести. Согласно карте большего масштаба, что принесла хозяйка дома, всё самое страшное уже оказалось позади. Впереди его ждало плоскогорье с озёрами, и через каких-то пару сотен километров та самая солнечная Италия, куда он так стремился попасть. К сожалению, при всём желании, много съесть у оголодавшего путника не получалось, ибо глазами можно было проглотить всё, что он видел на столе, но явно скукожившийся желудок ничего лишнего принимать не хотел. От горечи хотелось заплакать, но на него продолжали смотреть три пары улыбчивых зелёных глаз. Ливень за окном стих, путник поспешил убраться прочь, и всё, что осталось из съестного на столе, всепонимающая заботливая австрийка собрала ему в пакет. Через сотню метров он набрёл на крепкое бревенчатое строение, и как выяснилось утром, это была местная автобусная остановка, в углу которой в пластиковых пакетах были сложены вполне добротные вещи. Закутавшись в них, он наконец-то за последние две недели смог уснуть. Он спал, не слыша и не чувствуя дождя, что так его доставал в последнее время. На следующий же день жизнь стала радикально налаживаться. Борис, хорошо выспавшись и прихватив пару тёплых рубашек, которые могли согреть его от жуткого альпийского холода, впервые пошёл по равнине дальше. По дороге купил пачку «Мальборо» и шесть банок дешёвого пива, он позволил себе слегка расслабиться. Солнце светило на голубом небе, и не было ни одной тучки. Ему то и дело стали попадаться курортные места, которые он каждый раз старался поскорее обойти, чтобы не искушать судьбу и не завидовать образу жизни этого «Дикого Запада». Ведь остановись он тут хоть на один денёк, то сразу бы попал в разряд бомжей, а так он был просто путешественником! Последние дни в Австрии ничем выдающимся не были отмечены, и сегодня рассказами о курортных местах никого уже и не удивишь. Снова пришло время, когда встал вопрос о нелегальном пересечении очередной государственной границы. Ситуация ухудшалась тем, что когда слева и справа от него были только горы, то обойти их или объехать ему не представлялось возможным.
Жандармы
Лазутчик пересёк ограждение автобана, снова положившись на свою счастливую звезду, чтобы не делать дугу в дополнительные шестьдесят километров по простой просёлочной дороге. Тогда как эта шестиполостная магистраль вела его, никуда не сворачивая, прямо к итальянской границе, но через несколько минут пешего хода перед ним, словно как в сказке, появился переливающийся разными цветами «ларец на колёсах». Эти «двое из ларца», но на этот раз совсем непохожие на тех, что были из «пробирки Гиммлера», походили как две капли воды на рыцаря Дон Кихота и его оруженосца Санчо Панса. Полицейские, даже не поздоровавшись, набросились на него, мирно идущего и никого не трогающего путника по довольно широкой обочине местной дороги. Последовал звонкий подзатыльник, и с ошалевшего пешехода был сорван рюкзак, содержимое которого было просто вывалено на асфальт. Последним на землю упал «Атлас дорог Европы» — книжка синего цвета. Тот, что был «Санчо», открыл атлас на заблаговременно загнутой странице «Австрия». При помощи своих фонариков эти двое уставились на неё с умным видом, как будто давно не изучали географию родного края. Они долго и удивлённо смотрели то на карту, то на путника… и быть может, потому, что пройденный путь был отмечен фломастером, а Австрия была перечёркнута крестом, тогда как жирная стрела указывала на Венецию, как по заказу, полицейские изменились в лице, как будто выпили микстуру вежливости. «Дон Кихот» суетливо открыл заднюю дверцу своего «Фольксвагена» со словами: «Бите!»
Ехали долго, почти час, и каково было удивление Бориса, когда полицейская машина остановилась напротив какого-то очень дорогого ночного заведения. Маленький полицейский, выскочив наружу, настежь открыв дверцу, опять сказал путнику: «Бите!» — и Борис, уже набравшись местных слов, ответил ему: «Бите щё-ё-н!» Короче, несколько минут спустя он, в окружении этих двух стражей порядка, оказался за столикий ночной бара, и вокруг них уже суетились как минимум три гарсона. На ужин подавали свиной бифштекс с жареным картофелем фри и по паре солидных кружек пива белого и чёрного цвета на каждого из них. Австрийские полицейские и простой советский человек сидели за одним столом вместе, пили и ели много, и очень вкусно! Потом произошло вообще что-то невероятное: эти полицейские, проводив своего пленника по только известной им тропинке вокруг пограничного КПП со словами, которые можно было понимать как: «Иди-ка ты, товарищ, в… Италию!» — дали ему на дорожку купюру в сотню шиллингов, которой он в последующем так и не воспользовался. Сильно пошатываясь и пройдя несколько метров, Борис резко развернулся, как в армии, и, ценой невероятных усилий став по стойке смирно, вскинул вверх правую руку со сжатым кулаком и произнёс заплетающимся языком: «Но пасаран, брудершафт!» — и пошёл в Италию.

Италия
Ему хотелось воскликнуть: «Виват, Италия!» — но приступ жуткой рвоты помешал возрадоваться такому удачному исходу событий. Ещё несколько дней пути по Италии он очень сильно болел. Быть может, сказалась тяжесть альпийского перехода или съеденная та самая огромная котлета? Понятно, что его молодецкое здоровье дало сбой, и каждый новый километр пути давался ему с невероятным трудом! Он сам удивлялся тому, что мог вообще ещё идти. Ситуацию спасало то, что дорога постоянно шла вниз под большим углом, но ноги сами уже подкашивались, а руки дрожали. Возникала мысль бросить рюкзак, который тащить уже не было больше никаких сил. К вечеру, на подходе к какому-то посёлку, он оказался сидящим на ступеньках у входа на кладбище. Бряцание ключей разбудило его — это сторож замыкал большие металлические ворота, при помощи какого-то огромного доисторического ключа. Уходя, сторож сунул в трясущиеся руки нашего больного какую-то денежную ассигнацию. Вдали ещё можно было видеть солнце на закате, и по мере того, как его диск, словно в замедленном кино, всё больше погружался за линию горизонта, становилось мрачнее, как в округе, так и у него на душе. Рюкзак оказался уже совсем неподъёмной ношей, и, вяло махнув на него рукой, измождённый путник побрёл вдоль кладбищенской ограды, иногда цепляясь за неё трясущимися пальцами. Ему хотелось только одного: завалиться на траву и забыться во сне. Сразу за углом кладбища показались деревья, и, протащив свои ноги ещё несколько метров, он просто упал, как в кино, будто получив пулю в затылок. Глубокой ночью он очнулся от ощущения холода, тело уже стало совершенно свинцовым, и, быть может, началась агония. Умирать совсем не хотелось, и мысль, что люди завтра найдут его мёртвое тело здесь, под забором, оказалась настолько ужасной, что он стал ползти куда-то в чащу, подальше от людей. «Только не здесь… только не здесь!» — эта единственная мысль назойливо долбила его замутнённое сознание, и он из последних сил всё полз и полз.
Он очнулся, услышав пение птиц, но из-за яркого света долго не мог открыть тяжёлые веки. Даже закралась мысль: «Неужели я в рай попал, но почему тогда так больно в затылке?» Сознание полностью вернулось к нему, и он даже попытался пошевелить руками, а перевернувшись на бок, увидел причину, из-за которой ему было так больно. Оказалось, что он лежал на велосипедном колесе, как на подушке, и именно его ось давила ему на шею. Самого велосипеда ещё не было видно, и, поднявшись на дрожащие ноги, путник стал судорожно разгребать охапку еловых веток — оттуда показался новенький велосипед красного цвета. Судя по шинам, было отчётливо видно, что на нём ещё никто ездил, кое-где даже виднелась свежая смазка. Не веря в такое чудо, он выкатил свою находку из леса. Судя по всему, он умудрился за ночь доползти далеко вглубь чащи, тогда как рюкзак всё ещё дожидался своего хозяина. Водрузив его на багажник, новоиспечённый велосипедист, забыв про свою болезнь, ринулся на всей скорости вниз по дороге на Венецию. Трудно передать словами ощущение истинного блаженства, посетившее его в тот момент, когда он летел на новеньком, красного цвета велосипеде, совершенно не обращая внимания ни на людей, ни на автомобили, то и дело мелькавшие перед его носом. Итальянские городишки оказывались один за другим где-то там, у него далеко за спиной, тогда как дорога всё время убегала вниз. Он на большой скорости нёсся, пригнувшись к рулю, то и дело обгоняя местные автомобили.
Бешеная гонка продлилась еще какое-то время, и велосипедист ощутил здоровое чувство голода — это был очень хороший знак! Более того, на вопрос «Где бы подкрепиться?» немедленно нашёлся ответ: по обе стороны дороги от него раскинулись настоящие персиковые сады! Это были самые настоящие персики: белые, жёлтые, красные и розовые, а также круглые и приплющенные, всякие, какие только его душенька пожелает. Ранее этот фрукт был известен ему только по картинкам и в очищенном виде в болгарских компотах, а тут такое богатство для голодного и ещё вчера, можно сказать, умирающего человека! Теперь же он буквально ими объедался! Если смотреть со стороны, то можно было воспринять эту сцену как умственное помешательство. Иногда ему становилось плохо, и он, немного отлежавшись в тени шикарного персикового сада, снова и снова набрасывался на эти райские плоды. Это не могло длиться до бесконечности, пришлось скрепя сердце, и скрипя педалями, ехать вперёд.
Дольче вита!
Через несколько километров его взгляд упал на какое-то итальянское поле, и, присмотревшись лучше, он увидел настоящие дыни! Да, это была бескрайняя бахча, и он ринулся в неё сломя голову! Благо ранее съеденные персики уже умялись в его желудке, и, не задумываясь, он сходу вкусил несколько дынь с невиданной им доселе оранжевой мякотью. И когда его желудок уже не смог поглощать эти чудесные плоды, то наполненный ими под завязку рюкзак стал гарантом его сытой жизни на ближайшие дни. Внезапно появился дорожный указатель на Венецию, и вскоре наш путник, сытый и довольный собой, въехал в этот славный город, известный ему по фильму «Игра в четыре руки», где сам Бельмондо предлагал своей спутнице «заняться любовью, стоя в гамаке или на лыжах в Альпах». В общем, «Виват Италия!». Состояние очередной эйфории охватило его, и эта фраза засела в его мозгу, словно заноза, и он, не уставая, повторял её, как молитву. Наконец-то где-то там, за горой, остались эти картофельные и луковые края с их ужасными горами, дождями, которые не приносили радости ни душе его, ни телу. Милая его сердцу Италия запомнится дынными и арбузными полями, фруктовыми деревьями, солнечная погодой, зычным пением цикад, своими стройными кипарисами и, казалось бы, бескрайним синим морем.
Прошло чуть больше месяца с тех пор, как был покинут материнский дом, а теперь он с полным брюхом, весь вкованный в «фирму», да ещё и на новом велосипеде едет по улицам Венеции. Ему жутко захотелось курить, да и майка, что была на нём, уже давно потеряла свой первоначальный вид, и чешские сандалии уже совсем развалились. Сказано — сделано. Словно в сказке, на площади имени Святого Марко он наткнулся на скромную церквушку с бронзовыми лошадьми над главным входом и, лихо подрулив к этому художественному произведению средневекового искусства и никому не доверяя, вкатил свой велосипед внутрь здания и тактично постучал в первую попавшуюся дубовую дверь. В глубине просторного помещения, за шикарным письменным столом эпохи Леонардо да Винчи, восседал служитель культа, как две капли воды похожий на певца Вильяма Токарева. В левой руке у него была сигара, а в правой он держал красивый фужер с жидкостью янтарного цвета. Видя, что падре находится в хорошем настроении, незваный гость, не дожидаясь вопроса, выпалил: «Проблем!» На что падре ещё шире улыбнулся и налил блудному сыну до краёв внушительную по размеру рюмку коньяка и предложил выпить за скорейшее разрешение всех проблем! Выпив почти залпом благородный напиток, и даже не поморщившись, блудный сын бросил свой взгляд на деревянную коробку с шикарными сигарами, но святой пастырь бросил своему заблудшему чаду слегка початую пачку «Мальборо», что в целом устраивало обе стороны. Путник, вежливо взяв только одну сигарету, как бы невзначай, по школьной привычке, отправил всё остальное в карман своих штанов. Падре, налив себе ещё одну рюмку коньяка и уже не предлагая своему гостю второй порции, небрежно бросил на стол денежную ассигнацию с четырьмя нулями и величественным жестом указал рабу божьему на дверь. Уходя, непрошеный гость поминал по дороге этого святого человека добрым словом. Из опыта он знал, что на Западе множество нулей на денежной купюре может не означать ничего конкретного. Например, в Польше на десять тысяч злотых можно было позволить себе три пачки плохих сигарет без фильтра под названием «Популярные». Интересно было узнать мощь местных пятидесяти тысяч лир, и наш герой сразу же приобрёл три пачки сигарет «Кент», а в кармане у него осталось ещё целых сорок тысяч разноцветными бумажками! Естественно, было грешно так просто покинуть эту божественную Венецию, не испив на дорогу бутылочку местного вина да не закусив хотя бы приличным бутербродом. Слава богу, у него хватило ума не завалиться в местный ресторанчик, а всё необходимое прикупить в бакалейной лавке. И вот он, сытый и пьяный, на песчаном берегу Адриатики!
С этого момента, подруливая к очередному населённому пункту, блудный сын первым делом шёл каяться во все культовые сооружения, имевшим место там быть. Попы — это тоже люди, и среди них попадались разные особи, и можно было легко определить разницу духовного развития между этими представителями местного духовенства. Если падре автоматически врубали «тупого» и на пароль «Проблем!» начинали гнусавить себе под нос и открещиваться, то они просто вынуждали производить экспроприацию всего съестного, что бравые католики приносили к алтарю их храма господня. Настоящие священники не были такими же щедрыми, как тот брат-близнец Вили Токарева, но пятитысячную купюру они отстёгивали легко, и не задумываясь. На пять тысяч можно было приобрести пару кило спагетти или булочку хлеба с пачкой сыра в придачу. Оставалось разрешить вопрос с одеждой, так как в местных бутиках, что встречались ему на пути, цены были просто заоблачные! Однажды столкнувшись в очередной церквушке с каким-то очень стареньким падре, у нашего грешника защемило в груди чувство совести, и не хватило сил произнести привычное «Проблем!», и он, на время потеряв дар речи, жестом показал на свою видавшую виды и потерявшую цвет майку. На что падре так же молча отвёл своего гостя в помещение, где этих маек в целлофановых пакетиках было хоть пруд пруди. Поначалу даже и не поверилось, но полностью переодевшись во всё новое, он стал себя чувствовать очень хорошо.
На дорогу этот старенький дедушка дал ему лист бумаги и конверт с почтовой маркой, многозначительно произнеся одно слово: «Мама». Недолго думая, Борис честно написал письмо на имя посла Советского Союза в Риме, изложив по существу свою историю, и попросил этого ответственного товарища сообщить по телефону гражданке СССР о том, что её сын жив-здоров и даже ни в чём не нуждается. Как потом выяснилось, в Советском посольстве не стали звонить в Хабаровск, а честно переправили дипломатической почтой письмо блудного сына его матери, с припиской: «Если вам, гражданка, имея такого сына, понадобятся таблетки для лечения вашего материнского сердца, то смело обращайтесь к нам. Вышлем в самые кратчайшие сроки!» Так, благодаря советскому послу, сердце матери немного успокоилось. Был соблазн смотаться в вечный город Рим, куда вели все дороги мира, но этого не случилось.

Случай в порту
На карте итальянских дорог приморский город Генуя был отмечен кружочком, а впереди путника ждала Франция, родина самого д’Артаньяна — героя одного нашумевшего романа. От Италии же у героя осталось впечатление, что это вовсе и не заграничная Италия, а какая-то там… Грузия. Дома, которые попадались нашему герою, не производили на него особого впечатления, как и плохие дороги сплошь, с выбоинами. Местные люди — это носатые брюнеты, никакого в них нет ни лоска, ни шика и никакой впечатляющей красоты! Разве что чем ближе он приближался к французской границе, тем больше стало появляться шикарных вилл, украшенных мраморными статуями. Некоторые прибрежные городки имели свой шарм в архитектуре, радовали глаз кипарисы и пальмы, и, конечно, его восхищали скалы, впадающие в бескрайнее синее море. Про город Геную, где улицы завалены мусором и отходами, ему вообще не хотелось вспоминать. Зловонный город! Нечистоты, которыми был буквально завалены его улицы, не настраивали на лирику, и потому, даже не заходя вглубь города, наш герой продолжил свой путь вдоль берега моря. В итоге он забрёл в местный морской порт, где вместе с другими торговыми судами разных стран оказалось и советское судно «Ростов-на-Дону». Ради любопытства, или испытав чувство ностальгии, он, советский человек, волей судьбы оказавшись далеко от родных берегов, устремился к кораблю, чуть было снова не крикнув: «Наши!» Но тут он стал свидетелем сцены: команда умоляла старпома выпустить их прогуляться, хотя бы тут, около корабля, но тот отвечал строгим голосом: «Не велено!» При появлении странного человека моряки оставили в покое старпома и переключили своё внимание на гостя, и тот, поднявшись на несколько метров по трапу, вежливо посочувствовал бедным морякам, томящимся на судне. Но в душе невольно испытал некое чувство злорадства, от того, что он мог ходить, куда ему заблагорассудится, тогда как эти братцы-кролики вынуждены сидеть на корабле, как в клетке, свысока наблюдая за своими коллегами с других судов. Тогда как те квасили виски весь вечер напролёт в соседнем баре и весело общались с местными женщинами лёгкого поведения и с явно пониженной социальной ответственностью. На палубе появился какой-то очень ответственный товарищ средних лет, в форменной рубашке при погонах, должно быть, капитан судна, и спросил: «А вы, молодой человек, из каких мест будете?» В ответ гость рассказал ему про свою жизнь и попросил буханку чёрного хлеба и сигарет отечественного производства. Стали подтягиваться и другие моряки, чтобы посмотреть на живого невозвращенца, и один из них, смотря восхищённо, вдруг сказанул, произнося каждое слово с каким-то придыханием: «Это же надо! Здорово! Я вот никогда так Родину не смогу предать!» Но, как говорится, никогда не говори «никогда». А тот, что был в погонах, как бы подводя итог, сказал: «Ты мне тут ребят не порти», — и суетливо распорядился, чтобы принесли буханку чёрного хлеба, и достал из своего кармана пачку «Космоса». Разговор как-то не клеился, и гость слегка пожалел о том, что вообще подошёл к советскому кораблю. Поспешив удалиться, Борис на прощание бросил: «Привет Родине!»
До свидания, Италия!
Смутные чувства и горькие мысли чуть было не взорвали мозг и сердце нашему герою, и чем дальше он удалялся от родных рубежей, тем ближе ему становилась родная русская земля, но скорая встреча с нею была уже очень проблематичной. А свидание с русскими моряками только усилило его уверенность в правильности избранного им пути. Что же касается прелестей Италии, то человек быстро привыкает ко всему хорошему: продвигаясь по дороге вдоль берега моря в сторону известного своими музыкальными фестивалями города Сан-Ремо, наш путник уже всё меньше и меньше любовался местными красотами. Деньги имеют свойство таять и, к большому огорчению, в приморских городках средиземноморского побережья. Здешние служители культа нелегко расставались с деньгами, и, чтобы получить от очередного падре хотя бы три тысячи лир, порой приходилось проявлять особую настойчивость. Попы кое-что подавали, но уже не чувствовалась та лёгкость расставания с денежными знаками, что была у их коллег с Адриатики. Чем ближе Борис приближался к Франции, тем попы становились всё жаднее и жаднее, что стало не на шутку тревожить его, ибо истина: «Французы жадные!» — как бы находила уже своё подтверждение. Так вот ты какой, город Сан-Ремо, где пел великий актёр Адриано Челентано! Стоит признаться, что все прелести того или иного путешествия сводятся к двум основным важным вещам: это вкусно пожрать и мягко поспать. Если эти два условия хотя бы частично удовлетворены, то взгляд на окружающую действительность может быть более или менее благосклонен. К сожалению, город итальянских соловьёв его не впечатлил, и он, подумав, что соловья баснями не кормят, отправился в первую попавшуюся церквушку в поиске самого обычного хлеба насущного или энной суммы денежных знаков, на которую можно было бы приобрести то, чем этот хлеб помазать.
Церковь, в которую он на этот раз попал, ничем от других особенно не отличалась. Разве что служитель божий в ней оказался непривычно откормленный итальянец с широко сияющей физиономией, но очень худой, как Кощей Бессмертный, который, как в сказке, заговорил с ним на хорошем русском языке, что поначалу даже обрадовало нашего Ивана-дурака. Но уже первые гримасы на лице этого падре насторожили блудного сына, и, не увидев привычного радушного выражения лица, он внутренне напрягся. Этот рыжеватый и плешивый старик, с веснушками вперемешку с печёночными пятнами на блёклом фоне, оказался… поляком, да к тому же в своё время изрядно «отдохнувшим» в сталинских лагерях. Разговор вообще не клеился, и это несмотря на то, что они могли хорошо друг друга понимать. Такой нерадушный приём настолько испортил настроение нашему герою, что он, махнув лениво рукой, пошёл прочь от этой жертвы сталинского террора. Отойдя на значительное расстояние от храма, он услышал, что его преследует какая-то шустрая бабушка в платочке, завязанном на русский манер. Ему было неудобно заставлять эту пожилую женщину долго бежать, и он остановился. Благообразная бабушка в белом платочке, из-под которого выбивались пряди седых волос, не добежав нескольких метров до него, стала что-то очень быстро говорить на польском языке и подала ему на дорогу пятитысячную купюру. Видимо, поп успел раскаяться в своей гордыне, или её материнское сердце ёкнуло.
Взятие границы
Итак, на следующую ночь ему предстояло снова атаковать очередную границу, поэтому он очень нуждался в пополнении своих продовольственных запасов, и напоследок он отоварился в местной лавке. Согласно карте, туннель вдоль берега моря вёл прямо к КПП, разделяющему сопредельные государства. И до этого места велосипедист на своём шикарном велосипеде домчался как на настоящем «Феррари». Контрольные пункты расположились на просторной площадке, с правой стороны удачно огороженной неприступными скалами, а слева её омывали высокие волны бескрайнего моря. Впереди него стояла будка итальянских карабинеров, а чуть дальше маячил французский жандарм, мимо которого туда-сюда по дороге курсировали на своих иномарках местные граждане, небрежно показывая местным стражам границы свои пропускные ксивы. Ну а стражи в ответ всё время кивали головами в знак своего согласия, словно китайские болванчики. Пока карабинер был занят очередным автолюбителем, наш лазутчик обошёл его со стороны моря, и можно уверенно сказать, что никто не заметил его, неторопливо рулившего свой велосипед в сторону Франции. Но в отличие от своего итальянского коллеги этот глазастый француз непринуждённым движением руки поманил к себе нарушителя границы и после чего лениво указал ему жестом руки на итальянский пост карабинеров. Законопослушный лазутчик сам подошёл к карабинеру, чтобы покаяться в своём прегрешении, но служитель итальянской Фемиды, не став его слушать, всё так же, на французский манер, молча, ленивым жестом, указал ему направление в сторону туннеля, откуда он только что приехал сюда на своём шикарном велосипеде.
Было обидно до слёз возвращаться в Италию по длинному туннелю, снова дыша выхлопными газами. Благо, что под рукой была карта дорог, на которой чуть выше в горах отчётливо виднелась другая дорога, ведущая во Францию. Уже наученный горьким опытом, нарушитель границы не стал действовать наобум, а, дождавшись темноты, пошёл по шпалам железной дороги, которая шла параллельно со второй автодорогой. Возникло неудобство катить по железной дороге велосипед, на котором был тяжёлый рюкзак, но потом путник приноровился катить его по рельсу. В свете луны и романтичного мерцания звёзд, на высоте двухсот метров над уровнем моря он брёл навстречу своей судьбе, мирно ведя любимый велосипед, иногда бросая взгляд на бескрайнее море. Вдруг откуда ни возьмись… из тьмы на него выскочил мужик, вооружённый револьвером, и, крича что-то на французском языке, заставил лазутчика бросить велосипед и поднять руки вверх. Под дулом пистолета, его доставили в жандармское отделение и произвели в грубой форме обыск, вывалив на пол всё содержимое его рюкзака. В результате чего большая бутылка с оливковым маслом упала и разбилась. Узник пытался возмутиться, но, получив резиновой дубинкой по плечу, был вынужден подчиниться насилию и собственными майками вытирать пол от приятно пахнувшего оливкового масла. После его бросили в подземный каземат, с надписями на разных языках на облупленных стенах, и первым делам он, при помощи ключа от хабаровской квартиры, расписался как на стенах Рейхстага, выгравировав большими буквами: «Здесь был Борис. СССР». Мысленно готовясь к самому худшему, узник решил утром объявить голодовку протеста, но как только взошло солнце, его снова передали итальянским карабинерам, которые в свою очередь проверили содержимое его рюкзака и, увидев в нём, помимо кое-какой оставшейся после уборки одежды, пару килограммов спагетти, рассмеялись. Развернув нарушителя лицом в сторону Италии, карабинер, не сильно толкнув его в спину, сказал напутственно: «Чао, бамбино!» (Мол, проваливай). И пока они о чём-то оживлённо переговаривались, освобождённый узник, расположившись рядышком на скамейке, стал изучать атлас дорог Европы в поиске нового пути. Невольно он обратился к богу за помощью и, как ему казалось, правильно вознёс свой взор к небесам. Его взгляд упал на колокольню какой-то церкви, что оказалась на горе. Борис, сверив по карте своё месторасположение, увидел маленькую дорогу, которая вилась серпантином наверх к небольшому населённому пункту. Стало быть, колокольню этой церкви он и увидел в момент своего обращения к Господу Богу. Его велосипед так и лежал на насыпи, где он ночью бросил его в момент ареста. К полудню он добрался до этой церкви и зашёл в нее, чтобы поблагодарить бога и попутно позаимствовать у него спичек для костра, чтобы в укромном месте приготовить себе завтрак из спагетти без оливкового масла. Итальянское село было небольшим и располагалось прямо на высоком обрыве, и на дне пропасти, должно быть, протекал ручей, а по другую сторону ущелья была другая гора, чем-то напоминавшая своими рукодельными террасами фотографии непальских пейзажей.
В одном месте вниз вела довольно крутая тропа, которую веками топтали местные жители. По ней удалось спуститься не только ему самому, но перенести вниз свой велосипед, но куда труднее оказался подъём наверх. Старинные террасы, собранные из камней, быть может, во времена Средневековья, давно были брошены человеком и обильно обросли кустами колючей ежевики. Ему удалось вместе с велосипедом осилить лишь пару террас, но на третьем уровне произошёл обвал камней, и он рухнул с трёхметровой высоты на ковёр, сотканный из ежевики, а сверху его больно прикрыло тяжёлыми камнями и собственным велосипедом. Понимая своё бессилие перед очередным вызовом судьбы, он искренне, со слезами на глазах попрощался со своим верным средством передвижения и продолжил в одиночку восхождение наверх. Несколько раз он вызывал камнепад и вместе с камнями падал вниз на колючий ковёр, отчего его тело уже перестало воспринимать острую боль. Только к вечеру он добрался до вершины хребта, вдоль которого проходил высокий забор из колючей проволоки. И это тернистое препятствие на его пути было хоть и с трудом, но всё же успешно преодолено.
Здравствуй, Франция!
С французской стороны не было никаких террас, вниз вела широкая извилистая тропа. Оставаться на вершине хребта было чревато ненужными встречами, и альпинист поспешил спуститься вниз, к цивилизации. Не пройдя и пары сотен метров, он лично сам ещё раз убедился в том, что бог на свете есть! Неожиданно эта довольно широкая тропа резко повернула вверх, и пойди он по ней ночью или прокатись днём верхом на велосипеде, то непременно бы свалился в пропасть. «Чёртовы французы, хоть бы барьер здесь поставили!» — выругался он в сердцах. Уже смеркалось, когда он, весь исцарапанный до крови, побитый камнями, в пыли и в грязи, вышел к людям. Совершенно не обращая внимания на свой внешний вид, он стрельнул у первого прохожего сигарету, и тот в ответ ему, любезно улыбаясь, дал сразу несколько штук. Неподалёку на какой-то маленькой вилле росло одинокое персиковое деревце, увешанное шикарными белыми плодами. Надо думать, что оставлять эти шикарные персики было бы слишком вежливо и культурно. И вот когда на пляже небольшого городка под названием Ментон появился весь ободранный человек с ведром, полным персиков, то встречные отдыхающие почтительно отодвигались в сторону, чтобы дать ему свободно пройти к морской воде. «Культура!» — подумалось ему. Когда Борис обратился к рядом лежащему французу за сигареткой, то тот опять отсыпал почти полпачки. Эта страна ему начинала нравиться! Естественным было и то, что он не мог удержаться от того, чтобы не искупаться тёплым августовским вечерком в последних лучах заката. Тёплая вода показалась ему кипятком, и он взвыл от боли, что перепугало мирно купающихся граждан. «Зато дезинфекция хорошая!» — подумалось ему, и он, стараясь не обращать внимания на то, что солёная вода так больно щипала ему кожу, продолжил своё беззаботное купание. Такие короткие минуты счастья легко перевешивают чашу многодневных страданий, которые им предшествовали. Поверить трудно, что ещё совсем недавно он у себя в Хабаровске видел документальный фильм про княжество Монако, а теперь он завтра пойдёт туда, не спеша, после того как доест все свои персики. Ранним утром, как только забрезжил рассвет, путник, не мешкая, собрался в дорогу, чтобы через несколько часов пройтись мимо знаменитого казино Монте-Карло. Море шумело, душа пела, и жизнь казалась почти прекрасной, пока ему снова не захотелось есть. Поэтому он не сразу ринулся поглазеть на всякие достопримечательности знаменитого города, а пошёл к синему морю, чтобы сварить себе на завтрак итальянских макарон. Едва он развёл костерок, как услышал, что кто-то к нему обращается с шикарного балкона очень красивого дома: «Камарад, нет огонь!» Как будто каждый раз только русские жгли костры под его балконом, но как по щучьему велению одетый с иголочки лакей в ливреи принёс ему на серебряном блюде шикарный завтрак: хрустящие круассаны, нарезку из запечённого хлеба, клубничный мармелад, сливочное масло, стакан апельсинового сока фреш и полный кофейник шикарного кофе! Жизнь точно стала налаживаться! Да и само княжество его приятно впечатлило. В новой стране местные деньги ему бы не помешали, и, поднявшись на скалу, где разместилась резиденция несменного главы сельсовета, блудной сын снова отправился к своему Отцу Небесному в его земную канцелярию.
Как только блудный сын вошёл в кабинет к самому главному святому отцу, сходу выдохнул магическое слово: «Проблем!» — и сразу же получил на лапу местные пятьдесят франков. Далее он не стал надоедать доброму служителю культа и спустился со скалы, чтобы искупаться на местном пляже. Гулять так гулять, и по такому случаю Борис купил пачку «Мальборо», бутерброд с горячей сосиской и баночку пива. В этот момент его внимание привлекло странное зрелище, которое он отнёс к дежавю, т. к. видел уже подобную сцену в фильме «Фанфан-тюльпан» на экране телевизора. А тут прямо перед ним на площади стоял большой зелёный автобус с открытой дверью, вход в который охраняли два манекена в старинных военных нарядах, из рупора раздавались бравые военные марши, и, будучи человеком любопытным, он вошёл туда поглазеть. На стендах висело много фотографий бравых военных в зелёных беретах, что позировали с оружием на фоне пальм и африканских хижин. Ему подумалось, что идёт набор наёмников в отряды Боба Денара. Невольно вспомнился фильм «Ошибка резидента», в котором главный герой записался наёмником в Африку. Увидев за столом какого-то поджарого военного, наш путник, приблизившись, спросил его: «Африка? Криг? Ишь бин русишен! Яволь!» Военный кратко ответил ему: «Гуд! Русишен гуд!» — и дал какую-то визитную карточку. Трудно описать мысли нашего героя, но вдруг ему стало немного грустно, ведь он шёл в поиске богини Свободы, а тут ему светит колониальная война в Африке. Ну что поделать? Как там у французов? Се ля ви! Читать на местном языке он не умел, и он обратился за помощью к какой-то очень красивой блондинке, показав ей визитную карточку. Её реакция была приятно неожиданная! Гламурная красотка, восторженно посмотрев на него, пригласила сесть в шикарный «мерседес» с открытым верхом, повезла его вдоль берега моря. Со скалы он мельком увидел панораму большого города. Она лихо вела свою машину, очень скоро подрулила к подъезду неказистого здания и вдохновенно сказала: «Лежьён!»
Иностранный легион
В воротах появился высокого роста бородатый солдат, очень похожий на цыгана, и вместо «здравствуйте» спросил: «Цо, курва матч?» На что волонтёр ему вежливо ответил вопросом: «Здесь на войну берут, добрый пан?» Долговязый солдат рассмеялся: «Руцкофф!» — и пропустил волонтёра во двор. Они вошли в какое-то канцелярское помещения, где тотчас был составлен какой-то документ. Долговязый оказался югославом и довольно сносно говорил на русском. Он достаточно чётко объяснил новоприбывшему дальнейший план действий на завтра и правила поведения в расположении Иностранного легиона, которые сводились к следующему: «Сиди тихо и жди, когда позовут. В холодильнике ты кушай, что хочешь, но только моё пиво не трогать, это я его купил!» В казарме, куда его привели, уже было три человека, одетых в старые спортивные костюмы синего цвета. Один из них был поляком по фамилии Коровьев, второй словак Питер, а третий был мадьяр, которого уже на следующий день отсеяли после медицинского осмотра, что проводился в большом госпитале. Долговязый легионер пояснил, что в легион не принимают новобранцев со шрамами на теле, с плохим зрением и с нехваткой большого количества зубов. Благодаря этому медицинскому осмотру Борис выяснил для себя, что он здоров и в дороге потерял почти пятнадцать килограмм живого веса и по возвращению из госпиталя решил срочно восполнить потерянное, оккупировав себе место около небольшого холодильника. Эти зажравшиеся новобранцы складывали в холодильник десерты и сыры в упаковках, что не съедали во время обеда. Поэтому, следуя указаниям долговязого, изголодавшийся путник в течение трёх следующих дней помимо полагавшихся ему обедов и ужинов буквально съедал всё, что накапливалось в холодильнике много дней, подчистую, за исключением пива в маленьких бутылочках. Больше там ловить было нечего, поэтому он легко покинул это теплое и сытое местечко, когда их троих новобранцев долговязый повёз в Марсель на главный приёмный пункт. В течение этих трёх дней он, словно губка, впитывал всё, что ему рассказывал о легионе поляк Коровье, тоже неплохо говоривший на русском языке. В общем, ему стало ясно, что если ему повезёт, то его примут в настоящую французскую армию и в Африку можно будет за деньгами съездить. Дорога из Ниццы до Марселя, где располагался главный приёмный пункт для новобранцев, они проделали на машинке жандарма Луи де Фюнеса, и на это ушло несколько часов, за которые он реально насладился красотами Франции, что прекрасно воспринимались на сытый желудок.
Экзамены
По приезду в Марсель их разместили в центре для добровольцев, где на тот момент находилось не меньше сотни человек. К счастью, среди всей этой многонациональной толпы нашёлся один русский человек, представившийся ему как Ванька Щеглов из Москвы. Борис ему верил на слово, и это несмотря на то, что в разговоре этот здоровенный детина допускал украинский говор, а иногда и просто переходил на полтавский суржик. Ванька, будучи не по годам продвинутым молодым человеком, уже сколотил в Москве хороший капитал на жевательной резинке и прочей фарцовке, что позволило ему прилететь во Францию самолётом осознанно, имея при себе настоящий русско-французский словарь. В центре он находится уже вторую неделю и уже всё и про всех знал. «Когда ты будешь проходить психологические тесты, то не буксуй на том, что не можешь решить, и сразу переходи на следующие вопросы, а когда тебя вызовут в гестапо, то обдумывай каждое слово, что будешь говорить! — напутствовал он Бориса и с каким важным видом добавил: — А под конец, если получишь лычку на погон, то на собеседовании у полковника тоже не расслабляйся». В будущем он признался, что не гнушался поставками в столицу нашей Родины мелких партий просроченных копчёных сарделек со своей малой родины, за что был в последующем прозван Сосичкиным.
Большинство кандидатов в легионеры были одеты в синие спортивные костюмы, тогда как другие уже были в военной форме с зелёной или даже с красной полоской на эполете, что свидетельствовало об их удачном продвижении по карьерной лестнице. Каждое утро на построении капрал вызывал людей из строя, после чего их увозили в город, а на смену им приходила куча новых кандидатов.
Если верить Ивану, то на тот момент конкурс был до сорока человек на место. Кто-то не мог пробежать дистанцию в восемь километров или подтянуться до десяти раз на перекладине, но большинство заваливалось на тестах или не проходило фильтры гестапо. Вскоре и его пригласили на допрос в гестапо, которые проводили два поляка в чине капрал-шефов, а после них ещё и сержант турок, опять-таки при помощи польского переводчика, познания которого в «великом и могучем» желали быть лучшими. Польские капралы наперебой задавали кандидату каверзные вопросы, а потом ещё по несколько раз переспрашивали каждый раз одно и то же. Видно было, как у них заиграл интерес к разоблачению, когда русский им сказал, что, имея чин лейтенанта, служил на должности заместителя командира роты. После гестапо ему надели на погон лычку зелёного цвета, а потом и красного. Для него это стало как бы пропуском в новую жизнь, ведь за долгие дни пребывания в центре он уже привык мягко спать и вкусно есть, и прощаться с этим ему явно не хотелось.
В солдатском баре, где по вечерам можно было выпить бутылку безалкогольного пива, стоял телевизор, по которому часто показывали сообщение об августовском путче в Москве, но только в начале сентября Бориса вызвали на ковёр к полковнику. Со слов всезнающего Ивана, «этот полковник забраковал уже несколько русских. Один из которых на вопрос о возможной войне с СССР обещал идти убивать коммунистов». Зайдя в просторный кабинет, наш кандидат в легионеры увидел перед собой поджарого офицера с благородной сединой на висках и уже знакомого толстого капрал-шефа из гестапо, который и переводил их собеседование. После нескольких явно формальных вопросов полковник, прищурившись, спросил: «А не стыдно ли вам, лейтенанту Красной Армии, будет служить в чине простого солдата?» Видимо это и был тот самый каверзный вопрос! На что Борис, почти не задумываясь, выпалил: «Я слышал то, что профессиональные солдаты на Западе ничем не хуже советских молодых офицеров!» Этот ответ так пришёлся по душе французскому полковнику, что тот, покраснев в лице от удовольствия, выпалил сильно прокуренным голосом: «Карашо!» — это, должно быть, означало «Хорошо!». В конечном счёте в центре была отобрана очередная группа из сорока четырёх волонтёров для отправки в учебный полк, и в их составе был Борис, тогда как москвича Ваньку продержали на две недели больше, но и он всё-таки прорвался.

Учебный полк
Забегая вперёд, нужно сказать, что ровно через пять лет из этих сорока четырёх добровольцев на выходе осталось только два легионера, т. е. тех, кто вышел на гражданку по истечении контракта. Где-то четверо или пятеро продолжили службу, дослужившись до сержантов, тогда как все остальные дезертировали. Дело было в том, что после открытия так называемого «железного занавеса» в легион в основном хлынули представители стран Восточной Европы. Когда-то после 1-й Мировой войны приходило много русских, от рядового до генерала, но все они начинали службу с нуля, а после 2-ой Мировой в легионе мирно сосуществовали эсэсовцы из Германии и русские, как правило, из числа бывших военнопленных или власовцев. Борис был одним из первых ласточек так называемой третьей волны, когда в конце прошлого двадцатого века в легионе снова закрепились русские и китайцы. Основной причиной тому было то, что представители этих национальностей меньше дезертируют, ибо отступать им явно уже некуда… позади Москва, которая, как известно, «слезам не верит», и её брат Пекин! Одним прекрасным утром взвод новобранцев был построен на плацу, где уже несколько дней проводили строевые упражнения с поворотами налево, направо и кругом на французский манер. В этот день им был представлен их командир из учебного полка в чине прапорщика, но на французском языке это звучало куда благозвучнее: адъютант, по фамилии Менар. Этот адъютант был высокого роста, краснолицый, с широкими скулами, глазами, как у филина, навыкат и таким же хищным крючковатым носиком, из парашютистов, что было не очень-то приятно. Если верить всезнающему Ваньке, то «эти самые парашютисты Иностранного легиона, что базируется на Корсике, — все сплошь и рядом конченые отморозки, а уж про их начальство и говорить не приходится». В последующем Ванькина характеристика полностью подтвердилась. В их взводе было около десятка знающих французский язык, которых выбрали из граждан некоторых стран, где говорят на французском, а на самом деле это были, как правило, граждане Франции, совершившие по глупости мелкие преступления и получившие выбор вместо тюрьмы попробовать себя в легионе. Также было три португальца, куча поляков, чехов, венгров, румын, пару немцев и по одному представителю от Англии, Австралии, Болгарии и Бориса из СССР. Его могли бы и не выбрать, т. к. при нём, кроме справки из консульства в Варшаве, никаких документов не было, но видимо решающую роль в его судьбе сыграли его личные данные и нелегальное перемещение по Европе, а также офицерское прошлое. Учебный полк Иностранного легиона уютно расположился в пригороде городка Кастельнодари, что около подножия Пиренейских гор, и представлял собой добротные казармы, в которых легионеры жили по пять человек на комнату с душевой. Также в нём имелась шикарная столовая для рядового состава и ресторан для сержантского состава. Тогда как офицеры вообще обедали во дворце 15-го века с видом на сад — подобный шик мог себе позволить лишь французский король в своём Версале. Помимо трёх учебных рот, в полку проводилось обучение на капралов, на сержантов, секретарей, механиков и на поваров. На другие нужные в военном деле специальности легионеров отправляли учиться во французскую армию. В столовой кормили всех одинаково и не хуже, чем в обычном ресторане для гражданских лиц. На завтрак им подавали свежие булки, масло, варенье и кофе с молоком, что каждый черпал себе в чашку из больших кастрюль, тогда как на обед и на ужин обычно был салат из авокадо с креветкой под соусом, котлета с макаронами, десерт (от мороженого до пирожного). Разница была в том, что настоящим легионерам можно было ещё пропустить пару стаканчиков пива или даже вина, а новобранцам только лимонады, от кока-колы до фанты, но зато вволю и без всяких ограничений.
И вот наконец-то взвод новобранцев был построен перед зданием трёхэтажной казармы третьей «жёлтой» роты: её командир ездил на внедорожнике с жёлтым флажком, тогда как другие роты (компании) украшали себя прочими цветами радуги. Здесь же произошло их первое, не совсем приятное, знакомство с непосредственным начальством из самого низшего звена, представленного тремя функционерами капралов, которых в народе называли презрительным «фут-футы» польской национальности и четвёртым «фут-футом» англо-африканской расы или просто негром по кличке Монзор. Фут-футы — это особая категория людей из легионеров, прошедших четырёхмесячный курс молодого бойца, по истечению которого они должны были пробыть функционерами капралов следующие восемь месяцев. После чего им позволялось досрочно пройти двухмесячное обучение на настоящего капрала. В общем, эти блюдолизы должны были проскакать тут по горам, как козлики, целых четырнадцать месяцев. Тогда как порядочный легионер, пройдя курс молодого бойца, с чистой совестью уходил по распределению в войска Иностранного легиона, где его ждала не самая плохая жизнь, с разницей, что учиться на капрала его отправят минимум через два, а то и через три года. В те годы это было важно, ибо разница в зарплате между легионером и капралом составляла почти в два раза больше, а во время заграничных командировок эту разницу можно было помножить на три. Тем более что капралам не положено было заниматься уборкой помещений и прочим тяжким трудом.

«Заткнись и работай!»
То, что говорил негр со своим лондонским акцентом, понимал только австралиец, англичанин и, может быть, немец, владевшие этим языком, тогда как поляков с их тупорылым языком понимали все остальные волонтёры, включая и Бориса. Их речь сводилась к тому, что новоприбывшие — это не кто другой, как собаки, и с ними будут обращаться как со зверьём, т. е. будут гонять и драть по семь шкур с каждого. Легионерам из числа франкофонов ничего из такого плохого представления как бы слушать и не полагалось. По команде весь взвод бегом поднялся на этаж, где каждому новобранцу определили его кровать, около которой велено было стоять по стойке вольно или смирно всё свободное время, все последующие четыре месяца учебного процесса. Быть может, в других учебных взводах правила поведения были мягче, но во взводе адъютанта Менара было именно так, что волонтёр не мог сидеть без дела на табуретке и тем более, упаси его бог, лечь на кровать. Он должен стоять около первой кроватной ножки и хором вместе со всеми учить французский язык, да так, чтоб у него от зубов отскакивал Кодекс легионера, и, как вода горного ручья, изливались песни Иностранного легиона. Для этого в этот же день всем новобранцам были розданы сборник песен, которые надо было петь, петь и ещё раз петь. После команды «Отбой» изучение песен с фонариками в руках продолжалось порой до утра. А утром, когда голова совсем не соображает, и ты видишь отца-командира сквозь призму помутнённого сознания, то начинается строевая подготовка, в которой взвод должен порадовать его исполнением очередной песни. Благо, что марш Иностранного легиона не такой быстрый, как во французской или советской армии, и чем-то напоминает своей медлительностью движение по песчаным дюнам, что можно немного вздремнуть на ходу и продолжать горланить очередной текст легионерской песни, смысла которого ты совершенно не понимаешь. Так продолжалось несколько дней, разве что волонтёры получили многочисленные комплекты обмундирования: майки, трусы, гимнастёрки и панталоны, на которых, стоя около кровати, должны были вышить свой войсковой номер и идеально, вплоть до миллиметра, сложить одежду в свой персональный шкаф. Ночью звучала команда «Подъём!», и фут-футы выбрасывали из шкафов всю идеально сложенную одежду в коридор до кучи, и до утра надо было выбрать свою одежду и по-прежнему идеально сложить в своём шкафу. И пока все не сложат свою одежду в шкафы, то все остальные волонтёры будут стоять по стойке смирно, исполняя очередную песню. Если кому казалось, что это ад, то на самом деле это были всего лишь цветочки, ибо в обеденные часы новобранцы могли спокойно поесть, вдоволь напиться кока-колы и набить свои карманы белым хлебом, чтобы хоть как-то, забывшись на время в еде, снять стресс от такой жизни. Всё стало гораздо хуже, когда взвод был переведён на целый месяц на ферму, расположенную в Пиренейских горах. Это действительно была когда-то чья-то ферма, т. е. в ней имелся дом хозяина, в котором жил командир взвода адъютант (прапорщик) Менар, исполнявший роль Господа Бога, и два его сержанта-архангела — по стечению обстоятельств первый добрый, а второй злой. Добро, как правило, плохо запоминается, и поэтому про доброго сержанта и говорить как бы нечего. Тогда как про злодея по фамилии Модит (в переводе «проклятый») будет, что ещё рассказать.
Даже сам адъютант Менар, зная особые наклонности своего злого заместителя, любя называл его мон Моди Садик, т. е. «мой проклятый садист»! На ферме был большой металлический ангар, в прошлом используемый как сеновал, и на весь холодный октябрь там расположился личный состав взвода, и там же был для них и учебный зал, и столовая. Стоит сказать, что в октябре в Пиренейских горах на высоте восемьсот метров над уровнем моря не так уже было и тепло. Именно тут надо было очень хорошо выучиться военному делу, чтобы по окончании этого мероприятия получить заветную Белую Кепку легионера и настоящий зелёный берет. Если раньше, находясь в расположении учебного полка, командование взвода хоть немного, но всё-таки стеснялось напрягать вверенный ему личный состав, из страха, что кто-то из новобранцев может сигануть через невысокий забор, и потом его ищи-свищи в городе. Тогда как тут, на ферме, если хочешь, то беги по лесам и по горам, но всё равно внизу тебя поймает военная полиция, и хочешь-не хочешь, но все четыре месяца учёбы всё равно тебе придётся испытать всё, что для тебя уже предопределено! Самое страшное испытание было едой, т. е. всё обеденное время личный состав взвода должен был петь песни или учить хором французский язык, и внезапно давалась команда «Миска», т. е. за пять минут надо было всё содержимое обеда проглотить, а всё несъеденное также по команде выбрасывать в мусорный ящик.
Борису круто повезло, потому что он с раннего детства умел хорошо готовить еду, тогда как адъютанту Менару вдруг захотелось отведать русской кухни. Также учитывался тот факт, что у этого русского не было во взводе земляков, с которыми он мог поделиться продуктами с кухни. После тестового испытания его назначили поваром взвода. Конечно, и ему приходилось маршировать и бегать по утрам десятикилометровые марш-броски, но большее время он всё же проводил на кухне, что вызывало в свою очередь ненависть у венгров и у одного чеха, которые не могли ему простить трагические события пятьдесят шестого и шестьдесят восьмых годов. Про то, как Борис лакомился всевозможными сырами, ветчинами и прочими деликатесами своего собственного производства по рецептам из «Книги о здоровой и вкусной пище» под редакцией самого А. Микояна, что шли на стол «Богу-отцу» и его «архангелам», сильно распространяться не стану. Что же касается всех остальных узников фермы, то первыми «крякнули» немцы: порой по ночам их можно было увидеть роющимися в поиске пищи около помойного ящика. Потом они двинулись в бега, но уже следующим утром их доставила обратно военная полиция, и тем самым они сделали свою жизнь ещё хуже. Помимо песен типа «Вот она, кровяная колбаса, для всех, кроме бельгийцев, которые стреляют в зад», «Против вьетнамцев, против врагов…» и прочих шедевров шансона, написанных под такты эсэсовских маршей дивизии «Мёртвая голова», новобранцы каждое утро пробегали налегке десятиметровую дистанцию по горам, то вверх, то вниз.
В почёте также были ежедневные строевые упражнения с оружием и даже тактика перемещения в шеренгу по открытому полю перед лицом воображаемого противника. Раз в неделю был восьмикилометровый забег с полным снаряжением, т. е. с рюкзаком, но пока без автомата. Справедливости ради стоит признать, что по воскресеньям личный состав не кантовали и даже позволяли в кредит взять несколько бутылок настоящего пива, шоколад и печенье. Каждое утро после пробежки и принятия душа имело место построение личного состава по стойке смирно, которое длилось до тех пор, пока его величество адъютант Менар не соизволят допить свою чашечку кофе и выйти к народу.
Звенящая тишина в горах, где тихо падает белый снег, покрывая собой легко одетых легионеров, застывших в строю, и если кто вдруг пошевелится, то из тёплого барского домика не спеша выходит лёгкой походкой сержант Моди Садик и на ходу так же не спеша надевает лайковую перчатку на свои белоснежные пальчики. Улыбнувшись в глаза своей жертве своими белёсыми глазами, он бьёт наотмашь в скулу провинившегося бедолаги. К слову, получить удар кулаком было куда приятнее, чем пощёчину. Помимо зуботычин, которые раздавались налево и направо, сержант Моди Садик очень любил устраивать дикие кавалерийские бои, когда одна половина взвода верхом на другой половине не на шутку месили друг друга. На десерт предпочтение отдавалось «расстрелам», которые проводились после чистки автоматов. Проверив чистоту автомата при помощи ватки на палочке, он организовывал построение восьми или десяти человек и кого-то обязательно «расстреливал». Если это был немец, то он, стоя с завязанными глазами на коленях под дулами автоматов, должен был крикнуть: «Хайль, Гитлер!» — тогда как румыны кричали: «Здравицу Чаушеску», а без русского вообще «расстрелы» потеря ли бы всякий шарм. Поэтому Бориса с его кличем «За Сталина!» «расстреливали» настолько часто, что он потерял им счёт, и в самом начале ему это дело очень не нравилось, особенно момент, когда лязгали затворы автоматов и раздавались щелчки, но со временем он к этим экзекуциям как-то попривык.
За этот голодный и холодный месяц доведённые бессонными ночами до исступления новобранцы появление сержанта Моди Садика и тем более адъютанта Менара воспринимали как явление Христа народу, т. е. с чувством ужаса и приступом бесконечной любви. Товарищ Сталин мог бы им только позавидовать! Но всему и вся приходит когда-то логический конец; этот очень неприятный месяц завершался трёхдневным маршем имени Белой Кепки. Эти три дня марша по хребтам Пиренеев были не из лёгких, но это было куда легче, чем быть под ежедневным гнётом отцов-командиров. А тут знай себе топать и топать да любоваться величием матушки-природы в Пиренейских горах! В дороге каждый кормился сам из своего обеденного рациона, а по вечерам на биваке у легионерского костра многонациональный коллектив устраивал импровизированные концерты для своих командиров. Там пелись польские песни, немецкие, и от русского песню «Катюша» и «Калинку -малинку» тоже им подавай.

Белые кепки
По окончании марша в полночь при свете факелов личный состав, как в религиозном экстазе, хором прочитал присягу «Кодекс легионера» и надел на себя эти самые заветные Белые Кепки и на утро был перемещён в расположение учебного полка, где впервые был представлен своему командиру роты. Вместе с этим строгий режим воспитания стал слегка умеренным, т. е. в свободные минуты новоиспечённые легионеры могли учить песни, не стоя около кровати, а просто сидя на табуретках, и по ночам стало поменьше ночных тревог. Но зато боевая подготовка только усилилась, и, помимо ежедневных забегов с рюкзаком или без него, добавилось преодоление полосы препятствия, которое само по себе было не из лёгких. Естественно, что сержант Моди Садик каждый раз проявлял себя, устраивая всякого рода хохмы в виде демонстрации приёмов боевого единоборства типа самбо с отработкой их на своих подчинённых, но самой любимой его забавой была яма на полосе препятствий. Эта самая яма со стенками из бетона была восемь метров длиной, три шириной и около двух глубиной, в которую боец, проходящий полосу препятствий, должен был с разбега прыгнуть и, разогнавшись внутри ямы, с подскока вылезти наружу. Моди Садик по привычке загонял в яму одновременно весь взвод, а потом объявлял построение наверху. Со стороны это зрелище напоминало средневековое изображение огромного котла, из которого выпрыгивали ошпаренные грешники, а чёрт их загонял туда-обратно снова и снова. И вот когда уже силы у всех были точно на нуле, и измотанные по самое не могу люди чуть ли не молили о пощаде, звучала очередная команда на построение, и вот тогда каждый был сам за себя, пытаясь выбраться наверх буквально по головам своих товарищей. Скорее всего, все эти методики были занесены в легион ещё в далёкие послевоенные годы, когда большая часть легионеров состояла из недобитых эсэсовцев, что не успели бежать в Латинскую Америку и прятались здесь от Нюрнбергского трибунала, и их как пушечное мясо использовали для подавления освободительного движения в Индокитае. Однажды на главный праздник легиона «Камерун» привезли из Германии несколько полных автобусов холёных недобитых фашистов, с которыми надо было пить пиво и петь эсэсовские марши. Один из этих недобитых фашистов сказал тогда: «Эти русские очень странные люди. Они прошли войну, концлагеря и уже во Вьетнаме по вечерам грустно пели свои печальные песни, а под утро… стрелялись». Справедливости ради стоит сказать, что наряду с нацистскими маршами в легионе исполнялся на французском языке наш русский «Казачок» как наследие от 1-го Кавалерийского полка иностранного легиона (1er REG), сформированного белоказаками в начале 20-х годов прошлого века. По сведениям легионера Е. Недзельского, «большой популярностью в Бейруте пользовалась и гарнизонная музыкальная команда, состоявшая в основном из русских легионеров. Русские песни звучали в домах местной знати, на различных торжественных мероприятиях, вызывая понимание и сочувствие к людям, потерявшим свою родину. Впоследствии хористы команды были откомандированы в распоряжение городского капельмейстера и стали гордостью и достопримечательностью Бейрута».
В принципе ничего такого особенного в военной подготовке Иностранного легиона вообще не наблюдалось, и всё сводилось лишь к выработке у подчинённых страха перед начальством и к бегу на выносливость. Хотя, быть может, в этом отцы-командиры были и правы. Каждый день, как заклятье, произносилось: «Никакой инициативы! Если нет приказа, то стой и ничего не делай. Жди сержанта!» Худо ли бедно, но уже на четвёртом месяце, благодаря их зверской методике обучения, Борис уже хорошо понимал французскую речь и даже мог кое-что и сам сказать по-ихнему. Ваньке повезло больше, так как он пришёл в Кастельнодари двумя неделями позже, другим этапом, и в его взводе командование было не из парашютистов, и потому воспитание было куда либеральнее, без всяких садистских методик. Стоит сказать, что новобранцам в течение четырёх месяцев обучения была категорически запрещена любая связь с родными и близкими. И только благодаря какому-то бравому эстонцу, который будучи легионером работал как врач-дантист в медпункте учебного полка, Борису удалось передать весточку для матери, а то она, сердечная, чуть было с горя умом не тронулась, посещая даже ясновидящих и прочих шарлатанов, пытаясь выведать у них новости о сыне.

Распределение в войска
В конце декабря 1992 года состоялось распределение личного состава учебного взвода. Самых лучших из лучших его выпускников отправили в парашютный полк на Корсику, где больше денег платили. Далее по списку шла тринадцатая бригада в Джибути, третий полк во французскую Гвиану, первый кавалерийский в город Оранж и второй пехотный полк, что под Нимом. Тогда как вечно спящего легионера Бориса в единственном числе как дефектный продукт отправили в шестой сапёрный полк под Авиньоном. Только что закончилась война в Кувейте, где Вооруженные силы Франции были представлены в основном пятитысячным контингентом Иностранного легиона, и по возращении обратно треть легионеров, получив свои премиальные, просто дезертировала. Поэтому полки нуждались в срочном пополнении своих изрядно поредевших рядов. В любом случае легионеры и сами неплохо заработали, да и сама Франция в накладе не осталась, получив от Кувейта кругленькую сумму в шестнадцать миллиардов долларов за участие в его освобождении. Как говорится, рождённый ползать летать не может, и новоиспечённый легионер Борис пошёл туда, куда его послали, т. е. рыть окопы. 6-ой сапёрный полк был воссоздан в легионе после политической реабилитации совсем недавно, на базе заброшенного военного городка после ухода оттуда расформированного полка французской армии. С тех пор прошло четверть века; в наши дни Борис наткнулся на размышления бывшего сержанта Иностранного легиона А. Виноградова «О методах воспитания, применяемых в Кастеле», закончившего свою службу в 2010 году: «Были и есть случаи на ферме, когда сержанты случайно, а может и специально ловили и продолжают ловить изголодавшихся легионеров, которые лазят на кухне по холодильникам и жадно набрасываются на еду, либо на утро обнаруживают, что оставленная с вечера еда исчезла. Но холодильники — это ещё половина беды, ловили и ловят легионеров, которым выпало нести охрану фермы в ночное время, которые ели остатки пищи, выброшенные в мусорные баки. Прямо как в концентрационных лагерях во время Великой отечественной войны, но для тех времён это было понятно, тогда была война и голод. Зачем же доводить новобранцев, будущих легионеров до такого состояния, зачем пропускать через такой позор или это одна из частей программы элитарных солдат? Естественно наутро этот проступок становился известен всем, так как наказывались не только те, кто это сделал, но и весь взвод. Это называется воспитание через коллектив, когда один виноват, а наказывают всех. «Так до них лучше доходит» — считает начальство. Даётся команда: взять мюзеты (маленькие солдатские сумки, предназначенные для переноски еды и патронов в боевых условиях) и набить их доверху камнями, а потом бегать с ними вокруг фермы до тех пор, пока шеф не остановит экзекуцию под названием «Спутник». Когда вы бежите, то рюкзак, как бы вы не старались его прижать ближе к телу, чтобы уменьшить его подскакивание, от бега всегда подпрыгивает и бьёт всей массой и выпирающими частями камней вам по спине, по позвоночнику и по почкам. Остаётся только представить, что происходит со спиной, которая потом очень долго болит. Как правило, после воспитания «через коллектив», провинившегося беднягу избивают сослуживцы. На это и рассчитывало начальство, наказывая всех поголовно, чтобы самим не прикладывать руки, ведь это опасно, легионеры могут дезертировать и пожаловаться, а так проблему можно решить чужими руками». — (Орф. и пункт. автора сохранены).
Да, в легионе всё по-старому, и можно лишь добавить то, что в старые и недобрые времена, когда Борис проходил учёбу, такие пробежки с маленьким рюкзачком, что носится через плечо, совершались исключительно с каской на голове и с противогазом на лице, и не дай бог, чтобы что-то было плохо подогнано. Из истории 6-го сапёрного полка: когда слышишь из газет про очередную реабилитацию жертв того или иного режима, то это понятно, но чтобы во Франции реабилитировали целое воинское подразделение, такое просто в голове не укладывается. А дело было так.

Спасение генерала Де Голля
После поражения Франции в 1939 году было создано правительство под руководством маршала Петена, и его штаб-квартира разместилась в деревне Виши, где и был отдан приказ вооружённым силам в стране и за её рубежами сложить оружие и вернуться обратно во Францию. В то самое время, когда английская эскадра «мочила» французский флот в Средиземном флоте, дабы помешать его сдаче немецко-фашистским захватчикам, где-то в окрестностях Бейрута находился 6-й сапёрный полк и 13-я бригада иностранного легиона. Получив приказ из Виши, командование сапёрного полка решило срочно грузиться на корабли, чтобы отплыть во Францию. Тогда как в 13-й бригаде один из её начальников был в звании капитана и грузином, выходцем из Российской империи по имени Дмитрий Амилахвари, который, обратившись к своим солдатам, как некогда политрук Клочков под Москвой, сказал: «У нас, иностранцев, есть только один путь доказать нашу верность Франции — это погибнуть за нее!» Этот грузинский князь вместе с вверенным ему личным составом разных национальностей, не пожелавшим капитулировать, в полном боевом снаряжении пошли в сторону Египта на воссоединении с войсками Великой Британии.
В свою очередь командование 6-го сапёрного полка попыталось помешать доблестному капитану и не менее доблестным иностранцам из 13-й Бригады идти туда, куда те пожелали, и поэтому имело место вооружённое столкновение между двумя воинскими частями одного и того же легиона. Долго они не воевали и, выпив рома, договорились на взаимный мах на мах не глядя, т. е. легионеры, нежелающие капитулировать из 6-го полка, могли присоединиться к 13-й бригаде, тогда как легионеры из 13-й бригады, пожелавшие вернуться на Родину, получили возможность это сделать вместе с 6-ым сапёрным полком. Согласно обнародованным документам во Франции: «На собрании офицерского состава 13-й полубригады офицеры выяснили между собой, кто из них принимает сторону маршала Петена. Таких оказалось 31 человек, а сторону генерала Де Голля приняли лишь 28 офицеров и сержантов, тогда как среди легионеров было много из тех, чьи страны были оккупированы фашисткой Германией, и поэтому 900 иностранных добровольцев и несколько французов, примкнувшим к ним, решили идти за своим командиром князем Амилахвари. Подобное совещание прошло и в 6-м сапёрном полку, где офицерский состав и легионеры уточнили свои позиции. И когда командующий 13-й полубригады распорядился, чтобы оркестр сыграл легионерский марш, то легионеры, не желающие быть на службе у Петена, перешли на сторону тех, кто решил не возвращаться во Францию. В свою очередь в 13-й полубригаде никто не удерживал тех, кто принял решение выполнить приказ из Виши, то есть возвратиться на Родину и сдать своё оружие фашистским захватчикам».
В то же самое время в Лондоне, когда премьер-министр Уинстон Черчилль, устав от назойливости генерала Де Голля, которому он лично дал прозвище Галльский Петух, хотел его отправить в ссылку на Мадагаскар. А тут ему сообщают: «В Египет прибыла воинская часть из иностранцев, но в полном вооружении и под французским флагом!» И вот тогда вновь востребованный генерал Де Голль, воспрянув духом, воскликнул: «Да здравствует свободная Франция!» — и, доукомплектовав спасительную для него 13-ю бригаду другими иностранцами и алжирскими арабами, он создал свою Освободительную армию «Свободной Франции», в которой самих французов-то, если верить данным Исторического музея в Париже, было всего 16 % с учётом личного состава знаменитой эскадрильи «Нормандия-Неман». Стоит отдать должное щедрости генерала Де Голля: уже в июне 1941 года командант Дмитрий Зедгенидзе-Амилахвари, рожденный в Российской империи грузинский князь, был назначен приказом генерала Де Голля на должность командира батальона и 16 сентября принял командование 13-м DBLE, и ему было присвоено звание подполковника. В легионе говорят, что находчивость подполковника Амилахвари и отвага легионеров 13-й полубригады сыграли ключевую роль в разгроме итальянских войск в Эритрее весной 1941 года, а также германских войск в Северной Африке в 1942 году. Генерал Де Голль лично вручил ему Крест Освобождения в лагере Эль-Тахаг (Египет) 10 августа 1942 года. В начале октября 1942 года подполковник Амилахвари и его два батальона столкнулись с частями Африканского корпуса Роммеля в секторе Эль-Аламейн в Египте, вошедшим в историю как второй Сталинград. Фельдмаршал Монтгомери потребовал от французских союзников до вечера взять стратегический холм Химейната. Выполнение задания возложили на Амилахвари. Он повел своих солдат и танки к объекту, мастерски обходя заминированные участки, и в назначенное время захватил высоту. Неожиданно немцы, получившие свежее подкрепление, открыли шквальный огонь по направлению холма. Англичане попытались вывести Амилахвари с поля боя, послав за ним бронемашину, но командир отказался. «Я останусь со своими легионерами», — были его последние слова. Утром 24 октября осколком разорвавшегося снаряда он был тяжело ранен. Ему оказали помощь, но еще две пули попали ему в голову. Так закончилась жизнь 37-летнего героя. Битва оказалась переломной в кампании, сопротивление армии Роммеля было сломлено. Князя Амилахвари похоронили с почестями в Эль-Аламейне на французском военном кладбище. На месте гибели франко-грузинского принца стоит белый крест, напоминая о мужестве и жертве этой мифической фигуры Иностранного легиона. По инициативе Шарля де Голля Амилахвари посмертно был награжден орденом Почетного легиона. Друг и соратник Амилахвари, министр обороны Франции Пьер Кёниг, издал указ, согласно которому офицерский выпуск 1956 года училища Сен-Сир (600 человек) был назван именем Дмитрия Амилахвари. В 2006 году во Франции широко отметили 100-летие со дня рождения Амилахвари и одной из улиц Парижа присвоили его имя. Естественно, что после войны 6-й сапёрный иностранного легиона был обвинён в коллаборационизме и распущен. Лишь полвека спустя с него были сняты тяжкие обвинения, и теперь легионеру Борису предстояло пройти вместе с ним некоторый промежуток своей бесценной жизни.

Шестой сапёрный полк
Холодной зимой 1992 года Борис в одиночку переступил черту КПП уже реабилитированного и на первый взгляд почти пустынного 6-го полка. Трудно было поверить, что именно этот опустевший полк вернулся после такой победоносной войны в Персидском заливе, понеся тяжёлые потери в лице адъютанта из вспомогательной роты, который взорвался на ящике с дефектными китайскими фейерверками, в день празднования победы над иракским тираном по имени Саддам Хусейн. Личный состав, уставший за полгода войны от ежедневной двухразовой уборки окурков в пустыне, по возвращении во Францию разбежался кто куда. Во вспомогательной роте SA, куда определили легионера Бориса за его вечно сонный вид, продолжал службу лишь один ветеран этой великой войны по фамилии Майонезку — румын по национальности, грудь которого украшали сразу шесть орденов и медалей. Русских легионеров в этом полку тогда было всего двое, и Борис стал среди них третьим по счёту. Тогда как самым старым и, естественно, самым умным из русских был Михась из Ленинграда, по праву гордившийся своим уровнем интеллекта: «18 из 20 возможных баллов», что и было записано в квадратик на первой странице его личного дела, где также имелась характеристика. Фраза «Весьма умён, жутко сообразителен!» была слегка подчёркнута острым предметом — так, чтобы не бросалась в глаза непосвящённым. Командование роты, видимо оценив его гений бывшего мотогонщика, пыталось сплавить его куда-нибудь на учёбу, так сказать, и… с глаз долой. А когда он возвращался с учёбы обратно в родной полк, то, чтобы не бегать в своей роте горных егерей вместе с легионером Вовой, где-то под облаками в горах, он гениально просто одним резким и отточенным ударом табуретки бил себя по коленной чашечке, где у него был разболтанный сустав. Тем самым он надолго выходил из строя, чтобы лечиться в военном госпитале, а потом его посылали снова, учиться, учиться и ещё раз учиться. Про Вову я рассказываю только потому, что он был вторым по списку, а так про него и вспомнить нечего, мало ли было до него и после людей, не оставляющих о себе ни хороших, ни дурных воспоминаний.
Со слов Михася, одним прекрасным вечером, когда он в строю легионеров маршировал на ужин в столовую, заметил за проходной пожухлого мужичка и не сразу признал в нём своего старого знакомого по Ленинграду. Вова выглядел очень хреново, т. е. совсем плохо и настолько, что когда он с задумчивым видом ожидал на вокзале поезда до города Марселя, то прохожие несколько раз ему предлагали милостыню. Ровно через пять месяцев он вернулся из учебного полка в 6-ой сапёрный полк весьма откормленным и счастливым! И это несмотря на все уже перечисленные ужасы и кошмары, которым подвергались там несчастные новобранцы. Вова умудрился прослужить в легионе на должности полкового писаря целых восемнадцать лет, и, судя по последним новостям, он, выйдя на гражданку, так и не смог найти себя в цивилизованном обществе и нынче рвётся на ПМЖ куда-то в Доминиканскую Республику (да и бог с ним!). По прибытии к своему постоянному месту службы, легионер Борис сразу же попал в санчасть, подцепив тропическую микозу. Тогда его и навестил Михась, имевший на своей спортивной груди уже галун легионера 1-го класса. Единственное, что Борис смог вынести из этого умного разговора для себя полезного, была североамериканская мудрость: «Если вы такие умные, то где же ваши денежки?» Несмотря на свои юные годы, Михась жаждал внезапно и быстро разбогатеть, что на самом деле иностранцам, прибывшим во Францию, сделать почти что невозможно. В общем-то, и хотеть никогда не вредно. Изречение «Дурак думками богатеет!» явно не про Михася было сказано. Первый год своей доблестной службы во вспомогательной роте 6-го сапёрного полка показался для Бориса самым скучным и тоскливым за всю его прошедшую жизнь. Новобранцы в полк прибывали нечасто, и среди них русских было только двое. Дезертир из группы советских войск в Германии по имени Гоша (он же Гога), молодой человек лет так двадцати от роду с седой прядью на голове и с постоянно глупым выражением совершенно бестолкового лица. Внешне дезертир Гоша как две капли воды был похож на шедевр в области реконструкции черепа, известный миру под названием «Мальчик из пещеры Тешик-Таш» за подписью скульптора М. Герасимова. Если честно, то Гоша был славным малым потому, что многовековая эволюция человеческого сознания и кратковременная перестройка лихих 90-х годов почему-то обошли его стороной. За годы своей службы в легионе он прославился лишь тем, что пытался однажды, как тот Обезьянин, сделать то, что мог делать только Крестьянин Михась с его уровнем интеллекта «18 из 20 возможных». Обезьянин Гоша попытался сломать себе фалангу указательного пальца, чтобы не ехать на манёвры, и помочь ему в этом нехитром деле решился его друг Вова. И когда Гоша смело положил свой палец плашмя на стол, то Вова нанёс по нему мощный удар тяжёлой табуреткой. Как говорится, сила есть — ума не надо! Палец они так и не сломали, но зато его так сильно ушибли, что пришлось Гоше бегать по горам с расплющенным пальцем, которым он ещё долго не мог даже поковыряться в своих довольно широких ноздрях. Отличительной внешней чертой Гоши было ещё и то, что он был совершенно седым, и чуть позже Алекс Уважаемый сказал: «Я всё думал, почему Гога Седой такую ерунду каждый раз несёт? А он, оказывается, ещё пацан! Ведь ему всего лишь двадцать лет!» В общем, Гоша, прослужив в легионе целых восемь лет, дезертировал из него за несколько дней до истечения своего второго контракта и тем самым лишился положенной ему многотысячной премии за выслугу лет. Потом он долго без документов слонялся по Франции, но однажды ему повезло сделать ремонт квартиры какому-то важному французу, и тот помог ему получить вид на жительство. Сегодня он работает строителем на стройках местного капиталистического хозяйства!
Что касаемо истории с членовредительством, то были случаи и похуже! На «Мальмуске», в доме отдыха для легионеров, Борис однажды общался с одним русским, который сам себе отрезал большой палец на левой руке прямо на следующий день после подписания страховки. Тогда как договор со страховой компанией вступал в силу лишь через неделю после его подписания. Воистину, как говорится в народе: поспешишь — людей насмешишь!
Вместе с Гогой в 6-й сапёрный полк пришёл вероятный дезертир с Русского острова, что из-под Владивостока, по прозвищу Клочкин. В свою очередь, Клочкин походил на типичного представителя вымершего подвида человека под названием неандертальский человек и не только благодаря своим особо специфическим очертаниям лица и тела. Каждый его натуральный жест и естественные повадки были как будто заимствованы у главного героя кинофильма «Бинго-Бонго», мастерски исполненного великим актёром Андриано Челентано. И этого дикаря Клочкина, как представителя меньших братьев из отряда гуманоидов, почти двухметрового и широкоплечего верзилу с очень маленькой черепной коробкой, Борис вообще не считал за существо разумное, и этому глубокому заблуждению однажды пришёл конец, но об этом позже.

Рота поддержки
После кратковременного курса по сапёрному делу Бориса определили во взвод механизаторов, где его закрепили за одним из многочисленных бульдозеров. Дело было непыльным, но смазывать и перемазывать трактор, стоявший словно памятник, практически без движения последние десять лет, было просто бессмысленным занятием. Поселили его вместе со старшим напарником капралом по фамилии Ландрие — чудовищно бородатым уродом как внешне, так и внутренне, лет тридцати шести от роду и бельгийцем по национальности. У жадного бельгийца был свой телевизор, пульт управления от которого он закрывал на ключ, но Борис научился при помощи шпильки через решётку вентиляции включать этот телевизор, что выводило бельгийца из себя, и он стал люто ненавидеть своего младшего напарника. Французы говорят: «Пьяный как поляк или жадный как бельгиец!» — и любят рассказывать анекдоты про бельгийцев так же, как русские про армян и про евреев. В одном анекдоте спрашивается: «Какой национальности был первый человек на земле по имени Адам, который вместо того, чтобы жить вечно в раю и заниматься там анальным сексом с первой женщиной на земле по имени Ева, предпочёл из жадности сожрать запретное яблоко и потерять свой рай навсегда?» Ответ: «Первым человеком на земле был жадный бельж (бельгиец)». По традиции в Иностранном легионе над бельгийцами насмехаются куда больше, чем над арабами (буньюлями) и вьетнамцами (левьетами). Этот бельгиец раздражал Бориса не потому, что был бельжем, а потому, что каждый вечер тот бухал куда больше всякого поляка, и поэтому он закончил свою жизнь где-то под мостом в Марселе.
Историческая справка. В Иностранном легионе французская неприязнь к бельгийцам усилилась после того, как бельгийский король под благим предлогом попросил французское правительство вывести бельгийских солдат с поля боя, и с тех пор этот случай выгравирован в гимне Иностранного легиона, начинающегося словами:
Глянь, вот кровяная колбаса (3 раза)
Для альзасцев, швейцарцев, лотарингцев.
Для бельгийцев её больше нет (3 раза):
Они все лодыри и лежебоки (дословно «стрелки в задницу»).

Но в тот момент взаимная неприязнь между русским и бельгийцем стала явно накаляться, но тут, как говорится… не было бы счастья, да несчастье помогло. Борис, не желая покупать газовую горелку для приготовления китайских супов, собрал небольшой электрообогреватель, используя для этого два обычных лезвия для бритья. И тем самым он удивил многих легионеров, никогда не видавших такого электрического чуда. На ту беду вечером во всей казарме вырубили свет, что и стало причиной доноса на него по инстанции наверх. Наказание в легионе — это особая процедура, и когда легионер получает наказание, то предстаёт перед командиром во всём своём парадном обмундировании. В этот раз пришлось и Борису идти на ковёр к начальству! Заместитель командира роты спросил его о причинах, что привели Бориса на рапорт к командиру роты капитану Дуремару, и, услышав их разговор, всегда серьёзный командир роты, как мальчишка, выбежав из кабинета, стал оживлённо рассказывать своему заместителю о чудо-приборе: «Эти варвары делают себе электроприборы из чёрт знает чего, но это работает! Пойдём, покажу!» Но тут он наткнулся на легионера Бориса и, изменив своё восторженное лицо на серьёзный вид, строгим голосом сказал, обращаясь к виновному: «Всё равно тебя за это следует наказать!»
Наказанием была трудовая повинность в выходные дни, и в воскресенье утром, когда немногочисленные легионеры разъехались кто куда, наказанный легионер спустился на первый этаж к дежурному по роте, но как таковой работы не было, и дежурный капрал сказал, чтобы тот сам искал себе работу. Дело было в том, что их трёхэтажная казарма слегка просела, и каждое утро легионеры, возвращаясь с полевых работ, мыли свои сапоги в специальной мойке, что имеется на входе в любую казарму французской армии. В результате чего два раза в день и несколько лет подряд два человека при помощи больших швабр отгоняли большую лужу от здания в соседнюю канаву. Дело это было нелёгкое и неблагодарное. Борис уже давно заметил, что всего в метре от мойки был канализационный люк и за пару часов прокопал небольшую канавку от мойки до канализации, в которую уложил отрезок трубы, после чего замазал траншею раствором, и сточная вода сама пошла туда, куда ей следовало идти. С лужами было покончено раз и навсегда! В понедельник данное новшество так взбудоражило командование роты, что легионера Бориса назначили старшим за поддержание казармы и перевели в командирский взвод, где он продолжил ремонт всех многочисленных помещений трёхэтажной казармы и за три следующих года сделал из неё идеальную конфетку.
Когда каждое утро на разводе всех легионеров гнали на манёвры или на работу, то для него звучала лишь одна команда: «В ваше распоряжение!» — то есть он сам занимался тем, чем считал нужным для дела. Так, в один из дней он увидел своего командира взвода в озадаченном состоянии. Тот, стоя на крыльце, размышлял о том, как вынести с газона большую бетонную плиту, что валялась там со времён французской армии. Ведь для этого надо было пригнать технику, да и газон можно было испортить. Борис предложил сделать из этой плиты памятник с барельефом, и, стало быть, никуда плиту не убирать, а лишь поставить на попа. С тех пор прошло уже четверть века, но та плита с изображением эмблемы роты как стояла там, так и стоит до сих пор с электрической подсветкой. Жизнь в легионе — это каждый день одно и то же, т. е. подъём в шесть утра, завтрак в столовой со свежей булкой белого хлеба и кофе, уборка казармы, спорт, распределение на работы и так далее. Легионера Бориса определили в комнату, где уже проживали три секретаря командира роты: негр имени Миндзу и два араба, т. е. каждое утро их тоже надо было видеть у себя перед носом. Они были любезными и услужливыми ребятами, но постоянное их присутствие в комнате раздражало Бориса настолько, что при помощи двух шкафов он отгородил от них свою кровать и на входе в образовавшуюся нишу повесил небольшую шторку. Негр Миндзу, увидев такое «новшество», взвыл в приступе бешенства, и в адрес Бориса посыпался град обвинений в расизме, в нетоварищеском поведении. Он даже Кодекс легионера вспомнил, где говорилось: «Каждый легионер — это твой брат, независимо от расы, нации или религии», — и что лично он никогда не отгораживается от коллектива и даже не запирает свой шкаф на замок. Борис, молча и даже внимательно выслушав столь длинный монолог, ответил кратко, так как не очень свободно владел французским языком: «А я охраняю свою личную жизнь!» Это было последней каплей, что переполнила чашу терпения негра Миндзу, и он ушёл жить вместе со своими арабами в соседнюю пустую комнату. Его последние слова были: «Ты ещё об этом пожалеешь!» Ответ не заставил себя долго ждать, и в спину удаляющимся писарям полетело: «Уже жалею, что раньше эту занавеску не повесил!» Отвоевав себе отдельное помещение, он занялся его ремонтом, для чего выпросил на складе белую краску и ведро штукатурки, что очень удивило его начальство. На тот момент строители 6-го полка занимались ремонтом резиденции для командира полка, что располагалась в настоящем рыцарском замке XI века, тогда как все четыре казармы полка имели весьма невзрачный внешний вид как снаружи, так и изнутри. Капитан был в восторге от полезной инициативы своего бойца, и это несмотря на то, что в легионе есть только одно правило: «Никаких инициатив!»
Через несколько дней к зданию казармы подъехали грузовики, наполненные дверьми, а потом ещё и с краской, со штукатуркой и прочим строительным материалом. В распоряжении легионера Бориса выделили помощника из числа молодых легионеров, и работа медленно, но верно началась. Важно было в этом деле не спешить, мудро сохраняя умеренность. Когда он добился успехов в труде, пришло время подумать и о личной жизни, т. е. о времяпровождении с женщинами! Ему явно не хватало женского пола, и поэтому он часто стал напевать: «Без женщин жить нельзя на свете, нет!» За советом по этому вопросу он как-то обратился к Вове, сказав ему в рифму: «Ах, Вова, жить без женщины воистину… хреново». Вова считал себя видным мужчиной, о чём свидетельствовала его блестящая лысина и надменный взгляд слегка выпученных глаз и некая гримаса на лице, искривлённый рот со слегка выступающей нижней губой. Обычно так стараются выглядеть все настоящие лакеи, писари и халдеи. В сложившейся ситуации советника выбрать было трудно, так как не из кого было выбирать, а Вова прослужил на несколько месяцев больше и поэтому мог знать: у шерше ля фам? (где искать женщину?). В субботу после обеда они на такси поехали в город Авиньон, что располагался в сорока километрах от их воинской части. В поисках проституток они, проблуждав весь день по городу, только к вечеру случайно наткнулись на злачное место. На одной из пустынных улиц старого квартала под фонарём стояли две взрослые арабки лёгкого поведения, о чём свидетельствовало всё, что было на них надето, т. е. блузки с большим декольте, из которых торчали плотные шары силиконовых грудей, чёрные шорты из кожи и высоченные ботфорты. Вова, по-стариковски шамкая губами и слегка картавя, обратился к ним: «Здравствуйте, девочки!» Одна из арабок лет так сорока, измерив надменным взглядом своих клиентов и несильно спеша, докурив свою сигарету, как-то нехотя объявила: «По двести франков с каждого!» Они прошли по извилистой улочке, которую не ремонтировали как минимум со Средних веков, и Борис оказался вместе с этой женщиной в таком же доисторическом помещении, т. к. Вова предпочёл остаться на улице, размышляя над вопросом: брать или не брать? Проститутка, сняв с себя только шорты и не снимая ботфортов, упала на железную кровать, покрытую видавшим всякое, замызганным покрывалом, и сказала внезапно осипшим голосом: «Только на живот сильно не дави, у меня там ещё швы после аппендицита не сняты». Деньги были уплачены, и, видно, его горячая кровь взяла верх над охватившим жутким чувством отвращения. Несколько минут спустя, выйдя из затхлого помещения на свежий воздух, Борис сказал: «Вова, не ходи туда!» Но тот, кому были адресованы эти слова, нервно вскочил со скамейки и весь как на шарнирах от негодования, скрипя зубами, ринулся во мрак дверного проёма и почти сразу же как ошпаренный выскочил обратно к тусклому свету от фонаря с воплем: «И за это я отдал двести франков?» Больше они с Вовой по женщинам не ходили и вообще больше никуда не ходили.
Русские идут, или третья волна
Слава богу, что в полк пришёл тот самый хохол Ванька Чижов, и с ним поначалу можно было болтать о чём угодно, но потом его как будто подменили. Он, где-то достав книжку про Бандеру, стал пропагандировать украинский национал-социализм и ездить на выходные в соседнюю страну Андорру за контрабандными сигаретами, которыми очень быстро завалил весь полк. Воистину: когда хохол родился, то еврей заплакал, и вскоре Ванька Хохол всеми правдами и неправдами пробрался в святую святых 6-го сапёрного полка, т. е. взвод водолазов «Крапс». Там зарплаты у простых легионеров были выше, чем у младших офицеров Иностранного легиона. Фотографии этого симпатичного бандерлога не сходили с первых страниц французских военных журналов, и вообще его карьера шла только в гору. Но новая жизнь в молодой России с её открывающимися перспективными возможностями стала притягивать его, и тогда Борис ему прямо в глаза сказал: «Лети птичка, а то всё вкусненькое без тебя съедят!» И… Ванька, каким-то образом взяв в кредит новый внедорожник и положив на заднее сиденье Белую Кепку и эполеты легионера, дезертировал в Москву, увозя с собой иностранную валюту, заработанную на контрабандных сигаретах. По прибытии в столицу России он, вступив в партию русского нациста Жириновского, быстро женился на девушке из клана новых русских нуворишей и, взяв себе её фамилию, поднялся в птичьей иерархии с Чижова до Орлова. Люди говорили, что он так же круто поднялся на складах, где сформировал охранную структуру, используя навыки, полученные им в Иностранном легионе. Но потом его там так же быстро опустили на землю, правда, не в буквальном смысле, а в экономическом, хотя и опять-таки во все дыры.
В общем, год этот прошёл как один пустой день, и лишь в конце декабря к празднованию Рождества 1993 года в полк пришла знаменитая пятёрка русских легионеров, о которых в дальнейшем и пойдёт речь. Самого низкорослого и внешне похожего на тощего мышонка звали Юркой Гуляевым и если приглядеться, то в его чертах лица было что-то крысиное. Особенно его маленькие и вечно бегающие по сторонам глазки, а ещё он забавно шевелил острым носиком, и порой Борису казалось, что Юрка не жуёт, как все, а грызёт, как белка или как хомяк. Ещё совсем недавно Юрка работал милиционером в Люберцах — это где-то под Москвой — и в свои 36 лет, имея в своём багаже два высших образования, поднялся по карьерной лестнице до должности начальника отдела по борьбе с бандитизмом Люберецкого района. Это было там, а тут, в легионе, ему определили уровень умственного развития по шкале «семь из двадцати возможных баллов», тогда как удовлетворительным считается «десять из двадцати». Поэтому командование легиона не желало брать Юрку-балбеса на службу, но он как-то умудрился разжалобить кого-то известной фразой: «Отступать мне некуда, ибо позади Москва!» В столице засела воровская шайка, которой Юрка настолько насолил, что в него реально стреляли и даже прострелили его кожаную куртку!
Второй новобранец вообще был как две капли похож на Жириновского, причём не только внешне, но и в манере нести всякую ахинею, в жестикуляциях и прочих особенностях. Он сразу сказал, что его зовут Толиком Мармеладовым. Третьим из новоприбывших был друг Мармелада по фамилии Груздь. Внешне и по росту они были словно братья или, по крайней мере, из одной деревни, и со спины их можно было различить только по ушам. У Мармелада уши были торчком и маленькие, как у бегемота, тогда как у Груздя они по своей форме были реально похожи на два сырых груздя розоватого цвета. Перебивая друг друга, они стали рассказывать истории о своём бандитском прошлом, и видимо всё это для того, чтобы произвести особое впечатление на Юрку Гуляева. И Груздь в доказательство, задрав гимнастёрку, показал на своём жирном брюхе какой-то шрам как свидетельство серьёзного ранения. Борис признал в нём того самого матроса с корабля в порту Генуи, который зарекался никогда таким образом Родину не придать.
Слава богу, что другая парочка друзей, Алекс и Жорик, оказались милейшими и добрейшими созданиями, и поэтому в последующем Алекса народ прозвал Уважаемым, тогда как Жорик так и остался просто Жориком. Алексу на тот момент было тридцать пять лет, выше среднего роста, слегка сутуловатый и абсолютно лысый, что не выглядело как недостаток. Он долго прожил в Люксембурге у своей родной сестры, что была замужем за местным банкиром, тогда как про Жорика, невысокого роста и больше похожего внешне на молодого старичка, до сих пор вообще ничего не известно. Он был очень скромным и просто хорошим человеком, в котором вообще трудно было узреть что-либо плохое. Конечно, в дальнейшем будет идти речь и о других легионерах из русской диаспоры, но лишь для того, чтобы создать некую серую массу, тогда как эти пятеро русских новобранцев станут главными субъектами в моём повествовании.
Немного истории, или первые волны
Когда речь заходит о России, то любой француз охотно расскажет вам о лютых морозах, медведях на улицах городов, водке, которую там пьют вёдрами, не забывая перебить об пол все хрустальные фужеры и гранённые стаканы, о блинах с икрой, красной и с чёрной и вряд ли… о кабачковой и баклажанной. Тогда как в области политики речь может зайти о диктатуре Сталина, а нынче и… Путина, но лишь самые просветлённые из них могут вспомнить то, что русские казаки служили в Иностранном легионе. Всего же за годы существования Иностранного легиона, с1831 года и по наши дни, через него прошло более 600 тысяч граждан со всего белого света, из которых 35 тысяч значатся в «Книге Памяти» как погибшие во славу легиона. «Сколько всего русских людей побывало в рядах Иностранного легиона?» — трудно сказать, но известно, что в истории Иностранного легиона было всего три волны русского нашествия как последствия социально-политических потрясений в Российской, а позже и в Советской империи. В этой книге речь идёт о так называемой третьей волне, но справедливости ради я хочу донести до русских читателей лишь малые фрагменты истории легионеров русской национальности, волею судеб оказавшихся за границей.
В 1914 году война пришла во Францию, и знаменитые иностранцы, жившие тогда во Франции, призвали выходцев из других стран поддержать французскую армию. Этот призыв получил название «призыв Канудо», по имени итальянского писателя. Тогда в ряды Иностранного легиона вступили 42 883 добровольца, из которых более шести тысяч погибли, защищая Францию. В это время легион принял первую волну выходцев из бывшей Российской империи. Графы Н. Румянцев, Де Витте и А. Воронцов-Дашков, грузинские князья Вачнадзе и Амилахвари, будущий маршал Советского Союза Р. Малиновский, брат верного ленинца Якова Свердлова Зиновий Свердлов (Пешков) и многие другие примерили на себя Белую Кепку и красные эполеты легионера.
К сожалению, первое официальное упоминание о русских легионерах весьма трагично, и в военных архивах французской армии хранится донесение из батальона «Ф» 2-го полка Иностранного легиона от 22 июня 1915 года «О расстреле девяти легионеров российской национальности». Незадолго до этой трагедии российский военный атташе в Париже полковника Игнатьева от 23 февраля 1915 года сообщил царю-батюшке в Россию о том, что русские добровольцы страдают и жалуются на то, что вынуждены жить и сражаться вместе с иностранцами с сомнительной моралью. Четыре месяца спустя, а если быть точнее, то 19 июня, в расположении полка Иностранного легиона военный атташе Российского посольства полковник Оснобицын встретился с русскими субъектами, которые не отказывались идти в наступление, но пожелали служить в российской армии. На этом собрании царский полковник клятвенно заверил своих соотечественников в том, что по просьбе их царя Николая Второго французский Сенат 3 июня 1915 года принял закон, разрешающий российским легионерам покинуть Иностранный легион и записаться добровольцами в российскую армию. Однако на следующий же день в своей срочной депеше французскому военному правительству командующий 5-й армией (shd-19N840) сообщил: «Имею честь сообщить, что вчера 20 июня 1915 года несколько человек 2-го Иностранного полка отказались следовать за полком по направлению в Пруилли. Эти мужчины, в основном русские подданные, заявляют, что недавний закон даёт им право покинуть службу в армии, и требуют своего перевода во французские воинские части. Командир батальона пытался их заставить повиноваться, но без успеха. Всего 287 мужчин, виновные в отказе подчиняться, были разоружены и переданы военному трибуналу». В своём не менее срочном ответе генерал Гильямат (shd-19N840) отдал приказ: «В отношении виновных повстанцев необходимо примерное наказание, и посему приказываю приговорить 9 человек к смертной казни, которая должна состояться сегодня же днём около города Певи, где сейчас и находятся виновные лица». На заседании трибунала от 21 июня 1915 года по приказу № 4759 были осуждены 27 легионеров Иностранного легиона, виновные в восстании, из которых только легионеры русской национальности были приговорены к расстрелу, тогда как другие отказники отделались пятью или десятью общественными работами. И… 22 июня 1915 в пригороде Певи (Марна) были расстреляны: Пало Жан (Эстония), Дикман (Россия), Брюдек Иван (Польша), Эльфанд Альберт (Одесса – Украина), Артомач Григорий (Россия), Николаев Николай (Россия), Петров Иван (Россия), Шапиро Симон (Россия) и Тимаксян Тигран (Турция). О чём свидетельствовали нижеподписавшиеся сержанты Дринк и Деффо, которые и зачитали осужденным приказ перед строем личного состава, и после чего те были по очереди расстреляны, и врач-майор констатировал их смерть. Спустя несколько дней 4 июля 1915 года французское командование позволило остальным семистам девяти легионерам русской национальности отправиться в город Орлеан на воссоединение с частями российской армии. Казнь девяти выходцев из России была проведена тайно от других русских легионеров и послужила примером исключительно для своих французских солдат. В это же время один известный французский генерал, искренне сочувствуя гибели своих соотечественников на фронтах 1-ой Мировой войны, многие из которых были классными шоферами, механиками и вообще специалистами своего дела, сказал, что за жизнь одного француза ему не жаль отдать жизни десяти русских лапотников. В ответ французскому генералу царь Николай Второй отправил 9000 тысяч русских солдат в составе 1-й пехотной бригады под командованием генерал-майора Лохвицкого, которые, проделав долгий путь из китайского порта Далянь, прибыли 16 апреля 1916 года в город Марсель, где и были восторженно встречены французскими дамочками. Известно, что русский экспедиционный корпус неплохо зарекомендовал себя на французском театре боевых действий и, можно сказать, грудью защитил Париж — про этот подвиг пресса трубит и по сей день. К сожалению, она обходит стороной тот факт, что после Февральской революций 1917 года солдаты 1-й русской бригады, отказавшись подчиняться французским властям, потребовали возвращения домой. Для разрешения этого щекотливого вопроса временное правительство отправило своего представителя генерала Занкевича, у которого офицером по особым поручениям был прапорщик Николай Гумилёв (поэт). И… мятеж Русского корпуса был подавлен силами французских частей с применением артиллерии. По заниженным данным, в результате расстрела из артиллерийских орудий были убиты девять солдат и восемьдесят зачинщиков отданы под суд, а основная группа из 8000 бойцов попала в концлагерь Ла-Куртин (Лимузен). В последующем более лояльных 4000 солдат попали на лесозаготовки, тогда как остальных более революционно настроенных граждан России депортировали в Алжир, и лишь несколько сотен казаков продолжили службу во французской армии в рядах французского Иностранного легиона.
В момент наступления русских частей в районе форта Бримон 16 апреля 1917 года был серьезно ранен в руку солдат Родион Малиновский (в последующем маршал Советского Союза), и поэтому он не участвовал в восстании русского корпуса, так как в сентябре 1917 года находился в госпитале в г. Сен-Серван. После лечения в госпитале он записался в Иностранный легион, где служил до августа 1919 года нижним чином в легендарном Русском Легионе Чести. За героизм при прорыве германской линии обороны (линии Гинденбурга) в сентябре 1918 года французы отметили легионера Малиновского Военным крестом с серебряной звездочкой, а колчаковский генерал Дмитрий Щербачёв представил его к награждению Георгиевским крестом III степени. Таким образом, Родион был награждён двумя Георгиевскими крестами.
В то же время в Иностранном легионе в качестве переводчика служил, без каких-либо привилегий, известный художник Александр Зиновьев (1889, Москва — 1977, Париж), отразивший в своих рисунках сложную жизнь солдата на поле боя и в суровые условия полевой жизни. Рассказывая о русских легионерах, нельзя не вспомнить имя легендарного Зиновия Пешкова (1884–1966), служившего верой и правдой Франции и дослужившегося до чина генерала Иностранного легиона, но о нём чуть позже.
Тогда как настоящая история русских в Иностранном легионе началась лишь в 1920 году в Константинополе, куда прибыло более 150 тысяч русских беженцев, среди которых были остатки Белой армии. Французы и англичане (бывшие союзники России и Белого движения) поместили своих бывших союзников в концентрационные лагеря «Галлиполи» и «Лемнос», где тут же появились вербовщики из Иностранного легиона. В результате чего 3200 русских людей прошли базовый пункт Иностранного легиона в Сиди-Бель-Аббесе (Алжир), причем из них 70 % — это бывшие офицеры, юнкера и солдаты, а всего за период с 1920 по 1940 год в Иностранном легионе служили более 10 000 русских легионеров. Легионер Гиацинтов, служивший в то время в Иностранном легионе, записал в своём дневнике: «Прибыв на место службы, легионеры вступали в свои обязанности, и начиналась томительная жизнь своим однообразием и бессодержательностью. Для легионеров 18-го ремонтного эскадрона она сводилась к службе по следующему распорядку: подъем в 6.30 (зимой) или в 5.00 (летом). Утренний кофе и затем сигнал «строиться», где после переклички обязательная раздача таблеток хины, которые каждый должен был принять на глазах начальства. После этого шло распределение личного состава: кто болен — для визита к врачу, плотники, кузнецы, садовники, писари — по своим рабочим местам. После работы и приведения себя в порядок обед, который заканчивался в начале первого. Качество обеда оставляло желать лучшего. Большей частью нам давали чечевицу, которая сменялась фасолью или рисом, изредка давали картофель, а вместо мяса нам выдавали конину, приготовленную при этом в таком виде, что даже очень голодный человек вряд ли отважился бы съесть ее. Поварами были арабы-сирийцы, необыкновенно ленивый и неопрятный народ. После обеда до трех часов дня полагался отдых, затем вновь сбор с чтением нарядов на следующий день, приказов, взысканий и т. п. После сбора различные работы, оканчивающиеся уборкой лошадей и водопоем. В 18.30 ужин, ничем не отличающийся от обеда, свободное время и в 21.00 — отбой». — (Орф. и пункт. автора сохранены).
Из воспоминаний легионера Николая Матлина (в прошлом русского офицера), попавшего в легион в декабре 1920 г. и прослужившего в 1-м кавалерийском полку в Алжире, Тунисе и Сирии более шести лет: «Недостаток воды и пищи — явление в легионе обыкновенное, но в моей голове не вмещалось, как французы — такие культурные люди, — могут так нагло обманывать, тем более нас, русских, все-таки много сделавших для Франции. Слово «легионер» в переводе на местный — бандит. Не так давно, всего два-три года до приезда в Легион русских (1920 г.), взгляд на легионера был таков: после занятий трубач выходил и сигналил особенным образом, извещая жителей, что легионеры идут «гулять», и все магазины закрывались. По приезду же русских отношение жителей резко изменилось к лучшему, и даже многие из нас стали бывать в частных семейных домах. Не знаю, с какой целью, но французы всячески старались воспрепятствовать нашему сближению с жителями. Бывали случаи, когда французский офицер, завидев кого-либо из легионеров, гуляющего с цивильными людьми, начинал на него кричать на всю улицу, и, придравшись к чему-либо, нередко приказывал вернуться обратно в казарму. Результат возвращения — «призон (гауптвахта)». Особенно тяжелой была служба в легионерских частях, находившихся в Африке или участвовавших в вооруженных конфликтах». — (Орф. и пункт. автора сохранены).
Со слов легионера Е. Недзельского: «Поход совершается при сорокаградусной жаре, в котором каждый легионер «все своё несет с собой» на спине — мешок, где находится все имущество солдата, а кроме того, палатка и одеяло, затем — кирка или лопата, двухлитровый бидон обязательно с водой, 2 вещевых сумки по бокам, амуниция и 120 патронов, плюс винтовка. С этой же нагрузкой ведется бой и наступает момент, когда кажется, что уже больше нет сил терпеть и просить Бога о смерти, но отдыхаешь именно когда вся сила и энергия — исчерпана и когда, почти задохнувшись от большой перебежки под визжащими пулями, свалишься за камнем и вздохнёшь полной грудью. Обычно поход начинается до рассвета, весь день, иногда с боем, к вечеру намечается место остановки, часть начинает ставить палатки, другая идет за топливом и водой для кухни, а остальные возводят из камней траншею в 1 м 20 см высотою. С наступлением темноты все огни должны быть потушены, чтобы не привлечь внимания противника. Спят обычно не в палатках, а в траншеях, чтобы каждую минуту быть готовым к встрече самого неожиданного противника. Спят в амуниции с винтовкой, привязанной ремнем к руке, так как потеря ее обрекает легионера на новый контракт. Как стойкий анекдот, передающийся из поколения в поколение легионеров, ходит правило, что, если легионера желают оставить в полку, ночью у него подрезывается ремень и вынимается из рук винтовка. При условии нечеловеческой усталости это нетрудно. Большинство ночей проходит тревожно, с перестрелками, а иногда и с боем. Особенностью марокканцев является их глаз: он видит в темноте и меток при выстреле. Поход кончается там, где удобно и сообразно расположить пост, вернее создать его. Помимо стратегических планов, местом его является возвышенность и близость воды. Здесь неделю-две легионер несет двойную работу: днем — как чернорабочий, ночью — как солдат. Днем он каменщик, плотник, работает в «карьерах» по добыванию камня, выжигает известь, рубит дрова и т. п. И вот, со временем, на пригорке вырастает белокаменный пост с бойницами для винтовок и пулеметов. Кругом он обносится колючей проволокой. Наконец, над постом взвивается французский флаг. «Колонна» продолжает движение вперед, создает новые посты, и так в течение нескольких месяцев. В течение всей «колонны» легионер спит не раздеваясь, в пыли, иногда под дождем, мучается от паразитов, а иногда не может в достаточной мере утолить жажду, не говоря уже об умывании. После такого путешествия все части уходят на отдых, а легионеры распределяются по отдельным постам, продолжая отчасти постройку, а главным образом для дозора, причем никакой связи с окружающим миром нет. Как выражается один из моих корреспондентов — «постовые без цепей прикованы к своему детищу», защита жизни связана с защитой поста, отступать некуда и сдаваться нельзя во имя жизни. Время сидения на посту русские назвали — «великим постом» в том смысле, что эта «животная жизнь» продолжается от 3 до 5 и 6 месяцев. Опасность заключается, с одной стороны, в атаках, а с другой, специально арабской, — в снимании часовых ночью метким выстрелом. Каждый, испытавший фронт, знает, что разница между солдатом и начальником на боевой позиции значительно стирается, гнет дисциплины переходит в чувство инстинктивной солидарности. Скверное отношение начальства, старающегося окончательно убить в легионере еще остающиеся в нем признаки человека и самолюбия, доводит солдата до того положения, когда он действительно становится похожим на животное. Сержант — бич легионера!» — (Орф. и пункт. автора сохранены). Легионер Архипов (в прошлом капитан): «Отношение к легионеру настолько хамское, что едва хватает сил удержаться... кормят настолько скверно, что напоминает Галлиполи. В последних боях погибло очень много русских». — (Орф. и пункт. автора сохранены).
С момента своего рождения 1-й кавалерийский полк, разросшийся до 3500 русских легионеров, участвовал в подавлении народных восстаний в Сирии и Марокко, и вскоре поток русских солдат заполнил и другие полки Иностранного легиона, только в третьем иностранном полку в Марокко было более 500 выходцев из России. В середине 1920-х годов русские легионеры составляли 75 % от общей численности всего Иностранного легиона. По составу 5 % русских солдат были бывшими заключенными немецких концлагерей, 10 % — бывшими солдатами Российской экспедиционной силы, 25 % — остатками южнорусской армии Деникина и 60 % — армии барона Врангеля. Так или иначе, русские легионеры в боях заслужили уважение французского командования. Потом русские легионеры также появились в пустынях Алжира и Туниса, в джунглях Индокитая и в ливанских горах, где сражались против мятежников, которые выступали против Французской колониальной империи. Так, полковник российской армии Козлов служил в легионе в чине простого сержанта. Ему предлагали офицерское звание и должность, но он отказывался, объясняя, что в Великую войну был несколько раз ранен и контужен в голову. Частые кровоизлияния в мозг могли помешать ему на посту командира, но немногих офицеров в легионе так слушались и так уважали, как сержанта Козлова. За ним шли без всяких сомнений и колебаний. В последнем бою русский полковник был трижды ранен, но строй не оставил. Четвертое ранение оказалось смертельным. Он навсегда остался в песках Северной Африки в жаркую зиму 1923 года. Наличие бывших российских офицеров и солдат увеличило общий культурный уровень полков Иностранного легиона. Так, среди русских было только 2 % неграмотных, и уровень преступности среди русских солдат был относительно низким. Арабы, которые исторически боялись французских легионеров, с прибытием русских легионеров, постепенно проникнувшись к ним доверием, перестали закрывать свои магазины и кафе, завидев издалека белые кепки легионеров. По признанию иностранцев, духовный лик с пополнением состава легиона русскими волонтерами изменился. Места авантюристов и жизненных неудачников заняли настоящие воины, искавшие только чести, хотя бы и под чужими знаменами, ставшие «дисциплинированной, боеспособной и наиболее ценимой частью» Иностранного легиона. Но как говорится, на войне как на войне, и у каждой медали есть своя обратная сторона, и со слов Николая Матина (в прошлом офицера), сторожевая служба, которую пришлось нести в Африке на границе с Триполитанией в условиях жаркого климата, вызывала среди завербованных в легион казаков массовое дезертирство. Так, группа легионеров, в составе которой был легионер Матин, применив оружие против гумов-арабов, находившихся на службе во французской полевой жандармерии, убила 16 человек, захватила баркас и пыталась бежать морем. Баркас сел на мель, а беглецы схвачены и приговорены к каторжным работам. Сам Матин, отбыв десять месяцев на свинцовых рудниках, в декабре 1923 г. был освобожден по амнистии и вновь отправлен в легион. Участвуя в боевых действиях против друзов в Сирии, он был тяжело ранен. Его освободили по болезни от службы, и он смог возвратиться во Францию, имея пенсию в 44 франка. «Всё мною пережитое за это время, — писал Матин в своих воспоминаниях, — настолько озлобило меня, что я решил ни в коем случае не оставаться во Франции, а уехать». Легионер Э. Гиацинтов также о случаях дезертирства сообщает в своих воспоминаниях: «Один из них произошел в Сирии в горной роте капитана Дюваля. Инициатором побега четверых русских легионеров стал офицер военного времени Ладзин. Захватив оружие, они планировали через Турцию добраться до Персии, где Ладзин побывал во время 1-ой мировой войны. На второй день пути они были настигнуты отрядом жандармов и окружены. Не желая сдаваться, беглецы приняли бой, в результате которого было убито два жандарма и два легионера. Ладзину и еще одному беглецу удалось ненадолго скрыться. Спустя два месяца Ладзин был схвачен в Бейруте, опознан и по приговору военно-полевого суда расстрелян. После этого случая горная рота капитана Дюваля была расформирована, а ее состав влит в прибывший из Алжира батальон Иностранного Легиона. Русские были распределены по разным ротам и взводам и отправлены на фронт. Во время боевых действий из русских были вновь сформированы отдельные взводы, которые зарекомендовали себя с самой лучшей стороны. Один из русских легионеров за отличия в боях был произведен в капралы и награжден Военным крестом. После окончания похода легионеры были отведены в тыл и назначены на работы по прокладке дорог. Отношение начальства, бывшее доброжелательным во время боев, вновь изменилось к худшему. Оружие было отобрано и выдавалось только отправлявшимся в караул. В один из дней группа русских легионеров численностью двенадцать человек, направленная в караул во главе с капралом — «героем войны», оставила пост и направилась к турецкой границе. За беглецами была отправлена погоня в составе эскадрона спансов (полк французской кавалерии) и взвода конных жандармов. Однако захватить русских легионеров не удалось. Преследовавший их отряд был встречен ружейными залпами, потерял несколько человек и был вынужден ретироваться. По слухам, беглецы благополучно пересекли турецкую границу и разъехались по разным странам. И еще один случай побега был совершен неким Мухиным — «человеком интеллигентным» из Москвы. Для того чтобы бежать, он подал рапорт о переводе в батальон, находившийся в то время на фронте. Через месяц, попав на позиции, он бежал с собратом по несчастью — легионером-немцем. В пути они были схвачены бедуинами и какое-то время находились в плену на правах рабов, но вновь бежали. Отдохнув в Турции, беглецы направили свой путь через Кавказ в Центр России. В Батуми они были арестованы ЧК и отправлены в Москву. В Москве немец умер от истощения, а Мухин, просидев некоторое время в тюрьме, был выпущен на свободу». — (Орф. и пункт. автора сохранены).
О гибели 7 сентября 1932 г. в бою на Тазигзауте (Марокко) лейтенанта В. А. Александрова-Дольника рассказывает С. Андоленко в журнале «Часовой»: «В роковой день 7 сентября, по совершенно невероятной круче, продираясь через густые кустарники, двигались колонны на штурм Тазигзаута. В 4 часа утра затрещали первые выстрелы. Шедшие впереди иррегулярные части вскоре не в силах были преодолеть отчаянное сопротивление противника и остановились. Командир батальона легиона приказал 11-й роте овладеть позицией. Карабкаясь по невероятной круче, легионеры 11-й роты, имея впереди своих офицеров, устремились на штурм и, несмотря на сопротивление врага, утвердились на гребне. Но горцы сопротивлялись до конца, и их пришлось выбивать шаг за шагом. В этот момент 6-й роте, шедшей за 11-й, приказано было взять левее и выбить скопище мятежников, угрожавших левому флангу 11-й роты. Получив приказание, командир роты капитан Шовэн крикнул: «6-я вперед», но, обернувшись, увидел, что большая часть роты, продираясь через кустарники, в предутренней мгле растворилась, и с ним осталось всего лишь несколько человек. Капитан стал кричать: «6-я рота — ко мне!», и на его зов вышел Александров-Дольник, вывел свой взвод к нему и немедленно же повел его в атаку. «Я вижу еще поручика Александрова с револьвером в руке, увлекающего своих людей», — напишет его командир. После жестокой рукопашной схватки (впоследствии на фронте роты подобрано 40 трупов арабов, заколотых штыками) легионеры овладели позицией и оставшиеся в живых марокканцы уже спасались бегством, как вдруг один из них обернулся и выстрелил в упор в Александрова-Дольника. Сраженный пулей в сонную артерию, Александров был убит наповал. Бежавший за своим офицером легионер Оригони тут же заколол араба, но сам был тяжело ранен двумя пулями в грудь на вылет». — (Орф. и пункт. автора сохранены). Двенадцатого сентября состоялись торжественные похороны Александрова-Дольника в Мекнезе. В надгробной речи командир полка так отозвался о его подвиге: «Мы горды вами. Вы заплатили вашей жизнью за доблестное и героическое поведение, которое делает честь не только легиону, но всей армии. Вы прибавили новую страницу славы к истории полка, и память о вашем славном поведении будет священна и послужит примером будущим поколениям». Согласно спискам, подготовленным в начале 1950-х годов содружеством резервистов Французской армии, «за период с 1920 по 1933 гг. в колониальных войнах погибло более 150 русских легионеров».
После демобилизации из Иностранного легиона в 1996 году капрал Борис поселился в одном городке под Авиньоном, где его соседом был один очень уважаемый дедок по фамилии Васильченко, в прошлом мажор (старший прапорщик) Иностранного легиона. В одной из задушевных бесед за рюмочкой с коньяком он поведал ему о том, что до 2-ой Мировой он в звании майора Советской армии учился в академии вместе с Маршалом Коневым. В конце 1941 года попал в плен, где был вынужден встать под знамёна РОА генерала Власова, где служил до весны 1945 года. Его полк в составе войск вермахта держал оборону против сил Иностранного легиона где-то в районе Эльзаса, но, оставив свои позиции, полным составом перешёл на сторону Иностранного легиона. Новоиспечённые русские легионеры, повернув свои штыки против войск вермахта, ударили в образовавшуюся брешь, что очень помогло французским войскам, наступающим на этом участке фронта. Все бывшие солдаты РОА, включая офицерский состав, стали рядовыми легионерами и участвовали в боях вплоть до капитуляции Германии. В боях в Германии он, Васильченко, был тяжело ранен, и это спасло его от депортации в СССР, так как всех выживших русских легионеров из РОА генерал Де Голль выменял у своего друга товарища Сталина на граждан Эльзаса, служивших в вермахте и в том самом легионе СС, что сожгли деревню Орадур, но после окончания войны ставших французами. После Второй мировой войны Васильченко, продолжив службу в легионе, участвовал в Индокитайской кампании с 1952 до 1954 года, где познакомился с внуком последнего царского наместника на Кавказе, графом Александром Воронцовым-Дашковым (1922–1952). Молодой граф, честно выполнив свой воинский долг, сложил голову в Южном Вьетнаме.

Вторая волна (1945–1954 годы)

После окончания 2-ой Мировой войны 1939–1945 годов в Иностранный легион зачислялось большое количество бывших русских заключенных, освобождённых из фашистских концлагерей и по тем или иным причинам не пожелавшим вернуться в СССР. Вывод японских войск, оккупировавших французскую колонию Вьетнам, оставил её в хаосе, которым воспользовались местные коммунисты, объявив независимость части Вьетнама в сентябре 1945 года. Поэтому и началась колониальная война, в которой Иностранный легион стал ударной силой Французских вооружённых сил. По некоторым данным, в составе 70 000 контингента французский войск русских легионеров было до 10 000 человек, и к этому стоит добавить 30 000 немецких солдат, многие из которых были их же охранниками в концлагерях в период 2-ой Мировой. Легион, до сих пор чествуя своих немецких ветеранов, ежегодно устраивает в их честь помпезные торжества, на которых обязательно исполняется в ритмах эсэсовского марша очень популярная в нынешнем легионе песня «Против вьетнамцев — против врагов».
Почти десять тысяч легионеров, в том числе и русских, навсегда остались лежать в тропических джунглях Вьетнама. Самые тяжелые потери легион понес в сражении около местечка Дьен-Бьен-Фу весной 1954 года, где многие легионеры были убиты или попали в плен. Остальные — уставшие и деморализованные — вернулись залечивать раны в Сиди-Бель-Аббес, однако жизнь не позволила им долго бездельничать, и в конце 1954 года Франция вступила в борьбу с алжирскими патриотами, которая продолжилась до 1962 года, когда Алжир обрёл свою независимость, а легион должен был навсегда покинуть свою «родину» и перебраться в метрополию. На рубеже 1950–1960 годов Французская колониальная империя стала рушиться как карточный домик, и независимость получили почти все ее владения, и нужда в существовании легиона, казалось бы, отпала, но тем не менее легион все же было решено сохранить и…
В Рождество 1993 года
Праздник Рождества празднуется в легионе как семейный праздник, где сержанты и офицеры обязаны быть вместе за одним столом с простыми солдатами и давиться праздничным меню, состоящим, как правило, из хвоста омара и какого-нибудь овощного гарнира. Всё это запивалось хоть и дешёвым, но всё же настоящим шампанским «Вдова Клико» и очень большим количеством бутылок солдатского пива марки «Хайнекен». За одним из шикарных столов помимо Бориса, Мармелада, Груздя и крысиного подвида Юрки Гуляева сидели легионеры из других стран. Среди них выделялся один настоящий француз по имени Оливье, который сразу невзлюбил Юрку Гуляева и настолько, что на протяжении всего праздничного вечера забавы ради бросал в Юркину тарелку ошмётки от омаров, креветок и панцири морских ракушек. А ещё он забавлялся тем, что, глубоко затянувшись сигарой, пускал в сторону Юрки тонкие, но настолько длинные струйки дыма, что те доставали до Юркиного носика. Борис был вынужден сделать французу замечание, но это не возымело на него никакого действия. Только обещание войти в контакт с его лицом при помощи кулака дало результат, и хулиган, замкнувшись в себе, просидел со скучным видом до конца вечера. Тогда как Мармелад никому не давал скучать забавными историями из своей гражданской жизни, когда он был владельцем какого-то притона в Гамбурге. К сожалению, каждый раз его рассказы перебивали песнопения, восхваляющие легион, и в конце исполнения легионеры каждый раз дружно кричали девиз: «Легия — Патриа Ностра!» — т. е. «Легион — наше отечество!» — и вновь утыкались в свои тарелки. Подарки в этом году были хорошие: кому-то достались настоящие авторучки фирмы «Паркер» и другие подарки, а Борис получил шикарный кожаный чемодан известной фирмы. Он тут же, не отходя от стола, набил его под завязку несколькими бутылками шампанского, на которое уже легионеры и смотреть не могли, а в свободные места уложил дюжину бутылок пива, с полкило сыра и нарезку из ветчины. Не пропадать же всему этому добру? Тем более что в комнате, где он жил на тот момент совершенно автономно, был хороший холодильник, а также телевизор и видеомагнитофон. Вернувшись после празднования Рождества в свою комнату, он сложил все свои трофеи, куда положено, и, завалившись в одежде на кровать, уснул богатырским сном. Ночью его разбудил обиженный на празднике француз Оливье, которому не спалось и поэтому захотелось выяснить отношения со своим обидчиком. Они вышли из казармы, где француз долго и нудно говорил что-то обидное, но Борис, не дослушав его до конца, вернулся к себе в комнату и улегся спать. Француз же на этом не успокоился, и его обидчику пришлось снова встать и выйти с ним на свежий воздух. В общем, чтобы прекратить всё это форменное безобразие, Борис без слов ударил кулаком прямо в скулу своему собеседнику, и тот, видимо не ожидавший такого исхода, в новом парадном обмундировании серого цвета упал в лужу. Бедный Оливье, явно потеряв ориентацию, пополз во тьму, собирая всю грязь на своём пути. Естественно, что эту сцену наблюдала практически вся рота SA, и Борису уже был обеспечен вызов на ковёр к капитану. В общем, прощай денежная командировка в Африку! Ему стало горько и обидно за свою несдержанность, но что сделано, то уже сделано. Ранним утром кто-то разбудил вопросом: «У тебя вообще есть чем похмелиться?» Это был, конечно же, Мармелад, и Борис, поворачиваясь на другой бок, буркнул: «Там в холодильнике возьми». На что Мармелад ответил невозмутимым голосом: «Там я уже всё выпил!» Ситуацию спас француз Оливье, притащившийся снова ни свет и ни заря с ящиком пива, чтобы мириться. Со стороны начальства репрессий не последовало, и быть может, потому, что на легионеров, вылетающих в Центральноафриканскую республику, уже были выписаны липовые паспорта, и заменить их было проблематично.
Африка
Легионеры говорят: «Не думай, что ты летишь за море, пока самолёт не взлетел» — это чем-то напоминает русскую поговорку: не говори гоп, пока не перепрыгнешь! Обычно все мечты легионера сводятся к заграничным командировкам, где можно вырваться из рутины мирной жизни и реально можно заработать, но, как говорится, жизнь превратна! В любое время денежную поездку могут отменить, или сам всегда можешь напороть косяков и не поехать вместе с остальными. Обычно в легионе наказания раздавались как пряники, и начальство всегда старалось «уважить» своих подчинённых, как говорится, «заранее», чтобы те не расслаблялись. Но вот наконец-то туристический автобус доставил тридцать легионеров до города Парижа в форт «Ножен», на базу Иностранного легиона, которая является как бы перевалочным пунктом для легионеров, улетающих в командировки, и для участия в параде на Елисейских Полях, как и для новобранцев, решивших испытать свою судьбу. Форт «Ножен» был построен в позапрошлом веке в пригороде Парижа и окружён высокой стеной, единственный вход в который запирается железной решёткой, как в средневековом замке, что произвело на Бориса большое впечатление. За первые полтора года он нечасто посещал исторические места, стремясь отдохнуть в Марселе или в Люксембурге, а тут выдалась возможность не только руками потрогать, но и пожить несколько дней в историческом месте. В ожидании фальшивых заграничных паспортов, с которыми легионеры, переодетые в гражданскую одежду, должны были добраться самолётом из Парижа до Банги, столицы Центральноафриканской республики, их лейтенант организовал посещение исторического музея и нескольких дворцов, стоящих по соседству. Видя всё это великолепие, у Бориса в душе возникло ощущение внутреннего удовлетворения, и он невольно представил себя верхом на вершине большой горы. Когда-то он уже испытывал похожие чувства, когда блуждая в Альпах, смотрел вниз на шикарный пейзаж, невольно забывая про все трудности подъёма и жалея лишь о том, что ему неизвестно: сколько ещё впереди будет таких вот подъёмов и спусков в его жизни?
Рано утром в аэропорту имени Шарля де Голля обычный с виду гражданский самолёт, приняв на свой борт группу коротко подстриженных под одну гребёнку «головорезов», взмыл в высоту, взяв курс на Африку. В салоне в роли стюардов работали военные сержанты французских ВВС, подносившие, как их гражданские коллеги, пассажирам пиво, вино и прочие прохладительные напитки. Борис и Мармелад, зная, что из самолёта их уже не высадят, хорошо выпили по несколько бутылочек предложенного им красного вина, потом прошлись по пиву и догнали ощущение кайфа при помощи коньяка, который Мармелад прикупил в дьюти-фри. Было бы не совсем естественным, если бы Мармелад не поставил свою очередную пластинку, рассказывая о его невероятных похождениях, и слушая их как сказки, Борис, удобнее откинувшись в кресле, сладко заснул крепким сном. Всего несколько часов лёту, и вот уже столичный международный аэропорт Банги гостеприимно встретил гостей из Франции, которые в общей очереди прошли таможенный контроль, предъявив свои липовые паспорта. В общем, ребята ничем особо не выделялись из толпы, если бы не эти защитного цвета мюзеты у каждого, через плечо, что предательски шептали всему миру о том, что это те самые «дикие лебеди» — наёмники. Автоматы, рюкзаки и военное снаряжение — всё было перевезено дипломатической почтой, что было очень даже удобно, учитывая удушающую жару и влажность на улице. Их загрузили в специальные металлические фургоны с мелкой решёткой на окнах и под усиленным эскортом местной полиции повезли прямо через столицу государства, где ещё не так давно правил самый знаменитый людоед Бокасса! Борису вспомнился анекдот из пионерского детства: «Людоед Бокасса прибыл в Москву с официальным визитом, и Брежнев, после хорошего обеда, предложил своему гостю поиграть в русскую рулетку. Они залпом выпили каждый по стакану водки и после чего, по очереди приставляя холодное дуло револьвера к виску, нажимали на курок. Естественно, что в одной из шести ячеек барабана был настоящий патрон. Потом с ответным визитом Брежнев поехал к другу Бокассе в гости, и тот предложил свой вариант африканской рулетки. Вокруг них разместились ровно шесть полногрудых африканских девушек. Брежнев и Бокасса, выпив по стакану рома, выбрали себе по очереди понравившуюся девушку, которая каждому сделала «хорошо». Брежневу это дело понравилось, но он задал вопрос: «А где тут африканская рулетка? В чём фенька?» Изумлённый Бокасса схватился руками за голову и вскрикнул: "О, мой брат! Я забыл тебе сказать, что одна из этих девушек была голодная людоедка!"».
Конечно, трудно было назвать столицей это скопление глинобитных халуп или вообще жалких хижин, сделанных из кусков фанеры и картона. По улице мирно прогуливались местные граждане, которые иногда забавы ради запускали камнем или бутылкой в машины, перевозящие легионеров. И тогда стало понятно, для чего окна фургона были закрыты двумя видами железной решётки с крупными и мелкими ячейками. Вскоре они подъехали на какой-то частный аэродром, откуда им предстоял ещё один перелёт из Банги, куда-то на границу с Чадом. Старый легионер по фамилии Авез, уже бывавший здесь несколько раз, заверил молодняк, что там, куда их везут, не такой сырой климат, и вообще всех ждёт просто шикарная жизнь.
Помимо легионеров на борту грузового самолёта французских ВВС были гражданские пассажиры из местных. «Эти французы и тут свой бизнес делают!» — сказал Мармелад и неожиданно стал рассказывать умопомрачительную историю о том, что в Авиньоне уже давно орудует русская мафия, и объектом её жестокого рэкета стал недавно открывшийся русский ресторан «Бабушка». С первого же дня своего знакомства с Мармеладом Борис сразу понял то, что всё сказанное им надо делить как минимум на сто, но, как говорится, дыма без огня не бывает. Ведь Мармелад по прибытию в полк физически мог побывать в Авиньоне не более двух раз, из которых один раз пообедать в ресторане «Бабушка». Пожилую хозяйку этого ресторана русские легионеры по-своему любили, и это несмотря на то, какими ужасными блюдами та их потчевала. Да и сама по себе эта забегаловка была просто ужасна и своим жалким оформлением напоминала доисторическую жилплощадь сталинского барака, где дырки на стенах были завешаны страшными коврами, и мебель, скорее всего, была подобрана на улице. Но для русских людей, волею судьбы оказавшихся за границей, этот ресторан стал своего рода оазисом в пустыне, где немного пахло далёкой Русью, и можно было поговорить на родном языке, и поесть даже в долг. А тут какая-то «мафия», и Мармелад уже успел защитить этот ресторан и саму его хозяйку при помощи охотничьего карабина и ржавой арабской сабли из дамасской стали да ещё спасти бабушкину машину от разгрома. На самом деле бабушкин сосед, устав от того, что старуха всё время ставит свою доисторическую машину на его частную парковку, проколол её тачанке все четыре колеса. И таких историй было так много, что ещё в казарме каждое утро сразу же после подъёма к нему в комнату без стука вваливался этот речистый басенник в поиске свободных ушей, чтобы рассказать нечто важное! И Борис, увидев сквозь заспанные глаза его наглую еврейскую рожу, прятал голову под одеяло с воплем: «Ой, боюсь-боюсь! Опять кого-то завалил, злодей!» Но надо было отдать должное Мармеладу, что его глубокие еврейские корни позволяли ему легко сходиться с людьми, и он быстро нашёл общий язык с бабуином Клочкиным, который уже полгода работал в легионерской столовой на раздаче десертов в роли пугала. Его работа заключалась в том, чтобы следить за вороньём, позволяя каждому брать не больше одного банана. А теперь через него была налажена поставка говяжьего фарша и прочих ингредиентов для пельменей. Борису и в голову бы такое не пришло, и он охотно стал лепить по вечерам пельмени, более снисходительно относясь к Мармеладу, ко всем его проделкам и к хохмам. В общем, как говаривал товарищ Сталин, видимо, тоже думая о Мармеладе: «Жить стало лучше, жить стало веселей». Согласно изречению «Дурак дурака видит издалека», Мармелад легко сдружился со старшим капралом Антуаном, а чуть позже стал личным водителем у лейтенанта на время командировки в Африке, а по возвращении обратно шофером у командира роты капитана Дуремара.
Неожиданно самолёт коснулся колёсами посадочной полосы, и в окне иллюминатора Борис увидел быстро пробегающий унылый пейзаж, в своё время неплохо отражённый в мультипликационном фильме «Каникулы Бонифация», т. е. жёлтые песчаные холмы и кое-какая зелёная растительность под нещадно жарившим её раскалённым солнечным диском. Радовало то, что воздух оказался раскалённым как в финской сауне, что в отличие от турецкой бани переносился куда легче. Около самолёта уже собралась толпа негров, и легионеры с любопытством разглядывали затесавшихся в ней местных представительниц слабого пола, с которыми им скоро придётся проводить всё своё свободное время. Тем более что среди этой чёрной массы были и красивые женщины, со своими шикарно выпуклыми прелестями, не имеющими ничего общего с европейскими стандартами, чего, в принципе, от них и не требовалось. После недолгой погрузки военного имущества личный состав двинулся в путь в кузовах грузовиков с открытым верхом по грунтовой дороге, поднимая тучи всепроникающей едкой пыли, от которой едва спасали отрезы марлевого сукна, которыми широко пользуются бедуины в пустыне. Проезжая вблизи глинобитных хижин, можно было видеть во дворах местных мужиков, загорающих под солнцем на шикарных деревянных шезлонгах, и их несчастных женщин, толкущих большими деревянными пестами в корытах хлопья маниока, голых детей, облепленных мухами, на обочине, протягивающих свои худые ручки за милостыней в сторону проезжавших мимо них грузовиков. Повсюду было много тощих собак, снующих туда-сюда, но позже выяснилось то, что это были местные свиньи.
Неподалёку от реки грузовики остановились, чтобы долить воду в радиаторы, и перед легионерами предстала картина маслом «Приехали!», которая очень напоминала картину Репина «Приплыли». На мелководной речке у неказистой деревеньки в сгустившихся сумерках, а на экваторе вообще очень быстро темнеет. В воде весело плескалась целая куча совершенно голых негритянок. Некоторые из них мылись в воде, а кто-то тут же полоскал бельё, отовсюду раздавался задорный смех, и в атмосфере царило хорошее настроение. В общем, это была обычная для Африки сцена из жизни «женский день в бане на свежем воздухе». Увидев толпу белокожих мужиков, они не стали визжать, прикрывая от стыда руками свои шикарные груди. Напротив, чёрные купальщицы приятно оживились и, засверкав во тьме своими белыми зубами, замахали им своими розовыми ладошками, выставляя все свои щедроты на показ. А одна из этих развратниц, ну очень фигуристая девушка, вскочив на чёрный валун, энергично станцевала весьма даже зажигательный танец, что смотрелся со стороны куда приятнее и выразительнее, чем обычный дешёвый стриптиз в одном из театров Монмартра. Именно такие сцены из жизни порой вдохновляют поэтов и художников на создание великих произведений. Ведь давно известно, что прикосновение к прохладной воде преображает любую женщину, делая её формы на вид более упругими, к тому же капельки воды в волосах на голове и ниже, словно сверкающие жемчужины, украшая её, придают ей особый шарм. Ко всему уже сказанному стоит добавить ещё и про необычный свет, исходящий от живых глаз молодых женщин, и перламутровый блеск лошадиных зубов, «и, должно быть, пряный запах под мышками!» — подумалось ему, и от чего Борис слегка поморщился. Под впечатлением от всего здесь увиденного в его непутёвой голове стали рождаться бессмертные строки:
Дева чёрная гуляет —
Сладкая! Моя губа
сама невольно отвисает,
слюну глотаю… «Это да!» —
язык натужно произносит,
глаза выходят из орбит,
и мой «дурак» чего-то просит…
К сожалению, команда «По машинам!» расстроила стройный ход мыслей нашего поэта, не позволив ему завершить этот крик души. Вскоре под покровом ночи они наконец-то прибыли в расположение сводной бригады Французских вооружённых сил, где одновременно проходили службу пехотинцы из легендарного во Франции полка «Спайс», морские пехотинцы из Тулона и, как правило, легионеры всех родов войск. На этот раз Иностранный легион был представлен лишь взводом сапёров, что не на шутку пугало их лейтенанта, ведь это была его первая военная миссия за рубежами его страны. Командование легиона, страдая особым комплексом неполноценности, всегда пыталось произвести на французских солдат из обычных полков, называемых презрительно шлаборами, неизгладимое впечатление. Когда нормальные французы после работы отдыхали в тени манговых деревьев, то сержантам из легиона обязательно надо было гонять по круг всем на показ легионеров с мюзетами на лямке через левое плечо и к тому же до верха набитых камнями. Или… муштровать их до потери пульса в пустыне под раскалёнными лучами африканского солнца. К счастью, в легионе 6-ой сапёрный полк тоже считался шлаборским ( по-немецки «шлабор» — «вислоухая собака» — так немецкие легионеры во времена войны в Индокитае презрительно называли французских солдат за их непомерно широкополые береты), и нравы в нём были помягче, чем в других полках. Тогда как внутри 6-го сапёрного полка их роту поддержки также презрительно называли шлаборской или пенсионерской. О боже, какое счастье, что ему выпала великая честь служить в самой из самых шлаборских рот, да ещё и в командном взводе в придачу! Красота, да и только!
Грузовики подъехали к шлагбауму, преграждая вход огороженному со всех сторон расположению сапёрного взвода. Напротив казарменного барака под навесом была столовая, где для легионеров был уже приготовлен шикарный ужин, более того, их вышла встречать ватага негров, которым предстояло стирать одежду для легионеров и по утрам мыть все казарменные помещения взвода. За тремя легионерами закреплялось по одному «бою», и в последующем каждое утро их ждала свежевыстиранная и отутюженная униформа, сложенная на табуретках аккуратными стопочками. После того как ящики с оружием были сданы в оружейную комнату, последовало немедленное осушение нескольких ящиков местного пива, после чего личный состав взвода разошёлся по своим спальным помещениям, расположенных в длинном бараке с верандой. Старший сержант (шеф) американец из «Крапса» разместился в этом же бараке, но в отдельной комнате, тогда как лейтенант пошёл спать в маленький домик для офицерского состава, что стоял поодаль. Ночью в комнате шефа за перегородкой раздались нечеловеческие вопли, и шум от упавшего деревянного шкафа. Личный состав был поднят по тревоге, ибо можно было предположить всё что угодно, и в голове уже рисовалась ужасная сцена нападения местных людоедов и обглоданное тело американца. Но вовремя появившийся сержант-секретарь с улыбочкой на юных устах сообщил, что нечего беспокоиться, ибо шеф привёз к себе девочек и с ними реализует свои сексуальные фантазии. «Эти американцы — садисты и извращенцы!» — глубокомысленно подвёл итоги Мармелад и уже было достал из своих запасников очередную историю, явно заготовленную для этого случая, но Борис не стал его слушать и со словами, что всего за один день не переслушать, пошёл спать. Забегая вперёд, хочу сказать, что эти ночные вакханалии, мешавшие легионерам спать, прекратились лишь после того, как одна малолетняя негритянка по имени Соня, даже не ведая о своей тёзке Соньке Золотой Ручке, выкрала из шкафа у этого развратника почти 20 000 баксов местными деньгами. Видимо тот приготовил такую крупную сумму денег для скупки местных брильянтов. Конечно, глубоко обиженный янки пытался заявить в местную полицию, но получил ещё взыскание от вышестоящего командования за нахождение гражданки в расположении воинской части, но это было потом, а пока…
Первые дни недели заморской миссии начинались с того, что на утреннем построении взвода легионер-санинструктор, единственный негр, Манго раздавал каждому легионеру по два пакетика презервативов и по банке таблеток «Полюдрин», что применяют ежедневно для профилактики малярии, и следил, чтобы все выпили по таблетке. Раздавалась команда «Смирно», и перед строем появлялась не совсем святая троица их начальников, в которой наш долговязый лейтенант смотрелся со стороны слегка нелепо в сопровождении своих низкорослых заместителей. Потом он произносил одну и ту же нелепую, хотя и зажигательную речь. В частности, напоминая раз за разом о великой миссии Иностранного легиона, он призывал своих подчинённых к строгому исполнению приказов командиров и начальников. Но один раз в его речи было приятное исключение, когда он остановился на женском вопросе, которое изрядно изголодавшийся личный состав воспринял с одобрением, хотя с этого ему и стоило начинать. Лейтенант заявил, что легионерам ещё рано посещать по вечерам дискотеку, которая стояла за пределами военного городка, но он не будет возражать, если его подчинённые будут водить девочек в расположение взвода. После чего он приказал начать работы внутри казармы по установке персональных боксов из фанеры для каждого легионера, чтобы избежать случаев свального греха. Что касаемо их шефа-американца, то на его красной и опухшей с перепоя физиономии красовались шикарные царапины, что давало волю любому воображению. Может быть, тот зажигал этой ночью не с девочками, а с пантерой. К слову, эти ночные баталии продолжались ещё несколько недель, но потом прекратились, и, чтобы загладить свою вину перед подчинёнными за ночные скандалы, шеф-извращенец вместе с Мармеладом стали привозить в расположение взвода в самосвале полный кузов проституток. Поначалу из чувства скромности при пересечении КПП военного городка они закрывали девочек брезентом, но после стесняться просто перестали и стали возить их в открытую. Командование сборной бригады закрывало на это глаза и тем самым избегало возможных конфликтов и потасовок с местными жителями, на которые легионеры были так падки. Это также устраивало и девочек, ибо в казарме их мыли в душе горячей водой, вкусно кормили и сладко поили, а по утрам отвозили обратно до дома, и поэтому им не приходилось иметь дело с местными бандитами — «годобэ». Приблизительно в это время стал себя активно проявлять капрал-шеф Антуан, так как для выполнения поставленных ему задач нужны были рабочие руки. Тогда как сапёрный взвод наполовину состоял из старослужащих, т. е. капралов-шефов и просто капралов с выслугой от пяти лет и выше. Блатные «деды» только и знали, что работать на бульдозерах, расчищая площадку для футбольного поля — это был подарок командования французской бригады для местного муниципалитета города Буар. Тогда как все работы внутри городка пали бременем на молодых легионеров. К тому же их лейтенант решил сделать из расположения взвода образцово-показательное общежитие, чтобы потом о нём и о его легионе благодарные потомки слагали песни. В поиске рабочей силы капрал-шеф Антуан по собственной инициативе стал раздавать наказания налево и направо молодняку. И когда после обеда до четырёх часов дня все отдыхали в тени под крышами казармы, то провинившиеся должны были красить стены и бордюры под раскалённым солнцем. Этого Антуана можно было сравнить с общественницей Шурочкой из фильма «Служебный роман», но если у той было хоть что-то в мозгах, то у этого уровень его интеллекта ровнялся «единице из двадцати возможных». Когда-то в далёкой молодости капрал-шеф Антуан имел уровень умственного развития «3 из 20», и от такой ущербности так сильно страдая, что через десять лет службы он выпросил разрешение заново пройти этот тест и получил отметку «1 из 20»! Каждый вечер шеф-извращенец подгонял очередной грузовик с девочками на борту, и на всю голову отмороженный Антуан стал устраивать презентацию проституток после мытья в душе, и обычно такой осмотр делался после чистки оружия или после мойки грузовиков. Легионеры выстраивали своих избранниц в строй и нетерпеливо ждали, когда этот самодур сделает свой осмотр чистоты проституток и даст своё добро! Но как говорится, заставь балбеса Богу молиться — он и лоб себе расшибёт! Один раз шеф-извращенец по каким-то причинам не мог сам съездить за девочками, и Антуан вместо него вызвался доставить «ценный груз» в расположение взвода. Для этого надо было сгонять с Мармеладом до дискотеки, где их уже поджидали девочки, но слияние этих в чём-то схожих людей образовало некую бинарную смесь. Набрав в кузов нужное количество девочек, они, вместо того чтобы ехать прямо до дома, завернули на аэродром, где и объявили проституткам, что был получен приказ из Банги формировать взвода парашютисток, и сейчас должен прилететь самолёт, из которого они будут все прыгать с парашютом. Красивые девочки из местных сёл, совершенно не изуродованные какой-либо формой интеллекта, поверив всему сказанному на слово, сильно огорчились и стали громко плакать и молить о пощаде. Но отморозки, не внимая их мольбам, переговаривались с серьёзным видом с кем-то по радио, делая вид, что реально ждут самолёт для выполнения задания. Таким образом помучив как можно дольше представительниц самой древней профессии и насладившись вволю их страданиями, они сообщили им, что прыжки с самолёта откладываются на завтра, а сейчас при въезде в расположение бригады все хором должны спеть: «Оле-Оле-Оле!» Сказано — сделано, и где-то уже в полночь они поставили на уши мирно спящую и видевшую седьмые сны сводную бригаду Французских вооружённых сил, когда их грузовик пронёсся по гарнизону на огромной скорости под пение целого сводного хора местных проституток. Наутро лейтенант был вне себя от ярости, но будучи человеком культурным и закончившим знаменитый Сен-Сир в городе Париже, он объявил спокойным голосом, что завоз сладкого груза для его мальчиков по вечерам отменяется! Но, как говорится, нет худа без добра, и благодаря этому нововведению был разрешён выход личного состава по вечерам на дискотеку. Легионеры, получив долгожданный пропуск в злачную жизнь, избавились от унизительного представления своих девочек на осмотр к Антуану. Да и выбора стало больше, т. к. количество и разнообразие девочек на дискотеке просто зашкаливало, тут были не только местные простушки, но и студентки университета из Банги, и девочки из Заира, отличавшиеся особой чернотой своей кожи и статностью. Некоторые вообще были похожи на эбеновые статуэтки! Эта дискотека — огороженное частоколом место, покрытое огромной соломенной крышей, где в центре друг за другом водили хороводы, в них девушки прогибались так, чтобы их шикарные округлости были более заметны. В округе также было несметное количество ресторанчиков, где жарилась на вертеле козлятина, и можно было пропустить бутылочку местного пива. У девочек были свои глинобитные хижины, куда можно было удалиться с ними на часок-другой. В общем, уже никто не жалел о том, что Антуан с Мармеладом тогда так начудили с «парашютистками». Многие из проституток были студентками какого-то университета из столицы Банги и как ни странно имели русские имена: Надя, Соня, Оля, Наташа… Они даже знали несколько слов на русском языке — таково было наследие дружбы братских народов. Борис, познакомившись близко с несколькими африканками, решил завести себе одну постоянную, ибо так ему было проще. Его девушку звали Надей: она была очень высокой и красивой девушкой лет восемнадцати – двадцати от роду, и настолько она была хороша, что на дефиле «Мисс Белая Кепка» она заняла второе место. По вечерам она с другими девушками работала проституткой на дискотеке, а днём молилась в местной католической церкви, как положено всем кающимся Магдалинам, и пела в местном хоре. Тогда как первое место на «Мисс Белая Кепка» получила маленькая, как обезьянка, но хорошо сложенная негритянка Соня — та самая фаворитка взводного шефа-американца из «Крапса», которая на празднике так удачно обчистила своего поклонника-извращенца. Да! За эротические фантазии иногда приходится платить по полной программе.
Иногда по вечерам прилетал грузовой самолёт, и начальство французского гарнизона задействовало легионеров для охраны взлётной полосы, освещение которой состояло из горящих факелов, что были сделаны из пятилитровых консервных банок, забетонированных в грунт во всю длину. В эти банки заливалась ценная солярка, за которой охотились аборигены, и поэтому до прилёта самолёта около каждой банки с огнём выставлялся легионер с автоматом, но как только самолёт улетал обратно, то оцепление снималось, и остатки солярки доставались местным неграм. В одну из таких ночей легионер Борис честно охранял вверенный ему факел, когда из темноты к нему кто-то обратился: «Эй, легионер, оставь около банки немного денег!» Хотя часовому не положено разговаривать, Борис из любопытства спросил: «Почему я тебе должен оставлять деньги?» — «Потому что я бедный!» — услышал он странный аргумент. Но в это время подъехал грузовик, и Борис, так и не успев ответить бедному негру, быстро заскочил в кузов. Они не успели отъехать несколько метров, как из кустов выскочила толпа чёрных людей, которые принялись при помощи веток энергично сбивать пламя факела. Кто-то из них весьма переусердствовал и так ударил веткой, что горящая солярка обдала огненным фонтаном несколько человек. И эти люди, превратившись в горящие факелы, бросились в сторону кустов. На фоне звёздной ночи это трагическое зрелище невольно впечатлило всех легионеров, и после долгого молчания вдруг послышался тяжёлый вздох Мармелада, и он скорбным голосом произнёс: «До этого я ещё никогда не видел огненных негров!»
Однажды утром, после одного такого посещения деревенской дискотеки, Борис никак не смог проснуться, и до него, как эхо, донёсся чей-то голос: «Тащи его в медицинский пункт!» И пришёл он в себя лишь на третий день, лёжа на кровати под капельницей, и рядом лежали в горячечном бреду ещё несколько таких бедолаг из французской армии. Санинструктор объяснил ему, что он подцепил малярию, и уже троих в тяжёлом состоянии отправили срочно в Париж, а одному круто не повезло, ибо он уехал на Родину в цинковом гробу. Было очень обидно возвращаться к себе в полк, когда тут жизнь, казалось бы, только-только началась. Дело было в том, что многие французские солдаты расплачивались с проститутками не только валютой, но и таблетками «Полюдрином», которые тоже были всегда в цене. Проходив ещё пару дней с капельницей, Борис упросил военного врача вернуть его во взвод, и тот дал добро, так как репатриация больных дело весьма затратное. Лейтенант также был согласен, при условии, что Борис пробежит вместе со всеми десятикилометровую дистанцию и в последующем не будет жаловаться на жизнь и отлынивать от службы. Это испытание далось ему очень тяжело, но через три дня ему стало гораздо легче, и он практически забыл про малярию. Снова ему повезло, тогда, когда по возвращении во Францию на медицинском осмотре эту самую малярию врачи выявили чуть ли не у половины легионеров из его взвода, и им пришлось вместо положенного двухнедельного отпуска париться на госпитальных койках.
В начале апреля на Африканском континенте начался манговый сезон: вся территория бригады буквально утопала в манговых аллеях. Видя такое богатство, Борис чуть было вначале не сошёл с ума, а потом страдал от переедания этим божественным фруктом. Его спасло то, что взвод на неделю был переброшен куда-то в джунгли, на строительство моста через реку. Это событие стало своего рода знаком дружбы между французским народом и его африканскими меньшими братьями. Легионеры поехали туда, везя с собой несколько живых козликов для шашлыков, рефрижератором полным всякой вкуснятины, от йогуртов до мороженого из города Парижа. Несколько часов спустя механизированная колонна со своими экскаваторами и бульдозерами прибыла на место будущей стройки. Вначале был разбит бивуак — большая палатка под открытым небом, в которой поселился лейтенант и его заместители, тогда как легионеры разместились в гамаках под пальмами на свежем воздухе. Вечер выдался на славу: в яме на углях жарились освежёванные козлики, было много прохладного пива и целая канистра французского вина. Естественно, что нужно было петь песни Иностранного легиона, но к этому Борис уже привык и охотно подпевал на сытый желудок. Утром начались работы на строительстве моста, что шло под непрестанным наблюдением кинорежиссера из ООН, и это вызывало ажиотаж у местного населения. Толпы народа разместились на ближайших сопках, как в древнеримском театре, чтобы посмотреть на белых рабов, трудящихся в поте лица своего, и хоть бы кто из негров предложил свою помощь. Тогда как Борису предстояло около моста воздвигнуть памятник Иностранному легиону, чтобы он напоминал своим величием всякому проходящему мимо о тех, кто строил этот мост. Часто к нему приближались местные зеваки, чтобы со стороны посмотреть на создание монумента или чтобы поклянчить пачку галет или какую-нибудь банку консервов, которые зажравшиеся легионеры иногда раздавали местным жителям, предпочитая хорошо прожаренную козлятину. Одна старая негритянка подошла к нему, держа в руках большую плетёную корзину, из которой торчала ободранная и разрубленная пополам, как ему показалось, тушка человеческого младенца. Увидев эту скалящуюся чернокожую старуху, Борис, невольно шарахнувшись от неё, схватился за лопату, и только вовремя подоспевший всезнающий капрал Авез успел пояснить, что это не младенец, а зелёная обезьянка — местный деликатес. Потом к нему подошли старые арабы-номады, вооружённые, как положено, настоящими саблями, и Борис, явно желая сделать добро, решил отдать им несколько банок свиного паштета. Вездесущий капрал Авез снова успел вмешаться, объяснив доброму легионеру, что арабы за свиной паштет могут своими саблями грубо ответить. Да! Так сложен мир, и удивительны его порядки и привычки… Памятник удался на славу и представлял собой эмблему легиона в виде двухметрового факела, вырывающегося наружу из взорванной гранаты. Хотя сам мост оказался так себе и был собран из больших деревьев, уложенных на два бетонных основания, что были установлены по обе стороны реки, и по такому мосту можно было ходить только пешком. Но как говорится, дареному коню в зубы не смотрят! На этом гуманитарная миссия легиона была успешно завершена, и легионеры, собрав в джунглях все свои брошенные там окурки, удалились прочь. Скоро пришёл день, когда по истечении четырёх месяцев пришлось им возвращаться во Францию, и к этому моменту каждый стал готовиться, как только мог. Кто-то скупал золотые изделия в бутике у арабов, что размещался на территории бригады, а кто-то решил привезти домой живого удава или хамелеона, и это несмотря на строжайший запрет. Капрал Авез умудрился вывести во Францию живую макаку. По возвращении в родной 6-ой сапёрный полк их протрясла военная полиция в поиске наркотиков и животных, которых до её появления уже успели спрятать в казарме. Легионерам можно было привозить всякие сувениры и даже золотые изделия, сколько пожелаешь, но ни в коем случае ни наркотики, ни диких животных, ни птиц. После представления командиру полка и прохождения медицинского контроля всех, кто был здоров и не наказан в дисциплинарном порядке, отпустили на две недели в отпуск.
Отпуск
За время африканской прогулки на счету у Бориса накопилось почти шестьдесят тысяч франков, т. е. около десяти тысяч на нынешние общеевропейские деньги, и в Париже его уже дожидалась сестрёнка Леночка, что приехала на недельку к братику из далёкого Дальнего Востока. Сестрёнка была с характером и буквально завалила телеграммами командира роты капитана Дуремара с просьбами отпустить её брата поскорее в отпуск. Целую неделю брат с сестрой шатались по Парижу и совершили путешествие до Люксембурга, выходя из поезда на каждом крупном полустанке, чтобы полюбоваться архитектурой городов французского севера. Не так давно Леночка побывала со служебной командировкой в Японии и, сравнивая её с Францией, романтически произнесла: «Если Япония — это фантастика, то Франция — просто сказка!» Увидев на лице у брата грустную мину, сказала критически: «Ах, братец, ты живёшь в такой красоте и не радуешься!» На что Борис, посмотрев своим затуманенным взглядом тормоза перестройки вокруг себя, ответил ей: «Хорошо. Буду радоваться», — и скорчил гримасу, отдалённо напоминающую умильную улыбку. Далее следовали слёзы расставания и обещания ещё раз вернуться, и, отправив сестрёнку до дому, он поехал догуливать свой отпуск на «Мальмуск» —дом отдыха для легионеров, что расположился на берегу моря прямо напротив замка «Ильф», воспетого Александром Дюма в своём романе «Граф Монте-Кристо». В общем, в этом доме отдыха было не так уж и плохо, тем более что всё хорошее для обычных людей даётся им, как правило, недёшево, а тут пей водку с поляками и от души купайся в море! Как раз на «Мальмуск» на своём внедорожнике приехал Ванька Чижов и привёз новый акваланг и специальный костюм для погружения. Видимо по всему, Ванька уже готовил свой побег и в ожидании удобного случая любил провести последние французские деньки всласть! Так свершилась и мечта Бориса поплавать с аквалангом. В последующем они встретились ещё раз три года спустя, когда Борис, уже готовясь на дембель, побежал вечером из полка в соседний сад, по старой привычке поесть черешни, и в дороге его кто-то окрикнул из проезжающей мимо него машины. Удивлению его не было предела, когда он увидел за рулём того самого Ваньку-дезертира, правда, изрядно откормленного, в сопровождении грудастой молодой особы. Они поехали поболтать в какой-то бар, где отчётливо стали видны метаморфозы его собеседника и не только внешние, но и внутренние. Люди говорят, что с человеком можно знакомиться дважды, т. е. до того, как он стал богатым, и после. Это изречение как раз удачно подходило для Ванькиного случая. Тем более что из мелкого Чижика-Пыжика он стал Орлово-Соколовым, т. е. птицей высокого полёта. Куда-то подевалась его лёгкость в общении, и, как говорится, к такому козлу на вшивой козе не подъехать. На всё у него был только один глубокомысленный ответ: «Ты не понимаешь… всё гораздо сложнее, — и под конец он предложил: — Иди ко мне в Москву на склады вторым классом. У меня всё как в легионе!» Смешно было себя представить в перестроечном 1996 году новобранцем на складах в войсках Ваньки Чижова-Орлова, когда здесь, в благополучной Франции, Борис, прикупив себе старенький домишко, уже стал его перестраивать по выходным. Потом они стояли на вершине холма прямо над расположением полка, и толстый Ванька, смахнув небрежно набежавшую скупую слезу, будто римский император Нерон, показывая плавным движение руки куда-то вниз, выдал на-гора: «О, от того ангара у меня до сих пор ключ остался!» В последующем Борис часто замечал за москвичами эту странную манеру говорить, корча при этом некое глубокомыслие, в слегка запорошенном взгляде позолоченного сфинкса. Тогда, в конце мая 1993 года, когда Ванька ещё не дезертировал из легиона и смотрелся воином бравым, то по многим темам, за исключением его бандеровщины, с ним ещё можно было говорить по душам, но теперь он полностью изменился. Да, люди не зря говорят, что с человеком надо знакомиться снова, после того как он стал богатым.
Мутная волна
В конце 1993 года легион буквально накрыло русской волной и если первых русских легионеров можно сравнить с чистыми каплями самогона, то про следующих легионеров можно было смело сказать: «Чем больше, тем хуже!» Первые годы гайдаровских реформ для русских людей оказались хуже калёного железа. Новобранцы из перестроечного времени стали приходить какими-то мутными и им всё время хотелось что-то выведать, и, вкрадчиво расспрашивая старослужащих легионеров, они задавали почти всегда одни и те же наводящие вопросы. Эти наполовину бандиты, типа Сашка Корягина, своей вежливостью могли и без мыла в любое отверстие проскользнуть. «Бойтесь вежливых и желающих любой ценой вам понравиться!» — когда-то призывал философ Шопенгауэр. Конечно, не стоит до кучи сметать всех новоприбывших в легион после 1993 года, и среди них встречались отдельные экземпляры баловней судьбы типа Димона Красавчика из Москвы, которому вообще ничего не надо было делать, чтобы снять девушку в баре. Ему было достаточно сделать грустную мину перед рюмкой водки на столе, и на этот трюк сразу же клевала какая-нибудь смазливая француженка. Однажды купидон всё-таки смог подстрелить сердце нашему Димону донжуану, и он втрескался по уши в одну грудастую бразильянку, которая из-за женской солидарности скоро, бросив его на произвол судьбы, уехала на английский манер, т. е. молча, к себе в Гвиану. Димон, будучи вне себя от горя или от ярости, купив билет до Латинской Америки, прилетел к ней на ту сторону Атлантики в совершенно другое полушарие, чтобы собственными ушами услышать от неё знаменитое «Чао, амиго!». После чего он с высоко поднятой головой вернулся к себе во Францию. Про Димона можно добавить, что он оплатил своему младшему брату серьёзную операцию на глазах, благодаря которой тот смог пройти медицинскую комиссию и поступить в Иностранный легион и даже дослужиться до чина сержанта. Нынче Димон, в звании сержант-шефа уволившись на гражданку, проживая в шикарном помещении с видом на Монегаский дворец, и как говорится, и в ус не дуя и ухом не ведя, работает не покладая рук в летний сезон на одного серьёзного олигарха из России.
В общем, для Бориса эти все новоприбывшие мутной волны стали походить на некую серую массу, которая, впрочем, не была однородной и сразу же раскололась на два противоборствующего лагеря. Одни из них выбрали так называемый «Путь дьявола», целью которых было проникнуть в высшие слои французского общества и там закрепиться на долгие годы. Приверженцы этого клуба под чутким руководством Алекса Уважаемого занялись изучением последних криков её величества моды, чтобы, имея шикарный вид и при дорогих швейцарских часах, «встретить богатую тёлку» в каком-нибудь шикарном ресторане города Люксембурга. Хотя в народе не зря говорят: по одёжке встречают, а по уму провожают! Обитатели общества «Моды» встречались в комнате Уважаемого, которая была изрядно завалена глянцевыми журналами и всевозможными проспектами. Поклонники «Моды» могли часами спорить до хрипоты на предмет того, «сколько пуговиц должно быть на пиджаке? две или три?» И если две пуговицы, то какие? Ведь пуговицы бывают разными, от чистой латуни до тех, что с перламутровым напылением, или вообще точёные из бивня мамонта или из хрена моржового! Ещё больше споров вызывала тема про наручные часы, которых оказалось несчётное количество марок, и, как правило, чтобы такие часики купить, надо горбатиться как минимум пару лет. Однажды зайдя со скуки на такую вечеринку, Борис впервые услышал от бугая Клочкина невероятно умное размышление, адресованное Груздю: «Я представляю себя через несколько лет в шикарном костюме и с «Ролексом» на руке, с челюстью из двух рядов перламутровых зубов, в одном из которых инкрустирован брюлик на пару каратов, и что я еду на крутой тачке мимо виллы Бориса, а ты, Груздь, лежишь пьяный в канаве! Ха-ха-ха!» Трудно было представить себе это дивное пророчество, исходящее от такого почти двухметрового детины, похожего чем-то на гиббона с его косой саженью в плечах и с черепной коробкой пятьдесят второго размера, и к тому же имевшего необузданность нравов. Как он вообще в легион попал? Вторая группа состояла из «Богоискателей», которую Борис даже со скуки не навещал, и обосновалась она во второй альпийской роте в комнате Вовы, и я не берусь утверждать, был ли Вова их просветлённым гуру или нет. Если первые избрали «Путь дьявола», то вторые так называемый «Божий путь», связанный с изучением «Закона Божьего», чтобы, пройдя крещение в православных церквях города Парижа или Ниццы, пробить себе дорогу в общество через обретение крестных родителей из числа белоэмигрантов. Так или иначе, независимо от методов, эти архаровцы вынашивали одну и ту же цель, то у них одна и сводилась она к Мамоне (имение «на шару» богатства и благ земных). Поэтому каждую божью субботу после обеда две группы русских легионеров выдвигались в Авиньон, навстречу своей Судьбе. Одни из них были наряжены в самые модные тряпки, что сильно бросалось в глаза, тогда как другие в скромные пиджачки фабрики «Восток». Но было у них одно общее: это форма причёски а-ля легион, и поэтому со стороны эти скуластые мордовороты были похожи на обыкновенных бандитов, а уже про то, что было в их головах и в душах, мы и загадывать не будем.
Приблизительно в это время, т. е. в конце 1993 года, контингент 6-го сапёрного полка вернулся домой из Камбоджи, где на протяжении предыдущих шести месяцев носил голубые каски, и легионер Жорик, заработав в этой командировке много денег и будучи под влиянием клуба модников, решил вставить себе керамические зубы. Как-то Борис встретил его совершенно беззубым, чему очень удивился, но быстро успокоился, когда Жорик поведал ему причину потери всех передних зубов. «Мне их все спилили, и я поехал за деньгами, чтобы их вставить», — смешно прошепелявил он. Через две недели Жорик вернулся в полк опять-таки без зубов и на вопрос Бориса ответил, всё так же шепелявя: «Фарфоровые зубы? Я их поставил, но потом на дискотеке в Люксембурге мне все зубы и выбили!» До конца службы Жорик проносил железные фиксы, отчего кто-то хотел его назвать Железной Пастью, но эта кличка к нему так и не приклеилась. Правда, наличие железных челюстей не помешало ему встретить на своём пути крутую миллионершу из Люксембурга, но про это позже! Однажды в командный взвод роты поддержки SA, где Борис проходил свою службу, продолжая заниматься ремонтом жилых помещений, пришёл новый начальник, шеф Карера: очень маленького роста, поджарый и весьма подвижный мексиканский перчик, который обожал всё красивое. Прошёл слух, что этот мексиканский петушок в округе по ночам перетоптал всех красивых курочек, и ему надо было днём где-то отсыпаться. Идеальным местом оказалась комната Бориса, куда он стал забуриваться сразу же после утреннего построения, когда личный состав роты уходил на разные работы, и, чтобы Борис мог его вовремя разбудить, стал его загружать всевозможными оформительскими заказами. Так, ему срочно понадобилось на фасад здания установить новую эмблему роты: диск около метра диаметром, на котором был изображен чёрный бык и пламя Иностранного легиона. Командиру роты, капитану Дуремару, эта идея тоже пришлась по душе, и они сделали запрос у настоящего художника-резчика по дереву, который в свою очередь выставил неподъёмную цену. Борис согласился сделать такую эмблему за две недели и совершенно бесплатно. Конечно, эту работу можно было сделать и за одну неделю, но тогда бы его загрузили другими делами. Как говорится, не спеши выполнять приказы начальников, ибо их ещё могут и отменить! Важно было никуда и никогда не спешить, и Борис не торопясь сходил в столярную мастерскую, что имелась в полку, где выпилил за пару часов нужные ему заготовки и потом ровно две недели перочинным ножичком выстругивал барельефы, следя за тем, чтобы никто не разбудил крепко спящего шефа Кареру. Начальство было от новой эмблемы в большом восторге, и неожиданно ему понадобилось ещё две такие эмблемы, для выезда на манёвры и так, на всякий пожарный случай.
Порой, чтобы слегка отдохнуть, Борис спускался на плац для построения, вокруг которого росли деревья с ягодой шелковицей, и не спеша вкушал эти вкусные ягоды. Как-то мимо него гнали куда-то строем легионеров, и кто-то из них бросил реплику: «Балбес опять ягоды собирает!» Но формула ответа «"Балбес" — "Сам балбес!"» ему была не по душе, и он не хотел никому ничего отвечать. Другое дело, если бы ему кто-то такое в лицо сказал, то обидчик мог бы сразу войти своим лицом в контакт с его кулаком, а так пусть бегут себе мимо него эти умные бараны, а он ягодку поест и солнышку в синем небе порадуется. Шеф Карера так был обрадован работами своего подчинённого, что рекомендовал его на стаж капрала досрочно…

Стаж капрала
В отличие от Советской армии, где, как говорится, лучше иметь дочь проститутку, чем сына ефрейтора и даже от французского шлаборского войска, в Иностранном легионе чин капрала не был обесценен, а был подкреплён как с финансовой, так и с моральной стороны. Стать капралом было почётно, и это избавляло от кучи хлопот, которыми были загружены легионеры первого и второго классов. Поэтому за два месяца в 4-м учебном полку легионеров, будущих капралов, так гоняли, чтобы потом они дорожили этим званием и опасались его потерять. В роте поддержки новость о досрочной номинации легионера Бориса вызвала шквал тихого ропота и шипящего возмущения: «Как так? Когда настоящие легионеры, словно псы барбосы, несут службу и в жару, и в холод, а эта барская болонка идёт досрочно в Кастель». Если честно, кто-то должен был нести службу, хотя от неё нет реальной пользы или выгоды, тогда как за один год отделочных работ Борис, честно трудясь по три часа каждые сутки, отремонтировал два этажа казармы с множеством комнат для личного состава, и вот такая ему благодарность от барбосов? Так и хотелось сказать им: «А вы на задних лапках стоять умеете?», — но Борис решил просто промолчать, помня истину «Молчание — золото!»
В один прекрасный понедельник, пятёрку кандидатов на стаж капрала от шестого сапёрного полка решили основательно подготовить для вступительных тестов, т. е. хорошенько погонять по полосе препятствий. Проблема была в том, что в этом полку не так часто эта самая полоса использовалась по назначению, и под «жирафом» подразумевалась трёхметровая вышка, на которую надо было легко заскочить, а потом так же легко спрыгнуть вниз, в кучу с гравием, что стасовалась со временем до крепкого бетона. Как результат, Борис, прыгнув на неё, вывернул себе ступню, но ловко сам себе вставил её на прежнее место и упросил куратора спортивного отдела никуда про этот несчастный случай не докладывать, ибо это было в его интересах. За неподготовленную полосу, приведшую к увечью легионера, его бы точно начальство по головке не погладило, а так проблему можно будет списать на стаж капрала. Правда, пришлось подобрать себе сапоги на пару размеров больше, чтобы перебинтованная нога могла в них свободно залезть.
И вот полтора года спустя, после «Курса молодого бойца» Борис снова оказался в 4-м учебном полку Иностранного легиона, в народе, названном кастелем, чем-то похожий на русское слово «костыль». В это «новое время» легион доказывал своё право на жизнь под солнцем в свете критики в его адрес, что звучала из французских газет и журналов. Легион, обвинённый в негуманном отношении к легионерам, стал пробовать новые методы воспитания своих подопечных. Для этого дела были сформированы два учебных взвода, один из которых продолжил учёбу по старой методике, где людям не давали спать, доводили их до животного состояния и так далее и тому подобное. Тогда как в другом взводе его командиром был назначен адъютант Мохаммед (настоящий марокканец), который, будучи истинным поклонником советских педагогов Макаренко и Сухомлинского, не в теории, а на практике стал применять нововведения. Его питомцы по ночам спали, а не выли на луну, как это делалось во взводе его конкурента, адъютанта Ланчоуса. Через два месяца по результатам сдачи экзаменов начальство должно было дать жизнь новому и более гуманному методу или похоронить его раз и навсегда. Борису несказанно повезло попасть во взвод Мохаммеда, и в последующем это имя его вообще не стало раздражать, и, много лет спустя, он был искренне возмущён, когда французский журнал «Шарли» опубликовал карикатуры на тёзку своего командира учебного взвода. К его удивлению на вступительных экзаменах адъютант Мохаммед не стал прогонять своих подопечных по полосе препятствия и ограничился лишь восьмикилометровым забегом и подъёмом по корду без помощи ног. Борис к своему удивлению умудрился пробежать дистанцию не хуже других, и был зачислен на стаж капрала. Учёба во взводе шла по плану, т. е. утренние десятикилометровые пробежки в сапогах, стрельбы в тире, изучение новой песни в строю, и только через неделю их погнали на полосу препятствия. Борис струхнул прыгать вниз с «жирафа», как положено, с разбегу, и когда Мохаммед сурово отдал приказ, он коряво, но всё-таки приземлился на здоровую ногу, под смех толпы. И попадись он к Ланчоусу, то сразу же был бы отчислен со стажа, но тут с ним занимался настоящий педагог, который впервые обратил внимание, что его подопечный хромает, и вовремя это сделал, потому как кожа на раздувшейся щиколотке стала местами чернеть. На следующий день Бориса ждало одновременно «Два рапорта капитану», и это было почти как два пожизненных заключения. Выйдя на ковёр к капитану в парадном обмундировании, легионер первого класса ждал отчисления, но на первом рапорте за неисполнение приказа командира «Красиво прыгнуть с "жирафа"» ему было приказано ходить на костылях в гипсе целых две недели, а потом обязательно, как положено, прыгнуть с «жирафа». Второй рапорт был «Недонесение об увечье», и за это его просто поругали. И теперь, когда все насмешники целых две недели не вылезали из марш-бросков, вслед за ними покалеченного Бориса возили в кузове грузовика, и он по привычке стал готовить настоящий узбекский плов, на этот раз для адъютанта Мохаммеда, что был гораздо вкуснее, чем какой-то там марокканский кускус!
По истечении двух недель гипс был снят, и Борис легко прыгнул с «жирафа», разве что приземлился только на здоровую ногу, и Мохаммед сделал вид, что он этого не заметил. Вот что значит быть настоящим педагогом! Что касается нашего калеки, то, благодаря двухнедельной передышке, следующий месяц учёбы показался не таким страшным, как его разрисовывали те, кто уже получили галун капрала. Но всё-таки когда цивилизованные ученики адъютанта Мухаммеда уходили спать, то их конкуренты «старообрядцы» под руководством своего дикого идальго ночи напролёт, изображая из себя диких собак, хором выли на луну, чем не на шутку пугали местных крестьян. Что касаемо Бориса, то он снова впал в спячку, чтобы хоть как-то отключиться от негативной окружающей среды, и в его адрес часто звучала команда «Проснись!». Ничто не вечно под луной, и стаж капрала уже подходил к концу, и наконец-то пришёл момент Истины! Два взвода стажёров своими достижениями должны были доказать жизнеспособность той или иной системы обучения. В виде разминки два взвода, прошедшие разные системы воспитания, совершили забег на восемь километров. Каждый легионер был в военной форме с автоматом и с десятикилограммовым рюкзаком за плечами. В свою очередь Борис, чтобы хоть как-то поддержать Мохаммеда и его педагогический метод, так поднапрягся, что пришёл к финишу третьим, оставив позади себя семьдесят бегунов, многие из которых были парашютистами и вообще всякого рода спецназовцами. Он пробежал восемь километров за тридцать девять минут, что было выше высшего норматива Французских вооружённых сил, где за сорок минут ставили отметку «двадцать из двадцати». У Мохаммеда, когда он увидел Бориса третьим на финише, реально отвисла челюсть от удивления, но вместо благодарности на построении взвода вредный араб разразился проклятиями в адрес Бориса: «Я считал его нулём в навозе, а он оказался отъявленным мерзавцем, потому что использовал стаж капрала только ради собственной выгоды и поэтому вообще недостоин однажды стать сержантом!» Об этом он написал в характеристики и поставил отметку за прилежание «три из двадцати», что испортило общий бал, который всё равно оказался неплохим в общем зачёте: «четырнадцать с половиной из двадцати». На учёбе Борис познакомился с русским Пашей Парашютистом из Корсики, которого судьба занесла во взвод конкурентов к адъютанту Ланчоусу. Парашютист Паша очень подвижный молодой человек лет так тридцати от роду, в дружеской беседе за кружкой пива поведал, что когда-то в Советской армии, проучившись четыре года в Рязанском военном училище, он в качестве командира парашютного взвода прошёл Афганистан. В последующем был уволен за то, что дал по зубам ударом ноги какому-то заезжему генералу из Москвы. Да и в легионе Паша Парашютист успел уже прослужить целых три года на Корсике, проходил ужасные стажи коммандос в Джибути и в Гвиане. И тут в Кастеле по иронии судьбы он попал во взвод к извергу Ланчоусу, т. е. в своей жизни, как проклятие, он собирает всё самое трудное. «Не везёт, как не везёт!» — подумалось Борису, и он вспомнил свою забавную учёбу в Хабаровском ВВСУ, за что их курсантов называли хвостами. А также свои лейтенантские годы в далёком Амурске, где он тогда умудрился в мае 1987 года отправить свой партбилет заказным письмом лично Горбачёву в ЦК КПСС. За этот «подвиг» его могли убить, но дурной пример был заразительным, и вслед за ним из партии вышло как минимум двенадцать человек! Даже его замполит Алейников не удержался от такого соблазна выйти из ещё сплочённых на тот момент рядов КПСС. Поэтому его, бунтарского лейтенанта, просто отстранили от личного состава, и в последующие три года он пробыл в должности военного дознавателя и практически только раз в месяц ходил в строительный отряд за зарплатой. Всем было известно, что в своей квартире он, обклеив стены туалета портретами членов политбюро, стал называть отхожее место своей ленинской комнатой. Борис сладко улыбнулся, вспоминая момент, когда его бывшая тёща выскочила из его уборной как ошпаренная с воплями: «Они все там на меня смотрят!» Пришлось на время, пока «мама» гостила у них, занавесить белыми простынями портреты советских лидеров. Тогда-то он, скорчив скорбную мину, произнёс пророческую фразу: «Бог с вами, политические покойники». Благо, что бывшая тёща долго не задержалась в гостях, и видимо причина тому была: она, истинная коммунистка, не желала долго находиться в уединении в одном помещении с политическими трупами.
Возвращение
Учёба в Кастеле позади, а галун капрала на груди! По возвращении последовали поздравления от командира полка, полковника с фамилией Кляйн (в переводе с немецкого «маленький»), что не очень подходила для этого добродушного верзилы почти двухметрового роста. В принципе новая жизнь не сильно отличалась от прежней, за исключением того, что господину капралу больше не полагалось мыть полы в казарме, да и в заплате была существенная прибавка. Тогда-то Борис на радостях посвятил легионеру Юрке Гуляеву стих:
Когда я стал капралом
Иностранного легиона,
То отведал тогда для начала
Местного самогона.
Из деревеньки коньяк,
И бывший мент из Москвы,
Забив в свои бронхи дури косяк,
обратился ко мне на вы-ы-ы!
Мармелад уже работал личным шофером капитана Дуремара, и каждое утро после сбора окурков легионеры, ожидая команды на построение, снова курили и бросали бычки на тротуар. Когда появлялся джип командира роты, то Алекс Уважаемый зычно кричал: «Барин приехал! Шапки долой!» Капитан Дуремар и Мармелад в своём неиссякаемом высокомерии были как братья, и надо было видеть их лоснящиеся от жира физиономии с задранными вверх хищными клювиками. И когда эти два пингвина чинно выкатывались из джипа, то всегда непроизвольно держали пальцы веером, а за спинами у них как будто раскрывались павлиньи хвосты. В общем-то, капитан Дуремар был неплохим человеком, и у него даже был роман с женой заместителя по технической части 6-го полка капитана по фамилии Крапо (в переводе «жаба»), что вызвало целый скандал полкового масштаба. На него донесла собственная жена, и поэтому, чтобы не видеть её часто, он почти каждый вечер засиживался до полуночи в своём кабинете, играя на компьютере в морской бой. Тогда как Мармелад, ожидая момента, когда его вызовет капитан, всё это время компостировал Борисовы мозги своими историями, которых у него в запасе было куда больше, чем у легендарного солдата Швейка. Слава богу, что по весне его и всю их роту поддержки в составе 6-го сапёрного полка отправили в Югославию на целых шесть месяцев! В казарме остался только капрал Борис и сержант Бандура, которому оставалось до пенсии как раз чуть больше чем полгода. Когда-то этот двухметровый румынский молодец очень хорошо смотрелся со стороны, но годы службы в канцелярии полка оставили вокруг его талии непомерные отложения жира. Когда рота наконец-то уехала, Борис почувствовал себя комфортно в тиши пустой казармы, хотя порой тоскливыми вечерами ему стало не хватать лапши Мармелада, которую тот умел мастерски развешивать на ушах своих слушателей. Сержант Бандура был хорошим и добродушным человеком, но для поддержания порядка в роте он издёргал господина капрала своими бессмысленными вызовами на первый этаж к себе в кабинет, поболтать. В беседе он задавал ему одни и те же вопросы: о погоде в Сибири, о медведях, балалайках, и зачем русские много пьют водки и разбивают об пол стеклянные фужеры. Скорее всего, ему тоже было очень скучно, и этот назревший вопрос нуждался в благополучном разрешении, и господин капрал прошёлся по всей казарме, где почти в каждой тумбочке легионера были целые кипы порнографических журналов. Собрав их все до кучи, он стал подбрасывать их небольшими партиями в кабинет своего начальника. Как результат, вызовов стало на порядок меньше, и лишь вечером надо было по-прежнему приносить сержанту из солдатского бара жареную курицу и картошку фри.

Мармелад сошёл с ума

Господин капрал не любил себя мучить вопросом: «Есть ли Бог на небе или там его нет?» Можно в это верить или не верить, но знать такое людям не полагается, однако, несмотря на все запреты, они, словно Фомы неверующие, пытаются найти доказательства божьего бытия в ожидании, когда икона горькими слезами заплачет или мироточить станет. Борису же выпало большое счастье легко ответить для себя на этот вопрос, веками терзающий миллионы неспокойных умов! Так, в один из тоскливых вечеров в пустынном легионе, когда от одиночества ощущаешь себя Робинзоном на необитаемом острове, он своими глазами узрел чудесное явление Мармелада, которого привезли в часть в наручниках и при стечении большого количества военной полиции. Да! Бог услышал его молитвы и внёс в его жизнь хоть какое-то разнообразие. Несмотря на то, что Мармелада определили для дальнейшего прохождения службы на полковую гауптвахту, можно было видеть его каждый день в сопровождении военных полицейских на подстрижке газонов и в других важных делах по области ландшафтного дизайна. Порой, проходя мимо, достаточно было просто посмотреть на его забавную физиономию, и жизнь уже не казалась такой однообразной. Выждав момент, когда Мармелада охранял один знакомый полицейский, Борис разговорился с виновником переполоха и услышал от него невероятную историю, в которую сразу трудно было поверить, и только по возращении личного состава полка из Югославии пришло подтверждение того, что на этот раз впервые Мармелад не врал. В свою очередь узник был так отягощён своими думами, что не был так словоохотлив, как раньше, и в заключение задал странный вопрос Борису: «Чего ты тут в легионе всё топчешься? Я бы с твоими стеклянными глазами давно закосил бы под сумасшедшего и был бы уже на гражданке! Тебе бы точно врачи поверили!» На что последовал ответ: «В отличие от меня, тебе, Толик, и косить не надо! Чего ты тут до сих пор всё ещё траву топчешь?» И совет Бориса, в отличие от той же известной басни «Мартышка и зеркало», не пропал попусту: в этот же день Мармелад сошёл с ума! Возвращаясь с ужина, господин капрал заметил толпу полицейских и караульных с автоматами, спешащих в сторону гаражей, и последовал за ними. И увидел личный внедорожник капитана Дуремара, что был оставлен им на хранение в полку перед отправкой в Югославию, в контакте с бетонным столбом. За рулём этой в пух и в прах разбитой машины сидел безумный Мармелад с расцарапанным лицом и завывал что-то нечленораздельное.

Манёвры
Пришёл день, когда после шестимесячной командировки в Югославию и целого месяца положенных отпусков личный состав роты вернулся в родные пенаты, и отцы-командиры решили устроить своим непутёвым деткам настоящие манёвры. В это же время командиром командного взвода был назначен шеф Кампа, который заменил ушедшего на пенсию Мексиканского Перчика, и, ещё не зная всего расклада вещей для перевозки вверенных ему подчинённых, он назначил Бориса шофером грузовика, а сержанта Бандуру сделал начальником борта, возложив на них всю ответственность за жизнь легионеров. Борис, выполняя полученный приказ, честно сел за штурвал грузовика, тогда как сержант Бандура, удобно разместившись рядом, сказал: «Поехали», — и взмахнул рукой! После чего он, достав солидную пачку порнографических журналов, углубился в изучение содержимого одного из них. На что Борис вежливо спросил его о наличии ремней безопасности, которых, по его мнению, должно быть как минимум два в виде Андреевского креста: слева направо и справа налево. На что сержант Бандура, даже не отрываясь от очередной глянцевой страницы журнала, пробурчал в задумчивости: «Не придумывай! Поехали!» Бравый капрал Борис, на мгновение задумавшись о судьбе тех людей, что сидели за его спиной, у которых были и мамы, и папы, а у кого-то и жёны, а может быть, и дети, резко газанув, рванул сцепление грузовика. И… толстый сержант, встряхнув не только своими жировыми складками в области пояса, но ещё и извилинами головного мозга, сам напросился стать водителем грузовика. Тогда как господин капрал все следующие три дня и три ночи, которые они проехали по гористой местности, всецело отдался просмотру журналов для взрослых, а то и просто мерно подрёмывал рядом. Судя по всему, капитан Дуремар решил выместить злобу на легионерах, один из которых, работая личным шофером, посмел разбить его личный «Ренж Ровер Спорт». Взбешённый капитан решил на всякий пожарный случай сплавить из командного взвода ещё и этого русского Бориса, и только благодаря своим кулинарным способностям тот удержался на своём тёплом местечке. Подавая по утрам кофе капитану, Борис с сожалением смотрел на косолапых легионеров, то приходящих в расположение передвижного командного пункта, как правило, в лучах багрового заката, то снова исчезающих, как тени, где-то вдали за линию горизонта, озаряемые нежным светом богини Авроры. Во время одного из таких маршей имел место случай, когда на одном коротком привале в горах легионеры, кое-как разместившись среди скал, стали срочно менять мокрые носки, после чего кто-то решил просто покурить сигаретку или сварить на походной газовой плитке себе китайской лапши быстрого приготовления «Доширак». Алексей Уважаемый достал из своего рюкзака кусок хлеба и кусок сливочного масла, и вот он уже в предвкушении такой вкуснятины был готов его по хлебу пальцем размазать, как над ним нависла умильная рожица Жорика — горем убитая и початком кукурузы пришибленная. Мало того, что он совсем выдохся на марше, так еще и его попа как будто с голодухи его трусы зажевала со всеми вытекающими печальными последствиями для его ягодиц. Опытные легионеры всегда заранее смазывают себе промеж ног и ягодиц жирным кремом марки «Нивеа». Короче, страдающий Жорик впился в этот кусок масла своим почти что безумным взглядом. «Что, Жорик, кушать охота? — поинтересовался дружелюбно Алекс Уважаемый и участливо добавил: — Отломить тебе хлебушка?», — но опомниться не успел, как Жорик схватил с его хлеба весь кусок масла и, сняв с себя трусы, засунул всё это масло себе прямо в задницу. После чего он снова натянул трусы и, просияв на мгновение, словно солнце ясное, с улыбкой блаженного на устах, выдохнул: «У-у-у! Холодненькое!» Вскоре прозвучала команда «Подъём», и легионеры пошли дальше, но Алекс Уважаемый ещё долго недоумевал: «Ну ладно бы скушал Жорик моё масло! А то себе прямо в попу засунул! В общем, чёрт знает что такое! Сплошное бескультурье!»
Что касаемо сержанта Бандуры, то он, без происшествий выполнив свою последнюю миссию, через неделю ушёл на пенсию живым и здоровым. Манёвры прошли гладко, и, за исключением потёртостей у легионеров в паховой зоне и между ягодицами, как будто бы никто сильно не пострадал, а ведь могло быть всё совсем иначе. Михась, которого после миссии в Югославию прикомандировали из альпинистов в роту поддержки, рассказал, что на этих манёврах их почти расстрелял из ружья местный житель. В отличие от Алекса Уважаемого и Жорика, совершивших весь марш-бросок на своих двоих, он проездил все эти манёвры на четырёх колёсах, управляя французской бронированной машиной, в которой располагался командный пункт командира роты капитана Дуремара. Помимо него к БТР-у были прикомандированы от штаба два радиста немецкой национальности. Как-то вечером в горах они, подъехав к одной заброшенной ферме, решили остановиться на бивак. Немецкие радисты, разговаривая на своём языке, пошли с канистрами в руках искать колодец, чтобы запастись водою впрок. Как вдруг внутри фермы раздался старушечий вопль: «Дед! Смотри! Опять фашисты пришли!» Никто и сообразить толком не успел, как со стороны фермы вслед за воплем раздалось пару выстрелов из ружья. И все увидели своих немцев, выбежавших из покосившихся ворот и стремительно бросившихся под защиту бронированной машины. За ними следом не так быстро ковылял дед возрастом в сто лет — старый партизан, который на ходу перезаряжал своё охотничье ружьё.
Капитан Дуремар добился своего, загоняв легионеров так, что почти весь личный состав был отправлен в медсанчасть для получения медицинской помощи, где местный эскулап в белом халате приказал всем больным легионерам измерить температуру тела как каким-то собакам, вставляя градусники в их анальные отверстия, изрядно потёртые от многодневного марша. Это вызвало у одних русских ропот возмущения и злорадный смех у других. Михась ещё долгое время зубоскалил по этому поводу: «Странная процедура с градусником, скорее всего, понравилась легионерам из стран Запада, и видимо им не привыкать!»
Рассказ Груздя
В один из тихих вечеров в горах французского плато Альбиона у костра Груздь и поведал о том, что натворил Мармелад во время своего пребывания в осаждённом аэропорту города Сараево — столицы государства Боснии. Капитан Дуремар назначил своего верного шофера Мармелада ответственным за выдачу продуктов на продовольственном складе, т. е. пустил козла в огород охранять капусту или волка заведовать стадом баранов. Стоит вспомнить, что продукты в момент блокады Сараево стоили очень дорого, как когда-то в блокаду Ленинграда, и по вечерам они вместе с Груздем стали выносить их понемногу со склада, наладив партнёрские отношения с местными жителями, всегда готовых даже по большой цене брать всё, что принесут. Парочка работала на два лагеря, не обделяя своим вниманием ни сербов, ни противостоящим им боснийцев, обменивая у тех и у других сигареты «Мальборо», дурно пахнущие сыры и всякую съедобную всячину на обычные немецкие марки или по бартеру на канистры местной сливовицы. Лучшую в мире самогонку сливовицу, чистую как слеза, любили все, от рядового легионера до генерала, и она всегда имела спрос среди военных, уставших потреблять пиво и другие лёгкие алкогольные напитки. В один из ночных походов ночью Мармелад со своим грузом наткнулся на адъютанта из технарей, который лично инспектировал проволочные заграждения аэропорта города Сараево, где «голубые каски» ООН устроили себе штаб-квартиру. Тогда Груздь стоял на шухере и успел спрятаться за бочки с бензином и поэтому со стороны наблюдал сцену, в которой тщедушный очкарик-адъютант стал въедливо читать мораль успешному коммерсанту. Мармелад какое-то время даже соглашался с вескими аргументами своего воспитателя, повторял: «У-и, мон аджутант! У-и!» — но, видимо, не вытерпел головомойки, и в ночной тишине послышалось чисто русское выражение: «Эх, ё… твою мать!» Далее последовал мощный удар кулаком в переносицу этому въедливому французику, у которого и так уже было слабое зрение, и поэтому он всегда носил очки. К сожалению, разбитые стёкла очков врезались тому в глаза, и его пришлось срочно эвакуировать во Францию, и дальнейшая судьба этого бедолаги мне неизвестна. Что касаемо Мармелада, то он, быстро подставив к столбу ограждения заранее сделанную для этого лесенку, перемахнул через проволочные препятствия и скрылся во тьме.
В легионе говорили о том, что он возглавил взвод самообороны боснийцев, применяя к ним неуставные методы взаимоотношений, и поэтому со стороны его подчинённых стали вестись переговоры о выдаче этого дезертира французской стороне, которые в конце-то концов увенчались успехом. Изрядно побитые боснийцы выдали своего обидчика в обмен на несколько бочек бензина, и через месяц в расположении войск ООН можно было наблюдать, как четыре огромных мужика из местных вели низкорослого Мармелада, обмотанного железной цепью. Судя по их побитым физиономиям, можно было понять, что он дался им нелегко. До возвращения во Францию Мармелада держали в железной клетке, специально сваренной для него из толстых прутьев арматуры, и для полной картины ему не хватало маски Ганнибала Лектера — героя американского фильма «Молчание ягнят». По возвращении в 6-ой полк он не переставал называть себя сырбом (должно быть, «сербом»), и тогда ещё Борис заметил эту странность в его поведении. Забегая вперёд, чтобы не интриговать читателя, сообщаю о том, что начальство психиатрического отделения марсельского военного госпиталя «Лаверан» недолго терпело своего нового постояльца с его пристрастием к росписи белых стен их солидного и уважаемого заведения при помощи собственных испражнений. В общем, комиссовали его быстро, и как говорится, раз и навсегда. Пару лет спустя Борис встретил Мармелада на железнодорожном вокзале города Марселя, и тот, ещё больше откормившись на медицинских харчах, увидев издалека свою жертву, бросился на Бориса как хищник, чтобы продать ему какое-то девятиэтажное здание. Вёл он себя явно неадекватно: видимо, на нём всё ещё сказывались медикаменты, которыми его пичкали местные «коновалы», или, может быть, он так глубоко вошёл в свою роль, что вряд ли до сих пор до конца вышел из этого образа, застряв в дверном проёме между двумя мирами — воображаемым и реальным. Так и не получив от Бориса удовлетворительного ответа, он резко развернулся на сто восемьдесят градусов и, надев себе на голову зелёный берет с эмблемой парашютиста, парадным маршем советского десантника двинулся в сторону здания вокзала. Люди рассказывали, что спустя некоторое время он приехал в расположение 6-го сапёрного полка на шикарном «Вольво» с питерскими номерами и, бросив пачку иностранной валюты в физиономию Груздя, заявил: «Я крутую бабу за жабры взял!»
Груздь сошёл с ума
Через несколько дней у Груздя, под впечатлением от успеха своего друга, как будто бы разум помутился, и при встрече с легионерами и с сержантами он, не здороваясь, стал вытаскивать из воображаемой кобуры воображаемый пистолет, щёлкая предохранителем и передёргивая затвор, наведя воображаемый ствол на свою жертву, произносил: «Пиф-паф». После чего убирал «оружие» в кобуру и, не попрощавшись, уходил. На лице его поселилась тихая улыбка, а глаза смотрели в основном в глубину своего удовлетворённого эго. На какое-то время в роте для него началась фантастическая жизнь, т. к. его перестали ставить в караулы и вообще старались не тревожить. О его существовании напоминало лишь неизменное «пиф-паф», каждый раз раздававшееся то из его комнаты, а то из столовой. Однажды командир взвода лейтенант Пиаф (воробей) сообщил Груздю о том, что тот будет отправлен на обследование в психиатрическое отделение военного госпиталя. Внезапно в мутных глазах Груздя вспыхнул ещё более странный огонёк, и он, натренированным движением руки вложив воображаемый пистолет в кобуру, доложил: «Мой лейтенант, стрельба окончена!» Так, Груздь тоже сошёл с ума и был направлен в тот же военный госпиталь города Марселя, где и был комиссован. Конечно, многие легионеры после этого пытались подражать нашим русским сумасшедшим, расстреливая зелёных человечков из НЛО при помощи лазерных пушек, но все они быстро были разоблачены специалистами от психиатрии, и постепенно волна массового сумасшествия пошла на убыль. Помимо вышеперечисленных товарищей, в архивах Михася запротоколированы ещё три русских фамилии легионеров из 6-го сапёрного полка, что тогда успели вовремя сойти с ума. Самый изобретательный из них по фамилии Водяной, в подтверждение своих талантов, долгое время тусил по дискотекам в Париже с топ-моделью Воденковой, а когда та слегка постарела, то приклеился, кажется, к Водонаевской. После расставания с очередной русалкой он любил напевать:
Я Водяной, я Водяной,
Никто не водится со мной!
Тогда как Борис даже и не попытался испытать свою судьбу в жанре сумасшествия, предпочтя тянуть свою лямку до конца своего пятилетнего контракта.
Третий путь, или знакомство с многодетной матерью
Михась, вернувшись с манёвров и устав от военной жизни, в очередной раз отправился восстанавливать своё хрупкое колено в один из шикарных домов отдыха. Чуть позже Борис получил от него письмо, в котором его сослуживец сообщал, что недавно познакомился на дискотеке «Батаклан» под Авиньоном с одной дамочкой — комиссаром полиции. В этом письме помимо того, как он отлично проводит своё время с шикарной молодой француженкой, имелись инструкции для Бориса: «У неё большая хата, и поэтому бери за жабры эту комиссаршу, но будь с ней осторожен. Много пей и вкусно кушай, но как можно меньше болтай!» Единственное, чего не уточнил Михась, так это где взять эту самую комиссаршу. Благо, что Груздь, до того как сошёл с ума, успел поведать ему историю про то, как они с Михасем и с капралом Авезом зависли на днях в «Батаклане», где их сняли две толстые тётки и увезли к себе домой. Идея наиумнейшего Михася сразу же запала глубоко в душу Бориса, и на следующие выходные Борис не спеша потягивал виски «Чивас» в одном из баров города Авиньона в обществе той самой французской женщины лет тридцати пяти возрасту, и их разница в семь лет его нисколько не смущала. Ему сразу стало ясно, что ни в какой полиции она не работала, а придумала это для легионеров, дабы держать их в страхе. К тому же её телесные щедроты, должно быть, уже были воспеты скульптором Фернандо Ботеро в одном из его бессмертных произведений, которыми так обильно утыкано княжество Монако. Из своего богатого опыта Борис знал, что такие женщины если не могут взять красотой, то лаской и непрестанной заботой могут воскресить любого умершего мужика. Тем более что её скромное трёхэтажное жильё в триста квадратных метров жилой площади, с комфортной и удобной мебелью, ему ещё больше пришлись по душе. А когда он, впервые за три года скитания по казармам, наварил себе кастрюлю наваристого борща на косточке, то твёрдо решил, что никуда отсюда по доброй воле не уйдёт.
Трудно передать всю глубину восторга этой толстушки, назовём её Альда, что неизвестно, отчего она была больше в восторге, то ли от борща, то ли от нечто другого. Для упрочения французско-российской дружбы Борис срочно взял десятидневный отпуск, чтобы отъехать с ней в страну Андорра. Но по иронии судьбы хрупкий стул, не выдержав вес Альды, разлетелся на куски, а она, на изнанку вывернув себе позвоночник, оказалась на время прикованной к постели. Чтобы хоть как-то поддержать в таком горе, наш донжуан сделал всё от него зависящее. Одна из её подруг по имени Жозиана пожаловалась как-то, что её муж за весь последний год выполнял свой супружеский долг не больше тридцати раз. На что Альда, слегка покраснев, призналась в том, что её любовник-легионер тоже исполнил раз так тридцать свой долг мужчины. «Неужели за месяц?» — предположила явно неудовлетворённая подруга. «Только за последнюю неделю!» — посетовала великая скромница. Быстро наладив общий язык с её детьми, двое из которых были юноши-близнецы подросткового возраста, а третьей была девочка с очень плохим характером, Борис зажил на славу. И будучи окутанным любовью и вниманием, он назвал это удачное знакомство с местной женщиной «мой третий путь», что очень отличалось от направлений адептов Бога или Дьявола, т. е. ему не надо было ездить в Люксембург или в Париж, чтобы заманивать в свои сети золотую рыбку или ловить цаплю в небе. И это тогда, когда твоё счастье, может быть, ходит буквально прямо перед твоим носом. В последующем легионеры, ставшие на этот «третий путь» и найдя себе заботливую мамку из местных крестьянок, как правило, лучше устраивались в жизни.
Как-то раз в воскресенье, будучи ещё в карауле, Груздь стал докапываться до Бориса с вопросом: «А ты что, всё эту толстуху мнёшь?» И каждый раз получав положительный ответ, он плевался во все стороны, приговаривая: «Толстуху мнёт! Тьфу-тьфу-тьфу!» В то же самое время Альда привезла для своего любимого легионера большую плетёную корзину, полную клубники и прочими фруктами, не забыв положить в неё пару бутылочек старинного вина и бутылку коньяка с надписью на этикетке: «Благодарю Вас!». Усевшись на кровати, Борис стал поедать прекрасные ягодами, что вызвало недоумение в голове Груздя: «Откуда клубника?!» Борис нехотя ответил: «Та самая толстуха привезла», — и любезно пригласил Груздя к столу. Когда же они съели всю клубнику, то он назидательно ему сказал: «Если женщина сама привезёт тебе в воскресенье целое ведро клубники, то будь она даже одноногая, я скажу тебе, что ты был прав!» Уже перед демобилизацией один болгарин стал докапываться до Бориса с вопросом: «Сколько у тебя есть денег перед выходом на гражданку?» Борис ответил честно: «Тридцать тысяч франков!» На что болгарин, ехидно улыбнувшись, сказал: «А у меня в десять раз больше!» — «А у тебя женщина есть?! — многозначительно спросил его Борис, и, получив отрицательный ответ, он, многозначительно подняв указательный палец вверх, добавил: — То-то же!» Этот богатенький болгарин, выйдя на гражданку и увидев то, как быстро улетают его накопленные деньги, вернулся в легион. По истечении трёх лет он, накопив ещё деньжат, построил себе дом, где-то на границе с Югославией, в который американцы по ошибке запустили ракету. Ракета эта не взорвалась, но дом всё равно почему-то просел и нынче является местной достопримечательностью по подобию Пизанской башни.
Стаж «коммандос»
С назначением шефа Кампа командиром командного взвода роты поддержки жизнь личного состава резко изменилась и только в худшую сторону. Этот шеф, отмороженный на всю голову француз, из числа так называемых «пюр э дюр!» («кристально чистый и крепкий, как… алмаз»), будучи настоящим легионером и по совместительству алкоголиком, всё же умудрился прослужить в легионе ещё много десятков лет, и, стало быть, за эти годы споил немало несчастных людей, что попадались в его когтистые лапы. Всё, что он умел хорошо делать, так это портить жизнь людям, и теперь ровно в шесть утра на всю казарму вместо команды «Проснись» раздавался на всю катушку марш парашютистов Иностранного легиона «Дьяболь марш авэк ну!» (Дьявол идёт с нами), и для Бориса он первое время делал всё, чтобы и ему жизнь мёдом не казалась. В один из прекрасных ноябрьских дней 1995 года весь личный состав роты был отправлен на стаж «коммандос», что проходил в расположении одного из самых старинных укрепрайонов Французских вооружённых сил близ альпийского села Куршавель. Шеф Кампа, вызвав капрала Бориса к себе в кабинет, торжественно произнёс, что тот прикомандирован к одному из боевых взводов для прохождения этого почётного стажа, чтобы он, как все легионеры, был горд носить значок орла у себя на груди, и тогда ему точно не будет стыдно в дальнейшем служить в легионе. Утешало лишь то, что по сравнению с подобными стажами в Джибути и Гвиане этот альпийский стаж будет не таким кошмарным, т. к. его будут проводить инструктора французской армии, а не легионеры, но всё равно бегать три недели по горам под ноябрьскими дождями не предвещало ничего хорошего. И так рота боевой поддержки от 6-го сапёрного полка должна была пройти этот стаж совместно с ротой, состоящей из французов и немцев, и ротой пехотинцев от США, которые в свою очередь действительно оказались такими же шумными, как в своих кинофильмах. Любое своё перемещение, вплоть до походов по нужде, янки делали в сопровождении всевозможных считалок и прибауток. Тогда как при прохождении тех или иных препятствий, например спуска со скалы по площадкам, как по ступенькам, или ночное скатывание на тросе, с их стороны были случаи отказа от этих испытаний, что автоматически приводило «отказников» к исключению из стажа. В легионе такого сорта отказы были просто невозможны, и можно было простоять над пропастью хоть целый день и если надо, то и ночь, но всё равно ты прыгнешь, а если и разобьёшься, то невелика потеря. Один из русских легионеров по фамилии Елисеев, в прошлом полковник войска казачьего во время 2-й Мировой войны, ещё тогда сказал: «В Иностранном легионе Французской армии любой иностранец является существом без рода и племени. Умрёт ли он, будет ли убит, он вычёркивается из списков как номер и только». Случаев отказа преодолевать препятствия со стороны легионеров не было. Иногда, слушая красивые россказни в журналах про Иностранный легион, Борис удивлялся бурной фантазии людей. Но здесь на стаже в горах, сравнивая легионеров с американскими вояками или немецкими, он реально стал свидетелем того, что легионеры смотрятся весьма неплохо, и это сравнение невольно польстило его самолюбию. Три недели напролёт шли холодные дожди, и поэтому выполнять задачи в горах было не так-то просто, учитывая тот факт, что не только французские инструкторы компостировали мозги измотанным легионерам, но куда больше доставали в казарме свои же… доморощенные сержанты. Благо, что всему когда-то приходит конец, и этот стаж должен был закончиться после «подрыва» железнодорожного моста, к которому пришлось пробираться под дождём двое суток, преодолевая горные и водные препятствия, и при этом тащить на себе по очереди несколько двадцатикилограммовых ящиков с взрывчаткой. Уже где-то на подходе к мосту снова заморосил холодный дождь, туман, промозглый и такой густой, накрыл людей своей белой вуалью, настолько, что они превратились в размытые силуэты или даже в бестелесных призраков. Вдруг диверсанты, как по команде, все как один застыли как вкопанные на одном месте, ибо неподдельный ужас пронзил их с головы до пят. В десяти шагах на обочине из тумана вырисовывался силуэт белой дамы. Длинная и тощая, в белом плаще до пят, капюшон накинут на голову, и лица не видно, только длинные локоны седых волос выдавали в этом существе старую женщину, которая держит в пожелтевших от времени костлявых руках настоящую косу, и вокруг была лишь тишина. К счастью, Костлявая оказалась живой матерью местного лесничего — в общем, диверсанты тупо засветились! Что несколько смазало общую оценку, но положив эти тяжеленные ящики под опорами моста и проделав столько же дней на возвращение, они вернулись к себе на базу в старый форт. Это испытание привело его к реальной потере веса на несколько килограммов, и Борис в свои тридцать лет какое-то время выглядел помолодевшим, как мальчик. В конце концов личный состав роты был построен для получения того самого заветного значка с орлом на фоне горного пейзажа.
Прощай, командирский взвод!
Легионер Борис никогда и никуда не рвался и тем более не старался выслужиться, т. е., говоря простым языком, не рвал себе заднее место. Он лишь старался точно выполнять то, что от него требовали, но не более того и не спеша, ибо уже наблюдал много случаев, когда легионеры, пытаясь выслужиться перед начальством первые пару лет службы, потом впадали в разочарование и просто-напросто дезертировали. Нельзя прыгать в узкой юбке сразу через пять ступенек и невозможно пробежать марафонскую дистанцию на скорости стайера стометрового забега — это он точно знал и никому про это не говорил. В жизни у каждого свой Путь, и для одного это может быть каменистая тропа, тогда как для другого — скоростная автострада. Цель у людей всех одна: добраться до своего финиша, но, как говорится в народе, черепаха может быстрее зайца прийти к финишу! Вообще-то Борис любил ездить на любых марках машин, от легковой до бронированной, но всегда на пассажирском сидении или в качестве старшего в кабине. Однажды один знакомый сержант из ротной канцелярии дал ему прочитать характеристику, которую написал на него один из его бывших начальников: «Легионер Борис — служит без шума, неинициативный, но очень исполнительный. Трудно понять, что скрывается за его бетонной маской лица с замороженными на ней голубыми глазами».
Гестапо 6-го полка, узнав, что Борис проживает на гражданке где-то в соседнем городке, куда его увозит три раза в неделю на дорогой машине какая-то женщина, сделало запрос на него в мэрию этого городка на предмет незаконного снятия в наём жилья для проживания. Ответ господина мэра этого городка их явно озадачил: «Легионер Борис проживает на вилле общей площадью в триста квадратных метров, и его уважают жители города». В далёком прошлом бывали случаи, когда в легионе служили очень богатые и даже знатные особы со всего мира, и когда один французский полковник, инспектирующий Иностранный легион, спросил одного рядового легионера: «Кем вы были до службы здесь?» — то получил ответ: «Генералом, мой полковник!» Поэтому стоит вспомнить приёмного сына писателя А. М. Горького, Зиновия Пешкова, дослужившегося здесь от чина капрала до генерала. «Видимо этот капрал не так уж и прост, каким прикидывается», — подумал капитан Дуремар, когда получил от гестапо серьёзный компромат на Бориса. Чтобы срочно избавиться от сомнительного подчинённого, он вызвал его к себе в кабинет, где предложил ему отправиться на два года в тропическую Гвиану. Впервые голубые глаза на бетонной маске слегка ожили, и последовал ответ: «До конца контракта мне осталось всего служить один год!» Тогда капитан Дуремар предложил ему срочно подписать дополнительный контракт на три года и топать дальше по этапу в места столь отдалённые, коими является заморская Гвиана, но снова получили ответ: «Когда дослужу свои пять лет, тогда и подумаю о подписании нового контракта». Этот ответ буквально вывел командиры роты из себя, и он, угрожая гауптвахтой, приказал либо топать в Гвиану, либо подписать «Отказ от дальнейшего подписания новых контрактов», что непокорный капрал без капли сомнения и подписал. Выйдя на улицу, Борис едва перевёл дух, как в это время вслед за ним из казармы выскочил, словно ошпаренный, Юрка Гуляев и с выражением истерической радости сообщил, что подписал дополнительный контракт на три года и на двухлетнюю поездку в Гвиану, и, как клубничка на десерт, пять суток ареста! Начальство второй роты, так же устав от умника Михася, и его направило в Гвиану, где они с Юркой Гуляевым вместе проходили в болотах реки Амазонки стаж «коммандос» под присмотром инструктора Ништякова, о котором речь пойдёт в следующей книге. Со слов Михася, Юрка Гуляев, демонстрируя свои качества «супермилиционера», с разбега так неудачно прыгнул, что оставил всем своим телом глубокий оттиск на толстенном бревне, но, слава богу, его откачали, ну а дереву хоть бы хны! Придя в себя, и чтобы хоть как-то расслабиться, тот пошёл в полковой бордель, который располагался прямо в расположении 3-го полка Иностранного легиона. Там он совершил половое соитие с известной в полку служительницей древнейшей профессии… непривычным для неё способом, и без её на то особого разрешения. В результате чего разгневанная девушка вызвала военную полицию, и в тот самый момент, когда пьяный Юрик в кругу своих сослуживцах публично раскаивался за свои прошлые грехи, слуги правопорядка взяли его под белые руки и сопроводили на «полковую губу». А раскаивался этот грешник в том, что после того как он выпроводил свою законную супругу с дочкой из Авиньона обратно в Москву, то к нему приехала в гости его племянница, которая привезла своему дяде Юре в Авиньон подарки от родственников. В общем, дядя Юра просто изнасиловал свою племянницу натуральным способом. В конце своего покаяния Юрка так и сказал: «Стыдно мне до сих пор, братцы, что я, старый козёл, драл её, такую сладкую, всю ночь напролёт, как когда-то в далёкие мои годы молодые!» Как говорится, и в обоих случаях его чёрт попутал! И лишь через несколько дней до командира 3-го полка за обедом кто-то донёс о «ненатуральной форме изнасилования проститутки» в борделе. Этот рассказ настолько рассмешил бравого полковника, что тот, немедленно помиловав Юрку, отправил его продолжать стаж «коммандос», хотя на гауптвахте ему было куда приятнее сидеть! Слава богу, что эта новость ещё не успела дойти до инструктора Ништякова, любимую девушку которого изнасиловал Юрка-мерзавец…
Японцы
В этот же день на стаже «коммандос», под вечер, сидя у костра в джунглях, сержант-инструктор японской национальности попросил Юрку спеть его любимую песню «Катюша», в которой «Расцветали яблони и груши», но тот, снова демонстрируя свою гордыню, дал этой японской обезьяне свой категорический отказ. В ответ этот любитель русских песен предложил Юрке вырыть при помощи простой сапёрной лопатки в земле ямку в виде куба размером «два на два и ещё раз на два метра», итого восемь метров кубических грунта, чтобы тот знал, как отказываться от исполнения любимой песни господина сержанта. Маленький и дохленький Юрка копал эту кубическую яму целых два дня и две ночи, но после выполнения задания японец чётко замерил грани куба и приказал Юрке зарыть эту яму и сделать это так, как будто этой ямы вообще не было. Под этим подразумевалось, что землю надо было утрамбовать своим телом, и на это ушло ещё два дня. За это время, пока он прыгал, утрамбовывая грунт, я думаю, что не раз про себя спел и «Калинку-малинку», истошно вспоминая свои «Подмосковные вечера». Ох уж эти японцы! В соседней роте 6-го полка служил ещё один такой японец, в недалёком прошлом настоящий якудза — о чём свидетельствовали его татуировки на всём теле, вплоть до локтей и колен. Однажды этот якудза при помощи опасной бритвы с особой тщательностью разрисовал лицо нехорошему сержанту англичанину в английскую клетку, после чего испарился, словно ниндзя в беззвёздной ночи. Видимо поэтому разумные сержанты старались лишний раз не перегибать палку, ибо не знаешь точно, что у легионеров может быть где-то там за душой.
А ещё я расскажу случай про то, как другой японец пострадал за свою страсть к изучению истории. Обычно легионеры проводят свои скучные вечера в баре легионеров за бутылкой или за целым ящиком пива марки «Хайнекен». В одном углу бара всегда можно услышать придурковатых англичан, отличительная черта которых очень шумные посиделки, тогда как в другом можно увидеть тихих японцев, коих в легионе не так уж много. Однажды к японцам за столик подсел Мармелад, и, со скуки поговорив с ними о японских женщинах, о внешней политике Японии касательно Курильских островов, он, перейдя на мать-историю, спросил японца: «А вы почто нашего героя революции Серёгу Лазо сожгли живьём в печке паровоза?» Так уж получилось, что один из японцев знал про эту древнюю историю-миф времён Гражданской войны и ответил: «Мы его не жгли, а просто поймали как террориста и выдали белогвардейцам!» Мармелада этот ответ только раззадорил, и он, вспыхнув от гнева, заявил: «А он вам что, заяц был, чтобы его ловить!» После чего набросился с кулаками на бедного японца, прадед которого, видимо, и участвовал когда-то в поимке Сергея Лазо. Как результат, они оба — Мармелад и всезнающий японец — получили каждый по десять суток ареста на местной гауптвахте, где по вечерам могли обсуждать и другие острые вопросы истории. В свою очередь Борис, проникнувшись до глубины своей души всем случившимся, сочинил великий стих:

Живут трудяги-японцы
В далёкой от нас Японии,
Там, где рождается солнце
В звуках дивной симфонии,
И где гейши своих самураев,
В постелях подчас утомляя,
Им на дорогу душистого чая
С улыбкой любя предлагают!
И море у них там… японское,
Продукция «Мэйд ин Джапан»,
И закралось желание скользкое
Посетить в Хиросиме притон!
Но лишь покорив Фудзияму
Жестоким ветрам всем на зло,
Я корить их больше не стану
За то, что сожгли… Лазо!

Что касаемо других случаев неуставных отношений, то Борис по роду службы был знаком с легионером из французов по фамилии Картье, который был круглым сиротой. Его приняли в семнадцатилетнем возрасте в легион и после двух лет службы в шестом сапёрном полку его отправили, как француза, на остров Муруроа, где Иностранный легион обслуживал приготовление к испытаниям ядерных зарядов. Там его, как молодого легионера, стал доставать сержант–турок, и тогда, совсем отчаявшись, легионер Картье, выйдя из себя, как тот ёжик из тумана, вынув ножик из кармана, сказал турку: «Не подходи! Буду резать, буду бить!» Но турок (на то он и турок), не поверив известной считалке, подошёл к нему и получил удар ножом прямо в сердце! Через пару лет Борис, встретив бывшего сослуживца Картье на платформе железнодорожного вокзала города Марселя, очень удивился, ибо он уже был наслышан о случившемся. На что Картье, всегда улыбающийся французик, поведал ему весело о том, что командование посчитало турка самоубийцей, а ему самому было приказано военным судом прослужить в легионе полных пятнадцать лет без права награждения орденами и медалями. Это был единственный известный случай «самоубийства», о котором Борис услышал за пять лет своей службе в легионе. А всего за время своей службы Борис стал свидетелем похорон трёх легионеров. Один из них погиб в Камбодже на грузовике, что свалился в бездну, а второй легионер, из альпийской роты, съехал с разбитой дороги в канаву на бронетранспортёре и был расплющен в лепёшку. Про третий случай я хочу рассказать отдельно, т. к. он не был потерей в бою. При жизни про этого капрал-шефа ходили легенды, и его называли за глаза миллионером Корейко, как того тайного миллионера из романа Ильфа и Петрова «Золотой телёнок», потому что он якобы скопил за восемнадцать лет своей службы миллион франков (150 000 долларов США). Но это не мешало ему быть хорошим легионером, и он так спешил на последнее в своей службе построение полка, что на всей скорости протаранил перебегавший ему дорогу старый платан. Но хватит о грустном!
Музыканты из Мариинки
Однажды в город Оранж, что по соседству с городком, в котором проживал Борис, приехала на гастроли в полном составе труппа Мариинского театра из Санкт-Петербурга, пожелавшая дать пару опер и столько же балетов в самом древнем театре эпохи Римской античной империи. Бедный Борис и не мечтал увидеть балеты «Лебединое озеро» П. Чайковского и «Ромео и Джульетта» С. Прокофьева, а также насладиться оперой «Борис Годунов» М. Мусоргского, так как посещение этих спектаклей только для него одного стоили бы ему целой зарплаты. Но судьба была и на этот раз благосклонна к нему, и когда они с Альдой раз в неделю загружались продуктами в супермаркете «Перекрёсток», Борис услышал русскую речь. Три русских мужика пересчитывали жалкие сантимы, чтобы купить килограмм груш, и при этом грубо ругались, поминая «добрым» словом этих ужасных капиталистов-эксплуататоров. Борис подошёл к ним и сказал просто: «Поехали, мужики, бухнем и закусим тем, что Бог послал!» А Бог послал им в этот вечер ножку барана, запечённого на вертеле по принципу а-ля фисель с гарниром рататуй, экзотические овощи – фрукты и пятилитровый бочонок местного красного вина Шатонёф-дю-Пап. Единственное, от чего они тогда отказались, так это от анисовой водки пастис. Эти мужики оказались музыкантами того самого театра имени Кирова, и чтобы хоть как-то от всей души отблагодарить гостеприимных хозяев, дали им свои пропускные бейджики сводной труппы театра. Стало быть, его толстушка Альда своими вескими габаритами могла легко сойти за оперную диву, тогда как её спутник за солиста балета.
По такому прекрасному случаю Борис решил пригласить на балет Алекса Уважаемого, знатока и ценителя всего прекрасного, и по такому случаю был дан шикарный ужин. Как всегда, они много ели и вкусно пили на просторной террасе большого дома, и заботливая хозяйка прислуживала им. Алекс Уважаемый, как-то странно посмотрев на гостеприимного хозяина, неожиданно заявил, что видит перед собой совершенно другого человека, и пояснил, что никогда не видел Бориса таким счастливым и улыбающимся. На что Борис отшутился, что вынужден исполнять роль двуликого Януса, и в легионе его ничто не радует, а здесь его настоящая жизнь. А потом они поехали в театр эпохи императора Нерона, рассчитанного на девять тысяч зрителей, и где триста артистов и музыкантов представили невероятное шоу. Борис никогда не думал, что балет, и особенно «Лебединое озеро», это так красиво! Особенно по душе ему пришлась сцена на берегу озера, где внезапно появляются друзья Зигфрида, а вскоре и он сам собственной персоной. Они видят стаю лебедей и уже готовы начать охоту, но птицы, почуяв неладное, убегают в кусты, и в это самое время из развалины часовни, которая освещается волшебным светом, выплывает прекрасная Одетта. Она умоляет принца не стрелять в белых лебедей и рассказывает ему печальную повесть своей жизни, что волей злого гения она и ее подруги превращены в птиц. Но по ночам они принимают человеческий облик, и чары злодея разрушит лишь тот, кто полюбит её любовью, всегда готовой на жертвы. Естественно, что прекрасный принц был очарован красотой Одетты, с ужасом думает о том, что мог убить её, когда она была в образе лебедя. Над часовней зловещей тенью пролетает мрачный филин. И Борис, на время забыв про всё на свете и потрясённый этим захватывающим зрелищем, чуть было не крикнул: «Девочки, заберите меня домой!»
Стройка века!
В январе 1994 года, прежде чем избавиться от непокорного капрала, командование роты отправило его строить дом для легионеров в курортном местечке Ла-Сьота. Этот вокзал известен всему миру своим первым в истории короткометражным фильмом «Прибытие поезда на вокзал Ла-Сьота», показанного в 1896 году братьями Люмьер, и в нашем фильме «Человек с бульвара Капуцинов». Как раз неподалёку от этого исторического места и располагался центр для реабилитации бывших легионеров, попавших в затруднительные обстоятельства. Этот центр можно сравнить с шикарным трёхэтажным отелем с комфортными номерами на две койки, а также при нём была хорошая столовая, где подавали вкусные обеды и ужины под отличное вино, произведённое пенсионерами в одном из многочисленных имений Иностранного легиона. По другую сторону дороги, в тенистом парке, стояла старая развалина, бывшая во времена Второй мировой войны казармой для фашистских моряков, а после центром содержания евреев, эмигрирующих в Палестину. Именно из неё по задумке командования легиона сборная бригада из семи легионеров должна была сделать конфетку в виде четырёх однокомнатных и одной пятикомнатной квартиры для приёма семей офицерского состава, прибывающих из заморских командировок. Характерной чертой этой стройки был приказ генерала: «Сержантов не посылать!» Это значило то, что возглавь эту бригаду хотя бы один сержант, то тогда стройка бы не сдвинулась ни на шаг или могла бы годами «продвигаться» строевым маршем на месте. Помимо легионеров строителей в курортном центре проживали несколько бичей, которые когда-то честно отслужили свой контракт. Теперь их судьбой занимался целый штат попечителей из штабного полка, и всем этим хозяйством заведовал один лишь адъютант (по-нашему «прапорщик»), обожавший в свои сорок лет забеги на длинные дистанции. Поэтому рабочий день бригады был построен простым образом: подъём в семь утра и сразу же после завтрака забег на десятикилометровую дистанцию, потом второй завтрак и работа до шести вечера с двухчасовым перерывом на обед, далее — ужин с вином и свободное время, то есть это была хорошая гражданская жизнь. На выходные в пятницу и до понедельника Борис уезжал к себе домой, где он, как оголодавший тузик грелку, рвал на части свою любвеобильную толстушку. В общем, на протяжении целого полугодия он снова катался как сыр в масле. Особенно ему по душе пришлись пробежки вдоль берега моря, когда его бескрайний и совершенно необъятный горизонт никогда не надоедали ему, как, впрочем, и само Средиземное море, которое всегда бывало разным. В один день оно спокойное и тихое, словно приятная женщина, и нет ничего ласковее её лёгкой волны, но когда дует сильный ветер, то его величественные волны бьются о скалы с силой зверя, но во всех своих проявлениях море было всегда прекрасным. Борису доверили работать на отбойном молотке с мотором, и он, как пулемётчик, ловко научился при помощи этой зверь-машины с первого захода выбивать в кирпичных стенах большие оконные проёмы, а потом понадобилось пробить в скальном грунте стометровую траншею для канализации и так далее. За эти полгода непрестанных тренировок вдоль берега моря и на отбойном молотке он, сбросив несколько килограммов живого веса, разбегался так, что по возвращении в полк в ежегодном забеге по пересечённой местности поднялся с обычного для него сотого сразу до восьмого места. Далее его ждал предпоследний в его службе сорокадневный отпуск, который он по привычке проводил вместе со своей французской семьёй в курортных местах под Андоррой, где вершины одних гор громоздятся друг на друга, и на горизонте видны только их очертания, как будто призраки встают на фоне бескрайней небесной дали. Особенно приятно было созерцать эти красоты вечного творения природы под стаканчик местного вина, закусывая спелыми фруктами и ожидая момента, когда своими острыми клыками наконец-то вкусишь хорошо прожаренную и нежнейшую мякоть молоденького барашка, поджаренного на ниточке в окружении горящих углей.

Второй визит сестрёнки Леночки
Ровно за год до выхода на свободу сестрёнка Леночка снова навестила братца Бориску и на этот раз с долгосрочным родственным визитом. Благо, что до конца его отпуска оставалось ещё целых две недели. Сестрёнка Леночка как всегда благоухала, словно майская роза, и её умение воспеть своего собеседника так подействовало на Альду, что та видимо за всё время, пока Леночка гостила у неё, не спускалась с седьмых небес. До этого был ещё и приезд матушки Бориса, о котором особенно нечего сказать, ибо за всё время её пребывания она, как деятельная натура, по полной программе загрузила своего сына ремонтом трёхэтажного дома. А также закормила Альду и её детишек пирожками с капустой и с мясом, фаршированными блинами с печёнкой, тем самым навсегда оставила о себе кучу приятных воспоминаний. Теперь ещё и этот приезд сестрёнки с её колдовскими чарами послушницы из института мадам Максим, известной по фильму о «Гарри Поттере», вскружившими не одну голову. Через несколько дней на встречу с Леночкой подкатил самолётом поляк Войцек с Канарских островов, где он промышлял стройкой на местных виллах. Это был тот самый поляк, что сделал приглашение для Бориса, и, стало быть, благодаря которому вообще возможно всё это повествование. Войцек прилетел не один, а с огромной спортивной сумкой, заполненной бутылками с алкоголем различной крепости и многоплановой вкусовой гаммой. Сразу было видно, что приехал настоящий поляк! Каждое утро Леночка готовила с Войцеком настоящий ирландский кофе, что делается на базе ста граммов виски и сверху розочкой покрывается из взбитых сливок Шантильи. В течение всего дня они потягивали не спеша джин с тоником или без, на обед пробовали тяжёлые вина местного производства, а потом, поднимаясь на третий этаж, брали с собой и бутылку джина, и литр тоника. По вечерам всё как у всех нормальных французов, всё начиналось аперитивом и заканчивалось рюмочкой пикантного дижестива в виде коньяка или арманьяка, но у них лучше всего шёл пятидесятиградусный ликёр «Мари Бризар». В один из таких замечательных вечеров за рюмочкой конька Леночка рассказала о том, что мужики в России — это «сплошная пьянь, тогда как женщины умницы и красотки». Потом она вдруг вспомнила, что её подруга Ветка как-то выпила бутылку тёплой водки, и на вопрос «Почему тёплой водки?» она, особо не задумываясь, ответила: «На то, чтобы остудить, у неё времени не было!» Потом сестрёнка стала рассказывать Альде, что той круто повезло в лице Бориса встретить непьющего мужика и к тому же спортсмена. Конечно, всё это было приятно слушать, но Борис спросил: «Сестрёнка, судя по тому, что все винные запасы Войцека давно закончились, и уже моему бару приходит конец, и я уж не говорю о втором десятке литров сухого вина, что уже выпито… если женщины в России почти непьющие, то сколько же тогда потребляют за один раз мужики?» Последовал ответ: «Мужики пьют вёдрами!»
После двух недель пребывания в деревне Леночка сказала, что тут в деревне скукотища её достала, и она за свой счёт повезла Войцека в Испанию, ибо хитрый поляк специально положил на свою банковскую карту очень мало денег. Всё это время поляк предлагал Леночке ехать с ним на Канары, где бы она могла работать официанткой в баре, что её оскорбило до глубины души. А сама ровно через полгода, по весне, атаковала Москву, а позже и Лондон, где стала своего рода ударником капиталистического труда. Что же касается Войцека, то Борис, подав ему на дорожку купюру в 500 франков, проводил со словами великой благодарности за визит до аэропорта города Марселя и с тех пор об этом расчётливом островитянине ничего не слышал.
Французская армия
Пришёл сентябрь 1995 года, и Борис был направлен на учёбу во Французскую национальную школу ядерной и химической защиты, где ему предстояло наряду с другими военнослужащими всех родов и войск французской армии пройти этот почётный стаж, после которого его ждало тёплое местечко в бункере, где хранились противогазы и огнетушители. Эта школа располагалась в городе Кан, что на берегу Ламанша, и именно в том самом месте, где в 1944 году союзники брали крутые берега, прежде чем двинуть на Берлин. Борис понимал, что будет большой глупостью провалить такой жирный стаж, ибо это было просто чудо, что его туда направили! Обычно после таких стажей капрал должен был служить как минимум ещё три года, чтобы отработать потраченные на него деньги. И вот снова он на целый месяц покинул легион, чтобы провести его среди милых и добрых французских солдатиков, которые со стороны смотрятся просто как дети, и это несмотря на их совершеннолетие. Что ни говори, но хорошее бытие, как правило, формирует хорошие характеры, и, сравнивая французиков с их русскими сверстниками из стройбата, невольно напрашивалось сравнение неба и с глубоким подземельем или с шахтой. Несколько раз ему доводилось учиться во французских войсках на разные специальности, даже на бульдозериста, и поэтому он понимал причину того, что немецкие эсэсовцы называли французов презрительно шлаборами, т. е. вислоухими собаками, и это не только за их длиннополые береты. Французы в возрасте до двадцати пяти лет в общей массе своей настолько добры и беспомощны, что про них фактически ничего дурного и, стало быть, забавного не напишешь, ибо, как полагал великий классик, счастливые люди одинаковы: они скучны и неинтересны, и даже посредственны, тогда как несчастные люди несчастны по-разному, и это куда интересней! Поэтому что можно написать про учёбу во французской армии? В принципе, ничего особенного! Разве что в отличие от Иностранного легиона во французской армии кроме свежих булок подают ещё и пирожные нескольких видов, и уже в пятницу после обеда все солдатики-шлаборчики разъезжаются по своим домам, где их ждут тёплые ванны и чашечка кофе. И настолько в этой армии им живётся хорошо, что порой аж противно от того, что за державу нашу снова обидно. Конечно, для настоящей войны такая шлаборская армия вообще никуда не годилась, и имевшая место замена её на профессионалов это уже хоть и маломальское, но всё-таки решение проблемы. Поэтому месяц учёбы среди милых французиков пролетел быстрее чем один день, и капрал Иностранного легиона, успешно изучив материальную часть средств защиты от ядерного их химического заражения, вернулся к себе в 6-ой полк. Там он немедленно был переведён в командирскую роту, в которую входили секретари, автомеханики, строители, повара и медицинские братья, а также и парикмахер Жорик. Фактически все поварские и лакейские должности к тому времени были заняты русскими: от Сани Карягина, что заведовал выдачей продуктов питания со склада, до Клочкина, стоящего на раздаче, и поэтому всегда были на ужин фаршированные поросята, сыры под вино и даже шампанское «Вдова Клико», хотя на гражданке Борис предпочитал «Царицыно». В отличие от предыдущего места службы были свои недостатки, так как в этой роте почти все легионеры носили капральские галуны, и поэтому приходилось иногда мыть полы в коридоре и делить комнату с несколькими людьми. Но как положительное было то, что сразу после утренней пробежки Борис уходил в свой бункер, куда был свободный доступ только для его сержанта и одного из заместителей командира полка, которого Борис вживую в бункере так ни разу не увидел.
К тому времени Алекс Уважаемый уже работал поваром на кухне и даже победил на каком-то всеармейском конкурсе поваров, он также весьма преуспел в руководстве своего кружка «Модная одежда», и его комната, где проводились все совещания, была как раз напротив той, где поселился Борис. На протяжении трёх последних лет русские легионеры не переставали атаковать Люксембург, расходуя на это все свои заработанные деньги. Максимум на что они оказались способны, так это переспать несколько раз с русскими девчатами, да и то… по дорогой цене. Кое-кто из них привёз своих женщин из России, которых прятали на съёмных квартирах, лишая себя последнего сантима на мелкие радости. К этим «тайно женатым» примкнул и бывший легавый из Москвы, Юрка Гуляев. Он поселил свою жену с дочерью в Авиньоне и финансировал их, экономя буквально на всём, и только теперь Борису стало понятным его истерическое проявление радости, когда он с такой лёгкостью подписал себе ещё три года по новому контракту и два года каторжной службы в Гвиане. Позже выяснилось, что Юркина жена успела завести роман с сыном хозяйки из русского ресторана «Бабушка», и поэтому она совершенно охладела к своему законному мужу. В один из дней Борис со своей «мамкой» Альдой навестили Юрку в его квартире, где застали толпу русских, опустошающих содержимое большого количества бутылок. Юркина жена, бледная как смерть, подавала им варёную картошку с жареной капустой и бегала в лавку за очередной порцией водки. По какому случаю этот жмот устроил такой сабантуй, Борис узнал от его жены, которая, чуть ли не падая в обморок, призналась в том, что завтра вылетает навсегда с дочерью в Москву, и Юра приказал ей молча подавать на стол, иначе он вообще денег на дорогу не даст. Быть может, Юркина жена была неправа, устраивая шашни с кем-то на стороне, но то, как поступил с ней этот бывший легавый, было высшей формой изощрённого садизма. В последующем он окончил заочно школу частных детективов в Брюсселе и стал работать в области шпионажа. Несколько лет спустя, проживая в Ницце, Борис случайно наткнулся на статью в местной газете, где хозяин какой-то сыскной конторы, рассказывая явно про Юрку, хвалился тем, что благодаря этому русскому специалисту им удалось выявить крупное предприятие министерства обороны России, которое кинуло французские фирмы на много миллионов «бакинских» рублей. Как говорится, сколько легавого ни корми, он всё равно в МУР смотрит! Как сложилась в настоящее время его судьба — нам неизвестно, надеюсь на то, что он до сих пор жив и здоров! Что касаемо Алекса Уважаемого и Жорика, то после того, как Мармелад с Груздём съехали с катушек, они стали разрабатывать свой особый план, чтобы, выйдя из легиона, обязательно устроиться в Люксембурге при богатых «спичках» — так модники называли худеньких девочек, с которыми они мечтали завести отношения, но об этом позже.
Последний год службы
В ноябре 1995 года 6-ой полк полным составом был снова отправлен в Югославию, и Борис остался один-одинёшенек в своём бункере, тем более что никакой ядерной или химической войной в мире и не пахло. Михась и Юрка улетели в Гвиану, Мармелад и Груздь тоже как в воду канули, и приходилось довольствоваться общением с Клочкиным, который всегда позволял Борису в столовой брать несколько порций десерта. Борис в знак благодарности подсунул ему Альберту — очень приятную женщину, тоже из его деревни, страдавшую маниакальной чистоплотностью, из-за которой Клочкина хватило лишь на пару палок чая, и, не выдержав гнёт от цивилизации, Клочкин бежал от неё, как когда-то один грязнуля от Мойдодыра!
Сестрёнка Леночка благополучно улетела домой, и Борис осознано понял, что ему скоро черёд идти на гражданку, тогда как ни перспектив на будущее, ни отложенных на чёрный день денег у него не было. В то же время дети Альды росли как на дрожжах, и её, казалось бы, большой дом становился для него всё теснее и теснее, и поэтому он, как бы упав на дно, затаился и стал готовиться к дембелю. Где-то под Новый год от Михася пришло письмо, в котором он радостно сообщил, что избежал «счастья» лазить по джунглям в облаках малярийных комаров с мачете в руках и ловить там местных контрабандистов, и в настоящее время он занят на охране французского космодрома в местечке Куру. В любом случае Борис ещё раз убедился в том, что, может быть, он меньше других веселился, но зато и меньше других пострадал, чему опять-таки был несказанно рад. В полку осталось несколько русских из числа «богоискателей», но Борис даже не пытался наладить общение с ними. Однажды в легионерской столовой он случайно услышал, как Клочкин, брызгая слюной, в чём-то резво убеждал этих «набожных» русских и, как бы подводя итоги, громко сказал: «Да вы ни хрена о нём не знаете! Вы тут в казарме паритесь, а он живёт здесь как Паша, тогда как вы по церквям шастаете, словно шакалы в поиске ошмётков! Вы бы вместо того, чтобы Борьку ругать, записывали бы всё, что он иногда вам говорит, и по вечерам вместо Библии его изречения бы расшифровывали!» Чего-чего, но Борис никогда от Клочкина таких разумных вещей и не слыхивал и вообще не мог предположить столь высокий уровень красноречия этого «пещерного человека». Пришлось ему искренне раскаяться за своё высокомерие в отношении такого разумного существа! Год спустя Клочкин вынужденно демобилизовался, так как на стаже капрала, вместо того чтобы строго выполнять приказы командиров и начальников, он взял попавшегося ему под горячую руку одного сержанта-инструктора за грудки, да так, что тот чуть в штаны не наделал. Не зная куда пойти и кому отдаться, Клочкин пробрался обратно в расположение 6-го полка и целых две недели ночевал в своей любимой казарме, пока на него не донесли. По этому случаю в полку была объявлена военная тревога — подумать только, гражданское лицо проживает на территории воинской части! Но будучи вовремя предупреждённым, Клочкин ловко перепрыгнул через забор и скрылся в ночи. Тут-то он и вспомнил про «Третий путь», и вскоре встретив взрослую француженку, неплохо устроился где-то в городе Лионе вышибалой на крутой дискотеке, а потом, если верить слухам, работал на олигарха Прохорова в Куршавеле. Я думаю, что он уже смог скопить себе деньги и на «Ролекс», и на голливудскую улыбку с брюликом в клыке, и на машину марки «кадиллак», пусть и не последней модели.
В начале февраля 1996 года Альда сказала своему милому мальчику о том, что ему самое время задуматься о собственном жилье, ведь скоро ему предстоит покинуть легион. По этому случаю она уже подыскала для него развалюху по низкой цене. Естественно, что Борис весьма удивился такой новости и насторожился, ибо такого поворота событий он не ожидал, но, собрав всю свою волю в кулак, подумал: «Быть может, это не самое плохое решение, а то её детишки скоро вынесут меня вперёд ногами и придадут земле, как Паниковского (героя романа «Золотой телёнок»)». В любом случае в своём доме можно будет жить и на пособие по безработице, которое ему будут выплачивать в течение трёх последующих лет. «Мамка» Альда, вовремя спохватившись, стала слёзно заверять его в своей любви до гробовой доски, но как говорится, поезд ушёл, и её «мальчик», сразу же повзрослев, стал иначе смотреть на мир. Ему совершенно не хотелось выяснять отношения, и вспомнив великие слова классика: «Конспирация, батенька, и ещё раз конспирация», — он, улыбнувшись, заверил испуганную женщину в своей прежней симпатии к ней. Как ни странно, но, порывшись у себя в шкафу по карманам, он наскрёб где-то сорок тысяч франков (около 7 000 долларов), которых как раз хватило на покупку трёхэтажной развалины, общей жилой площадью в 80 квадратных метров. Эта развалина находилась в старом городишке, обнесённого со всех сторон башнями и стеной времён Средневековья, кстати, совсем недалеко от дома Альды, где он оставил целых три года своей жизни. Детишки уж так распоясались, что стали намекать, что их жизнь явно пошла в гору, и, стало быть, в нём уже особо и нуждались. Благо, что Борис уже имел неплохой опыт реконструкции старых зданий и, закрывшись от всего мира в своём бункере, стал чертить план перестройки своего дома и рыться по каталогам, чтобы составить точную смету вынужденных расходов. К этому времени в его бункере скопилось огромное количество всякой корреспонденции для его начальника, который уехал за деньгами в Сараево, и наш бравый легионер отнёс всю большую охапку конвертов в штаб полка, где два адъютанта (прапорщики) парили свои репы прямо на рабочем месте. Один из них оторвав на время своё лицо от своего стола, строго спросил капрала о том, чем тот вообще занимается? На что Борис, приняв стойку «Оловянного солдатика», бойко отрапортовал: «Служу Франции и Легиону!» Но адъютант, слегка разозлившись, крикнул: «Я хочу знать правду!» Борис был вынужден признаться, что в настоящее время он занят проектом своего будущего дома. На что адъютант, слегка повеселев, но таким же строгим голосом рявкнул: «Вот, иди и занимайся своим проектом, а сюда, чтобы больше ни ногой!» Капрал Борис, снова приняв стойку смирно, гаркнул: «Авзор!» («Так точно!») и выйдя строевым маршем прямо из кабинета, больше туда никогда не заходил. Чуть позже по весне, он, взяв на месяц отпуск, недолго думая завалил фасад своего старого домика – и это в историческом районе, без какого-либо разрешения местной мэрии, что вызвало настоящий переполох в его французской семье. Французы всегда были законопослушными, и поэтому были в шоке от его действий, но ничего не могли поделать с этим безумным русским, который уже в июле месяце, благодаря ошибке полкового писаря, снова взял месячный отпуск. Тогда как легионер Вова, работавший на соседнем месте, заметив эту ошибку, чуть было… всю малину ему не обкакал и лишь истошный взгляд Бориса его вовремя остановил от безумного вмешательства в не свои дела.

Часть 3. Жизнь на гражданке

Весь июль месяц на страшном солнцепёке он восстанавливал фасад своего дома без строительных лесов, используя варварские методы подъёма тяжёлых камней на высоту, чем очень удивлял пугливых французов, и работники мэрии решили с ним не спорить. Часто можно было со стороны наблюдать сцену, когда безумный строитель карабкался по прогнувшейся длинной лестнице с камнем на плече на уровень третьего этажа, тогда как внизу на крылечке соседнего дома сидела толстая Альда и, тихо плача, каждый раз мысленно хоронила своего любимого мальчика. Где-то в это время Михась вернулся из Гвианы и, увидев своего однополчанина на развалинах своего дома, стал насмехаться над ним и раздавать ценные советы: «Дурачина ты, простофиля! Зачем дом завалил? Подштукатурить, подкрасить да денежки получать с квартирантов! А теперь тебе надо столько вкладывать!» На что Борис ему ответил: «Краска тоже денег стоит, и я не настолько богат, чтобы рухлядь ею красить». Люди говорили, что и его друг Вова лично приезжал на машине с другими легионерами, чтобы посмотреть на этот «дом Павлова из Сталинграда».
Точно 13 августа 1996 года, т. е. ровно пять лет спустя, Борис был направлен в Обань (под Марселем), где базировался командный полк для получения сертификата «О хорошем поведении» и вида на жительство во Франции. Естественно, он был очень удивлён тому, что в этот день с ним увольнялся только один легионер из сорока четырёх, с кем он проходил курс молодого бойца в Кастеле, — англичанин Шолин. От него Борис узнал, что из их учебного взвода в легионе продолжили службу только шестерка французов, тогда как все остальные тридцать шесть человек (поляки, немцы, румыны, венгры) тупо дезертировали. Процедура прощания с Иностранным легионом была очень скромной: перед собравшимися отставными легионерами с напутственным словом выступил генерал Иностранного легиона, и все собравшиеся посетили музей Иностранного легиона, где капрал Борис, стоя напротив портрета генерала Пешкова, который, как в песне, смог дослужиться от чина капрала до генерала, ознакомился с его биографией. История этого французского генерала настолько интересна, что буду вынужден донести её до своего читателя.
«Будущий французский легионер и друг Шарля де Голля, Зиновий Пешков родился 16 октября 1884 году в семье еврейского ремесленника в Нижнем Новгороде (на Волге). Старший брат Якова Свердлова, ставшего председателем ВЦИК. В начале 1900-х годов Ешуа Соломон Мовшев-Свердлов со своим младшим братом Яковом Свердловым принимал участие в подпольной революционной работе, за что он лично был трижды арестован. Встав на праведный путь, крестился в 1903 году и взял фамилию крестного отца и земляка — М.А. Пешкова (Максима Горького), за что был проклят своей семьёй. Максим Горький знал семью Свердловых и особенно любил Зиновия, за его страсть к приключениям. У Зиновия был художественный талант и имея прекрасный голос и абсолютный слух хотел работать в Императорской Филармонии, но судьба решает иначе и в 1904 году в возрасте двадцати лет он, в поисках приключений, уезжает из России. В эмиграции он работает грузчиком на кирпичном заводе, рабочим на звероферме и в типографии. Он пытался торговать, но обанкротившись, находит себе работу в российском издательстве в США. Позже попав во Францию, он узнаёт о начале 1-й мировой войны и, не желая поражения ни царской монархии, ни ее союзникам, записывается добровольцем в Иностранный легион. В мае 1915 года, под Верденом, он был серьезно ранен в правую руку и санитар, считая его умирающим, решил бросить его на поле битвы. К счастью, эвакуацией раненных солдат руководил лейтенант Шарль де Голль и Зиновий Пешков был отправлен в военный госпиталь под Парижем, где врачи вынуждены были ампутировать ему руку. Маршал Йоффре наградил российского легионера Военным Крестом и спустя некоторое время он станет другом своего спасителя Шарля де Голля, с которым позже будет участвовать во 2-й Мировой Войне. В молодые годы Зиновий и его брат Яков были увлечены революционными идеями, но в последующем, они оказываются по разные стороны баррикад: Зиновий являлся французским представителем при генерале Колчаке, а его брат Яков стал инициатором «Красного террора», репрессий против казаков и который сыграл ключевую роль в расстреле царской семьи. В начале 1919 года, Зиновий отправляет телеграмму своему брату Якову Свердлову: «Яшка, когда мы захватим Москву, то повесим первым Ленина, а потом и тебя, за то, что вы сделали с Россией». Благодаря своей проницательности и умению легко устанавливать необходимые контакты, Зиновий Пешков начинает дипломатическую карьеру, которая быстро идёт наверх. Несмотря на антибольшевистскую позицию Зиновия Пешкова, французские органы безопасности следили за ним, так как его брат был другом Ленина, а его приемный отец Максим Горький был весьма обласкан советской властью. В 1940 году Зиновий Пешков не признал власть нацистских оккупантов и отказался продолжать службу под командованием немцев, за что был арестован и приговорён к смертной казни. Он умудряется обменять золотые часы – подарок Максима Горького, на гранату и, захватив одного важного чина в заложники, бежит из тюрьмы. А в последующем умудряется пробраться в стан своего друга - генерала Шарля де Голля, по заданию которого ему удаётся в Африке убедить местные власти поддержать союзников и затем он возглавляет французскую миссию в Китае и Японии. Во время второй мировой войны, Зиновий Пешков был неоднократно награждён высшими наградами Франции, в том числе Большой Крест Почетного легиона, и становится генералом французской армии. Единственный иностранец бригадный генерал французской армии, друг и соратник генерала Шарля Де Голля, брат Якова Свердлова, литератор друживший с Луи Арагоном, который назвал его жизнь «одной из самых странных биографий этого бессмысленного мира». Однорукий и небольшого роста – 162 см., он имел успех у женщин, а Саломея Андроникова – красивейшая женщина и Муза Серебряного века, которую он спас от расстрела в харьковской тюрьме и вывез во Францию, была его гражданской женой. В 1950 году он ушел на пенсию и жил в Париже. Умер 7 ноября 1966 года в возрасте 82 лет. Его тело покоится на Русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа в Париже, где согласно его завещанию, на могиле имеется надпись: "Зиновий Пешков – Легионер"».

По возвращении из легиона Борис, пережив капрала и отбросив куда подальше мечту про генерала, пошёл работать на свою стройку и, будучи одетым в выходной мундир с бронзовой медалью на левой груди и со значком «Коммандос» на правой, стал перековывать свой меч на орала. Через несколько трудовых дней его военная форма, покрывшаяся бетонной корочкой, стала очень напоминать знаменитые штаны участников побега из кинофильма «Джентльмены удачи». В общем-то, он правильно сделал, что завалил фасад своего дома, оставив только три стены, которые были стенами соседних домов, так как теперь он мог долго и качественно восстанавливать свой дом. Конечно, была надежда, что шумные и точно отмороженные наполовину своих буйных голов детишки Альды не выставят его за порог, и слава богу, что эти обормоты, добивая его машину, гоняли по девчонкам, и им было на тот момент явно не до него. По иронии судьбы братья-близнецы Брюно и Жером в детстве, почти одновременно, сломали себе носы, и если у первого длинный нос был вывернут влево, то у второго — вправо, что и позволяло Борису их легко различать. В последующем их подружки, бросив молодым отцам их совместно нажитых детей, куда-то уехали в неизвестном направлении. Сегодня эти сорокалетние отцы-близнецы-одиночки выращивают в гордом одиночестве своих чад, точно не зная, кто из них настоящий отец того или иного ребёнка. Больше они никогда не женились! Но я слишком забежал вперёд, а пока… встречаться с женщиной или жить с нею — это большая разница. Особенно когда у неё подросли сразу трое детишек, и она теперь бегает по этажам своего дома за ними, то тут и там подбирая после них разбросанные повсюду пустые бутылки из-под вина и использованные презервативы. Ещё не так давно её тишайший и милейший дом превратился в самый настоящий бордель, где великовозрастные детины драли в хвост и в гриву пьяных малолетних арабок, а их любящая мать всё нарадоваться на них не могла — вот до чего может довести слепая материнская любовь. Всё эта дурная ситуация лишь подталкивала бывшего легионера на трудовой подвиг, и он, уйдя с головой в омут кипучей деятельности, в поте лица своего усердно перековывал боевой меч на орала. Весь день-деньской он батрачил на виноградниках, а по вечерам и выходным дням шёл достраивать свой дом. И остался бы уже там жить, но Альда стала умолять его не покидать её: видимо ей было просто страшно остаться одной среди толпы разнузданной французской молодёжи. Её славные мальчуганы-близнецы Жером и Брюно, дважды второгодники, достигнув шестнадцати летнего возраста, наконец-то освободились от школьной скамьи и поступили в местное ПТУ, где учились кто на пекаря, кто на сантехника. Жизнь в Иностранном легионе, словно сладкий сон, осталась где-то там за спиной, и лишь лёгким напоминанием о ней были заезды Михася, который, подписавшись ещё на три года контракта, иногда навещал своего однополчанина. Каждый раз Михась, выражая сочувствие своему бывшему сослуживцу, попавшему в такие ужасные условия жизни, стал поговаривать об одной чемпионке мира по фитнесу, от которой сбежал капрал Авез, но через какое-то время, произнеся заветную фразу: «Такая корова нужна самому», — он сам взял её в оборот! Эта настоящая чемпионка мира «Мисс фитнес» в своё время не слезала с обложек глянцевых журналов, специализирующихся по бодибилдингу, и на одном из фото сам Шварценеггер вручал ей красивый кубок победителя. Что говорить, Каролина, так звали чемпионку, была хороша, и если напрашивалось какое-то сравнение, то её можно было сравнить со скаковой лошадкой арабской чистокровной породы. Она была лишь чуточку перекачана, но эти детали можно было увидеть разве что на пляже, и её совершенно не уродовал малиновый окрас коротко стриженых волос, тогда как с её лица восточной женщины никогда не сходила шикарная улыбка, украшением которой были большие и сияющие перламутром два ряда шикарных зубов. Михась рядом с такой лошадкой смотрелся как донской казак, и ему не хватало разве что настоящей шашки и фуражки с жёлтым околышем. Где-то пару лет он всё-таки на ней лихо гарцевал, и Борис, иногда заезжая к ним в гости на шашлыки, реально испытывал симпатию к этой улыбчивой женщине. К сожалению, дочь французского фермера ни умом, ни финансами не могла похвастаться, да к тому же своей необузданностью характера всё больше отталкивала Михася от себя, и он к ней полностью охладел. Однажды, в порыве горя от безответной любви, она наглоталась таблеток, но врачи вовремя ей промыли желудок и тем самым спасли ей жизнь. Думаю, что во время полоскания кишечника она, сидя на унитазе, продолжала всё так же очаровательно улыбаться. Но до этого трагического момента в её жизни Борис ещё не раз имел счастье ездить к ним в гости на шашлыки и даже подвозил Мишкиного земляка Сашку Корягина с его подружкой Леночкой, приехавшей к нему из Питера, и про эту парочку стоит рассказать поподробнее.

Сашка Вежливый

Однажды рано утром проснувшись ни свет ни заря, Борис столкнулся у себя в доме с Сашкой Корягиным, имевшего прозвище Вежливый. Этот Сашка был настолько вежливым, что порой казалось, что его вежливость родилась вперёд него самого. И в момент своего рождения Сашка не орал, как все новорождённые младенцы, а, культурно выглянув на свет божий, улыбкой сразу же обаял акушерку. Со слов Альды, незваный гость с подругой приехали на такси где-то после полуночи, и она их разместила в зале. Отличительной чертой Сашки Корягина было то, что он, приходя в гости, сходу начинал всем и вся восхищаться: «Ах, какой у вас красивый дом! Какие шикарные полы и занавески», — и так далее и тому подобное в том же духу. Естественно, что и Альде он с порога напел такого, что у той как будто крылья выросли за спиной, и она, как надувной шарик, вот-вот готова была взмыть под облака. Пришло время, и Сашка торжественно произнёс: «А теперь ты увидишь мою Леночку!» Действительно, его спутница была молода и весьма хороша собой по всем параметрам, но Борис, явно не сдержавшись, что-то буркнул ей нечленораздельное и отправился досматривать седьмой сон. Сашка и Леночка поселились в Авиньоне, где за крохотную жилплощадь он должен был отдавать половину своего жалования легионера первого класса, и не работай он на продуктовом складе, то вряд ли смог бы содержать Леночку.
Как-то раз в субботу вечером Борис поехал к Михасю на шашлыки и по дороге захватил с собой Сашку и Леночку, которая в этот раз себя вела как на шарнирах и, не сдержавшись, выдала на-гора претензию Борису: «А ты говорил, что Саша меня через три месяца выгонит обратно в Питер!» Борис такого даже и не помнил, но Леночка, вся покраснев, продолжала настаивать: «Да! Ты в первый день нашего приезда утром так и сказал!» Борис, слегка задумавшись, спросил её: «В каком месяце ты приехала? — и, получив ответ, заметил: — До конца этих трёх месяцев осталось ещё две недели!» Это умозаключение поначалу вывело Леночку из себя, но они уже подъехали к воротам дома, где их ждали Михась с Каролиной, что спасло его от скандала. Через неделю, т. е. на следующую субботу, Борис снова заехал за Сашкой и Леночкой, чтобы ехать на шашлыки, и, увидев явно покрасневшее лицо белокурой девчонки, чуть ли не заикаясь, спросил: «Я опять что-то не так сказал?!» На что Леночка, горько заплакав, сказала: «Мы с Сашей расстаемся навсегда, и он не будет мне делать новое приглашение во Францию!» Сашка Корягин серьёзным голосом подтвердил сказанное и чуть позже в приватной беседе, забыв о своей вежливости, раздражённо добавил: «Она меня задрала своими претензиями! Мол, я только и знаю, что по выходным с ней только сексом занимаюсь, а ей театры и музеи подавай!» Случай с попыткой самоубийства Каролины стал последней каплей, что переполнила чашу терпения Михася, и он, откинувшись из легиона по осени 1999 года, свалил в Париж, где его судьба свела с очередной «Мисс» и на этот раз всего лишь Англии, с которой они плотно зависали какое-то время. Потом у них что-то там не задалось, и эта «Мисс» ему так и сказала: «Я крутая «факен» девка, и за один раз со мной мужики готовы платить десять тысяч фунтов!» На что Михась улыбнулся и в свойственной ему манере общения резонно заметил: «Стало быть, я с тобой был миллионером!»

Новоселье

Прошло ровно два года с той поры, когда Борис откинулся с нар Иностранного легиона, и за это время, активно батрача на местных кулаков, успел купить и перестроить два дома, в первом из которых уже поселились его квартиранты. Жить у Альды уже стало практически невозможно, ибо детки её вконец распоясались, и к ночным оргиям уже подключилась и их младшая сестричка Селина. В конечном счёте они сдали свою мать в психиатрическую лечебницу, чтобы та под ногами больше не путалась. Все эти пьянки не прошли для них даром, и после очередного возлияния одна из малолеток, только что получив водительские права, уехав от них ночью, разбилась насмерть, протаранив железобетонный стол. Но весёлая молодёжь не вняла этому предупреждению судьбы, и несколько дней спустя по той же схеме разбился насмерть их двоюродный брат с подружкой. После чего Альда стала заговариваться, и ей стала являться троица призраков. Борис всегда считал золотым правилом вовремя свалить, помня фразу из романа «Белые одежды» В. Дудинцева: «Меня, кажется, окружают и надо бежать!» На этот раз предчувствие его не обмануло, и он, честно дождавшись момента, когда его выставят за дверь, бежал оттуда сломя голову. А всему был виноват русский борщ. В общем, дело было так. Как правило, вместе в июле месяце он отдыхал со своей французской семьёй на высоте 1000 метров над уровнем моря в прохладной Андорре, где он вкусно ел и сладко пил, и много бегал, чтобы сбросить лишние калории. Как-то раз он наварил много борща и предложил одной польке, что жила по соседству, кастрюльку борща. Эта полька-крутая тётка была замужем за одним крутым промышленником, и, будучи в нетрезвом виде, она прибежала к ним поздно ночью и вся в слезах благодарила его за минуты счастья, которые ей доставил ей этот вкусный борщ — незабываемый вкус её детства! Она даже предлагала кучу денег в знак благодарности. Ровно год спустя, когда Борис достраивал уже второй свой дом, пока его французская семья уже уехала гудеть в Андорру, ему позвонила Альда и сказала ему следующее: «Приходила соседка, вспоминала твой борщ и признавалась в любви и к борщу, и к тебе! Значит, у вас что-то было, и я решила с тобой расстаться!» Больше ей повторять не пришлось! Вернувшись из Андорры, она умоляла его вернуться, но Борис был неумолим, и Альда напоследок сказала ему: «Тогда иди и трахай свою богиню Свободу!»
Борис отправился в свободное плавание, наконец-то порвав пуповину. За два года трудов у него уже было два полностью оплаченных дома, и ещё целый год легион ему будет платить пособие по безработице. Да и работы по-чёрному на полях было предостаточно, и он решил сделать третий дом или хотя бы квартирку. Вскоре он подписался на сбор винограда 1998 года, который был признан из-за непрестанных дождей самым худшим, но, получив долгожданную свободу, наш батрак как-то не замечал этих трудностей. Где-то он прочитал одну мудрость: «Когда человек блуждает в тёмном лесу, то даже укус комара его выводит из себя, но только стоит ему увидеть вдали свет, то он бежит к нему, спотыкаясь и ударяясь, не замечая своих ушибов и ссадин». Этот год прошёл крайне неинтересно, но и его стоило пережить, ради выполнения поставленной цели. Иногда к нему приезжала на палочку чая его бывшая Альда, которая становилась всё толще и толще. Ему совершенно не хотелось слушать её ахи да охи, и он молча ей указывал на койку, чтобы хоть как-то её немного успокоить и поддержать. Также его навещала её вечно неудовлетворённая подруга Джози, и он её так же поддерживал и утешал, слушая вполуха её бесконечную болтовню. Иногда на ужин попадались местные арабки и негритянки, но каждый раз они начинали, как под копирку, жаловаться на нехватку денег для оплаты электричества или воды. В общем, его доконало чувство одиночества и жуткое однообразие его бытия: каждое утро он перечитывал одну и ту же газетёнку «Новости Винницы», в которую когда-то был завёрнут шмат солёного сала, но лишь однажды он обратил внимание на небольшое объявление брачной конторы. Недолго думая, он оправил своё фото с кратким резюме по указанному адресу и скоро про это забыл, но через пару месяцев на него, как из рога изобилия, хлынул поток писем с фотографиями молоденьких хохлушек. Теперь каждое утро перед работой на виноградниках он читал эти письма за чашкой чая, что немного его забавляло. Как правило, эти малолетние кандидатки по неопытности своей предъявляли много требований и даже пытались читать мораль незнакомому для них мужику, но всё-таки он остановился на более взрослой девушке приятной внешности. Она писала ему: «Жить у нас очень трудно, дед изводит своим ворчанием, а мать иногда и ремешком воспитывает, на базаре продают радиоактивные помидоры в чёрную точечку и продукты некачественные, и я не наркоманка». Жалостливое письмо невольно заинтересовало его, и где-то в середине весны, когда всё цветёт и пахнет, и сама природа-мать требует от всех своих детей воспроизводства во имя жизни на земле, он набрал указанный в письме номер телефона. На другом конце проводе раздался очаровательный голосок, пропевший нежно: «Алё!» В такие классные моменты голова просто перестаёт думать, ибо верх берут лишь низменные инстинкты, и он послал обладательнице пикантных форм и дивного голоска целую тысячу долларов на билеты до Франции. Позже легионеры так и прозвали её девушкой за тысячу долларов!

Девушка за тысячу долларов

Пришла долгожданная весна, и стала плодоносить черешня на участке, где Борис, подписавшись работать на Лорана, брата Каролины, занимался ремонтом одной доисторической фермы, тогда как мысли о невинности украинской девушки просто мутили его сознание и возбуждали неуёмное желание женского тела. Первого июня вечером кандидат в молодожёны сразу после работы рванул на своей повидавшей всякое машине «Фиат-Темпра» в аэропорт «Мариньян», что под Марселем, на встречу с Иришкой. К своему удивлению, он увидел совершенно не то, что вообще ожидал, ибо пред ним предстала, прости… господи, размалёванная девушка, которую легко можно было принять за женщину с явно заниженной социальной ответственностью. Она вышагивала в его сторону как на показе от-кутюр на высоченных каблуках, и это несмотря на её метр восемьдесят роста, одетая в такую жару в длинное демисезонное пальто чёрного цвета. Ему показалось, что весь аэропорт вместе с ним замер в глубоком молчании, наблюдая эту восхитительную сцену, и даже гул самолётов на время затих! Борис какое-то время ошалело смотрел на это дефиле, совершенно не представляя себе, что с этим всем надо делать и как быть вообще. Казалось, что весь мир, затаив дыхание, ждал, что вот-вот девушка сбросит с себя это длинное пальто и предстанет пред ним в чём мать её родила, но этого не случилось! Поравнявшись со своим кандидатом в женихи, она, смотря на него сверху вниз, небрежно спросила: «Где… вуатюр?» (где машина?) — и как-то нервно приняла из его рук белую орхидею, а он, как истинный рыцарь, принял от неё чёрного цвета чемодан, который оказался подозрительно лёгким на вес. В общем, ни здравствуйте тебе, ни даже здоровеньки булы, и ни спасибо, ни дякую. Они напряжённо дошли до его машины, и тут девушка переменилась в лице настолько, что её глаза стали мокрыми, и обильный слой туши на её клеёных ресницах дал течь. Вся какая-то издёрганная и как будто на шарнирах, она уселась внутри салона и стала ёрзать на своём шикарном заднем месте, как будто села на кнопку. После долгой паузы, на которую способны лишь великие актрисы, она изволила вымолвить писклявым голосом: «Завтра, пока я буду спать до полудня, ты должен пойти и подстричься у парикмахера!» Борис ответил ей просто: «Я вообще никому и ничего не должен, а тем более тебе», — и предложил ей сотовый телефон, чтобы она позвонила своей матери на Украину. В рубке послышался трубный голос солидной женщины: «Как дела у вас, дети?» И тут девушку словно прорвало, и она, давясь собственными слезами, смогла произнести: «Мамо, я тоби завтра передзвоню!» Всю дорогу до Авиньона она так жалостливо плакала, что ему вдруг захотелось её пожалеть, хотя уже без слов было ясно, что он тупо попал! Солнце уже ушло спать, а они мчались навстречу гигантской луне, что светила им прямо в лицо. Очень хотелось заморить комарика, и в суете он чуть было не забыл, что Михась с Каролиной сегодня устраивают у себя торжество по случаю приезда его невесты. Тем более что Каролина жила под Авиньоном, что стоял на дороге в город Оранж, где Борис проживал на тот момент. Когда они подъехали к воротам дома, откуда раздавался весёлый смех и прочие звуки шикарного застолья, к ним навстречу высыпала шумная толпа. Увидев весёлых людей, девушка ещё глубже вжалась в своё сиденье и с воплем потребовала везти её немедленно домой! Напрасно Михась пытался урезонить испуганную девушку очень вескими аргументами: «Милая, никто тебя не съест». Домой так домой, хотя там в его холодильнике на днях таракан повесился. Голодный и злой, жених, взяв себя в руки, довёз украинскую гостью до дома, где она неожиданно быстро успокоилась и, удобно усевшись в кресло, как ни в чём не бывало, достав из своей сумочки фотоальбом, сказала: «А теперь посмотри, как я жила и предпочитаю дальше жить!» На нескольких фотографиях около чёрного «бумера» собралась толпа весёлых девиц с тяжёлым макияжем на лицах и парочка мордоворотов в спортивных «Адидасах», кожанках, похожие на тех, кого Борис уже видел когда-то в Хабаровске. Чуть позже она добавила: «Кстати! Эти мальчики скоро по дороге в Испанию заедут меня навестить и проверят, всё ли у меня хорошо». Едва сдерживая самого себя, Борис почти спокойным голосом спросил её: «А что ты мне про помидоры в чёрную точечку по ушам втирала?» Она ответила легко: «А я что тебе дура, что ли?»
Борис свято чтил мудрость: неважно, как ты вляпаешься в дерьмо, но важно, в каком качестве ты из него выберешься! Утром девушка спала, как и обещала, а проснувшись, изволила отведать французской булки с хрустящей корочкой и прогуляться возле моря! Её сборы были недолгими, и она, собравшись на пляж, была одета в явно вечерний брючный костюм, сшитый то ли из турецкой парчи, то ли из шелка в золотом орнаменте, и, естественно, обутой во вчерашние лаковые туфли с каблуками, похожими на конские копыта. Разница была в том, что вчера её чёрные волосы были небрежно разбросаны по плечам, а сегодня уложены в какой-то гигантский шиньон по моде позапрошлого века. По дороге на море Борис решил показать девушке в городе под названием Ним знаменитую древнеримскую арену, но гостья сказала ему просто и чётко: «Я не за этим во Францию ехала, чтобы на развалины смотреть!» На вопрос «А зачем ты тогда ехала?» она опять-таки честно сказала: «В моих планах организовать бюро знакомств с девушками из Восточной Европы». Дорога была дальней, и она наконец-то сама заговорила, но лучше бы она и дальше молчала. Смеясь сама с собой, она рассказала о том, что один её знакомый нагрелся на просроченном сливочном масле. О себе она сказала, что работала в баре, где плохим клиентам подавала пиво «с пенкой» и, вспомнив про это, ещё звонче залилась, почти что истерическим смехом. На вопрос «А почему… "с пенкой"?» запросто ответила: «Пиво с пенкой — это когда в него плюнут».
Тут они подъехали к прекрасному пляжу, где люди невольно поднимали головы, увидев шикарную женщину в таком шикарном наряде, и потом также очень долго смотрели ей вслед. Переодевшись в кабинке платного пляжа, она явилась свету в бесподобном купальнике, сшитом из американского флага, и Борис впервые смог рассмотреть её со стороны: её пышный зад и тугие груди были то что надо! Но присмотревшись лучше, он увидел на коже бёдер и на ягодицах неровные бугорки подкожного жира, а на обоих запястьях рук два огромных шрама, как будто полученных косой ударом наотмашь. «А это что?» — спросил он, показывая на порезы. И снова она запросто ответила ему: «А, это следы от моего предыдущего замужества», — и пошла к воде, а он даже не попытался её сопроводить, предпочтя присесть в шезлонг и хорошенько обдумать свои дальнейшие действия. Ведь ещё не прошло и суток, а столько всего интересного он уже успел услышать от своей гостьи и напел песенку «То ли ещё будет! Ой-ё-ё!» и «Гулять, так гулять!». Поужинав в хорошем ресторане, они вернулись домой. По дороге Борис пытался объяснить девушке, что ему ещё надо пару дней, чтобы закончить стройку, чтобы получить зарплату, на которую они могут немного попутешествовать. Её ответ был всё так же удивителен: «Наши мальчики не рассказывают и тем более не плачутся о том, где они берут деньги!» Этот ответ был последней каплей, переполнивший его глубокую чашу терпения, и утром он решил её отвезти обратно в аэропорт, где работал один солидный дядька, которому Борис когда-то отремонтировал крышу его особняка. По дороге в аэропорт она снова горько плакала, но оказалось, что самолётов в ближайшие дни до Киева вообще не ожидалось. Что тут можно было поделать? Была суббота, и Борис, несмотря на протесты своей гостьи, заехал к Каролине, чтобы успокоить и заверить её брата, который уже стал бить тревогу: как правило, французы страшные паникёры. Помимо Михася в доме был Сашка Корягин и ещё какой-то легионер из русских мутной волны. Девушка не переставала плакать и всё выходила покурить на улицу, куда также стали выходить Сашка Корягин и его дружок, явно чтобы составить ей компанию, тогда как Борис вообще не курил. Каролина приготовила неплохой обед, и все хорошо откушали, несмотря на то, что Михась то и дело не переставал портить воздух прямо за столом. В отличие от украинской девушки, Каролина была как всегда неотразима своей лучезарной улыбкой, и, всё так же улыбаясь, она посмотрела игриво в глаза Михасю и, слегка потянувшись, так громко пукнула, что вздрогнули все присутствующие. А Михась, выкатив от изумления свои глаза, произнёс: «О-о-о!»
После обеда Борис отвёз девушку к себе домой и, выделив ей до среды двести франков на еду, уехал завершать своё строительство с твёрдым намерением отправить свою гостью первым же автобусом до Киева, который уходил из Авиньона по четвергам. Той ночью ему почему-то не спалось, и он, предчувствуя что-то неладное, поехал обратно до дома и явно не зря проделал шестьдесят километров, так как попал на пир во время чумы. За дубовым столом в своём шикарном вечернем наряде сидела, занеся ногу на ногу, его гостья, вся размалёванная с рюмочкой в руках, вокруг неё отбивал коленца Саша Корягин, его дружок и ещё один русский, тоже из мутной волны. Он внимательно посмотрел на этих «трёх мушкетёров», а Сашка Корягин, как всегда очень вежливо, попросил его об аудиенции — так сказать, на пару слов. Выйдя на улицу, этот недоделанный рэкетир очень невежливо наехал на Бориса со словами: «Да ты такой девушки недостоин, и когда ты думаешь её отправить обратно?» К слову, надо было видеть корявую рожу этого курносого персонажа из киножурнала «Ералаш», покрытого сверху светло-рыжими, как солома, коротко стриженными волосами. Борис сразу не разобрал всё сказанное, и когда до него дошло, как до того жирафа, то ответил Сашке просто: «Мы служили вместе много лет, и ты у меня гостил много раз, а теперь ты впрягаешься за эту чертовку, которую вообще не знаешь! Ты на её руки посмотри, а потом уж выводы делай! Чтобы в моём доме и духу вашего больше не было!» И после того как незваные гости молча удалились, жених, ничего не говоря, уехал обратно на стройку, ибо находиться с такой особой в одном помещении становилось явно опасно. Утром он вернулся к себе домой, чтобы эта троица не устроила ещё один сабантуй, пользуясь его отсутствием, но дома его ждала лишь записка: «Я с мальчиками уехала на море!». В общем, эти ребята круто попались, и несостоявшийся Отелло, сразу же поменяв замки в своём доме, отвёз чемодан своей гостьи на проходную шестого сапёрного полка. Там он объяснил дежурному сержанту, что к легионеру Корягину приехала его девушка, а ему надо срочно уехать и нет возможности хранить у себя её чемодан. Военный полицейский при помощи штыка вскрыл замки на чемодане, который оказался совершенно пустым: там была только рубашка, джинсы, одни трусики, купальник в полоску со звёздочками и маленькая украинская шоколадка. Потом в легионе ещё долго говорили о том, что когда Борис привёз этот чемодан в легион со словами: «Дарю!» — через несколько дней, вернувшись к себе, он увидел на стене своего дома надпись, сделанную женской помадой: «Лох!». Тогда ему подумалось, что это сотворила расстроенная девушка, но лишь почти двадцать лет спустя выяснилось, что помаду испортил тот самый русский из мутной волны. Что касаемо «трёх мушкетёров», то они отправили девушку за свой счёт обратно на Родину, ибо им надо было через неделю уезжать на полгода в Югославию. А Ирочка ещё долгие годы забрасывала Сашку Корягина любовными посланиями, к которым этот самый вежливый легионер оказался глух и нем! Борис уехал под Ним на другую стройку, где переложил крышу дома многодетной племяннице самого главного покорителя морей — Жака-Ива Кусто.

Груздь на гражданке

В отличие от своего кореша Мармелада, Груздь не стал разрисовывать стены лечебного заведения чем попало. Он просто всё время непрестанно горько плакал, и это у него очень хорошо получалось. Настолько, что его горючие слёзы растопили сердце главного завхоза этого отделения, адъютанта в запасе по имени Марго — сухопарой женщины зрелого возраста. До встречи с Груздём она слишком спокойно коротала свою жизнь в пригороде Марселя по принципу работа – дом – работа. В общем-то, женщина как женщина, чем-то похожая на певицу Эдит Пиаф, то есть худосочная, с сигаретой «Мальборо» во рту и поднимающая себе мораль на русский манер — залпом полный стакан коньяка. В прошлом она была отчаянной морячкой и в чине адъютанта французского военно-морского флота («мичманша») долгое время бороздила на авианосце бескрайние просторы морей и океанов (благодаря таким, как она, моряки до сих пор кричат: «Полундра! Женщина на корабле!»). После увольнения в запас «морская волчица», устроившись завхозом в психиатрическое отделение военного госпиталя, срочно обзавелась силиконовой грудью, которая до встречи с Груздем долгое время оказалась невостребованной. Она, регулярно навещая косметические салоны, закрашивала благородную седину самой чёрной краской, тщательно выбривала себе ноги и не забывала выщипывать пинцетом щетину на своём галльском подбородке. Марго была современной женщиной без комплексов (наследие проклятого пуританского прошлого её католической семьи). Более того, она очень любила Индию, где до совершенства овладела искусством камасутры и в реализации своих бешеных фантазий могла легко дать солидную фору любой российской молодухе. Но опять-таки, её секс-таланты оказались не востребованы, и если у русского мужика «нестояк» в среднем возрасте вызван проблемами с алкоголизмом, то у француза, как правило, сексуальной переориентацией.
В этой повести уже упоминалось о том, что все заявления Мармелада надо делить как минимум на сто, и после военного дурдома его жизнь не была так радужна, какой он её представлял. В общем, Груздь, вдохновлённый его обещаниями, явно поспешил сойти с ума и, оказавшись в безвыходном положении, реально ощутив на себе всю тяжесть безысходности, впал в смертельную тоску. Плакал он по-настоящему и искренне грыз свои ногти до глубоких корней и кусал свои пальцы. Короче, Марго полюбила всей душой этого вечно плачущего пупсика, а если точнее, то втрескалась она в него по уши! Недаром люди говорят: любовь зла — полюбишь и козла, и как говаривал классик: «Любви все возрасты покорны!» В свою очередь Груздь не полюбил морскую волчицу, но в его сложной ситуации она стала лучом света в тёмном царстве, и он, придерживаясь истины «На безрыбье и сам раком станешь», стал потихоньку пользоваться этой сухой креветкой в ожидании удобного случая, когда поймаешь свою золотую рыбку (тем более что жила эта старуха у самого синего Средиземного моря, где всякая рыбёшка плавала: и большая и малая).
Благодаря её стараниям, Груздь был комиссован подчистую и передан на поруки этой сердечной женщине, и, поселившись в её комфортабельной квартирке, он, как в песенке про маленькую ёлочку, «плакать перестал, отогрелся и ожил». Поначалу ему нравилось жить у старушки, а потом всё случилось как в анекдоте: «Мужик погиб в автокатастрофе, и его душа попала в рай, где всё было чинно, и святые души пели божественные гимны. Душа заскучала от такой благодати, и бог предложил ей идти в ад, что она и сделала. В аду водка лилась вёдрами, играл тяжёлый рок, и адские души от души отрывались, но в это время мужика откачали врачи, и распутная душа вернулась в тело. Какое-то время спустя этого мужика сбил самосвал, и душа его, не раздумывая, постучалась сразу в ад, где черти посадили её на калёную сковородку. Душа возмутилась: «В прошлый раз тут было весело!» А чёрт ей отвечает: "Ты не путай туризм с постоянным местом жительства!"». Короче, Груздь погостил у Волчицы неделю-другую и взвыл от такой жизни, ибо француженка каждое утро, в обед и вечером насиловала его крутым сексом. Оголодала сердечная! Тогда как он, будучи мужичком средних половых возможностей, не выдержав секс-терроризма и прихватив на дорожку все её деньги, бежал к Мармеладу в Канны. Мармелад очень нуждался в деньгах, так как тех денег, что ему оставила женщина из Питера, ему было как раз на зубок, или что собаке блин, а одной её машиной, как говорится, сыт не будешь. Поэтому он, как когда-то Кот Базилио, встретил богатенького Груздя с распростёртыми объятиями, и пока бюджет им это позволял, они здорово отвисли несколько дней в барах и на дискотеках, гоняя по Каннам на машине с питерскими номерами. Потом пришёл финансовый кризис и тупиковая ситуация, из которой они вышли благодаря гению Мармеладу, додумавшегося оставить Морской Волчице на автоответчике следующее сообщение: «Марго, русская мафия похитила Груздя, и за его голову злодеи требуют 50 000 баксов, в полицию не сообщай, а то они его убьют. Русские — нехорошие люди». Страстно влюблённая женщина, получив жуткое сообщение и мысленно представив всю трагичность ситуации, прилетела на крыльях любви в Канны и, не задумываясь, выложила всю необходимую сумму. Воистину, друг спас друга, и Мармелад получил пухлую пачку денег в американских долларах, успешно провёл «переговоры» со злыми русскими. Груздь был «спасён», и встреча освобождённого узника и его спасительницы была очень трогательной: радость, слёзы, жгучие поцелуи любви, объятия — наяву, но как в кино. Естественно, Марго, вернув своё сокровище, и не вспомнила о тех жалких денежках, которые Груздь взял себе на дорожку. Истинная любовь жертвенна и всепрощающа, и влюблённые голубки, воркуя между собой, — «жё тэм и ай лов ю» — улетели в своё милое гнёздышко, оставив Мармелада расправляться с его частью выкупа. Любящая женщина, квартирка в богатом пригороде и хорошие бабки, полученные за своё же спасение — всего этого ему хватило ненадолго, но целую неделю он вёл себя страстно на супружеском ложе, как настоящий голодный лев. Этим он очаровал свою возлюбленную, и она, такая влюблённая на радостях, уже и позабыла о выплаченном выкупе за голову своего жгучего любовника. Смешно говорить о презренных деньгах, когда наконец-то в её жизнь постучалась любовь, о которой в мире сложено немало красивых песен и написано много захватывающих романов. К сожалению, эта презренная куча денег не давала Груздю покоя, и он бежал с ней к себе на Родину в Москву.
Родина-мать не обманула его сказочных надежд и встретила блудного сына с распростёртыми объятиями Лисы Алисы. По случаю приезда богатенького Буратино дезертир Ванька Чижиков-Орлов зажарил молочного поросёнка, была устроена прогулка вдоль реки Москва на трамвайчике, где ватага девиц красавиц вилась и жужжала вокруг них, словно рой пчёл вокруг мёда. Первая неделя в Москве прошла хорошо, а вторая ознаменовалась выступлением Груздя на телепередаче «Человек в маске» у Владимира Познера, где тот наврал всей стране про Иностранный легион в три короба. Зачем он врал закрытый маской? Неизвестно! Скорее всего, он врал, чтобы просто врать. К сожалению, его пухлый кошелёк стал сокращаться в объёме, как будто был сделан из шагреневой кожи, и тогда Груздю пришла гениальная мысль, и он воскликнул: «Эврика!» — то есть «Нашёл!». На последние деньги он привёз во Францию одну из тех коз, что вилась вокруг него в Москве, чтобы выставить её на панель в Ницце, ибо люди говорили: «Девушки там много «капусты» рубят». К сожалению, Груздь не учёл конкурентов, которые сдали его в полицию, наговорив про него гораздо больше, чем тот наплёл в Москве. Люди в масках вломились в номер отеля в Ницце, где Груздь проживал со своей девкой, и, как положено в маски-шоу, их обоих уложив на пол, перерыли всю комнату в поиске компромата, но ничего не найдя, взяли на пушку эту сладкую парочку. Груздь, расколовшись с хрустом, как грецкий орех, подписал чистосердечное признание о своих преступных намерениях выставить проститутку на панель в Ницце. Следствие по его делу длилось целый год, и, чтобы хоть как-то скоротать время в тюрьме, почти каждую неделю он отправлял Мармеладу в письмах свои проклятия в адрес французской Фемиды. Но как говорится, год прошёл как сон пустой, и он был выпущен на поруки той самой Морской Волчице. Любовь творит чудеса, и Груздь, освобождённый прямо в зале суда, снова приземлился в её гнёздышко под Марселем, где как будто бы ничего не изменилось! В окне всё то же синее море, ласковое солнышко светит, а рядом с ним в постели похрапывает, видя цветные сны, его пожилая женщина, простившая ему все былые прегрешения.
Марго простила, а вот французская Фемида ему простить не смогла, и по почте он получил вместе с протоколом «Об освобождении из-под стражи» ещё и суровое постановление «Покинуть территорию Франции». От такого удара судьбы Груздь по-волчьи взвыл и, уже забыв о своих проклятиях в адрес Французской Республики, стал судорожно цепляться за Марго, как за спасительную корягу. Земля стала уходить у него прямо из-под ног, но даже срочно организованная женитьба молодого сокола на пожилой вороне не помогла, и каждый день молодожёны ожидали печальной развязки. Неожиданно 10 августа 1999 года, за день до ожидаемого солнечного затмения, Борис получил звонок от Мармелада. Из телефонной трубки полилось нечто до боли знакомое: «Я богат! Приезжай в Канны на зрелище самосожжения Груздя в момент затмения солнца! Дорогу оплачу». По их сценарию Груздь, мученик французской Фемиды, вспыхнет синим пламенем перед объективами фото- и кинокамер приглашённых журналистов прямо перед входом в Каннский дворец фестивалей. В этот захватывающий момент Мармелад, выскочив из кустов с огнетушителем, обильной струёй пены погасит живой факел! Борис, немного подумав, спросил будущего «спасителя»: «А сколько ты возьмёшь с собой огнетушителей? Первый огнетушитель может заклинить, — и добавил: — А вдруг ты споткнёшься, когда побежишь его тушить?» После тяжких размышлений гениальный план о самосожжении «мученика» так и не был претворён в жизнь, и Груздь, не дожидаясь депортации в Россию, забрал из банка последние деньги своей любимой супруги и снова бежал в Москву к Ваньке Орлову на склады.
На этот раз столица встретила своего героя не так доброжелательно: на выходе из аэропорта его взяли под белые ручки слуги местной Фемиды из тех, что «часто слышат упрёки от родных, что работают почти без выходных», ибо узрели в приезжем из Франции «копилку поросёнка». В мгновение ока он оказался в обезьяннике местного отделения милиции, где попытался заявить о своих правах человека, но в ответ получил больно по зубам от слуги закона. Три дня, проведённые там, подействовали на него отрезвляюще, ибо тюрьмы на Родине это не французские «дома отдыха», где заключённым по утрам подают «чашечку кофе и чай с какао». Коллеги Юрки Гуляева вели себя с ним бесцеремонно и заломили выкуп в три тысячи долларов, помимо тех, что были уже реквизированы. О чудо! Марго прилетела в Москву на крыльях самолёта «Эр Франс» и в очередной раз вырвала его из безвыходной ситуации! Напротив города Марселя, недалеко от берега в синем море, на острове высится замок, в котором содержался Железная Маска — герой Александра Дюма-отца. В наши дни напротив этого замка можно было видеть на скале коротышку с низко опущенной головой с гроздевидными ушами на ней, и никто не признавал в нём того самого «человека в маске», «разоблачившего» Иностранный легион в скандальной передаче «Человек в маске». На лице Груздя застыла настоящая маска скорби, и каждый раз, так и не дождавшись золотой рыбки, он вынужденно возвращался к своей старухе. Люди говорят: великая любовь способна на великие жертвы, вплоть до самопожертвования — и этой теории нашлось доказательство: Марго, не вынеся страдания любимого человека, отпустила его на все четыре стороны. Так, Груздь снова вернулся к Мармеладу, который на этот раз круто поднялся — в легионе ходили слухи, что он засел на вилле самого главного баяниста России и разъезжает по Каннам на чёрном «Ягуаре» в сопровождении эскорта фээсбэшников.

Алекс Уважаемый и просто Жорик

В канун Рождества 1998 года Уважаемый и Жорик, отслужив по контракту и выйдя на свободу, устремились на ПМЖ в Люксембург, где надеялись претворить в жизнь все свои заветные мечты, но их туда просто не пустили. Пришлось им податься в батраки и поселиться неподалёку на французской ферме. Мне трудно представить Уважаемого, истинного ценителя тончайших запахов стручковой ванили из Мадагаскара, за уборкой навоза из авгиевых конюшен фермера. Тогда как Жорик со своей самокруткой прекрасно вписался в местный антураж и со стороны был похож на Деда Щукаря из романа М. Шолохова «Поднятая целина». Он мог часами сидеть на завалинке и, покуривая голландский табачок, наблюдать, как неистово трудится его напарник. Так долго не могло продолжаться, и Уважаемый, дико взвыв от такой жизни, в которой ему приходилось пахать ещё и за «того парня», бесстрастно наблюдавшего за ним со стороны, вернулся в легион, где повара его класса были по-прежнему востребованы. В принципе про него больше и нечего рассказать, ибо на протяжении следующих десяти лет, проведённых им на кухне Иностранного легиона, он продолжал вести свой кружок «Последний писк моды», затуманивая мозги молодняку, прибывающему сюда из всех краёв нашей необъятной Родины — России. По истечении пятнадцати лет службы он, выйдя на пенсию, вернулся к себе на Родину, в Украину, где и был неоднократно замечен перевозимым в багажном отделении крутого внедорожника, за рулём которого был Мармелад.
Тогда как тишайшего Жорика прибрала к рукам настоящая люксембургская миллионерша, из числа тех самых вожделенных «спичек», про которых Уважаемый так красочно умел рассказывать. Ранее эта русская девушка Поля работала в одном из люксембургских кабаре, где в неё и влюбился один очень состоятельный дедушка. Богач, скоропостижно скончавшись, оставил своей любимой целое состояние, накопленное многими поколениями его предков. К сожалению, девушка Поля давно уже плотно сидела на кокаине и на более тяжёлых наркотиках, но именно Жорик с его замечательным характером пришёлся ей по душе, и она в нём просто души не чаяла! Всё снова и снова она покупала своему возлюбленному человеку шикарные иномарки последнего писка моды и вковывала его во всё такое, о чём Уважаемый и мечтать не мог! Как-то раз Борис, на время оторвавшись от стройки, решил проехаться по местам своей боевой славы и заглянул в Люксембург, где в тихом парке наткнулся на Жорика. Тот мирно сидел на скамейке: шикарный костюм, золотые часы марки «Ролекс» и фарфоровые зубы были при нём. Модный прикид совершенно не изменил его, и он всё так же покуривал, никуда не торопясь, свой любимый голландский табачок. Борис, подойдя к однополчанину, спросил его просто: «Жорик, про что думу гадаешь?» А тот, даже не пошевелившись, тихим голосом ответил: «Да вот думаю, купить красное «Феррари» или жёлтую «Ламборгини»? А может, что-нибудь с открытым верхом?» Такие вопросы невольно рассмешили Бориса, и он, от души рассмеявшись, ответил этому забавному человеку: «А какая тебе, хрен, разница, что завтра разбивать? Купи "запорожец"!» Если Полине очень подходил славный Жорик, то даже с его ангельским характером она не всегда была ему по душе. Поэтом он часто сбегал от неё в Канны к Мармеладу, где она его снова и снова вылавливала и возвращала в свою золотую клетку. Сегодня даже всезнающему Михасю ничего неизвестно о судьбе самого доброго на земле человека по имени Жорик!
Лазурные берега
Ранним утром на въезде в Канны Борис, увидев Средиземное море, не смог сдержать свои эмоции и, позабыв обо всём на свете, бросился к воде с широко раскинутыми руками, крича: «Здравствуй, море!» — и тут же развалился на берегу. Морские волны, то и дело неторопливо перекатывая гальку, щекотали его пятки, а он даже не смотрел на разбросанные по морской глади шикарные яхты, что дополняли своими изящными формами общую картину дивного пейзажа необычайной красоты! И от одной только мысли, что он наконец-то вырвался из-под Авиньона, словно из тюрьмы, где оставил целых восемь лет своей жизни, пять из которых тянул армейскую лямку, а после ещё хуже, в батраках, Борис чуть было не сошёл с ума! Чтобы найти хоромы Мармелада ему пришлось изрядно потрудиться, но на одном из холмов города Мужана он наконец-то пересёк высокие ворота из кованого железа и въехал на обширную территорию, поделённую на участки между несколькими собственниками. По дороге Борис насчитал пять шикарных особняков, и неожиданно для себя увидев около одного из зданий своего старого знакомого Груздя, невольно возрадовался. Припарковав свою потрёпанную машину, он, однако, не поспешил броситься навстречу Груздю, как это сделали союзники при встрече на Эльбе, а предпочёл посмотреть со стороны на то, как тот суетится вокруг чёрного «Ягуара», вылизывая его «кожу» бархатной тряпочкой до блеска. Нельзя сказать, что сама вилла чем-то особо впечатляла, но в целом всё было прилично, и во дворе под навесом помимо «чёрного монстра» стояло ещё несколько спортивных машин и скромный « Рено-5», видимо принадлежащий кому-то из прислуги, что примостился сбоку, словно серенький ослик к арабским скакунам. Естественно, что Борису захотелось тупо похвастаться, и он, набрав номер одной из своих бывших любовниц, радостно сообщил ей: «Лилька, привет! Я нахожусь на вилле, принадлежащей русской мафии!» В этот самый момент прямо перед его глазами шикарный «Ягуар», зарычав как дикий зверь, ринулся вперёд и врубился в бетонный столб, задев маленький «Рено-5». Раздался сильный хлопок, и из мотора повалил белый дым, но зверь-машина, вместо того чтобы заглохнуть на месте, продолжила, словно бешеный бык, рыть своими колёсами свежеуложенный асфальт парковки. Развернувшаяся перед ним драма не помешала ему продолжить репортаж с места событий, и он успел сообщить своей слушательнице: «Из разбитой машины выскочил ошалелый Груздь и душераздирающим воплем задаёт вопрос: "О боже, что мне делать?"» Чувствуя, что трагические события требуют его вмешательства, Борис, ловко перепрыгнув через невысокий забор, бросился к машинам, крича вместо Бога: «Дурень, выключи мотор!» Судя по всему, Груздь перепутал скорости автоматической коробки передач. На шум из дома выбежал Мармелад и со словами: «Танька меня убьёт!», — грубо наехал на Груздя, отвесив ему с размаха звонкий подзатыльник. Но что сделано, то уже сделано, и, обращаясь к Борису, Мармелад уже совершенно спокойным голосом сказал: «Этот гадёныш уже третью машину мою запорол, а мне сегодня новую «Ламборгини» в гараже получать, да и насчёт «Ягуара» придётся договориться». За эти годы, что они не виделись, Мармелада сильно разнесло, и до идеальной формы куба его телу оставалось уже совсем немного. Заметив на себе странный взгляд Бориса, он, ехидно улыбнувшись, сказал: «Я свой член ещё могу видеть и не только в зеркале!»
Автомобильный гараж расположился на въезде в Канны со стороны автотрассы, и по случаю приезда высоких гостей во дворе был выстроен в шеренгу весь обслуживающий персонал автосервиса. Конечно, французы были слегка разочарованы тем, что барин приехал не на «Ягуаре», а на помятом фиате, но, как говорится, у богатых свои причуды. Мармелад, чинно выйдя из потрёпанной машины, пошёл вразвалку к новенькой «Ламборгини» синего цвета, что стояла в центре паркинга, переливаясь в свете лучей полуденного солнца перламутром драгоценного лака, с открытой крышкой багажника, чем-то напоминающего широко открытый рот, и казалось, что она вот-вот заговорит человеческим голосом. Непонятно, зачем Мармелад ударом ноги сверху вниз захлопнул открытый багажник? Возможно, он хотел ей дать понять, кто в доме хозяин, а ты, мол, «закрой свой рот, дура! Я всё сказал!», но такое обращение «с дамой» вызвало переполох среди челяди, с нотками недовольного ворчания. Сразу же после процедуры подписи на акте приёмки дорогого авто «бароны», оставив старенький фиат на стоянке гаража, изволили отправиться в центр города Канны на новенькой «Ларборгини», чтобы обмыть их встречу в ресторане отеля «Карлтон». Чуть позже Борис пожалел о том, что вообще сел в эту спортивную иномарку, так как её водитель то резко ускорял машину, как минимум до ста пятидесяти километров в час, то внезапно жал на тормоза, наполняя салон машины газами от стёртого сцепления и тормозных колодок. При этом по дороге до ресторана он успел ввести своего однополчанина в курс дела о том, что он является советником какого-то Кучмы, а главный «баянист России» стал крёстным отцом его сына. Продолжить свой сногсшибательный рассказ ему помешало то, что они уже подрулили к парадному подъезду шикарного отеля «Карлтон», где их появление сразу же собрало толпу зевак: должно быть, из-за того, что машины «Ламборгини Диабло» тогда ещё были в диковинку. Как бы читая его мысли, Мармелад небрежно бросил: «Таких игрушек на Ривьере всего пять штук будет!»
В шикарном ресторане халдей услужливо принёс заказанные стейки тартар из говядины и бутылку неплохого красного вина, а на десерт Борис наконец-то с удовольствие вкусил самые невероятные рассказы Мармелада, в которые раньше вряд ли бы поверил. Но теперь, когда перед ним предстала такая яркая картина маслом, то ненароком не только Мармеладу, но и в чёрта с богом станешь верить. Не передать и малой части всего сказанного, ибо говорил Мармелад много и долго о государственных делах и, стало быть, о людях высокого уровня, благодаря которым именно простой люд на собственной шкуре расхлёбывал кровавую кашу перестройки, и по сей день у многих во рту ощущается ужасное послевкусие. Мармелад, корча самые надменные гримасы, в развязной манере изливался насчёт «трубы», что идёт в Европу через Хохляндию: «На этом деле многие мои знакомые круто поднялись, да и я ими не обижен!» Послушать всё это было забавно, тем более что за долгие годы разлуки, отягощённых тремя годами проведённые в батраках, Борис явно соскучился по всему необычному. А теперь, когда он наконец-то вырвался на Лазурные берега, то для ПМЖ ему надо было срочно искать, где и на что жить. Поэтому личный опыт Мармелада для него был просто бесценен. Он не перебивал пылкого рассказчика, который всё больше и глубже погружался в неведомые для него пласты человеческих отношений, и обрадовался тому, что Мармелад, ненадолго спустившись на землю, предложил ему: «Поживи в моей квартирке на Калифорнии, а на моей вилле проведи новую ветку для полива газона». Разговоры о «трубе» забавляли Бориса, но он чётко понимал, что для него в жизни есть три запретные темы, куда он никогда не сунется: это политика, проституция и наркотики. Когда были решены его самые насущные проблемы — жильё и работа, — то можно было перейти на более интересные темы: о женщинах и развлечениях. Мармелад, впервые улыбнувшись, как будто вспомнил что-то пикантное, выдал на-гора: «А знаешь, тут в Ницце живёт еврейка из Москвы, я тебе дам её телефон, но только ты не говори ей, что я его дал». Они возвращались на виллу не так быстро, и, судя по всему, тяжёлые мысли посетили Мармелада, и тот взял длинную паузу в разговоре. Внезапно наступили тишина, мир и покой, что совершенно не расстраивало Бориса.
Распрощавшись с гостеприимным однополчанином, он поехал по Калифорнии (улица в Каннах) на своём потрёпанном фиате, который после поездки на дьявольской машине показался ему ещё более родным. Он, быстро отыскав предоставленную ему жилплощадь, проник в тайное логово «зверя». После той шикарной виллы это жильё общей площадью в двадцать квадратных метров не очень-то соответствовало статусу великого комбинатора, но зато проливало свет на многие каверзные вопросы, что стали назойливо посещать разум Бориса. Среди общего хаоса и бардака, царящего в маленьком помещении, его внимание привлекли две корочки советского образца. Одна из них, зелёного цвета, была аттестатом об удовлетворительном окончании ПТУ в Риге по профессии тракторист широкого профиля, где во вкладыше, выписанном на имя Аркадия Гончарова, по всем дисциплинам значились сплошные тройки. Тогда как во втором дипломе, с красной корочкой юридического факультета Киевского университета, на имя того же Гончарова, были исключительно одни пятёрки. В общем, в этом не было ничего удивительного, ибо обладатель этих дипломов был просто гением, умевшим, не гнушаясь в средствах, легко и быстро выбираться из грязи в князи, правда, оставаясь во всех ситуациях всё той же свиньёй.

Груздь обиделся

Следующим утром, вернувшись на виллу, новоиспечённый садовник застал Мармелада в очень плохом расположении духа, который, как бы выдавливая из себя каждое слово, произнёс: «Груздь обиделся на меня за подзатыльник и свалил, забрав с собой все мои дорогие духи! Кто теперь за ремонт «Ягуара» платить будет?» В общем, мысль Груздя была понятна: обидеться, чтобы не платить. Тогда как несколько флаконов с духами были хоть каким-то, но всё же материальным возмещениям за нанесённый ему моральный ущерб. Позже стало известно, что Груздь, продав русской братии украденное им имущество, на вырученные деньги смог снять себе в Ницце малюсенькую комнатку где-то под крышей дома на второй линии от моря, по соседству с работающими на панели девочками из Молдавии. Он со скуки стал допекать их своими разговорами, тем самым отпугивая потенциальных клиентов «ночных бабочек». В один из тёплых вечеров его беседу с девочками прервал удар ножом в спину, нанесённый известным сутенёром по фамилии Комаров, в прошлом служившим какое-то время в Иностранном легионе. Не зная, что делать с бездыханным телом, Комар отвёз его на своей машине к ближайшему госпиталю и выбросил у входа, чем спас свою жертву от неминуемой смерти. Придя в сознание в реанимационном отделении, Груздь, сорвав с себя прикреплённые к нему датчики и капельницу и накинув на голое тело халат доктора, сбежал из госпиталя, тем самым наказав французскую лечебницу на большие деньги за бесплатно проведённую хирургическую операцию.
И тут случилось чудо, достойное золотого пера великого писателя или поэта современности, а может быть, и волшебной кисти знаменитого художника! «Ночная бабочка» по имени Анжела, к которой Груздь всё это время подбивал клинья, из чувства вины или сострадания стала навещать больного на дому. Между ними пробежала искра любви, которая зажгла божественным светом эти, казалось бы, уже на веки вечные падшие души. Что касается судьбы злодея Комарова, то пришёл и его черёд платить по счетам, ибо влюблённая Анжела, предпочтя впредь работать только на себя, чтобы собрать поскорее денег на покупку квартиры под Москвой, сдала кровопийцу Комара Магдалине, офицеру полиции нравов, и та, рьяно застрочив своей машинкой «Зингер», стала шить уголовное дело. Тогда как влюблённые голубки, Груздь и Анжела, какое-то время поворковав в своём гнёздышке под крышей старого пятиэтажного дома, упорхнули куда-то навсегда, и про них больше ничего не слышно.

На вилле у Мармелада

На площади в семьдесят гектаров, покрытой соснами и кедрами, а также идеально постриженным газоном на переднем плане, расположилось хоть и одноэтажное, но зато многокомнатное жилое строение в триста – четыреста квадратных метров общей площади, с открытым бассейном и с хозяйственными постройками на заднем плане. Несмотря на обилие дорогих иномарок, припаркованных у парадного входа, в строю осталась только одна весьма скромная машинка, которая как раз принадлежала Мармеладу, а остальным, благодаря стараниям Груздя, требовалась серьёзная помощь специалистов. Новому садовнику была поставлена ответственная задача: протянуть новую нитку орошения вдоль забора, и это при том, что в системе полива воды был очень слабый напор воды, тогда как в компрессорной станции трудяга-насос работал на полную мощность. Но приказ был получен, и садовник стал прокладывать новую ветку, когда его остановил какой-то старичок с благообразной внешностью из рассказов далёкого прошлого. Он обратился к Борису на французском языке, но с сильным английским акцентом: «Зря вы, молодой человек, делаете новую линию для полива! Вчера на собрании жильцов кооператива мы постановили вообще отключить воду в этом здании, из-за перерасхода его годовой квоты. Ведь только за прошлый месяц здесь израсходовали воды на три тысячи долларов!» Борису нечего было возразить этому степенному господину, и он пообещал разобраться с этим вопросом. Следуя железной логике и дедуктивному методу Шерлока Холмса, он стал размышлять вслух: «Если полив почти не функционирует, тогда как компрессор зашкаливает от перегруза, то, стало быть, на линии имеется обрыв трубы, куда и уходит вся вода!» Прогулявшись по газону, он стал простукивать ногой подозрительные ложбинки в траве, и неожиданно его нога провалилась почти по колено, а на поверхность земли вырвался мощный фонтан воды. Всё стало ясно как божий день: рабочие, нанятые Мармеладом, забыли установить одну из леек, и за долгие месяцы, а может быть, и годы эксплуатации этой системы орошения, под газоном образовалась настоящая подземная река. Завязав свободный конец шланга на мёртвый узел, Борис чуть было по глупости не взорвал компрессорную станцию и, вовремя забежав в гараж, отключил насос. Там же он к своему удивлению застал Мармелада за странным занятием: тот облизывал языком и целовал взасос своими пухлыми губами пыльный капот «Чёртовой "Ламборгини"». Зрелище, увиденное в гараже, натолкнуло Бориса на мысль об открытии им новой формы сексуального извращения или невероятной формы любви человека к адскому автомобилю. Дождавшись, когда новоявленный Ромео покинет компрессорную, Борис констатировал небольшую вмятину на капоте машины от удара ноги. «Если бьёт, то значит, любит!» — подумалось ему. В принципе, Мармеладу было совершенно параллельно и глубоко фиолетово от того, что Борис, найдя порыв на линии, спас виллу от отключения воды, ибо денег там было так много, что потеря нескольких тысяч у. е. в месяц это было как дробина в зад слона. Когда же на виллу приехала её настоящая владелица, по имени Татьяна — с виду простая женщина из сибирских народностей и, должно быть, добрая по характеру, — то она, сразу заметив, что полив воды стал намного мощней, в знак благодарности пригласила Бориса поужинать с ними в каком-то очень солидном ресторане. Это приглашение сильно озадачило Мармелада и даже разозлило его не на шутку, но он пытался не подавать виду.
Вечером они выдвинулись в Канны на знаменитую набережную Круазет, где во Дворце фестивалей проходят всевозможные международные мероприятия, на одном из которых когда-то вручили «Пальмовую ветвь» фильму «Летят журавли». Несмотря на то, что сервировка стола в этом ресторане была реально буржуйской, качество приготовленной телятины со сморчками желало быть лучшим. В общем, они неплохо провели время, несмотря на то, что Мармелад возбуждённо всё это время нес какую-то нелепицу, вперемешку с жуткими воспоминаниями из его боевой молодости. Видимо он хотел впечатлить свою хозяйку, и когда после шикарного ужина она собралась играть в казино, он вызвал такси для своего гостя, сказав на прощание: «Пока Татьяна будет на вилле, все работы временно прекращаются». В принципе, Бориса такой расклад дел совершенно устраивал, так как деньги у него были, и помимо пособия от легиона он ещё получал ренту с трёх своих недвижимостей, полностью оплаченных по счетам в течение трёх лет батрацкой жизни. Но как говорится, дураков работа любит, и уже на следующий день ему позвонила из Москвы сестрёнка Леночка, сообщив братцу о том, что один настоящий олигарх Илья Кокарев ищет каменщика для работ на своей вилле, что расположена прямо на мысе Антиб. Как раз Борис хотел сгонять в Ниццу, чтобы подыскать себе небольшую жилплощадь и проверить номер телефона москвички Юли — может, пригодится. В общем, его жизнь налаживалась и не поддавалась никакому сравнению с его прежним унылым существованием под Авиньоном. На следующий день Борис познакомился с милой и, можно сказать, с весьма процветающей четой Кукаревых. Они только что купили полуразвалившийся барак прямо на береговой линии мыса, что вгрызался бивнем носорога в воды Средиземного моря. Их приобретение в двести квадратных метров было так себе, да и территория вокруг него в десять соток была в очень плохом состоянии. По сравнению с владениями «известного баяниста» России и его подельника Кучмы, что разместились на сотнях гектаров под Муженом, оно выглядело как хижина дяди Тома. В общем, чета Кукаревых впряглась в серьёзное предприятие по восстановлению этого заброшенного куска народного хозяйства Франции, как им тогда казалось, милой страны и добродушной хозяйки. Да! Умеют же эти французы своими улыбками и культурой поведения приезжим пыль в глаза пускать. Борис был слегка разочарован тем, что от жирного куска сметы в 500 тысяч долларов, выделенной на реконструкцию коробки здания, ему было предложено всего лишь проложить небольшую дорожку вдоль берега, ведущую к пляжу, но и зарплате в 2000 долларов он был рад. В общем, Илью тоже можно было понять, так как выдача кредита во французском банке на ремонт здания обязывала его дать работу легальному предприятию, да и местный архитектор всё время торчал на стройплощадке. Борис понимал, что ему со своими возможностями не стоит впрягаться в это дело. К этому времени чета Кукаревых уже успела перестроить здание конюшни в однокомнатную квартирку над гаражом для двух спортивных иномарок «Порше» и «Ауди А5». Борису подумалось: «Быстрая езда на Лазурных берегах ни к чему хорошему ещё никого не приводила! Они, упиваясь ощущением свободы, ещё и не подозревают, какую гадость им готовят французские джунгли». Каждое утро Борис, приезжая на стройку, видел, как на стеклянном столике всегда красовалась пустая бутылка от «Мутона Ротшильда» или «Королевы Марго» и парочка хрустальных бокалов с остатками недопитого красного вина, а в бронзовой пепельнице лежали окурки дамских сигареток и шикарных гаванских сигар. В общем, не жизнь, а малина! Это здорово! Это очень здорово! Это очень хорошо, когда ты, вместе со своей спутницей по жизни, находишься среди экзотических цветов и каждый вечер с шикарной террасы провожаешь багряный закат солнца, любуясь при этом с высоты переливами волн южного моря, вкушая мелкими глотками нектар полей. В такие моменты приятно думать о чём-то возвышенном и неземном, мысленно уходя на время от забот о своём любимом заводе «Астраханский корабел». Пока Мармелад решал кучу проблем по ремонту разбитого «Ягуара», Борис доделал бетонную тропинку к пляжу, и Илья, честно с ним расплатившись, улетел со спокойной совестью мотаться по белу свету.

Юлька
В мире есть три кита, на которых покоится жизнь нормального мужика: это дом, деньги и женщина. Поэтому на новом месте Борис, стараясь как можно быстрее укрепить свои очень шаткие позиции, набрал Юлькин номера телефона, что был получен от Мармелада. После долгих протяжных гудков ему ответил приятный, но весьма недовольный женский голос: «Какой идиот меня в одиннадцать утра будит?» После чего на том конце бросили трубку. «Нет так нет!» — философски подумал он, но через несколько дней ему перезвонили. Борис уже знал от Мармелада, что в Ницце помимо этой Юли проживает её тёзка и тоже из Москвы, что, работая долгое время в местной психбольнице, поставляла русским психотропные препараты, но и себя любимую при этом не забывая, регулярно «вмазывалась». Через один из таких внутривенных уколов она внесла себе инфекцию и чуть было не лишилась руки. После чего её так и прозвали Юля Безрукая, и теперь, услышав в трубке: «Это я… Юля!» — наш донжуан, от неожиданности утратив чувство реальности, брякнул: «Юля Безрукая?» В ответ послышалось: «Идиот! У меня обе руки на месте, но к тебе есть дело». Они договорились встретиться на следующий день в ресторане «Макдоналдс», что был на улице Жана Медсана в Ницце. Борис уже полюбил это заведение за то, что там можно было съесть хоть и вредный для здоровья, но вкусный фастфуд и к тому же получить по недорогой цене билеты в кино. Как говорили древние римляне: «Хлеба и зрелищ!» Она вошла в ресторан и со стороны ему напомнила чем-то Старуху Шапокляк в молодости или женский персонаж из мультфильма «Бурёнка из Маслёнкино» — такое забавное у неё было лицо, и ему сразу же бросилась в глаза и поразила её грудь, как минимум пятого размера. Рядом с этой молодой женщиной возрастом слегка за тридцать непрестанно, как мартышка, вертелась кучерявая девчонка лет четырёх или пяти от роду. Молодые матери всегда нравились Борису, и еврейка Юля не оказалась исключением. Выяснилось, что у неё сломалась машина, и она не знает, как добраться до города Грасса, где завтра состоится суд, на котором она будет оспаривать свои права на детей. В принципе, внешне ничего особо еврейского в ней замечено не было, да и в отношении к женскому полу Борис никогда не замечал у себя расистских наклонностей. Приятный голос, озорная улыбка и, конечно же, её пикантные формы ещё молодого тела, не худого, но и не жирного, были ему весьма симпатичны.
На следующее утро, отбросив в сторону работу на олигарха, он повёз на суд в Грасс эту явно изголодавшуюся искусительницу навстречу своей Судьбе. По дороге она в первую очередь поинтересовалась об источнике, из которого Борис получил её номер телефона, и, получив честный ответ, воскликнула: «А! Это тот самый толстяк с золотым «Ролексом» и с большим пистолетом верхом на чёрном "Ягуаре"?» — и неожиданно заливисто рассмеялась, да так заразительно, что и Борис невольно стал смеяться вместе с ней. Умные люди говорят: рассмешите женщину, и тогда она точно ваша, а тут и стараться особо не пришлось. Хорошо зная Мармелада, он допускал, что тот мог отмочить всё что угодно. Немного отдышавшись от истерического смеха и вытирая слёзы на глазах, Юлька рассказала, что когда ей надо было срочно связаться с американским ФБР, чтобы навести справки на её американского ковбоя, она попросила одну знакомую бабушку, крёстную её дочери Сашеньки, найти ей хорошего переводчика. Эта русская бабушка днём подрабатывала к пенсии на улицах в Каннах своей незатейливой игрой на балалайке, а по вечерам музицировала около ресторанов и поэтому была знакома со многими женщинами из России. Однажды она наткнулась на голодного Мармелада и, угостив его своим бутербродом, посоветовала ему купить новую рубашку, чтобы его можно было представить новорусской из Питера. Борис знал другую версию этого события, ставшую легендой в легионе. Мармелад, сбежав из Германии от своей немецкой жены, несколько дней проспав в Ницце на голом полу в кухне у Ништякова, занял у него деньги на рубашку марки «Кензо», и сразу же на эту рубашку клюнула крутая тёлка — джекпот и бинго в миллион! Борис не стал перебивать словоохотливую собеседницу, и она продолжала: «Они приехали в полночь на «Ягуаре», и я с испугу даже бабушку не узнала: та выглядела как заправская шпионка, а Мармелад со своим большим пистолетом вообще меня напугал и много чего наговорил. Я ему охотно верила, до того момента, пока он с американцами на английском не стал говорить. В общем, кроме «ду ю спик инглиш» и «фак-ю» он вообще ничего не знал!» Она была готова про него ещё много чего интересного рассказать, но в это время они подъехали в пункт «Б».
Юлька, позабыв про всё на свете, ринулась в бой, а он, ожидая её возвращения из трибунала, мысленно рисуя себе радужную картину недалекого будущего, стал набрасывать план своих дальнейших действий. Но как говорится, всё где-то за нас уже предрешено, и по возвращении в свою комфортабельную квартиру на Фаброне (улица в Ницце) она, пользуясь временным отсутствием своего дитя, ласковым голосом предложила зайти и выпить чаю с вареньем из какой-то местной ягоды. После чая эта фурия сразу же, не отходя от кассы, стала брать быка за рога и для надёжности и за другие его причиндалы, предложив для начала переброситься в картишки на интерес. Вот тогда в голове Бориса стал неожиданно просыпаться поэт, и из глубин его души трубным звуком понеслись бессмертные строки под Маяковского:

Проиграла в дурака
Ты мне на раздевание,
И медленно твоя рука
Обнажила очарования!

На белой эмали кожи
Россыпь звёздная родинок.
Невольно подумал чуть позже:
Хороша она! Не уродина!

Но об этом не стал говорить
И вообще ничего не сказал.
Что пустое в порожнее лить?
Не только язык колом встал!

Незаметно пролетела жаркая ночь в мягкой постели с нежной и явно опытной соотечественницей, к тому же хорошо знающей, чего она хочет. Где-то под утро, которое вечера мудренее, Борис чётко понял, что никуда отсюда больше дёргаться и не стоит. И вообще, кто, если не он, защитит здесь, на чужбине, эту забавную соотечественницу в её войне с проклятым янки? Конечно, хотелось бы потребовать продолжения банкета, но в это время позвонил Мармелад, со своими проблемами, возникшими на второй вилле, со словами из кинофильма «Джентльмены удачи»: «Кина не будет… Электричество кончилось! На второй вилле несколько лампочек перестали загораться, и пока Татьяна ещё не улетела в Москву, надо взять у неё денег на починку». Когда они пришли с визитом на вторую виллу, якобы принадлежащую тому самому Кучме, то не стали лазить по шикарным залам, отделанными золотом, хрусталём и мрамором, а сразу же спустились в подвал. Оглядевшись по сторонам, наш электрик сухо констатировал: «Вся эта роскошь покоится на бочке с порохом! Щитовая будка была явно украдена с какого-то завода времён царя Гороха, и практически все её автоматические выключатели неисправны! Чтобы они не отключались, их просто заклинили спичками в верхнем положении. От самой будки вверх идёт целый столб проводов в пластиковых генах, и к счастью, хозяин ещё ни разу не пользовался этой виллой, а то бы быть пожару!»
Борис, насчитав пару дюжин сломанных автоматов, поехал в магазин «Леруа Мерлен». Оказалось, что такие «двойные автоматы» продаются только в специализированных магазинах, т. е. он не ошибся, подумав, что этот электрический щиток вынесли с какого-то предприятия. В магазине ему дали смету, и он, как последний носорог, назвал её Мармеладу. В анекдоте «Как Бог рога животным раздавал» повествуется о том, что все парнокопытные просили Его дать им каждому по четыре рога и в итоге получили каждый по две штуки. Честный носорог просил себе два рога и получил в итоге всего лишь один. Полнотелая Татьяна, словно Шамаханская царица, одетая в обтягивающие лосины ярко-жёлтого цвета из спортивного магазина «Триатлон», вальяжно лежала на шикарном диване и отстёгивала Мармеладу, как фантики от конфет, из пухлой пачки новенькие пятихатки. А он, встав во фрунт, словно халдей в крутом ресторане, бережно принимал одну бумажку за другой. Потом, повернувшись к Борису, отломил ему половину куска на всю электрику, а остальное проворно сунул себе в карман брюк марки «Кензо». Борис не стал выяснять в присутствии Татьяны возникшее между ними антагонистическое противоречие, но Мармелад, явно не собираясь уходить, нервно бросил ему: «Иди и сделай электричество!» И наш горе-электрик отправился выполнять приказания на половину, т. к. не знал, где ему купить по дешёвке списанные автоматы. Ведь нельзя же из одной шкуры барана сшить сорок папах и так же трудно за половину обозначенной суммы купить две дюжины автоматов, разве что снова со старого завода.
Пока Борис устанавливал в подвале второй виллы новые автоматические электрические пробки, купленные по дороге в специализированном магазине, к нему подошёл долговязый охранник по имени Иван и, явно соскучившись по общению, скорбно поведал о том, что год тому назад хозяин первой виллы скоропостижно умер, и его похоронили на каком-то кладбище в Подмосковье. А теперь первая вилла записана на его трёхлетнего сына Сержика, тогда как Татьяна, очень хорошая и добрая женщина, ему не мать и лишь приглядывает за сиротой. Вчера вечером она подарила Сержику забавного щенка фокстерьера, чтобы тот не грустил по папе. Да и сам Черномордин, взяв шефство над бедняжкой, каждый раз привозит ему красивые подарки. В первый день Мармелад, явно хвастаясь своим знакомством с главным баянистом страны, показывал Борису фотографии, на которых он был сфотографирован вместе с ним в одном из каннских ресторанов с видом на набережную. На другой фотографии сияющий Черномордин вместе со своей супругой были засняты в момент представления ими какой-то очень старинной картины крупных размеров, что на тот момент нарисованное на ней раскидистое дерево украшало каминный зал первой виллы, где и проживала Татьяна вместе со своим пасынком. Слушая Ивана, Борис отметил для себя: «Да! Очень красивые и, должно быть, очень ценные подарки дядька Черномор дарит этому золотому, а может быть, и брильянтовому мальчику». В романе Горького «Жизнь Клима Самгина» один солидный дядечка в бессилии от бесплодных поисков задаёт недоверчиво вопрос, удививший юного Клима: «Да был ли мальчик-то, может, мальчика-то и не было?» Это тому скептику было неизвестно насчёт мальчика, тогда как читатели романа знают, что мальчик-то был! И в этой повести мальчик, да к тому же ещё и бриллиантовый, тоже был…
После того как Борис, честно заменив в щитовой всё, на что ему хватало денег, решил облагоразумить Мармелада, но тот, будучи уже под тяжёлым кайфом, предложил ему отметить благополучный отъезд хозяйки на Родину. Но они были вынуждены задержаться, т. к. домработница, которой и принадлежал тот самый автомобиль «Рено 5», пожаловалась на то, что собачка Фокс, писая то тут, то там, оставляет после себя на полу, покрытом ценной глиняной плиткой, странные следы, и ей никак не удаётся их стереть. Встревоженный Мармелад срочно позвонил кому-то по телефону и после короткого разговора с облечением заявил: «Отец Сержика сказал, Фокс останется жить на вилле, и если надо будет, то заменим полы», — и тут же ринулся вовнутрь дома, откуда до Бориса эхом докатилось: «Марлен! Петрович сказал, что собака будет жить в доме, и пусть себе писает там, где ей вздумается». До этого случая Борис истинно верил в то, что только Иисусу удалось оживить Лазаря. А тут при нём Мармелад смог позвонить душе умершего на тот свет или в могилу покойнику на кладбище и получить чёткие распоряжения насчёт маленького пёсика. Но в тот момент Борис, услышав от Мармелада такую благую весть, чуть было не пав на колени и не впав в религиозный экстаз, восторженно посмотрел на своего бывшего однополчанина, у которого вокруг головы на мгновение нарисовался лучезарный нимб. И даже появилась грешная мысль написать новое Евангелие и тем самым прославить Господа Бога и его сына на нашей грешной Земле. Слава богу, что три года спустя наконец-то выяснилось, кому звонил Мармелад, и кем был тот, кого он назвал Петровичем, и другая всякого сорта пища для размышлений, но лучше будет не забегать вперёд, чтобы сохранить интригу…
На этот раз друзья-однополчане поехали в Канны на только что отремонтированном «мерседесе», где до полуночи управляющий виллой умудрился спустить все деньги, что были выделены ему на электричество. В ресторане он шикарным жестом руки, на которой сверкали золотые «Ролекс» (подарок Жорика), на удивление толпы подкуривал свою сигару от зажженной пятисотенной купюры, потом столько же дал на чай официанту и заплатил за ужин незнакомой ему пары из Таллинна, предварительно загрузив их по самое не могу своими байками про легион. После ужина они, еле-еле доехав до виллы и, к счастью, никого не сбив по дороге, и ни в кого не врезавшись, пересекли отрывшиеся настежь перед ними ворота имения. Борис, пошатываясь, дотащился до того самого кожаного дивана, на котором ещё утром возлежала местная царица, и завалился спать.
Вдруг в соседней комнате прорезался истошный вопль Мармелада: «Танька меня уволит! Я потерял "Беретту"!» — и он, явно потеряв остатки разума, словно безумный шакал, стал носиться по жилому помещению с тем же выражением лица, что было у героя фильма «Брильянтовая рука», причитая горько: «Всё пропало! Всё пропало!» От этого душераздирающего крика Борис подпрыгнул с дивана, но, рассмеявшись, не смог устоять на ногах, снова плюхнулся на насиженное место. Тут его что-то больно кольнуло в зад, и, раздвинув кожаные подушки дивана, он увидел ствол той самой пропавшей «Беретты». Поддев пистолет указательным пальцем за курок, он спросил: «Эта, что ли?» Мармелад, взвыв от радости, очень быстро успокоился и, засунув пистолет за ремень, пошатываясь, добрёл кое-как до «Ламборгини» и умчался на ней по делам в Канны. Тогда как Борису ничего больше не оставалось, как снова завалиться спать тут же на диване. Утром его разбудил Мармелад, живой и здоровый, со словами: «Почему на второй вилле лампочки не горят?» И сколько ни пытался Борис ему объяснить, что нужны деньги на автоматы, Мармелад, явно врубив тупого, повторял: «А они всё равно не горят!» Даже веский аргумент, что ремонт всей системы у электриков ему обойдётся в сто тысяч как минимум, никак не вразумлял этого балбеса, и он, устав рассказывать сказку про белого бычка, наконец-то сжалившись, сказал просто Борису: «Давай уматывай!» В принципе, оставаться в этом дурдоме ни физически, ни морально тот уже и не мог. «Какого чёрта и ради чего дальше слушать этого полоумного кабана?» — подумал Борис и, испытав чувство облегчения, ни о чём не жалея, поехал к Юльке на чашечку чая.
Ницца
В Музее русской эмиграции в Ницце вам скажут, что в конце XIX века в Ницце и в её окрестностях проживало около 400 русских семей. В основном это были люди богатые и влиятельные, владеющие виллами и роскошными садами. В наши дни к западу от Ниццы на кладбище «Кокад» покоятся останки более 3000 россиян. Есть среди них известные имена, такие как друг Пушкина полковник А. Раевский, министр иностранных дел царской России Н. Сазонов, генерал Н. Юденич и многие другие. Так, в 1927 году в Ницце погибла жена Сергея Есенина, английская танцовщица Айседора Дункан. Ее задушил длинный газовый шарф, запутавшийся в спицах колеса автомобиля, лихо мчавшегося по Английской набережной. Почти 80 лет спустя, в 2006 году, на всё той же Английской набережной, некто Сулейман Керимов за рулём своей «Феррари», пытаясь впечатлить свою спутницу Нину Канделаки, на большой скорости, чисто по русской привычке желая быть первым, обогнал всех французских автолюбителей и, вылетев с дороги, врезался в дерево. От страшного удара капсула безопасности «Феррари» раскололась надвое и загорелась, но Нина умудрилась выскочить из полыхающего болида почти сразу и поэтому отделалась лишь легким ожогом шикарных бедер. А вот бедный Сулейман, получив черепно-мозговую травму, катался по траве, пытаясь сбить пламя. Хвала Аллаху за то, что француженка по имени Натали 24 лет вовремя подлетела к нему с огнетушителем, и только благодаря её предусмотрительности наш доморощенный «шумахер» остался в живых. И уже из последних сообщений в прессе: «Вечером 20 ноября 2017 года в аэропорту Ниццы был задержан член Совета Федерации Сулейман Керимов, откуда его доставили в полицейский участок. На место выехали российские дипломатические сотрудники, которые обеспечивают ему консульскую поддержку». Есть мнение, что Ницца это проклятое место для Сулеймана, где он чуть было не расстался с жизнью, а теперь вот и со свободой.
Опытные путешественники говорят: «Человек, впервые попав в джунгли, радуется дважды: когда входит в это неземное благолепие и когда наконец-таки выходит из него». Сексуальный символ Франции — девушка по имени Марианна, та ещё стерва, что, претворяя в жизнь масонский лозунг: «Свобода, равенство и братство», не делает никакой разницы между солидными господами Керимовым, Березовским, Прохоровым, Кокаревым и нашими простыми русскими сутенёрами. На какое-то время она предоставляет всем желающим одинаковую возможность подняться на её кисельных берегах, но потом в одну из весёлых карнавальных ночей для каждого из них по отдельности обязательно будут устроены настоящие маски шоу. Было дело, когда французская Фемида после публичного унижения Михаила Прохорова в альпийской деревне Куршавель ничего конкретного ему так и не предъявила. Слуга закона, лионский прокурор Ксавье Ришо, проглотив горькую слюну, по этому случаю сказал: «Досадно, что в досье господина Прохорова не оказалось серьезных и вызывающих доверие улик, и факты проституции во всей этой истории установить очень сложно, а девушки, сопровождавшие его, нигде не зафиксированы ни как проститутки, ни как девушки по вызову, но расследование будет продолжено. И как только появятся новые факты, то следователь Николя Феррер сможет предъявить обвинения Прохорову и остальным фигурантам дела».
Прямые отпрыски белой эмиграции из так называемой «белой кости», уже достигли преклонных лет, а их потомки отличаются от обычных французов лишь трудно произносимым фамилиям, и про этих обычных обывателей мне нечего рассказать. Ещё в начале двухтысячных по субботам в русской церкви, построенной ещё во времена царя Гороха, воочию можно было видеть двух бывших офицеров Белой гвардии, доживших до наших времён. Эти славные деды, несмотря на былые победы и свой преклонный возраст, держась весьма браво, как в кино, осеняли себя широкими крестными знамениями. Но в этой повести речь пойдёт исключительно о людях «чёрной кости», т. е. о простых смертных гражданах третьей волны эмигрантов из молодой России, что в лихие 90-е годы волею самого проведения и всем смертям назло оказались «за бугром» на Лазурных берегах. Жители Москвы, средней полосы России, а также из зон Сибири и Дальнего Востока вместе с выходцами из бескрайних степей братского Казахстана и горного Кавказа, с их подружками с Украины и Молдавией в придачу, — для вечно испуганных французов все они являются «Les Russes fous», т. е. безумными русскими. И вне зависимости от того, где бы ни проживали все эти сорвиголовы, от известных поместий типа «Шато де ла Гаруп» и «Шато де ла Круа» до бетонных коробок арабского гетто с поэтическим названием «Ариана» или тесных камер Ниццкого централа, они, однажды попав сюда, в джунгли французского рая, и поселившись на короткий промежуток времени на этой проклятой для них земле, в общей массе своей остаются всего лишь чужаками из России.
За многие годы, проведённые во Франции, Борис никогда не спешил в Ниццу, во избежание попасть под влияние её шарма, и впервые оказавшись на Лазурном берегу и узрев воочию французскую жемчужину у моря, влюбился в неё раз и навсегда. Ведь это, должно быть, единственное место в мире, где море так изумительно меняет свои неземные цвета, и чем ближе оно к берегу, тем больше принимает окраску сказочной лазури. В ярких лучах солнца ребристая поверхность бескрайнего моря необыкновенно красиво блестит, как будто кто-то щедро рассыпал по ней миллионы драгоценных жемчужин. То тут, то там появляются легкокрылые парусные яхты и кораблики всех мастей, от малой рыбацкой посудины до самого большого в регионе «Ле Гранд Блю» («Большого Синего»), принадлежащего россиянину Роману Абрамовичу. Оторвать свой взгляд по собственной воле от всего этого великолепного зрелища порою просто невозможно.
Борис, свято почитая наказы товарища Ленина, в своё время обожавшего красавицу Ниццу и предупреждавшего: «Революцию, словно женщину, легко завоевать, но трудно удержать в своих объятиях», — не стал полагаться на свою очередную пассию и первым делом отправился подыскивать себе жильё. В первый же день своих поисков он наткнулся на объявление о продаже небольшого двухэтажного дома в центре города по цене подземной стоянки автомобиля. Несмотря на то, что это жильё располагалось в так называемом дворе чудес, куда выходили сотни окон из буржуйских великолепий, на тот момент оно его более чем устраивало. На первом этаже была небольшая комната и душевая, а на втором — спальная с туалетом, но главным было то, что банк дал кредит под залог одного из домов, что он оставил где-то там далеко под Авиньоном. Конечно, Борис мог мечтать о чём-то большем, ибо всего за три года он уже сделал себе пенсию в виде ренты от недвижимости, равную той, что бравые легионеры могли получить лишь после пятнадцати лет верной и весьма тяжкой службы. Но почему-то ему вспомнилась песня «Малая земля» как напоминание о том, что он остро нуждается в плацдарме для дальнейшего наступления по жизни. Юлька на тот момент особо не досаждала ему своими проблемами, и каждый раз поутру после очередной страстной ночки он отправлялся в спортзал, где с пользой для себя проводил дообеденное время, после чего плотно обедал в китайском ресторане по формуле «всё включено» или в «Макдоналдсе». По вечерам он любил бесцельно скитаться по кинозалам либо тупо валяться на диком пляже прямо напротив шикарного отеля «Негреско», где, невольно настраиваясь на поэтический лад, сочинял стихи:
В Ницце мне снится деревня Монако,
Где я сочетаюсь законнейшим браком
С девицей из местных, ни дать ни взять:
Альберт мне шурин, а принцу… я зять!
Она, обладая шикарным бараком,
Меня лобызает страстно со смаком.
Готова любовь день и ночь крутить…
Хочу я во сне вне реальности жить!

Легионер Ништяков
В один из таких прекрасных дней, благодаря Михасю, судьба свела Бориса с бывшим легионером по фамилии Ништяков, которого людская молва считала чуть ли не главной достопримечательностью Ниццы. Поэтому, повествуя о райском городе у моря, было бы преступлением не рассказать о Легионере (с большой буквы) 2-го пехотного полка Иностранного легиона по фамилии Ништяков, так как это всё равно что Париж оставить без башни Эйфеля. Тем более что в Ницце среди русской братии появилось словесное выражение: «Кончай ништяковщину гнать!» Санёк Ништяков отслужил свой пятилетний контракт во 2-м пехотном полку, два года из которых он провёл по командировочному листу в 3-м полку во французской Гвиане. При этом обязательно стоит учесть то, что третью часть своей службы в обоих полках он пробыл на полковой гауптвахте, занимаясь ландшафтным дизайном, но как говорится в народе, нас делает сильнее то, что не убивает. А ещё люди говорят, что нет худа без добра, и если после службы в 6-м сапёрном полку бывший легионер Груздь наконец-то нашёл своё счастье с одной из невзрачных подопечных сутенёра Комарова по имени Анжела, то Саньке Ништякову, «закалённой в боях» легенде Лазурных берегов, Судьба улыбнулась красавицей Инесской из Москвы. Посмотрев на неё, он сказал: «Ништяк!» — т. е. «Очень хорошо!». Если верить рассказам Мармелада, Санькина избранница и вправду была хороша собой, и всё у неё было хорошо, за исключением большого рубца на запястье левой руки, что свидетельствовало о несдержанности её характера. К тому же за ней по пятам ходила дурная слава «трижды вдовы», т. к. на тот момент уже три её бывших хозяина угодили на солидные сроки в места не столь отдалённые. Первым из них был Груздь, который и привёз Инесску из Москвы, но, так и не успев выставить её на «променаду», угодил в тюрьму. После чего полицейские, слегка потаскав бедную девушку по кабинетам местного комиссариата, оставили её без попечителя. Известно, что красота везде ценится, и «такая дЭвушка» недолго оставалась одна-одинёшенька, так как кавказец Аслан, подобрав её лежащей на дороге, поставил работать на панели. Потом и его очень скоро закрыли из-за фальшивой карты сежур (вид на жительство), которую он купил у бывшего легионера Паши Коровкина — известного педофила и мастера фальшивых документов. Тот славился не только тем, что очень любил зажимать по углам всяких там малолеток, но ещё и хорошо налаженным производством липовых ксив личности — на тот момент ещё не достаточно защищенных всякими там прибамбасами. Основными потребителями его качественной продукции стали московские чеченцы, которых на тот момент в Ницце собралось более пятисот душ с семьями. Эти чеченцы, официально представляясь жертвами Второй чеченской войны, запрашивали в местной префектуре политическое убежище и, получая неплохое денежное пособие, так же благодаря этим фальшивым документам, нелегально устраивались на легальную работу. Как правило, чеченцы работали на дискотеках, где воспитывали порой нерадивых русских мужиков педагогическим методом: выведя куда-нибудь в подворотню, протыкали им задницы острым кинжалом.
Жадность фраера сгубила, и на свою голову Паша Коровкин стал продавать эти липовые карты не только чеченцам, но ещё и русским соискателям политического убежища, а те, в свою очередь, при помощи этих подделок открыли себе кучи банковских счётов во всех местных сберкассах. В результате чего они на широкую ногу стали пользоваться настоящими, но неоплаченными векселями шекье он буа (деревянными чеками), легко расплачиваясь ими в ресторанах и в мелкой коммерции. Благодаря этим русским фокусникам практически на всех городских витринах появились вывески: «Чеки не принимаются». Чеченец Аслан успел обменять прекрасную Инесску на крупную партию липовых карт сежур для своих кавказских братьев, но Паша Коровкин лишь слегка попользовался ей, ибо очень скоро его имя было занесено в протоколы допросов, и он составил компанию Груздю и Аслану в камере местного централа. В то неспокойное время для французской Фемиды, из-за огромного наплыва её поклонников, она приняла решение об уплотнении в тюрьмах, и их явно нерезиновые камеры стали заполняться по три заключённых на одну комнату вместо двух положенных постояльцев. В итоге вся троица почитателей Инесскиной красоты была собрана в одном помещении, где в тесноте, но не в обиде им было о чём поговорить и что вспомнить. Во избежание ненужной рекламы, власти так и не решились озвучивать публично историю с поддельными картами сежур, и последние два хозяина Инесски отделались лишь сравнительно небольшими сроками за торговлю живым товаром. Тогда как лучезарную Инесску, словно олимпийскую эстафету, подхватил на лету бывший легионер Комаров, но его однополчанина Ништякова, как рискового парня, опасное прошлое Дульсинеи его сердца вообще не смущало, а зря! Если верить рассказам Михася, которому посчастливилось целых два года служить с Ништяковым в Гвиане, Санёк (так звали Ништяка) умудрился пройти успешно знаменитую на весь мир стажировку «Выживание в джунглях» и, получив диплом инструктора, погонял немало народу по болотистой местности с препятствиями и с его хитроумными ловушками. В список его «жертв» были занесены настоящие американские «котики», но как всегда его подвела любовь к избыточному употреблению крепкого виски. Как полагается настоящим американским морским пехотинцам, те прилетели на стажировку в джунгли с комфортом на большом самолёте и первую неделю учёбы очень сильно пострадали от Ништяка, который, тайно мстя им за свою державу, гонял их безжалостно через всевозможные препятствия в почти непроходимых местах одного из притоков Амазонки. Как раз в это самое время на стажировку к нему попались Михась вместе со знаменитым насильником Юркой Гуляевым. В воскресенье вечером легионеры вместе с «морскими котиками» забурились в пивной бар к аборигенам, где им по обыкновению составили компанию самые весёлые бразильские проститутки. Всем было очень хорошо и весело отдыхать после первых дней трудной стажировки, но, как говорится, ложка дёгтя портит бочку с мёдом. Инструктор стажа легионер Ништяков вначале затеял кулачный бой с несколькими «морскими котиками», обещая им в ближайшие дни учёбы «настоящую факен жизнь», и дерущихся солдат еле-еле разняли вовремя подоспевшие русские легионеры. Но когда на шум прибежало всё стадо этих американских быков, то Ништяк, просто спустив с себя штаны, показал вместо шпаги свой возбуждённый фаллос с красным набалдашником, но те ахнули и, вместо того чтобы возмутиться, стали дружно облизываться. На этом явно не успокоившись, Санёк пробрался к их грузовому самолёту и каким-то образом умудрился завести его моторы. За этот проступок он получил сапёрной лопаткой по башке от американского часового, да так больно, что потом долгие месяцы не мог прийти в себя и, будучи тяжело раненным на всю голову, избежал более серьёзного наказания. В последующем отчисленный пожизненно из списков инструкторов самого знаменитого стажа он ушёл с головой в омут глубокого запоя, и только регулярное посещение гауптвахты хоть как-то отрезвляло его и тем самым спасало от худшей доли. Да! Бог искренно любил Ништяка, но в то же время, как строгий отец, Он непрестанно занимался воспитанием своего очередного блудного сына. Пока Санёк бегал по джунглям, у него на банковском счёте скопилась значительная сумма денежных знаков. Но несмотря на то, что он никогда не состоял в клубе Алекса Уважаемого, его стремление ко всему прекрасному было на высоте самых немыслимых стандартов современного человечества, ибо это у него было в крови, и вообще его корни не позволяли ему вести ординарный образ жизни мелкого торгаша! Как результат, все его кровные накопления ушли в обмен на очень дорогие часы за подписью «Брайтлинг». В этот же вечер, обильно обмыв свою покупку, он пошёл под луной по извилистой дороге до деревни, где жила одна из его любимейших девушек с заниженной социальной ответственностью, чтобы наконец-то выяснить с ней отношения. Обычно такие красивые и к тому же умные девушки находились одновременно на содержании у нескольких легионеров. И… пока одни рогоносцы бродили по джунглям в поиске чёрных золотоискателей или торговцев кокаином, то их братья по несчастью зависали с их подругами, порою даже не зная о том, что у этих гнедых лошадок они не единственные шевалье. История про то, как Юрка Гуляев изнасиловал «в неестественной форме» любимую девушку Ништяка, пока тот находился в джунглях, стала злить его не на шутку.
Дорога до деревни была дальней, а он был сильно выпившим и потому решился взять местную машину автостопом. Водитель дорогой иномарки, которому был сделан характерный знак остановиться, даже и не подумал притормаживать, и Ништяк лишь на долю секунду смог показать ему только свой средний палец левой руки и после чего мухой отпрыгнуть в спасительную канаву. К сожалению, он так и не успел забрать свою руку с застывшим на ней нецензурным пальцем, и сильным ударом смотрового зеркала промчавшийся мимо него внедорожник разбил его дорогие часы. Пришла беда — отворяй ворота: любимую женщину изнасиловал легавый Юрка Гуляев, к тому же «неестественным способом», а тут ещё его дорогие часы были разбиты местным автолюбителем. Какое горе! Но всем ветрам назло этот новоиспечённый Отелло, добравшись до своей Дездемоны, не удушил её на смерть, как полается, но очень больно избил несчастную девушку ногами по голове. После чего он вернулся в свой полк и, усевшись на террасе в легионерском баре, чтобы хоть как-то потушить пламя своего гнева, заказал себе пару кружек холодного пива. Тогда как побитая им бразильянка, держа обеими руками длинный кинжал, побежала вслед за своим обидчиком, крича на своём языке: «Убью! Зарежу!» В то время, когда злодей, сидя расслабившись в кресле и вообще ни о чём плохом не подозревая, ждал своё пиво, прекрасная фурия 17 лет от роду, вбежав через ворота воинской части, понеслась в сторону бара с большой скоростью на всех своих крылатых парусах. Подвыпившие легионеры, попадающиеся ей на дороге, вмиг трезвея, шарахались от неё в стороны, и перепуганные до полусмерти грациозные павлины, ещё недавно мирно гулявшие по райскому саду, поджав свои шикарные хвосты, бросились наутёк. Все присутствующие в баре легионеры и официантки застыли на месте, молча смотря на это восхитительное это зрелище, как будто на них напал столбняк. Бывший инструктор Ништяков сидел спиной к саду и, не дожидаясь, когда окаменевшая официантка подаст ему пиво, слегка приподняв над плетёным троном свой божественный зад, сам протянулся к ней за кружкой, покрытой лёгкой пеной. В этот ужасный для него момент длинный и острый кинжал пронзил, как масло, его правую ягодицу и, выйдя насквозь, слегка пощекотал своим кончиком его яички. От неожиданности или от боли «Маштак», взяв пронзительным голосом самую высокую ноту, бросился сломя голову в джунгли, что начинались прямо за забором воинской части. Следующие две недели, будучи серьёзно раненый в попу, он провёл лёжа на животе, скучая в местной санчасти, а когда выписался, то, отказавшись от спасительного пива, целиком и полностью переключился на кокаин. Отныне каждый божий день его можно было видеть с затуманенным взором и с отвисшей нижней губой, с которой непрестанно обильно стекали сопли вперемешку со слюнями и прочими выделениями кожного покрова.
На торжественном построении всего личного состава 3-го полка в нагрудном кармане его кителя предательски зазвонил позывными «Мурка, прощай» сотовый телефон, который был в то время ещё в диковинку и очень большой редкостью. Ротный командир (в прошлом капитан чешской сборной по хоккею с шайбой и невозвращенец с чемпионата мира, оставшийся в далёкие восьмидесятые на Западе) забрал у нарушителя спокойствия этот телефон себе на память. Тут он и увидел собственными глазами, что его подчинённому звонила та самая горячая бразильская Дездемона, по всей видимости, желающая помириться со своим Отелло! По возращении в расположение роты ревнивый чех, который, должно быть, тоже зависал с этой бразильянкой, в знак бесконечной благодарности схватил свою старую клюшку, что висела на стене в его кабинете, и, обращаясь к Ништяку, произнёс своё знаменитое чешское выражение: «Отрежь себе губу!» И от слов перейдя к делу, он наотмашь сломал её о голову своего соперника, выбив ему всего лишь несколько передних зубов. Таким образом, к известному выражению: «Если были бы мозги, то не избежать бы ему их сотрясения!» в копилку народной мудрости добавилось новое изречение: «Если клюшка висит на стене, то ею обязательно кого-то больно ударят!»
По выходу на гражданку бывший легионер Ништяков, вставив себе по дорогой шикарную голливудскую улыбку, поселился в Ницце, и иногда бывший сослуживец Михась навещал его по старой памяти. Так, в один прекрасный вечер они вместе посетили одну знакомую Михася, работавшую визажистом в шикарном салоне Ниццы и к тому же имевшую нетрадиционную форму сексуальной ориентации. И если Каролина, подружка Михася, была чемпионкой мира в классе «Фитнес», то эта лесбиянка была чемпионкой мира в классе «Бодибилдинг», но в этот вечер, позабыв про свою нетрадиционную ориентацию, она силком затащила пьяного Ништяка в себе в койку, где тупо изнасиловала его по полной программе. Уж больно этот правнук самого Григория Ефимовича Распутина ей пришёлся по вкусу. Рано утром Михась, проснувшись по нужде, увидел на кухне грустного Ништяка и на его ехидный вопрос о причинах его вселенской скорби тот ответил со всей присущей только ему прямолинейностью: «Да у неё клитор десять сантиметров, и я всю ночь по пьяни как будто мужской член сосал! — и, немного почесав себе репу, грустно добавил: — А может быть, это он и был?» Потом наши русские друзья-легионеры, попрощавшись с гостеприимной хозяйкой, мирно поехали по Английской набережной на крутом внедорожнике Михася, слушая спокойную музыку. Такая ужасная монотонность очень быстро наскучила Ништяку, и он, резко высунувшись наполовину своего тела из окна автомобиля, заключил в свои жаркие объятия несчастную велосипедистку, ехавшую куда-то по своим делам на спортивном велосипеде и совершенно не подготовленную к такому сюрпризу. За этот проступок он отделался всего лишь большим штрафом и условным наказанием.
Неизвестно почему, Ништяк не любил собак, но зато просто обожал крутить им уши. У его подруги Инесски была замечательная собака породы чау-чау, и пока его любимая женщина принимала ванную, Ништяк по привычке крутил ухи её любимой собаке. Услышав визг любимого животного, его хозяйка, особо не стесняясь в выражениях, сказала своему мужчине, чтобы он так больше не делал. На что, не найдя весомых слов для возражения, он просто выкинул бедную чау-чау с балкона второго этажа прямо под колёса чёрного «Ленд Ровера», на котором Михась приехал, чтобы навестить своего лучшего друга. Если в этот раз ему всё сошло с рук, то в другой раз для него всё сложилось иначе. В этот же день, чтобы не выяснять отношения с Инесской из-за всего случившегося с её любимой собакой, Ништяк уехал вместе с Михасём под Авиньон, где тот ещё проживал у прекрасной Каролины до своего бегства в Париж. Во время вкусного ужина от нечего делать он стал по привычке крутить ухи их любимой собачке лабрадору по кличке Ники. В свою очередь его французская хозяйка не стала размениваться попусту на слова и с неизменной улыбкой на устах решительным жестом всадила со всей силы свою серебряную вилку в мускулистую ляжку живодёра. Да! Женщины, в ответ на его невежливость, отвечали ему как могли, и в первый раз это был острый нож ему в попу, потом четыре отверстия от удара вилкой в ногу, и я допускаю мысль, что могли быть и другие проколы в его теле, про которые мне ничего доподлинно неизвестно.
Много самых невероятных историй, заключённые в мифы о похождениях легионера Ништякова, всё ещё в ходу и множатся на Лазурных берегах, и однажды им можно будет посвятить отдельное многотомное сочинение, но пока я остановлюсь на всего лишь одном из многих доказательств божьего бытия. Было дело, когда Ништяк, на пару с Пашей Коровкиным, подписался перегонять подержанные машины из Германии, и на случай, кабы чего не вышло, он обзавёлся мощным травматическим пистолетом типа «Оса». Проделав долгий путь из Мюнхена до Ниццы, они уже были на подъезде к родным местам, как от нечего делать Ништяк, забавляясь со своей новой игрушкой прямо в кабине мощной машины, одним выстрелом в упор высадил её лобовое стекло. Естественно, что Паша Коровкин, хотя и был хорошим водителем, от неожиданности такой всё же не справился с управлением дорогого «мерседеса», и они на огромной скорости, как на реактивном лайнере, вылетели за пределы скоростной магистрали. Изрядно потрепанные, наши лётчики-налётчики остались в живых, и это несмотря на то, что их длинный «Мерседес-Вагон», сделав несколько раз в воздухе бочку, штопором войдя в контакт с землёй, как по щучьему велению, превратился в «Мини-Остин». Врачи долго собирали и сшивали Пашу Коровкина буквально по его запасным частям, тогда как Ништяку… хоть бы хны и ни одной новой царапины! Разве что на его груди осталась чёрная полоса гематомы от ремня безопасности, и с тех пор в Ницце так и повелось: «На бога надейся, но ремнём безопасности всё же пристёгивайся!»

Приятная прогулка

В первый день своего знакомства Борис с Ништяковым прошлись зигзагом от пивного бара к бару сверху вниз по самой главной улицы города, названной в честь её бывшего мэра Жана Медсана, и на посошок решили запастись ящичком пива, чтобы спокойно провести время на крутом берегу Средиземного моря. В то время, пока Ништяк выбирал в лавке ящик своего любимого пива, Борис пошёл к банковскому аппарату, чтобы пополнить свой исхудавший за пропитый день весь запас денежных знаков, и пока он набирал секретный код, его окружила банда местных арабов. Один из арабов, встав у него за спиной, стал терпеливо ждать того момента, когда банкомат выдаст обозначенную сумму, но Борис, сильно пошатываясь во все стороны от перегруза всего ранее выпитого, вежливо попросил своего «опекуна» даже и не пытаться трогать его деньги. И пока он, запинаясь от усталости и едва шевеля дубовым языком, всё это вежливо говорил сыну пустынь, то большим пальцем левой руки медленно взвёл ударник большого револьвера времён ковбойских вестернов, который был приобретён им по случаю у одного старьёвщика. Что касаемо Ништяка, то он, увидев весь этот беспредел, не задумываясь, бросился на выручку своему собутыльнику. Араб в свою очередь, заподозрив что-то неладное, вежливо и почти на чистом русском языке спросил: «Русские легионеры, что ли?» На что Борис, слегка улыбнувшись, процедил ему сквозь зубы просто: «Интернационал!» Вся арабская банда, как по команде, молча и без резких движений отступив, тихо загрузилась в рядом стоящий джип и поехала куда-то прочь по своим неожиданно возникшим делам. Тогда как бывшие русские легионеры отправились пить пиво прямо на Английскую променаду, но не сделали они и пары шагов, как неожиданно наткнулись на двух полицейских, которые, судя по всему, завидев банду арабов, спрятались от неё в ближайшей подворотне. Невольно создалась неловкая ситуация, и чтобы хоть как-то её разрядить, один из этих могучих полисменов задал уже изрядно поддатым друзьям писклявым голосом провокационный вопрос: «Эй, молодые, кто вы такие?» Слава богу, что в разговор вмешался второй полицейский, который, признав в одном из русских того самого Ништякова, шёпотом сказал своему напарнику: «Это тот самый безголовый русский! Ты что сегодня всё-таки хочешь нарваться на неприятности? — и, широко улыбнувшись, очень вежливо и даже весьма учтиво произнёс приятным баритоном, как в анекдоте говаривал вежливый лось: — Господа легионеры, добрый вечер! Приятной вам прогулки!» И вот они, волею судьбы попавшие за рубеж, сидя на одной из многочисленных лавочек Английской набережной, молча созерцая пёструю иллюминацию большого города в отражении воды, не спеша попивают мелкими глотками благородное бельгийское пивко марки «Лефф». В такие задушевные минуты порою человека тянет поговорить по душам или просто выговориться, и Ништяков совершенно искренне поведал бывшему сослуживцу по Иностранному легиону свою весьма необычную жизнь, полную опасностей и приключений. Его семья, мать и отец — оба из военнослужащих, устав терпеть несносный характер своего малолетнего сыночка, сдали его безвозвратно в детский дом города Тамбова, где он и воспитывался до пятнадцати лет. Скорее всего, он и остался бы там до празднования своего совершеннолетия, а потом бы пошёл по этапам «большого пути», если бы не его высочество господин Великий Случай. Однажды к нему, детдомовцу, одиноко сидящему на мраморных ступенях этого учебного заведения, приблизился какой-то весьма солидный дядька, все пальцы рук которого были обильно усеяны татуировками в виде перстней. Оказалось, что он тоже был в своё время выходцем из этого же детского дома, а теперь вот работает в Москве на должности вора в законе, и ему будет приятно иметь при себе в Москве в роли своего подшефного бывшего воспитанника из этого благородного учебного заведения. Он так и сказал подростку: «Ты мне, Санёк, сразу приглянулся, а после нашей беседы я в тебе нашёл родственную душу!» Таким образом, Ништяк попал в Москву, где был пристроен в бригаду при похоронном бюро Новодевичьего монастыря, в которой он так и не смог проработать больше двух лет, ибо проблема была в его хронической неорганизованности. С детских лет он отличался очень плохим поведением, и его успеваемость в школе-интернате тоже явно прихрамывала на обе ноги, и к тому же у него не было никакого желания медленно расти вверх по карьерной лестнице, но зато тяга ко всем вредным привычкам была явно на высоте. В конечном счёте его покровитель, устав от непрестанного потока жалоб на своего подопечного со стороны трудового коллектива главного кладбища Страны Советов, выдав ему небольшую сумму подъёмных денег и билет до города Парижа, отправил его на курсы перевоспитания в Иностранный легион, где восемнадцатилетнего инока приняли самые педагогичные Вооружённые силы Франции. Как уже говорилось, больше половины пятилетнего срока в легионе он провёл на гауптвахтах 2-го и 3-го полков, и недавно выйдя на свободу, поселился на вилле у своего однополчанина по фамилии Комаров. У сутенёра Комарова в подопечных было несколько девочек, но именно хохлушка Инесска из Москвы запала ему в душу, и к тому же эта жрица любви уже стала подумывать о том, как уйти из профессии, чтобы, поселившись с ним где-то в Ницце, родить от него богатыря. Хотя только за последний месяц Ништяка уже несколько раз привлекали к ответственности органы правопорядка за плохое поведение на улицах города и в любое время могли упечь надолго в тюрягу. Предчувствия, кстати, его не обманули, а пока, чтобы сделать сразу много денег, они с Инесской решили сняться в самом настоящем американском кино у известного режиссёра, где она играет первую роль проститутки, а он в роли второго плана — её верного сутенёра. К тому же у них появилась возможность по-лёгкому срубить где-то ещё «капусты», и для этого им требовался совет Бориса. Они договорились, что Борис встретиться с Инесской на следующий день в маленьком ресторанчике, и на этом они расстались. Борис, чувствуя перебор в потреблении алкоголя, добрёл до своего фиата, где и уснул, свернувшись калачиком на задних сидениях, тогда как Ништяк, требуя продолжения банкета, созвонившись с кем-то по телефону, отправился куда-то догоняться по полной программе.

Немного воспоминаний

В принципе личность Ништякова не вызвала у Бориса чувства резкой антипатии, и совершенно естественным было то, что Михась, рассказывая о похождениях Ништяка в Ницце, что-то приукрашивая в присущей ему манере, а где-то и сгущая краски, нарисовал уж больно яркий портрет своего шумного друга. Тогда как на самом деле бедный Ништяк был обычным детдомовцем, напрочь обделённым человеческим вниманием. Таких обездоленных супчиков Борис за время своей службы в стройбате повстречал много на своём пути, и, будучи на должности военного дознавателя при военной прокуратуре города Амурска, он вдоволь наслушался их душещипательных исповедей. Более того, у Бориса сложилось впечатление, что у Ништяка, внешне очень похожего на Григория Распутина, был его двойник из солдат в стройбате, и родом тот тоже был из Тамбова. Так уж получилось, что Борис немало пообщался с этим двойником Ништяка за время своей службы на должности заместителя командира отдельной роты, куда он сразу попал по распределению после окончания военного училища. Оставалось лишь предположить, что Григорий Ефимович в своё время неплохо покуражился в тех местах… на бескрайних полях Тамбовского края!
Строительная рота, которой командовал лейтенант Борис Львов, располагалась на базе УПТК-15, т. е. далеко за городом, и занималась исключительно разгрузкой железнодорожных вагонов в тупичке. Тогда как вверенный ему личный состав состоял на девяносто процентов из лиц ранее осужденных по многочисленным статьям уголовного кодекса Российской Федерации. По иронии судьбы его солдаты, ещё вчера отбывавшие тюремные сроки, выйдя на свободу с чистой совестью, сегодня трудились на разгрузке вагонов вместе с «бесконвойниками» местной исправительной трудовой колонии, что стояла неподалёку от его казармы. Иногда его солдаты по ночам, будучи в нетрезвом состоянии, попадались в проволочное заграждение «путанку», которая обильно окутывала забор ИТК № 14, и из этой западни выбраться самостоятельно без посторонней помощи они уже не могли. Слава богу, что никто из них так и не удавился в этих смертоносных нитках, и, видимо, потому что в массе своей они были уже с отмороженными мозгами, то и обмороженных среди них замечено не было. Солдаты единодушно считали, что лейтенант имеет своих стукачей, так как он всегда про всех всё знал, и, чтобы убедить своих подчинённых в обратном, Борис подозвал к себе «брата» Ништякова и в присутствии свидетелей и непринуждённо задал ему вопрос: «Фёдоров! Ты по какому случаю вчера водки наелся?» Обескураженный верзила с чисто тамбовской рожей, про которую можно было сказать «вылитый Гришка Распутин», в удивлении открыл свою пасть, из которой за версту разило запахом клея БФ, и, немного подумав, слегка заикаясь, ответил: «Да, товарищ лейтенант, тут такое дело… земляк навестил меня. И знамо дело, мы водочки-то и пригубили за встречу». Лейтенант, внимательно выслушав солдата, сказал: «А ты знаешь, Фёдоров, что когда люди пьют «Бориса Фёдоровича» (так солдаты ласково называли настойку, полученную из клея БФ), то они на самом деле не пьянеют, но травятся, ибо то, что вызывает у них ощущение душевного комфорта, на самом деле это банальное отравление метиловым спиртом. Клей в голову бьёт, глаза из орбит вылезают, но это не опьянение». На этот раз этот горе-солдат явно сконфуженно под смех толпы ответил: «Вот-вот, товарищ лейтенант, меня вчера так вставило, что только сегодня утром едва очухался, да и башка моя болит и всё ещё дубовая». Чистосердечное признание Фёдорова убедило солдат в том, что в таких задушевных беседах они сами себя выдают с потрохами. Новоиспечённый лейтенант сразу понял, что к каждому человеку нужен свой особый индивидуальный подход, и когда ему сообщили в политотделе УС-107 о ночных посещениях его роты лицами не совсем традиционной ориентации, то для разрешения такой деликатной проблемы он вызвал в кабинет на беседу того самого Фёдорова. Дело было в том, что, несмотря на непрестанную борьбу с гомосексуализмом в Советском Союзе, это дело явно процветало, и личный состав его роты оказался замешанным в нетрадиционных сексуальных контактах. Гомосексуалисты, по ночам приезжая в роту, предлагали старослужащим солдатам водку в обмен на утеху с молодыми солдатами, и остановить это нехорошее дело, несмотря на категорические требования политического отдела, казалось, было невозможно. Было подозрение, что в этом деле был тайно замешан командир роты, пропойца майор Омельченко Александр Иванович, получавший свою долю в виде водки с этого безобразия. Лейтенант вызвал к себе Фёдорова и чисто по-душевному за чашечкой чая разъяснил солдату: «Олег, у нас в роте тепло, и вечерние смены обеспечены горячим чаем и консервами, и я закрываю глаза на то, что в помещении на стенах висят как минимум с полсотни огнетушителей, полных браги из томатной пасты! И ещё раз повторяю, что на это форменное безобразие я всё ещё закрываю глаза! А ведь из-за этих гомосексуалистов нашу роту могут обратно вернуть в отряд, где холодно и голодно. Ты это понимаешь?» Наутро вернувшись в свой кабинет, лейтенант увидел, что пол и стены были изрядно обрызганы каплями запёкшейся крови и зелёнки, но санинструктор роты Кайль (немец из казахских степей) пояснил: «Товарищ лейтенант, вчера тут Фёдоров после беседы с вами парочку заезжих лиц нетрадиционной сексуальной тупой бритвой побрил под ноль и вылил на их окровавленные головы больше литра зелёнки для дезинфекции». Вот поэтому общение с детдомовцем Ништяковым даже обрадовало Бориса, так как он на дух не переносил занудства правильных людей, вечно стремящихся к совершенству. Что касаемо его новой подруги Юльки, то она тоже этим безобразием явно не страдала, и её можно было запросто называть «ваше величество само Несовершенство». В общем, после трёх предыдущих лет тяжелейшей работы на виноградниках и на постройке своих домой жизнь Бориса снова стала налаживаться, и жить ему в Ницце стало явно сытнее и веселее.

Инесска

На следующий день ему позвонила какая-то девушка и, представившись Инесской, набила стрелку в одном из баров на Английской набережной для консультации по деликатному вопросу. В общем, для расширения своего кругозора Борис нуждался в общении с русскими обитателями, и тем более с обитательницами, в Ницце. И вот он, ещё вчерашний батрак, усевшись в удобное плетёное кресло на террасе шикарного бара напротив той самой знаменитой на весь мир Английской набережной, что простёрлась вдоль Ниццы, и где есть все, что необходимо турецкому паше, спокойно взирает глазами удава на лазурное море, раскидистые пальмы, знаменитые голубые зонтики и скамейки. Ему было приятно сидеть тут при полном параде в баре отеля «Негреско» и в ожидании прекрасной незнакомки Инесски с философским видом вглядываться в морские дали, и как бы нехотя озираясь на куда-то вечно спешащих прекрасных велосипедисток и бегуний. Иногда он переводил свой туманный взгляд на солидных дам в шикарных нарядах, неспешно прогуливающихся с кавалерами. Инесска — высокая и холёная девушка лет двадцати пяти от роду и чем-то похожая на уже известную ему хохлушку из Борисполя — как и положено девушкам её положения, пришла с опозданием и не одна. Вместе с ней была невзрачная девчушка, на голове которой красовался цветастый платок от бабушки. Борис с непристойным любопытством стал разглядывать настоящих русских проституток, ибо до сих пор ему приходилось иметь дело исключительно с арабками либо с негритянками. Заказав девушкам коктейли «Монако» и весь во внимании, он стал слушать ужасную историю этой невзрачной девчонки про то, как её снял на ночь один богач из местных. Этот отморозок в лучших традициях американских фильмов на протяжении двух недель измывался над своей жертвой тем, что вырывал не спеша из её головы волос за волосом, и от когда-то прекрасной и чёрной как смоль шевелюры мало что осталось. Также этот садист тушил свои окурки об её шикарные на тот момент ягодицы, а потом, устав от такой монотонности, тупо избивал её пинками по животу. Думая, что она уже мертва, он просто выкинул её тело прямо у себя под домом в мусорный ящик. Благо, что утром рабочие, прежде чем закинуть мусорные мешки прямо в кузов грузовика, услышав стоны, заглянули вовнутрь ящика. Следствие длилось почти год, в течение которого садист оставался на свободе, и теперь, когда дело дошло до суда, следственные органы предложили его жертве уехать к себе на Украину, куда ей и сообщат о результатах судебного разбирательства. Французский садист был сыном известного банкира и, стало быть, очень влиятельного человека. В свою очередь Инесску интересовала реальная выгода, которую можно извлечь из этого дела, но они по простоте своей совершенно не знали, что им делать. Её напарница, как бы в подтверждение всего сказанного, на мгновение приподняла свой платок, обнажив клоки коротко остриженных волос. Это зрелище невольно вызвало у Бориса мурашки по коже, и он, слегка поёжившись, стал расспрашивать жертву маньяка об её житье-бытье на Украине. Выяснилось, что она уехала в Европу на заработки, оставив в Житомире мужа и двоих малолетних детей, которым регулярно высылала деньги, заработанные на панели. В первую очередь надо было определить сумму денег, которую можно было взыскать с французского маньяка, и выяснить кое-какие детали. На удивление, драная девушка заняла в разговоре странную позицию: мол, я ничего не знаю и верю, что его осудят, а мне на Украину пришлют кучу денег. Да и вообще её манера говорить была невероятно вульгарно отталкивающей и к тому же отягощённая ужасным украинским акцентом. Поэтому убеждать её в чём-то другом нашему консультанту по деликатным делам вдруг резко расхотелось, и он переключил всё своё внимание на Инесску. Конечно, Инесска и сама уже наконец-то стала понимать то, что её напарница в силу её крайней ограниченности ума никогда не сможет получить заветный миллион, и поэтому, будучи огорчённой, поведала немного о себе.
Удивительно, но, должно быть, только русские люди обладают способностью где-то на автобусной остановке или в поезде, разговорившись по душам, рассказать незнакомому человеку чуть ли не всю свою жизнь. Инесска родом из Киева, поселилась в Москве, где пыталась поднять свой бизнес, да не смогла, и злодеи за долги продали её в рабство, где она во время их блокады Сараево пару лет отработала там бесплатно в одном из боснийских борделей. Ну а потом её перепродали в Италию, откуда она, вырвавшись, словно птица из клетки, вернулась в Москву, где так и не смогла найти себе хорошего места. Так, привычки прошлого взяли верх над её чистыми устремлениями, и как только появилась возможность, она вместе с Груздём покинула свою Родину и теперь работает здесь во Франции, но уже устала работать в ночные смены и очень хочет выйти на пенсию, но для этого у неё нет ни денег, ни документов. Более того, её стало реально тошнить от наглых рож как клиентов, так и сутенёров. Судя по всему, Бог услышал её молитвы, и в один прекрасный день на съёмочную площадку, где она была в роли крутой путаны, нагрянула полиция. Причиной этого налёта послужила назойливость русских сутенёров, которые, однажды предоставив английскому режиссеру для массовки своих девочек, самовольно взяли на себя роль главных консультантов и своей беспардонностью сильно мешали ему творить свой шедевр в области мирового кинематографа. Режиссёр фильма растерялся и, совершенно не зная, что ему делать, просто вызвал полицию, и поэтому почти все русские «консультанты», бывшие в этот день на площадке, за исключением Комарова, оказались за тюремной решёткой. Комаров по скромности своей, не желая лишний раз светиться, предоставил Ништяку, как актёру больших и малых театров, возможность приглядывать за его подопечной Инесской. Обычно французская полиция нравов в лице Магдалины не спешила закрывать сразу всех сутенёров до кучи, ибо, как говорится, свято место никогда пустым не бывает, и брали их постепенно по мере созревания. Ведь ни один уважающий себя сутенёр даже и не мечтал всецело посвятить себя этому явно неблагодарному ремеслу, и женский труд использовался ради создания первоначального капитала, на который можно было открыть бар или даже ночной клуб. И как только кто-нибудь из обогатившихся сутенёров, достав из своей копилки кровно нажитые денежки, вкладывал их в легальный бизнес, то слуги закона сразу же отправляли его в кузовок и после выполнения некоторых формальностей отвозили в теремок. Помимо этих трудностей, с которыми приходилось сталкиваться русским сутенёрам, на их голову свалилось истинное бедствие в лице нашествия московских чеченцев, которых во время Второй чеченской войны русская мафия изрядно потрепала по заказу Кремля. А теперь эти московские джигиты, особо не путаясь с проститутками, решили подмять под себя их хозяев, что гарантировало им безопасное поступление денежных знаков. Но в этот раз полиция арестовала больше дюжины человек и тем самым временно освободила целую роту проституток от их не всегда любезных попечителей.

Задушевная беседа

Где-то в первых числах ноября 1999 года Борис наконец-то въехал в своё новое жильё и как бы получил свою прописку в Ницце, т. к. во Франции всякий уважаемый человек должен иметь свой адрес. Жить в подвешенном состоянии или верхом на кресле катапульты, кнопка от которой находится в руках женщины, — дело это весьма опасное, и, наконец-то войдя в свой дом, Борис вздохнул полной грудью. У французов есть такое понятие «пье а тер» (нога на земле), т. е. это такое место или берлога, куда человек всегда может вернуться и отлежаться после тех или иных потрясений в своей жизни.
В этот сложный для него период в Ниццу прилетела с Дальнего Востока его сердобольная матушка, с которой он не виделся целых пять лет. И вот они, мать и сын, пошли погулять по красавице Ницце, где, попав на одной из её шикарных площадей на русскую ярмарку, с удовольствие послушали выступление настоящего хора бородатых мужиков, с распухшими от пьянок, красными рожами, под звучным названием «Донские казаки». Проходя мимо часовых чеченцев, расставленных в местах скопления людей, сын просил матушку поумерить свои восторги, произносимые на русском языке. Потом они заглянули в русскую церковь, где матушка немного пообщалась с местными прихожанками из числа бывших белоэмигрантов. Одна из этих пожилых женщин ей сказала, правильно подбирая слова, но всё же допуская кое-где французский акцент: «Я родилась и выросла во Франции, но всегда считаю себя русской!» По выходу из церкви они наткнулись на двух мужиков странного вида, и одного из них, разодетого под древнерусского казака, Борис сразу же узнал. Это был казачёк Петюня, мелкий и сухонький мужичок лет шестидесяти, сынок какого-то известного белогвардейского казака. Отцовский наряд висел мешком на сухощавой фигуре его сына, и со спины казалось, что какой-то пацан примерил на себя отцовскую одежду, чтобы почувствовать себя в коже казака. Внешне и особенно простоватым лицом пожилой казак Петюня был очень похож на Петруху — героя фильма «Белое солнце пустыни». Тогда как второй мужик в два метра сухостоя да ещё в малиновом пиджаке своей манерой поведения и жаргоном чем-то напоминал Спартака Мишулина в фильме, где тот играл вора в законе, и этот новорусский бандит, сверкнув своими длинными и кривыми зубами вперемешку с железными фиксами, вежливо представился: «Саша Чеченец, из Грозного!» В общем, эти два ряженных персонажа чем-то олицетворяли собой две волны русской эмиграции, накатившей мутной пеной на скалистые берега Французской Ривьеры в моменты двух революций, потрясших Матушку-Русь в 1917 и 1991 годах. И когда матушка уехала обратно к себе на Дальний Восток, то чёрт его дёрнул ради небольших денег впустить к себе на постой дом этого «Сашу Чеченца», за которого так его упрашивал его тёзка и земляк по фамилии Ништяков. В принципе, Борис не собирался жить в своём стареньком домишке, т. к. каждый вечер его ждала у себя с нетерпение на возвышенности Фаброна в съёмной современной и довольно просторной двухкомнатной квартире сладострастная Юлька. Но всё же ему совсем не хотелось впускать в свою берлогу постоянного квартиранта и тем самым отрезать себе все пути назад. Поэтому было предпочтительней сдать койку русскому постояльцу и самому иногда отдыхать в своём доме, ибо каждодневное и совершенно бесцельное блуждание по городу стало его утомлять. Увидев снова кривую и где-то даже мерзкую рожу своего будущего квартиранта, Борис чуть было не передумал сдавать ему жильё, т. к. тот больно был похож на человека минимум отсидевшего половину своей жизни в тюрьмах и лагерях его бескрайней Родины, но, как вскоре выяснилось, тот нигде и никогда не сидел. Друг Маштака представился ему снова как Саша Чеченец, но для Бориса он так и остался Зеком. Чуть позже Зек после нескольких выпитых бутылок доброго вина в задушевной беседе развязал свой язык. Мол, приехал он сюда по липовому заграничному паспорту, полученному в Чечне, тогда как на самом деле он родом из Тамбова, и, как говорится, тамбовский волк ему — товарищ. С Ништяком он познакомился ещё во времена их совместной работы на Новодевичьем кладбище. По приезду в Ниццу, не зная, что ему тут делать и на что жить, он стал вынашивать в голове страшную мысль: заманивать русских легионеров, приезжающих с Корсики, к знакомому по кличке Индеец и там их грабить и убивать. За пятой бутылкой вина он слишком разоткровенничался и рассказал, что по возвращении из Москвы в Тамбов он оказался без жилья, без денег и без какой-либо перспективы на будущее. Его благоверная жена, ещё не так давно называвшая своего мужа «самым лучшим мужчиной в мире», когда тот делал ей много подарков и высылал достаточно рубликов на жизнь, не захотела его впустить на порог их дома. Зек, как хороший отец, не хотел скандалить с матерью своих пацанов и напоследок спросил её: «А что же ты меня самым лучшим называла?» На что она ему ответила просто: «Я тебе врала». Через несколько дней, которые он прожил у своего друга, поздним вечером к ним пришёл их общий знакомый Вася, славный парень, но совершенно отмороженный на всю голову. Вася достал где-то автомат Калашникова и предложил ковырнуть одного из местных барыг, который ему якобы был должен денег, и они, даже не раздумывая, согласились. Зек, затянувшись косяком с коноплёй и хорошо прокашлявшись, добавил: «Сам знаешь, какого на мели сидеть? Да и, как говорится, на полном безрыбье и сам раком невольно встанешь! В общем, поехали мы втроем к дому, где жил тот коммерс, а там то ли именины, то ли поминки, мы не уточняли, но за столом человек десять было, и, судя по всему, это были серьёзные люди. Ну а что нам делать было? Мы зашли и поздоровались, а Вася, сразу перейдя к истинной цели нашего визита, наехал на барыгу с упрёками: «Где мои деньги? На гулянку у тебя есть, а как долги отдавать, просишь подождать!» В ответ пьяный хозяин предложил не портить ему праздник, присесть и выпить. Мы уже начали чувствовать себя не в своей тарелке, так как эти ребята явно не воспринимали нас в серьёз. Посыпались предложения набить нам морды и выставить за дверь на мороз, и желающие начали подыматься со стульев. Тогда Васька круто вытащил из-под полы своего кожаного плаща автомат и длинной очередью выстрелил по бутылкам, что были на столе. Осколки разлетелись в разные стороны, осыпав присутствующих, а кого-то и поранив. Народ бросился на пол, а кто-то из них в ответ стал палить из пистолетов. Один из этих стрелявших, не вовремя вскочив, попал под очередь, и тут мы поняли, что шутки закончились: у нас на руках если не труп, то серьёзно пораненный. В общем, мы вынуждены были отступить и, выбежав на улицу, остановив первого попавшегося бомбилу, поехали подальше от этого злосчастного места. По пути до дому, чтобы снять хоть как-то напряжение, нам всем резко захотелось выпить, и, расплатившись с шофером и выйдя из машины на улицу, мы зашли в шикарный ресторан. — Зек, смачно затянувшись косяком, продолжил: — Заходим мы внутрь, а там, наслаждаясь песней «Там сидела Мурка в кожаной тужурке…», отдыхала целая куча легавых за шикарным столом, чествуя какого-то большого чина, и, к нам снова проявив неуважение, стали нас посылать куда подальше. Два здоровых бугая на нас набросились, но Васёк, вырвавшись из их объятий, из своего калаша дал очередь в потолок. Пули, отскакивая от хрустальной люстры рикошетом, вместе с сосульками так и посыпались в толпу удивлённых людей. Говорят, что двоих человек на месте тогда поубивало. В общем, мы дали дёру, но моих дружков в этот же вечер повязали, а я стал пробираться в тогда ещё независимую Чечню, где жила родня мужа моей сестры. В нашем поезде где-то на станции Минводы местный АМОН при проверке паспортов устроил настоящий шмон, но я забился на третью полку в матрацы, и меня они не заметили. Утром я обнаружил, что от переживаний у меня на голове появилась белая прядь волос. Чеченские родственники мне сделали левый паспорт, и мне удалось, получив французскую визу, приехать сюда, в Ниццу. Тогда как дома в Тамбове мой бывший одноклассник, а ныне полковник милиции, поклялся всеми святыми меня однажды изловить и посадить, а моих подельников приговорили к высшей мере, но потом им дали помилование, и сейчас они сидят пожизненно в "Чёрном дельфине"». Заканчивая столь длинную исповедь, Зек, как-то ехидно улыбнувшись, спросил Бориса: «А ты хочешь знать мою настоящую фамилию?» Борису совершенно незачем было знать, как вообще зовут этого человека с его уродливой физиономией, да ещё и с подлой душой в придачу.

Воспоминания о стройбате

Чтобы хоть как-то намекнуть этому худому хрену на толстые обстоятельства, Борис поведал ему историю всего лишь одного дня из своего далёкого прошлого. И под слоганом «И не таких супчиков видали мы на жизненном пути» Борис начал своё повествование: « По окончании военного училища меня распределили в строительный отряд, что был расквартирован на окраине Амурска и прямо на дне Красной Долины. Строительный городок был своего рода границей, что пролегла между зловонным городом и бескрайним морем тайги с её верхушками сосен, купавшихся своими кронами в облаках хлора, изливавшегося из труб Амурского ЦКК. Личный состав отряда, в который я попал, был под командованием комбата Дерюшева, и состоял он из трёх рот азиатов по сто сорок душ в каждой, а четвёртая рота была русской, т. е. из лиц досрочно освобождённых зеков. Также в ней были люди из числа непригодных для прохождения воинской службы в боевых войсках, т. е. с плоскостопием и с дизурией. Второй отряд под командованием майора Вахреева разместился неподалёку в сырых и покрывшихся обильно изнутри зелёной плесенью деревянных бараках щитового типа и состоял на все сто процентов из русских бойцов. По сравнению с высоченными казахами, наш брат славянин был зачастую ростом мал, но, как говорится, весьма удал. Офицерский состав обоих отрядов был представлен небольшой кучкой сомнительных личностей весьма потрёпанного вида из сосланных сюда как в наказание со всех родов вооружённых сил, и разве что не было там моряков из далёкого Мурманска. Порядок в воинской части, куда меня судьба занесла, держался исключительно на энтузиазме комбата Дерюшева. Он был ниже среднего, т. е. где-то наполеоновского росточка, и славился своей активной жизненной позицией. У него была очень маленькая голова в широкополой фуражке-аэродроме и огромное брюхо, на которое в редкие моменты хорошего расположения духа он мог сложить крестиком свои пухленькие ручки. Покоилось всё его очень безобразное тело на тоненьких пружинистых ножках, одетых в отглаженные сапоги с широкими голенищами. Также комбат Дерюшев славился своим зычным и весьма пронзительным голосом, который порой можно было услышать за версту. Хвалёная дисциплина в отряде держалась исключительно на очень простом, но весьма эффективном методе «Собеседование в кабинете», где в одном из выдвижных ящиков его учительского стола лежал полуметровый гибкий шланг от маслопровода со стальными насадками на концах и терпеливо дожидался очередного провинившегося бойца. И стоило комбату пару раз звучно пройтись этим шлангом по ребристо-костистому телу своей жертвы, словно как по стиральной доске, то провинившийся какое-то время вёл себя хорошо.
Тысяча девятьсот восемьдесят шестой год по китайскому календарю был объявлен годом Тигра, и пусть кто-то не верит в суеверия, но призрак этого зверя, поселившись в образцовом отряде комбата Декрюша, стал время от времени уносить свои жертвы. Это началось сразу же в конце февраля, когда на производстве с крыши строящегося здания упал солдатик, и только его успели оформить «грузом 200», как ещё трое солдатиков насмерть угорели в одной из землянок, коих было много разбросанно по тайге вокруг отряда. Военные строители часто убегали, чтобы отсидеться в тайге неделю-другую, и лишь изрядно отощав, как ни в чём не бывало, тащились на построение в отряд, где их уже особо не страшил вызов к комбату в его просторный кабинет. Им лучше было отсиживаться в тайге, нежели ежедневно прибывать на стройке при сорокаградусном морозе, да ещё и попадать каждую ночь под раздачу на внутренних разборках в казарме, но, как говорится, голод не тётка. Сразу же после того как люди угорели в лесной землянке, командование отряда срочно начало разгром этих злачных мест, где могли бы по ночам скапливаться солдаты. Поэтому солдатики, потеряв излюбленные теплушки, где они могли погреться и выпить коктейль, выделенный специальным способом из клея БФ, стали искать новые места для своих посиделок и нашли их в колодцах теплоцентрали, что были повсюду натыканы в земле вокруг строящегося предприятия. В одном из таких колодцев, где сходились трубы центрального отопления, одним морозным мартовским деньком собралось погреться человек так восемь. На их беду, рядом работал бульдозер марки «Камацу», который своим огромным крюком зацепил одну из труб, ведущую в тот самый колодец, где собрались несчастные солдатики… Никто из них так и не смог выпрыгнуть на свежий воздух, так как давление и температура в трубе были настолько велики, что все они сварились там до единого, как говорится, «вкрутую». Зима прошла, и уже пришедшая ей на смену весна стала творить новые гадости. Так, при разборке старого овощехранилища завалило трёх бойцов. Для ускорения работ эти горе-стахановцы срубили центральный столб, на котором покоились все изрядно прогнившие перекрытия и толстый слой земли, что лежал поверх них. Понадобилось несколько дней, чтобы выкопать из земли их обезображенные тела.
Подполковник Дерюшев, из-за этих историй потерявший не только свои стальные нервы, но и по одной звезде на погонах, рвал и метал, и только благодаря его энтузиазму дисциплина в отряде всё ещё держалась в его ежовых рукавицах. Что же касается личного состава, то трагические потери как будто бы никого не смущали, и выжившие после полутора лет службы в экстремальных условиях бойцы, скаля белые зубы, готовились к осеннему приказу! Всюду клеились и разрисовывались их дембельские альбомы, усердно ушивалось до крайнего состояния парадное обмундирование, наращивались каблуки на выглаженных утюгом до зеркального блеска кирзовых сапогах, а в погоны загонялись алюминиевые прокладки… К тому же несчастных случаев на производстве как будто поубавилось, и если бы зеки не зарезали по пьяному недоразумению своего же кореша, то можно было смело рапортовать в «Главспецдальстрой»: «ОК-ей!» («зеро киллеров», т. е. «ноль убитых»). Долгожданное тепло действовало положительно во всём, но только к концу лета комбат вернул себе былое расположение духа, и подчинённые ему солдаты и офицеры уважали его, а начальство из Главка уже пообещало вернуть ему на погоны утерянные звёзды. В общем, жизнь как бы входила в свою наезженную колею, и если бы не привычный десяток дезертиров да без вести пропавших бойцов, то было всё как во французской песне: «Всё хорошо, прекрасная Маркиза!»
Меня и двоих однокашников должны были представить утром личному составу. На плацу перед казармой во всей своей красе выстроились высокие казахи, прибавившие себе росту подбитыми каблуки, и форма сидела на них как надо, то есть почти в обтяжку, и казалось, что эти танцовщики сейчас станцуют на кончиках своих начищенных до блеска кирзовых сапог «Танец маленьких лебедей». Начальство отряда немного задерживалось, но когда «святая троица» чинно выплыла из здания штаба, то среди солдат пронёсся тихий ропот. Впереди всех вышагивал в роли «духа святого» замполит отряда сухонький майор, за ним «сыном божьим» ещё моложавый начальник штаба с рожей красной от злоупотребления самогонкой, ну и сам «бог отец» комбат Дерюшев замыкал сие шествие. К всеобщему удивлению, начальство было до зубов вооружено: в руках у замполита красовался обычный кухонный топорик, а начальник штаба помахивал длинным арабским кинжалом, тогда как комбат Дерюшев для своего нерадивого стада приготовил ручную машинку для стрижки волос. Скорее всего, эта акция возмездия была приурочена к нашему прибытию, чтобы тем самым произвести на нас больше впечатления. По приказу комбата первая шеренга всего отряда вздрогнула и дружно сделала несколько вялых шагов вперёд. Солдаты явно недоумевали, и по их сконфуженным физиономиям было видно, что они всё ещё не догадываются о той скорбной участи, которую судьба им уготовила в этот прекрасный день. Дерюшев лично выстригал одним ловким движением руки заросшим бойцам борозду ото лба до затылка, а начальник штаба двумя движениями дамасской сталью легко вспарывал по швам брюки только что так красиво облегавшие мускулистые икры двадцатилетних богатырей, а замполит каким-то наработанным жестом обрубал топориком высокие каблуки. И делал он это с таким усердием, как будто обрубывал копыта чертям из ада. Ровно через час странного утреннего осмотра все четыре сотни красавцев превратились в изрядно ощипанных оборванцев. Солдаты с хмурым видом нестройными колоннами потопали в столовку, что неподалёку размещалась в щитовом бараке, где их каждого ждала миска с кашей перловой, кружка чёрной жидкости, называемая чаем, ложка маргарина и пайка чёрного хлеба. Комбат Дерюшев, смотря в след уходящим, буквально покатывался со смеху, и его зычный басок как бы удачно дополнялся козлиным тенором замполита, тогда как начальник штаба молча ухмылялся, ибо только что происшедшее его явно позабавило. Мы, молодые лейтенанты, ошарашенные увиденным, с некоторой долей смущения подошли к «сильным мира сего». Началась церемония представления комбату, которое было нарушено чьим-то покашливанием со стороны. Неизвестно откуда появившийся старичок, похожий на сказочного лесовика, от души прокашлявшись, вежливо задал вопрос: «А не вашего ли солдатика трупик я нашёл в лесу, господа офицеры?» Вмешательство старичка явно испортило настроение нашему «богу отцу», и он, скорчив мину, как после приступа зубной боли, разразился: «Откуда ты взял, что это наш труп?» На что старик испуганно стал оправдываться: «Да я что, да я ни что! Ну, солдатик мертвец…» Немного поразмыслив, комбат ткнул пальцем в мою сторону: «Как тебя там? Львов? Иди со стариком, пусть покажет труп! Это твоё первое боевое!» Мы пошли в лес и где-то в пятистах метрах от воинской части в тени от мохнатой сосны увидели мёртвое тело. По обмундированию, что было на трупе, можно было судить о том, что покойник из стройбата. Я слегка потянул мёртвое тело за плечо, и оно как-то слишком легко перевернулось. Лицо трупа наполовину разложилось, и одна его часть уже стала черепом, тогда как друга половина лица стала засохшим пергаментом, по которому ещё можно было представить себе лицо человека. Куртка защитного цвета была расстёгнута, и были видны лишь рёбра грязно жёлтого цвета. На усохшей шее была затянутая петля, связанная из брючного ремня и куска электрического кабеля. Старик, почёсывая затылок, сказал: «Видимо повисел он, да и грохнулся». Из его нагрудного кармана я достал комсомольский билет, из которого следовало, что повесившийся являлся рядовым Юлдашевым, так как он был выдан в воинской части Дерюшева. Снова старик подал голос: «Мусульмане и комсомольцы, а вот тоже вешаются». Вернувшись с первого боевого задания в часть, я доложил всё как положено, по уставу, и Дерюшев, буквально бледнея на глазах, тихо, как-то совсем не в привычной для него манере, выдавил из себя: «Не видать мне звёзд как своих ушей!» В сопровождении двух солдат я вернулся к висельнику, и мы, усевшись на поваленное дерево на опушке леса, стали ждать, когда следователи военной прокуратуры изволят приехать.
Солдаты, ранее судимые, оказались весьма словоохотливыми и за весь день, что мы провели около трупа, охотно поведали мне информацию о методах самоубийства, процветавших в местных отрядах, где в первую очередь люди в отрядах травились техническим спиртом или клеем БФ. Потом бывший зек, захлёбываясь и брызгаясь слюной, рассказал о том, что один чудик из соседнего отряда выпил целый литр дезинфицирующего раствора. Закончил он своё повествование с таким выражением лица, как будто сообщил радостную новость, что завтра будет Новый год: «Этот отморозок корячился целые сутки, прежде чем двинуть копыта!» Не успел тот замолчать, как его напарник подхватил эстафету: «Ары обычно себя не убивают, но зато чаще кладут руку под поезд, чтобы домой уехать, как будто у них рука снова вырастет. Не так давно из соседнего отряда двое черножопых пошли на рельсы. Так один хотел свою голову сунуть под поезд, но испугался и отпрянул, а другой всего лишь кисть на рельс положил, но его затянуло по самый локоть. За это лето уже несколько человек домой без рук уехало!» Я, до конца ещё не веря им, спросил: «Что, все из нашего отряда?» Но за него вступил в разговор первый солдат: «Это случается во всех отрядах, что при Амурске, и в Комсомольске тоже не редкость. Многие вешаются, но в основном их за провинности вешают другие, но прокуратура пускает всё как самоубийство! Мы ведь ребята из стройбата, и нам оружие не положено, а то бы давно бы мы друг друга бы перемочили!» Разговор затянулся, а следователей от военной прокуратуры всё не было, и солдаты, опять наперебой, стали рассказывать: «Этой ночью русских из отряда Вахреева будут бить казахи с химзавода. Наши ребята уже арматурой запаслись и встретят казахов как надо, но лишь бы наши казахи не полезли!» Чтобы хоть как-то сменить тему разговора, я ненавязчиво спросил: «А почему Дерюшев сегодня вас не обрил?» На что получил от них в ответ: «Мы, русские, волосы коротко стрижём, да и не обшиваемся, как гандоны. Это казахи выкаблучиваются, вот и заполучили, бараны! А этот джигит лежит себе тут… обросший, а мы тут сиди около него. Тоже мне… муслим!» — и он, выпалив, словно очередь из пулемёта, вышесказанное, смачно плюнул в сторону трупа. Следователи прокуратуры пришли в лес лишь к шести вечера и, сделав пару кадров из фотоаппарата, выписали бумажку для морга и убрались восвояси. Чуть позже два санинструктора принесли носилки, на которых труп бойца доставили в отряд и положили на плацу. К этому времени солдаты строем возвращались с ужина, и комбат выступил перед личным составом с невероятно короткой речью и, ткнув пальцем в сторону трупа, сказал: «Вот, добегался!» — и, явно спеша, он вместе с заместителями потопал к санитарной машине. Уже залезая в кабину, он бросил мне: «Мы домой! Когда вернётся машина, то отвези эту падаль в морг и бумажку из прокуратуры не забудь!» Машина, чихнув чёрным дымом, рванула и скрылась в сумерках, солдаты разошлись по помещениям, труп остался лежать на плацу. Какое-то время я, как дурак, простоял около трупа, задавая себе извечный вопрос: что делать? Но скоро последовали позывные от моего желудка, ибо жизнь продолжалась, и мне надо было срочно подкрепиться. Тогда я с раздражением посмотрел на труп солдата, или на то, что от того осталось, и, мысленно разговаривая с ним, словно с живым, упрекнул его: «Вот лежишь ты тут мёртвый, и тебя уже ничего больше не колышет». Вдруг, как глас с неба, из окна дежурного помещения, разместившегося на первом этаже казармы, донёсся крик: «Товарищ лейтенант, кушать подано!» Театральность обращения меня немного рассмешила, но зайдя в дежурку, я увидел суетящегося, словно в каком-то трактире, щуплого чеченца, состоящего на должности заместителя начальника продовольственного склада. На столе, покрытом газетой «Правда», меня уже дожидались несколько открытых банок тушёнки и камбалы в томатном соусе, горсть сахара рафинада, буханка хлеба и алюминиевый чайник, кипевший на видавшей виды электроплитке. Хотелось сходу наброситься на пищу, но я как-то сухо осведомился: «А где дежурный по части?» В ответ чеченец совершенно непринуждённо ответил мне: «Лейтенант Букин помогает лейтенанту Белоусову усмирять роту, где Юлдашев служил». Подумалось: «Вот и не завидуй! Начальство-то наше поразбежалось, а на твоих однокашников брошена толпа людей, взбешённая утренним разводом, да и трупом Юлдашева». Я не стал всем этим морочить себе голову, ибо жизнь продолжалась, и камбала в томатном соусе была ей в помощь! Но не успел я зацепить алюминиевой вилкой кусочек рыбы, как в окне дежурки появилась испуганная физиономия солдата, худая такая, с вылупленными глазищами узника концлагеря, и я услышал: «МагазЫн ограбЫли!» Чеченец, разливая кипяток по гранёным стаканам, по-свойски успокоил меня: «Не переживайте вы, товарищ лейтенант, магазин — это дело дежурного по части. Вы пейте чай — настоящий, из Грузии». Чёрт меня дёрнул идти к магазину, который размещался на стыке хозяйств Дерюшего и Вахреева. Разница в педагогике этих комбатов была в том, что майор Вахреев был утончённым педантом и отъявленным садистом. Худощавый и внешне сдержанный, он предпочитал впиваться в кадык своей жертвы двумя стальными пальчиками и при этом мягким голосом приговаривать: «Не нарушай устав Вооружённых сил, не нарушай», — и его жертва, подёргавшись в стальном захвате и побывав на мгновение в ином мире, радикально меняла свои взгляды к уставу воинской службы. Тогда как Дерюшев, мясник, просто глушил своих воспитанников шлангом от маслопровода, как быков.
В сопровождении чеченца я добежали до магазина, что размещался в обыкновенном строительном вагончике с пристройкой, где наткнулся на какого-то майора странного вида, вооружённого охотничьим ружьём, и к тому же имел при себе пониже брюха на портупеи настоящую кобуру от пистолета. Встретив нас, он, слегка заикаясь, сказал: «Зря прибежали! Это наши ребята его вскрыли, но сигнализация сработала! Только разлили мы водочки по стаканам, а тут такой облом». Вспомнив камбалу в томате, я засмеялся и, смотря на этого несчастного майора в засаленной рубахе с ружьём на плече, спросил: «Вы, должно быть, на гусей собрались поохотиться, товарищ майор?» На что он флегматично ответил: «Не на гусей! Мы ждём нападения на наш отряд. Может, и берданка моя сгодится». Но я не унимался: «А кобура-то зачем, или вам что, пистолеты раздали?» Таким же равнодушным голосом, и достав из кобуры свежий огурец, майор ответил: «Кобура — это так, для острастки, а вот ружьё настоящее, и патроны тоже настоящие. Жалко, что с мелкой дробью взял, а не с картечью. Вот так и хочется с десяток сук завалить». И всё тем же флегматичным голосом он выругался трёхэтажным матом. Чеченец кладовщик засуетился и, явно желая поговорить с майором, каким-то мягким голоском стал спроваживать меня: «Товарищ лейтенант, там чай остынет, да и тушёнку могут взять… вы идите, а я с товарищем майором покараулю». Послушавшись мудрого совета, я потопал в дежурку, ибо голод стал совсем донимать, и по приходу на место успел навернуть пару банок тушёнки и даже намазать кусок хлеба маслом, но только хотел было глотнуть настоящего грузинского чая, как в окошке дежурки появилось испуганное лицо моего чеченца: «Ещё два трупа! Их током поубивало!» На что, проглотив очередную ложку тушёнки, я спокойным голосом спросил: «Откуда, говоришь, дровишки вестимо?» Чеченец, явно не читавший Некрасова и испуганный зрелищем, что его только что потрясло, продолжил: «Иду… а там трое и двоим хана, а третий вроде ещё живой». Успев отхлебнуть пару глотков чая, я спросил: «Где там?» Чеченец уже стал успокаиваться и уточнил: «Около недостроенной чайной». По дороге к стройке, где меня ждали новые трупы, меня посетила странная мысль: «Комбату точно звёзд не видать, и он ещё в ад попадёт!»
Вместе с санинструктором отряда, молоденьким казахом, и с ошарашенным чеченцем мы подошли к заброшенной солдатской чайной, где в грязи валялось три тела. Уже было темно, и накрапывал мерзкий дождь, воздух стал наполняться зловонием от заводских труб. Вдруг одно тело зашевелилось и запричитало: «Тох, тох…» Это был казах из части Дерюшева, и чеченец всех сразу же узнал: «Казахи из третьей роты!» Вдруг и второе тело подало признак жизни, но как-то очень вяло, тогда как третий солдатик уже смотрел, зажмурившись, застеклёнными глазами. Надо было действовать, и я приказал санинструктору: «Гони в часть, может быть, «санитарка» уже вернулась?» Довольно быстро послышался гул мотора, и жуткую картину осветили фары санитарного бобика, послышался знакомый говор, то были те же зеки, с которыми я провёл весь день. Их послал дежурный по части лейтенант Букин, и, обрадовавшись помощи, я им лихо скомандовал, указывая на полуживого и неживого: «Так, этих двоих в машину, а третьего в санчасть. Оставьте место и для первого трупа». И пока мы мчались в город, кузов наполнился ужасным запахом разложившегося тела, который забивал собой зловоние, исходящее от давно не мывшихся живых бойцов. Машина, урча всеми правдами и неправдами, пыталась вырваться наверх из котловины, выбрасывая из-под колёс куски грязи, но наконец-то на последнем усилии мы вырвались на трассу и покатили легко в центр города. Тишину нарушил один из зеков: бравируя, он стал вспоминать историю с трупами на Колыме: «Дело было зимой, и те мертвяки были заморожен…» На этот раз я перебил его: «Там трупы, здесь трупы… Смени пластинку!» В этот момент наша машина буквально влетела во двор городской больницы и зацепила бортом одну из створок железных ворот. Шофер явно спешил отделаться от неприятного груза. Позже выяснилось, что эти три казаха пошли копать картошку на дачные участки, где одна очень сердитая дачница пустила электрический ток по колючей проволоке. Первого казаха убило сразу на месте, тогда как второй пытался оттащить убиенного сослуживца и тоже получил разряд током. Вдвоём они всё же смогли доволочь тело до части, но второму ударенному током стало очень плохо. И через несколько дней, кстати, он тоже скончался от остановки сердца, но в приличных условиях городской больницы.
С шумом и гамом ещё долго дребезжащих ворот санитарный бобик заявил больничному сообществу о своём прибытии, но нам навстречу никто из медицинского персонала так и не пришёл. Во дворе сохранялась тишь да благодать, и, выскочив из машины на свежий воздух, я ринулся в приёмный покой, где за стойкой подрёмывала очень даже приятная медсестра. Подкравшись к ней почти на цыпочках, я как можно вежливее обратился ласково к симпатичной девушке лет так двадцати от роду: «Сестра, там у меня два трупика и один полуживой, куда прикажете всех доставить?» Медсестра, услышав меня, даже не вздрогнула и, слегка потянувшись, мило так зевнула, что совершенно не испортила её слегка полненькое личико (кровь с молоком), таким же добрым и приятным голоском ответила: «Трупики, пожалуйста, в морг, а живого несите сюда. Вот вам ключики от морга. Когда положите, то не забудьте мне вернуть». Сказав это, она снова уткнулась с сосредоточенным видом в какую-то старенькую книгу. Но, внезапно почувствовав прилив сил и новых желаний, я спросил её: «А позвольте поинтересоваться, девушка, что вы читаете? Меня Борис зовут и можно узнать ваше имя?» Явно кокетничая, медсестра ответила мне: «Оля! А книжка про трёх мушкетёров, но несите же вашего живого!» Отдавать приказание не было нужды, т. к. солдаты, уже притащив ещё живого казаха, довольно небрежно бросили его на каталку и потопали к выходу. Жалко было её отрывать от чтения, но я попросил: «А где находится ваше мрачное заведение?» Медсестра Оля ещё раз оторвалась от книжки и слегка раздражённо, но вежливо сказала: «Морг находится на бугорке и… сейчас санитары придут за вашим раненым, они только что кого-то понесли». Последнюю фразу она договаривала уже снова поглощённая чтением.
Здание морга больше походило на выкрашенную белой известью украинскую хату. Открыв дверь морга, я неуверенно шагнул вовнутрь здания и попал в довольно длинный коридор, освещённый тусклым светом аварийного освещения. Стены морга изнутри были выкрашены свинцовой краской, что напоминало штабное помещение, где слева и справа были двери кабинетов. Открыв первую попавшуюся тяжёлую дверь, я снова удивился: помещение размером в девять метров квадратных было буквально всё завалено трупами. Умершие граждане лежали в разных позах, зачастую в позах тех самых, в каких их смерть застала, и нередко эти тела лежали прямо друг на друге. Одетые и голые, в крови и совершенно обескровлено синюшные, молодые и старые тела… все лежали до единой кучи, и мне подумалось: «А что так много мёртвых людей?» Это была единственная мысль, что как бы нехотя скользнула в моё сознание. А потом подумалось ещё: «А куда я своих-то положу?» В это самое время, когда я стоял посреди комнаты, заваленной под завязку всякими трупами, о чём-то глубоко размышляя, тяжёлая входная дверь, обитая изнутри алюминиевыми пластинами, медленно открылась, и в дверном проёме появилась испуганная физиономия зека с вытаращенными глазами. Бедняга-солдат с дрожащей нижней челюстью, как в фильмах ужасов, запинаясь, смог сказать: «Т-това-р-рищ лейтена-а-нт, а м-мы в-вас поте-ряли!» В Стране Советов шла широким фронтом борьба с пьянством, а под ногами у меня, словно как после битвы на Куликовом поле, лежали вповалку её жертвы. А я, не обращая внимания на перепуганного солдата, задал вслух вопрос: «А вот куда мы наших мёртвых положим?» В этот момент на меня смотрел одним глазом труп худощавого гражданина лет сорока, что оказался прямо у моих заляпанных грязью сапог. Поверх этого худосочного тела лежал руками нараспашку труп огромной женщины с красным лицом. Живот этот дамочки весом в полтора центнера был раздут до безобразия, и на всю её левую руку, вплоть до локтя, красовалась кривая наколка: «Мотя». Тогда как у худосочного трупа на пальцах правой руки, застывшей в судорожном движении, было наколото слово «Вася». И стоя над трупами, видимо от стресса, я произнёс с пафосом выражение как в кино: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте!» Но тут же придя в себя и не дожидаясь, когда побледневший зек рухнет в обморок, я распорядился: «Вот этих двоих «влюблённых» надо отодвинуть, и их места мы наших положим!» В ответ раздался настоящий вопль испуганного солдата: «Не-е-ет!» Видимо у него стали сдавать нервишки, но спохватившись и пытаясь восстановить хладнокровие, он предложил: «А м-может, м-мы их в ко-ридоре бросим?» В свою очередь я попытался урезонить его: «Это будет как-то неприлично. Завтра люди придут, а в коридоре скелет валяется», — но не успел я закончить свой ответ, как солдаты, бросив брезентовые носилки с трупами в коридоре, выскочили из морга прочь. Мне подумалось: «Не буду же я сам трупы ворочать?» Да! Смерть в Стране Советов выглядела совсем некрасивой! Так закончился первый день моей службы в войсках. Часы показывали полночь, но впереди была ещё ночь с её массой странных сюрпризов. Пока усталые зеки с заспанными глазами, открыв все двери, пытались избавиться от трупного запаха, я, не желая скоро встретить бешеного комбата, бегающего туда-сюда по кабинету и сотрясающего своим зычным голосом бетонные стены и барабанные перепонки своим подчинённым, отправился в «приёмный покой». Ведь куда приятнее было пообщаться с санитаркой Олей, ибо такие пышки мне были по душе! К этому моменту она перестала читать книжку и решила о чём-то помечтать, а тут я, как д’Артаньян, захожу и если не в шляпе, то в форменной фуражке. На этот раз Оленька, более благосклонная ко мне, защебетала: «Не волнуйтесь…» Я сразу же ей представился: «Борис!» И она продолжила своё милой и ласкающее мой слух щебетание: «Да, да, не волнуйтесь, Боря, вашего живого мы поместили там, где надо, и им займётся дежурный врач». Превратившись в саму нежность и учтивость, я ей ответил: «А я и не волнуюсь, Оленька! Знаю, что наша медицина сделает всё от неё зависящее! Вы уж лучше скажите, как вы тут одна со всем этим справляетесь и не сильно ли устаёте?» Разговор завязывался легко, и Оля много о себе успела рассказать, когда всю малину нам испортил казах санинструктор со своим не по делу: «Товарищ лейтенант, я бумагу на Юлдашева от прокуратуры забыл положить!» На какое-то время позабыв о пережитых ещё недавно минутах огорчения, я нехотя протянул ему ключи со словами: «Сходи в морг и брось бумажку на труп!» В ответ вновь раздался настоящий вопль: «Н-е-ет!» — и он, отмахиваясь от меня, словно от какого-то призрака, впал в настоящую истерику, которую я видел в натуре впервые в своей жизни. Тогда я ему предложил передать ключи зеку, и казах, схватив ключи, побежал прочь. Через несколько минут он вернулся с ключами, и тем самым в очередной раз грубо перебив нашу целенаправленную беседу. Я даже на него прикрикнул: «В отряде пожрать мне толком не дали и тут поговорить не получается!» Оборвав себя на полуслове, я сжал зубы так, что они заскрипели, и даже захотелось вмазать санинструктору по его раскосой физиономии, но быстро взяв себя в руки, почти спокойно, обратился к Оленьке ласковым голоском: «Вы через два дня дежурите? Если позволите, то я вас навещу и без трупов…» Трудно сказать, положил ли зек бумажку от прокуратуры на труп или нет, но всё равно надо было возвращаться в часть, так и не успев толком поговорить с Оленькой.
На обратном пути нашу машину так сильно трясло, что всё в ней гремело. Обратно в часть мы ехали в гробовом молчании, шёл мерзкий дождь, и дворники на лобовом стекле мотались туда-сюда. Думать ни о чём не хотелось, а жутко хотелось лишь жрать и спать… жрать и спать… жрать и спать…
Вдруг кто-то резко ударил меня по щеке, или как будто это была звонкая пощёчина. Подняв голову, я увидел, что выше сопок, вдали, на расчищенном от чёрных туч небе сияли яркие звёзды, а внизу всеми своими огнями светилась наша казарма и здание штаба. Справа от неё горел ярким пламенем один из офицерских бараков. С трудом подняв тяжёлые веки, я увидел нечто, и мне подумалось: «Вот, кажется, и Бог пожаловал!» Как будто чьё-то лицо смотрело на меня, не выражая никаких эмоций… Видение внезапно исчезло, и, продрав слипшиеся веки, я увидел мирно спящего за баранкой солдата шофера и то, что мы неслись на всей скорости в пропасть… Крикнув: «Блин!» — или что-то в этом роде, я стал левой рукой выкручивать руль в сторону. От крика очнулся шофер и тоже стал судорожно крутить свою баранк… Машина чудом не перевернулась, ибо нам удалось вывернуть её за несколько метров от кромки пропасти, за которой начинался резкий спуск в нашу кровавую долину. Казалось, что в эти несколько секунд борьбы за жизнь могла легко уместиться целая вечность. И вот, мы все впятером остались живыми, и даже машина оказалась неразбитой.
Тем временем внизу в нашем отряде шла настоящая бойня, а мы смотрели сверху, как в зареве пожара мечутся фигурки людей. Это грандиозное зрелище напоминало некую сцену из библейского ада, и я невольно вообразил себя Нероном на фоне горящего Рима. Казахи с химического завода дружно атаковали одноэтажные бараки русского отряда комбата Вахреева. В окна казармы летели, словно копья, куски арматуры, но обороняющаяся сторона, забаррикадировав окна внутри помещения кроватными сетками, стала бросать куски стёкол в сторону нападавших, не ожидавших столь скорых ответных действий. Раздались жуткие вопли: это куски стёкол стали достигать своей цели. Неожиданно из окон и дверей казарм на казахов ринулась толпа русских зеков, и в скопище испуганных казахов полетели заточенные металлические обрубки и целый град заблаговременно заготовленных камней. Дежурный по части напрасно палил из своего ружья вверх, ибо никто не обращал внимания на его пукалку, а пальнуть по толпе он так и не решился. Вовсю уже полыхало общежитие для молодых офицеров, и к всеобщему шуму и гаму прибавился женский визг и детский плачь. Нападающие казахи стали отступать под ударами русских, и многие из них, ложась на землю, позволяли себя больно бить ногами. В это время подполковник Дерюшев стоял с лопатой у входа в казарму, в которой все окна были заделаны решётками по третий этаж, а офицеры были заняты спасением из объятого пламенем барака своих жён, детей и нехитрого имущества. В гордом одиночестве комбат Дерюшев стойко нёс оборону у входа в свою казарму, стоя, как часовой, со штыковой лопатой наперевес, но неожиданно он увидел своих казахов, что, благополучно спустившись на землю с четвёртого этажа по простыням, потянулись ручейком в бьющееся насмерть море людей. Как всегда уверенный в себе, бравый комбат бросился в толпу и даже попытался выловить своих непутёвых казахов, но наткнулся на старшину одной из русских рот отряда Вахреева. Этот русский старшина почему-то не любил комбата Дерюшева и под прикрытием темноты ударил его лопатой по голове… наотмашь. Комбат упал, сражённый на поле брани, и кто-то из казахов дал ногой по его, казалось, бездыханному телу. Бойня могла бы ещё продолжаться много времени, но тут подоспел комендантский взвод, и в толпу дерущихся медленно въехал грузовик по правую и левую сторону, от которого шли парни с черенками в руках. Эти ребята месили тех и этих зло, без разбора на своих и чужих. Не выдержав напора, толпа дрогнула и бросилась врассыпную. Утром комбаты, подсчитывая свои потери, констатировали, что, несмотря на высокую степень ожесточения ночного побоища, не было зафиксировано ни одного трупа. Да, побитых было очень много, но зато ни одного убитого, и даже в сгоревшем бараке никто из его жильцов не погиб. Утром на построении отряда Вахреева можно было увидеть странную сцену, когда перед лицом личного состава оба комбата Дерюшев и Вахреев ожесточённо избивали пинками того старшину, лежащего на асфальте, что посмел ночью ударить Дерюшего лопатой по башке, и ещё долго на всю долину «газов» раздавался зычный голос: "Дай я ему козлу ещё добавлю… он меня больнее ударил!"»
Квартирант, как будто заворожённо, выслушав рассказ Бориса и немного помолчав, выдавил из себя: «А я в автобате служил, но у нас такого беспредела не было!»
До свидания, друг Ништяков
Как в пословице: сколько бы верёвочке ни виться, но конец её обязательно будет — так и случилось с Ништяком. Как уже говорилось, тяга к дорогим вещам была заложена в его корнях, и он, ещё толком не умея водить машину, взял урок вождения у Бориса и, естественно, чуть было не убил себя и своего инструктора. Оказавшись за рулём старого фиата, оснащённого турбодизелем, он сходу попытался обогнать первый попавшийся на его пути грузовик в тот момент, когда точно такая же фура шла им на встречу. Их спас если не Бог, то мощный турбодизель. Позже в разговорах Ништяк часто любил рассказывать про этот случай, повторяя: «Борис всегда по мелочам нервничает, а тут только и сказал заветное слово: "Зашибись!"». На следующий день Ништяк подкатил к Борису со словами: «Эх, прокачу!» — сидя за штурвалом старенького «Порше», который был кем-то из русских угнан в далёкой от нас стране Германии. В тот же самый вечер он, не до конца оценив обстановку на дороге, врезался в задницу французскому автомобилю, притормозившему на красный свет светофора. За рулём шикарного «Ситроена» сидела пожилая дама, но Ништяк, вместо того чтобы вежливо попросить прощения, отругал старую женщину как только мог, или насколько ему позволял словарный запас слов из их не очень могучего, но всё же крепкого французского языка. Бабушка, обидевшись на Сашку, заявила на него куда следует. Полиция искала его четыре дня и столько же ночей, забыв про еду и сон! Жандармы нашли его старенький «Порше», который был припаркован возле виллы, где квартировал сутенёр Комаров, и сразу выставили около него засаду. В результате наблюдения за хатой на главаря банды Комарова и на его подручного Ништяка, и на их девочек был собран серьёзный компромат, подтверждающий с лихвой заявление проститутки Анжелы. Таким образом, в двух соседних камерах местной тюрьмы почти одновременно поселились сразу четыре человека, каждый из которых в своё время имел дело с роковой женщиной по имени Инесска. Во время следствия вскрылось, что Ништяк избил рукояткой своего мачете по голове одного транссексуала, посмевшего занять на Английской набережной то самое место, которое позволяло Инесске зарабатывать им всем на скромную жизнь. Зря Комаров заявил, что Ништяк был с ним заодно в сутенёрском деле, т. к. на того и так уголовных дел скопилось на несколько сроков.
Как я уже говаривал, Бог любил своего блудного сына, и то, что он пристроил к Борису своего тамбовского товарища, сыграло в его пользу. Вначале Инесска, а потом и Саша Зек попросили его занять денег на хорошего адвоката для Саньки, и Борис им в этом благом деле не отказал, а зря! Суд, учтя боевое прошлого Ништяка, дал ему за все его деяния всего один год тюремного заключения вместо трёх лет, на которых настаивал судебный обвинитель. На этом же судебном заседании в своём последнем слове бывший легионер Комаров сказал своему судье, пожилой и степенной женщине: «А вас, мадам, когда я выйду на свободу, в первую ночь возьму сзади в насильственной форме!» — далее он продолжал говорить и другие нехорошие слова в адрес своего судебного обвинителя, тоже женщины, упомянув её «старое и ветхое тело», но его не стали дослушивать и вывели насильно из зала заседания.
В одном из архивов местной газеты я наткнулся на старенькую заметку, судя по всему, про бывшего легионера Ништякова: «Проституция, торговля оружием и роскошными автомобилями, грабежи, урегулирование счетов — так подземный мир из бывших коммунистических стран, связанный с местными гангстерами, орудует на Лазурном берегу. Тамбов и Одессу они называют отцом и матерью их Преступного Мира, и такую репутацию не будут отрицать французский магистрат и полиция, которые с трудом борются с преступниками, въезжающими к нам из стран бывшего советского блока. Преступления и отмывание денег «новыми царями» и «белыми рабами» очень хорошо организованы. Кражи, грабежи, нападения, торговля оружием и роскошными автомобилями являются результатом деятельности неконтролируемых банд, у которых один общий подчерк в виде экстремального насилия с неоправданной жестокостью. Наглядным примером может служить операция под названием «Ветер с Востока», где, как в лучших черных фильмах Голливуда, всё начинается с идиллической сцены, в которой мы видим красивую женщину в прощальных лучах заката на Английской набережной. Однако её интересуют не золотые блики, которые волнуются на волнах Средиземного моря, а молодые женщины в шортах, на высоких каблуках и в нарядном лифе, которые раздражают автомобилистов на тротуарах Английской набережной. Инесса, в прошлом проститутка, сегодня контролирует стаи проституток и банду сутенеров, в одну из которых входит ее друг Саша. (Прозвище, используемое этим бывшим капралом Иностранного легиона, родившимся в Тамбове). Эта иерархической сеть была создана их начальником Тони, итальянцем, получившим французское гражданство. Он и руководил сбором денежных средств от проституции в Ницце, что было очень прибыльным делом, и в период с ноября 1998 года по ноябрь 1999 года только Саша собрал для него 220 000 евро. Ось Ницца — Тамбов появляется еще в двух эпизодах, которые были услышаны в суде города Ницца. Приговоренных к панели девочек избивали, угрожали отрезать им пальцы, насиловали их и требовали приносить ежедневный доход от 300 до 400 евро.
Из заявления общественного обвинителя: «Две женщины, ответственные за централизацию рецептов и передачу денег в Париж, помогли этим русским из банды на допросах, никого не выдав». Саша тоже не сломался и до конца отрицал, что являлся автором определенных денежных мандатов в направлении Тамбова, неизбежного центра проституции, чей поток в Восточном направлении с Запада, по данным Интерпола, составил 1,5 миллиарда евро. Почти 300 000 молодых женщин попали под действие этой страшной мафии восточноевропейских стран. Денежные переводы осуществлялись, наличными, через американскую компанию «WESTERN UNION», офисы которой часто проводятся через нашу почту «La Poste». Этот трюк может гарантировать в любое время и в любой точке планеты перевод суммы анонимно, и только подтверждение получателя проверяется надлежащим образом. Другими словами, выбор этой системы сохраняет анонимность сутенеров, присутствующих на французской территории и, прежде всего, укрывает их от судебного преследования. Саша, после захвата его на вилле в Ницце, признал свою роль в изготовлении на принтере свидетельств о рождении и других фальшивых документов, которыми девочки, лишенные своего реального паспорта, пользовались на Английской набережной. Защищенный известным адвокатом Франком Де Витой, бывший легионер был освобожден после нескольких месяцев содержания под стражей. Следствие показало, что он был в контакте с Тони, главой сети, и с подлинным спонсором украинской мафии Леонидом Комаровым, из Одессы. Комаров занимался отмыванием денег и подкупом чиновников на самом высоком уровне и прежде чем был лишён вида на жительство, и его бизнес был закрыт в Монако. Также он был близок к знаменитой банде Морского Бриза.
PS Nice: Сейчас местные лорды преступления покинули рынок проституции со своими коллегами из Востока Европы, тогда как в Ницце всё ещё бродят по ночам на тротуарах Английской набережной от 450 до 500 проституток. Несколько уголовных дел показывают, что некоторые из этих сутенеров больше не удовлетворены своей долей доходов от девушек «радости», и многие примеры показывают, что сутенерство больше не является их единственной деятельностью. Они теперь присутствуют во всех секторах бандитизма: в продаже оружия, кражах, урегулировании счетов, торговле роскошными автомобилями. Последняя активность русской мафии на высоком уровне была замечена в октябре 2002 года неподалёку от Монако (Приморские Альпы) полицией Ниццы, где были восстановлены следы тридцати роскошных лимузинов, украденных во Франции и Испании, что были переправлены через Салоники (греческий порт Эгейского моря), где и были «отмыты» для продажи в эмиратах Персидского залива.

Житейские проблемы с квартирантом
В народе говорится: не было печали, так черти накачали, и его маленький домик во Дворе чудес (La Cour des Miracles) позволил этому обычному двору реально соответствовать своему названию, ибо к русскому квартиранту стали стекаться на огонёк все тёмные силы русской эмиграции, и он стал пользоваться популярностью среди заезжих воров, сутенёров и прочей нечисти. Французская буржуазия, проживавшая в своих шикарных квартирах, окна которых выходили на этот двор, смогла воочию опуститься вглубь тех веков, когда Дворами чудес называли особые районы Парижа. Именно в этих «чудесных дворах», как по волшебству или, по-нашему, щучьему велению, исчезали особо странные и зачастую опасные граждане, живущие по своим законам и от того категорически отвергающие общественный уклад жизни тех неспокойных времён. В какой-то мере общение с этими необычными людьми развлекало Бориса, ибо эти бродяги относились к нему с подчёркнутым уважением, зная, что он всегда может прикрыть эту лавочку. Что касается Саши Зека, то он, смешно корча физиономию, обращаясь к Борису, любил поговаривать: «Что тянет тебя в наше болото! Да будь я на твоём месте, то я бы с такими отбросами, как мы, никогда бы не стал общаться!» На что Борис, не желая его обижать, только один раз резко ответил: «Видимо поэтому тебе никогда не быть на моём месте!» Неожиданно для самого себя он стал предсказывать будущее этих людей, что вызвало волну волнения в рядах разбойного люда. Одним из завсегдатаев этих вечеринок был щуплый на вид паренёк небольшого росточка, но с пышной кучерявой шевелюрой по фамилии Шалопаев. Как-то раз за бутылкой вина наш «ясновидящий», посмотрев на него, посоветовал своему квартиранту больше никогда не оставлять на ночь и вообще не пускать этого Шалопаева в дом. Что можно было такого плохого узреть в этом тщедушном создании, к тому же увлекающимся философией Шопенгауэра, мало кому было понятно, да и сам Борис не мог самому себе объяснить такую антипатию к незнакомому человеку. На следующий день Борис встретил в городе своего взволнованного квартиранта, который возмущённо поведал ему, что этот редиска Юрка Шалопаев ночью, не дойдя до туалета, описал его с ног до головы. Саша Зек так искренне и забавно ругался, что невольно довёл Бориса до истерического смеха. Ровно через неделю после этой страстной ночи, будучи в гостях в семье казачка Пети, сына белоэмигрантов первой волны, Юрка Шалопаев, слегка приняв на грудь лишнего, заколол на смерть отвёрткой всех своих троих собутыльников, в том числе и москвичку Риту, и подался в бега. Почти сразу его поймали в Италии, и выяснилось, что в свою бытность на Украине этот философ Шалопаев порезал там по пьянее целую семью таких собутыльников, и поэтому итальянцы решили его выдать на Украину, а не во Францию, где условия содержания в тюрьме для такого гада можно было считать курортными местами. Убийца Шалопаев не смог морально вынести такой ужасной перспективы для своего бытия и вскоре наложил на себя руки, повесившись в тюремной камере. Посетители Двора чудес были потрясены до глубины своих подлых душ ужасом, случившимся с белоэмигрантом Петюней, с москвичкой Ритой и ещё с одной русской, с которой, к счастью, Борис не успел познакомиться. Воровской люд бурно обсуждал это ужасное событие, ведь на месте Петюни и Ритюльки мог оказаться любой из них! Во дворе отчётливо слышались вопли Сашки Индейца: «Шалапай ко мне той ночью домой прибежал и орал на весь подъезд, что всех порешил, но я ему не открыл, а наутро увидел, что вся моя дверь кровью измазана!» Когда Борис совершенно спокойно, как ни в чём не бывало, зашёл вовнутрь к себе домой, воровское сообщество погрузилось в кромешную тишину, и все как один, словно по команде, уставились на него каким-то зловещим взглядом. Невольно вспомнился анекдот про мужика, пилившего под самим собой сук, на котором он сам и сидел, а проходящий мимо него дед предупредил его о грядущем падении с дерева. Но мужик не послушал старца и продолжил пилить, а упав на землю, воскликнул: «Колдун сглазил!» Так и в этом случае все дружно решили, что именно Борис и есть тот самый колдун, а кто-то из присутствующих шёпотом сказал: «Он и Колю Корчагина в Марселе сглазил!»
Борис, присмотревшись, едва смог разглядеть в потёмках русского негра Ваню, который когда-то прослужил все пять лет в оркестре 1-го штабного полка Иностранного легиона. В своём детстве Ваня, будучи очень чёрным негритёнком, долго блуждал по детским домам заснежено белой России, где его сильно обижали, пока его не усыновила и не воспитала русская семья московских музыкантов. Поэтому он мог так хорошо и вдохновенно петь на чисто русском языке песни типа «Степь да степь кругом…», но при этом он всё равно оставался негром. По выходу на гражданку он осел в Марселе и мутил какие-то дела с уличным музыкантом Андрюшкой по кличке Бесик. Борис иногда заезжал в Марсель в гости к своему другу по легиону, которого звали Коля Корчагин, и видя у него в гостях Андрюшку Бесика, сказал: «Коля, Коля, Николай, ты с чертями не гуляй и вообще тебе отсюда бежать надо!» Неожиданно под Пасху 1998 года Коля стал часто посещать местную православную церковь, где негр Ваня и Андрюша Бесик «играли первую скрипку и виолончель». Борис от нечего делать пошёл на ночную молитву вместе с Колей, чтобы, после того как «Иисус в очередной раз воскреснет», покушать среди русских эмигрантов и послушать их хоровое пение. При входе в церковь, разместившуюся в каком-то заброшенном гараже, на него буквально набросил Ваня Негр и Андрюшка Бесик, принуждая его упасть на колени перед «гробом Господним» и во всём покаяться. Пришлось ему этих чертей отшвырнуть от себя, благо, что батюшка-поп оказался приятным старичком и быстро утихомирил своих юродивых псов, которые театрально снова пали на колени и продолжили разбивать себе лбы, едва успевая осенять себя на взлётах широким крестным знамением. Год спустя Андрюшка Бесик и Негр Ваня попали в автомобильную аварию, но вылезли из неё, словно гуси, сухими из воды, тогда как добрейшей души человек Коля Корчагин, сидевший на задних сидениях, был смертельно ранен в голову и вскоре умер в одном из марсельских госпиталей. Борис принёс с собой по привычке несколько бутылок вина и, предложив помянуть невинно убиенных Петюню и Ритюлю, разлил всем по стаканам. Все молча выпили и помянули, а потом Ваня Негр продолжил гнать свою политику, пересказав всей честной компании историю, которую, возможно, он когда-то услышал от Коли Корчагина, про то, как Борис поссорился на одном шабаше с личной колдуньей президента Франции Жака Ширака. Конечно, Ваня Негр многое присочинил, и удивительным было то, что у него в момент рассказа не отрос длинный нос, но Борис не стал перебивать этого талантливого рассказчика.
На самом деле всё было намного банальнее и даже совсем неинтересным, но справедливости ради я буду вынужден рассказать всё по существу дела. Городишко под Авиньоном, где Борис провёл долгие годы своей жизни до приезда в Ниццу, славился не только своим шикарным вином, но ещё и тем, что являлся неформальной столицей колдовского мира. Именно там стартовала самоубийственная известная секта «Орден Храма Солнца» с её гуру-дирижёром 53-летним Мишелем Табачник, учеником знаменитого французского композитора Пьера Булеза. Отец его подруги Альды тоже был известным колдуном в округе, имевшим многовековую родословную, и, видимо, благодаря его связям Борис оказался на балу у самой знаменитой колдуньи по имени Роза. За этой Розой всегда ходила длинным шлейфом очень дурная репутация, и именно ей приписывали наиболее скандальные проклятия, наложенные ею на семейство миллионеров Валериан, но главной её изюминкой было то, что она была главной консультанткой тогдашнего президента Франции Жака Ширака, как, впрочем, и многих других партийных деятелей. Если верить Альде, то один из подопечных Свахи Дьявола по имени Пьер Береговуа наложил на себя руки в Булонском лесу. К тому же она на все сто соответствовала сказочному образу французской Бабы-Яги, и даже знаменитая бородавка на её огромном подбородке была точно там, где и положено ей было быть. Вокруг неё суетились кучи её адептов, съехавшихся со всего тёмного света на празднества дня солнцестояния, что празднуется в ночь на 22 июня.
В общем, Борису было забавно наблюдать за всем этим костюмированным шоу бала Сатаны, но незаметно для себя со скуки он принял на грудь слишком много доброго вина. Судя по всему, все приезжие чего-то с нетерпение ожидали, и в какой-то момент раздался телефонный звонок, и из специально установленной магнитофонной колонки раздался до боли знакомый голос Жака. Толстуха Альда, несильно ткнув в бок уже почти засыпающего Бориса, многозначительно сказала: «Сейчас наша верховная жрица Роза будет разговаривать с самим Жаком Шираком». Роза и Жак обсудили в непринуждённой форме между собой, как старые закадычные друзья, какие-то вопросы двухсторонних отношений, до которых Борис в силу его состояния было явно до лампочки. Как только Жак замолк, колдунья неожиданно несколько раз подряд заявила во всеуслышание загробным голосом: «Руцкофф, не делай плохо нашей Альде!» Все присутствующие, как по команде, повернулись в сторону Бориса, и когда до него дошло наконец, как до жирафа, что этот камень был в его огород, то, не найдя ничего умного, он заплетающимся языком молвил: «Если ты такая мощная ведьма, то почто все эти шесть лет молчала, пока я с Альдой жил?» Такая наглость не на шутку взбесила известную колдунью, и, явно униженная в глазах своих адептов, она буквально излила ведро словесного поноса на голову своего обидчика и, должно быть, круто прокляла во веки веков. Вот, казалось бы, и вся эта банальная история. Что касаемо Андрюшки Бесика, то за несколько дней до той Пасхи он, устав поститься, закупил целый пуд свинины, но сломался его холодильник, и она вся протухла…
В свою очередь Борис сказал Ване Негру: «Вы с Бесиком Колю Корчагина из-за его квартиры завалили, а теперь стрелки переводишь на меня. Иди-ка ты, Ваня, из моего дома, да подальше… грехи свои замаливать!» И, видимо, попал в точку, ибо, услышав такое обвинение, этот негр так побледнел, что на какое-то время стал бледнее самого Майкла Джексона. Помимо Вани Негра и Саши Индейца (как две капли воды похожего на певца Боба Марли), на этих импровизированных поминках присутствовал дезертир из легиона по кличке Штопор и бывший детдомовец по прозвищу Андрюшка Белорус, что промышлял в Ницце грабежом автомобилей и извозом русских проституток. Андрюшка Белорус, встряв за Ваню Негра, наехал на хозяина дома с претензиями, но Борис, выслушав его внимательно, спокойно ответил молокососу: «Андрюшка, ты злой ребёнок, и как бы тебе это всё боком не вышло!» Ровно через год с хвостиком, после этих поминок, с Андрюшкой Белорусом случилась страшная история, но про это чуть позже, ибо, как говорится, каждому фрукту свой сезон. Вернёмся на поминки невинно убиенных Ритюли и Петюни, где Борис, видимо за живое задетый словами Негра Вани и необоснованными претензиями со стороны, тогда ещё живого, Андрюшки Белоруса, произнёс страстную речь. Как-то странно посмотрев на бандитов, собравшихся под крышей его дома, он сказал: «Нам всем судьба дала второй шанс жить здесь, в хорошем месте на берегу моря, а вы тут такой на хрен колхоз себе устроили или скорее целое болото!» Квартирант Зек неожиданно вставил в разговор свою копеечку: «А тебя же в наше болото всё равно тянет!», а Штопор в свою очередь добавил: «А ты, Львов, вообще дурак! Потому что нам позволяешь здесь у себя торчать! И вообще, твой самый главный недостаток в том, что ты до сих пор веришь в человеческую порядочность, а её давно уж нет…» Борис, немного удивившись сказанному в его адрес и посмотрев внимательно на Штопора, зло проворчал: «А ты, Штопор, просто гений, так как тебя за банковские чеки давно должны были взять, а ты всё ещё тут сидишь и вино моё кушаешь!» Через несколько дней полиция взяла Штопора и не за липовые чеки, а за то, что он, на угнанной машине сбив мальчишку-велосипедиста, бросился так быстро наутёк, что, пробив барьер, плюхнулся с Английской набережной прямо в море и чуть было не утонул в нём вместе со своей машиной. За это всё про всё ему дали по совокупности всего лишь два года тюрьмы. После случая со Штопором русские как-то стали побаиваться говорить открыто Борису то, что они про него думают. Где-то полтора года спустя квартирант Зек в одном из своих очередных откровений признался Борису: «Ты, как горящая комета, попал в наше болото, и сегодня в Ницце никого кроме меня больше и не осталось!» На что Борис ему ответил прямо: «Это, Санёк, всё потому, что, пока ты дом мой ремонтировал, они, как шакалы, по улицам рыскали в поиске добычи и неприятностей. Уж лучше тебе у меня на химии поработать, чем топтать дорогу по этапу до Магадана». В последующем Зек стал брать контракты у русских богачей на строительные работы и постепенно стал уважаемым человеком, а ведь могло бы быть совершенно иначе…

Юлькина цыганская семейка

В конце 1999 года, когда весь мир ожидал начала очередного конца света, сестрёнка Леночка привезла из Москвы в Римини на семинар по обмену опытом огромную бригаду торговцев недвижимостью от ведущих холдингов страны и по такому случаю пригласила своего братца и его подружку Юлю вместе с ними посетить Венецию и Рим. Как говорится, было бы предложено, и, быстро собравшись, молодая пара помчалась на крыльях любви в Венецию, за которой издавна водилась слава Города всех влюблённых! Не знаю, как там у Юльки, но для Бориса несколько месяцев, проведённых со своей спутницей, были не просто медовыми — чувствовал он себя как сыр в масле, и жизнь казалась ему в шоколаде. Известно, что для человека, страдающего чувством влюблённости, оно сродни гипнотическому сну, в котором он видит в своём партнёре только всё самое хорошее и совершенно не замечает всего остального. Спросите любого натуралиста про вампиров, и он вам расскажет с охотой про то, что любая кровососущая тварь, от мошки до мыши летучей, прежде чем испить свежей крови, впрыскивает своей жертве некую дозу анестезии. В общем, Борис был явно не первым и далеко не последним субъектом, которого взяла в разработку эта очень необычная цыганская семейка, в которой Юльке отводилась роль наркоза или ещё какого-то дурманящего зелья, и впереди его ждала с нетерпением их операция под кодовым названием «У».
От французской Ниццы до итальянского Римини была дальняя дорога, и, чтобы её хоть как-то укоротить, Юлька впервые поведала своему кавалеру о своём нелёгком житье на чужбине и даже слегка заикнулась о своей семье, что оказалась не где-то в заснеженной России, а блуждающей тут, неподалёку от них в Ницце. Десять лет тому назад, т. е. весной 1989 года, сошлась на небосклоне её звезда с не менее яркой звездой французского врача по имени Генри, который, попав, как муха, на клейкую бумагу, свесил лапки и отдался на милость победительнице. Благо, что у него было довольно неплохое наследство, и их беззаботное существование продлилось чуть больше года. В общем, всё случилось как в одном бородатом анекдоте. Девушка сообщает своей подруге, что всего за один год сделала из своего мужа настоящего миллионера и, услышав в ответ слова восхищения, тут же скромно пояснила: «Дело в том, что до нашей женитьбы он был… миллиардером!» А потом у них закрутилось-завертелось и поехало куда-то в другую сторону, да и прямо под откос. Приблизительно в то самое время, когда Борис ковылял на своих двоих по Европе, мимо него проскочила, обдав его с ног до головы смогом и пылью, некая историческая редкость марки «Ситроен»! За рулём этой иномарки, которую ровно тридцать лет до этого события президент Франции Франсуа де Голль лично подарил нашему генсеку Никите Хрущёву, сидел Юлькин старенький папка 1918 года рождения по имени Герка, а рядом сидела её мамка 1946 года рождения по имени Динка, и на задних сиденьях восседал ровесник Олимпиады в Москве братишка Тодик. Видя, что их дочь – сестра и вообще козырная дама червей, уже не может сама справиться с каким-то там валетом французским, её семья, опора и надежда, как бы в отместку за «Москву, спаленную пожаром» ринулась на помощь к ней во Францию. Папка Герка (иначе его никто из членов семьи и не называл) был непростым человеком, отработавшим полувековой стаж на адвокатском поприще в Москве. Если верить его рассказам, то по молодости своей он успел поработать посыльным у младшей сестры Ленина по имени Маняша, водителем у пролетарского писателя Максима Горького, а когда подрос, то посмел увести из-под носа любовницу у самого Василия Сталина, и его родным дядькой по матери был изобретатель телевизора по фамилии Заварыкин. Почти четверть века Герка крутился на «Мосфильме», где на общественных началах отвечал за развитие любительского кино, и только у него в Москве был в личном пользовании настоящий автомобиль последней модели марки «Фольксваген», и это вам не какой-то там «Жук». Благодаря своему шикарному автомобилю и своей красавице-жене Динке, он участвовал в куче массовок на «Мосфильме», где требовались зарубежные персонажи. Более того, Герка непрестанно называл себя русским человеком, как будто хотел кому-то это доказать, но по фотографиям его легко можно было спутать с самим Альбертом Эйнштейном! Часто по вечерам в его однокомнатной квартирке на улице Черкизовской можно было встретить известно актёра Ролана Быкова с женой или без неё, и это при том, что за всю свою долгую жизнь Герка не выпил и капли спиртного. В одном из его многочисленных рассказов проскользнула история про то, что сам министр государственной безопасности товарищ Абакумов пытался при помощи своего пистолета заставить выпить его, великого трезвенника, стопку водки — можно сделать вывод, что Герка это тот ещё фрукт! Мамка Динка, а порою в обиходе и просто Дина, появилась на свет благодаря её дедушке еврею, работавшему во времена великого сталинского террора в качестве верховного палача белорусского народа, который спрятал где-то в подвале юную графиню Суханову и, пользуясь своим служебным положением, принудил её к соитию. В молодости своей Дина была девой редчайшей красоты и поэтому какое-то длительное время проработала в качестве любимой натурщицы у подающего тогда надежды художника Глазунова. Поэтому до конца своей жизни ревнивец Герка называл Юльку не иначе как «лучшим творением кисти и карандаша этого мастера». Что касаемо его единственного отпрыска Тодика, то на тот момент по молодости своей тот успел прославиться лишь тем, что перед самым отъездом «святого семейства» в эмиграцию выкрал у своих родителей все их накопления в виде пятнадцати тысяч рублей и тупо отрицал свою вину. И когда каскадёр из «Мосфильма» по имени Юрка, тот самый, что должен был погибнуть вместо артиста Урбанского на съёмках известного кинофильма, взял этого юного злодея за грудки, то Герка горько заплакал и, взмолившись, запретил ему бить его единственно сыночка, а зря!
Про себя Юлька поведала много чего интересного из своей московской жизни, и Борису оставалось лишь позавидовать ей белой завистью, т. к. на семнадцатом году жизни её папка Герка, будучи также на общественных началах председателем квартирного кооператива, умудрился отжать у евреев, сбежавших в Израиль, целую трёхкомнатную квартиру этажом выше. Так, не достигнув совершеннолетия, Юлька, выйдя фиктивно замуж, осталась одна в родной однокомнатной квартире. Часто у неё гостил любовник её подружки кучерявый Андрюшка Миняев, активно работавший в ту пору известным телеведущим на телестудии в «Останкино». Она также делила свою жилплощадь с молодым певцом Пинкиным, приехавшим покорять столицу из Пензы и потому временно работавшим в качестве дворника в их дворе. Она очень любила своего соседа этажом выше, дядю Володю по фамилии Жириновский, и поэтому она тоже, как и он, имея «папу юриста», одной из первых вступила в ряды его нацисткой партии. Люди говорят: деньги к деньгам, а счастье счастливым, и Юлька, классно погуляв в юности, успела в 24 года удачно выйти замуж за богатенького Буратино из Франции. Незадолго до их свадьбы избранник её сердца Генри получил наследство от своего безвременно скончавшегося папы Карло в виде нескольких солидных недвижимостей и крупного счёта в сберкассе. Выезжая за рубеж на ПМЖ, великая грешница Юлька, остро ощущая на себе всю полноту ответственности за первородный грех Адама и Евы и за прочие грехи, что она уже совершила за годы своей бесшабашной юности, решила вывезти с собой три старинные иконы. Они достались ей от любимой бабушки по отцу Герке — настоящей русской женщины из Мурома. Там, далеко «за бугром», она очень хотела, чтобы всегда было под рукой то, чему можно было бы исповедоваться, ибо эти дубовые доски за последние пару сотен лет своего существования и не такое уже видели и стерпели. Девушка она была легкомысленная и крайне безответственная, что и спасло её на таможенном контроле, когда серьёзная дама в военной форме при досмотре её ручной клади достала из сумки, где на дне лежали иконы, резиновый фаллос больших размеров — свадебный подарок её мужа Генри. Бедная гражданка Страны Советов, где «вообще и никогда не было секса», довольно долго тряся в воздухе этой странной вещью, пыталась получить от Юльки всю исчерпывающую информацию насчёт применения этого подозрительного предмета, и при этом она совершенно не понимала причину истерического смеха от теснившихся вокруг них людей. Со стороны она стала походить чем-то на дирижёра большого симфонического оркестра или регулировщицу, ибо каждый взмах этой резиновой дубинки, словно магической палочкой, вызывал у людей всевозможные звуковые перепады: от пиано (тихого хихиканья) до форте (трубного громыхания). Воистину, до неё доходило как до жирафа, но в какой-то момент она вдруг вспомнила, что когда-то и где-то она видела нечто подобное, что болталось без дела между ног её приятеля. Поэтому она, резко окрасившись в лице до яркого пурпура, так и не решилась дальше рыться в ручной клади этой уж больно продвинутой по жизни москвички. Конечно, любой благовоспитанный товарищ, придерживающийся истины «руссо туристо облико морале», может посчитать этот подарок французского молодожёна более чем странным и будет совершенно прав! Но на самом деле у каждого человека есть своя правда; главное, чтобы она не вредила существованию других истин, и как говорят французы: «Лучше разговаривать о заднем месте, чем плохо о своих соседях!»
Генри и Юлька наконец-то встретились и слились, как две половинки в единое целое, ибо каждый нашёл в своём партнёре настоящую родственную душу. Да, им какое-то время было очень даже комфортно быть вместе в одной постели и, взявшись вместе за руки, болтаться по всему свету, посещая всевозможные семинары в защиту прав диких животных или бороться за вегетарианский образ жизни. Тем более что всё это им обходилось очень дорого, и уж лучше бы они питались мраморной говядиной и носили шубы из горностая, чем питаться брильянтовым овсом в пятизвёздочных отелях и носить на себе наимоднейшие вещи из банальной синтетики. Но как говорится, у богатых свои причуды, и вот теперь, когда этих презренных денег больше не стало, то на помощь Юльке из Москвы ринулась на всех парах её цыганская семейка. Причиной их скоростной езды по автострадам Европы на историческом авто, который Герка выкупил у Сергея, сына Никиты Сергеевича Хрущёва, была срочная необходимость захвата жилья в Биаррице, где всё ещё проживали Юля и Генри. Выполнению этих далеко идущих планов чуть было не помешало суровое обвинение в адрес семидесятитрёхлетнего Герки в попытке изнасилования, выдвинутое против него одной французской продавщицей из булочной. А дело было так: прямо после пересечения французской границы Герка-сладкоежка, увидев в витрине хлебной лавки пирожные, известные любому россиянину под именем безе, что при наличии артикля буквально значит «поцелуй», захотел попробовать его на вкус. Но не каждый знает, что во французском языке без соответствующего артикля, как в газировке без сиропа, это существительное внезапно превращается в самое страшное ругательство в виде глагола «заниматься сексом», и когда Герка со всей присущей ему прямолинейностью завил продавщице: «Я хочу… безе!» — то она, что-то там надумав, влепила старому наглецу звонкую пощёчину. Можно было понять Геркино раздражение, и он, взяв бедную француженку за грудки, стал произносить в резкой форме, как заклинание: «Я хочу безе!» Французы, прибежавшие на шум в хлебную лавку, истолковали его слова как: «Я хочу трахаться!» До полного выяснения всех обстоятельств старый Герка был взят под стражу и провёл пару суток в обезьяннике местного полицейского участка в ожидании из города Парижа важной для его судьбы лингвистической экспертизы. Я думаю, также, что не стоит нашему брату россиянину, будучи во Франции, называть их отвратительный салат маседуан русским оливье, ибо бог его знает, кем был на самом деле этот повар Оливье у себя на Родине, прежде чем сбежал в царскую Россию.
План цыганской семейки был предельно прост: вселиться в квартиру французского зятя, за дорого продать свою коллекционную машину, подаренную когда-то французским президентом нашему генсеку на аукционе, и жить на вырученные деньги долго и счастливо! С первым пунктом плана у них получилось легко, ибо, завидев приближение русских родственников, Генри крикнул: «Березина!» — и бросился бежать сломя голову. Не каждый француз знает, что конкретно означает русское слово «березина», но обязательно произносит его, когда его дела складываются плохо. В свою очередь Герка, покрутив свои усы а-ля Василий Чапаев, произнёс в спину убегающему зятю: «Этот шарамыга нас ещё долго помнить будет!» При этом Герка, употребляя слово «шарамыга», точно не знал историю его происхождения, произошедшего от французского обращения «Шер ами!», с которым изрядно потрёпанные наполеоновские солдаты обращались за помощью к русским крестьянам. Вдохновлённые своими первыми победами, Юлькины родственники решили отомстить врагу за их «Москву, спалённую пожаром», но явно не знали знаменитое выражение Наполеона: «У каждого человека в жизни бывает свой Аустерлиц и своё Ватерлоо», — а жаль! Если вы думаете, что только в России честных фраеров разводят как лохов, то я смею заверить вас в том, что и на Западе подобное может случиться с неопытными людьми. В один из погожих дней на аукционе их ловко кинули на машину, и они, расставшись с фамильной ценностью, тупо попали в разряд должников. С тех пор историю с машиной генерала Де Голля, как тему болезненную, всячески избегали в разговорах эти вечно озорные Юлькины родственники. Машину на французском аукционе продать по каким-то причинам не смогли, но забрать её в качестве погашения долга за уже предоставленные услуги получилось… легко. Вот вам и Франция во всей её красе!

Юлькина семейка в эмиграции

Потянулись долгие годы невесёлой жизни в эмиграции, которые можно сравнить с течением хронического заболевания, чередующиеся приступами обострения и облегчением течения болезни. Юлька то сходилась с Генри, то расходилась, а её семейка, влача жалкое существование, переезжала с одной ночлежки в другую. Братик Тодик взрослел, папка Герка дряхлел, и лишь мама Дина, над которой, казалось, и годы были не властны, хорошела и расцветала день ото дня. Напомню, что дело было в курортном местечке Биарриц, где всегда и очень легко можно добыть подержанную одежду самых серьёзных брендов, и Дина, словно на подиуме, каждый божий день долгими часами прогуливалась по цветущей набережной этого симпатичного городишка, украшая его своей прощальной красотой. Естественно, что у пятидесятилетней женщины находилось немало воздыхателей и почитателей её красоты и, можно сказать, аристократических манер. Всё это невероятно бесило ревнивца Герку, и Дина с ним просто развелась. Братик Тодик не пошёл никуда больше учиться и, довольствуясь двумя классами обучения в московской школе, промышлял угоном и перепродажей мопедов и мотоциклов, а то и просто взломом шикарных автомобилей, в которых всегда было чем поживиться. В этом нелёгком деле мама Дина стала верным другом и напарницей своему не по годам развитому сыночку, и на протяжении долгих лет этот адский тандем «Бонни и Клайд» наносил огромный ущерб и огорчения местным автолюбителям. И когда Тодик, как настоящий профи, умело вскрывал по ночам очередную иномарку, то старушка Дина неизменно стояла на шухере. Завидев приближающихся жандармов, она, словно знатная бандитка, вложив два пальца в рот, заправски свистнув, кричала: «Атас! Полундра!» — и тем самым всякий раз спасала своего сыночка от всяких там неприятностей. Старый папка Герка, не выдержав их бандитского произвола, вернулся к себе на Родину в Москву, но, несмотря на внезапно полученную абсолютную свободу, мать и сын весьма болезненно перенесли это предательство со стороны патриарха их святого семейства и с того дня стали называть его не иначе как Герка-предатель. Что касается Юльки, то она, наконец-то залетев от Генри, свалила в Париж, где нашла себе работу по дому у одного очень серьёзного издателя какого-то глянцевого журнала. К тому времени братик Тодик, достигнув своего совершеннолетия, приобрёл не самый плохой «мерседес» белого цвета, и в сопровождении шикарно одетой мамы Дины этот молодой красавец выглядел весьма импозантно. Юлька, будучи на сносях, стала остро нуждаться в поддержке своей родни, и те, не заставив себя долго ждать, нагрянули шумной компанией к ней на парижскую квартиру. На семейном совете было принято решение покинуть этот вечно хмурый Париж и перебраться как можно скорее в гостеприимную Ниццу, и как говорится, сказано — сделано.
По дороге в Ниццу, утром 22 июня 1996 года, под Тулоном на одном из обитаемых островов молодая роженица, войдя в прохладные воды Средиземного моря и слегка поохав ради приличия, без всякой помощи со стороны, под водой вытащила из своей утробы на свет божий младенца. Потом она, как ни в чём не бывало перекусив зубами ещё связывающую их пуповину, вышла, как Афродита из пены морской, на скалистый берег. Позже Борис с интересом несколько раз пересмотрел это событие, заснятое на видеоплёнку, которое сделал весьма умело её братик Тодик. Мама Дина тоже маячила в кадре, плещась неподалёку от своей дочки, всегда готовая прийти ей на помощь. Сцена родов в воде по принципу «Самообслуживание» реально удивила Бориса, и ему подумалось: «Плохо будет тому мужику, что встанет поперёк дороги у такой женщины на её жизненном пути». После удачных родов «святая троица» с младенцем женского пола на руках и в сопровождении чёрной египетской кошки Кати на белом «мерседесе» продолжила свой путь в сторону Ниццы, куда и въехала глубоко за полночь на последней капле бензина. Персонал элитной ночлежки для бездомных, расположенной на одной шикарной вилле, подаренной одной местной миллионершей обществу Красного Креста, был шокирован, увидев новых постояльцев, разодетых в самые навороченные бренды от-кутюр: «Ив Сен-Лоран», «Ля Круа» и «Шанель» с «Валентино». Последнее время эта цыганская семейка научилась бомбить металлические приёмники для приёма подержанной одежды в богатом Биаррице, чтобы сродни подмосковной Рублёвке, и добытая ими поношенная одежда, зачастую ни разу не ношенная, соответствовала самым изысканным вкусам. Настоятельница русской ночлежки старенькая княжна Трубецкая, быстро взяв себя в руки, приветствовала дорогих гостей шикарным экспромтом:

Тем, кто носит бренды «Прада»,
Здесь мы будем трижды рады!

Она, словно барышня из чеховского «Вишнёвого сада», обратилась лично к Дине: «Что же вы, душечка, заранее не предупредили нас о своём приезде, мы хотя бы хлеб с солью приготовили! Ну, пойдёмте скорее смотреть ваши опочивальни!» Вслед за ней последовала вся весёлая компания модно одетых бомжей. Зацепившись на новом месте, Юлька срочно бросилась в поиске будущего мужа к экрану Монителя (прообраз нынешнего интернета) и в этот же вечер получила приглашение на свидание от одного американского еврея. Тогда как мамам Дина уже на следующий день была принята на работу в качестве дамы сопровождения к одному старенькому главе корсиканской «Коза ностра» по имени Антуан (Антошка), проработавшему всю свою жизнь директором местного казино, и срочно поселилась в его шикарной квартире с видом на Английскую набережную. Она не зря прогуливалась по пляжу в граде Биарриц, и в жаркую погоду разодетая исключительно так, что казалось, что она на минуту вышла подышать свежим воздухом с банкета, организованного Романом Абрамовичем. Один из почитателей её талантов, в прошлом директор местной тюрьмы, подогнал ей кандидатуру знакомого мафиози, за которым когда-то он приглядывал, по долгу своей службы. Мафиози Антошка был очень старым и сильно больным, но шикарная и всегда улыбающаяся Дина мгновенно покорила его сердце. Чуть позже она очень долго переживала о том, что не успела с ним расписаться в мэрии, а пока и сынишке Тодику нашлась высокооплачиваемая работа в качестве шофера главного мафиози города Ниццы.
Американский еврей греческого происхождения по имени Дарио 1953 года рождения был, в общем-то, неплохим человеком, но в Юлькиной семье его окрестили примитивом. В последующем Борис, хорошо изучив повадки и рефлексы этого американца, невольно согласился со знаменитым юмористом Михаилом Задорновым, сказавшим во всеуслышание: «Американцы — тупые!», — но разглядывая многочисленные фотографии, на которых был запечатлён этот самый американский еврей Дарио совершенно счастливым в Юлькином обществе, Борис невольно ловил себя на мысли, что, по сути, и он оказался не намного умнее этого заносчивого янки. По уже наработанной схеме цыганская семейка не вмешивалась в процесс раскрутки очередного лоха и вообще вела себя как заправские врачи-дантисты, позволяя анестезии лучше подействовать на клиента, и когда он был доведён до нужной кондиции, являлись с ангельскими выражениями на своих приятных лицах. Так было с французом Генри, так же стало и с американцем Дарио, который, будучи без ума от счастья после пары ночей, проведённых с московской Шахерезадой, сходу удочерил её дочку и предоставил ей и её маме сносное жильё, которое снимал в глухой деревеньке неподалёку от города Канны. В процессе знакомства выяснилось, что он многодетный отец-одиночка, потому что, вступив в преступный сговор со своей старенькой мамой, давным-давно украл у своей пуэрториканской жены совместно сделанных с ней малолетних детей (мальчика и девочку) и, вывезя их во Францию, воспитал их по своему разумению. За это он был осужден заочно американским судом на большой срок тюремного заключения, но гуманная Франция не выдала его негуманным Штатам. Еврей Дарио очень любил во всём чисто немецкий порядок и сильно критиковал свою бывшую латиноамериканскую жену за тот хаос и беспорядок, который она внесла в его жизнь, и поэтому из самых лучших побуждений он вывез тайно своих детей во Францию. Теперь, когда они уже взрослые, он предоставил им самим решать, видеться ли им с их биологической матерью в США или нет. Естественно, что такая постановка вопроса насторожила крайне неорганизованную Юльку, для которой слово «порядок» было иностранным или давно вышедшим из употребления. Более того, ей, как истинной вегетарианке и ярой защитнице прав и свобод наших братьев меньших, было просто невыносимо слушать рассказы настоящего охотниками, коим являлся её новый сожитель. А ещё Дарио горячо любил свою старую маму и свою работу! Каждое божие утро он уезжал завтракать к своей мамуле и возвращался домой с работы поздно и очень уставшим человеком. Со слов Юльки: «На протяжении всей его трудовой недели, как мужик, в постели он явно был никаким, а его кроличье «динь-динь» по пятницам для меня, тридцатилетней женщины, было явно недостаточным. Подумать только! Всю неделю шабашка, а по субботам еврейский шаббат, т. е. сексом заниматься тоже нельзя, тогда как лопать бутерброд со свиным окороком во время проведения отделочных работ в синагоге можно. За такое святотатство не то что евреи, но и католики бы обвинили его в колдовском шабаше. В общем, за его вопиющее богохульство по приказу главного раввина Ниццы Дарио был изгнан с позором из синагоги, и контракт с ним расторгнут. Это нисколько его не опечалило, и он стал шабашить на вилле велосипедиста Амстронга, американского хитреца, который умудрился шесть раз подряд, будучи под кайфом, победить в знаменитых велогонках «Тур де Франс» и засветиться на допинге лишь десять лет спустя». Так, совершенно неожиданно для самой себя Юлька оказалась в западне и, глубоко прочувствовав своё тяжёлое состояние, стала готовиться к побегу из, казалось, безвыходной ситуации. В это самое время мама Дина и братец Тодик, взяв свою крутую волну, зажили на широкую ногу, ибо старому Антошке пришлась по вкусу тушёная картошка, щи, борщи и вкусные котлеты. Тогда как Герка-предатель, одичав от одиночества в Москве, стал посылать своей дочке послания: от ужасных проклятий до самых искренних раскаяний во всех своих грехах. Приняв покаяния своего блудного отца, Юлька решила выбить для него французскую пенсию. Вскоре Герка-предатель вернулся во Францию, и Дарио, вечно загруженный работой, был вынужден помочь своему тестю в решении жилищного вопроса. Так, у Юлькиной семейки наконец-то появилась в пригороде города Канны своя штаб-квартира, да ещё и с маленьким кусочком земли, огороженным весьма высоким забором. И вот когда у Юльки наконец-то появилось то место, куда она могла бы сбежать, у неё нарисовались непредвиденные обстоятельства, помешавшие ей совершить задуманное. Она оказалась снова в деликатном положении от человека, который на этот момент ей уже стал более чем неинтересным как в моральном, так и в материальном плане, но бежать брюхатой от очередного мужика было сложно. Она считала себя умной женщиной и любила приговаривать: «Я не настолько глупа, чтобы работать». В итоге ей пришлось упасть на дно до прояснения ситуации и на какое-то время тупо смириться со своим положением.

Еврейская заварушка

Следующие восемь месяцев вплоть до родов показались ей худшим временем в её жизни, ибо, оказавшись в глухой деревне, Юлька, лишённая всяких средства передвижения и денег, была обречена нянчить дочку Сашу и дожидаться рождения наследника. Но несмотря на все её попытки хоть как-то улучшить отношения с Дарио, тот стал ещё больше её игнорировать. Как-то в преддверии Нового года она приготовила шикарный ужин при свечах, но неизвестно почему её мужчина, зная, что настоящему еврею по субботам вообще ничего нельзя брать в руки, схватив свою сожительницу мёртвой хваткой за горло, стал её тупо душить, и при этом душегуб не выражал вообще никаких эмоций. Благо, что его жертва, не теряя самообладания, ударом бутылки шампанского по его лысой голове привёл его в чувства. В полицию ей сказали: «Вот когда вас, мадам, реально задушат, тогда и будем с этим разбираться». Юлька стала подозревать, что она нужна этому американцу только как суррогатная мать и не больше. Наконец-то наступил долгожданный момент, когда у Дарио должен был появиться на свет наследник. На семейном совете было решено рожать в маленьком надувном бассейне, так как будущий папаша был категорически против родов в открытом море. Его удалось уломать на роды в маленькой лохани прямо во дворе домика, где уже поселился старый Герка, и Юлька, идя на компромисс, дала своё согласие на обрезание ещё не родившегося сына. Дарио, будучи убеждённым атеистом, решил обрезать «кончик» своему наследнику в память о своём давно почившем отце и тем самым подтвердил миф о неиссякаемом еврейском оптимизме. Известно, что эти неунывающие оптимисты обрезают половые члены своим наследникам, ещё толком не зная, до каких размеров в дальнейшем те смогут отрасти.
Роды в детском бассейне проходили не так романтично, как когда-то в море. К тому же Дарио, заперев на ключ в домике своего тестя Герку и тёщу Дину, и годовалую Сашку, решился лично принять своего наследника. Помимо него при роженице остался лишь братик Тодик, который отвечал за подливание в бассейн горячей воды, так как дело было зимой, и температура воздуха на улице не превышала отметку десяти градусов тепла. Но как только Дарио увидел в воде появившуюся на свет голову младенца, то, полностью утратив чувство самообладания, вызвал полицию, скорую помощь и пожарников в придачу. Напрасно бедная роженица, не переставая тужиться, призывала его взять себя в руки и не делать глупости. Подлый муж так и не внял её молитвам, а зря!
До приезда полиции Юлька, самостоятельно разрешившись от бремени, подарила миру ещё одно прекрасное дитя. Неизвестно, что безумный Дарио наплёл им по телефону, но силы спецназа численностью до дюжины мордоворотов в тяжёлой экипировке вломились во двор, едва не убив слетевшей с петель увесистой калиткой роженицу с младенцем, всё ещё находившихся в надувном бассейне. В свою очередь эскулапы в белых халатах, вырвав силой у матери её ребёнка, надели на неё смирительную рубашку. Слава богу, что Юлькины родители оказались запертыми в доме, иначе быть бы лужам пролитой крови. Мать с малюткой увезли «куда следует» в сопровождении почти правительственного эскорта под вой мигающих сирен. По прибытии в госпиталь, несмотря на протесты роженицы, ей и младенцу вкололи кучу прививок на все случаи жизни, едва не убив обоих, имевших аллергию на вакцину.
В народе говорят: посеешь ветер — пожнёшь бурю, и вероломство заносчивого янки обернулось в последующем для него настоящей трагедией, но не станем забегать вперёд. Через несколько дней молодой матери, прибывавшей в наркотическом опьянении от всего, что ей регулярно вкалывали заботливые врачи, наконец-то показали её малыша, а ещё через недельку-другую даже позволили подержать его на руках. Постепенно войдя в доверие к медицинскому персоналу, Юлька умудрилась сбежать вместе с ребёнком с третьего этажа больницы по лестнице, что снаружи любезно поставил братик Тодик. Безумный Дарио ещё не подозревал о том, какие козни ему приготовила Судьба в виде этой миловидной и, казалось, совершено беззащитной женщины. А в тот день, как в известном французском фильме «Такси», на дороге в Канны была устроена настоящая гонка с преследованием: за белой иномаркой устремлялись в погоню сразу несколько полицейских-курочек, а в воздухе кружил жандармский вертолёт (французы любезно называют своих полицейских пуле, т. е. «курочки»). Надо отдать должное французским силам правопорядка, так как их план перехвата сработал идеально. Белый «мерседес», за рулём которого был великий гонщик Тодик, был остановлен, но только после применения огнестрельного оружия и у любящей матери был изъят грудной младенец, которого французская слепая Фемида передала на содержание его отцу Дарио. И это несмотря на то, что Дарио был приговорён в США к длительному сроку заключения за похищение двоих детей.
«Истинный еврей», заполучив наследника, уже готовился провести обряд «Обрезание», но этому форменному безобразию не дано было случиться! В один из прекрасных средиземноморских вечеров, когда он вынес младенца на свежий воздух, на него набросилась из кустов вся Юлькина семейка, и братик Тодик, от всей своей души, наотмашь вмазал своему шурину по шее отрезком металлической трубы. Младенец выпал из рук оглушённого родителя, но бабка Динка не успела вовремя поймать своего внука, и тот грохнулся на асфальт рядом со своим отцом. И снова была захватывающая гонка преследования, но на это раз белая машина была отмечена кое-где пулевыми отверстиями, но каким-то чудом ни ребёнок, ни старики-разбойники не пострадали от этих «безмозглых французских курочек». Городской прокурор, изъяв младенца у его родителей, поместил бедняжку в дом малютки. Таким образом, снова оставшись без своего грудного дитя, Юлька поселилась вместе со своей малолетней дочерью Сашкой неподалёку от места его заключения в элитном квартале, называемом Фаброном, и ей было любезно позволено посещать своего ребёнка два раза в неделю на пару часов свидания в присутствии полицейского наряда.

Венеция

Подъехав к курортному городку Римини, что удачно расположился напротив Венеции на берегу Адриатического моря, Борис смог наконец-то представить избранницу своего сердца сестрёнке Леночке, с которой они не виделись последних пять лет, т. е. с того момента, когда она гостила у него под Авиньоном вместе со своим поляком. За эти годы сестрёнка ещё больше похорошела и явно становилась всё круче и круче. Узрев воочию московскую публику, которую она привезла на семинар по обмену опытом, Борис почувствовал себя крестьянином, но как говорится, не всем дано покорить Олимп. На следующий день они поплыли в Венецию на морских катерах в штормовую погоду, а куда было деваться, если за всё уже уплачено вперёд? Кто-то может воскликнуть: «Венеция, я люблю тебя всей душой!» — но для Бориса это был умирающий город и не потому, что она медленно и печально опускалась под воду, а из-за того, что облезлые фасады её домов в дождливую погоду казались ещё более унылыми, и в воздухе витал устойчивый запах гниющей тины. Скорее Венеция напоминала ему образ древней куртизанки, восставшей ненадолго из мраморного склепа и, слегка припудрив свою сморщенную физиономию белилам, всё ещё пытающуюся кому-то понравиться. Быть может, когда-то она и сверкала своей молодостью и богатством, но в наши дни любой турист, оставив в ней за минимальный набор удовольствий солидную сумму денег, будет потом терзаться вопросом: «А что это вообще было?»

Сухая прошлогодняя пицца в скоромной венецианской харчевне стоила дороже целого обеда в нормальном французском ресторане, и большинству влюблённых просто не хватит денег, чтобы проехать на её гондолах по Большому каналу. Наглые гондольеры бессовестно наживаются на влюблённых и даже за самую короткую поездку меньше ста долларов не берут, но в этом необычном путешествии было нечто символичное. Борис, в сопровождении роковой женщины, попал в зимнюю Венецию, окутанную тонкой шалью, связанной из густого тумана, и на ум ему пришлись эти печальные строки:
Потому мне нет отрады:
Зима на голову дождями
И дней печальная плеяда
Вуалью серой за плечами…

Московских семинаристов от недвижимости сопровождал русскоговорящий экскурсовод, которого можно было послушать, так как в опустившемся на город густом тумане смотреть всё равно было нечего. Любознательный Борис услышал наконец-то ответ на вопрос: «Почему Венеция считается городом влюблённых?» Слово экскурсоводу: «Однажды престарелый правитель Венецианской республики, женатый на молодой красавице, узнал, что его юная супруга тайно встречается по ночам с возлюбленным, приплывающим к ней на черной гондоле. Мудрый дож не стал проливать кровь своей жены и даже никак не воспрепятствовал их встречам, но издал закон, согласно которому все гондолы в Венеции должны быть одинаковыми и выкрашенными только в черный цвет. С этого момента трудно было кому-либо со всей уверенностью утверждать, что одна и та же лодка причаливает каждую ночь к его дворцу». Далее последовала поездка на автобусе в вечный город Рим, где Борис невольно пришёл в немой восторг, увидев вживую старый Колизей и прочие развалины былого величия. Сестрёнка Леночка была настолько занята, что им вообще ни о чём не удалось поговорить, но и на том ей большое спасибо!

Возвращение влюблённых

По возвращении влюблённых в Ниццу в их уютное гнёздышко на Фаброн нагрянули бедные, но весьма шумные мамка Динка и братик Тодик, которые проездом из Москвы во Францию привезли из Польши беременную подружку Тодика по имени Магда. Непонятно было, где братик Тадик её такую нашёл: чахлую, плоскогрудую, низкого роста, веснушчатую и вообще очень некрасивую шатенку, которая к тому же была старше его лет на десять. За месяц до этой поездки в Москву Тодик и Нина, «позаимствовав навсегда» у старенького мафиози Антошки крупную сумму денег, укатили на машине, чтобы продать там Геркину трёхкомнатную квартиру. Тогда как несчастный Антошка, словно сказочный принц из сказки «Аленький цветочек», так и не дождавшись своей красавицы Дины, умер с горя от рака кишечника. Эта печальная новость до глубины души потрясла всю цыганскую семейку, и Дина, взбешённая трагической новостью, металась по Юлькиной квартире, словно рысь, загнанная в клетке, и рычала: «Я не успела с ним расписаться! Хоть бы маленькое наследство мне оставил!» Тогда как её сынок не переставая тупо орал на свою беременную подружку, которая вот-вот должна была разродиться, и каждый раз в завершение своего очередного словесного поноса, словно ставя точку, влеплял ей звонкую пощёчину. Его сестрёнка Юля попыталась урезонить своего братца и тут же, вместо Магды получив предназначенную ей пощёчину, отлетела в сторону. Стоило Борису взять немного за грудки Тодика, как этот смазливый гадёныш разразился поросячьим визгом и сразу с трёх сторон за него вступились все его женщины. В общем, с ними всеми было всё ясно, и Борис, мысленно плюнув на всё, свалил от Юльки к себе в тихий домик, радуясь своей предусмотрительности.
В это время он устроился работать в охрану местного аэропорта и проводил ночи, сидя около макета скоростной «Феррари», выставленной в центре зала для пассажиров бизнес-класса заблаговременно по случаю знаменитых автогонок в Монако «Формула-1». Где-то в шесть утра он, невольно оторвав осоловелые глаза от захватывающей книжки, увидел идущую к нему Юльку, которая не просто шла, а плыла, словно древняя ладья по Волге, матушке-реке, плавно покачивая из стороны в сторону своими крутыми бёдрами. Немудрено, что её тугие груди пятого размера, словно надутые ветром алые паруса, привлекли внимание банкира Пугачёва, сидевшего неподалёку вместе со своей расфуфыренной женой и с их смазливым охранником в ожидании своего самолёта. Подойдя вплотную к Борису и не обращая никакого внимания на солидных господ, сидящих полукругом вокруг знаменитой «Феррари» в мягких креслах, печальная Юлька произнесла знойным голосом: «Хорошо отраханная женщина светится, а я уже начинаю меркнуть!» Услышав такое необычное заявление, банкир Пугачёв, усмехнувшись в усы, стал степенно поглаживать свою окладистую бороду, а его жена бросила взгляд полный упрёка в сторону своего смазливого телохранителя. Знаменитый миллиардер Ричард Брэнсон, британский миллиардер и президент «Virgin Group», спросил вполголоса у сияющего Пугачёва: «Что эта красотка сказала охраннику?» Тот ему ответил, и они здорово над этим посмеялись, а мрачная от злости жена Пугачёва ещё раз злобно посмотрела на своего явно никчёмного телохранителя. В эту дивную ночь Борис сочинил эти странные строчки:

Идёт охота на быка —
Свалить, схватив за яйца.
Да так, чтоб хрустнула рука,
И посинели б пальцы.

Можно сразу за рога,
Но их с рожденья нет!
Как нет в помине и хвоста —
Таким явился в свет!

Сила и мужская стать
В большой цене всегда.
Про ум такого не сказать,
Но это не беда…

Ему положено пахать,
Тащить семейный воз,
Но надо вовремя «давать»
И вычищать навоз…

Всё это, чтобы в стойле был
Да громко не мычал,
До дома вечером ходил,
В зад больно не бодал.

Задача эта нелегка,
Но претендентки есть
Заполучить себе быка,
В обмен на свою честь.

Ну как такой знойной женщине можно было отказать? Борис точно был не железным, а она, словно мартовская кошечка, ласково мяукнула: «Мои швондеры нашли себе квартиру в Ницце и съехали. Возвращаемся?» Рано утром после дежурства ехать до центра Ниццы, где храпел пьяный квартирант, ему не хотелось, и он предпочёл мягкую постель с этой тёплой чертовкой, да и до работы от неё было намного ближе.
Поутру, как сюрприз, он, услышав сквозь сон, что за стенкой плачет маленький ребёнок, был вынужден проснуться! Оказалось, что Юльке за хорошее поведение наконец-то вернули её сына, и теперь вместо бешенного Тодика в квартире появился горластый Федя. Борису подумалось: «Один Федя это меньше, чем Динка, Тодик и беременная Магда в придачу». Полячка Магда, кстати, к тому времени уже благополучно разрешилась от бремени и, оставив свою дочь Мерседеску на попечение свекрови, сбежала от своего безумного сожителя обратно в Польшу. Юлька, предоставив компромат на Дарио, приговорённого в США за похищение детей, выиграла судебные разбирательства и забрала Федю из дома малютки, но должна была его предоставлять на свидание отцу в специально оборудованном для этого месте под присмотром полиции. Какое-то время жизнь снова наладилась, и Борис, иногда отвозив Юльку с детьми в Старую Ниццу, уходил по привычке в спортзал, а по вечерам, раз через сутки, ездил в аэропорт охранять ту самую «Феррари». Братец Тодик и мамка Динка были заняты воспитанием своей маленькой Мерседески, названой в честь любимой марки немецкой машины, которую новоиспечённый папаша тоже очень любил, тратя на её содержание всю пенсию своего отца Герки.
Казалось бы, ничего дурного не ожидалось, но внезапно из Польши вернулась рыжая Магда, которая не стала выяснять отношения с отцом её ребёнка, а заявила в полицию, что русская мафия хочет вывезти её ребёнка в Россию, чтобы продать там его на органы. Ответ местных властей не заставил себя долго ждать, и в квартиру, где проживали Юлькины родственники, выбив предварительно кувалдой старинную дверь, вломились всё те же самые вооружённые бандиты из ДСТ, вызванные по такому случаю из Парижа. Бравый спецназ, освободив заложницу Мерседеску, сопроводил её под фанфары полицейского эскорта в дом малютки. К счастью, «освободители» не пришибли мимо проходящую маленькую Сашку, так как её бабушка, увидев слетающую с петель разбитую дверь, увела внучку из-под неминуемого удара. Безумный Тодик, примчавшись на всех парусах, рвал и метал, бегая туда-сюда по квартире, извергая, словно гениальных актёр из погорелого театра, проклятия в адрес Фемиды, тогда как Борис, вызванный на поле боя, был вынужден, стянув шурупами разбитую дверь, поставить её на место. Юлька, всё ещё прибывавшая в шоке, лихорадочно искала выход из, казалось, тупиковой ситуации, куда её вновь загнали любимые родственники. Ведь ей только что отдали из этого же дома малютки её ребёнка, и теперь бывший сожитель обратит освобождение Мерседески против неё в борьбе за своего сына. В отчаянии она решила бежать из своей квартиры на Фаброн хоть в лес, хоть в пустыню, но лишь бы не ожидать у себя дома очередное вторжение этих бешеных французских спецназовцев. В свою очередь Борис, почесав затылок, сказал, как истинный стратег: «Бежать сломя голову глупо, да и опасно. Надо отступить и окопаться на новых позициях». В этот же день он смотался в знакомую ему контору по недвижимости, где купил в рассрочку четырёхкомнатную квартиру в северной части Ниццы. Признаться честно, Борис совершил очередную большую глупость, ибо погряз в историю, что его засосала, как болото, и теперь ему, зажатому обстоятельствами, пришлось вести войну не только с евреем Дарио, но и отбиваться от всей этой цыганской семейки. Бедный Борис!

Проблемы с соотечественниками

Лето красное 2000 года выдалось хорошим или даже просто замечательным: Юлька была всё так же соблазнительна, а вино пьяным, и к тому же Дарио и её родня куда-то пропали, но в воздухе чувствовался запах гари грядущего сражения, а это установившееся затишье было затишьем перед грозой. Почти все закадычные друзья его квартиранта Зека тоже как будто все сгинули, и не случись небольшого конфликта с молдаванином по имени Эдик, такую жизнь можно было бы назвать прекрасной! К сожалению, ниццевский централ не только принимал к себе новосёлов, но также исправно выпускал на свободу с чистой совестью своих перевоспитанных постояльцев. И в то время, пока Ништяк отбывал в тюрьме выписанное ему наказание, его подруга Инесска, оставшаяся под непрестанным и всесторонним попечительством тамбовского товарища Зека, благополучно выносила и родила мальчика, слава богу, очень похожего на Ништяка. Подобно раскаявшейся деве Магдалине, она решила крестить своё дитя в русской церкви города Ниццы, и этот святой обряд прошёл красиво, как в хорошем кинофильме. Борис, будучи приглашённым на ужин по случаю такого важного события, привёз кучу вкусных деликатесов и ящик вина, но был весьма удивлён, увидев среди приглашённых на этот православный праздник несколько чеченцев из местной банды. Эти бандиты, обложив данью последних из оставшихся на свободе сутенёров, переключили всё своё внимание на прибалтийских угонщиков местного автотранспорта, поколов кинжалом им не только шины угнанных машин, но и задницы. В своё время чеченцы также пытались вклиниться в торговлю гашишем, но, получив серьёзный отпор от марокканской мафии, наконец-то заняли свою нишу в области курирования всего, что движется с Востока. Помимо его квартиранта Зека на знатном пиршестве присутствовал закадычный друг Ништякова молдаванин Эдик с тридцатилетней француженкой по имени Дельфина и с её мамой Еленой, которая, несмотря на свой полтинник, тоже была женщиной хоть куда. Было время, когда и Борис недолго зависал с красоткой Дельфиной, обожавшей всё русское и поэтому поочерёдно переспавшей со всеми русскими мужиками в Ницце, вне зависимости от их ранга и положения в обществе. Теперь из-за дефицита новых кандидатур она переключилась на румын и молдаван и на время зависла с Эдиком — бывшим легионером из 2-го пехотного полка.
Инесска всегда умела хорошо встретить своих гостей, и её сборные салаты были на высоте самых изысканных требований современной кулинарии. Поначалу на крестинах всё шло без сучка и задоринки, и Борис, попробовав приготовленные вкуснятины, из вежливости не стал особо лезть в разговоры между джигитами и занялся по полной программе Еленой — матерью Дельфины. Про молдаванина Эдика люди говорили, что он жуткая свинья, и это оказалось чистой правдой! Со стороны было видно, как он поглядывает в сторону Бориса, флиртующего с его временной тёщей, взглядом товарища Ленина, испепелявшего своими лазерами мерзкую буржуазию. Неизвестно, что там за столом случилось, но Дельфина, покинув в резкой форме праздничное застолье, закрылась в туалете, обещая перерезать себе вены, а Эдик стал стучаться в дверь, умоляя её «не делать этого», а потом он, завизжав как недорезанный кабан, стал метаться по квартире, устраивая сцены. Для Бориса всё это было словно дежавю: так много общего в поведении этого молдавского свинтуса было с Юлькиным братишкой.
Борис вежливо попросил Эдика закрыть свою пасть и вообще уважать крестины маленького Ништяка, а тому видимо только это и надо было. Молдаванин, как будто приняв в свою топку ведёрко гремучей смеси, стал вести себя ещё хуже, но напросившись на неласковые слова, как-то слегка обмяк и, резко усевшись на табуретке, ушёл в себя, замкнувшись на три засова. Бедная Дельфина, устав от бессмысленного сидения на унитазе, вышла из туалета как ни в чём не бывало, но настроение у всех присутствующих было, конечно же, подпорчено. Распрощавшись с хлебосольной хозяйкой, Борис спустился на улицу, где наткнулся на Эдика, держащего на руках отключившуюся Дельфину. Он всё ещё надеялся пройти мимо него, но молдаванин сказал ему в спину: «Не будь у меня моей жены на руках, я бы с тобой иначе поговорил». На что Борис ему спокойно ответил: «Как бывший муж твоей жены, я только из уважения к моему прошлому тебе этого не советую делать, но если очень хочется, то положи её в машину». Эдику хватило ума, избавившись от своей ноши, начать говорить очень обидные слова в адрес своего собеседника и под конец пообещать навестить его вместе с румынами. На что Борис ответил ему с улыбкой на устах: «Чтобы лучше знать причину твоего будущего визита, я вынужден сейчас ударить тебя кулаком в область подбородка», — и как говорится, пацан сказал — пацан сделал, сдержал своё обещание. Получив больно по скуле, Эдик обмяк и стал сползать около уличного фонаря, и, чтобы он не ударился головой об асфальт, Борис подхватил его, словно Царевну Лебедь из балета «Лебединое озеро», но, внезапно очнувшись, мерзавец впился острыми зубами в щёку своего спасителя. Возмутившись, Борис стал бить Эдика кулаками от всей души по всем частям его крупного тела, но Дельфина спасла своего рыцаря, в истошном вопле обратившись к Борису на русском языке: «Не убивай!» Чеченцы с балкона тоже грозно обещали: «Всех зарежем!» Дельфина и её мать Елена утащили в машину изрядно помятого Эдика, и было удивительно то, что соседи-французы, смотревшие на эту бойню с высоты своих балконов, так и не вызвали полицию. Видимо этот молдаванин, как, впрочем, и другие посетители Инесскиных хором, их уже так достали, что если одному из них какой-то там Борис хорошенько навалял тумаков, то на всё, как говорится, божия воля.
Первые два дня после крестин русское сообщество в Ницце непрестанно осуждало Бориса за то, что он, забыв про всю свою доброту, так больно побил бедного Эдика, но в последующем он так и не встретил ни румын, ни чеченцев на своём жизненном пути. Неожиданно ему позвонила Инесска, и Борис, взяв трубку, услышал: «Спасибо тебе, Боря, за то, что ты на крестинах так хорошо нашлёпал этому кретину Эдику. Ведь он у меня, гад, в тот вечер банковскую карту украл, а код от неё он ещё раньше знал, когда у нас квартировал, откинувшись из легиона. Вчера он неподалеку от дома Дельфины из банкомата все мои деньги снял, когда она его прогнала!» Выслушав сочувственно Инесску, Борис пошёл навестить своего квартиранта Зека, который лучше всех был посвящён во все слухи и сплетни, чтобы уточнить детали случившегося. Квартирант его встретил радостно, как своего давнего кореша, и предложил ему выпить хорошего виски и закусить дорогим окороком. Бориса не удивило то, как услужливо вёл себя Зек, но все эти дорогостоящие продукты питания, на которые тот вряд ли смог раскошелиться, заставляли хорошенько задуматься. Тогда как квартирант, продолжая хлопотать по хозяйству, стал выражать своё искреннее восхищение: «Ты так ловко Эдика одной правой в челюсть убаюкал!» В свою очередь Борис выразил своё восхищение шикарной поляной, накрытой перед ним, и Зек, хитро улыбнувшись, сказал: «Да тут у нас целая революция в воровском деле, и всё это благодаря тебе, дорогой ты наш человек». В процессе застолья выяснилось, что советы, данные им на днях ворам из тех, что ещё остались на свободе, дали свои плоды. Обычно залётные «джентльмены удачи», гастролирующие в Ницце, работали по неправильной схеме, т. е. вначале они воровали в бутиках какие-то модные вещички и потом сбывали украденное добро за половину цены местным проституткам, чтобы на вырученные деньги купить себе выпивку и закуску. Естественно, своими деяниями они сильно огорчали мелких торговцев, да и сами по крупному рисковали снова попасть за решётку. Борис, в очередной раз слушая рассказы об их похождениях, неожиданно для самого себя сказал им словами Аркадия Райкина, шутя: «Слушал я вас, слушал… и вот что я скажу: ну и дураки же вы все! Зачем воровать вещи, когда можно просто украсть водку! Ведь даже по шариату за воровство пищи руку не отрезают». До этого случая среди воров считалось, что «воровать водку — западло!», т. е. не очень правильно, но неожиданно вор Женя по кличке Палёный, только что откинувшийся после двух лет отсидки за то, что нагло пытался вынести из магазина под полой своего кожаного плаща дорогостоящую мотопилу типа нашей «Дружбы», испробовал ценный совет на практике. Очень быстро он в непривычном для себя деле так ловко навострился воровать водку и еду, что её просто стало некуда девать! Привычки прошлого сильны, и чуть позже Борис, проезжая по улицам города Антиб, увидел, как Женя Палёный, словно герой романа «Золотой телёнок» Ильфа и Петрова по имени Паниковский, прытко убегал от нескольких французов, держа в руках вместо знаменитого гуся меховое манто из стриженой норки. Никуда не торопясь, Борис поехал за ними следом и увидел, как Женя Палёный, бегая зигзагами туда-сюда и пересекая легко целые кварталы, случайно забежал в тупик и уткнулся в фасад здания местного комиссариата полиции, где и был вежливо принят служивыми людьми. Что же касается молдаванина Эдика, то, проиграв рыцарский турнир, он так низко пал в глазах своей дамы Дельфины, что был с позором изгнан из её дворца ещё до того, как она узнала от своей подруги Инесски про кражу её кредитной карточки.
Постепенно к богатому столу, как пчёлы на мёд, стали слетаться залётные воры, и Борис под водочку на провокационный вопрос «А что ты, барин, среди нас, мужиков, делаешь?» ответил экспромтом:

Мне иного выбора нет
И выбирать не приходится:
Эмиграция словно сточный кювет,
В котором пути не расходятся.

Один из воров, явно вдохновлённый от всего услышанного, сказал: «Коли ты ещё и стихи стал писать, то точно фигнёй маешься. Нам бы твои заботы!» В это время зазвонил телефон, и Борис, сняв трубку, услышал в свой адрес оскорбительные вопли Мармелада: «Я тебя пригрел, накормил, деньги тебе платил, а ты в Ницце базаришь, что я в лакеях у Черномордина гнусь! Ты видел мою большую «Беретту»? Уходи из Ниццы на хрен, а то линчевать будем…» Борис включил громкоговоритель, и вся честная компания, едва сдерживая смех, чтобы не спугнуть разъярённого Зевса с каннского Олимпа, слушала больше получаса всё, что тот изрыгнул из себя, словно раскалённую магму вулкан Везувий. Можно было ещё долго слушать его, но разрядившийся сотовый телефон стал подавать жалобные гудки, и Борис успел ему ответить: «А ты мой ковбойский кольт видел?» Этот разговор так здорово рассмешил всех присутствующих, что кто-то из воров, заикаясь от смеха, выдавил из себя: «Клоуна вызывали? Я этого гада Мармелада знавал ещё по учебному полку в Кастеле. Он тогда нас подбил чехов бить, а когда заварушка началась, то сам в драку не полез и лишь со стороны нас подбадривал, и за то, что я одному чеху руку тогда сломал, меня и выгнали на гражданку». Неожиданно заговорил ещё один из воров: «Я его тоже знаю по войне Югославии. Я там от 2-го полка в «синих касках» был, а Мармеладу надо было сербам товар сбыть, и он, нацепив на меня галун капитана, предложил меня покатать по сараевскому аэропорту, но неожиданно проехал на командирской бронемашине с флажком к сербам, минуя наш КПП без проверки документов и без досмотра багажа. По правде сказать, мы тогда на позициях сербов славно оторвались с их девочками, а на обратном пути он из моего автомата пальнул очередью в сторону босняков, нарушив тем самым перемирие между враждующими сторонами. Меня засветили на том, что в стволе автомата нашли горелый порох, да и патроны нам выдавали по счёту. Вот из-за него я и ворую с тех пор и слава богу, что просто уволили из легиона, а мог бы и под Трибунал залететь. Так что если кого и линчевать будем, то только Мармелада». Когда все присутствующие потихоньку замолкли, то хитрый квартирант спросил как бы невзначай: «А про какой ты там кольт ему втирал?» Борис был вынужден вытащить из своего кожаного саквояжа тот самый уже слегка заржавевший американский кольт, который взял на случай разборок с чеченцами или с румынами, но Зек, явно не унимаясь, снова задал провокационный вопрос: «А он стреляет? А ну, покажи!» Борис не стал заставлять себя долго ждать и, как заправский ковбой, резко вскочив со стула, как в кино, взвёл курок и выстрелил в портрет Феликса Дзержинского, что висел с каких-то пор на кухне. Комната заполнилась едким дымом от сгоревшего чёрного пороха, и в том месте, где был бородатый профиль Железного Феликса образовалась рваная дырка, а на обеденный стол попадали крошки бетона, вырванные из стены. Неизвестно, что эти люди потом рассказали Мармеладу, но после этого случая он больше Бориса не тревожил своими телефонными звонками. Тогда как укус на щеке, оставшийся на память от Эдика, всё ещё очень долго не заживал, и Борис даже думал сходить к врачу, чтобы ему сделали укол от бешенства.

Побег в Москву

В Ниццу пришла осень, но вода в море всё ещё оставалась тёплой, тогда как в личной жизни Бориса как снег на голову выпали новые заботы и печали. Хитрый и достаточно богатый Дарио, подкупив французскую Фемиду, получил право забирать Федю два раз в месяц на все выходные к себе домой, и этого Юлька допустить не могла. Что и говорить, она была сумасшедшей матерью, и после недели безумного метания по квартире она решила бежать в Россию вместе с детьми. Борис неожиданно для самого себя болезненно воспринял эту новость, но с этим ничего нельзя было поделать. Через несколько дней, крепясь сердцем, он отвёз её в аэропорт, где их уже ждал с иголочки одетый Тодик и празднично наряженная во всё самое модное улыбчивая Дина. Оказалось, что они тоже возвращаются в Москву, но не по небу, а на «мерседесе», на этот раз перекрашенном в чёрный цвет. От них Борис узнал, что тощая Магда забрала свою дочь из дома малютки и уехала в Польшу. В Ницце оставался лишь брошенный на произвол судьбы старенький Герка, которого заботливые родственники перевезли в маленькую комнатушку на пятом этаже, и где уже был отключён свет и вода за неуплату. Хозяин квартиры уже несколько месяцев пытался через суд выселить неплатёжного жильца, но всё было тщетно, и почти ослепший старик был вынужден остаться в пустом и зловонном помещении. Тогда как его родственники, получая за старика всю его пенсию, оставили ему перед отъездом всего две палки дешёвой колбасы, булку хлеба в целлофановом пакете и десятилитровую канистру воды. Их чудовищное отношение к людям никак не вязалось с их идеально вылизанным внешним видом. Какое-то время Борис заезжал к бедному Герке, привозя ему и воду, и продукты питания, иногда забирал его к себе домой, чтобы тот мог принять ванну. Но так продолжаться долго не могло, и в один прекрасный вечер Герка в своём стареньком, но опрятном костюме и в начищенных до блеска лаковых туфлях вышел на улицу и, усевшись на скамейку в парке, решил больше не возвращаться обратно в квартиру. Старика подобрала полиция и отвезла в госпиталь, где его определили в один престижный дом престарелых на Монте Бароне (элитном квартал на холме, с которого открывается шикарная панорама на Ниццу и на её Лазурные берега). На дубовой двери в его комнату была прибита медная табличка в вензелях с выгравированной на ней надписью: «Адвокат Герман Мюллер». Тем самым Тодику был нанесён серьёзный удар по кошельку, т. к. с этого дня скромная французская пенсия его отца стала переводиться на денежный счёт дома престарелых, а недостающую сумму доплачивал какой-то меценат, которых в Ницце было предостаточно.
Проводив Юльку вместе с её семейкой, Борис поначалу испытал дикое чувство облегчения, а потом в его душу закралось равнодушие. Он старался как можно меньше оставаться в пустой квартире, где ещё недавно были слышны детские крики, а в постели у него была очень приятная женщина. Его жизнь на какое-то время стала однообразной, и он старался как можно дольше оставаться в спортзале, а по вечерам пил горькую на пару со своим квартирантом. Вскоре вышел из тюрьмы перевоспитанный Ништяков, но он показался каким-то надломленным, и поэтому не хотелось с ним «соображать на троих». Английская набережная, не так давно по вечерам утопавшая в своём полуобнажённом колорите девочек с Востока, внезапно опустела. Единственное, что осталось ему от прежней жизни, так это чёрная кошка Катя, у которой началась течка, и она орала под кроватью благим матом на всю ивановскую, желая себе породистого кота, и её пришлось выпустить на волю. Благо, что котов во дворе их дома было в изобилии, т. е. для неё настали благодатные деньки. Что касаемо Бориса, то он окунулся с головой в омут поэзии.

Я и кошка Катя,
Никому мы не нужны!
Сегодня нам не катит,
Но верю, из нужды
Мы выберемся скоро,
Найдём себе хозяйку!
Катька, слазь со шторы!
Юлька — негодяйка,
Я по тебе страдаю.
Ты ушла и не со мной
На метле летаешь.
Дорогая, чёрт с тобой!
Как берёза осенью,
Ты сбросишь красоту,
В морщинах, волос с проседью,
Опираясь на клюку,
Постучавшись в дверь,
Скажешь: «Я вернулась,
Не расстанемся теперь…» —
«Да ты чеканулась,
Что ли, карга старая?» —
Ласково отвечу,
Уйду, ногами шаркая,
И задую свечку…

Но так продолжаться долго не могло, и потребности молодого организма взяли верх над скорбью, поселившейся на ПМЖ в его широкой душе. А началось всё с того, что Саша Индеец попросил Бориса приютить в своей большой квартире одну его знакомую девушку. На тот момент Индеец, неспособный больше платить за квартиру, переехал к своей пожилой соседке, этажом ниже, где должен был расплачиваться натурой, и поэтому он не мог помочь своей знакомой, попавшей в неприятную ситуацию. Этой смуглянке-молдаванке было лет так под тридцать и в её лице всё ещё проглядывались остатки былой роскоши, но, в общем, она была «второй свежести». Борис, по доброте своей, редко отказывал людям в помощи, хотя они по глупости своей, принимая его доброту за признаки слабости, порой сильно огорчались, получая от него неадекватный отпор своей наглости. Не успел Борис привезти эту девушку к себе домой, как она мухой устремилась к холодильнику и, обнаружив в нём десятилитровый бочонок шикарного вина Шатонеф-дю-Пап , выпила почти залпом пару литров этого благородного напитка из-под Авиньона. После чего она, легко обнажив своё тело, бесцеремонно улеглась на его супружеское ложе и, раскинув в стороны свои худые ноги, сказала просто: «А теперь ты меня трахай!» Борис, бесстрастным взглядом оценив обвислую кожу на её когда-то шикарном теле, небритые ноги, похожие на синюшные куриные окорока времён советского застоя, торчавшие, словно спички, из довольно широкой тазобедренной ёмкости, обвислые груди типа уши спаниеля, давно не бритую лохань, сказал: «А поговорить? Я ведь не твой клиент, и мне чувства нужны!» Девушка, взвыв, словно дикая собака Динго, вскочила с постели со словами: «Ты меня обломал, и у меня планка упала!» — и бросилась к спасительному холодильнику. И не отходила от него, пока ей от всего выпитого вина буквально дурно стало. Посмотрев на это безобразие отрешённым взглядом, гостеприимный хозяин произнёс: «Тебя только к Саше». При помощи бочонка с остатками вина он выманил пьяную гостью за дверь своей квартиры. Конечно, она немного покочевряжилась ради приличия, но жажда вина взяла над ней верх, и она, словно вампир за кровью, безвольно спустилась за ним по лестнице во двор и кое-как доползла до его машины. На армейскую команду «По машинам!» она сразу же полезла в багажник его потрёпанного фиата, и Борис не стал её отговаривать, опасаясь, что она может нагадить в салоне, и, всучив в её трясущиеся руки заветный бочонок, повёз её обратно туда, где взял. По обратной дороге к дому он застрял в автомобильной пробке и под впечатлением от всего пережитого за этот долгий день и чтобы хоть как-то скоротать время ожидания, сочинил эти бессмертные строфы:

Никто ничего просто так не даёт!
Халява — червяк на крючке,
И если клюнет вдруг идиот,
То окажется на поводке.
Бесплатным сырком мышеловки
Вам не стоит меня соблазнять!
Ведь я даже знойной плутовке
Смог как-то в любви отказать!

Несколько дней спустя на очередных посиделках у своего квартиранта за чаркой вина Борис познакомился с девушкой Штопора, отбывавшего своё наказание в тюрьме на горе с видом на город духов Грасс, по имени Даша. В принципе она выглядела для своих двадцати пяти лет не так уж и плохо, хотя её фигуру портила короткая шея и широкие плечи пловчихи, и слишком узкие бёдра. Благодаря своему идеально круглому лицу с сильно выраженными рязанскими чертами она могла бы легко сделать кинокарьеру в юмористическом журнале «Ералаш». Но зато её грудь знатной доярки как минимум шестого размера явно перевешивала все вышеперечисленные недостатки. Даша, будучи страстной девушкой, в отсутствие своего Финиста — Ясного сокола, томившегося над Грассем в темнице сырой, очень нуждалась в мужской заботе и внимании. К тому же у неё возникли одновременно проблемы с туристической визой и с оплатой её маленького гнёздышка под крышей старинного дома. Борис сразу предложил ей записаться на учёбу в университет и сходить в префектуру, где к большому удивлению ей дали годовую визу, а в социальной службе серьёзную денежную компенсация за жильё. Так что на остальное она смогла себе зарабатывать уборкой квартир у местных старушек. Как говорится, зебра — тоже лошадь, и Даша хотя и некрасивая, всё же была женщиной. Бориса забавляло, когда она, прихорашиваясь перед каждым их соитием, небрежно отбрасывала прядь соломенных волос со своего веснушчатого лица и спрашивала с тяжёлым горьковским акцентом: «Боря, я тебе нравлюсь?» Я уж промолчу про её ярко накрашенные пухлые губы, клееные ресницы и тяжёлый макияж на лице. Каждый раз от всего увиденного Борису становилось немного страшно, и он делал один и тот же вывод: «Секса хочет!» Даша дождалась своего Штопора из тюрьмы, и со стороны они, очень похожие во всём друг на друга, как будто были из одной деревни. Молодая пара чинно прогуливалась какое-то время по Английской набережной, пока Штопор снова не загремел в тюрягу на один год за плохое поведение в железнодорожном транспорте. Двумя годами позже, по выходу на свободу, они с Дашей засветились вместе на грабежах буржуйских квартир, где она когда-то убиралась, не забывая делать копии ключей от их замков.

Возвращение блудной женщины

На Новый год ровно 31 декабря 2000 года из Москвы как снег на голову вернулась его Снегурочка, розовощёкая и жизнерадостная. Она, словно ведьма Солоха, лихо влетела на метле в его холостяцкую квартирку, а за ней вбежали, дико гикая, два маленьких чертёнка. «Мне жаль арабов, живущих этажом ниже!» — только это он и успел сказать, как жизнь вокруг него закрутилась и завертелась. Чингисхан, в своё время попадая в точно такую ситуацию, сказал: «Женщины и дети такие шумные, но без них так скучно!» Со слов беглянки, она прожила все эти три месяца вместе с Тодиком и Диной в их однокомнатной квартирке, что на «Черкизовской», и это были самые ужасные дни в её жизни, но теперь её родственники остались там, наедине с самими собой и надолго, и, выпив жадно бокал шампанского, Юлька радостно сказала: «Ура! Дарио названивал мне в Москву, умоляя не лишать его встречи с сыном, и в начале марта я ему обещала вернуться во Францию». Конечно, жить в подвешенном состоянии одним днём или месяцем дело сложное, но если подойти к этой проблеме с философской точки зрения, то и здесь можно всегда найти свои прелести. Удивительно было то, что хитрый Дарио оказался либо слишком богатым человеком, либо невероятно тупым человеком, так как на протяжении следующих трёх месяцев он искренне названивал ей в Москву на её московский номер телефона. Тогда как подпольщица Юлька, благодаря последним достижениям прогресса, могла отвечать ему из квартиры в Ницце, а ковбой так и не заметил подвоха. Она выходила на улицу только в парике и в больших солнцезащитных очках, и благо, что дети её были ещё достаточно малы, чтобы их можно было легко отличить от других детей, играющих на детской площадке во дворе их дома. В целом жизнь на конспиративной квартире проходила неплохо, и от Юльки требовалось лишь пару раз в очередном телефонном разговоре навешать на уши Дарио очередную партию лапши, но Бориса насторожила эта дружественная манера разговора по телефону этих злейших врагов. С чего бы это? В целом его устраивало, что Юлька подавала ему, как в анекдоте, ежедневно «трёхразовое эротическое питание», и он, довольный и удовлетворённый, ездил на работу и в спортзал.
Всю малину испортил Костик, худосочный бывший студент, лет двадцати пяти от роду. Он сбежал от своей французской жены и в поиске пристанища напросился к Борису перекантоваться на пару неделек в одной из комнат его четырёхкомнатной квартиры, и пока Юлька была в бегах, его присутствие вообще не раздражало хозяина квартиры. Вернувшись, Юлька стала качать свои права на свободное пространство. Дела у Костика пошли неважно, но выгонять его зимой из квартиры было жестоко. Кто бы мог подумать, что Костик окажется такой редкой сволочью и, обосновавшись по-серьёзному, останется на второй месяц вместо одного оговорённого, и это стало потихоньку напрягать Бориса. По утрам Костик, экономя деньги на автобусах, бегом спускался вниз с севера Ниццы по прямой до моря, где, кажется, нашёл себе работу, а по вечерам жаловался на эти свои ежедневные забеги длинной в пять километров. Как-то раз Борис на выходе из спортзала увидел на витрине спортивного магазина ботинки, в подошвы которых были вмонтированы раскладывающиеся ролики, и подумалось: «Может, Костику посоветовать купить такие чудо-боты? — но, вспомнив о своём личном опыте, он отбросил эту гениальную мысль: — Не дай бог себе башку расшибёт или ногу сломает!» По возвращении домой Борис, проходя мимо закрытой комнаты, где проживал Костик, крикнул: «Я в бутике видел роликовые коньки, но потом подумал, что ты ногу себе сломаешь или…» — но не успел договорить, как внезапно дверь открылась, и в проёме стоял бледный Костик на костылях и, увидев удивлённый взгляд, направленный на себя, криво улыбнувшись, сказал: «Вот, на роликах прокатился». Борис, как всегда не подумав, сморозил: «А я ещё думал, что ты себе ещё и башку проломишь!» По весне Костик выздоровел и, забыв заплатить за проживание, исчез, не попрощавшись. Чуть позже пошли слухи о том, что его нехороший квартирант устроился на работу в то самое похоронное бюро, из которого был уволен за то, что когда-то, упаковывая в гроб Лолу Феррари (в прошлом чемпионку мира по объёму силиконовой груди), взял себе на память её увесистые желеобразные вкладыши, но, как говорится, возвращаться плохая примета, тем более в похоронное бюро. Перевозя очередной гроб с покойником по горной дороге над Грассем, не вписавшись в вираж, Костик улетел в пропасть, и теперь весь поломанный с пластинкой в черепе доживает свои дни в благотворительном хосписе.
Тем временем в Ниццу пришла шикарная весна 2001 года, и пришло время беглой Юльке официально возвращаться из Москвы во Францию. Краем уха Борис услышал, что Дина с Тодиком уже вернулись и, поселившись в старом микроавтобусе под Ниццей, рыскали по округе в поиске добычи. А потом ещё и маленькая Сашка проболталось о том, что пока Борис ездит на работу, дядя Тодик ночует здесь, у них дома. Так начинался новый виток в захватывающей истории типа «Санта Барбара», и можно было в кино не ходить, т. к. Голливуд сам пришёл. Юлька ошарашила Бориса новостью, что Дарио не донёс на неё в полицию о её побеге в Москву, и поэтому она вместе с детьми два раза в месяц будет, проводя с ним выходные, оставаться ночевать у него дома. Борис впервые ощутил в душе неприятное чувство, имя которому ревность, и оно, словно червяк, стало пожирать его изнутри, как спелое яблоко. В свою очередь Юлька, чтобы хоть как-то смягчить ситуацию, стала заманивать своего Отелло на дискотеки к либертинам, и если злые бандиты повязывают кровью, то она решила подсадить его на грех. Нередко французы, достигшие своего сорокалетия, теряют интерес к исполнению своего супружеского долга, мол, не царское это дело! прикажу… но разводиться со своими супругами и, стало быть, делить всё честно нажитое имущество тоже не желают. Вот и выводят они своих оголодавших лошадок пару раз в месяц на пастбища разврата, где их дерут в хвост и в гриву молодые самцы. Коварный расчёт Дездемоны с Черкизовского рынка сводился к тому, что её ревнивец будет сбрасывать в этих злачных заведениях какую-то часть своего гнева и более спокойно относиться к её ночёвкам у отца её детей. При этом она, как заправская актриса малых и больших театров, заверяла его со всей деланной искренностью: «У меня с Дарио ничего такого нет! Да и вообще, у него… "нестояк"»! Борису хотелось крикнуть знаменитое изречение Станиславского «Не верю!» — но он решил не закатывать ей глупые сцены ревности, полагая, что жизнь сама рассудит. Тем более что ревновать ему долго и не пришлось. Ранним утром в их доме раздался телефонный звонок от Дины, которая с волнением в голосе сообщила своей дочери о том, что в ночь с четверга на пятницу она видела пророческий сон: «К вам ворвались французские жандармы и забрали твоих детей, а чёрт Дарио смеялся демоническим смехом!» Этим же днём «святое семейство» было вынуждено бежать к своим родственникам по линии Герки в Германию. Оказалось, что этот старый козёл был как минимум пять раз женат, и по всему миру были разбросаны его многочисленные отпрыски, и даже в Афганистане жила одна из его старших дочерей.

Возвращение цыганской семейки

Пару недель спустя, рано утром, Борис, любуясь красотой лазурного моря из окна своей квартиры на седьмом этаже, увидел, что к его дому подъезжает целая кавалькада из разноцветных иномарок. Из «мерседеса» нежно-голубой окраски грациозно вышла Юлька, из белого «Ниссана» какой-то афганец, из чёрного «мерседеса» естественно молодцевато — братик Тодик, а из красной спортивной «итальянки» выполз, кряхтя, Юлькин знакомый по имени Вадим. Он и раньше, работая на ответственной должности во французской авиакомпании «Эр Франс», навещал регулярно подругу дней его суровых в Ницце. В советские времена Вадим работал в КГБ в отделе филлеров и, приезжая в Ниццу, в силу своей привычки он каждую ночь отправлялся на фотоохоту за «ночными бабочками». В этот раз «святое семейство», заняв у богатого Вадика иностранной валюты, скупило в Германии сразу три автомобиля на перепродажу. К сожалению, Тодик, перепутав канистры, залил в бак белого «Ниссана» вместо солярки обычную питьевую воду, а потом и голубой «Мерседес-250» с автоматической коробкой передач тоже встал намертво где-то на дороге, и Юлька отдала братику свои последние деньги на покупку сломанной запчасти. Естественно, сдачу этот прохвост зажилил себе, и когда в порыве праведного гнева его сестра схватилась за нож, раздались великие слова её матери: «Тодик, верни ей деньги! Мы не имеем право её сейчас грабить!»
Как уже говорилось, Вадим по привычке уезжал по вечерам охотиться с кинокамерой за «ночными бабочками» на Английской набережной, и Борис, чтобы хоть как-то разнообразить жизнь дорогого гостя, свёл его со своей знакомой Дашей, которая, по привычке откинув в сторону прядь своих соломенных волос, кокетливо спросила, шамкая ярко накрашенными губами: «А я Вадиму нравлюсь?» А Юлька снова и явно нехотя отправлялась на рандеву с отцом её детей, и в одну из её отлучек Борис, заехав по дороге на работу к своему квартиранту Зеку, наткнулся на молодую парочку новых «гастролёров» из Югославии и на Андрюшку Белоруса. Они активно обсуждали новые планы своей производственной деятельности и перспективные направления развития своего воровского предприятия в Ницце. Андрюшка Белорус посетовал, что ему становится всё труднее и трудней сливать солярку из баков тяжёлых грузовиков, и вообще в городе стало стабильности не хватать, ибо оголодавшие чеченцы совсем распоясались и ведут себя крайне вызывающе. Переводя взгляд на Бориса, он с улыбкой спросил: «Как дела на любовном фронте?» Видимо, Зек уже успел порассказать всему эмигрантскому миру о новых проблемах своего домовладельца, и народ, усевшись удобнее в кресла, стал ждать продолжения его жуткой истории. Борис, тяжело вздохнув, молвил: «С горючим у тебя проблемы потому, что твой конкурент Тодик из Москвы вернулся, а в любви моей этот чёртов ковбой стал как кость в горле». Андрюшка, улыбнувшись, предложил: «Да ты только скажи, и мы его машину спалим и по чайнику ему так настучим, что он нескоро очухается!» На что Борис, уже на бегу, так как время его уже поджимало, бросил: «И так дадут!» Приехав на работу, Борис позвонил Юльке, и она ему ответила: «Откуда ты знаешь, что Дарио нет дома? Он за пиццей пошёл». Эта новость так разозлила его, что он крикнул в трубку: «Хрен вам удастся пожрать пиццу!» — и вообще хотел разбить в сердцах свой сотовый телефон, но вовремя одумался.
Ночью на рабочем месте его разбудил телефонный звонок, и, нажав на зелёную кнопку, он услышал в трубке взволнованный голос Юльки: «Это ты его подослал?» Борис, ещё толком не проснувшись, переспросил: «Кого "его"?» После небольшой паузы Юлька, успокоившись, сказала: «Провидец ты чёртовый, открывай в Каннах свой кабинет! Тут какой-то мужик постучал в дверь и, выясняя с ним какие-то проблемы, ударил Дарио кастетом по его длинному носу!» Борис, проглотив слюну, спросил: «А ты где?» Она, рассмеявшись, ответила: «Я дома, а Дарио в больнице! Ему там нос вправляют и говорят, что с недельку он там полежит, ибо есть серьёзные подозрения на сотрясение его бычьих мозгов». В общей сложности крепко побитый Дарио пролежал в больнице целых две недели, а по возвращении домой ещё столько же был прикован к постели. Заботливые Юля с Диной, став на время милыми медсёстрами, стали любезно навещать больного, т. к. его старенькая мама жила в другом городе, и в этот раз она никак не могла быть полезной своему дорогому и горячо любимому сыночку. Тем трагическим утром, когда Юлька собиралась на встречу с Дарио, Борис посоветовал ей больше не шифроваться, а приехать на рандеву на своём голубом «мерседесе», что она и сделала, но припарковалась по ошибке на чьей-то приватной стоянке. Хозяин парковочного места пришёл обсудить с Дарио этот деликатный вопрос, а тот в ответ вместо извинений наехал на бедного соседа. Как говорится, не трогал лев бы зайца, не получил бы в яйца! Как уже известно, их неформальное общение закончилось серьёзным мордобоем с нанесением потерпевшему побоев средней тяжести при помощи постороннего предмета. Для себя Борис отметил, что с таким сотрясение мозга этот «ковбой» ещё долго не сможет трястись верхом на его «лошадке», хотя доказательств этой безобразной скачки он пока что ещё не имел, и это спасало его нервную систему от излишнего перенапряжения. Ведь ревность она и в Африке… ревность! Но он свято помнил и чтил арабскую поговорку: «Сиди спокойно на пороге дома своего, и труп твоего врага пронесут мимо тебя на кладбище!» Правда, ждать ему пришлось ещё несколько лет. И пока ещё живой Дарио лечил свои сотрясённые мозги, а братик Тодик пытался отремонтировать колотый дизель у своего белого «Ниссана», бурная жизнь Бориса на время, словно в половодье река, вышедшая из своих высоких берегов, снова вернулась в своё прежнее русло. Впереди Бориса и Юльку ждало замечательное пионерское лето 2001 года под чутким покровительством её высочества Металлической Змеи, и они, словно как пионеры, проводили его у берега моря и совершали походы на острова, тогда как бабушка Нина исправно занималась внуками. Борис даже перестал на неё злиться, тем более что её сыночек Тодик старался не попадать ему на глаза. И если бы поганый янки не весел над ними дамокловым мечом, то жизнь могла бы быть гораздо лучше, и рано или поздно можно было бы наладить отношения со своей новой роднёй и стать более снисходительным к особенностям цыганских характеров этих людей, выбравших бродячий образ жизни. Борис, помня слова почтальона Печкина: «Я ведь почему раньше вредный был? Потому что у меня велосипеда не было!» — подогнал Дине, чтобы та добрее стала, в качестве жениха своего сменщика по работе. Не просто жениха, а француза шестидесятилетнего возраста, похожего на известного американского актёра, и его повышенная нервозность объяснялась исключительно нехваткой женщины. «А для Дины будет в самый раз!» — подумалось Борису. Спустя некоторое время, смотря на этих влюблённых со стороны, можно было смело сказать, что эти пожилые голубочки всю жизнь именно друг друга по свету белому искали, и судьба в лице Бориса их наконец-то свела! А в мире снова запахло войной, и Борис, чувствуя пульс планеты Земля, решил срочно закрыть свой биржевой счёт в банке, несмотря на заверения его банкира, что всё скоро наладится. На все доводы, что наш биржевой игрок, не окончивший в своей жизни ни Оксфорда и ни Гарварда, пояснил этому банкиру-очкарику: «На графиках давно уже не видно перепадов в стиле «ю-ю», но зато наметилось стойкое падение всех биржевых показателей, как будто скачивают деньги, а в сентябре у вас будет полный пипец!» Что такое означает русское слово «пипец» этот француз не мог знать, но думаю, что он прислушался к словам своего клиента и вовремя снял с биржи свои личные денежки.

Одиннадцатое сентября
две тысячи первого года

Утром 11 сентября Борис вывез Юльку вместе с её детьми в соседний город Фрежюс, где был замечательный водный парк, и несмотря на свежесть воды, в нём можно было ещё кататься с горок и вообще провести неплохо день. Чуткая ко всему Юлька вдруг его спросила: «А что ты сегодня такой нервный?» На что Борис, не думая, ответил: «Если сегодня биржа в Нью-Йорке рухнет, то начнётся Третья мировая, а твой Дарио, потеряв всё, подастся в бега!» На что она возразила: «Да и вовсе он не мой!» Борис не стал с ней спорить, и тем самым портить всем столь прекрасный во всех отношениях солнечный денёк. Вечером, вернувшись в Ниццу, они все вместе смотрели по телевизору репортажи с Манхеттена, на которых две огромные башни и ещё один сравнительно небольшой неподалёку стоящий третий небоскрёб якобы рассыпались сами по себе. Борис из истории знал, что янки вступают в мировые войны в год Змеи, и так было в апреле 1917 года, предварительно принеся в жертву пассажиров «Лузитании», потом в декабре 1941 года, подставив своих же матросов с Перл-Харбора, а теперь снова была нужна сакральная жертва богу войны Марсу. В одной из статей Борис прочитал следующее: «В третьем разрушенном небоскребе, который носил имя «Salomon Brother», хранилось много тайн и компромата, поскольку помещения этой башни занимали такие серьезные организации, как подразделения ФБР, Министерства обороны, налоговой службы 1RS, контрразведки США, фондовой биржи и иные финансовых учреждений. На дату обрушения здания пришлось активное расследование мошенничества крупных финансовых групп на фондовом рынке. Третье здание само по себе рухнуло примерно в 17:20 по нью-йоркскому времени. Из возможных причин в прессе говорили о трех небольших пожарах на седьмом, двенадцатом и двадцать девятом этажах. Интересен и тот факт, что здание было отдалено от рухнувших «близнецов» целой улицей. Мог ли такой пожар на этажах стать причиной обрушения? Конечно же нет! Естественно, напрашивается только одно объяснение: по каким-то причинам башню не удалось взорвать в запланированное время в 17:00. Что-то у подрывников пошло не так, и время уничтожения пришлось отложить на целых 20 минут, т. к. третий самолёт по какой-то причине не долетел до своей цели».
Юлька, вернувшись после очередного «ночного рандеву на бульваре роз», за распитием бутылки шампанского «Царицыно» сболтнула: «У Дарио явно крыша поехала, и в этот раз он даже до меня не домогался». Борис взял себя в руки и пошутил: «Может быть, это отголоски от ударов кастетом, или на бирже деньги профукал?» Парижская биржа в течение следующего месяца похудела ровно на половину своего жирового запаса, и бедняга Дарио потерял на этом деле почти полмиллиона долларов, а те деньги, что удалось ему тогда спасти, чуть позже скачал с его счетов братик Тодик, но про это чуточку позже. В середине осени в цыганской семейке начались какие-то тайные перемены. В воздухе отчётливо чувствовалось критическое напряжение, и повсюду, словно бабочки, витали некие недосказанности. Первыми симптомами Борис считал вмятины от пинков на обшивке своего нового автомобиля марки «Рено», который был взят в кредит, ибо его потрёпанный «Фиат» грозился развалиться на ходу. Как-то подвозя на новой машине своего квартиранта на очередную шабашку, Борис решил подкачать шины, что успели малость спустить за жаркое лето, и поднял давления в них до отметки «два с половиной». Несколько дней спустя его машину занесло на крутом вираже, и он чудом смог удержать руль в руках. В гараже констатировали, что правое переднее колесо было перекачано до отметки «три», тогда как левое спустило до единицы. В этом странном деле явно чувствовалась рука Тодика! Борису всё меньше и меньше хотелось возвращаться в свою квартиру, зная, что там, пока его нет дома, плетутся заговоры, и поэтому он зависал в своём домишке за распитием очередной бутылочки вина в компании своего квартиранта. За прошедшие два года тот, непрестанно работая в подмастерьях у французского строителя, стал больше походить на нормального человека, и в его повадках становилось всё меньше от зверя. Воистину, на практике подтверждалась теория товарища Энгельса: «Труд из обезьяны сделал человека!» В тот вечер, когда они не спеша распивали вторую бутылочку вина, внезапно зазвонил телефон, и Борис, нажав зелёную заветную кнопку, услышал очень странный разговор. Судя по всему, телефон включила маленькая Сашка, которая то приближалась к взрослым членам Юлькиной семейки, оживлённо обсуждающим нечто животрепещущее, то отходила от них. Отчётливо был слышен голос Дины: «Да на хрен ты ему сдалась! К нему через год дочь на ПМЖ должна приехать! Да он тебя на улицу выставит, и эту квартиру мы потеряем!» Судя по всему, эти слова Дина, обычно вся улыбчивая и выдержанная, а тут визжащая как недорезанная свинья, адресовала Юле, которая, надо отдать ей за это должное, упорно молчала. Внезапно издалека донёсся крик Тодика: «Значит, его надо убить!» Судя по всему, квартирный вопрос окончательно испортил этих людей, и Борис после короткого молчания, выпив залпом стакан вина, сказал: «Меня, кажется, хотят убить!» Приехав домой и не застав «родню», он задал Юльке наводящие вопросы, и она, врубившись, о чём идёт речь, спросила: «А у тебя что, дома есть подслушивающее устройство?» На что Борис ответил злобно: «У тебя подслушивающее устройство есть, а мне сорока на хвосте принесла!» Действительно у Юльки был микрофон, который она вшивала в Федин рюкзак, когда оставляла его с Дарио по первому времени в комнате для свиданий, а сама, сидя в машине, слушала по радио всё, что говорят Дарио и его мать. Немного подумав, она сказала спокойным голосом: «В любом случае у тебя нет никаких доказательств». На что Борис ей ответил: «Дура! Мне не нужно никаких доказательств и достаточно того, что я слышал своими ушами! Чтобы твоих отмороженных родственников тут и духа не было! Надеюсь, что ты скоро переедешь к своему ковбою, а я пока поживу в доме у Зека!» Юля вдруг заплакал горькими слезами и, всхлипывая, произнесла: «Да что же вам всем от меня, бедной еврейки, надо-то? Завтра же я уезжаю навсегда в Москву, и к Дарио я тоже не поеду!» Действительно, вернувшись на следующий день в свою квартиру, Борис не застал там никого.

Сказочное княжество

Борис, мысленно распрощавшись со своей роковой еврейкой, поехал немного отдохнуть в одно соседнее сказочное княжество, где председательствовал настоящий принц (во избежание цензуры не стану называть его имени), и его самая младшенькая дочка славилась своим непокорством и склонностями к скандальному образу жизни. В первый же вечер в одном из трактиров Борис познакомился с одной из местных принцесс второго эшелона, назовём её Жанной, — слегка нервной женщиной, уже разменявшей второй полтинник. В далёком прошлом она дружила с покойной женой принца, известной ещё до замужества всему миру своей карьерой в Голливуде. Когда-то Жанна была замужем за одним из второсортных принцев Монако, но подав на развод, утратила столь солидный титул, а вместе с ним и право входа во дворец, что расположился на скале прямо напротив её скромных двухкомнатных апартаментов. В этот вечер Борис и Жанна хорошо выпили на брудершафт и подружились. Когда речь зашла о местном принце, безутешном вдовце, второсортная принцесса сказала: «Благодаря его милости его жена и младшая дочь попали в аварию. Я и раньше знала, что на самом деле их младшая дочка была дочерью известного актёра из Голливуда, а её мать наконец-таки решила вернуться в США к своему любовнику, так как жить с мужем, который ей давно уже как бы и не муж, она уже не могла! В тот день я была в соседней комнате и слышала, как наш принц обратился к младшей принцессе: «О! Дочь моя!» А она ответила ему: «Ты же слышал от мамы, что не отец ты мне!» Когда моя подруга и её дочь выбежали из зала, позабыв про меня, то я осталась в соседней комнате и слышала, что принц сказал кому-то по телефону: «Не дайте ей уехать к нему!» И когда люди говорят, что мы никогда не узнаем правду о смерти той или иной персоны, то я думаю, что прав был Михаил Булгаков, вложивший в уста своего персонажа истину: «Рукописи не горят». Я думаю, что и Правду уничтожить невозможно. Загвоздка в том, желают ли люди знать Правду?» Борис свою бытность в стройбате, работая на должности военного дознавателя при военной прокуратуре города Амурска, руководствуясь истинной «Дьявол кроется в деталях», решил и на этот совместить отдельные фрагменты информации, которую по отдельности западные журналисты преподносят свои читателям, но никогда не давай полной картины того или иного происшествия. Всемирно известно, что в мире довольно часто погибают непокорные президенты, типа Кеннеди, принцессы, такие как принцесса Грейс из Монако, принцесса Диана из Великобритании и многие другие персонажи с Олимпа. И если верить западной прессе, то одной из них подали на дорожку чашечку душистого кофе с сюрпризом, после которого она, забыв пристегнуться ремнём безопасности, улетела в пропасть, явно очарованная неповторимым видом Монако, открывшимся ей с высоты птичьего полёта. Поначалу нашёлся даже свидетель происшествия на дороге, который ехал по своим делам из Ниццы навстречу двум беглянкам и видел, как мать и дочь боролись в салоне шикарного авто за руль управления. Тогда как на самом деле пассажирка могла лишь попытаться удержать руль, когда водитель женского пола уже был явно не в себе, а со стороны это могло выглядеть как некая борьба между ними. Естественно, что потом этот свидетель взял свои показания обратно, так как был человеком слова, т. е. как дал его, так и забрал. Шоферу другой, не менее знаменитой, принцессы подали рюмочку виски, от которой у того в голове чёртики заплясали, и он, не справившись с управлением своего средства передвижения, протаранил столб в туннеле под Парижем. Удивительно было то, что в отличие от шофера и принцессы Дианы её телохранитель оказался пристёгнутым ремнём безопасности, хотя по инструкции это ему делать категорически возбранялось. Про эти случаи журналисты, как правило, пишут: «Мы никогда не узнаем правду!» Так, в одном из глянцевых журналов Борис наткнулся на откровения полковника полиции Родже Бенча: «Катастрофа произошла как раз на границе Франции и Монако, так что власти двух стран заспорили, кому вести дело. Давление подданных Монако оказалось сильнее — они увезли разбитый «Ровер» с места аварии по приказу князя Ренье, а потом заявили, что там была сломана коробка передач. Но мой эксперт успел осмотреть машину по горячим следам и отметил, что ни один ее узел не мог привести к аварии. Кстати, перед падением рычаг коробки передач был в положении «обычная езда», тогда как осторожная Грейс в горах всегда ставила его в позицию «горная дорога». И еще, садясь за руль, она всегда пристегивалась ремнями безопасности, которыми в роковой день не пользовались ни водительница, ни пассажирка. Собрав эти вопросы, я хотел допросить Стефанию как единственную свидетельницу — но в ответ на адресованную ей повестку я получил официальное послание князя Ренье, что, согласно конституции Монако, его дочь имела право уклониться от показаний. А потом коллега из Монако сказал мне, что Гримальди объявили официальной причиной трагедии то, что за рулем у Грейс произошел разрыв сосуда головного мозга, и она не справилась с управлением. Хотя рентген мозга, сделанный ей перед смертью в больнице, опять-таки не нашел никаких признаков такого аневризма». Скорбящий муж на похоронах своей жены произнёс знаменитую фразу блаженного Августина: «Господи, я не спрашиваю тебя, почему ты забрал ее у меня, но благодарю за то, что ты дал её нам». А чуть позже он отшутился от назойливых журналистов: «Сплетни изобрели в Монако», — но, как говорится, дыма без огня не бывает.
В последующем второсортная принцесса Жанна часто, будучи в нетрезвом состоянии, снова и снова пересказывала Борису только одну историю о заказном убийстве своей царственной подруги в их сказочном княжестве, как будто в её голове та засела, словно заноза, которая совсем не походила на очередную сплетню. Особенно Жанна возмущалась надгробной речью их вдовствующего принца, который, как и все другие принцы, словно под копирку, на могилах своих непокорных принцесс любили цитировать святейшего Августина: «Он даже бога решил не расспрашивать: почему тот забрал у него жену! А чего спрашивать? Сам всё устроил! Моей подруге подали чашечку с кофе на дорожку, а водителю другой бедняжки чего-то в виски подмешали…» В тот печальный вечер Борис напился до чёртиков в каком-то баре этого сказочного царства-государства и на следующий день утром не мог вспомнить, как оказался в постели принцессы Жанны, и на больную голову сочинил очередной стих:

Я проснулся утром где-то,
Рядом женщина сопит.
Рассмотрел её при свете…
Слава богу, ещё спит.
Собираю все монатки
И стараюсь не дышать,
Поиграю с нею в прятки.
Трудно будет отыскать.
Как такое приключилось,
Что в постель я к ней попал?
Видно, здорово напился,
Хотя трижды завязал!
Незаметно сбежать у него не получилось, и он, будучи воспитанным человеком, решил на дорожку «принять ванну и выпить чашечку кофе». Более того, в надежде, что ничего такого ей не сказал и не сделал, продолжил общение с бывшей принцессой. Более того, он решил погостить в сказочном княжестве какое-то время и записался в местную школу кораблевождения. Бывшая принцесса Жанна, в своё время окончившая с успехом Парижскую академию художеств, стала давать ему уроки живописи, и по вечерам они навещали то её подружку, поддерживающую интимную связь с тренером наследного принца по бобслею, а то и верховного магистра масонской ложи «Роза и Крест». Бедный дедушка-верховный магистр был брошен на произвол судьбы своей братией в одном из затрапезных домов престарелых на французской территории и коротал свои последние дни жизни среди самых простых французских стариков и старушек. Борису невольно вспомнились слова из бессмертного произведения Михаила Булгакова: «Какой смысл умирать под стоны и хрип безнадёжных больных. Не лучше ли устроить пир на эти двадцать семь тысяч и, приняв яд, переселиться в другой мир под звуки струн, окружённым хмельными красавицами и лихими друзьями?» К тому же у этого дедушки было куда больше чем двадцать семь тысяч, и в его немощных руках всё ещё была власть над судьбами многих людей этого мира. На какое-то время Борис под чутким руководством главного магистра ушёл с головой в изучение мирового масонства и даже чернокнижничества, делая в этой области знаний неплохие успехи. В последней беседе он задал дряхлому магистру вопрос целесообразности событий 11 сентября, и дедок ответил ему просто: «Ваш Сталин говаривал, что сытая масса инертна. Поэтому в этот зажравшийся муравейник мы бросили несколько горящих спичек, иначе никак не получалось бы их расшевелить…»

Последний визит сестрёнки Леночки
В то время Бориса перевели работать в автобусный парк города Ницца личным охранником шофера ночного автобуса, и порой, когда он, будучи в нетрезвом состоянии, тупо засыпал на рабочем месте, шофер шепотом говорил своим непутёвым пассажирам: «Не вздумайте будить этого бульдога!» А проснувшись, мог часами травить анекдоты своему водителю, и это тоже было по душе арабам, возвращающимся поздно ночью в своё гетто «Ариана». Обычно на месте охранника водителя ночного автобуса французские охранники не засиживались больше двух недель, так как эта работа считалась очень нервной, тогда как для Бориса такой род деятельности был в радость, и за полгода работы там он поменял с чёртову дюжину сменщиков, и шоферы им нарадоваться не могли. После работы он возвращался на ночёвку в Монако и по дороге, чтобы не заснуть за рулём, сочинял стихи. В это тяжёлое для него время ему позвонила из Москвы его сестрёнка Леночка и радостно сообщила ему, что завтра приезжает в гости к любимому брату. На вопрос, когда её встречать, она всё так же беззаботным голоском ответила ему: «Ты бы лучше спросил, где меня встречать! Завтра я прилетаю в Милан, и мне будет очень приятно видеть тебя у выхода из аэропорта с букетом белых лилий в руках». Борис отказался предпринимать такое длительное путешествие через Альпы в Милан, тем более что там все перевалы замело снегом, но сестрёнка, надев самые бархатные перчатки в кружевах на свои стальные пальчики, стала его прессовать своими ежеминутными звонками, доведя до исступления. В этот раз он не крякнул, и его категорическое «нет» вынудило её самой добираться на поезде до Ниццы. В этот вечер Борис распивал со своим квартирантом Зеком очередную бутылочку хорошего вина бургундского, когда раздался телефонный звонок, и сестрёнка Леночка очень жалостливым голосом сообщила ему, что окончательно замерзает в вагоне поезда. Борис, прочувствовав ситуацию, вместе с квартирантом решили перехватить её на остановке в городе Сан-Ремо и, добравшись до железнодорожного вокзала этого города музыкантов и певцов, перехватили там задубевшую Леночку. На ней была лишь какая-то очень модная болоньевая курточка почти летнего образца, лосины и ботфорты. В машине Леночка, отогревшись, потребовала срочно остановиться в ближайшем и самом шикарном ресторане, чтобы пропустить рюмочку-другую сухого вина. Что и говорить, у Леночки был талант с детства пробивать свою тему, как говорят французы, «жюска бу а ту при», что в переводе «любой ценой и до победного конца»! Эти три счастливых для неё дня визита оставили неизгладимый рубец или глубокую траншею на чуткой психике её брата, а потом ещё и оказалось, что обратно в Москву сестрёнка Леночка вылетала из Рима. Поэтому Борис пошутил: «Следующий раз, когда я приеду лично к тебе в гости, то куплю билеты до Новосибирска, а улетать буду из Грозного!» Но ничего поделать было нельзя, т. к. билеты из Ниццы хоть до Рима, хоть до Москвы стоили одинаково дорого, что на тот момент ни Леночке, ни ему самому было явно не по карману. Пришлось вести её до Рима на машине, где он всю ночь ей рассказывал жуткую историю своей любви к Юльке, и на своё горе, припал на её сигаретки. Сестрёнка Леночка улетела, а потребность в табаке мучила его ещё долгие годы.

Второе возвращение блудной женщины
Ровно три месяца от Юльки не было ни слуху ни духу, и все её родственники тоже куда-то пропали. В День всех влюблённых 14 февраля 2002 года Борис в модном прикиде от «Валентино» прогуливался не спеша по площади перед казино «Папы Карло» под ручку с блондинистой подружкой одного известного негра, работавшего тренером сборной сказочного княжества по бобслею. Её друг не мог быть на этом празднике влюблённых, будучи занятым обслуживанием гарсоньера, в котором наследный принц праздновал этот «святой день» среди своих мускулистых любовников. Внезапно раздался телефонный звонок из Москвы, и Борис, взяв трубку, услышал Юлькин сладкий голосок: «Я решила поздравить тебя, рыцаря моего сердца, с Праздником святого Валентина, ибо только теперь, после столь долгой разлуки, я наконец-то поняла, что жить без тебя мне очень трудно». Конечно, Борис мог бы послать свою Дульсинею Черкизовскую куда подальше, но он из принципа не любил людей, которые легко посылаю других куда подальше, да и жизнь в Монако ему в последнее время уже стала конкретно надоедать. К тому же принцесса Жанна, оставив ему ключи от своей квартиры в Ницце, улетела надолго в США. Учёба в морской школе походила к концу, да и все эти рассказы о жизни княжеской семьи отбили у него всякое желание знакомиться с младшей принцессой. Оставался лишь старичок-магистр масонской ложи, но он вскоре благополучно умер во сне, унеся с собой в могилу множество секретов, от которых у Бориса порой мурашки по коже бегали. Он и раньше понимал то, что не всё так просто, и потому не питал особых иллюзий насчёт «сильных мира сего», но, увидев их мир как бы изнутри, решил, что такая жизнь ему просто не по душе, ибо за шикарным фасадом благополучия и роскоши скрывалось немало всякого дерьма. Но однокомнатная квартирка в Ницце ему оказалась очень даже кстати, и в преддверии грядущего возвращения его блудной женщины из Москвы, намеченного на 8 Марта, давала дополнительные возможности на отступление.
Весна красна опять вернулась, а с нею ласточка с птенцами. Для трёх месяцев изгнания в России Юлька выглядела как-то более чем неприлично хорошо, но Борис понял, что очень по ней соскучился. Уже по горькому опыту зная, что вслед за ней в Ниццу вернётся её сволочная родня, он заблаговременно вывез на квартиру бывшей принцессы все свои вещи. Как говорится, дружба дружбой, но жить мы будем врозь, и правильно сделал. Как-то прогуливаясь по проспекту Жана Медсана, Борис издалека увидел Юльку, которая летящей походкой куда-то спешила, и подумал составить ей компанию, но после решил просто присмотреть за ней и сразу же заметил за ней «хвост». Оказалось, что не только он следил за этой красоткой, но ещё и два араба мелкими перебежками вперемешку с семенящими шажками пытались угнаться за ней, идущей слишком свободно и раскидисто дышащей полной грудью, где-то оставившей на время свои мрачные мысли. Таким замечательным маршем когда-то вышагивали на первомайских парадах на Красной площади наши замечательные физкультурницы кровавой эпохи товарища Сталина. На следующий же день, по рассказам Юльки, её ревнивец Дарио, почуяв что-то неладное, внезапно нагрянул в их четырёхкомнатную квартиру в поиске компромата и перерыл всё вверх дном. Борис, слушая непосредственное щебетание своей подруги, получил очередную информацию к размышлению: «А почему и на каких основаниях этот еврей может вламываться запросто в чужую квартиру, да ещё и с обыском?» В общем, что-то не клеилось во всех её рассказах, и явно не хватало связующих звеньев, которые и предстояло выявить в ближайшие дни, а пока он, словно змей ползучий, предпочёл не вмешиваться в развитие событий и ёрничать, наблюдая за всем из своей норы. Неожиданно Юлька позвонила ему и очень испуганным голосом сообщила, что Дарио уже подготовил похищение маленького Феди, и ей надо сматывать удочки. Оказалось, что и Юлькина родня не сидела на месте, и Тодик с Диной через каскадёра Юрку вычислили его волчье логово, куда тот переселился вместе со своей старенькой мамой сразу же после того, как был больно побит своим соседом. Чтобы начать профессионально действовать в борьбе с дилетантом Дарио, они привезли с собой пожилого Юрика, того самого каскадёра, который должен был делать опасный трюк вместо актёра Урбанского на съёмках кинофильма «Директор завода». А теперь живой и здоровый каскадёр подключился к этой захватывающей игре, инициатива в которой была пока что на стороне Дарио. Несмотря на экономический кризис и значительную потерю средств в игре на бирже, он ещё был относительно богатым человеком, тогда как финансы Юлькиной родни таяли буквально на глазах, как снеговик под лучами весеннего солнца. Более того, они совершили просчёт, купив на вырученные деньги от продажи московской трёхкомнатной в Москве всего лишь крохотный подземный гараж в охраняемой резиденции, куда свезли весь свой семейный хлам. Неподалёку от их гаража был выстроен в одну линию весь их автобусный парк, состоящий из двух потрёпанных жизнью микроавтобусов марки «Фольксваген», двух «Мерседесов», белого «Ниссана» с взорванным дизелем, итальянской спортивной машинки и ещё парочки «Сеатов». Может быть, я чего-то упустил, ибо машин у Тодика могло бы гораздо больше. За короткое время Юрка-каскадёр, поселившись в заброшенной хижине над Монтоном, умудрился за полгода притащить туда на высоту в 600 метров над уровнем моря с десяток брошенных машин и завалить всю окрестность вокруг себя кучами хлама. Местная мэрия вывозила на помойку все его «трофеи» по меньшей мере целых два дня на трёх грузовиках. Одних только гнилых тряпок и одежды из разгромленных ящиков он собрал тон пять, а может быть, и больше. Позже каскадёр Юрка, брошенный на произвол судьбы Юлькиной семейкой, рассказал Борису про то, как Юльке удалось скопировать ключи от квартиры Дарио, да и вообще посвятил его во множество историй этой цыганской семейки, о которых можно будет однажды написать книгу объёмом с Ветхий Завет. Юрка-каскадёр славно справился с ролью филлера и, зацепившись за Дарио на своём угнанном где-то внедорожнике, установил местонахождение его квартиры. Сам Дарио, уже изрядно пощипанный экономическим кризисом, взял подряд на ремонт какой-то квартиры в Ницце и пригласил туда Юльку на сексуальное рандеву, заранее приготовив две бутылки вина по такому случаю. В тот момент, когда он, используя своё положение, драл несчастную Юльку на грязном матраце, проворный Юрка, прокравшись на цыпочках в помещение, вытащил ключи «от квартиры, где деньги лежали», из кармана брюк этого расчётливого гада и лично сделал с них качественные слепки. Юрка-каскадёр был на все руки мастер, и когда-то его даже приглашали в «Останкино» на телепередачу «Это вы можете» и печатали про его плавающий автомобиль в журнале «Юный техник» и «За рулём». А дальше всё было делом техники: пока Юлька с детьми вместе с Дарио и его старенькой матушкой за компанию отправились смотреть какой-то кинофильм, её братик Тодик с проказницей Динкой забрались к Дарио на квартиру и при помощи копировального устройства сняли все его многочисленные архивы, что были спрятаны в сейфе. Там же они нашли заграничный паспорт старшего сына Дарио, внутри которого была вложена фотография маленького Феди, размером пять на пять. Такие фото американского образца в Европе делают только на американские паспорта и ещё на визы в Индию. Кстати, двадцатилетнего сына Дарио звали так же, как и его самого, т. е. Дарио — младший. Согласно коварному плану, они должны были сделать младшему сыну Феде американское гражданство, а его старший брат мог легко сойти за его отца, что позволяло легко вывезти ребёнка в Грецию, где у Дарио-старшего было много родни по отцу. Естественным было и то, что братик Тодик присвоил себе американский паспорт Дарио-младшего, с которым он когда-то дружил, и внешне они были очень похожи друг на друга как две капли воды — вот что значит еврейские корни! События стали раскручиваться с невероятной быстротой, ибо, узнав об ужасных планах своего американского ковбоя, Юлька позвонила Борису и с мольбой в голосе попросила его вывезти её с детьми из четырёхкомнатной квартиры и надёжно спрятать. И в это самое время, когда она говорила с Борисом по телефону, случилось нечто непредвиденное!
В этот вечер её родственники по привычке грабили чью-то машину на Фаброн и были внезапно взяты с поличным местной полицией. Также был арестован их чёрный «мерседес», багажник которого был битком набит фотокопиями документов на имя гражданина США Дарио Сувами. Полицейские не тронули Юрку, и он, прибежав, сообщил Юле эту неприятную новость. Борис был вынужден перевезти её с детьми и её крупногабаритный багаж на квартиру бывшей принцессы Жанны, и на следующий день они вывезли всё остальное имущество в домик, где проживал его квартирант Зек. Таким образом, их четырёхкомнатное гнёздышко, где слышался когда-то детских смех, и о котором осталось много неплохих воспоминаний, было окончательно разорено этим безмозглым ковбоем.
Убийство Андрюшки Белоруса
Весной 2002 года Андрюшка Белорус подвёз югославских Бонни и Клайда прямо до оружейного магазина, что располагался в Старом порту Ниццы, где эта парочка сходу наехала на владельца магазина, который при помощи пистолета пугнул этих непрошеных гостей. Испуганные югославы сбежали, но упрямый француз, возомнив себя чёрти знает кем, выбежал с пистолетом на улицу. Скорее всего, он увидел через видеокамеру машину, припаркованную напротив его магазина, из которой вышли эти два горе-рэкетира, и, подбежав к Андрюшке Белорусу, сидевшему на водительском кресле, несколькими выстрелами из револьвера марки «Кольт» в затылок сделал из его непутёвого чайника большое решето. Дело было громкое и вызвало большой резонанс в местном обществе, и поэтому французская Фемида, тщательно разобравшись по существу дела, вынесла свой вердикт: «Владелец оружейного магазина в рамках необходимой самообороны был вынужден применить своё оружие в целях самозащиты, и поэтому он полностью оправдан!»
В небольшой заметке в газете «Парижанин» корреспондент Франсуа Корбара от 14 мая 2002 года сообщает: «В оружейном магазине недалеко от порта Ниццы вчера рано утром случилась трагедия. Оружейник 50-ти лет, сокрушив выстрелами агрессоров, которые серьезно приставали к нему, смертельно ранил одного из нападавших. Было около двух часов дня, когда молодая пара незнакомцев обратилась к торговцу, который уже много лет работает в небольшом магазине под знаком «Оружейной палаты Ниццы». Тогда как на улице посетителей ожидал их сообщник, в своём старом автомобиле Audi. Мужчина в возрасте до 30 лет в сопровождении женщины, притворяясь, что желает купить оружие для защиты, потребовал несколько единиц оборонительного оружия, которое оружейник и представил ему. Получив неожиданно удар дубинкой, ошеломленный лавочник увидел, что у него забрали полдюжины стволов большого калибра, и, когда нападающие стали убегать, он выстрелил два или три раза в них из своего пистолета. Одна из пуль достигла одного нападавшего, который был за рулем Audi. Пуля попала ему в правый висок, и тот, потеряв много крови, больше не контролировал свое транспортное средство, которое затем протаранило несколько припаркованных автомобилей. Audi был поспешно брошен его сообщниками. В то же время большое количество полицейских прибыло на место, чтобы оцепить весь район. На месте остался только один раненный в агонии. В последующем следователям удалось арестовать двух подозреваемых. Что касается оружейника, то он все еще в шоке, и его нужно было доставить в больницу, чтобы предоставить помощь, но его травмы оказались поверхностными. Он был помещен вчера вечером под стражу». Из этой газетной заметки следует, что французский журналист по привычке извратил информацию о расстреле Андрюшки Белоруса в Старом порту города Ниццы, но, как говорится, французам не привыкать. Эта трагическая история надела много шума в Ницце и особенно в эмигрантских кругах из России. Квартирант Зек, понимая, что скоро полиция выйдет и на его логово, где часто зависал Андрюшка Белорус вместе с этой югославской парочкой, стал срочно подыскивать себе новое жильё.

Остатки сладки!

Спустя сутки братик Тодик и мамка Динка оказались на свободе, и с них были сняты все обвинения в угоне их собственного автомобиля. Дело было в том, что перед отъездом в Москву он занял у одной своей французской любовницы Натали крупную сумму денег под залог своего чёрного «мерседеса», и она, не дождавшись возвращения занятых у неё денег, продала заложенную машину куда-то на север Франции. По возвращении во Францию сын и мать отправились в Нормандию на голубом «мерседесе», где нашли свой чёрный «мерседес», на котором уже была поменяна система антиугона, и перетащили его по ночам на тросе через всю Францию обратно к себе домой, на родные Лазурные берега. Новый хозяин машины, ни о чём таком даже и не подозревая, сообщил об угоне в полицию, и Тодик с Диной — тоже своего рода легендарные в Ницце доморощенные Бонни и Клайд — были легко пойманы местной полицией, которая даже не удосужилась заглянуть в багажник автомобиля, где было много печатной информации для размышления. В данном конкретном случае не могло быть речи о восстановлении общения с Дарио, и Юлька, поменяв в своём телефоне сим-карту, ушла в глубокое подполье. В свою очередь шальная парочка тоже залегла на дно, тогда как потерявший голову янки, встав забастовочным пикетом перед подъездом дома, где не так давно жила его «жена» Юлия с его двумя малолетними детьми, объявил бессрочную голодовку. Соседи по дому, хорошо знавшие, что тут последние два года проживала обычная русская семья, смотрели на этого безумного американца с явным недоумением и уже подумывали вызвать психиатрическую помощь. Более того, этот явно свихнувшийся умом американец под предлогом, что в квартире на седьмом этаже лежат обезображенные трупы его жены и детей, вызвал пожарную команду. Пожарники, вскарабкавшись по лестнице на седьмой этаж и вскрыв балконную дверь, обнаружили там только мебель и кошку Катю. В свою очередь Юлька просто умоляла на коленях Бориса не ехать на встречу с Дарио, но он, не послушав её, явно заинтригованный таким странным поведением этой подозрительной женщины, прибыл на место событий и увидел на двери своей квартиры красочный плакат: «Борис, верни мне жену и детей!» Рядом красовалось «открытое письмо», в котором крупным шрифтом на семи листках безутешный глава семейства излагал свою версию всего происходящего и историю его семьи. Чуть ниже был приколот список всего подаренного им своей любимой и ненаглядной Юленьке, включавший в себя: пару колец и браслетов с серёжками и даже очень дорогой кулинарный миксер и фен для волос. Ситуация наконец-то стала проясняться, и Борису стали ясны источники появления у Юльки всей этой ювелирной продукции, которые она сама каждый раз объясняла по-разному. Усевшись в кресло-качалку и налив себе полный стакан коньяку, он нервно закурил и принялся читать захватывающий роман made in USA за авторством Дарио Сувами, переведённый с грубыми ошибками на французский язык. Из этого умопомрачительного чтива следовало, что все эти два так называемых побега в Москву Юлька- бедная еврейка проделывала вместе со своим ковбоем Дарио, где проживала вместе с ним и с детьми в шикарных апартаментах и благодаря чему финансировала безбедное существование своих родственников, ютившихся в хрущёвке неподалёку от Черкизовского рынка. В последний их визит в Первопрестольную они намеревались подать документами на оформление их законного брака и под фанфары повенчались в новом храме Спасителя при стечении большого количества свидетелей и т. д. и т. п.
Ошарашенный Борис сделал вывод, что пока он всё это время прикрывал бегство и подпольное существование своей любимой женщины, он был всего лишь для неё очередным лохом и не больше того. Забавно было и то, что о его существовании Дарио узнал лишь после того, как установил за Юлькой внешнее наблюдение и собрал полное досье на владельца четырёхкомнатной квартиры, где проживала его жена Юленька и его дети. Как-то раз, выйдя в плохом настроении на улицу, Борис столкнулся с несчастным отцом семейства, который пришёл снова пикетировать вход в подъезд, и не узнал своего тайного конкурента. На что Борис, заключив в свои крепкие объятия измождённого американца, как это делали советские солдаты в фильме «Встреча на Эльбе», на глазах у всей французской общественности, выбежавшей по такому случаю на балконы своих квартир, громко воскликнул: «О, брат Дарио, как я рад наконец-то встретиться с тобой!» Исхудавший от многодневной голодовки бедный и потрёпанный Дарио какое-то время, явно опешив, не мог собраться с мыслями и спросил, заикаясь: «Это ты, Борис?» Борис, не теряя чувства юмора, чтобы хоть как-то победить в себе злобу, толкающую его срочно и больно избить этого мерзкого янки, всё так же на волне эмоций закричал: «Да! Конечно же, это я! Борис! — и, сбросив резко высоту своего восторга, более мягким голосом добавил: — А что, у нашей Юльки ещё кто-то был, кроме нас с тобой?» Дарио ещё не знал о том, что именно в эту самую минуту братик Тодик, вооружившись американским паспортом его сына Дарио Сувами — младшего и копиями банковских документов, скачал все его денежки, что остались после краха на французской финансовой бирже. Всего в этот вечер братик Тодик обогатился за раз на сумму около ста тысяч евро, а может, и больше. Разум окончательно оставил больную голову американца, ещё не зажившую окончательно от прежних ударов кастетом, и он заявил в полицию на Юльку, обвинив её в похищении его детей. Воистину сработало правило: не делай другим того, чего себе не желаешь. Когда-то он украл у одной жены двоих детей, а теперь вторая жена увела у него сына Федю, который в отличие от его старшего сына, пошедшего в венесуэльскую породу, был точной копией его самого. Но на этот момент, встречаясь с Борисом, он ещё не знал того, что враги вскрыли не так давно его хату и ограбили всю его семью, и, как бы слегка злопыхая, предложил Борису посмотреть солидный видеоматериал о том, как они семьёй пару раз хорошо отдыхали в Москве. В разговоре он акцентировал внимание на том, что у него с Юлькой были интимные отношения в Москве. На что Борис ему ответил: «Это у тебя с моей любовницей были иногда интимные отношения в Москве, а у меня с твоей женой во Франции был замечательный секс и как минимум каждый день, и не по принуждению, а по любви». Они вместе поднялись наверх, и Борис, снова усевшись в кресло, налив себе полный стакан коньяка для успокоения адского огня, пылающего в его душе, прильнул к маленькому экрану видеокамеры, на котором можно было увидеть счастливые лица Юльки и её детей, и пару раз в камеру попадались Дина с Тодиком. В это время кто-то позвонил Дарио на трубку, и он, резко вскочив, бросился на выход, позабыв про видеокамеру и сумку с более дюжины отснятых видеокассет. Должно быть, это был телефонный звонок из его банка. Просматривать все кассеты Борису совершенно не хотелось, и он, забрав военные трофеи, которые могли бы послужить серьёзным вещественным доказательствам, поехал вставлять пистон Юле. Приехав домой, он слегка покричал на неё ради приличия и, пользуясь отсутствием детей, которых увезла к себе Дина, стал драть Юлю как сидорову козу, да и она сама отдавалась ему искренне, как в последний раз. За такое её усердие сексуально удовлетворённый Борис подарил ей видеокамеру и весь компромат, собранный на неё американским хитрецом, но, как говорится, на каждую хитрую попу свой хрен с винтом найдётся.
Ситуация усложнилась неожиданным возвращением бывшей принцессы Жаны из США, и Юльку надо было куда-то срочно перепрятать, и, на счастье, квартирант Саша Зек вдруг нашёл себе более комфортабельное жильё. Теперь Юлька наконец-то поселилась в домике, который последние два года она официально снимала у Бориса, получая ежемесячно, как компенсацию, неплохую сумму денег от социальных служб. Полиция Ниццы, поднятая на уши по глупости своей, искала мать-воровку и детей где угодно, но только не у себя в доме. Борис отправился в Монако, чтобы обмыть возвращение Жанны, и когда они выпили за всё хорошее, ему позвонила Юля, сообщив, что кто-то наблюдает за ней из окна, в доме напротив. Скорее всего, она просто «села на измену», и ей началось казаться всякое, чего и быть не могло. Борис вернулся из Монако к ней в домик, где они напоследок хорошо оторвались в постельке, и она, выпив на дорожку сто грамм хорошего коньяка, решила покинуть это убежище навсегда. Внезапно в небе разразилась страшная гроза, и пошёл сильный дождь как из ведра. Борис помог ей донести чемоданы до её голубого «мерседеса», и, прощаясь, она ему сказала: «Знаешь, ты хорошо поднялся в Ницце, и я жалею лишь о том, что не успела с тобой расписаться!» Когда её машина растаяла как призрак во мгле, Борису пришли на ум слова:

И её «мерседес» голубой,
Как птица, летит в никуда,
Юлька играет моей судьбой,
Не любя никого никогда.

И цветы одиночества
Пусть украсят годы мои,
Жизнь моя, Ваше Высочество,
От души вином напои!

На следующий день Юлька сказала ему по телефону: «Было бы очень неплохо стравить тебя с Дарио! Может получиться забавный бой быков!»

Год спустя, или жаркое лето 2003 года

Если первые числа сентября 2003 года ещё гудели эхом августовской жары, которая унесла с собой более пятнадцати тысяч жизней, и французские власти не знали, куда девать столько стремительно разлагающихся трупов, то уже к середине сентября больше ничего не напоминало о тех трагических днях. Борис, проснувшись ранним утром в каюте своей парусной лодки, что стояла на якоре в порту города Антиб, решил пробежаться вдоль берега моря, как один доходяга, бегущий ему навстречу, привлёк его внимание, ему невольно подумалось: «Сегодня в забеге участвуют узники Бухенвальда». Неожиданно этот «узник концлагеря» с ним поздоровался: «Борька, привет! Это я, Илья! Не узнаёшь, что ли?» Каких-то три год тому назад этот человек был молодым, цветущим и к тому же средней упитанности, а тут такая разительная перемена. «Должно быть, у него последняя стадия рака, но он, совершая забеги, борется со своей болезнью, как когда-то сражался легендарный Павка Корчагин в романе Н. Островского «Как закалялась сталь», — подумав об этом, Борис посмотрел на своего собеседника с чувством глубокого сострадания. На этом скелетообразном мужике, или вернее будет сказано старике, со впалыми щеками и с кожей, пожелтевшей, словно затёртый пергамент времён Средневековья, как на вешалке, висела новенькая майка фирмы «Адидас». Её развевало ветром, словно флажок на деревянном древке, и из-под спортивных трусов выглядывали худющие ноги с чётко очерченными коленными суставами. И не дожидаясь встречных вопросов, этот измождённый человек выпалил: «Я с местной кичи откинулся, где меня три месяца в марсельской тюряге парили! Ты заходи ко мне сегодня на дачу, поболтаем! А сейчас побегу дальше… восстанавливаться надо!» — «Вот что жизнь с человеком делает!» — подумал Борис, провожая скорбным взглядом этого бегущего доходягу.
На следующий день, к полудню Борис зашёл в гости к Илье, как герой мультфильма медвежонок Вини-Пух к Братцу Кролику в надежде вкусно пообедать, но был несказанно удивлён, когда вместо царских хором перед ним предстало всё ещё недостроенное здание на слабо облагороженной территории, повсюду чувствовалось запустение и неустроенность. На хозяина дома также без слёз смотреть было нельзя, если бы не горящий взгляд несломленного узника, и Борис вымолвил искренне и скорбно: «О боже мой! Что же эти изверги с тобой сделали?» За тем же самым столиком, на котором раньше по утрам обычно стояла пустая бутылка из-под хорошего вина, они долго ели зажаренные куриные крылышки, запивая самым обыкновенным пивом «Хайнекен», и узник французского застенка не спеша поведал свою ужасную историю. Итак, в первых числах мая глубокой ночью на его виллу был совершён налёт банды вооружённых людей, которые, взломав двери, повязали Илью, его жену и их малолетнюю дочь. Особенно долго им пришлось повозиться с маленькой собачкой по кличке Женька, которая, как настоящая героиня, цапнула за палец одного из этих злодеев. В знак благодарности Илья стал в последующем её величать Евгенией. Единственный, кто не пострадал из домочадцев, был хомяк Хомка, который и так уже сидел смирно в своей клетке, зажавшись в угол со страха. Вооружённые до зубов головорезы, угрожая оружием, поставили всех, включая и ребёнка, лицом к стенке, стали угрожать расстрелом на месте, если хозяин дома не выдаст им потайной сейф с документами и чёрной кассой. На что он им сказал: «Ищите сейф в куче строительного мусора, там он валяется от старых хозяев». Такая дерзость привела налётчиков в состояние крайнего исступления, быстро перешедшего в ярость, и они обязательно расстреляли бы своих заложников, но весь этот произвол остановил человек, одетый в форму полицейского. Оказалось, что это был следователь, занимающийся делом Ильи, который, зачитав «Постановление об аресте господина Кукарева и его жены», приказал надеть на них наручники и отвезти куда следует. Через день женщину выпустили под залог её спортивной машины, точно зная, что она никуда не сбежит, пока её шикарная иномарка остаётся у них. Самого же Илью отвезли в Марсель и бросили в зловонную камеру к двум арабам, где про него забыли на несколько дней. Рассказывая все эти ужасы, Илья жадно глотал из горлышка бутылки пиво, как будто пытался погасить внутри него бушующее пламя в виде вырывающегося наружу табачного дыма. Борис про себя заметил, что хозяин дома вместо привычных сигарет и дорогих сигар курил простой табак, который непрестанно закручивал ловкими движениями пальцев в папиросную бумагу. Хозяин дома, заметив взгляд гостя, горько усмехнулся: «На киче научился». Передачи там были запрещены, но его жене выставляли счёт за содержание её мужа в марсельской тюрьме. Через неделю угрозами его заставили подписать документ о том, что был задержан не ночью, а днём. Они обещали облегчить режим содержания, но на самом деле лишь иногда выпускали на прогулку во двор. Лето в том году было очень жарким, воду в бутылках стали давать только после того, как температура в камерах поднялась до пятидесяти градусов по Цельсию, и несколько заключённых умерло от жары. В камере размером три на три метра узники спали на нарах в три этажа, воду же из-под крана, зловонную от хлорки и ржавчины, пить было невозможно. За два месяца заключения никаких обвинений предъявлено не было, но всё это время от него требовали чистосердечного признания своей вины. И только когда выпускали на свободу, они сказали, что якобы делали запрос в Москву, но компромат оттуда на него так и не пришёл, но всё равно решили, что дело будут продолжать вести и дальше, взяв с него подписку о невыезде. Глядя на дом, Илья сказал: «Сам видишь, строители разбежались, хотя архитектор искренне сокрушался, приговаривая, что честнее этой стройки у него до сих пор никогда не было. Все мои банковские счета заморожены, и вообще живём за счёт тёщиных почтовых переводов из России». Пока Илья жарил куриные крылышки к пиву, его гость решил познакомиться с российской прессой и, взяв первую попавшуюся ему газету «Коммерсантъ», наткнулся на статью: «Некто Илья Николаевич Кокарев, 27 ноября 1966 года рождения, с 2001 г. и по настоящее время председатель совета директоров ОАО «Астраханский корабел», арестован в начале мая. Французская полиция вышла на его след по заявке российских налоговых полицейских. Согласно этой заявке — гражданин Кокарев, возглавив 10 лет назад металлургическую компанию, использовал так называемую «двойную бухгалтерию» и вырученные средства в разных странах, он перекачивал их через оффшорные счета во Францию. В дальнейшем эти деньги в сумме 15 миллионов евро были вложены им в недвижимость на Лазурном берегу, и поэтому на его владения был наложен арест. Расследованием его дела занимается Минюст Франции». Тогда как в газете «Астраханские вести» и. о. гендиректора «Астраханского корабела», господин Конюхов пояснил: «Формальным поводом для ареста Ильи Кокарева стала покупка дома на юге Франции. Его бизнесмен приобрел на банковский кредит в размере 1 миллион евро. С кредитом все чисто и с налогами у его шефа «все в ажуре», и юристы компании уже собрали все необходимые документы, доказывающие это».
Какое-то время они молча пили пиво, думая каждый о своём, и чтобы внести оживление в беседу, Борис вспомнил про олигарха Березовского, у которого французы вообще, если верить жёлтой прессе, жаждут забрать целое поместье в семьдесят гектаров. В свою очередь Илья, слегка оживившись и показав направо рукой, небрежно бросил: «Ты вон ту трубу видишь? Это и есть то самое поместье Березовского, и нашими делами занимается один и тот же судья, и вообще, неизвестно, сколько ещё нашего брата с Кап д'Антиб у него под колпаком!» Говоря про «нашего брата», Илья видимо подразумевал господ Березовского, купившего тут в 1997 году «Шато де ла Гаруп» и проживавшего по соседству в «Шато де ла Круа» Романа Абрамовича, а также ещё нескольких их товарищей по несчастью, имевших неосторожность поселиться на этом же Капе (он же мыс Проклятия) в бухте «Грязные деньги». Помимо вышеперечисленных имений мыс Проклятия славится своим музеем имени Наполеона и самым старым ботаническим садом Тюре Лазурного берега , где на площади в 4 гектара посажены более 3000 видов растений.
В это же время одна бульварная газетёнка «Фигаро» поведала своим читателям о том, что согласно информации близкого к полиции источника: «Между соседями Березовским и Абрамовичем существует некая тайная взаимосвязь. Поэтому следователь прокуратуры Беатриса Дель Вольго совершила поездку в Москву, где она пришла к заключению, что большая часть средств, израсходованных олигархом Березовским на приобретение «Шато де ла Гаруп», была «гарантирована» компанией «Сибнефть», связанной с олигархом Абрамовичем. В настоящее время французская юстиция выясняет, какую роль сыграл Роман Абрамович в этой финансовой операции, которую следствие считает «частью схемы по отмыванию «грязных» капиталов». Более того, господин Абрамович находится в центре расследования, связанного не только с приобретением «Шато де ла Гаруп», но и своего собственного имения «Шато де ла Круа». Его дело находится под жестким контролем прокурора Марселя Жака Бомома». Помня русскую поговорку «Бог любит троицу», этот же прокурор Жак Бомом мимоходом взялся за дело маленького совладельца фирмы «Астраханский корабел» господина Кокарева. Французское информационное агентство «AFP» со ссылкой на свои «источники, близкие к следствию» сообщило, что: «Сотрудники главного управления по борьбе с крупными финансовыми преступлениями (OCRGDF) Франции провели очередной обыск в замке миллиардера Бориса Березовского близ города Антибы на Лазурном берегу. Обыск был проведен в рамках расследования дела о возможной причастности господина Березовского к отмыванию денег. Ордер на его проведение выдал судья города Марселя Жак Бомом». Сухость официального сообщения не позволяет простому обывателю представить себе весь размах операции, проведённой тогда на мысе Антиб, что была организована с подачи тогдашнего президента Франции Жака Ширака. Более того, ходили слухи, что Жак Ширак впервые в истории французско-российских отношений задействовал в этой операции группу «Альфа», которую ему подогнал по такому замечательному случаю его российский коллега Владимир.
Короче говоря, после исчезновения Юльки его некогда бурная жизнь стала как-то слишком спокойной и правильной до тошноты. Иногда он навещал затворника Илюшу Кукарева, сравнивая его с ссыльным Лениным в селе Шушенское, советовал ему квасить капусту и однажды был удивлён, застав у него в гостях того самого Дарио Сувами, который, потеряв в прошлом году своего сына и деньги, всё это время заполнял свою пустоту тем, что строчил на Бориса доносы в налоговую инспекцию. Очумев от горя, Дарио посылал частного детектива под Авиньон, предполагая, что там Борис прячет Юльку и детей. Благодаря его усилиям вооружённая полиция, вломившись к квартирантам Бориса, перепугала их всех насмерть! Цель, которую вынашивал Дарио, была примитивно проста: обрубить все источники, по которым могло бы осуществляться финансирование его беглой жены. Борису пришлось несладко из-за этих доносов, и он был вынужден распродать всё своё недвижимое имущество в Ницце, чтобы честно промотать вырученные деньги, а не дожидаться, когда их заберут очкарики из налоговой инспекции. Оказалось, что жена Ильи Кукарева летела в одном самолёте вместе с новой женой Дарио Сувами, которая была в это время на сносях, и по профессии та была психиатром из московской психбольницы. Вскоре после исчезновения Юльки Дарио ринулся в Москву, где пытался безуспешно найти беглянку, и, дойдя до ручки, обратился в специальное заведение за медицинской помощью. Там его стала лечить врач-психиатр по имени Юля, на которой он вскоре и женился, и теперь вот, вернувшись в Ниццу, он доводит до ума заброшенное имение Ильи Кукарева. Со своей стороны Борис ещё раз подтвердил этому американскому маньяку, что не знает, где прячется его беглая жена, и последний год он живёт в Каннах с одной бывшей гимнасткой. В общем, зря Дарио строчил доносы на него, и вообще неприлично обрубать каналы финансирования своей бывшей жены и тем самым лишать своего сына куска хлеба. А потом Борис задал Дарио вопрос: «Слышал я краем уха то, что Тодик скачал твои деньги из банка. Это правда?» На что Дарио ответил: «Всё равно они эти деньги потратят на всякий автомобильный хлам». Тогда как сам Дарио выглядел просто ужасно, что свидетельствовало о серьёзной депрессии. Тремя годами позже Юлька, внезапно нарисовавшись в Каннах, рассказала Борису, что всё это время она жила в США, где, поселившись в Майями, вышла замуж за пожилого американца, которому занятие сексом не по душе, но он хороший человек. Она приехала в Ниццу, чтобы собрать документы на наследство, т. к. Дарио погиб «смертью храбрых» в Москве в 2006 году, где на какое-то время круто поднялся на строительстве. Его тело было найдено порубленным на куски и пожираемым собаками на железнодорожной линии где-то под Москвой. На прощание Юлька сказала Борису: «Видимо, пока я жила с тобой, то натрахалась на всю мою оставшуюся жизнь! Если хочешь, то приезжай ко мне в гости! У меня хороший муж, и он очень любит стрелять из пулемёта, и вы с ним можете сходить на стрельбище!»
В этот вечер пока ещё живой Дарио уехал к своей новой жене-психиатру — Борис, с облегченьем раздавив с Ильёй Кукаревым на двоих небольшой ящик пива «Хайнекена», отправился догоняться в соседний город Канны. Там на его любимой набережной Круазет, прямо на зелёном газоне, в сотне метров от парадной лестницы Дворца фестивалей разместилась колония русских бичей. Он всегда с удовольствием квасил в их компании пивко, игнорируя расфуфыренных дам в перьях и господ в помятых фраках, дефилировавших мимо них по красной дорожке, и поэтому часто навещал эту бичевскую компанию весёлых соотечественников, некоторые из них служили в стройбате, и поэтому им было что вспомнить. К слову, в одном из русских бичей он распознал того самого кагэбэшника Сержа, который, ссылаясь на травму головы, ни за что не хотел вспоминать Бориса. Каждый раз Борис привозил им по несколько пятилитровых коробок недорого вина или большой ящик пива. В этот день, когда русские бичи уже дружно прикончили очередную пятилитровую коробку вина «Кот-дю-Роны», к ним подкатил какой-то юркий мужичонка с фотоаппаратом на шее и, представившись спецкором газеты «Комсомольская правда», предложил сфотографироваться с ним вместе на память. Такая идея мало кому понравилась, ибо некоторые из них могли находиться в розыске у себя на Родине, и по просьбе коллектива Борис, взяв журналиста на себя, повёл его до ближайшего пивного бара, знакомиться. Представившись Владимиром, журналист сходу пожелал пробраться в порт города Антиб, где должна быть яхта Абрамовича «Le Grand Blue» («Большой синий»). Для Бориса это было вообще по пути, т. к. он часто останавливался ночевать в Антибе на своей восьмиметровой посудине, что стояла в том же порту, что и яхта Абрамовича. Также Владимир интересовался имением «Шато де ла Круа», где по имеющимся сведениям могла проживать жена олигарха Абрамовича, а ещё ему хотелось попасть в хозяйство Березовского «Шато де ла Гаруп», где проживала его старенькая мама. Борис хорошо знал эти места, и ему известно было то, что имение Абрамовича на тот момент представляло из себя развалину, в которой, по мнению уфологов, посреди просторных залов, покрытых тленом, блуждали призраки королей: египтянина Фарука Первого и бельгийца Леопольда Третьего, итальянца Умберто Второго и британца Эдуарда Восьмого, миллиардера Онассиса и его жены Жаклин Кеннеди. Все эти царственные особы когда-то проживали в этом поместье, но в 70-х годах прошлого века там случился страшный пожар, который основательно повредил здание и многие деревья, растущие в парке. Некогда процветающее имение пришло в упадок, и местные острословы шутили, что пора подыскать для «Шато де ла Круа» очередного богатого изгнанника, и на эту роль как раз прекрасно подходил российский олигарх Борис Березовский, но он приобрел для себя соседний «Шато де ла Гаруп», с которым было куда меньше проблем.
Борис, распив несколько кружек пива со своим новым приятелем, повёз его к имению Березовского, где они, удобно расположившись в баре, что был при пляже Keller, стали ждать, когда явится жена Абрамовича, или какие-нибудь другие известные русские знаменитости выйдут к ним на фотосессию. Опрокинув там ещё по паре бокалов пива, они уж было собрались возвращаться с неудачной охоты обратно в Канны, как ворота имения «Шато де ла Гаруп» открылись, пропуская полицейскую машину с работающей мигалкой. Борис, взяв кинокамеру у папарацци, пошёл туда вслед за полицейскими, но ему навстречу вышли охранники и в вежливой форме выставили его обратно. В свою очередь журналист очень обрадовался тому, что его камера осталась в целости и сохранности. Позже выяснилось, что к имению Березовского с чёрного входа ведёт ещё одна тропинка со стороны проклятого имения Романа Абрамовича, и, отправив журналиста на поезде в Канны, Борис попытался пробраться по этой тропинке, чтобы выяснить то, чем занимается французская полиция на вилле Березовского, пока тот гуляет по Лондону. Пробравшись на четвереньках к шикарному особняку, известному ему с картинок глянцевых журналов, он увидел, что над ним кружит жандармский вертолёт, с которого по тросам, как в кино, стали спускаться вооружённые до зубов французские спецназовцы. Неподалёку от Бориса зашевелились кусты, и, приглядевшись, он увидел, что в них прячется какая-то старушка. Вдалеке послышалось обращение на ломанном русском: «Мадам Гельман-Березовский для чего вы снова прячетесь?» В это время в сторону кустов, где он прятался вместе с матерью Березовского, направили свой бег французские головорезы в чёрных масках. Видимо они из опыта предыдущих обысков уже знали, где искать эту бедную старушку.
Борис, не напрашиваясь на историю, упал лицом на траву и замер. Ему подумалось: «Авось пронесёт», — и, слава богу, жандармы не заметили его, конвоируя старушку в сторону особняка. На следующий день во всех местных газетах было размещено сообщение: «В поместье беглого олигарха Березовского был проведён обыск. Полиция приступила к расследованию российских инвестиций, и по этому случаю на Лазурном берегу проведены десятки арестов среди россиян и заморожены их многомиллионные счета в банках Германии, Швейцарии, Люксембурге и в Монако». Вспоминая полицейский произвол по отношению к матери Березовского, Борис задал сам себе каверзные вопросы: «Зачем, спрашивается, для поимки безобидной старушки надо было использовать целый взвод головорезов из антитеррористической службы ДСТ? Хотя, может быть, эта старушка Березовская была не настолько уж проста, как кажется? Что она могла ценного хранить в своих трёхлитровых банках с помидорами, которые выращивала тут же на своём маленьком огородике?»
Не успел Роман Абрамович завершить свои гигантские работы по восстановлению «Шато де ла Круа» с видом на море и общей площадью поместья 8 га, как 29 июля 2010 в его главном особняке вспыхнул огонь. Было почти девять часов, когда первые языки пламени начали лизать стены кухни, расположенной в подвале, а с наступлением ночи появились клубы густого черного дыма. Все четырнадцать постояльцев особняка были вовремя эвакуированы, и никто из них не пострадал, а зданию был нанесён значительный материальный урон, причины возникновения пожара устанавливаются. Жаркое лето 2003 года стало невыносимо жарким не только для милых французских барашков, но для наших русских олигархических аллигаторов и не только на мысе Проклятия, и даже Борису чуть было не перепало по полной программе.

Прощай, Мармелад!
Где-то в конце августа к Борису наконец-то приехала из Москвы его дочка Олеся, которая поначалу вела себя с папой не очень вежливо, и между ними то и дело возникали горячие словесные перепалки, грозившие каждый раз перерасти во всё сметающее на своём пути пламя пожара. Дабы хоть как-то разрядить взрывоопасную ситуацию, Борис решил повозить свою дочку по местам своей боевой славы, и как-то раз, проезжая мимо товарищества «Миллиардеры мира сего», они увидели, как над одним из знакомых ему особняков взвиваются вверх клубы чёрного дыма! Внезапно пришла мысль: «Неужели пожар?» — и он, ни о чём не думая, перемахнув через забор, побежал в сторону предполагаемого бедствия. Естественно, что дочка Олеся ни на метр не отставала от своего папки, и, прибежав к месту пожарища, они узрели странную картину. На некогда цветущей и благоухающей территории, покрытой изящно подстриженными газонами с сочной растительностью зелёного цвета и клумбами, радовавших глаз всякими цветочками-лепесточками и причудливыми деревцами, властвовал тёмно-жёлтый цвет опавшей хвои, из-под толщи которой торчали чёрные стволы зонтичных сосен. Неподалёку от бассейна, некогда наполненного чистой водой, была лохань с мутной жижицей, поверх которой плавала зелёная тина. На лавочке у гигантского костра сидела скорбная фигура человека, чем-то похожая на медведя из мультфильма «Ёжик в тумане». Люди говорили в Ницце: «Мармелад купил себе на виллу дикого козла и назвал его Борькой, но когда баянист Черномордин «слетел с трубы», то на вилле не стало денег даже на кормёжку для животных. Голодный козёл сожрал всю живую растительность на вилле, и питбули, тоже с голодухи, скушали козла, а Мармелад с такого горя пострелял этих прожорливых собак, а домработница, не получавшая уже пару месяцев зарплату, еле ноги убрала к себе в Эстонию!» Тогда как, если верить всезнающему Михасю, который на тот момент умудрился сдружиться с Мармеладом, и это несмотря на стойкое отвращение последнего к первому: «Мармелад уже трижды пожалел о том, что женился на Татьяне, ибо она спустила всю свою фортуну в казино, и теперь им нечем платить за виллу и вообще не на что стало жить. Вначале были проданы все их машины, а теперь очередь дошла и до их семейного гнёздышка, которое вот-вот либо заберут за долги, либо придётся его по дешёвке продать, так как нет достойного покупателя».
«Неужели все эти рассказы оказались чистой правдой?» — подумал Борис и не спеша подошёл к Мармеладу, чтобы его не спугнуть. Ведь рядом на лавочке лежал поблескивающий хромом в свете луны тот самый большой пистолет марки «Беретта» с лазерным прицелом, а рядом стояла почти полная бутылка виски «Чивас». Борис подумал: «Да! Из такого пистолета трудно играть в русскую рулетку», — и отважился присесть по левую сторону от скорбящего Мармелада, который вдруг резко вскочил и, как заправский кочегар, стал бросать совковой лопатой в пламя новую партию пожухлой хвои. Устав от непосильного труда, он, сильно запыхавшись, плюхнулся своими жирными ягодицами на жёсткую скамейку и, передав бутылку с виски Борису, с горечью в голосе подтвердил слухи о нём: «Козёл сожрал тут всю растительность, а собаки порвали козла, а я собак обеих завалил!» Борис, едва пригубив жадными глотками благородный напиток, передал бутылку, как эстафету, своей дочке со словами: «Выпей, дочка!» Вдруг он неожиданно заметил торчащее из кострища козлиное копыто и несколько уже изрядно обгоревших собачьих лап, и тут до него донёсся ужасный запах обугленного мяса и палёной шерсти. Ему подумалось: «Лишь бы палить не стал с горя из пистоля, а то тут всем в кострище места хватит, да и ребёнка может перепугать!» Однополчане не виделись всего несколько лет, и многое поменялось с тех пор, но чтобы Мармелад научился так долго молчать — это было невообразимо! «Неужели депрессия?» — подумалось Борису. Тогда как Мармелад, словно стахановец в кочегарке, продолжил бросать сухую хвою в костёр и успокоился, лишь когда яркое пламя костра, взмыв до небес, стало лизать своими зловещими языками кроны сосен. А может, это были вовсе и не сосны, а кедры, которые из чувства солидарности со вселенской скорбью Мармелада склонили свои вихрасты шевелюры и на фоне звёздного неба казались сказочными богатырями, что собрались на тризну у огромного кострища. Снова и снова Мармелад резко вскакивал, а потом мягко плюхался своим аномально пухлым задом на жёсткую деревянную лавку. И как только его задница начинала снова маячить перед лицом Бориса, то тот невольно стал представлять на ней… наколку, которую видел у одного мужика в бане. У того толстяка на жирных ягодицах были выколоты пара чертей с лопатами, по одному персонажу на ягодицу, которые в такт движения этих «булок» как бы кидали уголь в топку. В печальные моменты жизни Борис любил придумывать что-то смешное, и когда-то в далёкие лейтенантские годы его перевели на перевоспитание в суровую воинскую часть, расположенную под городом Партизанском, где правил один суровый майор Пупыркин, а замполитом был к нему представлен новоиспечённый выпускник Симферопольского военно-политического училища Валерка Торшин. Утром, при разводе на работы, этот маленького роста кабанчик с майорскими звёздами на погонах с высоты высокой трибуны приветствовал личный состав вверенного ему батальона. Раздалась команда: «Офицеры ко мне!» — Борис вместе с другими офицерами подошёл к трибуне и стал озираться по сторонам с мыслью: «Куда я попал?» — тогда как низкорослого комбата снизу почти не было видно, и только его широкополая фуражка маячила над трибуной, словно шляпа сырого груздя или бледной поганки. Неожиданно майор Пупыркин крикнул ему зычным голосом: «А вы что, товарищ лейтенант, по сторонам смотрите?» Борис, не зная, что ему ответить, ляпнул первое, что на ум пришло: «Табуретку ищу, товарищ майор!» Тот быстро парировал: «Повеситься, что ли, хотите?» Борис опять ответил ему, явно не подумав, флегматичным голосом: «Чтобы встать на неё и вам в глаза посмотреть, товарищ майор». Весь отряд дружно расхохотался, услышав такой ответ лейтенанта. Майор Пупыркин очень невзлюбил дерзкого лейтенанта Львова и при всяком случае пытался ему долго и нудно что-нибудь выговорить, на что лейтенант, внимательно слушая старшего по званию, загадочно улыбался. Злой майор не знал, что этот негодник мысленно представлял его, такого брюхатого, одетым в женский купальный костюм мини-бикини. И вот теперь, забавляясь по новой, Борис представил себе, как на ягодицах Мармелада наколотые тушью черти энергично шуровали своими лопатами, забрасывая уголь в топку. Что касаемо его замполита Валерки Торшина, то Борис в течение полугода приглашал его, вечно голодного, к себе на обеды, да и на ужины, т. к. еды у него, как у заправского барина, всегда было много. В предчувствии увольнения лейтенант Львов нечасто ходил на службу в отряд, и, чтобы хоть как-то скоротать время, он решил посвятить себя изучению поварской книги и, применяя её ценные советы на практике, достиг больших успехов в поварском деле. Особенно чудно у него получался пирог Анны Павловой и телятина графа Орлова. По весне состоялся суд офицерской чести, где лейтенанта Львова окончательно обесчестили, и замполит Валерка, забившись в угол и потупив свои крысиные глазёнки, тупо промолчал, ни слова не сказав в защиту своего осуждённого товарища. В общем, его можно было понять, т. к. лейтенант Борис уходил на гражданку, а ему ещё предстояло тянуть длинную военную лямку неопределённое количество времени. Тем более в это время к нему из Симферополя приехала его жена Елена, замечательная массажистка, и, чтобы хоть как-то отпраздновать эти два события, молодые лейтенанты вместе со своими верными спутницами по жизни решили посетить самый первый кооперативный ресторан, который уже успел прославиться на всю округу своими пельменями. Ужин прошёл удачно, и когда халдей принёс счёт на двадцать рублей, то Валерик выложил из своего кармана всего лишь пять рублей, и Борису пришлось отдать всю оставшуюся сумму денег и пару рублей на чай. На следующий день лейтенант Борис спросил своего товарища по оружию о причинах его замечательных успехах в математике, ведь известно, что кто-то из этих гениев уже пытался доказать то, что два плюс два равняется четырём. Валерка, посмотрев Борису в глаза самым преданным взглядом истинного Иудушки Искариота, ответил мягким голоском: «А мне было жалко платить червонец». На том они и расстались. Через несколько дней Борис, уволенный в запас, устроился на должность заместителя директора по строительству соседнего совхоза «Казанский», где обживал свой новый коттедж, тогда как его строительный отряд был срочно перебазирован куда-то на БАМ в палатки для солдат и в строительные вагончики, уже приготовленные для офицерского состава. В настоящее время подполковник запаса Украинских вооружённых сил Валерий Торшин возглавляет партийную ячейку «Единой России» в Крыму, и это хорошо, т. к. ещё в Писании было сказано, что не хлебом единым сыт человек. Затрагивая вскользь щекотливую тему о «птенцах» товарища Мехлиса, я невольно вспоминаю библейскую притчу: жили-были у Адама два сына, пока один из них, Каин, не завалил брата своего Авеля. И с тех времён в религиях мира сего, включая и коммунистическую, имеются свои жрецы (от слова «жрать») и свои священники (от слова «святость»). Я хочу поведать о том, что лейтенант Львов сталкивался с замполитами разного сорта, и про одного из них, «второй свежести», всё сказано, и для контраста хочу поведать о самом первом замполите, который в знак солидарности с ним тоже вышел из рядов КПСС, за что и был немедленно уволен в запас. В настоящее время подполковник запаса белорусской милиции Игорь Александрович Алейников вместе со своей боевой подругой Ириной заняты посадкой замечательного белорусского картофеля у себя на даче.
Но самое время вернуться к Мармеладу, который на тот момент окончательно выдохся, поддерживая огонь, и, испустив очень глубокий выдох, он сказал на французском языке: «Финита ля комедия», — и затяжным глотком из горла ополовинил содержимое бутылки и передал остатки Борису, а тот, в свою очередь, своей дочке Олесе. Таким образом, они уговорили эту бутылочку виски, как говорится, на троих, и, глядя на козлиное копыто, торчащее из костра, Борис подумал: «А может, Мармелад чёрта завалил?» И когда хозяин поместья, всё с тем же ожесточением, продолжил подбрасывать новые партии пожухлой хвои в огонь, Борис отправился на кухню за новой бутылкой вискаря и, минуя замшелый бассейн, вошёл в дом, где в просторном зале над камином на старинном холсте красовалось всё то же раскидистое дерево. Повсюду чувствовалось запустение, а поверх антикварной мебели, когда-то сверкавшей дорогими лаками, лежал толстый слой пыли. Кое-где крыша дома прохудилась, и на стенах то тут, то там были видны грязные потёки воды. С той поры, когда последняя из домработниц, эстонка по национальности, бежала отсюда, это явно холостяцкое жильё, так же, как и когда-то великолепный сад, окружавший его, стало приходить в полный упадок. В центе зала на журнальном столе разбросаны кипы каких-то французских официальных папирусов вперемежку с орластыми – медведястыми текстами на кириллице. Борис не смог удержать себя от соблазна полистать бумаги, и ему стало ясно, что новый хозяин виллы Петрович уже целый год не вливает в тело своего больного хозяйства очередные финансовые инъекции и не оплачивает свои обязательства домовладельца. И как результат, местная налоговая служба уже выставила на торги это разорённое поместье из-за скопившихся неуплат по налогам на сумму более 300 000 евро, но об этом французские власти почему-то неоднократно предупреждали не таинственного Петровича, а некоего Виталия Шмидта, да и прочей корреспонденции на его имя было предостаточно. Борис недоверчиво подумал: «Да, был ли покойничек-то, может, покойничка-то и не было?» На глиняном полу, покрытом блёклыми пятнами от пёсика Фокса, вперемежку с официальными бумагами валялись целые пачки российских газет за несколько предыдущих лет, и из любопытства незваный гость, взяв несколько из них, с жадностью пробежался по заголовкам. В основном в них говорилось о похищенном в России олигархе Сергее Петровиче Кукуре, но пара статей особо привлекла внимание бывшего военного дознавателя при военной прокуратуре города Амурска.
Первая из них от 20 сентября 2002 года за авторством Ирины Бобровой была озаглавлена: «Татьяна Кукура — из числа "серых мышей"». Это было интервью с заведующим кафедры экономики предприятий Ивано-Франковского национального университета нефти и газа Николаем Данилюком, в котором старый учитель некоего Сергея Петровича Кукуры поведал журналистке о том, что похищенный олигарх начинал свою семейную жизнь в студенческой столовой, но за последние годы Cережа сильно изменился, и это неудивительно, ведь он такую должность занимает. Тогда как старый педагог помнил своего ученика еще совсем мальчиком в те времена, когда преподавал ему основы экономики в конце семидесятых годов: «Тогда Серёжа ещё был открытым, веселым человеком и после окончания университета долгое время оставался беззаботным и общительным человеком. А вот с переездом в Москву он стал каким-то угрюмым, закрытым и выкуривал по две пачки сигарет в день. Раньше у него было много друзей, а сейчас со многими он сознательно порвал отношения и общается исключительно с теми однокурсниками, которые занимают высокую должность. Один из его лучших друзей Вася Григорьев на тот момент являлся директором одной крупнейшей нефтяной компании в Киеве». Далее профессор поведал о том, что: «Серёжа познакомился с девушкой Таней еще до своего поступления в институт, а поженились они на втором курсе и рука об руку проучились до выпускного вечера. Свадьбу они отмечали в студенческой столовой, так как денег на пышное торжество у них тогда ещё не было. Таня была родом из далекой глубинки, где её родители живут до сих пор в каком-то глухом селе под Ивано-Франковском. Про таких девушек люди говорят «серая мышка», тогда как на курсе, где учился Сережка, было много видных девчат, чистокровных хохлушек. А Таню даже слышно не было на занятиях, да и училась она неважно, в то время как Сергей был круглым отличником и как человек очень решительный, характер у него жесткий, и ещё в институте он всегда ставил перед собой невыполнимые задачи и пока не достигал желаемого, не сдавался. Жизнь его закалила, и в этой тяжкой для него ситуации он сломаться не может и главное, чтобы не переборщил… Он ведь парень принципиальный и может какую-нибудь глупость спороть».
Борису невольно вспомнились былые бахвальства Мармелада «о какой-то там трубе, что вела из России в Европу через Хохляндию, на которой его лучшие друзья хорошо поднялись». Далее Борис прочёл в «Новой газете» от 3 апреля 2000 года: «Нефть — это самое криминальное полезное ископаемое, из-за которой начинаются войны, планируются убийства, и в смерти Виталия Шмидта она, возможно, сыграла роковую роль, т. к. 31 августа 1997 года он умер при странных обстоятельствах в своей московской квартире». Далее рассказывалось о том, что он был похоронен тайно на каком-то заброшенном кладбище, и неизвестные люди оплатили похороны и установили ему памятник. Несмотря на требования родственников, эксгумация трупа так и не была проведена, и сейчас его взрослый сын пытается выяснить, куда пропало его много миллиардное наследство, что было вывезено отцом за рубеж. Также зануда-корреспондент огласил весь списочек вывезенного Виталием Шмидтом имущества в виде всякого сорта акций и просто денежных знаков свободно конвертируемых валют.
Борису невольно подумалось: «А вот и покойный папка маленького Сержика, кажется, нарисовался — своего рода новорусский лейтенант Шмидт». И если того Шмидта конкретно расстреляли, то этого, может быть, и не травили до смерти, и теперь блуждает он по миру со своей многомиллиардной кубышкой и не кашляет». Вся эта история с кучей ценных бумаг, которые он нашёл тут у Мармелада на журнальном столе, невольно напомнила ему его лейтенантские годы. Тогда, после разгрома его отдельной роты на базе УПТК-15 города Амурска, он совершенно случайно наткнулся в кабинете её начальника Кима Александра Юрьевича на кипы внутриведомственных ревизий, от которых за версту дурно пахло расстрельными статьями УК РСФСР. И лейтенант Борис, разозлившись на начальника УС-107 полковника Сивцова за его бездушное отношение к подчинённым, отправил весь этот компромат в ЦК КПСС, не забыв приложить к нему свой партбилет, и заваруха тогда получилась знатная. Но одно дело «засунуть ежа» в штаны начальству — дело благородное, а другое дело добивать несчастного Мармелада… Жизнь сама расставит всё
по своим местам. И вместе с дочкой Олесей, стараясь не тревожить возбуждённого и вооружённого до зубов Мармелада, они покинули его на английский манер, т. е. не сказав ему до свидания. Неизвестно, что тогда подействовало на его дочь, но она вдруг молвила: «Ладно, папа, больше я с тобой сориться не буду!» Честно исполнив хоть какую-то часть своего отцовского долга, Борис с облегчением на душе отправил свою дочку самолётом к её тётке Леночке в Москву, где та взяла на себя слишком энергичное шефство над своей племянницей и в чём раскаивается до сих пор.

Прощай, Ништяк!
Через несколько дней, где-то под вечер, словно заполняя появившуюся пустоту, ему позвонил Ништяк, который, после того как откинулся, какое-то время вёл себя хорошо, но, потихоньку переключившись на таблетки экстази и прочую дрянь, стал искать для себя весёлых историй. Борис, выслушав плач несчастного Ништяка, сжалился и пригласил его выпить в порту ящичек пивка с энергетиком, на что этот закоренелый халявщик с радостью согласился. Сидя на корме лодки в морском порту города Антиб, они мирно пили под звёздами шикарное пивко, вспоминая всё хорошее. Потом они решили прогуляться вдоль шикарных яхт, и тут Ништяк в знак благодарности за всё выпитое, сославшись на людскую молву, сказал Борису с ехидным видом на своей тамбовской роже какую-то очередную гадость типа «люди говорят…». На что его собеседник ответил, не сдержавшись: «А ты иди и спроси этих «людей», которые всей Ницце трещат про то, как они Инесску «поддерживали», пока ты там на кичи парился!» Естественно, что всевозможные сплетни распространял его бывший квартирант Зек, который обожал стравливать людей между собой, находя в этом свои маленькие радости. Ништяк, взвыв от злобы, набросился на своего собеседника, но тут же получил удар кулака в лоб. Началась потасовка, и Борис методично, но вполсилы бил агрессора, стараясь попадать ему в лоб, чтобы не портить сильно ему лицо, и в какой-то момент Ништяк упал на асфальт, и Борис, вспомнив истину «Лежачего не бьют», протянул ему руку и предложил выпить пивка и больше не рассказывать ему то, что «люди говорят», и они вернулись на лодку допивать оставшиеся бутылки. Если честно, то Борис втайне лелеял мечту слегка набить по лицу этому человеку, и видимо это желание было наконец-то исполнено.
Неожиданно Ништяк допил всё пиво, что было на корабле, и, схватив ключи от Борисовой машины, пустился в бега. Конечно, это было очень досадно, но Ништяков не был бы самим собой, если бы не выкинул под конец какую-то гадость, и только рано утром он позвонил Борису, обещая вернуть машину в порт. На душе у Бориса было очень скверно, и, в ожидании очередной гадости, он выпил оставшуюся бутылку пива, стал ждать раннего гостя, и тот, не заставив себя долго ждать, явился, держа в руке пистолет марки «ТТ». Прямо в центре порта перед кучей видеокамер, натыканных повсюду, напротив входа во французскую таможню, развернулась сцена, достойная американского кинофильма про русских бандитов. Ништяк, явно подогретый тяжёлой наркотой, белёсыми глазами варёного судака уставился на Бориса и очень много прокричал обвинений в его адрес. Затем этот отморозок, наставив ствол пистолета «ТТ» прямо в лоб своему обидчику, спустил курок, но выстрела не последовало. Удивительно было то, что Борису в том момент не было страшно, и он сам тому удивился. Должно быть, в пистолете заклинило патрон, и этот горе-стрелок, на время опустив ствол, тщетно пытался лихорадочно передёргивать затвор, но видимо у пистолета была тугая пружина. Или у него были слабые пальцы? Наконец-то это у него получилось, и раздался резкий щелчок, что вывел Бориса из какого-то ступора, и он, придя в себя, быстро заломил своему противнику руку за спину. В его голове пронеслась мысль: «Всё как в кино: мы будем бороться, и он, выстрелив, убьёт либо себя, либо меня, но лучше будет, чтобы он убил себя самого», — и как бы отвлечённо размышляя, продолжил выламывать вражескую кисть руки, которая всё ещё крепко сжимала рукоять пистолета. Маштак, прекратив свой словесный понос, разжал свои трясущиеся пальцы и взвыл от боли. Борису удалось завладеть этим довольно тяжёлым на вес пистолетом, а его противник как-то сразу весь обмяк и, от обиды заплакав, заскулил, как побитая собака: «Отдай пистолет, мне чеченцы башку за него снимут!» Было желание просто выкинуть пистолет в море, но увидев, что Ништяк немного пришёл в себя и вряд ли будет способен на вторую попытку, Борис стёр полой своей рубашки свои отпечатки пальцев и вернул оружие его хозяину, предложив ему пойти в бар и выпить пива. В многолюдном баре Ништяк после нескольких глотков пива как-то повеселел и, явно куражась, всё намеревался потрогать рукоять пистолета, что был у него заткнутым за пояс спереди. Видимо ему было приятно ощущать себя сильным, но Борис спокойно посоветовал ему этого не делать, дабы не пугать французов. Сделав глоток пива, Ништяк сказал ему: «Мы всегда спорили у Саши Чеченца: почему ты такой нехороший человек? И пришли к согласию, что ты мало нам денег занимал, а ту тысячу, что ты мне на днях занял, я тебе не отдам! Будем считать, что я тебя кинул! Ведь ты как кусок хлеба на крючке, а мы тебя как рыбки клюём». На что Борис ему ответил: «Хлеба у меня ещё много, а вот у вашего шакальего племя с хлебом и с мясом ещё долго будет напряг!» Напоследок Ништяк, вытащив из обоймы боевой патрон, протянул его Борису со словами на высокопарной ноте: «Вот, тебе на память патрон, пуля которого должна была застрять у тебя в мозгах, и пока ты будешь хранить этот сувенир, тебе ничего не будет угрожать!» На том они расстались и в этот раз навсегда.

Эпилог
По последним данным, Мармелад, благополучно пережив то неспокойное для него время, поселился на Украине, где и по наши дни, состоя на службе у того самого Петровича, выращивает свиней, и если верить слухам, то по совместительству является главным идеологом Блока Юлии Тимошенко, а короче БЮТ. Бывший квартирант Бориса по прозвищу Зек успешно зарабатывал себе на жизнь ремонтом квартир и на 2010 год был жив-здоров и не кашлял. Бывший легионер Ништяков, расставшись с Инесской, встретил девушку своей мечты и сейчас управляет солидной виллой одного русского олигарха. Михась хорошо живёт в Париже, хотя и не так круто, как ему когда-то хотелось, и эта повесть была написана по его просьбе. Бизнесмен Илья Кокарев в августе 2014 года был признан виновными в растрате вверенного имущества в особо крупном размере и приговорён Мещанским судом Москвы к лишению свободы на некоторый срок. Герой нашего повествования Борис наконец-то встретил свою любовь в лице одной из звёзд города Казани, построил с ней просторный домишко в горах и квартиру на море на границе с Испанией и последние пять лет зимует вместе с красавицей-женой в тёплых странах, где всегда лето.
А Дина с сыночком Тодиком как жили в Ницце, так там и живут…

От автора
Хочу закончить эту трагикомическую повесть на поэтической ноте, далёкой от мелких склок, которыми люди так любят порою себя тешить:
Русским быть приговорён!
Места, где сосны скребут небо,
Где воздух хвоей напоён
И запахом ржаного хлеба,
Где в лужах свиньи и цыплята,
Магистрали, словно вены,
Шостаковича кантаты
Из окон сталинских гаремов.
В неволе бабы одиночки
Растят детишек без мужей,
Ягод нет, но сплошь цветочки
И с годами жизнь бедней…
Не забыть мне, словно сон,
Воспоминания приходят.
Дальневосточный махаон
Чёрный в синем небосводе!
Бог не дарует амнезию,
Память не могу стереть:
Мою печальную Россию,
Пока огню в душе гореть,
Я обречён не забывать!
Здесь сплошь и рядом иностранцы,
Что вынуждает посвящать
Тебе, Россия, мои стансы.
И у обочины старушка
Да неказистые чертоги,
Казармы, ветхие избушки,
В грязи разбитые дороги.

Пояснения
Чисто для «контрастности» по совету бывшего замполита Валерия Торшина в повесть были внесены воспоминания о стройбате, о трагических событиях в строительном отряде, которые на самом деле случились не в один день, а за время двух дежурств лейтенанта Львова в строительных отрядах подполковника Дерюшева в Комсомольске-на-Амуре и майора Судейкина в городе Амурске, принадлежавших «Главдальспецстрою». Эта печально известная организация понесла за 10 лет своего существования с 1981 по 1991 годы потери среди своего личного состава: до 4 000 убитых в мирное время при его постоянной численности в 10 000 военных строителей, что гораздо больше, чем вся Советская армия во время Афганской войны из расчёта на 1000 человек. В последующем он был переименован в «Главспецстрой» и был наконец-то распущен совсем не так давно приказом президента РФ, уважаемого товарища Путина В. В., которому автор книги передаёт пламенный привет! Также в повести упоминается один горящий барак семей офицерского состава, который сгорел чуть позже после описанных событий, но если быть точным, то всего тогда сгорело два барака с небольшим интервалом во времени. Хотя все эти трагедии могли случиться и в один день.
Образ Мармелада был дополнен историями героя, который был не менее талантливым легионером. Сборными являются и литературные образы Ништяка, Груздя и Инесски. Хотя автору известна лишь малая толика всего, чем прославились эти неординарные люди за годы своей жизни во Франции. Все остальные герои этой трагикомедии единственны и неповторимы, и, конечно, очень жаль, что я принял решение не называть некоторых героев своей повести своими подлинными именами.
Повесть была написана на одном дыхании с 7 ноября по 29 декабря 2017 года в свободное от основного занятия время, коим является реконструкция ветхого жилищного фонда.
Андре Львов
Франция