Нас не поймут

Нас не поймут с тобой ни воры и не ангелы.
Мы друг на друга шли как две враждебных армии.
Что крали сами у себя и так хранили бережно?
Во что не верили, но хоть теперь-то веришь ты?
За что все это, кто поймет? А объяснять тут нечего.
Ведь сколько лет уже прошло, но время, лечит ли?
Так поздно говорить теперь, раз ничего не сказанно.
И разум мне твердит: оставь, вы просто слишком разные.
Я виновата? В чем? А в том, что, дура, оставалась верная,
Что не смогла забыть и не смогу наверное...
Что я не знала для чего все эти песни складывать,
Не мирать, а только сердце покрывать заплатами.
Лететь к тебе и сторожить потом под окнами.
Чтоб не заметил - под дождем. И греть скамейки мокрые.
Увидеть мельком, на бегу, и нервным шопотом
Молиться, а потом кричать: да никогда! Да чтоб ему!
И ненавидеть... И любить сильней, согревшись в памяти.
Мечтать о письмах, словно нищий о копеечке на паперти.
И не пускать в свой дом того, кто мог понравиться,
И ждать и ждать и ждать и ждать: а вдруг и сладится.
И танком пробивая стены серо-грязные, надеяться,
Что где-то там, за новой стенкой, быть должно прекрасное,
Там время повернет назад и сделаются теплыми
Вот эти руки, что привыкли чуять лишь мороз за стеклами.
Там можно не бояться, что навеки собеседник - зеркало.
Сто тысяч лет тому назад мы были очень светлыми...

Но все меняется. И в общем нечему печалиться.
Надежды, сны, мечты. Когда-то и они кончаются.
Ты там, где ночью снег спеленывает площади,
А над мостом застыли из зеленой бронзы лошади.
А я... Что я? По-прежнему за тридевять земель
Считаю дни, курю, пью кофе. Это как во сне.
Здесь красит серым дождь деревья и траву.
Мне снится город наяву, мне снится будто я живу...
И умираю. Но уже всерьез.
В руках осколки хрусталя -
Осколки замка грез...