Главы 9-11 Блюз шарманки и барабанов судьбы

Продолжение.

9.
… - Нет, ты опять о том же! Что у тебя - зуд начинается, если некому свои драгоценные идеи на уши повесить? – Буратино уронил тело, сложив его в виде угловатой запятой, на диван, откликнувшийся протестующим визгом пружин, и уставился на Пьеро. – Мы же договорились в прошлый раз не пудрить больше друг-другу мозги! Что, разве так трудно держать свои мысли при себе, а язык за зубами?
- При себе можно держать кошелёк или носовой платок, чтобы вытирать сопли и слёзы. А мысль, если её вовремя не высказать, будет, рано или поздно, высказана кем-то другим. Но это же несправедливо, раз уж к тебе она пришла раньше! Быть первым важно не только на беговой дорожке, это, в конце-концов, вопрос чести!
- Ну, ни хрена себе! Да, брат, ты загнул… - Буратино почесал кончик носа. – Сильно сказано, сэр рыцарь… Выходит, я, не позволяя тебе превратить театр в экспериментальный балаган, иду против кодекса чести? Тогда – к барьеру!
Спрыгнув с дивана, он отвесил Пьеро шутовской поклон и, привстав на носках, воскликнул:
- Где же моя шпага? – шагнув к стенке фургона, он запустил руку в пространство между спинкой дивана и стенкой и, недолго там покопавшись, извлёк красно-золотую волнообразно изогнутую фигурку дракона с протянутой вперёд лапой и с деревянной рукоятью, заменяющей хвост.
- Что это ещё такое, откуда здесь? – Буратино недоуменно уставился на широко открытую драконью пасть с бахромой губ по краям, - Похоже, это дракон! Как он сюда попал? Впрочем, ладно! Так что я хотел сказать? А, вот – кстати! Этот вот дракон – такое же нереальное создание, как твои попытки создать на подмостках новый мир, который будет, как ты считаешь, не просто отображением бредового сознания, но ещё и реальной действующей силой в добром старом реальном мире. Чёрта с два! Необычно? - Конечно! Красиво? – Для кого как… Побуждающе к действию? – Это, смотря к какому… А вот уводящее в сторону – это уж точно! От подлинной жизни, от её – не придуманных – проблем, от поисков выхода, который чаще всего нужно искать не в обезумевших фантазиях, а в скучной обыденности! Что ты своими постановками, которых я, пока имею возможность, не допущу к показу, можешь дать людям? Не инфантильным недоумкам, и не ужравшимся жизнью снобам, а обычным людям, для которых жизнь – не выдумка на фоне разрисованного задника?
- Мечту! Раскрепощённость сознания, дающего…
- Что дающего? Горячий ужин после трудного дня? Деньги, чтобы расплатиться с кредиторами? Любовь женщины, отдавшей предпочтение тому, кто сможет обеспечить будущее её будущих детей? В каком мире ты живёшь? Разве в нём каждый имеет всё, что ему необходимо и может реализовать все свои возможности, чтобы на досуге позволить себе следить за метаморфозами облаков и случайными узорами в калейдоскопе?
Мечтать можно по разному… Но мечта должна быть для жизни, а не вне её. И не вопреки ей. Вот поэтому…
- Вот поэтому ты меня никогда и не понимал! – Пьеро тоже встал с дивана и, обняв себя за плечи, заходил, раскачиваясь, между разбросанных в беспорядке по полу фургона картонных коробок и прочих, сопутствующих разъездной жизни, предметов. – Мы просто жизнь по-разному воспринимаем. Для тебя жизнь – это череда мелких событий и поступков, служащих, главным образом, для естественных отправлений и функций организма, а для меня – тайна бытия, постигаемая каждый новый миг!
- Это какую же тайну бытия ты пытался раскрыть в своей постановке на прошлой неделе, когда я случайно забрёл на репетицию этого маразма? «Интимная жизнь трёхногих табуреток»! Так ведь именовался тот эпизод? И бедная Мальвина, обёрнутая сверху до пояса половой тряпкой, а ниже тряпки – с привязанною впереди чёрных кружевных панталон табуреткой из артуборной! Да, действительно, трёхногой! Четвёртая – я как сейчас помню – сломалась ещё в прошлом месяце, когда на бедную табуретку взгромоздился этот болван – полицмейстер, заглянувший в надежде, что у нас ещё что-то осталось после предыдущего его визита. Там у тебя ещё пара табуреток стояла (не помню уже – трёхногих, или нет), и два лопуха из массовки ходили с ременными бандажами вокруг пояса. Ты что, действительно собирался устроить из этой «табуретовки» имитацию интимных отношений? Нет, правильно я сделал, что не стал особо разбираться, а послал вас всех тогда, куда следовало. И давай закончим этот разговор! Ты считаешь, что сцена может выдержать всё? Может быть, не буду спорить, но не зритель!
- Зритель должен расти! - почти выкрикнул Пьеро, сжав кулаки.
- Зритель, в первую очередь, не должен быть обманут! Потому что именно он, зритель, оплачивает столь горячо любимые тобою абрикосы и куриную печёнку, да и вообще всю нашу жизнь. А сейчас, когда касса пуста…
- Что я слышу? Какое печальное известие! – мягко прошелестел незнакомый вкрадчивый голос со стороны входной двери.
Буратино и Пьеро одновременно повернулись ко входу. Там, на фоне полусдёрнутой портьеры, бывшей некогда театральным занавесом, выставив внутрь фургона чёрные раструбы пистолетов, словно позаимствованные из театрального реквизита, расположились две фигуры в длинных балахонах с остроконечными капюшонами, скрывающими лица.
- Это ещё что такое? – всматриваясь, произнёс Буратино.
- А разве непонятно? – подала голос та фигура, что стояла слева, ближе ко входу, - Это ограбление! Дальше объяснять требуется?
- Да… - вкрадчиво произнесла вторая фигура, поменьше ростом, - надеюсь, вы не будете чинить нам препятствий при исполнении этой взаимообязывающей процедуры? Как водится: вы – нам, мы – вам! Вы нам – деньги, или их эквивалент, а мы вам – спокойную жизнь. До следующего раза, само-собой… Правда, войдя сюда (вы уж извините, что без спроса) мы стали свидетелями, как один из вас произнёс фразу, над которой ему следовало бы подумать: «Касса пуста…»! Поверьте, мы очень не любим заниматься пустыми делами! И, если пуста касса, то должны оказаться полными кошельки в ваших карманах. Не будем терять времени: давайте их сюда – и БЫСТРЕЕ! – последнее слово прозвучало диссонансом с предыдущими и заставило Буратино и Пьеро вздрогнуть.
- А! Ну вот, - Буратино после секундной замешательности спокойно достал из кармана большой кожаный кошелёк, положил его на маленький столик справа у входа, и, отступив назад, задал, казалось, совершенно не подходящий к сложившейся ситуации вопрос:
- Слушайте, никто не скажет, который теперь час?
- Шесть и три четверти вечера, - машинально ответил Пьеро, стоявший напротив больших напольных часов с маятником в виде полумесяца и с сидящей на нём полуобнажённой девицей, отчеканенных из латуни.
- Уже хорошо, - Буратино, вынув из кармана штанов большой, красный в зелёную клетку, платок, громко высморкался, - вы там смотрите, смотрите, только найти вряд ли что удастся: не сезон, сами на мели…
- Издеваешься, сучок оструганный? – больший по размеру балахон, ловко вывернув кошелёк и узрев две мелкие, покатившиеся по столу, монетки, сделал к Буратино шаг, снова наставив на него свой пистолет. – Ты знаешь, клоун, как принято говорить? Кошелёк, или жизнь! Если тебе так не дорог первый, то распрощайся и со второй! Правильно, Мура? – он слегка повернулся ко второму балахону, не опуская, однако, наведённого ствола.
- Подожди, Рваный! – второй балахон медленно поднял широкий рукав и указал пистолетом на фигурку дракона, которую Буратино по-прежнему держал в руке. – Это что у тебя, откуда?
- Ну вот, всё стало на свои места! – Буратино раздвинул рот до ушей, - Значит, народная молва не врёт! Ты ведь – Пёстрая Мурка, верно? Я тебя признал! А то всё понять не мог: кого сюда в этот час занесло? Грабишь и коллекционируешь, значит, по ходу дела? Если одно другому не мешает? Слышал я, слышал… Молва доносит, ты в гору идёшь…
- Что-то ты разговорился, - фигура в балахоне сдвинула назад капюшон, и на миг блеснули жёлто-зелёные, с узкой прорезью зрачка, недобрые глаза. – Что я, и кто я – это дело личное – ты согласен? А вот то, что ты не хочешь с нами дружить, это – уже дело принципа. А принцип Рваный давеча изложил: «кошелёк, или жизнь»! Хочешь что-то возразить? Давай, у тебя последняя возможность.
- Сейчас! – Буратино бросил быстрый взгляд на часы, - дай высказаться, это по справедливости будет. Уважь хотя бы то, что я с твоим папашей за одним столом сидел, правда, и тогда – по разные стороны… А ведь говорил я Карло в то время - ну, дай ты начальнику полиции сколько надо, пусть оформит ему билет в один конец, хоть в Америку: там и возможностей побольше, и с демографией похуже. Нет, говорит, не нами этот сюжет писан, не нам и переделывать! Ну, вот и дочитали до последней главы… Хотя… Погоди-ка! Ну-ка, слушай!
За стенкой фургона, где-то в стороне плаца, где местная полиция обычно проводила свои смотры и строевые занятия, раздалась короткая пронзительная трель свистка. Потом сорванный хриплый голос пролаял какую-то команду. Донёсся топот, звук, сопровождающий падение на землю чего-то тяжёлого, лязгнувшего металлом, и отрывистое ругательство.
- Ну не может наша полиция что-то делать нормально! Обязательно надо голос подать, тут уж точно – ни с кем не спутаешь. Вот скажите, - Буратино развернулся к бандитам, -
зачем так шуметь, если нужно незаметно подкрасться и взять преступника? Нет, не будет порядка в этом городе, пока полицмейстером – сын хозяина винодельни и скотного двора. Сами скажите: разве это совместимо?
- Заткнись, …! Что за шум, знаешь? - балахон, названный Буратино Пёстрой Муркой, сделал шаг к двери, минуту стоял, прислушиваясь, затем, повернувшись, вновь ткнул пистолетом в сторону стоящих в глубине фургона, - Что там? Что? Говори быстро!
- А это другой принцип, - отозвался Буратино, - называется: «Вы нам, мы вам», только вы опоздали к чтению сценария. О! Прошу прощения, я быстро. Там, снаружи, несколько взводов нашей доблестной полиции. Вы, вероятно, не обратили внимания на низкий серый дом метрах в ста отсюда, когда решили посетить наш фургон. Так вот: это как раз казармы нашей доблестной… Хотя, это я уже говорил. Ну, а с их начальником у нас уговор: если представится возможность, оповестить его о появлении поблизости членов разыскиваемой властями шайки. Прошу прощения, это их выражение. Так вот: я уже минут десять, как дёргаю эту верёвку, - и Буратино потряс перед собой расплетённым концом манильского троса, уходящего в отверстие для печной трубы, свободного по причине летнего времени. – А другой её конец привязан к флажку на крыше. Я дёргаю – он падает. И начальник полиции получает сигнал, что у нас незваные гости. Отсюда и шум снаружи – заметили, значит.
- Это последнее, что ты успел, - прошипел поименованный Рваным, поднимая пистолет на уровень глаз.
- Стоять, не дёргаться без команды! – Пёстрая Мурка шагнула вперёд, но в это время внезапно Пьеро вышел из ступора, в который он вошёл одновременно с входом бандитов в фургон, и с криком: «На помощь!» бросился к двери. Сбив по дороге бутафорский канделябр, споткнувшись о какую-то из разбросанных по полу коробок, он взмахнул руками и влетел вперёд головой в косяк двери. После чего так и остался лежать, вытянув руки.
- Не трогайте его, - подал голос Буратино, - пусть так полежит. Думаю, он скоро очухается. Вряд ли у него сотрясение мозга, гм… А вы, уважаемые, если не хотите устраивать перестрелку с парой полицейских взводов, слушайте меня. И внимательно! Успокоившись, и не перебивая: времени мало.
Мурка, надо отдать ей должное, показала, что у неё отменная реакция и самообладание: она опустила пистолет и, спокойно шагнув к дивану, уселась на него, расправив балахон. После чего вопросительно посмотрела на Буратино. Рваный остался у двери и пистолета не опустил.
- Ну вот, славно! – Буратино приподнял шторку, закрывающую окошко в стене, и выглянул. – Они пока перестраиваются. Есть минуты две, а с учётом их расторопности – все пять. Так вот, слушайте моё предложение, а если оно вам не подходит, можете начинать стрельбу. Предлагаю: отныне и навсегда мы друг-друга не замечаем. Просто живём сами по себе. Это я и называю: «Вы нам, мы – вам». Если согласны, я покажу выход, который не просматривается с площади, и вы спокойно отправитесь по своим делам. Нет – тогда решайте сами. Время пошло!
Мурка тут же встала, как будто времени на размышление ей не требовалось вовсе, и, откинув капюшон, мягко произнесла:
- Договорились! Где выход?
- Э, нет! Так не пойдёт! – выставив перед собой дракончика, которого он по-прежнему удерживал за хвост, Буратино помотал головой, - я вас знаю с тех пор, когда вас ещё на свете не было. И знаю, что у вас есть форма обязательной клятвы. Вот и скажи, что следует!
- Собакой буду, если нарушу уговор! – Мурка сделала шаг вперёд, - Теперь всё?
- Всё! – Буратино наклонился, отбросил лежавший перед диваном затоптанный коврик, и потянул вверх ременную петлю утопленной в полу крышки люка, - Счастливого пути!
Уже подойдя к раскрытому люку, Мурка внезапно резко обернулась, и, взметнув широкие рукава балахона, выхватила из руки Буратино красно-золотую фигурку.
- Плохая примета: возвращаться с дела ни с чем, - она обозначила улыбку, и продолжила:
- Я не могу себе такого позволить. Пусть это, - и фигурка дракона в последний раз мелькнула в свете подвешенной к потолку фургона лампе, - будет залогом нашей сделки.
…Мурку и дракончика Буратино с тех пор больше никогда не видел. Зато с Рваным судьбе было угодно свести ещё не раз. Вот и теперь…
-
…После того, как крышка люка захлопнулась за непрошенными гостями, и Буратино, плюхнувшись на диван, потянулся к потайному (спрятанному под старой коробкой) шкафчику, где стояла, оплетённая соломой бутылка кьянти – верного средства для снятия пережитого стресса, Пьеро, выдав серию нечленораздельных звуков, шевельнулся. Потом он довольно долго водил руками по двери, потом – по своему телу, потом вдруг сел и низким голосом произнёс:
- Ты так и не позвал полицию… Ведь стоило бы…
- А, - отмахнулся Буратино, - это был блеф. Просто время удачно совпало: в семь вечера по вторникам у полиции ночные учения на плацу. На этот раз хоть с пользой… А верёвка – она ни к чему не привязана. Чёрт её знает – откуда она взялась, эта верёвка!

10.
Рваный сидел за столом, больше напоминавшим прилавок антикварной лавки, и с большим тщанием расчерчивал под линейку страницы толстой книги канцелярского вида. Окна были плотно занавешены, и свет небольшого светильника, смахивающего по виду на уличный фонарь перед входом в корчму или бордель, оставлял нетронутыми углы большой комнаты. Пахло мятой, сырой коноплёй и кильками в томатном соусе, вовремя не убранными в холодильник.
Тень, выступившая из окутанного мраком угла, словно была его ожившей частью, остановилась, не доходя до очерченного фонарём светового круга, и, слегка наклонившись вперёд, произнесла осипшим голосом:
- Там идут к тебе, Рваный! Лоскут со своим звеном, и с ними кто-то ещё.
- А, это славно! – Рваный отложил карандаш и потянулся, издав при этом утробное урчание. – Славно, что идут. Это всегда лучше, чем, если кого-то приносят: ведь от него потом уже никакой пользы. Впустить, но только Лоскута, и того, кого они привели.
Минуты через две, скрытая в драпировавших стену тенях, дверь отворилась, щёлкнув пружиной приводного механизма, и впустила через пристенные сумерки в круг света двоих: Буратино, отворачивающего поднятый воротник куртки, и его сопровождение в свисающей складками до пола униформе.
- Сделано, Рваный! – подал голос балахон. – Гость доставлен в лучшем виде! Он, хоть и упёрся поначалу, но сообразил быстро… Теперь что?
- Теперь пойди, отдохни, к ребятам. Я позову тебя, - Рваный встал, и, когда за Лоскутом закрылась входная дверь, повернулся к Буратино, - Проходи, садись, устраивайся! Давно мы не встречались – не было повода.
- А сейчас вдруг появился? – Буратино пошарил вокруг себя глазами, и, так и не увидев ничего, подходящего для сидения, уселся на угол стола, сдвинув рукой загромождающие его непонятного назначения предметы.
Рваный аккуратно поднял и поставил подальше от сдвинутой кучи какую-то опрокинувшуюся статуэтку и посмотрел на Буратино узкими щёлочками глаз, полузатянутых белёсой плёнкой.
- А ты всё не меняешься: годы только царапин добавили. Хорошее дерево на тебя пошло, крепкое. Я вот, как видишь, уже не тот. И когти ступились, и глаза плохо видят…
- Ну, про когти ты бы лучше молчал, - Буратино подбросил и поймал какую-то подвернувшуюся безделушку, - твои когти уже всё горло району изодрали, скоро совсем непродохнуть будет. Так что за повод у тебя?
Рваный хохотнул, и, откинувшись на спинку стула, пошевелил поднятыми лапами.
- Повод есть. Повод, так сказать, по поводу. Мы ведь виделись в последний раз лет пять назад, я не ошибаюсь?
- Если и ошибаешься, то в свою пользу, это вне сомнений. Считать-то ты хорошо умеешь. Так… Что же это у нас произошло пять лет назад, что потребовало своего продолжения сегодня? Не юбилей же последней встречи ты пригласил меня отметить!..
Ага! Вздрючили тебя крепко тогда, чуть из клана не выгнали! Как не помнить… Да и у меня тоже проблемы были. Значит, снова за старое? Или у Мурки положение пошатнулось? Только тогда у меня театр был, а теперь-то какой с меня прок?
- А, помнишь, значит? Неплохо ведь было задумано, да? – Рваный потёр лапы, а затем торчащие огрызки ушей, - Ты знай себе, катаешь по стране с гастролями, и везде – аншлаг! И плачущие (не принимая во внимание спящих) лавочники со своими выводками в партере… И за всё – спасибо дураку губернатору, устроившему годовой мораторий на потребление спиртного, и большому фургону с реквизитом, который – хоть досматривай, хоть не досматривай – ничего не поймёшь. Да… Впрочем, ты тогда не долго отказывался от участия в деле.
- Зато долго жалел, - встав со стола, Буратино подошёл к границе светового круга и резко повернулся, - ты ведь не только лавочников спаивал палёным зельем, ты ведь позже стал их детям дурь впаривать. В виде компенсации за время, потраченное на культурный досуг, так сказать… Я тогда не сразу разглядел, чем, главным образом, занимаются двое твоих сопровождающих-остолопов, что у меня числились как охранники по договору с Комиссией по борьбе с грызунами. А об этом мы уже не договаривались. Так что я был вправе поступать, как считал нужным. К тому же, фургон я тебе вернул в целости со всем его содержимым, включая сопровождающих в упаковке. Но это уже издержки. Тогда, я понимаю, тебе, как раз, не до разборок со мной было. Решил теперь разобраться?
- Обижаешь! – Рваный перевалился с одной ягодицы на другую, и обратно, - Кто старое помянет… Короче, новое дело к тебе есть. Как пойдёт – пока не знаю – но, если пойдёт, то пропуск на второй этаж в «Грёзах», считай, у тебя в кармане!
- Даже так? – Буратино вернулся к столу и, не делая попытки сесть, упёрся в столешницу сжатыми кулаками, наклонившись к хозяину. – Ну, давай, излагай, что ли…
Рваный почесал затылок: – Ну, думаю, ситуацию в клане с тобой обсуждать излишне. Хотя, лапы растут, как раз, отсюда. Слыхал, небось, что многие Мамурой недовольны. И, даже не столько ею, как теми ограничениями, которые она установила. Ты-то об этом знаешь не понаслышке. Сплошной гоп-стоп и немного рэкета. А шаг вправо, шаг влево – это уже отступление от традиций! Да осточертели они! Деньги делать надо, а не собирать из них коллекцию, делать, и размазывать вокруг себя, чтобы потом на этой грунтовке клеить те обои, которые нравятся!
- Красиво излагаешь! Но хотелось бы ближе к теме…
- А ближе уж некуда! То, что я тогда за самодеятельность от Мамуры получил пинок в живот (а всё же – не под зад!), и то, что до сих пор смотрю район, хотя давно мог бы весь город, не значит, что я был неправ! Деньги нужно рвать везде, где они растут, а не только на большой дороге – теперь с этим многие согласны.
- Так ты, что, – Буратино почесал нос, - предлагаешь мне ввязаться в ваши разборки? А на кой мне это надо?
- Дурак! Дерево, одним словом… Кому ты нужен по большому счёту? Со своими проблемами мы разберёмся сами, но вот, пока не разобрались, ты-то как раз можешь пригодиться. С немалой пользой для себя, между прочим. Короче, не знаю, как это у вас в театре называется, а мне сейчас нужен тот, кто под занавес сорвёт аплодисменты, выскочив в нужное время из-за кулис. Но не только сорвёт, но будет хорошо понимать, что постановщик и сценарист тоже должны получить своё, хоть и не на публике. Мои для этого не годятся – сам понимаешь, почему – а с тобой мы уже однажды договаривались. Думаю, договоримся ещё раз.
- Интересно… - Буратино снова почесал нос, - ты меня буквально в шок поверг своей эрудицией. Ну, что я теперь могу сказать? Давай, буду слушать!
- Славно, вот так бы и сразу! Беру свои слова по поводу дерева назад. Вот и слушай. Только имей в виду: если услышал – ты уже в деле. Со всеми вытекающими…

11.
- Дожди идут – поэтому так всё затянулось. – Буратино постучал согнутым пальцем по столешнице. – Вот чёртова погода! И малец куда-то запропастился… Даже шарманку не покрутишь: дёрнуло же меня тогда сунуть её в ломбард – а всего-то двух монет не хватало! Прости, Карло! Говорил ты перед концом: «Никогда с ней не расставайся, музыка – она ключ ко всему!» А я вот… - сделав пару шагов, он присел перед растопленной печкой и, приоткрыв дверцу, пошевелил покрывшиеся серым налётом поленья. Те сразу же налились малиновым цветом и одно, переломившись, выбросило облачко мгновенно вспыхнувших и погасших искр.
- Впрочем, шарманку я выкуплю: уж на это-то денег хватит. Вот только дожди всё не кончаются… И где это Карлото в такую погоду носит?! Сволочь я! Только пацан начал себя понимать, а я у него музыку увёл… Ничего, всё ещё будет. И музыка, ключ ко всему, и… Ключ?
Буратино с размаху треснул себя кулаком по лбу.
- Вот только что, сейчас, здесь была какая-то нужная мысль! И нет её! Нет, что-то со мной не то… О чём же я только что думал? Ведь думал о чём-то!
В этот момент входная дверь, хлопнув по косяку, распахнулась, впустив вовнутрь окутанного ореолом водяных брызг Карлото, держащего над головой обеими руками выгнутый полукругом лист картона, с которого вода стекала на его потерявшую цвет и форму куртку.
Подавив внезапно возникшее желание что-то сделать (что именно, он так и не понял), Буратино плюхнулся на скамью и, задрав ногу на ногу, прокомментировал:
- Значит, дождь ещё не закончился. Кстати, в углу стоит вполне приличный зонт: если уж идёшь гулять в такую погоду, неплохо было бы захватить его с собой. Ну, здравствуй, что ли…
- Здравствуй, ну да… - Карлото отбросил картонный лист за дверь и, поспешно закрыв её, начал спускаться по ступенькам, оставляя за собой небольшие лужицы стекающей с одежды воды. Шмыгнув носом, он пробормотал трясущимися посиневшими губами:
- Теперь-то здравствуй… Я его по всему городу ищу, а он сидит здесь спокойненько…
-Что ты там шепчешь? – Буратино встал и направился к печке. – Хотя это потом. Ты же весь мокрый, как неотжатая тряпка. Давай, иди сюда! Куртку снимай, да и остальное тоже. Сейчас мы всё тут разложим сушиться, а ты пока полезай на кровать и закутайся одеялом. А я сейчас чай согрею, будем тебя отпаивать. И – пока не согрелся, никаких разговоров!
- Нет! – сказал он чуть позже, наблюдая, как Карлото, до подбородка закутавшись в одеяло, похожий на бесформенный куль, поставленный на попа в угол кровати, провожает глазами каждое его движение. – Тут явно что-то произошло, что мне следует знать. Давай-ка, выкладывай!
- С-сначала чаю, язык не ворочается! – Карлото просунул через складки одеяла ладонь и пошевелил пальцами. – Ага! Давай сюда! Г-горячая, надо же!
Некоторое время ничего не происходило, слышались только шумные всхлёбывания и удовлетворённые выдохи. Потом кружка, уже пустая, была поставлена на кровать, и Карлото, вытерев покрывшийся бусинками пота лоб, прямо взглянув на Буратино, произнёс:
- Я готов рассказывать. И слушать тоже, потому что у меня к тебе не один вопрос.
- Вопросы подождут, - невнятно проговорил Буратино, пытаясь при помощи зубов и левой руки затянуть узел на верёвке, скрепляющей ушко и ручку чайника, который он держал правой, - я и так хотел тебе рассказать о том, что у меня случилось в эти дни. Но сначала – о том, что было у тебя.
- У меня, главным образом, был долгий разговор с Говорящим Сверчком. А после него я пошёл тебя искать, потому как кое-что, что требует объяснения, тебе надо знать, и как можно скорее.
- И чего же это я не знаю, чем так срочно потребовалось меня нагрузить? – Буратино аккуратно поставил чайник на стол, и, выгнувшись в пояснице, повернул голову к Карлото. – Что могла рассказать тебе эта старая дохлая муха? Я и не знал, что он ещё жив.
Карлото помотал перед лицом ладонью, сопровождая это действие поднятием плеч, что, по всей видимости, должно было обозначить несогласие с приведённой формулировкой, и, вздохнув, продолжил:
- Ну… в первую очередь, это… Тьфу, ты! Столько думал об этом разговоре, слова подбирал, а сейчас – всё вылетело! Почему ты всегда меня сбиваешь? Это же важно, очень – то, что я хочу рассказать!
- Так и рассказывай! – Буратино сел на скамью, расставил ноги и усмехнулся:
- Главное, не сбейся сам, я тебе мешать не буду. Только давай без подходов и описаний, прямо – к делу!
- Хр-рошо! – Карлото откашлялся. – Хорошо! Дел будет три. Тебе как – по порядку, или по степени важности?
- Давай по порядку. В хронологической, так сказать, последовательности.
- Тогда первое – это (только ты не удивляйся!) о старом холсте – вот том, – ткнув пальцем в направлении нарисованного очага, Карлото продолжил: - Сверчок рассказал мне, как он был нарисован, и когда. А я потом там посмотрел, стёр пыль, а внизу подпись… Вот, опять я путаюсь! В общем, если прямо сразу, то получается, что его как бы написал сам…
- Сталбени, Марио Балтазар, основатель и первый президент современной Академии живописи, создатель жанра ассоциативного гротеска, - перебил Буратино, - ориентировочная стоимость полотна в случае подтверждения подлинности, по некоторым оценкам – от семисот тысяч до полутора миллионов.
- Так ты знал?! – Карлото вскочил на ноги, не удержался, запутавшись в одеяле, упал на бок, въехав коленкой во что-то твёрдое, снова вскочил, сбросив одеяло на пол. – Ты знал? Так почему …
- Потому, что на «у»! Тапочки надень, ноги застудишь, - Буратино встал со скамейки и подошёл к холсту с очагом. Потом круто повернулся и резко - так, как Карлото никогда ещё не слышал, почти закричал:
- Знать – это ещё ничего не значит! Знание – лишь карта, на которой, якобы, обозначено место, где зарыты сокровища. А чтобы их достать, надо потратить уйму сил и средств! А если нет ни того, ни другого? Может пусть, лучше, сокровища пока так полежат – ведь лежали же и раньше! Целее будут… Да, ну ладно, - произнёс он спустя мгновение совершенно другим тоном, - прости, сорвался я. Это всё потому, что пора обедать, а ещё ничего не готово! Давай-ка, одевайся! У меня с собой – как по заказу – вот, в пакете, кусок свиной грудинки. А в ящике под столом, как я помню, должна оставаться картошка и головка чесноку. Так что, ты ею займись, а я поставлю воду, и будет у нас вскоре похлёбка не хуже, чем на этом вот живописном шедевре. И – всё! Остальное после обеда…

_

…Оскользнувшись сразу же на старте, после того, как упала ограждающая ленточка, и ткнувшись носом в раздавленную десятками ног землю, превратившуюся в скользкое липкое месиво, Буратино уже не пытался догнать и обойти рванувших вперёд соперников, а, присев на корточки, напряжённо наблюдал за происходящим.
От разбросанного теперь частокола из лопат до палатки было метров семьдесят свободного пространства. Первые десять-пятнадцать метров его сейчас напоминали разворошенную компостную кучу: участники игры, перемазанные грязью, копошились на земле и друг на друге, необычайно напоминая навозных жуков, внезапно оказавшихся на свету. Стоило одному из них попытаться покинуть возникшую свалку, как тут же несколько грязных рук, вцепившись в складки перемазанной одежды, водворяли его на место.
Как возникла свалка, Буратино проглядел, да это было и неважно: главное – всё это давало ему шанс. Внезапно, оттолкнувшись от земли, он бросил тело вперёд. В два прыжка преодолев расстояние, отделявшее его от шевелящейся кучи, он, не останавливаясь, сделал третий прыжок, потом ещё и ещё. Наступая на чьи-то тела, спотыкаясь о вытянутые руки, проваливаясь в свободное от тел пространство, он успел проскочить этот людской муравейник, зажатый между флажками, обозначающими разрешённый проход, прежде чем его успели схватить. Теперь уже никого впереди не было, и он, вырывая ноги из чавкающей грязи, всего себя вложил в последний бросок – к развевающемуся полотнищу…
_

…За обедом разговор продолжился, однако, тон его поменялся: исчезло напряжение и возникшая, было, нервозность.
- Ты пойми, - втолковывал Буратино, дожёвывая, недоварившийся и потому жёсткий, кусок мяса, - чтобы открыто владеть какой-либо ценной вещью, нужно иметь на это средства. Вот заявил бы я, что у меня в каморке висит полотно самого Сталбени. А что потом? Да через час в эту вот дверь ввалились бы репортёры. А после них – представители картинных галерей, коллекционеры и представители тех коллекционеров, что побогаче. А после них – кое-кто ещё, и с ними простого разговора не вышло бы. А ночью пришлось бы не спать, а дежурить под дверью, с чем-нибудь тяжёлым в руках. Где я тебе возьму денег на решётки, охрану и сигнализацию? Да и по судам затаскают внезапно объявившиеся наследники. А если по тихому – найти нужного человека, загнать картину какому-нибудь лоху-коллекционеру, так тоже ничего хорошего: и скользкое это дело, и потеряешь при этом большую часть. Да и не рассматривал я такой вариант никогда: этот холст – вроде как фамильное достояние. Продай – а что останется? Да и привык я к нему, всё же – это чуть ли не первое, что я в жизни увидел. Так вот и решил помалкивать до лучших времён, да и Карло был того же мнения.
- Карло… - пробормотал Карлото, отложив ложку, - знаешь, я понял всё. Это по поводу картины. Ты, конечно, прав. У меня есть ещё одно – может, и неважное, а, может, наоборот. Только я тебе сейчас другое скажу. Самое главное, потому что сил больше нет терпеть. Ты только тарелку отодвинь, мало ли…
- Ну, - Буратино взглянул с интересом, - давай, что ли, не тяни! Как-нибудь выдержу.
- Вот, - Карлото навалился грудью на стол, подперев её крепко сжатыми кулаками, - короче, ключик забрал Карло. И унёс – это Сверчок видел. Всё.
Какое-то время Буратино сидел не двигаясь, пытаясь проглотить услышанное, как недавно жёсткий кусок мяса. Это, видимо, удалось. Он поднялся, сделал пару шагов от стола, потом пару шагов к нему, потом шагнул в направлении двери, и, обернувшись, очень тихо спросил:
- А ты не ошибся, мальчик? – и, не дожидаясь ответа, медленно поднялся по ступенькам и вышел за дверь.
_

… Ввалившись в палатку, он вначале ничего не увидел: отовсюду в глаза бил ослепляющий свет множества ничем не прикрытых ламп, навешанных, где надо и не надо. Мгновением позже зрение адаптировалось, и прямо перед собой, метрах в двух, Буратино узрел длинную высокую стойку, наподобие барной, за которой колыхались в дыму какой-то ароматической дряни размазано-нечёткие силуэты. Присмотревшись, он признал Дуремара, в ярко-зелёном гидрокостюме, и, по бокам от него, двух девиц, на которых костюмы попросту отсутствовали, зато имелись в наличии многочисленные атрибуты причастности к происходящему действу, вроде нарисованного (или вытатуированного) дерева, задрапированного монетами, как рождественская ёлка гирляндами, растущего прямо из пупка.
- А вот и первый претендент! – выкрикнул Дуремар, выходя из-за стойки и идя к Буратино с распростёртыми объятиями, - Да и кто бы мог сомневаться, что им станет тот, чья история была прообразом нашего шоу! Добро пожаловать, дорогой Буратино! Вас здесь любят все и всегда помнят! И пока вы не нашли свой Золотой ключик, мы дарим вам возможность получить ключ к процветанию! Вот! Прошу вас сюда! – Он картинно развернулся и сделал широкий жест рукой от груди в направлении колышущегося полотнища, закрывающего выход, противоположный тому, через который Буратино попал в палатку.
Большой попугай с красно-жёлтым оперением, сидевший у выхода на т-образной подставке возле картонного ящика, залепленного рекламными наклейками туристических компаний, взглянув одним глазом на проходящих, внезапно подпрыгнул и, распушив перья на задранном кверху хвосте, заорал шершавым голосом: «Не проходите мимо! Тут она, у меня в ящике, ваша судьба!» А потом тоном ниже:
- Ты, соискатель, деньги давай! Ложь сюда, говорю! – и он толкнул лапой к приостановившемуся Буратино коробку из-под сигар с оторванной крышкой.
В это время в палатку со стороны игрового поля, шумно дыша, отпихивая друг-друга локтями, чертыхаясь и отплёвываясь, вломилось сразу ещё четыре или пять соискателей, с лицами и в одежде, камуфлированными разводами грязи. Девицы немедленно снялись со своей позиции за стойкой и направились к ним.
- Ну, чего стоишь? – попугай, переступая лапками по перекладине, начал смещаться вправо и влево. – Чего ждёшь? Клади деньги, и бери судьбу! Бери, давай! Марик! – он повернул свой клюв к Дуремару, - Чего он стоит? (Ударение при этом было сделано на букве «о».)
Дуремар повернулся к Буратино.
- Дражайший! Перед началом игры вы должны были внести свой игровой взнос и получить взамен жетон в отделении нашего банка. Именно его и хочет видеть эта прелестная птичка! Мы нисколько не сомневаемся в вашей порядочности, но это элемент игры. Будьте добры…
- А! – Буратино, сориентировавшись, наконец, полез в карман штанов и вытащил смятый конверт с логотипом Первого национального банка. Достав из него розовый кусок ламинированного картона, украшенный изображением пальмы и открытого сундука со сброшенными ржавыми цепями, он протянул его Дуремару.
Взяв жетон двумя пальцами, тот, очевидно машинально, небрежно взглянув, сунул его в карман. Тут же, взмахнув руками, он выхватил картонку обратно, и, держа обеими ладонями, как если бы она вдруг резко потяжелела, взглянул на Буратино.
- Вы внесли сто шестьдесят тысяч? – полупросипел, полувыговорил Дуремар, ещё мало что соображая, но, надо отдать ему должное, инстинктивно приспосабливаясь к новой роли. – А ещё говорили, что игра на шарманке – дело не слишком прибыльное. – Он уже почти освоился с неожиданной ситуацией, и продолжал дальше более уверенно и развязно:
- Хотя, вы ведь не только на шарманке играете! Что и подтверждает ваше присутствие на нашем конкурсе. Я-то сразу почуял интересный оборот! Как говорится, «игрок – игрока…». Ну-ка, - это уже к попугаю, - давай, вытаскивай судьбу для VIP-соискателей! Чего не ожидал - того не ожидал! Поздравляю вас, уважаемый Буратино! Вы не только, в качестве первого, пришедшего к финишу, получаете возможность выбрать любой игровой участок, но у вас ещё есть возможность – коли судьба к вам так благосклонна – выиграть Джек-пот!
Попугай, тем временем, переступая по жёрдочке и, кажется, тихонько матерясь, передвигал клювом какие-то предметы в коробке. Наконец, он каркнул, как рассерженная ворона, и наружу была вытащена несколько помятая пачка от сигарет «Marlboro», которую он, зло мотнув головой, протянул Дуремару.
- Вот он, твой Джек-пот, держи, распоряжайся, - ещё раз каркнув, попугай отодвинулся на самый край жёрдочки и закрыл глаза.
- Напоминаю условия! – провозгласил Дуремар, - господа корреспонденты, пожалуйте сюда! – И он сделал широкий приглашающий жест рукой.

_

Почти всё время до возвращения Буратино (что-то часа два или три) Карлото просидел, закутавшись в одеяло и почти не двигаясь, вставая лишь для того, чтобы подбросить в печку дрова. Мысли в голове роились самые мрачные, и он уже не раз пожалел, что так вот, без подготовки, вывалил в разговоре сразу всё. Хотя, по-другому вряд ли получилось бы. Теперь же оставалось только ждать. Чем он, собственно, и занимался.
За это время дождь, ливший без перерыва вот уже почти неделю, закончился. В окошках посветлело и мерный шум падающей воды, к которому уже успели привыкнуть, сменился редкими и неравномерными ударами капель о жестяной подоконник. Бам…бам-бам-бам…бам… Очередное «Бам!» совпало с хлопком входной двери. Буратино явился, вопреки ожиданиям, в весьма бодром и даже приподнятом состоянии духа. Ещё с порога он весело заорал:
- Всё на стол! Пошуруй там по сусекам! А я пока в магазин смотаюсь, ещё не вечер…
После чего дверь снова хлопнула, и Карлото остался посреди комнаты с открытым ртом и полной путаницей в мыслях. Справившись с последней, он, тем не менее, успел сделать до прихода Буратино если не всё, то очень многое: почистил четыре луковицы и сервировал их на большой тарелке с нарезанными остатками грудинки и разрезанным вдоль на четыре части солёным огурцом. Вышло красиво, но не хватало яркого цветового компонента. Тогда он очистил крупную морковь и водрузил её торчком в центр блюда, между луковицами.
Пришедший вскоре, с большим пакетом в руках, Буратино, вначале долго и с интересом разглядывал представленный на столе авангард, а потом дёрнул себя за нос и от души расхохотался.
- Нет, в тебе определённо пропадает хороший режиссёр, - отсмеявшись и вытерев глаза, выдохнул он, - так точно подобрать декорацию к сегодняшнему вечеру – это надо было суметь! Особенно центральный элемент композиции… Кстати, сырая луковица – это и был мой первый в жизни завтрак, вот в этой самой комнате, вот напротив этого самого очага на холсте. Вот о нём мы позже ещё поговорим. Мне, вообще, очень многое важно успеть сегодня тебе рассказать. Ну, а пока – к столу! - И он вытащил из принесённого пакета высокую бутылку с ярко-жёлтой этикеткой и два, свёрнутых в форме буквы «В», обсыпанных маком, кренделя. Поставив бутылку на стол, Буратино протянул один Карлото, а в другой с наслаждением вцепился зубами.
- Ну вот, теперь почти всё готово! – проговорил он, пережёвывая откушенный кусок. – А дождя, между прочим, уже нет, и небо ясное. Вон – последние капли срываются, - он сделал жест в направлении окна, откуда пока доносилось громкое «Бам!» капель, бьющих в плохо закреплённую жесть, отчего звук немного вибрировал, - ну впрямь барабаны Судьбы, не иначе! Если дождь не пойдёт снова, то вскоре будет Игра. Моя игра.… Но, об этом позже, а сейчас – за стол!