Палата №....

Палата №……
Кто-то сказал очень простую и очень верную фразу: «Дети сами не растут». Для того, чтобы их вырастить требуется каждодневный, колоссальный труд родителей, требующий затрат физических, моральных и душевных сил, и приносящий несравнимые ни с чем боль и счастье.
В моё время не было никаких государственных программ поддержки семей с детьми. Правда, существовал налог «на бездетность», который взимался с юношей, достигших восемнадцати лет, независимо от того, женат он или нет, с девушек - с первого месяца замужества. Правда, многодетных матерей награждали орденами «Мать-героиня» и «Материнская Слава». Имели они и определённые материальные льготы. Но таких женщин были единицы. Обычная семья имела двух, реже, одного или трёх детей. Молодым мамам предоставлялся отпуск по уходу за ребенком до одного года. Причём, только два месяца из них, послеродовый больничный лист, были оплачиваемые, остальные – без сохранения содержания. Когда ребёнку исполнялся один годик, женщина обязана была выйти на работу. Тогда было принято работать всем, зарабатывали трудовой стаж, многие женщины состояли в очереди на получение жилья, деньги тоже играли немаловажную роль: на одну зарплату мужа прожить было крайне трудно. А деток отдавали в ясельки. Ясельный период был поистине страшным, как для матери, так и для ребёнка. До сих пор без содрогания не могу вспоминать картину: в большой светлой комнате часть годовалых детей сидят в манеже, заваленном игрушками, некоторые из них ревут в голос, другая часть сгрудилась вокруг воспитательницы. Все хнычут и тянут к ней ручонки. Кого-то воспитательница может взять на руки и успокоить, но не всех же. Бывали дни, что я, оставив ребёнка, по дороге на работу всё время плакала. Конечно же, дети часто болели. Врач имел право выдать один больничный лист в месяц на три дня, на остальное время болезни ребёнка выдавалась справка, дающая право на отпуск без сохранения содержания. Понятно, что к частым отлучкам матери на работе относились крайне отрицательно. Вот так и растили своих деток.
Самое интересное, что устроить ребёнка в ясли или детский сад было невероятно трудно. Мест там катастрофически не хватало. Нам повезло. Мать одного из приятелей мужа занимала пост начальника отдела образования в одном из районов города. Вот она и помогала пристраивать наших детей в дошкольные учреждения. Мы звали её крёстной бабушкой. Правда, когда пришло время переводить сына из яслей в садик, она уже ушла на пенсию не смогла нам помочь.

Близко от нашего нового густонаселённого микрорайона располагался всего один детский садик. Он был ведомственный, принадлежал крупному строительному тресту. Муж моей сестры помог устроить туда нашего трёхлетнего сынишку. Потом мы встретили там многих детей из нашего двора, родители которых не имели никакого отношения к строительной индустрии. Детский сад был богатым, имел хорошо оборудованную детскую площадку, помещения сияли свежей краской, мебель и игрушки постоянно обновлялись. Было чисто и, на первый взгляд, уютно. А вот персонал там недостаточно добросовестно выполнял свои обязанности. Воспитатели и нянечки были надменные, несговорчивые, грубо говоря, зажравшиеся. Часто можно было наблюдать детей, предоставленных самим себе, тогда как наставники, собравшись в кучу, громко со смехом обсуждали последние новости. Родители молчали из боязни, что к ребенку будут относиться плохо, а уйти из этого садика в другой возможности не было.
Наш сын был шустрым, непоседливым мальчишкой. Сколько же неприятных происшествий случалось с ним! То он порвёт одежду, повиснув на заборе, то упадёт в бассейн, заполненный талой водой. А однажды его «забыли» в близлежащем лесу, куда вывели четырёхлетних детей на прогулку. Вечером воспитательница мне с искренним возмущением в голосе рассказывала: «Представляете, он спрятался в кустах! Какой-то солдат привёл его в садик!» Комментарии, как говориться, излишни. Я всё терпела и молчала, пока не грянула настоящая беда.
Ночью хулиганы на детской площадке выдернули из земли горку и оставили её стоять сверху, никак не закреплённой. Утром воспитатели вывели детей на прогулку. Как всегда стали в кружок, и принялись оживлённо обсуждать последние новости, а дети побежали на детскую площадку. Несколько человек попытались взобраться на горку. Она стала падать и всей своей тяжестью обрушилась на ногу моему сыну. Дети толпой приподняли горку, пятилетний малыш отполз в сторонку, встал на ноги и упал без сознания. Только тогда, привлечённые испуганными детскими криками и плачем, появились воспитатели, вызвали «скорую» и позвонили мне на работу.
Сына доставили в областную детскую больницу, в отделение травматологии. У него диагностировали сложный перелом бедра со смещением костей на десять сантиметров. Под общим наркозом в бедренную кость ему вставили металлическую спицу, и через систему блоков прикрепили груз, который должен растягивать ногу. При благоприятном исходе Андрюше предстояло провести шесть недель в лежачем положении с жёстко закреплённой ногой, пока кости не станут на своё место и не начнут срастаться.
Когда я примчалась в больницу, сын уже лежал в палате, горько плакал и всё спрашивал, почему его привязали к кровати. В то время матерей госпитализировали с детьми только в особых случаях и на определённых условиях. Мой ребенок был маленький и за ним требовался постоянный уход. В обязанности мне вменялось обслуживать всех больных в палате, два раза в день мыть пол в помещении и один раз в неделю в коридоре, дежурить на кухне. Прилечь можно было только ночью на раскладушке, которую на день полагалось убирать в кладовку. Я была согласна на все условия, лишь бы находиться рядом с сыном и иметь возможность облегчить его страдания. Первые десять дней Андрюша много плакал, стонал, ему кололи болеутоляющие препараты, но они не снимали боль полностью. Я круглые сутки гладила его по ножке, что-то рассказывала, напевала. И тут явилась с визитом воспитательница - кисточку винограда принесла. Пришлось отправить её с напутствием усердно молиться, чтобы нога у Андрюши срослась правильно, иначе судебного разбирательства не миновать, ей лично и начальству детского садика.
В шестиместной палате, находились мальчишки от пяти до четырнадцати лет с тяжёлыми травмами. Никто не мог не только ходить, но и движение их на кроватях было жёстко ограничено. Поэтому уход за ними отнимал много сил и времени. Каждому надо было помочь умыться переодеться, поесть и, конечно же, сходить в туалет. Особенно хлопотно было по утрам. К врачебному обходу в палате должна царить безукоризненная чистота и образцовый порядок. Иначе, можно было нарваться на строгий выговор лечащего врача или заведующего отделением. Этим удивительным людям в белых халатах, хоть и с большим опозданием хочется высказать самую искреннюю, сердечную благодарность. Их фамилии отпечатались в моей памяти на всю жизнь: Мякушев и Шалагин. Тогда это были молодые мужчины, высокие, крепкие и, немного суровые на вид, яркое олицетворение хирургов-травматологов. Невозможно иметь благодушный и добренький вид, когда ежедневно через их глаза, голову и сердце проходят десятки искалеченных и страдающих детей. Они попадают сюда с тяжелейшими травмами: сломанными шеями, позвоночниками, раздробленными конечностями и кровавыми открытыми переломами. Травматологам, в буквальном смысле, приходится по частичкам собирать повреждённые кости. Труд этот тяжёлый, не только морально, но и физически. Ведь основными хирургическими инструментами при этом являются электродрель, молоток, разводной гаечный ключ и даже пила.
На обход Мякушев и Шалагин приходили обычно вдвоём. Мальчишки, затаив дыхание, ждали, когда доктора подойдут к их кроватям, они надеялись на чудо, ждали слов: «Здоров, домой!» Но слова, обычно, были другими: «Лежать и терпеливо ждать, пока всё срастётся!» Кому-то назначали контрольный рентгеновский снимок, кому-то уменьшали или увеличивали груз, растягивающий конечность. Не обходилось и без, леденящих душу, процедур. У мальчика лет десяти был сложный перелом кости руки выше локтя. Лечение заключалось в растягивании её и нахождении в неподвижном состоянии. Но мальчишка целый день вьюном вился в постели, ведь вторая рука и ноги были свободны. Конечно же, металлическая спица в больной руке смещалась и не могла выполнять свою лечебную роль. Тогда хирург брал в руки молоток и хладнокровно ставил спицу на место. Мальчишка во время этой процедуры орал не своим голосом, но уже через полчаса и он снова начинал вертеться в кровати, как юла, несмотря на увещевания медсестёр. Понятно, что ребятам было очень сложно находиться длительное время в лежачем положении. Особенно страдали ребята с травмами позвоночника. Им необходимо было только лежать на спине или животе на твёрдой доске. Положение тела не было фиксировано, и мальчишки забывались, вскакивали на ноги, садились, что очень вредило процессу лечения. Когда заканчивался острый период после травмы, и боль отступала, мальчишки начинали развлекаться всеми доступными им способами: дразнились, переругивались, бросали друг в друга всё, что попадалось под руку. Особенно тяжко было в выходные дни и сразу после них. Любящие родители заваливали своих деток гостинцами, вследствие чего возле кроватей вырастали горы мусора, с которыми было очень трудно сражаться. Особенно досаждали арбузы и гранаты. Мальчишки «стрелялись» арбузными семечками и зёрнами граната, бросались корками. Утихомирить их было, практически, невозможно. Пятна от зёрен граната так трудно смывались со стен и пола! А ещё нас часто посещали гости из соседних палат. Они тоже вели себя далеко не идеально. Особенно надоедал мальчишка лет семи на костылях с аппаратом Елизарова на ноге. Он подходил к кроватям ребят постарше, приставал к ним, пока не получал хорошего «тычка», ревел, жаловался. Я его выпроваживала из палаты, но через некоторое время он появлялся снова. Долго сердиться на больных мальчиков было невозможно, они были такими беспомощными! Уход за ними и хозяйственные дела отнимали у меня все силы и время. Даже своему сынишке я не могла уделить столько внимания, сколько бы мне хотелось. Благо, через две недели кости ножки стали на своё место, боли уменьшились, и Андрюша стал спать по ночам более или менее спокойно.
В мои обязанности входила довольно сложная и ответственная процедура: я возила детей из нашей палаты в рентгеновский кабинет. Необходимо было больного вместе с кроватью спустить на лифте на первый этаж, и по пути следования соблюдать осторожность, чтобы нечаянным резким движением не причинить ребёнку боль. В кабинете, следуя указаниям врача, приходилось располагать и удерживать травмированное место ребёнка в положении, необходимом для выполнения рентгеновского снимка.
В соседней палате лежала двенадцатилетняя девочка, пережившая страшную трагедию. На пятом этаже дома рухнул балкон, на котором находилось шесть человек. Четверо из них, близкие родственники девочки, погибли. У Ани была сломана челюсть и раздроблена бедренная кость. Рана на бедре была открытой и загрязнённой землёй из упавших с балкона цветочных горшков. Рану обработали, зашили, вставили дренажи. Кость собрали из осколков. Каждую косточку зафиксировали своей металлической спицей, которая снаружи закреплялась обычной гайкой на специальном приспособлении. С помощью гаечного ключа регулировалось давление спицы на кость. Чтобы собрать полноценное бедро, необходимо было с помощью рентгеновских снимков контролировать положение осколков и корректировать его. Во время этой весьма болезненной процедуры Аня громко стонала и плакала. А утром предстояло снова делать рентгеновский снимок, чтобы проконтролировать, как прошла корректировка. Процедура эта повторялась многократно, до достижения требуемого результата. Вместе с Аней находилась её мама, почерневшая от горя женщина. Она в один день потеряла мужа, мать, отца и брата, а теперь с большим мужеством, выдержкой и терпением выхаживала свою дочь. Одной матери было не по силам ежедневно возить Аню на рентген, и она попросила меня о помощи. Надо сказать, что процедура эта была не для слабонервных. Да кто думал тогда о своих нервах и вреде рентгеновского излучения! Надо было помогать искалеченным детям стать на ноги. Ане необходимо было делать два-три снимка в разных проекциях. Приходилось ногу поворачивать, придавать ей нужное положение, что причиняло девочке нестерпимую боль. Девочка плакала, кричала, мама ласково уговаривала, ободряла её. Все перенесённые страдания не были напрасными. Ногу удалось спасти и вылечить. Доходили слухи, что Аня уже через год могла свободно ходить, почти не прихрамывая.
Через шесть недель пребывания в больнице моего сына упаковали в гипс от «подмышек» до кончиков пальцев больной ноги и выписали домой. Теперь он мог только лежать на спине и на животе. Но Андрюшка долго не мог мириться с таким положением, научился шустро ползать, а потом и передвигаться на ногах. Смотреть на всё это без слёз было невозможно. Прошло немало времени, пока сын смог нормально ходить. А по толщине ножки сравнялись только в подростковом возрасте.
Вскоре после выписки из больницы, меня пригласила заведующая детским садом. Хотела сама прийти к нам домой, но мы отклонили её предложение. Долго извинялась, просила не подавать в суд. Мы и не собирались этого делать, все нервы и силы были израсходованы на лечение ребёнка. Потом заведующая сказала: « Мне удалось оригинальным способом избавиться от виновной в несчастном случае воспитательницы. Я рекомендовала её на заведование детским садом в другом районе города!» Ничего не скажешь, действительно, оригинально!
Март 2019 года.