16+
Лайт-версия сайта

В ТИХОЙ ПОСТУПИ МАРЫ

Литература / Очерки / В ТИХОЙ ПОСТУПИ МАРЫ
Просмотр работы:
16 августа ’2021   20:53
Просмотров: 4873

Ощущение того, что жизнь подошла к концу сейчас, определенно, наполнилось осознанностью наступающего момента…
Силы иссякли сами собой и как-то сразу, ровно прошедшая ночь их окончательно высосала… Их, конечно, выдавливали из тела все эти многолетние физические потуги: прополка и вскопка земли, уборка у птиц и животных в надворных постройках, многочасовые походы за грибами да ягодами, но в эту ночь случилось, что-то более мощное, которое вытянуло и остатки крепости не только из рук, ног, спины, но, пожалуй, что и из души. Ведь кажется еще вчера пусть и слабеющая, но энергия пронизывала пальцы и ладони, потому удавалось не просто принести в избу и уложить, в подпечье большой русской печки, дрова, но и хорошенько ее протопить, так что густой, мягкий и вроде как разомлевший воздух, напоенный горьковатым духом угля и пряно-ароматной выпечкой, распространившись по комнатам наполнил и само пространство дома теплом и жизнью…Впрочем поутру, когда одинокий и блеклый, точно иссушенный ночными морозами, солнечный луч, проникнув через окно, сквозь оставленную щелку между двумя близко сдвинутыми цветастыми занавесками, прочертил и на деревянном полу такую же сиротливую желтоватую полосу, силы из тела ушли, не осталось их даже на то, чтобы повернуться с правого бока на спину, хотя и правая рука подпирающая щеку, и сама лежащая изгибом на подушке шея, ощутимо затекли.
Внезапно, такая же сиротливая, холодная, как и температура в комнате, слеза, выбравшись из левого уголка глаза и медлительно скатившись на переносицу, качнувшись туда-сюда, враз замерла в ней, уже в следующую секунду превратившись в ледяную кроху.
Одиночество сейчас не пугало, оно не могло сломить, опустошить, поскольку уже давно стало ощущаться как дар. Когда в деревенской тишине, в отсутствие людей и их действий есть возможность услышать самого себя, понять и наконец-то принять… Себя такого неполноценного, в понимании прожитых лет, свершенных поступков, допущенных ошибок… Принять, а потому и, непременно, простить…
Тишина в доме между тем пухла, будто поднимающееся в деревянной квашне тесто, и, казалось, ее под короткие равномерные удары метронома, неторопливо ткали из стеклянных нитей, усаженных мельчайшими росинками льда, а потом также полегоньку в виде ажурного полотна опускали вниз, укутывая все в комнате в снежно-белые тона инея. Ту тишину если еще кто мог пока потревожить, то лишь прикорнувший в подпечье прямо на дровах черно-коричневый кот Баюн. И хотя со стороны кровати его не было видно, как и не хватало сил окрикнуть, прерывистое дыхание (и тут опять же угасающее) давало возможность услышать Баюна, а его чуть бурчащее мурчание, вроде как указывало, что жизнь еще не покинула дом ли…тело ли…и этот погруженный в снега на самом деле глухой, безлюдный, край.
Уход не пугал… Ибо ощущалась исполненность жизни… И это не просто программа: построить дом, посадить дерево, вырастить сына…
Это нечто большее…
Когда и прожитое горе с годами стало восприниматься как естественность круга жизни-смерти… не всегда тьмы или света, а всего только сменяемости красок…
Из всех оставшихся волнений, была лишь едва ощутимая тревога за пчел, ульи с которыми по весне не кому будет вынести из омшаника и виноград, который тоже с наступлением тепла не кому будет выкопать из земли.
Все остальные страхи и тревоги уже давно ушли… давно, не просто сегодня, вчера, а много дней назад…дней ли, годов, оставив внутри спокойную уверенность в приходе следующего дня, в котором будет дана жизнь или смерть. Было даже странно вспоминать, что когда-то смерть любимого и отца воспринимались горем, черной не проходящей полосой, скрывшей насыщенные тона самой жизни. Однако позднее (хотя и такое же далекое по временному периоду) расставание с матерью и сестрой уже принималось как естественное состояние бытия, когда вопреки пускай и собственному уходу на нежно-васильковые небеса поутру, непременно, взойдет янтарно-медовое солнце.
Луч, которого сейчас, пробившись через окно сквозь оставленную щелку между двумя близко сдвинутыми цветастыми занавесками, пролег сахарно-белой полосой света и все еще указывал на присутствие жизни в доме. Еще не более вздоха, и, он, такой наблюдаемый, внезапно соединился с кружевным полотном инея, что соткала тишина и опустила сверху, как-то и вовсе разом погасив все оставшиеся в комнате краски, простоту быта: окрашенные стены, старую мебель и печку напротив, да опять же поспешно проявив их лишь в черно-белых красках, где потемневшие от времени шкафы, кресла, накидки на них, овальный коврик около постели, посуда на столе во второй комнате едва присыпало сверху изголуба-белыми пятачками снега. И с тем также враз променяв настоянный горьковатый дух угля и пряно-ароматной выпечки в доме на зябко-стылый отпечаток зимы.
Тяжелый выдох и белесая морока проплыла перед глазами, сомкнув видимость и самой комнаты. Взгляд все пока пытался сфокусироваться на этом мутно-восковом покачивающемся паре, сообщающем о поселившимся в доме холоде и едва теплящейся жизни в теле…
Где-то у печки и вовсе клокочуще или только мычаще-обидчиво, тут точно из глубин кошачьей гортани, Баюн выдавил резкий, прерывистый стон, который вкупе с бело-черными красками комнаты, медленно поглощающими не только сами вещи, предметы, но и мебель, как-то сразу и лишь на миг всколыхнул жизнь, потому и хватило сил повернуться с боку на спину и к собственному удовольствию увидеть над собой, пожалуй, в движении поднятой руки, гладко-отполированный потолок комнаты, покрашенный в белый цвет…
И тотчас подумать, что в жизни так много было дано сделать, увидеть и почувствовать.
И в сей момент, в его итоговой части, завершении любого дела, пусть и столь значимого как жизнь, неожиданно с особой мощью стал ощущаться на сухих, будто уже покрытых филигранно-ледяным лоскутком, губах первый поцелуй любимого, все еще хранимый памятью, как медовая сладость с тончайшими нотками мандарина. И выплеснувшийся секундой спустя такой же трепетно сберегаемый звук, легкого поскрипывания подошвы обуви о белоснежную наледь. Еще лишь мгновение и вместо деревянного потолка комнаты стал наблюдаться чернильно-черный небосвод, припудренный сверху россыпью серебристо-розовых звезд, с занимающей на нем центральное место хрустально-сетчатой луной, своим кремово-белым сиянием осветившей лишь тонкие пальцы любимого и будущего единственного супруга, медленно отделяющего дольку мандарина и отправляющего ей в рот... В той общей сладостно-цитрусовой зимней любви, когда крепли чувства, в медовых поцелуях, чуть сбрызнутых ночными крупинками холода, обещающей бесконечную счастливую сказку, а не жизнь… сказку...
Жизнь не пробежала перед глазами, просто-напросто всколыхнула как последний дар, лучшие ее мгновенья: прогулки у реки, первую близость, рождение детей и столь милые хлопоты об их росте и общем доме. Почему-то не вспомнились редкие ссоры с супругом, и горькие годы преследовавшие черными несправедливыми поступками и словами его родных... так, будто не только недопонимание, но и сами те люди, кровные любимому, стали несущественны, как и ничего незначащим стало их отношение, задолго до прихода последнего утра.
И даже, когда припомнилась последняя встреча с супругом, его похороны, прощания не показались чем-то тягостным, сломавшим, покалечившим на долгие десятилетия, как оказалось, они всего только взрастили в собственном хребте еще одну вертикаль, укрепившую не только тело, но и дух... теперь же этот последний взгляд на самого близкого человека вновь стал даром...
А после также моментально на смену счастливым фрагментам жизни вновь пришла жемчужно-белая дымчатая пелена, однозначно отгородившая теперь и саму комнату, оставив лишь звуковым фоном, и, тут ровно успокаивающе-поддерживающим, глубокое мурчание Баюна. И почему-то сразу подумалось, что неумение воспользоваться своими способностями, знаниями, которые могли бы направить жизнь в иное русло, сейчас стали восприниматься как очередной этап этой самой жизни. А долгие поиски справедливости, как понятия о должном тождестве между сделанным и полученным, приобрели эфемерность, в плане мнимой мечты идеального общества. Едва только осталось править особое чувство и даже не прощения, забвения, а чувство горделивой самодостаточности, взращенное самой жизнью. Ибо не просто не потерял себя во время тягостных ударов судьбы, а вспять укрепился, помудрел, и, погасив в себе злобу, ненависть, обиду, обратил все это в мягкий изгиб губ, неизменного отпущения и жалости.
Наверное, потому как удалось еще при жизни научиться, столь мягко улыбаться, и, отпускать чьи-то бы ни было промахи, в старости еще было даровано столькое познать, пожалуй, что заполнив в своих навыках и малые пробелы. Так что получилось не только вырастить домашних животных, о которых лишь мечталось в юности и впервые ощутить под ладонью короткую шерсть жеребенка, но и освоить бортничество, а после и пчеловодство. Знания, кажется, не переставали литься рекой и хватало сил их впитывать, осваивать, понимать…И сама простота знаний пращуров, уже давно забытых и извращенных прилавками супермаркетов, особым смыслом наполнила всю оставшуюся жизнь, одновременно, возродив уважение к нескончаемому желанию познать и принять… Поэтому теперь сами навыки хранились в бочках в виде квашенной капусты, грибов, помидоров, огурцов, как и были запечатаны в бутыли в виде кисло-сладких квасов, терпких вин, сладкой медовухи…
Жизнь прожита не зря... ведь она осталась в детях, передалась внукам, не только подобия ДНК предков, но и умений которым удалось их обучить.
Жизнь прожита не зря…
Эта мысль была последней, пред тем как прерывистый вздох выгнал из приоткрытого рта остатки клубистого пара, не просто застлавшие наблюдение, а вызвавшие на глаза слезы, потому чтобы их согнать в уголки, пришлось разом закрыть веки… И тотчас белая дымчатая поволока сменилась замелькавшими и одновременно закручивающими по спирали, а то и выскакивающими из общей точки разнообразными фигурами: кругами, квадратами, ромбами, овалами. Яркие цвета, также сразу, как и фигуры, принялись менять свою насыщенность, неожиданно полыхая черным с синим отливом светом, затем резко наполняясь ослепительной зеленью или бледнеющей голубизной. Еще миг и сами фигуры стали видоизменяться, выплескивая из себя островерхие лучи с россыпью по собственной глади, более темных, зябких пятен, блистающих искр, мельчайших брызг, пузырчатых алых клякс. Перемещение фигур не прекращалось, а цветовые гаммы ни разу ни повторились… ровно полет их (вряд ли тебя) проходил вне Земли, лишь в космической дали. Поскольку не сопровождался каким-либо звуком иль тем же привычным запахом, движением ветра, и наблюдался сугубо перед собой. Изредка те узорчатые, выстроенные блики, становясь ярко пурпурными, начинали пульсировать, точно всасывая в себя, не только мысли, но и волнения, теперь уже точно твои…
Впрочем, та какофония цвета и фигур длилась не долго…
Всего-навсего миг, а может и день, месяц... год …как кому хотелось в то верить…
И опять же разом завершилась все той же бело-молочной дымкой. Только в это раз какой-то слишком густой, схожей с гардиной, которая, нависая, окружила со всех сторон…
Потому, когда ощутимо рука наполнилась силой, и, ее удалось поднять и даже слегка шевельнуть пальцами, не просто сама молочная завеса, но и поддерживающая ее вязкость, колыхнувшись вбок, сдвинулись, тотчас явив узкий проход.
Ощущение того, что проход мог возникнуть только внутри дома, казался неоспоримым. И это несмотря на то, что вязкость все еще видимого белого покрова продолжала скрывать не просто стены, мебель, потолок, но и пол в комнате. И даже, когда поднявшись, села на чем-то достаточно твердом, и развернувшись, спустила вниз ноги, они также вошли в те самые плотные клубы молочного тумана, которые немедля окутав, очень мягко и успокоительно огладили. Потому как дымовье было прохладно-нежным, окончательно появилась уверенность, что получится встать и идти, ощутив под босыми стопами опору.
Чуть слышимое, продолжительно-беспокойное мурчание кота (прозвучавшие откуда-то из глубин молочной мороки), как-то быстро вложило силы и в спину, и в ноги, потому вместо того, чтобы и малостью поколебаться, получилось сразу подняться и также поспешно (ровно вновь обретя голос) позвать к себе Баюна. На удивление, но не только в руках, ногах, спине, во всем теле оказалась крепость…а может и мощь присущая молодости, вызвавшая на лице улыбку…
Хотелось, впрочем, себя ощупать, оглядеть, понять, откуда эти силы, но ровно предваряя те события из клубящейся парной массы внезапно прямо к ногам скользнул черно-шоколадный кот… Баюн резко уткнулся своей головой прямо в ноги, и тем самым упредил какие-либо действия, будто указывая, что его надо поднять на руки и прижать к груди…
Шелковистость черно-коричневой шерсти кота в противовес кругом царящего снежнобелого марева смотрелась столь отличной, однако не вызывая отторжения, испуга, она всего только умиляла такой своей диаметральностью, и однозначной красотой…
Кот слышимо и удовлетворенно замурчал, когда нежно провели подушечками пальцев по его голове и на миг сдержали их движение на черном и тут холодном носу. Его желтые с черными вертикальными зрачками глаза внезапно пыхнули светом, ровно две фары, указывая человеку на дальнейший его путь, а может только поддерживая в том движение и верно храня в собственной памяти момент, когда его крохотного, слабого, подняв с земли, положили на ладошку человека. И он в ту же секунду, втянув незнакомый запах, признал в нем любящего хозяина, с которым было дано не только прожить, но и умереть в один день. Баюн тихонько фыркнул, точно тем отпугивая какие-либо напасти, а всего только тем глухим, отрывистым звуком расширил проход, потому бело-кипенные стены слегка раздались в стороны, образовав узкий, длинный коридор…
Понимание того, что надо идти по нему, как и ощущение того, что ты умер, оставив на кровати мертвое тело, наполнили до краев, все еще думающее и живое, страхом… Сильнейшее волнение подобно волне схлынуло сверху вниз, ставя окончательную точку в произошедшем и с тем удерживая от того, чтобы оглядеться, и само собой увидеть оставшееся от тебя, как и собственное тело позади. И вновь ощущая возникший страх и неуверенность хозяина, Баюн замурлыкал пронзительней и громче, растворяя в тех нежных звуках какой-либо испуг и внушая уверенность в избранном ими обоими пути…
Легкий скрип дерева под ногами, как и явное понижение пола (немного погодя) указали, что пришлось не просто пройти комнату насквозь, но и приняться спускаться по ступеням… Все еще желалось, повернуть голову и посмотреть на себя, последний раз… Но мурчание Баюна отводило от тех действий, ровно отговаривая от суетности самих поступков. Поэтому, когда чуть слышно скрипнув, не смазанными петлями, отворилась входная дверь, а перед наблюдением кипельно-белое дымовье сменилось на даль земли, покрытой снегом, с благодарностью вознеслись мысли о коте, сумевшем отвлечь от ушедшего и с тем направить к будущему, так что само собой сдержавшие поступь ноги, недвижно застыли.
А снежное приволье показалось беспредельным, точно оно поглотило не только сам дом, хозяйственные постройки, сад, но и лесной массив, всегда наблюдаемый на расстоянии взора… Ощущение бело-зимней чистоты, словно отразившейся в таком же снежно-молочном небе поражало своей девственностью, в которой разом смогли живописаться отблесками: человек и черно-шоколадный кот…
Теперь, когда в отпечатке удалось увидеть собственный блик, а по ту сторону жизни никто кроме, близкого сердцу и единственного соратника во времени, Баюна не встретил… резко накатив, нахлынула тоска о родных и близких. И также сразу, будто той тоски ожидая, впереди видимого белоснежного и с тем неживого пространства взметнулся вверх, вроде резкой однократной снежновихревой воронки, столб в котором проступила женщина…
Или все же девушка, никогда не стареющая, и всегда юная в собственной красоте…
Очень высокая и стройная, чья тонкая мраморно-белая кожа переливалась златыми сполохами. Мягким был овал лица девушки с прямым носом, очерченные сияющим багрянцем плотными губы, тонкими черные брови и ресницы, да такими же смоляными кудрявые и очень длинные волосы, дотягивающиеся почти до бедер. Ее белая рубаха, свободного кроя с длинными и узкими рукавами, да такого же девственного оттенка сарафан, чей округлый вырез на груди и проймы рукавов украшала широкая черная полоса, вроде отражая в себе такие же угольные крупные глаза.
Осознание того, что это не человек, не женщина или девушка, а нечто большее пришло мгновенно… И всего только секундой погодя, когда в левой руке ее блеснуло длинное изогнутое лезвие серпа стало пониматься, что это и была Смерть, богиня жатвы и зимы, царица ночи, как верили пращуры, заведующая загробным миром. Столь разная в собственных величаниях Морана, Марена, Маржана, Мара, отвечающая за справедливость, она несла созидательно-разрушительную роль, ведь перерезая нить жизни человека, даровала ему надежду на новое воплощение, так как без смерти не будет рождения.
Мощь этого создания, этой богини ощущалась каждой отдельной клеточкой тебя, так что по спине снизу вверх пробежали колючие льдинки, словно вскинутые вверх с земли и враз замерзшие снежинки, которые также поспешно оказавшись на голове махом взметнули в разные стороны волосы, потому удалось увидеть, что они вновь средне-русые без малейшего признака седины. И опять, очень сильно захотелось оглянуться, и простится с тем, что осталось позади, продолжая лежать в доме на кровати, стоять в омшанике и быть закопанным в земле. Впрочем, в этот раз те думы о явном: теле, пчелах и винограде, вызвали легкую улыбку на губах и тотчас подобная улыбка тронула губы Богини, а все еще прижатый к груди Баюн сменил мелодичное мурлыканье на чуть раскатистое мяуканье, внося в очевидное безмолвие снежного раздольного края звук жизни… или того, что наполняло когда-то ее. И потому как мысли о жизни растворились в улыбках человека и бога, в воздухе стал ощущаться вкус сливочного пломбира, того, что оценить мог лишь ребенок…
Мара резко качнула правой рукой в сторону, и, тем самым взмахом смела часть снежного наноса, оголив две колеи проселочной дороги, на которой опять же моментально проступили следы босых ног, будто впечатанных в ее земляное серо-коричневое полотно, едва прикрытое кипельно-белой паутинной тканью. Баюн резко шевельнулся в руках и настойчиво, как он это делал всегда, попросился вниз. Его даже не надо было спускать с рук, стоило только ослабить объятия и кот резво спрыгнул вниз, мягко вогнав свои маленькие подушечки лап в снежно-кружевное полотно, изогнув не только спину, но и высоко, как стяг, подняв свой хвост. Он с той же грациозностью сделал несколько шагов вперед, не столько даже касаясь того изумительно-нежного, будто вытканного, холста, сколько просто-напросто до него дотрагиваясь, и качнув головой вправо, прошелся краешком лба по ноге богини, обутой в черный кожаный сапожок, с заостренным и слегка приподнятым кверху носом, словно здороваясь со старым знакомцем или только поясняя своими действиями о нескончаемом круговороте творения, смены жизни-смерти, дня-ночи, тепла-холода… А после с той же плывущей легкостью Баюн направился вперед по дороге, все также едва касаясь его полотна, и чуть помахивая вскинутым кверху хвостом….
Человек медлительно шагнул вслед кота, и тотчас босой подошвой ноги попал в оставленный на дороге чей-то след. Обок него взметнулся вверх, вроде резкой однократной снежновихревой воронки, столб, поглощая фигуру Богини. И также медленно как оседали вниз, укрывая пространство земли, снежинки, человек исчез в тихой поступи Мары.

КОНЕЦ.

г. Краснодар, август 2021г.







Голосование:

Суммарный балл: 0
Проголосовало пользователей: 0

Балл суточного голосования: 0
Проголосовало пользователей: 0

Голосовать могут только зарегистрированные пользователи

Вас также могут заинтересовать работы:



Отзывы:



Нет отзывов

Оставлять отзывы могут только зарегистрированные пользователи
Логин
Пароль

Регистрация
Забыли пароль?


Трибуна сайта

Научите меня прощать. Заходите друзья?

Присоединяйтесь 




Наш рупор

 
ПРЕМЬЕРА ПЕСНИ "МОЯ ЛЮБОВЬ!"
ТАТЬЯНА ТИЛИАН!!!
https://www.neizvestniy-geniy.ru/cat/music/shanson/2541314.html?author

342

Присоединяйтесь 





© 2009 - 2024 www.neizvestniy-geniy.ru         Карта сайта

Яндекс.Метрика
Реклама на нашем сайте

Мы в соц. сетях —  ВКонтакте Одноклассники Livejournal

Разработка web-сайта — Веб-студия BondSoft