Москва, ночь, стройка жилого дома. На объекте четыре рабочих: Севка, Антоня, Макс и Рыжий. Севке 16 лет, работает всего-то месяц, устроился на время летних каникул. Антоня и Макс Ковыряловы - два брата, обоим по 30 лет (оба женаты и с детьми, причём в равном количестве). Рыжий же, это пятидесятилетний мужичок, разведённый, оставшийся без пучеглазого сынишки в мелкой и холодной хрущёвской комнатушке.
Севка разлёгся на бетонных плитах с сигаретой в зубах, Антоня и Макс во всю храпели в своей будке, а Рыжий одиноко плёлся от одного края площадки до другого, волоча за собой длинный малярный валик.
– И зачем он так трудится, если может храпеть как Ковыряловы? – проговорил Севка вслух, – тут же ни охранников, ни начальника…
Размышления юноши пролетели мимо Рыжего. Он, по правде сказать, и не хотел ничего слышать. Мысли его были пусты, как и ценность жизни. Севка напрягся от тягостных размышлений, привстал на локтях, и посмотрел на дедка, тоскливо елозящего валиком.
– Нет, не дело это, – утвердил Севка. Он сел на плиты, потушил сигарету, и чётко, со школьным выражением, объявил:
– Эй, Рыжий! Нарисуй хуй на бетоне, заложи капсулу!
Звёздное небо мерцало над серой площадкой, которую освещали холодные бледные фонари. Тёплый июньский ветерок обнимал и будку Ковыряловых, и плиты Севки, и горемычную душу Рыжего. Он провозился со своим валиком вплоть до зари, пока в его левое ухо летела по-настоящему философская, вечная мысль юного Севки. Так начиналось будущее…