Юность. Драма взросления.

"В молодости я требовал отлюдей больше, чем они могли дать: постоянства в дружбе, верности в чувствах. Теперь я научился требовать от них меньше, чем они могут дать: быть рядом и молчать. И на их чувства, на их дружбу, на их благородные поступки я всегда смотрю как на настоящее чудо — как на дар Божий..."
A. Камю

...Я с детских лет был предоставлен самому себе и вырастал одиноким, но решительным.
Вырастая, все больше старался контролировать свои мысли и поступки, сделался холодным и скрытным. Стал выделяться среди сверстников упорством и тяготением к суперменству: последним летом в школе, вдруг, ни с того - ни с сего ушёл в лес один на неделю с минимумом еды, а то вдруг, на спор не спал больше трех суток, похудел, возбудился и стал слышать голоса, которые требовали, чтобы спрыгнул с крыши двухэтажного дома.
Родители встревожились и тайком от меня вызвали врача скорой помощи. После укола снотворного я проспал больше суток, проснулся здоровым, но голоса с той поры иногда меня тревожили. Об этом старался никому не рассказывать.
Несмотря на эти происшествия, учился хорошо, учителя меня любили и прочили большое будущее.
Однако после седьмого класса, по настоянию родителей, я поступил в вечерний техникум, проучился там два года, бросил и пошел работать на стройку к отцу…

Когда стали приходить повестки, я уже работал на строительстве ЛЭП. Жизнь была нормальная. Я, салага, попал в компанию взрослых мужиков и начал зарабатывать деньги, совсем как взрослый!
На работу нас возили в мощном грузовике с брезентовым тентом. Внутри, по бортам, были откидные скамьи, а на полу свежее сено, зарывшись в которое можно было подремать, если за ночь не выспался. От мороза спасались меховыми полушубками, ватными брюками и меховыми рукавицами - мы ведь сибиряки и привычны к морозу, снегу, как впрочем к комарам и к летней жаре.

Собирались все в столовой, где завтракали холостые ребята из бригады, а семейные подходили к восьми утра. После завтрака все садились в машину и ехали за город. Занимались установкой заземлений на столбы связи.
Бригадиром был мой сосед из соседнего дома Анатолий Горбунов, крепкий спокойный мужик, у которого дети были моими ровесниками. Я его звал дядя Толя, а он меня незаметно опекал, хотя в особой защите я не нуждался.

…Наш пригород отличался особенным хулиганством и славился этим даже в центральной части города. Выяснение отношений на кулаках – давняя русская традиция.
Поколение за поколением выдвигало в лидерство своих бойцов. Но проходило несколько лет, лидеры взрослели, им на смену приходили новые и новые смельчаки. К счастью, дрались по правилам - ни ножей, ни свинчаток в кулаках не практиковали.
Не знаю почему, но у меня удар был очень приличный и потому, я быстро выдвинулся в число лидеров в драках с ребятами из соседних посёлков. Потом появилась некая недооценка сил «противника» и на этом я погорел…

Поехали как-то с другом на танцы, в самое логово «неприятелей». После танцев, на остановке, под единственным фонарём встретили нас тамошние «боевики», среди которых были и мои знакомые, которые ко мне, как казалось, относились с уважением.
Начали перекидываться недружелюбными фразами: «Зачем ты Васю обидел?» - это кто-то из них спросил…
Я: «А не стоило ему вести себя нахально!». Снова они: «А почему вы здесь себя ведёте как дома?». Я: «Да нормально ведём. Мы здесь тоже живём…»
Ребята там были в большинстве накачанные, обладали авторитетом и уверенностью. А нас было двое, да и то мой друг не боец - он студент, книгочей и в очках с большим минусом…
И тут последовал неожиданный удар! А потом ещё один, зубодробительный, навстречу и это от того, кого я считал своим знакомым и почти приятелем! Оказалось ошибался, а за ошибки надо платить - эту истину я начал понимать уже тогда…
Именно он, этот полу-приятель нанёс мне памятный удар, уже после первого бокового, на который решился один из лидеров той «команды» - мой откровенный враг. Я не был готов, не ожидал такого нахальства и думал, что всё закончится разговорами и невнятными угрозами.
После второго удара послышался треск сломанной кости, рот наполнился солоноватой кровью и когда отскочив я пощупал зубы, то понял, что одна половина нижней челюсти торчит во рту заметно выше второй!
Мой друг, худенький очкарик кинулся в драку, но врагов было так много, что его просто затоптали бы. Я его отозвал сказав, что у меня челюсть сломана. «Неприятели» немного испугавшись своей решительности ушли, ворча и сомневаясь.

… А мы сели на последний автобус и поехали в травм-пункт, где мне почти до рассвета, вправленную на место челюсть закрепляли медной проволокой с какими–то резинками!
Пока меня обрабатывали милые доброжелательные женщины в белых халатах, я негодовал про себя. «И надо же было быть таким доверчивым идиотом?! Ведь мог же первым начать и взять инициативу на себя. Тогда, даже если бы побили, то причина была бы во мне, а не в чьей-то злой воле…».
Нечто подобное я думал тогда, а со временем это понимание только утвердилось в моём сознании…
Домой меня привезли на скорой часов около восьми утра и я тихонько залез в постель - я и прежде иногда дома не ночевал. Мать что-то спросила, когда ложился, но я промычал в ответ что-то нечленораздельное и тут же заснул – не хотел их пугать…
Зато потом они были ошеломлены, когда раздвинув губы, я показал им вместо зубов переплетение резинок и проволоки…

…После этого, месяц был на больничном, питался через соломинку жидким супчиком, похудел, но и это было на пользу.
Про себя я мечтал отомстить, но прежде надо было наказать того знакомого-предателя…

Быть дома в таком состоянии было невмоготу - говорить я не мог а только мычал и потому сидел, читал книжки и лелеял планы мести. Тот, что ударил первым – был враг и с его стороны поведение было естественным. Но предатель – это уже совсем другое дело. Это совсем как оставить друзей в опасности и сказать, что я с ними не знаком. Если не защищать друзей, тогда кто тебя защитит, если и на тебя нападут? Этот случай заставил меня задуматься о чести и ответственности каждого перед всеми.
От тоскливой домашней жизни я на время избавился - уплыл в избушку егеря с другом, отец которого служил в охотничьем хозяйстве на Ангаре. Потом я остался там один, ловил рыбу, путешествовал по окрестной тайге в одиночку. Вот тогда по-настоящему полюбил свободу одиночества, походы по незнакомой, необъятной тайге.
А своему знакомому-предателю, который врезал мне в торец, отомстить не успел - он оказался трусливым человеком - когда в кругу друзей я пообещал голову ему оторвать за подлое предательство, он узнал об этом и уехал из города.
Так эта эпопея и закончилась…

…Мне новая работа нравилась - целый день на свежем воздухе, в лесу красота, да и физическая сила требовалась - далеко за городом, в тайге, бродили по снегу среди леса вдоль линии столбов и найдя нужный останавливались, вешали на него систему заземления в металлических ящиках и крепили его на болты.
Первая же получка ошеломила меня - заработал за месяц больше своего отца, или почти вровень с ним. Но он был бригадиром на стройке, а мне не было ещё и восемнадцати лет!
Мать конечно была довольна и стала выделять мне деньги на карманные расходы, когда я первый раз принёс домой получку.
Через два месяца, ближе к весне, нам сообщили что бригаду переводят в длительную командировку на Байкал.
С этого времени я начал ездить по командировкам и не только по области, но и значительно дальше и главное, с моей зарплаты семья стала подниматься, нас ведь кроме меня было ещё трое детей – два брата и сестра…

В первую командировку, как уже говорил, поехали всей бригадой на Байкал, где вдоль побережья, в сторону Улан-Удэ строили ЛЭП-220. Места красивые, но зимой, а дело было уже ближе к весне, из посёлка в лес было не выйти. Снега навалило более полуметра и по такому больше километра без охотничьих лыж или снегоступов не пройдёшь. Да и некогда было выходить - работали, по сути от света до света.
В посёлке, я стал жить в доме бывшего танкиста, снимал маленькую комнатку за загородкой со своим приятелем, молодым украинцем, Петей Ляшко. Он был старше меня и после армии, приехал с Украины подзаработать и устроился в нашу мехколонну.
Человек он был закрытый, о себе мало что рассказывал. Внешне выглядел тихим и даже стеснительным, но из коротких реплик я понял, что он в армии попал в переделку и поэтому, служил больше положенного срока. И глаза у него были очень неспокойные - это я тоже подметил.
В отличие от остальных соработников водку Пётр не пил и потому, с ним было спокойно, хотя и скучно. Надо отметить, что и остальные тоже не очень пьянствовали – времени для этого не было – все хотели побольше заработать. Однако иногда, отрывались по полной и об этом я расскажу позже.
Как–то Петя проговорился, что хочет заработать денег и уехать на Украину, в Киев, где жила его семья. Он был тихим человеком, но в этом молчании чувствовался характер. Как-то мельком он рассказал мне, что в армии попал в военную тюрьму – дисциплинарный батальон и пережил там много непростых дней…
Потом он замолчал, а я, видя, что ему неприятны воспоминания, не стал эту тему развивать!

Когда в мехколонне получали зарплату, то на следующий день вся наша бригада заезжала на своей машине в магазин, брала ящик водки и уезжала на трассу, где и пьянствовала целый день. У меня, как непьющего, в этот день был выходной. Вечером, все бригадные кое-как добирались до дому, а наутро надо было снова ехать работать.
Однажды, после дня пьянки, утром ехали по Байкалу, где вчера уже в темноте бригада ехала пьяная в дым. Рассказывали, что пьяного водителя забросили в кузов, а машину вёл какой-то любитель-бригадник, менее пьяный чем все остальные.
По свету и на трезвую голову бригадные поняли, что по льду ехать очень опасно - все столпились у заднего борта фургона и с волнением смотрели, как лёд под машиной прогибался, а в образующихся трещинах кое-где появлялась вода, бегущая вслед тяжёлому грузовику.
Однако ссе надеялись, что если машина провалится, они успеют выскочить из под тента и спастись. Позже я узнал что зимой, в байкальской воде, человек выживыкт всего несколько минут! К счастью, всё обошлось…

Иногда с субботы на воскресенье в вагончиках стоявших на базе мехколонны возникали пьяные, кровавые драки и потом, мужики всю неделю ходили с синяками. Сегодня, рассказывая о своей молодости, я с улыбкой называю такие пьянки и драки «настоящей мужской жизнью», но над этой шуткой мало кто смеётся – жизнь сильно изменилась.
Но тогда, я жил в посёлке, а самые буйные – бывшие зэки, жили в вагончиках и потому, не видел этих кровавых столкновений, а замечал уже готовый результат.
Драк я не боялся, потому что в своём районе мне не один раз приходилось участвовать в разборках улица на улицу и говорят, что у меня неплохо получалось. Во всяком случае, друзья меня уважали за боевитость, а недруги побаивались…

В дни после получки, когда все пили я можно сказать отдыхал - не выходил на работу, сидел в доме и читал книжки. У меня было два тома «Жизнеописаний» Плутарха и я упивался романтическими историями о греческих и римских героях и полководцах.
Тогда же я купил себе одеколон «Шипр», стал следить за внешностью, старался хорошо выглядеть и одеваться. Купил выходной костюм, несколько рубашек и даже галстук. Волосы у меня на голове отросли и стали чуть виться - одним словом я стал «молодым человеком».
Сейчас мне смешно, когда я смотрю на свои фотографии того времени, а тогда некая торжественность и самодовольство во взгляде, были для меня вполне естественны…
Там, в командировке, я в первый раз влюбился!

…По вечерам, в выходные, я ходил ужинать в железнодорожный буфет и однажды, на обратном пути, проходя мимо железнодорожных домов заметил, что за низкой изгородью палисадника молодая женщина неумело рубила дрова.
Я перескочил ограду, взял у неё топор и стал колоть дрова быстро и умело - когда в квартире было ещё печное отопление, на нас с братом ложилась обязанность заготавливать дрова для печек. Потом провели отопление, но навык заготовки дров остался…
А тем весенним вечером, я наколол кучу дров и познакомился с женщиной. Её звали Верой. Она была стройной, красивой, с яркими, словно накрашенными губами и копной длинных, почти чёрных волос и почему-то каждый раз, как я ловил на себе её вопросительный взгляд, она улыбалась и прятала глаза – наверное стеснялась.
Только сейчас начинаю понимать, что стеснялась она моей молодости, если не детскости - действительно, телом я был вполне взрослый мужик, а в душе ещё младенец. Тогда я восхищался и вместе с тем боялся женской красоты и мне казалось, что женщины – это особая порода людей из другого мира – настолько я был невинен и наивен…

Через два дня - а это была суббота - я пригласил Веру погулять. Мы ходили по железнодорожному пути, а вернувшись вечером уже в темноте, в коридоре перед дверью её квартиры, я первый раз в жизни, поцеловал женщину! Я просто чмокнул её в щеку около губ и спешил повторить поцелуй. Вера стыдливо хихикала, но на второй поцелуй ответила и засмущавшись, убежала домой. Потом выяснилось, что она жила с матерью и маленькой дочкой, но без мужа. Вера была старше меня лет на семь и стеснялась моей неумелости и простодушия - я только потом это понял…
Ну а тогда, я был слегка влюблён, но ситуацию контролировал – настоящей влюблённости я ещё не понимал и не испытал. Я просто пробовал делать как все и потому, у меня неважно получалось ухаживать и добиваться своего. Однако постепенно, моя невинность конечно улетучилась, о чём иногда я жалею и по сию пору!

Однажды, идя из станционного буфета, я увидел на улице молодого мужика из соседней бригады, который заметив меня, остановил прямо напротив окон нашего дома и стал вязаться ко мне, матерясь и обещал «задницу надрать».
Не понимая причину его ярости я молчал, видя как из его щербатого рта от раздражения, сквозь золотые коронки брызжет слюна…
Надо сказать, что в мехколонне работал всякий отчаянный народ и в том числе несколько бывших зэков. Оказалось, что мой «соперник» был одним из них и поэтому, я его немного побаивался зная, что у таких, где-нибудь в укромном месте в одежде, может быть спрятана финка.
Поэтом я отступал, а парень, уже переходя от слов к делу начал хватать меня за грудки!
В это время калитка в воротах нашего дома отворилась и на улицу выскочил хозяин с топором в руках. Мой соперник с фиксами, увидев его топор кинулся убегать, но хозяин - среднего роста, широкоплечий мужчина - размахивая страшным оружием, матерясь почти догнал его и тогда, этот неудачливый «ловелас» заскочил во двор соседнего дома и спрятался под поленницу, а точнее спрятал голову под дрова, когда разъярённый танкист насел на него размахивая топором.
Я оттаскивал хозяина от фиксатого, а тот чуть ли не визжа от страха просил прощения и всё превратилось в какую-то нестрашную, нелепую комедию…

Позже выяснилось, что мой хозяин, в начале первой чеченской войны служил в армии и попал со своим танком в самое пекло боёв в Грозном. Там, после какой-то тяжёлой контузии он стал психованным, и с ним случались эти приступы неуправляемого гнева.
Вечером, уже придя в себя он рассказал мне, что его жена увидела, как фиксатый ревнивец пристаёт ко мне, то есть к постояльцу и пожаловалась ему. А он, видя какой я вежливый и аккуратный, относился ко мне хорошо и потому мгновенно вспыхнув, схватил топор стоявший около печки и поспешил мне на выручку...
Потом всё как-то само собой уладилось, но весь посёлок узнал об этом происшествии и Вера перестала со мной встречаться…

Ещё запомнилось из той командировки, как однажды мужики в подпитии устроили бодание грузовиков во дворе нашего мехучастка. Машины ревели моторами упираясь одна в другую бамперами, а водилы, тоже пьяные сидели в кабинах, скалили зубы, матерились и газовали по полной. Дело кончилось тем, что одна машина, та что стояла повыше, сорвалась с бампера соперника и раздавила ему радиатор. Назавтра, протрезвившись, все смеялись и качали головами, а мастеру нашего участка начальство устроило разнос. Правда он и стал инициатором этого «механического» соревнования!
Это было похоже на бой-бодание механических быков и запало мне в голову на всю жизнь. Рёв моторов, лязганье железа, крики болельщиков – всё это произвело сильное впечатление…
Ещё был случай когда я, с разрешения тракториста тяжёлого бульдозера, сел за рычаги и какое–то время рулил могучей машиной на заснеженной, заледенелой площадке перед столовой. Нажмёшь на правый рычаг и тяжёлая машина на траках, как на коньках, легко поворачивает на мёрзлой земле вправо. Нажмёшь на левый и машина послушно на месте поворачивается так долго, как я захочу. Наверное тогда я впервые подумал, что если пойду в армию, то постараюсь стать танкистом! Однако может быть и хорошо, что этого не случилось…
…Работа наша заключалась в том, что мы собирали металлические опоры высотой метров в двадцать, состоящих из скреплённых болтами металлических уголков. В начале раскладывали с помощью ломов тяжёлые и толстые несущие длинные уголки на чурки, повыше над заснеженной землёй, к которым прикручивали уголки потоньше, крест на крест по диагонали.
Затем, собранные таким манером первые две стороны опоры ставили одну против другой и закрепляли уголками сверху и снизу, тоже крест на крест. В итоге получалась ажурная структура - опора с тремя, тоже ажурными, несущими перекладинами на самом верху.
А потом, когда опора уже стояла возвышаясь над уровнем земли на двадцать с лишним метров, на эти перекладины, подвешивали фарфоровые гирлянды изоляторов, к низу которых прикрепляли-подвешивали толстые, витые алюминиевые провода.
Другая бригада ставила бетонные «подножники» в выкопанные экскаватором котлованы - всего их было четыре по количеству «ног» опоры. Из этих подножников, сверху торчали толстые металлические штыри с резьбой. Опоры, с помощью металлический стрелы с прикреплёнными к ней металлическими тросами поднимали тракторами на попа, ставили на эти подножники и потом, «ноги» опоры крепились к ним большими гайками с широкой резьбой.
Эти опоры, крашеные серебряной краской, стояли среди дремучей тайги как рукотворные гигантские новогодние ёлки, тянувшиеся к синему весеннему небу!
И так день за днём…

С утра, мы с моим соседом Петром шли на участок мехколонны, где уже прогревали факелами моторы машин и тракторов и где в вагончике была столовая. Там завтракали горячим, а потом садились в машины с тентом и ехали в тайгу, на трассу. Машина привозила нас к очередной опоре, мы высаживались, разжигали костёр и начинали работать…
Вокруг стояла дремучая, белая, заснеженная тайга, где мы и проводили весь рабочий день…

В согласованной работе время проходило незаметно. Ближе к обеду разводили большой костёр, рассаживались вокруг на коротко спиленных чурках и начинали есть. Запомнилось, как мы жарили кусочки колбасы на совковых лопатах для уборки снега, ставя их блестящие поверхности, как импровизированные сковороды на угли костра - вкус у такой жареной колбасы был изумительный.
Часов около пяти вечера за нами приходил бригадный грузовик-фургон и мы ехали снова в посёлок на мехучасток, в столовую. После ужина расходились по домам, а кто-то оставался в вагончиках-общежитиях…
Эта командировка продолжалась до весны и я успел привыкнуть к таёжной тишине, к красоте необъятных просторов и яркому солнцу на синем небосводе! Тогда, наверное, я и полюбил тайгу, её молчание и величие, её красоту и мощь…

Через время нас перевели далеко от этого места в бурятские степи.
Эта вторая командировка запомнилась мне кровавыми драками мужиков в общежитии, поселковой библиотекой и первой платонической, но настоящей влюблённостью.
В этот раз мы все жили в общежитии и по воскресеньям ходили в офицерскую столовую обедать – в посёлке стояла воинская часть. И там я увидел её, в ярком шёлковом платье, покрывающем стройные ноги чуть ниже колен, с ярким цветком в густых волосах. Услышал её гортанные смешки, чуть похожие на клокотанье хищной, но красивой птицы.
Мне даже показалось, что она тоже обратила на меня внимание и каждый раз, когда мы случайно встречались, эта молодая женщина внимательно и долго смотрела на меня, а потом начинала весело улыбаться. Может быть после этих взглядов, от надежды на взаимность и разгорелась моя невинная влюблённость!
Когда я видел её даже издали, то конечно смущался, отводил глаза, но сердечко моё начинало биться быстро-быстро и я радовался каждой такой встрече, долго о ней вспоминая, а когда она проходила близко от меня, то невольно краснел и не знал куда девать свои руки от смущения.
Как позже выяснилось, эта женщина жила напротив через дорогу от нашего общежития. Я изредка прогуливался мимо её открытых окон, в надежде увидеть её хотя бы краем глаза. Я был тогда одинок и чист как младенец, а влюблённость на расстоянии никак не тревожила мою девственную чистоту…
Ещё я ходил в библиотеку и читал там разные интересные книжки, в том числе про охоту и охотничьих собак. Я уже мог различать породы собак, знал, как надо скрадывать зверя и стрелять с подхода и на солонцах.
А кругом расстилалась степь, в которой, по легенде, Чингисхан первый раз собрал несметное монгольское войско и отправился завоёвывать мир!
Однажды на речке, куда мы ходили купаться в редкие выходные, я увидал удивительную картину.
Пьяный мужик на красивой лошади, в развевающейся на ветру красной рубахе с расстёгнутым воротом, на всём скаку вылетел на берег Онона – так называлась река - и вместе с лошадью скакнул с высокого берега в воду. И в этой первобытной, пьяной ярости и смелости было столько дикой удали, что я сразу представил себе, как через Онон переправлялись, вот так же на полном скаку, дикие свирепые орды монголов…
Я уже говорил, что к счастью, в те годы я не брал в рот ни капли спиртного, может быть потому, что организм не принимал водки. Лет в шестнадцать, мы с дружками купили бутылку и распили её на троих. Я опьянел и едва дошёл до дома, но главное – мне стало плохо и рвало до какой –то жёлтой горькой жижи из желудка. С той поры, при одном виде как люди пьют водку, меня начинало тошнить.
А мужики, после приличной получки напивались в общаге, а потом, начинали драться, выясняя кто самый главный и страшный в этой компании. Дрались всем что попадёт под руку. Однажды я видел, как вполне смирный в трезвом виде мужичок, пассатижами бил по затылку своего приятеля и брызги крови разлетались по стенам тесного коридора, в котором столпились дерущиеся!
Назавтра, драчуны похмелялись, мирились, чтобы через две недели снова разодраться почти до смертоубийства…
В очередной приезд домой я узнал, что на моё имя пришла повестка в военкомат. Нельзя сказать, что я обрадовался, но и не испугался, потому что мне захотелось себя испытать и пожить, теперь уже всерьёз настоящей мужской жизнью. По рассказам старших приятелей я уже знал, что в армии дедовщина и надо быть отчаянным человеком, чтобы этой дедовщине противостоять…
В очередную поездку в райвоенкомат, я попал в неприятную историю. Пока ждали приёма у военкома, моего соседа тоже идущего в том году в армию, стали задирать местные призывники. Пришлось вмешаться…
Толпой вышли во двор и пока мой визави привычно начал меня материть, я успел удачно нанести боковой справа и грубиян упал на землю. Остальных это так ошеломило, что мне спокойно дали уйти - к тому времени я усвоил главный закон всех удачливых драчунов – бей первым и по возможности самого главного. А потом, будь что будет!

Уже осенью, я познакомился с симпатичной продавщицей из газетного киоска, стоящего у автобусной остановки. Поболтав с ней пару раз, я осмелел и пригласил её в кино. Она была высокая, стройная с черными блестящими волосами и такими же чёрными глазами, весело смотрящими из-под густых, темных бровей. Звали её Катя.
Уже в тёмном зале кинотеатра, я положил дрожащую от волнения руку ей на колено, а Катя, свою горячую ладонь положила сверху. Так мы и сидели все время пока кино не кончилось. Потом я провожал Катю по её настойчивой просьбе – вначале мы ехали на автобусе, потом пошли куда-то по ночным ветреным, тёмным улицам, расположенным ближе к окраине посёлка. Я шёл и тихо радовался, что на улице не было фонарей и меня вряд ли узнали бы мои враги – мы шли по враждебной для меня территории…
Катя, смущённо посмеиваясь, привела меня куда-то в район частных домов и войдя в один из них мы, не сговариваясь стали раздеваться. Меня била нервная дрожь, а она, когда мы уже легли в постель, поощрительно улыбалась и целовала меня в обнажённую грудь…

И тут я первый раз испытал ни с чем не сравнимое сильное потрясение. Кажется, что в этот момент я думал - неужели она, такая красивая и страстная может полюбить меня. До этого момента я как-то не задумывался о своей привлекательности для женщин и подозревал, что собою нехорош.
Мы целовались и кувыркались в страстных объятиях всю ночь и только на рассвете, заснули в обнимку на несколько часов!
Уже днём, придя домой я лёг спать и проснулся когда мама, смеясь разбудила меня и стала спрашивать откуда у меня, такие специфические синяки на шее – Катя в ту ночь зацеловала меня!

…Поссорились мы на следующей неделе, когда Катя не захотела со мной оставаться на ночь и рассердившись, я и ушёл не попрощавшись и наверное был неправ. После этой встречи, освободившись от стеснения и чувствуя себя опытным сердцеедом, я стал испытывать свою волю и преодолевая стеснительность, перезнакомился почти со всем населением женского строительного общежития, находящегося от моего дома через перекрёсток. И оказалось, что я умею не только весело и остроумно разговаривать с девушками, но и нравиться некоторым…
…А вскоре и армия подоспела!
За месяц до того, я уже знал когда меня заберут и потому, на работе стал отлынивать от тяжелых заданий - после обеда долго лежал у костра, в то время как мои соработники уже собирали очередную опору. Перед отъездом домой, первым залезал в фургон машины. Мой бригадир - сосед дядя Толя Горбунов - даже сделал мне выговор и я извинился перед всеми…
Последний вечер я провёл у своей очередной подружки, в том самом женском общежитии.
Перед вечеринкой, уже с повесткой в кармане - явиться с личными вещами на сборный пункт - я побрил голову, одел чёрную рубаху и с горя, а точнее от тоски и непонятного волнения напился. До этого я редко выпивал и потому, чуть больше нормы выпитого, хватило чтобы страшно отравиться. Меня рвало когда я лежал в кровати своей подруги с мокрым полотенцем на голове, а она всю ночь ухаживала за мной. Рано утром я ушёл домой, но меня по-прежнему тошнило и голова кружилась.
Уже перед работой, ко мне заехала вся бригада отец налил всем по рюмке водки и Толя Горбунов от имени всех бригадников сказал тост:
- Служи хорошо, командиров слушайся и мы верим, что домой ты вернёшься старшиной…
Все весело смеялись, а я благодарил их, но хотел только одного – чтобы меня оставили в покое…

…Надо отметить, что я был юношей стеснительным и к восемнадцати годам совершенно поверил, что жизнь не удалась, что мои сверстники преуспели, а я, волею судьбы выброшен на обочину жизни. Мои друзья уже закончили школу, а кто-то успел поступить в институт, я завидовал им светлой завистью и решил, что жизнь кончилась и из меня ничего не получится – оставалось коротать свой век достойно. Конечно я был умненьким, начитанным мальчиком, но драма взросления потому и замучила меня - только много позже я начал понимать, что стеснительность и страдания по поводу неудавшейся жизни и формируют личность, предоставляя возможность думать о себе и других, копаться и разбираться в чувствах недовольства и неустроенности моей биографии, переживая свою особенность и непохожесть на других...
Армия подоспела как нельзя кстати и естественным образом решила все проблемы будущего…
В армию я идти не хотел, так как единственный из дружной компании друзей, был призван без отсрочек, за что, как ни странно, благодарен судьбе.
Сегодня, мне кажется, что в армии, я как-то болезненно захотел быть свободным, без всяких фокусов «относительности», с которым часто связывают это понятие.
Побудило меня к переоценке ценностей состояние полной армейской несвободы, может быть сравнимой только с тюрьмой.
Мне кажется иногда, что я понимаю, почему люди после тюрьмы, часто бывают так упорны в отстаивании своей независимости: от начальства, от рутины быта, от диктатуры закона наконец.
Думаю, что воровской закон, был «написан», после жутких унижений несвободой в лагерях и тюрьмах, в «пику» государственному закону, который принуждает людей делать так-то и так-то, не оставляя права выбора гражданину, но маскируя послушание под гражданское чувство…
Конечно это не значит, что я сторонник анархии. Понимать и быть сторонником - две разные вещи…

…Я попал на Дальний Восток, за что тоже благодарен судьбе.
На острове Русском, где я служил и прожил в казарме почти три года, был климат, называемый в учебниках географии «сухими субтропиками». Там рос дикий виноград, лимонник и грецкий орех, называемый маньчжурским. Море кругом было тёплым почти полгода, и замерзало, да и то не полностью, на несколько недель.
Помню, как в начале ноября купался в морском заливе, а «флоты» - морячки в бушлатах что то делавшие на берегу, глядя как я голышом заходил в воду, дрожали от озноба…
Не буду описывать перипетий службы, но немного расскажу о климате и о природе Приморья…
Весной всё расцветает на склонах сопки, с вершины которой видны «белые свечки» цветущей дикой вишни, выразительно выделяющиеся на ковре серо - зелёного, в просыпающемся после зимнего сна, лесу.
Деревья лиственных пород, росли густо и снизу были окружены зарослями кустарников. Оттого, что кругом было море, зимой было относительно не холодно, а летом, на острове не было жарко и потому приятно…
В апреле, я начинал купаться в море и всё лето, в погожие дни уходил с сопки вниз, на берег, в самоволки. И кроме того, при любой возможности ходил в штаб полка, где была библиотека и в клубе показывали кино...
Дорога и туда и туда шла через лес…
В конце мая, в природе начинался праздник жизни и по ночам, в тёплой темноте, среди деревьев и кустов летали мотыльки - светлячки, периодически загораясь и погасая. Казалось, что вы попадали в Рай на праздник ночной жизни.
Зрелище волшебное…

…Так как остров был «военным», то всякая охота была запрещена и в окрестных лесах, перевитых лианами и заросших по низу куртинами непроходимого кустарника, скрывались стада диких косуль, на которых охотились многочисленные рыси. Зайцы, лисы и ёжики тоже были в изобилии.
Однажды, идя по дороге, идущей с вершины трёхсот метровой высоты сопки, вниз к морю и в полк, я увидел ежиху с ежатами и полюбопытствовал - умеют ли ежи плавать. В песчаном русле, на обочине, бежал ручеёк, через который вся «компания», удирая от меня, переплыла без затруднений.
Каждый раз, проходя вдоль склона, в одном и том же месте, заслышав тихое шуршание и раздвинув густые ветки кустов, видел спокойно пасущихся на склоне косуль. Однажды, я лежал и читал книгу на укромной лужайке, метрах в двухстах от казармы, когда за спиной появился красавец - самец косули, с аккуратными рожками на грациозной голове. Заметив меня он прыгнул, взлетел в воздух без напряжения, казалось завис на какое-то время в полёте, а потом приземлился на склоне уже вне пределов моей видимости…

В конце зимы, у рысей начинался гон и окрестности казармы оглашались по ночам противным «кошачьим» рёвом - воплем. Стоя на верхней площадке у входа в капонир, в котором мы, связисты, несли службу, казалось, что рысь устроилась на крыше нашей казармы, до которой было по прямой метров сто.
Однажды я даже приблизился к ревущей рыси метров на пятнадцать в темноте, но она не убегала, а яростно и злобно кашляла, давясь негодованием и злобой. Я не решился без ножа схватиться с ней в рукопашную и ретировался - на Мцыри я явно не тянул…
Там же, «на сопке» впервые столкнулся с солдатами - наркоманами.
На «крыше» капонира - подземного, бетонированного укреплённого пункта, в котором я нёс службу и который построили в начале века пленные японцы после русско-японской войны, стоял наш радио пост и локатор радиолокационной службы.
Придя в первый раз на пост, я застал там эртэвэшников - солдат радиотрансляционных войска, неудержимо хохочущих и показывающих друг на друга. Мне показалось, что они все посходили с ума, но мой напарник коротко прокомментировал: «Обкурились!»
Позже, уже сами эртэвэшники показывали мне на «крыше» капонира заросли «травки» - конопли, которую они пестовали – выращивали всё лето. Тогда же предлагали покурить и мне, но я отказался - их обкуренный кайф, казался мне детской глупостью…
Там в армии, я наблюдал, как цветущий новобранец через два года курения «травки», превратился в сморщенного «старичка».
Но о службе как-нибудь в другой раз…

Однако, всё это было только деталями моего пребывания в Советской Армии.
Главное впечатление после этих лет - тяжкий груз несвободы. Иногда, этот психологический груз заставлял меня превращаться в главного нарушителя дисциплины в подразделении. Например, я чуть ли не ежедневно ходил на море купаться летом и осенью, а это называлось самовольной отлучкой и за это могли судить, если бы поймали.
Один раз, уже будучи дембелем, ушёл в самоволку «в наглую», купил вина в воинском магазине, и устроил вечеринку в честь моего дня рождения «на сопке» - то есть в капонире…
А началось всё благообразно – я подошёл к комбату, и попросил его отпустить меня в увольнение, «потому что день рождения…»
Тот упёрся, ответил отказом, я вспылил, нагрубил ему, и на глазах у всех солдатиков ушёл вниз, в посёлок, где был магазин…
Вечером, «праздник» продолжился и я ушёл на танцы, вниз, в Морской клуб, прихватив с собой двух сослуживцев, с которыми «распивал алкоголь». Один из них где-то потерялся в подпитии, попал на гауптвахту и «заложил» меня, вместе со вторым участником вечеринки...
Назавтра разразился скандал.
Утром, на батарею приехала комиссия состоящая из офицеров полка, разбираться с самовольщиками, то есть, в основном со мной.
На допросе, я вёл себя вызывающе, ни в чём не признался и назвал всё происходящее «грязной инсинуацией». Я любил иногда блеснуть своей начитанностью.
После этого капитаны и майоры присутствующие на разбирательстве, перестали улыбаться…
Последствия моей наглости были печальны.
Меня разжаловали из сержантов в ефрейторы, лишили доплат за классность и стали притеснять, как могли. Молодой комбат разъярился и пообещал мне, что вместо дембеля «устроит» меня в военную тюрьму - дисциплинарный батальон.
...Я откровенно заскучал - в дисциплинарном батальоне я бы долго не выдержал и что-нибудь натворил, а потом - «хоть трава не расти».
Меня выручил начальник канцелярии полка - молодой старший лейтенант. Он был поэт и мы с ним иногда говорили о Пастернаке и я читал ему любимого мною Сашу Чёрного, а он – свои, вовсе неплохие стихи: - Да будет он жить вечно!
Этот старлей - старший лейтенант - изловчился, сделал приказ о моём увольнении с батареи в первых рядах демобилизовавшихся и я, таким образом, достойно «увернулся» от угроз судьбы…
Но нервозность последних месяцев и реальная опасность несвободы на несколько тюремных лет, при моей внешней невозмутимости проявились неожиданно…
Последнюю ночь службы я провел на «вахте» у себя в радио кубрике. Собрались мои приятели. Пили чай, играли на гитаре и пели вспоминая годы службы. Выйдя утром из капонира и оглядывая замечательную панораму лесистого острова, ограниченного со всех сторон водой, вспомнив длинные годы проведённые здесь, я погрустнел и из глаз моих потекли истерические слёзы.
Я не мог их остановить, хотя пытался улыбаться. В казарме «молодые» и «годки», которые уважали и даже побаивались меня, испуганно отводили глаза от моего заплаканного лица. «Если уж Он плачет перед дембелем, тогда как же мы то будем?» - думали они...

Эшелон с дембелями, тащился от Владивостока до родного города около пяти суток и последнюю ночь пред домом я уже не спал. А последние несколько часов я стоял у выходной двери вагона и когда проезжали город, то с восторгом и горечью узнавал знакомые места...
Мне тогда, казалось, что я зря потерял три лучших года моей молодой жизни!
Позже, я переменил мнение и понял, что армия была для меня как монастырь, в котором учат достойно переносить жизненные тяготы и сосредотачиваться на себе самом, размышляя о добре и зле, о свободе и несвободе…
До дома добирался от пригородного полустанка, где ненадолго остановился воинский эшелон.
Когда, подойдя к родному дому обогнул угол, то увидел мать сидящую на крыльце с маленьким внуком, сыном старшего брата, родившегося уже без меня.
Увидев меня, мать всплеснула руками и заплакала…

… Приехав домой, я обнаружил, что физически перерос своих друзей и превратился в атлета. Я занимался в армии гирями и выжимал одной рукой больше пятидесяти килограммов…
Кроме того, я научился, «понемногу, шагать со всеми вместе, в ногу, по пустякам не волноваться и правилам повиноваться».
Помню армейский афоризм: «Не научившись повиноваться, не научишься командовать…».
Действительно, умение спокойно относиться к чьим – либо командам не выпячивая своего я, дали мне возможность не заедать жизни других людей м не превращать жизнь в сплошные соревнования даже между друзьями…
Когда я возвращался домой, то думал в вагоне, что по приезду завалюсь на кровать, буду лежать три дня и три ночи глядя в потолок и никуда не выходить. Но реальность свободы позволила очень быстро забыть тяжёлые годы…
Мои друзья, каким-то чудесным образом узнали о моём возвращении, и через полчаса наша кухня была полна гостями. Большинство из них уже учились в институтах и в университете и мне тогда показалось, что я отстал от жизни и вновь превратился в «одинокого странника».
Зато в армии, меня научили терпеть и молча повиноваться другим, в чём-то более опытным людям и в том числе, непреодолимым жизненным обстоятельствам. Это заставляет нас во взрослой жизни доверять профессионалам и даже позволяет командовать другими, не мучая их своим начальствованием...
После армии, то ли из-за моего, «выстроенного» в неволе характера, то ли благодаря армейской «школе» - мне стало жить «на белом свете» весело и покойно.
Друзья на «гражданке» не оставляли меня одного, да и подружки, вскоре появились во множестве. Я был ровен со всеми, вежлив с мужчинами и предупредителен с девушками и вместе, стал домоседом.
Иногда по неделям сидел дома и читал книжки, в то время как друзья гуляли, перемещаясь в подпитии из одного студенческого общежития в другое. Многие из них, в последствии стали алкоголиками, заведённые в трясину полупьяного веселья, желанием быть похожими на героев Хемингуэя и Ремарка.
Мне с ними, часто было просто скучно и потому, я начал уходить из города и в одиночестве бродить по лесам…

… Однажды, с одним из друзей - студентом биофака, мы собрались и уплыли в длинный поход по берегу ангарского водохранилища.
Этот поход тоже остался в памяти, как праздник света и тепла. Несколько дней мы «гуляли» по просторам тайги в сопровождении двух молодых собак – лаек...
Стреляли и жарили на костре рябчиков, нашли волчью нору на крутом берегу ручья в вершине пади, и в последнюю ночь слышали, как рявкала неподалёку, в таёжном распадке, сердитая рысь.
Когда я пояснил другу, чей голос мы слышим, он напрягся и на всякий случай привязал одну из собак рядом с собой, к рюкзаку. Он устроился внизу, а я, зарывшись в сено ночевал на верху копны и выспался на славу…

Работать устроился в университет лаборантом, тоже с помощью друзей и свободного времени имел достаточно, а потому, постепенно пристрастился к одиноким походам, уходя всё дальше и дальше в необозримую тайгу окружающую город.
Первое время, не имея ружья, ходил туда «вооружившись» только кухонным ножом. Тогда, я никого и ничего не боялся в тайге, может быть ещё и потому, что плохо знал её - позже я понял и оценил своё легкомыслие…

Вот так, как-то незаметно кончилась моя юность и началась скучная взрослая жизнь, втянувшая меня в водоворот бытовых мелочей и тоскливых обязанностей!

2000 год. Лондон. Владимир Кабаков.

Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте «Русский Альбион»: http://www.russian-albion.com/ru/vladimir-kabakov/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal