Последний архиепископ

Глава 4
В доме Теодоровичей с утра стояли гам и суматоха. Да и как не быть им, когда Гертруда получила приглашение на бал от давнишних знакомых - благородной армянской семьи, чьи предки переселились в Литву из Византии. К тому же брат-близнец гордой вдовы Давид-Михал послал ей немалую сумму денег в качестве подарка - эти-то деньги и пошли на новые наряды и крытое ландо с мягким сиденьем. Пока кучер впрягал лошадей, внутри самого дома разгорелась целая драма, готовая вот-вот превратиться в смертоносное извержение вулкана - этому способствовало поистине трагическое начало: Катажина, мечась по комнате и изводя служанку Анну, никак не могла выбрать, какое из двух платьев ей надеть на бал. Одно - ярко-зеленое, с темно-бежевой бахромой по краям складок было действительно нарядным, но к нему не следовало надевать слишком много драгоценностей, ибо сам наряд являлся этим самым украшением. Другое платье выглядело проще: кремового цвета, с простыми складками по подолу и в то же время оно смотрелось как легкое облако - нежное и воздушное, именно на этом наряде настаивала Гертруда, желая подчеркнуть свежесть лица дочери и ее невинность.
На ступенях раздались женские крики, затем заплакала Анна от обиды, что не смогла угодить юной хозяйке в выборе туалета. Катажина, держа два платья в руках, отчитывала нерадивую прислугу без всякой той вины.
- Пани, я не знаю, что вам нужно. Как я смею решать за вас? - Анна всхлипнула и спустилась на первый этаж.
Катажина ринулась за ней следом, глаза ее метали молнии, щеки покраснели от негодования, она находилась вся во власти мщения и лишь присутствие матери не позволило ей вцепиться служанке в волосы.
- Ты ничего не знаешь да и не желаешь знать! Так-то выглядит твоя благодарность за оказанную честь служить в нашем доме?
- Ради Бога, светлая пани, простите мою недалекость, но я абсолютно не разбираюсь в моде.
В гостиной напротив камина сидел Овсеп, без всякого интереса разглядывая начищенные до блеска сапоги для верховой езды. До его слуха долетали обидные слова, сказанные Катажиной, но он молчал, не желая вмешиваться в дамский спор. Вскоре к нему вбежала сестра, растерянным взором точно загнанный зверек, огляделась по сторонам, наконец, обратилась за советом к Овсепу, чье мнение в семье было непререкаемым.
- Братец, изволь спросить, какое платье мне больше к лицу: зеленое или вот это? - девушка по очереди приложила наряды, как бы примеряя их.
Овсеп с улыбкой взглянул на Катажину, словно перед ним стоял маленький ребенок, молвил:
- Тебе все идет, так что выбор за тобой.
- И ты туда же! - чуть не плача дернула белыми плечиками девушка, однако лить слезы более не собиралась.
В гостиную чинно, с гордо поднятой головой вошла Гертруда. Женщина была уже готова: на ней красовалось пурпурное платье с оборками по подолу, сзади наряд более пышным делал турнюр, из-за чего складки ниспадали по юбке широкими волнами; из украшений она выбрала лишь черный опал в серебряной оправе, дабы подчеркнуть свое вдовье положение, эту брошь она приколола к высокому воротнику, вышитый тонкой линией белого кружева. Маленькие изящные ступни были обуты в атласные туфли на высоком каблуке. Поигрывая веером, Гертруда строго взглянула на дочь, заставив ее усмирить свой характер и поторапливаться к отъезду. Не смотря на ранние уговоры матери, Катажина сделала выбор в пользу зеленого платья, так как с ним прекрасно смотрелась кокетливая французская шляпка. Закончив с туалетом - потратила на то около часа, девушка в сопровождении Анны спустилась к выходу. На ступенях широкой лестницы она столкнулась лицом к лицу с Михалом, который с насмешкой окинув ее взглядом, съязвил:
- Не прошло и года, как ты, наконец, выбрала платье.
- Шути сколько хочешь, да только я сегодня буду танцевать на балу, а ты вместе с Давидом останешься дома, - и показала брату язык, гордая при одной лишь мысли, что она приглашена на бал как взрослая, в то время как двое младших братьев оставались дома на попечении Галинки и престарелой соседки, горячо любившей детей, ибо Михалу и Давиду не полагалось присутствовать на приемах в силу юного возраста.
На террасе вновь разгорелся спор - теперь уже между Овсепом и Гертрудой. Мать настаивала, чтобы сын ехал с ними в экипаже, сохранив тем самым чистоту белого лица, а юноша готовился скакать верхом на своем аргамаке подле их ландо. В конце спор выиграл сын не смотря на правильные доводы женщины, для которой показать подросших детей свету являлось величайшей наградой и достижением.
- Скажи мне: зачем ехать верхом теперь, когда сегодня откроют бал? Твое лицо во время скачки покроется румянцем как у простолюдина, а одежда пропитается запахом лошадиного пота.
- Не волнуйся за меня, матушка. Свой фрак уложил в коробки, а с ним и флакон духов. Будь спокойна, родная, я не ударю в грязь лицом, - Овсеп чмокнул мать в щеку и, поправив жокейский сюртук, задорно сдвинул высокую шляпу на лоб, отчего стал казаться выше, чем был на самом деле.
Ладно, запряженное двойкой лошадей, покатилась по широкой дороге вдоль городских аллей, свернула направо на узкую улицу и, миновав старинные дома, выехала на главную дорогу, ведущую через пригород к усадьбе.
Стояла душная солнечная погода, погожий летний день. Разморенная жарой, Гертруда полулежала на мягких подушках, лениво обмахивалась веером. Катажина сидела прямая как струнка, боясь ненароком помять даже край платья, из-за чего несчастной Анне пришлось держать коробки со сменной одеждой на коленях. Овсеп то скакал впереди экипажа, то отставал, а иной раз, поравнявшись с ним, наклонялся и интересовался, как самочувствие у дам - солнце пекло нещадно, грозя нанести свой удар.
Вот лесополоса, мимо которой пролегала ухабистая дорога, кончилась и взору путникам открылись вспаханные поля, а по обочинам росли, радуя глаз свежей нежной красотой, кусты жасмина и шиповника. Отъехав немного в сторону, Овсеп нарвал душистые цветы, а потом протянул по букету матери и сестре. Наклонившись к оконцу ландо, он поинтересовался:
- Нравятся ли вам цветы, прекрасные дамы?
- Они восхитительны и красивы своей свежей легкостью, спасибо сынок.
- Спасибо, братец, - Катажина ласково пригладила белые лепестки, опасаясь тем не менее испачкать подол своего роскошного платья.
Овсеп снял шляпу, дабы вытереть вспотевший лоб носовым платком. Привстав на стременах, юноша воскликнул, махнув рукой куда-то вперед:
- Вот и конец нашего пути, я уже различаю очертания усадьбы, - и пришпорив вспотевшие бока лошади, пустился вскачь по направлению к имению большого семейства Давидовичей.
Дом из каменных блоков, покрытых белой краской, выглядел поистине величественно как дворец. Всего было три этажа, а ко входу вели с двух сторон винтовые мраморные ступени, высокий свод террас подпирали в ряд резные колонны, а окантовка дверей и больших окон украшала причудливая лепнина.
У металлических ворот ладно Гертруды встретил Овсеп. Он помог матери и сестре сойти на землю и все трое, держась за руки, поднялись по лестнице, их уже поджидала чета Давидовичей, получивших известие о прибытии гостей. Аманда и Здимир - польские армяне, чьи корни восходили к великим царям Армении, учтиво поприветствовали прибывших, с нескрываемой радостью покрывая поцелуями мягкие щеки Гертруды и Катажины. Здимир и Аманда состояли в браке вот уже тридцать семь лет, успев за столь длинный срок вырастить шестерых детей и похоронить троих. Щурясь по-стариковски, пожилой пан провел по широким плечам Овсепа, коего помнил двухлетним малышом. Ныне на него смотрел высокий, стройный молодой человек, и маленький сухой старичок, осунувшийся под тяжестью прожитых лет, просто потерялся на его фоне.
Давидовичи пригласили Теодоровичей в дом, где они могли немного передохнуть с дороги и переодеться. Катажина так вся и сияла от восторга, увидев огромный зал с мраморным, начищенным до блеска полом, высокий потолок, расписанный картиной херувимов и подпираемый колоннами, казался волшебным произведением искусств, а хрустальная люстра переливалась всеми цветами радуги при живом свете.
Слуги накрывали столы, ставили подсвечники, а гости все прибывали и прибывали. И вскоре в комнатах стало слишком душно, воздух пропитался летней жарой и человеческими телами. Дамы в пышных платьях, украшенных оборками и рюшами, обмахивались веерами, кокетливо посмеиваясь шуткам. Господа - почтенные старцы, важный мужчины и горячие юнцы курили сигары, играли в пасьянс либо обсуждали важные дела - где лучше приобрести резвого скакуна или где купить за бесценок нетронутые земли.
Овсеп все время до вечера находился подле Здимира, который не отпускал от себя юношу, без конца задавая ему вопросы.
- Как ты вырос! Признаться, я бы не признал тебя, если б не Гертруда. Твой отец гордился бы тобой, будь он сейчас жив. Кстати, ходя слухи, будто ты скоро покидаешь Станиславов. Правда ли то?
- Да, это правда.
- И зачем и куда ты уезжаешь?
- После успешного окончания гимназии с отличными оценками я собираюсь поступать в Черновицкий университет на юридический факультет.
Здимир кашлянув в кулак, недоверчиво взглянул на юношу.
- Юридический? И какой жизненный путь ты видишь? Сидеть в душной адвокатской конторе, копаться в рое бумаг, получая гроши, или, может статься, работать при полиции, расследуя злодеяния, а по вечерам стараться забыть окровавленные тела и запах смерти?
- Я не знаю, но брат моей матери обещает помочь с будущей работой, ибо попечение матери и Катажины до ее замужества ляжет на мои плечи.
- А когда ты женишься и у тебя появятся свои дети, подумай хорошенько, сможешь ли ты всех прокормить за зарплату законника?
- Еще не вечер. Многое может перемениться.
- Ты прав: еще не вечер.
Слуги принесли трехсвечные подсвечники и в комнатах зажглись огни, разогнав вечерний полумрак. Начался бал, дамы и господа в нетерпении ожидали объявления танца. Гости, в основном польские армяне за исключением одной семьи, приехавших на бал как почтенные посетители Давидовичей, встали в ряд - женщины и мужчины друг напротив друга. Овсеп, выделяясь высоким ростом, пробегал глазами по девушкам, явно ища среди прекрасного цветника ту, с которой желал исполнить кадриль. Грянула музыка, юноша вышел вперед. закружился в паре с пани Маклович, затем отпустив ее, пригласил девушку, ясно выделяющейся из толпы. Девушка оказалась той, кою Овсеп долго искал в толпе и не находил. Ее дед когда-то жил в России и был там дворянином, но, попав в опалу, бежал из пределов Империи в восточную Польшу, прихватив с собой изрядную сумму денег. Польша приняла беглеца с распростертыми объятиями, в душе ненавидя русский народ. Дворянин, изменив прошлое имя и перекрестившись в костеле у ксендзов, стал величать себя Николаем Задорецким, взяв вскоре в жены дочь местного пана - тихую, робкую Маргариту. Молодожены, покинув свое захолустье, перебрались сначала в Брагин, потом в Краков, где зажили праздной жизнью городской знати. Ровно через год у них родился сын Яцек, получивший в качестве свадебного подарка часть земельного надела с домом и слугами. Не разделяя безмерной траты отца, молодой хозяин увеличил свой надел как примерный семьянин. Немного погодя Яцек купил акции банка, вступил в общество акционеров, попутно увеличивая владения скупкой за бесценок угодья мелких помещиков и разорившихся панов. Свою единственную дочь - милую Магдалену он горячо любил и всячески баловал ее. Растя в роскоши и неги точно принцесса, девушка помнила тот самый первый день в далеком детстве, когда отец, тесно познакомившись с армянскими аристократами, посетил поместье Теодоровичей вместе с женой и дочерью. Обсудив мирские дела, Яцек сел играть в карты с Григорием, а гувернантка отвела детей в игровую комнату - тогда-то и познакомилась трехлетняя Магдалена с Овсепом, который был ее ровесником. Они, еще такие юные, маленькие, весело играли в кубики, задорно бегали друг за дружкой, но уже тогда между ними пронеслось нечто такое, что невозможно выразить словами.
Подрастая, они виделись все реже и реже, но их взаимная привязанность только крепла, наделяя долгие разлуки в ожидании встреч чем-то тяжко-понятным, грустной и сладостной тоской. Со дня их последнего расставания - длинною в одиннадцать лет, многое переменилось в жизни: Овсеп лишился отца, Магдалена матери и теперь они были так близки друг к другу, так нуждались во всеобщей поддержке, опасаясь, как бы внешний жестокий мир не рухнул на их головы, не раздавили бы в тысячи осколков тонкое, хрупкое счастье. И вот, кружась в танце, они глядели друг на друга, по-новому всматриваясь в нашедшую сказку.
Магдалена - невысокая, хрупкая, с большими голубыми глазами и светло-русыми локонами походила на фарфоровую куклу в своем серебристо-бежевом платье с буфами и белым жабо. Ножки, обутые в красные шелковые туфельки, с завидной легкостью отплясывали па, словно были невесомыми. Глаза красавицы, не отрываясь, оглядывали Овсепа с ног до головы. Облаченный в элегантный фрак, в начищенных до блеска черных туфлях, Овсеп выглядел галантным - истинный франт с безупречным вкусом! Надушенный, с прямой гордой осанкой, он тем не менее осознавал, что никогда не быть ему покорителем женских сердец. Юноша часто замечал, как девицы и дамы постарше бабочками кружились подле других кавалеров, проходя мимо него. Да, Овсеп не отличался завидной красотой: белокожий, с небольшими, опущенными вниз глазами под широкими бровями, орлиным носом, тонкими губами и выступающим вперед подбородком, являясь наименее привлекательным из всех своих братьев, юноша с лихвой компенсировал эти невзрачные черты высокой, стройной фигурой, прямой осанкой и живостью ума, и собеседник, очарованный его внутренней силой и душевным обаянием, переставал обращать внимание на явные недостатки. Вот и Магдалена, храня образ мальчика из детства, вновь по-новому тянулась к Овсепу, осознавая, наконец, таящиеся в заточении чувства, что с новой силой завладели ее сердцем. Держа его теплую ладонь в своей, ощущать его прерывистое дыхание, вбирать в себя аромат его духов стало наивысшим счастьем для семнадцатилетней прелестницы.
По другую сторону залы на кушетках и стульях восседали почтенные матроны из вдов и замужних, кои в силу возраста и положения не принимали участия в танцах. Гордые, точно гусыни, в пышных платьях, утопающих в оборках и лентах, дамы обмахивались веерами, в скуке окидывали взорами веселящуюся молодежь, страдая от душного вечера и громкой музыки.
Гертруда в своем более скромном, но элегантном наряде потерялась на фоне остальных товарок в роскошных одеяниях. Вдова, награжденная скромной добродетелью и трагедиями, не могла понять тех из них, кто, словно позабыв про свой не юный возраст, стремился всеми правдами и неправдами затмить молодых, хорошеньких девиц богатыми нарядами. Такие дамы, не смотря на все старания, вызывали усмешки у женщин и жалость у мужчин, не осознавая, что, молодясь, выглядят комично. Одна из таких матрон - пани Гоар Манукян, дальняя родственница Григория Теодоровича, то и дело поправляя пышные оборки своего подола, восседала по левую руку от Гертруды, с тайным высокомерием посматривая на нее и гордясь собой и своим более завидным положением в обществе. По правде сказать, Манукян с первого раза невзлюбила Гертруду - за то, что та, будучи дочерью купца - всего лишь купца, смогла выйти замуж за Теодоровича - потомственного дворянина из старинного рода. И теперь, когда Гертруда овдовела и оказалась на обочине жизни, а остальные приглашали ее на вечера лишь из жалости и в память о Григории, Гоар, горя мщением к сопернице, которой когда-то удалось увезти буквально из-под носа завидного жениха, теперь решила действовать, давя на больные места.
- Я смотрю, дела у вас идут как нельзя лучше, коль вам удалось собрать детей на бал? - вопросила Гоар как бы между делом.
- С Божьей милостью мы живем в покое, а дети мои уже подросли и свет должен узреть их, - спокойно ответила Гертруда, не желая ссоры теперь, когда сын и дочь кружились в танце.
- Мне интересно узнать, на какие деньги тебе удалось нарядить Овсепа и Катажину в столь богатые наряды, сама-то ты явно не в новом платье.
Сидящие неподалеку дамы прекратили праздные беседы ни о чем и навострили ушки: разговор становился опасным, в любой миг могла вспыхнуть ссора, которая разделила бы матрон на два лагеря - подумать только, сколько сплетен и пересудов родятся после этого!
Гертруда знала склочный характер пани Манукян, но взяла себя в руки, не дала опуститься до ответных оскорблений.
- Деньги прислал мой брат Давид в качестве подарка.
- Уж ни разу не подумала бы, чтобы Давид, чье шаткое положение не дает ему новых привилегий, станет помогать племянникам, когда у него самого жена и дети.
- Мой брат продал свои земли, выручив за то немалую сумму, и часть ее отправил моим детям, тем более, что Овсеп с отличием окончил гимназию и ныне готовится к поступлению в университет.
- О, да! Всем известен незаурядный ум и способности твоего старшего сына, да только ученость без денег ничего не стоит, ведь по окончанию учебы нужны связи на хорошую должность... - Гоар не договорила, ибо сидящие напротив дамы зашептались: одни полностью поддерживали ее слова, другие возмущались ее дерзостью.
Оскорбления обожгли сердце Гертруды, невольно она окинула взором собравшихся, но не найдя в них поддержки или даже сочувствия, только смогла промолвить:
- Время покажет, - и, встав с кушетки, ушла - не как проигравшая, но как победительница, оставив позади кумушек с их злорадством.
После вальса Овсеп под руку с Магдаленой вышел на террасу подышать свежим воздухом. Часы показывали одиннадцать часов вечера - скоро полночь. Темнота окутала пышный сад мягкой пеленой и тени от деревьев и кустарников создавали некий туннель на выложенной гравием серой тропе. Где-то глубоко в траве трещали цикады да в свете фонарей кружились рои маленьких комариков. Подул легкий ветерок, привнеся прохладу и благодатную свежесть. Овсеп с замиранием сердца глянул на робкую Магдалену и, облокотившись о перила, проговорил тихим голосом:
- Все те годы я жил лишь одной мыслью о тебе, а ты даже не ответила на мои письма.
- Я не могла, ибо находилась в пансионате при институте благородных девиц, потом последовали смерть матушки да бесконечная череда мачех. И еще: я боялась, а чего, сама не ведаю.
- А теперь ты не боишься?
- С тобой мне нечего опасаться. Я тревожилась, что за многие годы ты переменился, но сейчас вижу: ты все тот же Овсеп как и прежде.
Ничего не говоря, юноша обнял ее за плечи, придвинул к себе, и Магдалена прильнула к нему, головой прижалась между его шеей и плечом. Окутанные светом из окон и ночной мглой, молодые в молчании сидели на террасе, с замиранием сердца наслаждались той близостью, что долгие годы хранилась в тайниках их душ.
В полночь под бой часов Яцек поспешно засобирался к отъезду, ибо им предстояло еще успеть на утренний поезд. Овсеп отпустил любимую, с тоской и надеждой провожая ее взглядом. Он наблюдал, как кучер заправлял лошадь в двуколку, как Магдалена перед отъездом вскинула голову и помахала ему на прощание. Стук копыт и колес замер вдали, экипаж постепенно растворился в темноте, а юноша так и стоял на высокой террасе, глядя куда-то на петляющую меж кустов дорогу.
К нему бесшумно подошел пан Милошевич, всегда на всех пирах держащийся в стороне от других, но вернее, люди сами избегали его общества - и все из-за недостатка физического, коим, по иронии судьбы, был он наделен. Пан Милошевич родился карликом, к тому же левая часть его лица была перекошена, из-за чего он с детства подвергался насмешкам со стороны других детей, да и в своей собственной семье благородных господ был изгоем, позором и просто ошибкой. Ему шел тридцать первый год, а все также: ни жены, ни детей, вот потому родители и взяли сына с собой на бал, которого ранее избегали, с целью познакомить его с невестой, чей отец, нажив множество долгов, согласился, скрепя сердцем, отдать за карлика дочь, породнившись с одной из богатейших армянских семей Польши. Но не смотря на свои недостатки и тяжелую судьбу, пан Милошевич был открытым и искренним человеком, и всегда стоял за справедливость, противостоя толпе.
Овсеп не сразу осознал, что он не один, и когда пан Милошевич окликнул его, то чуть было не свалился с балкона от неожиданности.
- Выпьем? - предложил пан, протягивая юноше бокал искристого вина - красного, как кровь.
Оба осушили кубки почти одновременно, и пан Милошевич, доходя рослому Овсепу по пояс, сказал:
- Ты грустишь, потому что пани Задорецкая нравится твоему сердцу?
- Я не знал, что, оказывается, люблю ее.
- Любовь что ласточка, которая неожиданно влетает в дом. А вы, еще такие молодые, нежные в искренних чувствах, не ведаете превратностей судьбы.
- О чем вы, пан?
- Смотри в зал и ты заметишь, как пани Манукян унижает твою мать перед остальными дамами, ставя ей в вину вашу бедность. Ох уже эта старая ведьма Гоар! - мужчина зло выругался и закурил сигару.
- Пани Манукян? - себе под нос проговорил Овсеп, всмотревшись в зал, откуда доносились громкий смех и мазурка, и лицо его исказилось гримасой злобы и обиды.