последний архиепископ

Глава 17
Отец Жозеф стоял на коленях перед образом Богородицы в Станиславове, тихо творил молитву, погрузившись в полное благодеяние благодарности к Той, к Которой когда-то давно - много лет назад, обращались Гертруда с Катажиной, принеся дары на благословение собора. Тогда он был юнцом - бесшабашным, слишком самодовольным и гордым, ныне - в тиши и полутьме собора, через который случилось его перерождение и примирение с Богом, он просил прощение - в который раз, моля о благословении для своей матушки, братьев, всех армян, раскиданных по всем уголкам Европы и Востока, но не предавших своей веры, не отступивших от своих обычаев и корней.
В воскресенье отец Жозеф служил мессы в том же приходе, вверенного под его длань. Его религиозная деятельность в Береженах показала армянской епархии, каким он был человеком, и как ни ему поддерживать свет веры в небольших приходах? С радостью принял святой отец бремя своей миссии, подавляя нависшую усталость и боли в висках от недосыпания.
В это летнее солнечное воскресенье - лучшее время для отдыха и слияния с духовной-невидимой действительностью, церковь наполнилась разношерстным людом: тут были и галантные паны, и простые рабочие, элегантные дамы во французских платьях и крестьянки из ближайших селений; матери несли к купели плачущих младенцев, и святой отец брал в свои сильные руки крохотные тельца, окунал в святую воду с благословением, давал новое - в крещении - имя. К нему со склоненными головами подходили взрослые и дети, он творил над ними крестное знамя, благословлял на жизненный путь и дела праведные. И вот постепенно большой зал под куполом опустел, прихожане покинули собор, все, кроме одной невысокой тонкой фигурки в розовом пышном платье. Голова прихожанки была покрыта полупрозрачной вуалью, и не сразу Жозеф разглядел ее, а когда всмотрелся в лицо, то весь так и вытянулся, похолодел и новая-неясная тоска сдавила его сердце каменным грузом. То была Магдалена - да, она, все так же прекрасная и нежная, как когда-то в юности, только печаль и грусть оставили на ее челе слегка заметные следы. Она, не поднимая глаз, приблизилась к алтарю и лишь затем откинула покрывало и остро взглянула на святого отца. Жозеф вздрогнул словно от удара током, он не знал,что сказать ей теперь по прошествии стольких лет, разделяющих, притупляющих их нежные чувства. Она стояли друг перед другом, как бы балансируя между собой: она маленькая - он высокий, она в светлом платье - он в черной мешковатой сутане, складками ниспадавшее до пола. Между ними пронеслось нечто новое, неоспоримо непонятное-легкое, и сталось им хорошо и грустно одновременно: время повернуло вспять, Магдалена вновь оказалась рядом - как прежде прекрасная и любимая, но запретно-далекая; только Овсеп уж не тот и имя его другое: прошлое и настоящее сплелись-переплелись, но изменить стечения событий они не могли.
- Ты ничуть не изменилась: такая же прекрасная, как в день нашей последней встречи, - не выдержал, сделал шаг вперед навстречу любимой Жозеф.
- Зато ты изменился... не только внешне, - начала было Магдалена, но осеклась: облачение священнослужителя являлась той преградой, о которую она споткнулась.
- Как твой отец?
- Он умер год назад. Я теперь одна.
Последняя фраза больно резко ударила по его душе: возможно, если бы не его бегство от мирской суеты, сейчас он был бы единственным утешением для спокойствия ее. Вслух проговорил:
- Мне очень жал. Пан Яцек был прекрасным, великодушным человеком.
- Отец горячо любил тебя - как сына, и горько переживал о нашем расставании.
- Моя семья оказалась против нашей с тобой свадьбы, а я долгие годы рисовал в мечтах наше будущее, где мы такие счастливые-прекрасные, и я держу твои ладони в своих руках, чувствуя ясное тепло, заключенное в тебе.
- Я думала, ты разлюбил меня.
- Как могу? Я всегда любил тебя, Магдалена, и до сих пор люблю. Взгляни на меня: на моей голове выбрита тонзура, тело мое облачено в сутану, я ушел из обычной жизни, дабы все позабыть, а ныне осознал, что ничего не терял, ибо ты по сей день остаешься в моем сердце.
Его пальцы дрогнули и рука сама собой потянулась к Магдалене, но в миг отдернулась - нельзя было дотрагиваться до женщины. Отец Жозеф понуро опустил взор, Магдалена завороженно продолжала глядеть в его лицо, любуясь этими благородными точенными чертами. Его светлое лицо налилось краской, он осознал свою роковую ошибку, что совершил по молодой глупости - и теперь наказан на век одиночеством.
В соборе царила глубокая тишина, даже свечи и те горели ровным огнем. Из высоких окон бил яркий свет, и все то освещало две неподвижные фигуры, стоявшие в лучах полуденного солнца, объятые утешительной безмятежностью мирного покоя. Наконец, Магдалена вышла из упоительного оцепенения, посмотрела в глаза любимого - никогда ни у кого не видела она таких очей, медленно проговорила:
- Мне нужно идти, экипаж ждет меня.
Больших усилий стоило Жозефу дать ей ответ:
- Отныне ты свободна, я отпускаю тебя.
- Спасибо тебе за все... и за свободу тоже, - она развернулась и стала медленно отдаляться и вскоре ее тонкий силуэт лишь на миг остановился в дверях, а затем шагнул навстречу дню.
С замиранием сердца следил отец Жозеф, как Магдалена уходит в яркий свет, как постепенно сглаживается-растворяется в его лучах, и тугой комок рыданий сдавил его горло давящей потерянной пустотой; с ее уходом рухнул привычный душевный мир - тот теплый свет, что хранил он всегда в тайниках сердца. И чем больше отдалялась от него Магдалена, тем сильнее тянулось к ней, и тогда любимая становилась ближе, роднее, прекраснее.
Вечером отец Жозеф отправился к матери. Пышный сад, знакомый с детства, казался ему мрачным и заброшенным, будто здесь давно не ступала нога человека. Гертруда встретила сына на террасе, с пламенной любовью обняла, расцеловала его - для нее он все еще оставался маленьким Овсепом, любимым детищем сердца своего. Они остались наедине в привычной гостиной с мягким светом восковых свечей: сколько времени не сидели мать и сын вот так просто друг напротив друга, наслаждаясь осознанием снова быть вместе, рядом. Тут только заметил Жозеф, как постарела Гертруда за прошедшие годы разлуки - ни много ни мало - пять лет. Женщина протянула руку к сыну и он приблизился к ней, встал перед ней на колени, казавшийся еще крупнее в своей черной сутане на фоне невысокой матери, и вопреки всему он положил устало голову на ее колени, прижавшись к ним лицом, прошептал:
- Матушка, родимая моя, я так устал. Пожалей меня, только пожалей, а об остальном я не прошу.
Гертруда обняла сына, тихим голосом принялась успокаивать его - как в детстве, и стало ему от этих прикосновений спокойно, будто невидимая рука скинула в плеч непосильный груз.
Вернулся в святую обитель затемно. В эту безлунную теплую ночь весь Станиславов с его узкими длинными улицами был погружен в глубокую темноту. Отца Жозефа у ворот встретил послушник и, получив наказ готовить ванну, ушел исполнять поручение. Жозеф дышал тяжело от быстрого хода и духоты; он ведал, что ряса защищала его от лихого люда, а лишний раз рисковать не хотелось - мало ли что.
- Святой отец, ванна готова, - донес вошедший послушник.
Отец Жозеф кивнул с улыбкой, отпустив юношу на покой. Сейчас как никогда хотелось остаться в полном одиночестве, погрузиться в собственные мысли: сегодня ему пришлось пережить много больше, чем за последние несколько лет.
На выступе круглой купальни, облицованной мраморными плитами, стояла круглая ванна, наполненная горячей водой, пар от которой густым облаком поднимался к куполообразному потолку. Пахло мятным мылом и розовой водой. Захлопнув тяжелую дверь за засов, отец Жозеф скинул сутану и какое-то время стоял в нерешительности: с принятием священнического сана даже наедине с самим собой он купался в тонкой белой рубахе, но сейчас - а образ Магдалены все никак не выходил из головы, он снял исподнюю рубаху и погрузился в воду до самого подбородка, наслаждаясь приятным ощущением каждой клеточкой своего тела. Так он пролежал с получаса, пока вода не стала прохладной. Жозеф поднялся, капли скатились вниз по плечам, спине и ногам. Ему не хотелось уходить отсюда, облачаться в тяжелые мешковатые одеяния; так хорошо и просто, свободно, легко сталось ему без одежд, ловя кожей теплый воздух, чувствовать, как капли высыхают-испаряются на теле. Неужто ему недоступно ныне то, что есть даже у бедняков?
Перед сном отец Жозеф читал молитву в своей узкой келье, освещенной лишь маленькой лучиной. Губы машинально шептали священные слова, а сердце отворило двери, впустив совсем иные мысли: любима до сих пор в мечтах находилась рядом, источая дивный аромат вокруг, и свет, исходивший от нее, освещал келью лучше тысячи свечей.
Спал он урывками - то просыпаясь, но вновь впадая в невидимый мир. Перед ним на зеленом ковре стоял белый стол, усыпанный розами, а больше ничего ему не снилось.