последний архиепископ

Глава 18
Жозеф Теофил Теодорович отдыхал в имении Шейбалов в Самборе. Многие годы он не виделся со своими дальними родственниками, от которых всегда оставалось чувство родственной души и того притяжения, что невозможно выразить словами, то, которое навсегда оставалось в сердце. К тому же в семье Шейбалов произошло радостное событие - Вильгельмина Абрахамович-Шейбал разрешилась от бремени третьим сыном - седьмым по счету ребенком, названного древним благородным именем Адам.
Младенец, совсем крошечный комочек с большими черными очами, мирно посапывал на руках няни, но стоило ему запищать, как мать тут же забирала дитя - родные ладони всегда успокаивали маленького человечка.
В мирных стенах семейного очага у камина расположились в мягких креслах Франциск-Ксавери и святой отец. Отдавая почтение дальнему предку - выходцу из шотландских земель, хозяин поместья потягивал виски, время от времени бросая взгляд на жену, сидящую неподалеку с Адамом на руках. Младенец проснулся, нахмурился и громко заплакал. Женщина принялась качать его, успокаивать ласковым словом.
- Дай мне дитя, - попросил Жозеф, любивший детей.
Вильгельмина осторожно вложила в его крупные, такие надежные ладони живой сверток, а сама неотрывно продолжала глядеть на сына, любуясь его красивым темным личиком. Жозеф прижал младенца к себе и, улыбнувшись, стал говорить с ним на армянском, время от времени потрясая на руках.
В гостиную вбежал старший из сыновей - трехлетний Станислав, унаследовавший от отца большие голубые глаза, а от матери черные густые волосы. Мальчик остановился на середине, сдвинул сердито черные брови и так замер, взгляд его скосился в сторону отца Жозефа. Франциск-Ксавери, всегда строгий с детьми, взглянул на Станислава, воскликнул:
- Кто тебе позволил врываться сюда без стука?
Мальчик вытянулся стрункой, лишь на мгновение замерев: всегда он трепетал перед отцом, но только не сейчас - чувство ревности к младшему брату оказалась сильнее боязни перед последующим наказанием. Не обращая внимания на родительское предостережение, Станислав приблизился к святому отцу, привстал на цыпочки - маленький, тонкий, глянул на спящего Адама и фыркнул.
- Всмотрись, это твой младший братик, ты должен беречь его, - легким, тихим голосом проговорил Жозеф, обратив лицо младенца к старшему брату.
Тот еще раз посмотрел на малыша и крикнул:
- Не нужен мне этот брат! Я его не люблю!
- Зачем так говорить? Вы станете дружить, когда Адам чуть подрастет, и потом, став взрослыми, будете вместе.
- Никогда! - Станислав отбежал подальше, словно опасаясь удара, по его щекам текли слезы ревности и обиды, которые он не мог выразить словами. - Вы любите Адама больше, чем меня.
- Сынок, - удивленно спросила Вильгельмина, стараясь сгладить сложившуюся ситуацию, при этом в душе испытывала стыд за старшего сына.
- Нет, вы любите Адама, потому что всегда держите его на руках и никогда не ругаете.
- Адам еще младенец. Когда ты был таким же, тебя тоже носили на руках, - спокойно пояснил отец Жозеф, защитной стеной встав между Станиславом и Франциском-Ксавери, едва сдерживающегося, чтобы не задать мальчику взбучку.
Стас обвел всех взглядом, на красивом лице его читалось недоумение: неужели и его когда-то нянчили так же, как и Адама? Невинный детский вопрос отразился в голубых глазах - больших и необычайно красивых, а смуглые щеки покрыл стыдливый румянец. Однако, вопреки здравому смыслу, не желая совладать со скверным проявлением характера, Станислав вышел, обиженно хлопнув дверью.
- Мы с тобой еще поговорим! - донесся за его спиной грозный окрик отца.
Дабы как-то сгладить сложившуюся неприятную ситуацию, отец Жозеф передал в заботливые руки Вильгельмины сонного младенца, сказал:
- В том нет ничего ужасного, детская ревность - обычное дело. Станислав ведь еще мальчик, ему многое неведомо.
- Если бы ты знал, какой у него тяжелый характер. Ни с одним из детей нет стольких проблем, - пожаловалась на сына Вильгельмина.
- Стасу нужна дисциплина, твердая рука, - отозвался чаще молчаливый Франциск-Ксавери.
- Нет, ему как и всем детям нужна любовь, - проговорил отец Жозеф, поставив тем самым в тупик растерянных-недовольных родителей.

В Самборе он отдыхал еще с неделю. Здесь было тихо, мирно, спокойно. Каждое утро он спускался с холма и направлял стопы к берегу Днестра, длинной лентой протекающего по зеленой долине мимо холмов и лесов. Жозеф усаживался на мостки причала, к которому всегда были приставлены рыбацкие лодки местных крестьян, подставлял лицо ясному теплому солнцу и, блаженно жмурясь, отдыхал душой и телом, наслаждаясь тихому звуку прибоя о песчаный берег. В этом месте было безопасно:отсюда на заре уплывали рыбачить бедняки, возвращаясь к вечеру, да иной раз резвой гурьбой сбегались порезвиться в Днестре ватага ребятишек - худенькие, в старой изношенной одежонке, оглашая берег задорным смехом. Над тихими водами кружились речные чайки, в камышах пряталась утка со своим выводком, оберегая его от посягательств человеческих рук. Вдоволь наплескавшись в воде, ребятишки напяливали на загорелые тела портки и рубахи, и чистые, усталые, поднимались по склону к низким, покосившимся домишкам за плетенным частоколом.
Отец Жозеф, уже рожденный в высшем обществе, всегда оставался вдалеке от обычной-бедной жизни, он не ведал, как живет простой люд, какую нужду испытывает - для него все то оставалось жизнью иного мира, иной планеты. Но, однажды, приняв духовный сан, ему пришлось воочию столкнуться с проблемами в обществе: сколько приходило к нему в приход голодных, обездоленных, сколько просящих матерей с больными, умирающими на руках младенцами. Вот тогда-то Жозеф осознал свою спокойную судьбу, понял-принял, как сильно ему повезло в жизни. На правах настоятеля он, сбиваясь с ног, помогал нуждающимся, осматривал больных - правда, после того какая-то проказа нашла и его, целых пять дней мучила святого отца лихорадка и он, закутавшись в теплое шерстяное одеяло, то приходил в себя, то вновь терял сознание. Узнав о болезни сына, в Бережены приехала Гертруда. Денно и нощно сидела у его изголовья, моля Бога сохранить ему жизнь, не дать уйти вслед за Катажиной. Страх потерять его дал ей немыслимые силы: живя в обители почти без сна и еды, женщина сама ухаживала за больным сыном, однако не пренебрегала помощи врача, когда следовало было давать Жозефу горькое лекарство. Благодаря ее безмерным стараниям, а также своему сильному телу, святой отец поборол болезнь, а через неделю уже стоял на кафедре у алтаря, благословляя и отпуская с миром верующих прихожан.
Здесь, в Самборе, время как бы остановилось. Утренние прогулки у реки, вечерние ужины в кругу семьи - когда-то он мечтал о такой же жизни, но теперь был рад оставаться просто наблюдателем, зрителем, что смотрит в театре пьесу и горько сопереживает любимым героям. Однажды ему пришлось стать не только слушателем, но самому окунуться в жизнь, уйти с головой в беседу людскую, что неожиданно состоялась у того самого причала на рассвете, когда солнце позолачивало водную гладь своими лучами.
Двое крестьян в длинных рубахах и подвороченных до колен штанах стояли на краю берега, готовя лодку к отплытию. На дно небольшого суденышка уже были положены рыбацкие сети да небольшой скарб с едой на весь день. Рыбаки время от времени переговаривались меж собой, смешивая русскую и польскую речи, и были так поглощены своим делом, что не только не расслышали звук шагов, но даже дружелюбного приветствия. В конце один из крестьян повернулся, позабыв что-то на берегу, но разом распрямился, вытер тыльной стороной руки лоснящийся от пота лоб. Неподалеку от причала, в свете наступившего утра, на фоне зеленого холма гордо выделялась высокая фигура Жозефа Теофила Теодоровича, взгляд его небольших добродушных глаз был устремлен поверх крестьянских голов - куда-то вдаль. При виде смуглого обветренного лица с длинными тонкими усами, святой отец вторично поздоровался, пожелав доброго утра и удачного дня, на что получил язвительный, но глубоко оправданный ответ:
- А, ксендз, ты ли ходишь сюда каждый день, высматриваешь что-то? - крестьянин недовольно поморщился и сплюнул.
- Простите, если я напугал вас, однако во мне злого умысла, - дал ему Жозеф ответ, стараясь быть более учтивым.
- Благими намерениями вымощена дорога в ад; слыхал ли такую пословицу, иезуит? - молвил второй, отвлекшись от лодки.
Оба крестьянина встали плечом к плечу, на их груди висели серебряные тельники - православные. Жозеф, все также неподвижно стоя на берегу, не желал ссоры, однако теперь осознал, что не всегда в силах распознать-увидеть человеческие души, что есть кто-то, не согласный с ним и для кого его слова не имеют никакого значения. Мельком посмотрев наверх, туда, где за высоким забором, возвышался большой дом Шейбалов, он пожалел, что так беспечно отправился один, а ныне столкнулся лицом к лицу с недовольными крестьянами. Призвав на помощь все свое красноречие, Жозеф глубоко вздохнул и ответил:
- Я знаю много пословиц и сказаний, однако во мне нет ничего дурного, ибо ни помыслом, ни словом я никогда никого не обижал.
- Мы ведаем, вы, ксендзы, умеете лестно говорить-заговаривать, но именно вы убиваете наших братьев, сжигаете наши церкви, уводите в плен наших жен и дочерей. Доколе нам, православным, теперь ваше беззаконие? Или думаете, что мы будем веками подставлять вам вторую щеку? Вот тебе, - первый, более бойкий, крестьянин сжал кулак и показал кукиш.
Его товарищ прыснул со смеху и дерзко глянул в лицо Жозефа, и от этого взгляда у святого отца подкосились ноги - мало ли что? Крестьяне почувствовали его невольный страх - так выдало его побледневшее лицо, однако причинять какой-либо вред они не собирались, ибо осознавали, что за этим последует и как поляки расправятся с ними, коих в тайне ненавидели и презирали, считая еретиками и варварами.
- Я знаю, знаю, сколько страданий причинили вам мои предшественники, - приобрел дар речи отец Жозеф, с большим усилием, стараясь держаться как можно спокойнее, - но я не могу отвечать за действия каждого единоверца, как и вы не в ответе за весь ваш народ. Хотя я и иезуит, презираемый вами, но я не лях и никогда не имел с ними ничего общего.
Сказанные слова возымели на рыбаков силу. Они переглянулись, один, пожав плечами, в недоумении поинтересовался: кто же на самом деле их незадачливый собеседник. Жозеф не стал скрывать, ответил как есть:
- Я армянин по крови, настоятель прихода в Береженах.
- Так ты на самом деле не поляк? Вот и хорошо. Значит, на тебе нет нашей крови?
- Я никогда не призывал и не призываю к вражде, а, более того, склоняю наши народы к единению, ибо вера одна, Бог один, а дороги к нему разные. Мы подчинены Ватикану, вы пошли по пути Византии, однако, мы все носим на груди распятие и верим в Господа нашего Иисуса Христа, - он перекрестился слева направо, тоже сделали рыбаки - только справа налево.
- Прости нас, батюшка, мы не хотели тебя обижать. Скажи ты нам раньше свою принадлежность, тогда и обиды не было бы. Но ты пойми и нас: уж слишком мы претерпели горя от ляхов, земля наша так и стонет от слез и крови. Дали бы ляхи житься спокойно, тогда и наш черед настанет позабыть прошлое, да только ярмо их как кость в горле: ни дышать, ни жить не дает.
Слова крестьян резко кольнули в сердце, и хотя они были обращены не к нему, а все-таки больно, неприятно слышать нехорошее о католической вере, но хуже всего, что во многом том таилась страшная для всех правда. Отец Жозеф продолжал оставаться на берегу Днестра. Его глаза были неподвижно прикованы к рыбакам, кои уплыли со своими сетями на середину реки, превратившись вдалеке в маленькие фигурки. Ярко светило солнце, в небе ни облачка, над водой с громкими криками летали чайки - все было окутано негой и покоем, день обещал выдаться жарким, но в душе Жозефа была темнота, словно попал он в северную холодную страну. Лодка поплыла по течению прочь от берега, туда, где заканчивалась граница города и начиналась пахотная земля хуторов. Где-то прозвенел колокол православного прихода; Жозеф обратил взор туда, где звучал его переливчатый трезвон, но не почувствовал облегчения, только лишь усталую печаль.
Вскоре он поднялся по извилистой тропе в дом сандомирского старосты. У крыльца его встретили Франциск-Ксавери и Станислав, мальчик держал в руке баранку с маком, ясными глазами наблюдал за вошедшим старшим братом. Франциск-Ксавери приблизился к отцу Жозефу - высокий, широкоплечий, одного с ним роста, он поинтересовался: была ли утренняя прогулка в радость и все ли в порядке? Святой отец не стал ничего скрывать, подробно поведал о разговоре с местными рыбаками. К его удивлению, сандомирский староста закурил сигарету, ответил спокойным, даже каким-то отрешенным голосом:
- Мы и наши единоверцы сами виноваты в этой ненависти. Если бы поляки вместе с литвинами не вырезали бы православных - какими бы еретиками они не являлись, чьи души погрязли в схиме, то сейчас не было бы словесной вражды, приводящей часто, к несчастью, к стычкам между простолюдинами с той и другой стороны.
- Ты полагаешь, нам грозит опасность - за грехи предшественников?
- Опасности нет, но следует быть предельно осторожными, особенно сейчас.
Отец Жозеф глубоко вздохнул, он ясно осознавал: этой многовековой вражды между христианами разных ветвей нет конца и вряд ли она когда-либо завершится. Если можно было бы что-то изменить, он сделал бы все возможное для обретения покоя и мира на польской земле - между народами, но пока у нет ни возможности, ни должного влияния в епархии, но ежели достигнет каких-либо высот на духовной стезе, то попытается - хотя бы так - соединить мостом перемирия враждебные стороны ради всеобщего спокойствия.