Последний архиепископ

Глава 40
Была зима 1930 года. Могучий шумный буран метал хлопья снега над промерзлой землей европейской равнины. Морозный воздух кусал щеки и дыхание легким паром вырывалось изо рта. Во Львовском огромном соборе, под куполообразном по-восточному сводом, под высокими позолоченными арками, подпираемыми массивными колоннами, было тепло, даже душно от столпившихся в зале людей, от сотен свечей, чья пламя ярко отражалось в золотых и хрустальных канделябрах. У самого алтаря, под большим распятием, стоял мальчик не старше семи лет, в его голубых восточных глазах читалось больше любопытства, нежели страха. Маленький, в белоснежных одеяниях, широкие рукава украшались тесьмой, закрывали до пальцев детские руки с нежными ямочками. Словно ангел стоял он у алтаря, светились-переливались в необычайно красивых глазах свечения церковных украшений, а вокруг в мешковатых сутанах ходили вокруг ребенка вслед за архиепископом семь священников, и звучали слова священного песнопения над малюткой, а Жозеф Теофил Теодорович возлагал свою ладонь на темя мальчика, осенял его крестным знаменем, окроплял святой водой, с замиранием сердца произнес:
- ... В крещении дается тебе имя Владимир. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.
- Аминь, - вторили ему единым гласом святые отцы.
Мальчик чуть зажмурил веки от яркого света, а потом с улыбкой поднял взор на стоящего перед ним высокого архиепископа.

После обеда того же дня в доме Жозефа, таком тихом, теплом и уютном, состоялся пир в честь долгожданного крещения. Маленький Влад - двоюродный племянник архиепископа. сидел за столом между дядей и матерью, без умолку лепетал-тараторил на свои детские темы, то и дело задавая хитрые вопросы либо Жозефу, либо Брониславе, при этом не забывая уплетать за обе щеки праздничное угощение. Однако живость и ребячество, его полный восторжественной радости смех сменялся робостью, если к нему с чем-то обращался Станислав, и архиепископ не мог не приметить, что Влад не очень-то стремится к общению с родным отцом в отличии от его старшего брата Казимежа - девятилетнего, не по годам рослого мальчугана с упитанным смуглым лицом.
- Дядюшка, - обратил взор на Жозефа Влад - глазами как две капли воды похожий на красавца Станислава, - ты приедешь на мой день рождения?
- Обязательно приеду и подарю тебе замечательный подарок, которому ты будешь несказанно рад.
- А какой подарок? - мальчик вплотную подошел к нему, с выражением хитрого лисенка глянул дяди в глаза.
- Того не скажу, ты узнаешь все на дне рождения?
- Владимир! - воскликнул вдруг молчаливый до сего момента Станислав и мальчик аж весь вздрогнул, потупил робко взор. - Хватит, прекрати. Постарайся обедать и не докучать взрослым людям.
Бронислава глянула искоса на супруга, отложила ложку и притянула к себе младшего сына, словно оберегая его от ударов, коснулась губами детской мягкой щеки, шепнула:
- Поешь пока, мой родной, а после поиграешь с братом.
Жозеф посмотрел на Стаса, тот пожал плечами, архиепископ сдвинул брови, с осуждением покачал головой - немая беседа сказала больше тысячи слов.
После затяжной трапезы святой отец, Станислав и Влад пошли в одинокую комнату, глянуть на самочувствие Гертруды (Бронислава с Казимежем остались помогать слуге убрать со стола). Жозеф Теофил Теодорович медленно открыл дверь, осторожно ступил в комнату с занавешенными шторами: когда-то здесь было легко и просто дышать при свете дня на коленях матери, ныне спальня-келья постепенно превратилась в склеп, лишь слабое потрескивание свечей да хриплое дыхание больной свидетельствовали о еще теплившейся здесь жизни. Гертруда лежала, вытянувшись на кровати, черный плат еще более подчеркивал ее серое лицо, сухие губы впало превратились в узкую щель, а подбородок стал острым, выступающим вперед. Находясь как бы между двумя мирами, она не слушала шагов возле кровати, не слышала тихий родной голос, зовущий ее. Глаза Гертруды то закрывались, то смотрели куда-то в потолок, словно там, в вышине, открылась дорога в разверзшийся неземной простор. Дрожащей рукой больная осеняла себя крестным знаменем, шептала слова молитвы в окружающую пустоту. И тут что-то случилось-произошло, прямо у изголовья раздался глас, кто-то тихо прошептал - в самом сердце: "Мама". Гертруда открыла глаза, увидела перед собой склонившееся лицо Жозефа и глубокий вздох вырвался из ее груди, машинально она потянулась к нему, взяла теплую руку сына в свою:
- Мама, - чуть повысив голос, повторил архиепископ, - я пришел не один. Здесь, в твоей комнате Станислав с младшим сыном Владом.
- Помоги... - старушка из последних сил привстала, Жозеф подложил ей под спину подушки, заботливо прикрыл одеялом.
Станислав держал сына перед собой, немного подтолкнул его вперед, шепнул на ушко:
- Подойди к пани Гертруде, поздоровайся.
Мальчик глянул лишь в лицо старушки, с жалостливой улыбкой смотрящей на него, затем перевел взгляд на отца - широко раскрытые глаза наполнились ужасом и страхом. Малютка прижался к Стасу, воскликнул:
- Папа, я не хочу к ней подходить, она страшная.
- Цыть, ты, неразумный! - прикрикнул тот на сына и с опаской и долей стыда глянул на Жозефа, однако, святой отец спокойно приблизился к ним, взмахом руки остановил гневный порыв Станислава и, протянув ладонь Владу, молвил с легкой, иронической улыбкой:
- Пойдем вместе.
И малыш тотчас возложил свою маленькую ладошку в его большую руку.
- Прости нас, это какое-то недоразумение, - раздался дрожащий голос Стаса за спиной, но архиепископ отрешенно махнул рукой, как бы говоря: "все пустое", поставив в сложившейся ситуации жирную точку.
Влад приблизился к постели больной, посмотрел с опаской на стоящего рядом дядю, черпая в его большой, сильной фигуре неведомые доселе уравновешенность и спокойствие. Маленький, как цветок чертополоха посреди бескрайнего поля-равнины, ребенок сел на край ложа и боязливо глянул в сероватое, сморщенное лицо старухи с обезумевшими большими глазами, смотрящими, казалось, в самую вечность. Гертруда протянула руки к малютке, с замиранием сердца коснулась его темных волос, его плеч, еще по-детски мягких-округлых. Влад, не мигая, разглядывал ее лицо, расплывшееся в доброй улыбке, ее глаза с кротким грустным взором и невольно ему перестало быть страшно, а лик старческий - такое же лицо у дяди Жозефа: те же глаза, тот же взор со слегка склоненной в бок головой.
В маленькой комнате стало тепло; запах восковых свеч перемешался-смешался с ароматом ладана и стало вокруг сказочно тихо, словно реальной-обыденной жизни не существовало, лишь переходная черта между двумя необъятными просторами.