Святость над пропастью

XII глава
"Двадцатые годы двадцатого века, когда Европа постепенно оправилась после кровавой жестокой войны, стали для Дионисия Каетановича поистине судьбоносными. Архиепископ своей волей поднял его на ту высоту, о коей Дионисий даже не мечтал. В 1922 году святой отец был назначен настоятелем и деканом Львовского- армяно-католического прихода, с 1923 года - канцлером курии. В 1925 году архиепископ Жозеф Теофил Теодорович, всерьез озабоченный собственной паствой в становлении глубокой религиозной убежденности армян, решил благодаря епархии организовать жилищный кооператив, что будет предоставлять бесплатное общежитие для одиноких пожилых людей, а также людей, находящихся в бедственном положении. Он много говорил на Синоде, приводил веские доводы в правильности своего решения и, будучи великолепным оратором с красноречивым языком, Жозеф добился положительного результата; подписи с печатями на следующий же день направились в строительную компанию, принадлежащей богатой армянской семье.
Архиепископ гордился собой, но говорить, поведать о тайнах чувств мог лишь с отцом Дионисием, которому доверял как самому себе. Прохаживаясь по широкой аллеи, протянувшейся за собором, святые отцы скрылись в тени развесистых лип - подальше от посторонних глаз и глупых слухов. Оба - в черном мешковатом одеянии, лица мудрые глубокие, святые отцы сели на скамью под широкой тенью, тихо, почти шепотом говорили о делах насущных. Жозеф все то время внимательно наблюдал за Дионисием, словно не запомнил его лицо за столько лет, он верил этому человеку, но также с горечью замечал, как тяжело тому достается высокий пьедестал, сколько тайных завистников, недоброжелателей окружает отца Дионисия, улыбаются ему лицемерно, елеем льют ему на голову приятные слова и похвалы, а сами в душе суть волки хищные. Пока жив архиепископ, Дионисий в безопасности, но что будет, если..? О том не хотелось даже думать: отец Дионисий слишком честен и слишком открыт, он ненавидит ложь и лицемерие, а сердце свое отдает людям, и архиепископ верил ему, искренне награждал за верность слову и делу. Дионисий оказался одним из немногих, к кому испытывал Жозеф человеческую симпатию - как к брату, как к другу. Все еще опасаясь за его судьбу, он проговорил тихим голосом, почти шепотом:
- Если бы вы знали, отец Дионисий, как тяжко мне пришлось убедить Синод в необходимости создания фонда помощи для нуждающихся армян - нашего народа. И как не хотели мудрые отцы церкви подписывать бумаги, хотя когда-то сами давали обет нестяжательства.
- О чем говорить, Ваше Высокопреосвященство? Сама церковь переживает глубокий кризис; когда-то в нее приходили страждущие божественного познания-озарения, ныне от бренного мира отрекаются лишь для того, чтобы принять власть над помыслами людскими и, сами живя в укрытии святой обители, стоят над грешным миром, упиваясь собственной властью и храня в душе сребролюбие.
- Вы слишком критичны к остальным. Я не думаю,что вся наша церковь в таком плохом положении.
- К счастью, хороших людей больше, но их затмевает тень лицемеров, что всегда на виду.
- И я тоже лицемер?
- Если все люди на земле были бы как вы, то рай возвратился бы на нашу планету.
Жозеф не нашел, что ответить, сейчас перед собой он видел совсем другого человека - не тихого, робкого, но уверенного, прямолинейного. Стало быть, ранее он ошибался, что может читать сердца и помыслы людей, и в то же время был счастлив, что выбрал правой рукой верного человека.
- Я позвал вас сюда, дабы сообщить радостную весть -по крайней мере, для нас двоих, - архиепископ замолчал, прямым взором посмотрел в черные глаза Дионисия, задаваясь вопросом: что испытывает в данный момент этот человек? добавил,- жилищный кооператив будет оформлен если не сегодня, то завтра, я решил еще тогда, на Синоде, что президентом должны стать вы, Дионисий, только вы - и никто больше.
Отец Дионисий только было открыл рот, дабы что-то сказать, но не смог, слова, пришедшие на ум, застряли у него в горле, а мозг упорядоченно заработал, желая переварить ту новость, что обрушилась на него как снег на голову. В душе он парил, словно во сне, до конца не осознавая, что все происходящее творится наяву, а не в мечтах юноши, спешащего домой после учебы. Еще не успев свыкнуться с должностью канцлера курии, как вмиг новая волна - президент жилищного кооператива. Эх, жаль, что матушка не дожила до сего знаменательного дня, уж она бы порадовалась за него - единственный человек, который верил в него всем сердцем.
Весть о новой должности Дионисия Каетановича облетела поначалу всю армянскую епархию в Польше, а затем верующих, для которых вопрос веры был выше светских правил. Многие приезжали с поздравлениями, звучали восторженные благопожелания, в руках святого отца вырастали охапки букетов и подарков. Приехала Сабина с сыном Казимежем - единственные, кого Дионисий был счастлив видеть. Племяннику на тот момент уже исполнилось шестнадцать лет и святой отец не сразу узнал в подросшем юноше того самого мальчонку, что много лет назад сидел на его коленях - маленький, темноволосый комочек.
- Дядюшка, - только и мог сказать Казимеж, горячо обнимая его, в тоже время немного смущаясь, ибо долгое время они не виделись.
Сабина расцеловалась с братом, глянула в его лицо - все их родные и знакомые примечали, что у них одинаковые глаза, такая схожесть между старшим братом и младшей сестрой.
Их душевные порывы о вновь желанной встречи остались в стенах дома, в котором ныне проживал святой отец - большой, просторный и мягко-уютный, покрытый святостью благодаря творимым в нем молитвам. В мирном семейном кругу потекли дни, отведенные для их встречи. Казимеж много рассказывал об успехах в учебе, о своих дальнейших планах за столом, ароматный запах свежезаваренного чая вместе с паром поднимался вверх, растворяясь в пространстве комнаты. Сабина с любовью и замиранием сердца поглядывала то на брата, но на долгожданного сына, отмечала про себя, на сколько эти двое похожи обликом и характером, как близки они в своих будущих стремлениях и как ей бывает трудно понять парой желание сына стать тем, кем она не хотела видеть его. Об этом ей захотелось поговорить с братом - наедине, ибо Сабина ведала, какое влияние имеет Дионисий на Казимежа, разговор начала издалека, как бы невзначай добираясь до нужного ей вопроса:
- Ты поражаешь меня, Дионисий, но в хорошем смысле слова.
- О чем ты? -поинтересовался святой отец, счастливый оттого, что есть возможность общаться с сестрой.
- Узнав о твоих успехах, я надеялась встретить гордого, холодно-отстраненного человека, но увидела все того же Дионисия, коего знала с рождения. Ни положение в обществе, ни покровительство Его Высокопреосвященства не смогли низвергнуть твои добродетели в пропасть.
- Моя ли в том заслуга, Сабина? Добродетели скромности и душевной простоты вскормлены мною с молоком матери, лишь благодаря ей я стал тем, кем ныне являюсь.
- Ты прав, матушка любила тебя больше всех, выделив из всех детей. Юзеф, будучи ребенком, ревновал ее к тебе, а сейчас завидует твоему успеху, хотя в том даже виду не подает, то я-то знаю его и ведаю о его чувствах. Но есть еще одно, важное, - Сабина, обрадованная тем, что разговор повернул в нужное русло, выпрямилась, поддавшись вперед, сказала, - нам с Миколаем стало трудно совладать с порывами Казимежа, ибо он всегда ставит в пример тебя - ты для него идеал, утверждает, что желает пойти по твоим стопам. Его желание - после окончания школы уехать во Львов, поступив в духовную семинарию.
- Ты не веришь, что Казимеж подрос или же пытаешься направить его путь по твоему же усмотрению?
- Не в том речь. Мы с Миколаем решили отправить Казимежа учиться на инженера: взгляни только, как все вокруг развивается-строится, сколько восстанавливается фабрик и заводов, а сколько открывается новых. Быть инженером ныне почетно и престижно, да и оплата неплохая.
- Так то вы желаете, но не Казимеж. Позволь мальчику выбрать профессию по душе.
- От тебя, Дионисий, я такого не ожидала. Мне хотелось, чтобы ты поговорил с Казимежем, объяснил, как важно прислушиваться к родителям и их мудрым доводам, ибо он мой родной сын и я хочу видеть его счастливым.
- Если тебе хочется счастья для него, то позволь ему идти по велению сердца, в противном случае ты наживешь себе врага на всю жизнь. Отпусти его, не держи.
Сабина уехала от брата в печали и негодовании. Неспроста она явилась к нему с прошением, зная, какое влияние оказывает он на племянника, но столкнулась с недопониманием и мнением, отличным от ее собственного. Как бы то ни было, но в 1928 году Казимеж с рекомендательным письмом от архиепископа Жозефа Теофила Теодоровича отправился в Рим ради учебы в богословском армянском колледже. А Сабине и Миколаю пришлось смириться с выбором сына".

- Это был самый счастливый период в моей жизни - как награда за понесенные испытания. Кроме всего прочего, меня назначили куратором научного института имени Торосевича, позже директором банка Mons Pius. Будучи ближайшим сподвижником архиепископа Теодоровича и зная его любовь к научной-писательской деятельности, я уговорил епархию открыть собственное издательство для всех армян и неармян, исповедующих католическое христианство. Священный Синод во главе с отцом Жозефом одобрил мою просьбу, и вскоре я был назначен соучредителем и главным редактором архиепархиального ежемесячника "Посланник святого Григория"; мы публиковали труды святых отцов и новости нашей церкви - на двух языках: польском и армянском. Вы спросите: как мне удавалось столько дел одновременно? А скажу как: сия деятельность была не только лишь долгом, но и счастьем для меня, наградой являлись те моменты, когда вечерами я садился за стол и брал в руки перо, продолжал писать труды для нынешних живущих и потомков наших. В библиотеках соборов до сих пор хранятся мои произведения, как то: "По исторической тропе" о Снятыне - городе, где начался и где завершился первый подъем в моей судьбе, и "Армянский собор и его окрестности" - сие не научный труд, а гид-брошюра для путников и паломников, желающих узнать большее. Но самым сокровенным, всем сердцем моим стал мой первый перевод с латинского на польский Святой Мессы, что тут же попал на первые страницы нашего издания. Сам архиепископ читал мои труды, давал нужные советы, но никогда не критиковал.
Отец Дионисий замолчал, уставившись в одну точку. Со стороны казалось, будто разумом он находился далеко-далеко - за пределами холодных стен, в тихой светлой обители многими годами ранее, когда, полный сил и надежд, не ведал о грядущих превратностях судьбы, не знал, что после смерти архиепископа из тайных углов вылезут змеи и скорпионы, наполненные ядом и завистью, которые помогут низвергнуть Дионисия в зловонную яму, из которой он, возможно, не выберется.
Размышлял он об этом уже в камере, мучимый холодом, зловонной сыростью и нечистотами. По его грязным, исхудавшим щекам текли слезы горечи и отчаяния, он до боли сжимал кулаки, силился не зарыдать, не закричать в дождливой ночи, чтобы его крик перекрыл громкий лай собак, разбудил спящих в страхе верующих и они, влекомые Божьим словом, освободили бы его от железных оков. Постепенно измученный страшными думами, мозг начал отключаться, перед сонным взором проплыли родные, далекие образы тех, кого он горячо любил: он помнил племянника, помнил сестру - в день их последней встречи на суде, когда Сабина отчаянно пыталась защитить его, а ему даже не дозволили поговорить с ней, сказать хотя бы одно слово. Не было рядом с ним и архиепископа Теодоровича - его мудрого наставника и поддержки, что всегда помогал его начинаниям, подставлял плечо, когда то требовалось. Но Жозеф ушел много ранее, а сейчас вокруг него образовалась черная брешь между ним и привычным миром, он силился взрастить в себе надежды, но те в мгновение ока убегали от него.