Под черным крылом Горюна. Часть 3. Главы 9-10

9

Через пару дней в усадьбу прибыл Савва Лукич Полуянов, сопровождаемый Бронштейном, который теперь неотлучно был при купце и сопровождал его в любых поездках. Аленка увидела в окно подкативший экипаж, ахнула и побежала докладывать хозяйке о прибытии важных гостей. Варенька, услышав от девочки о визите отца, отложила в сторону вязание, поднялась с кресла и поспешила к окну. Увидела рядом с отцом Бронштейна, одетого по последней моде, с тросточкой в руках, расстроилась. Менее всего хотела его сейчас видеть, тем более что предстоял разговор с отцом сложный, о финансовых затруднениях мужа. Письмо с просьбой о разговоре она отписала Савве Лукичу сразу же после беседы с мужем. Вечером попросила Лодыгина доставить конверт адресату. На что тот с радостью согласился, готовый всегда услужить очаровательной хозяйской супруге. С ужасом ждала, что скажет отец при его-то крутом нраве. Даст ли денег, или пошлет зятя куда подальше? Осознала окончательно, что деньги – главное, что желает Новицкий получить от нее. Поразмыслила и решила накрепко привязать мужа к себе ассигнациями. Понимала порочность подобного решения, но иного выхода не видела. Тем более что все ее старания, будь то кулинарные изыски, чистота в доме, новые платья и замысловатые прически, он упорно не замечал. Или делал вид, что не замечает. Теперь все зависело от того, что скажет Савва Лукич.

Купец вел себя по-хозяйски в доме дочери. Потребовал у Гордея рюмку водки, выпил ее одним махом и принялся расхаживать по комнатам, оценивая обстановку. Нашел ее достаточно скромной, никак не подобающей помещику, владельцу земли, сыну офицера русской армии, георгиевского кавалера.
—Как с мужем живешь, Варвара? — спросил он Вареньку, грузно опускаясь в кресло.
Бронштейн скромно присел рядом на стуле, не спуская с Вареньки испытующего взгляда черных глаз.
—Хорошо живу, — тихо произнесла Варенька, отворачивая лицо от отца.
Стыдно было признаться, что не сладко ей живется в доме мужа.
—Коли хорошо, что отворачиваешь зенки? — крякнул купец и громко высморкался в большой платок. — Где сам-то?
—Пойду позову его, верно, у себя в кабинете.
Варенька хотела пойти за мужем, но отец остановил ее.
—Погодь, не суетись. Ты мне вот что скажи: обижает он тебя?
—Нет, — мотнула головой Варенька и закусила нижнюю губу, чем стала похожа на обиженного ребенка.
—Врешь, ты меня не обманывай. Бабу, что ли, он себе завел? Для чего ему такие деньги нужны?
—Да-с, — вставил слово Бронштейн. — Изрядные суммы нынче тратятся на две вещи, простите-с: на девиц и на политику. Насколько я осведомлен, муж ваш к политике равнодушный.
Варенька недовольно посмотрела на Бронштейна. Губы ее дрогнули.
—Долг за ним числится одной графине. Не его долг, покойной матери. Он мне так сказал.
—Сказать можно все что угодно-с, — снова вставил Бронштейн и хитро посмотрел на Савву Лукича.
—Помолчи, — обрезал Бронштейна купец. — Я должон об энтом предмете самого дочкиного супружника спросить. Увижу, врет он или нет. Коли врет, пусть пинает на себя.
—Отец, — разрыдалась Варенька, нервы ее, напряженные до предела, не выдержали. — Мне кажется, он имеет любовницу. Повесил ее портрет у себя в кабинете. Я не знаю, что делать! Он совсем не любит меня!
—Не реви, — поморщился купец. — С энтим мы разберемся. Эка невидаль – любовница! — Савва Лукич причмокнул губами. — Поди, не истончался плотью, и тебе достаточно перепадает, мужик он молодой. А? Чего покраснела? Ладно-ладно, я его, кобеля, прижучу. Интересно, девица хорошенькая?
—Уродка! — утерла слезы кулаком Варенька и протяжно всхлипнула. — Рыжая, страшная.
—Тем более нечего реветь, — разочарованно произнес купец, в воображении своем нарисовавший образ страстной и томной светловолосой красавицы.
—Думаю, зятю денег дать вам нужно, — произнес Бронштейн, поигрывая тростью. — Вон как Варвара Саввична убиваются. Не дадите денег – оборотите против нее недовольство супруга.

В наличии любовницы у Новицкого Бронштейн не сомневался. Деньги, скорее всего, нужны для содержанки. В долг старой помещицы Бронштейн, как и Савва Лукич, не поверил. Типичная отговорка, кто проверит? Разлад между супругами был выгоден Бронштейну, имевшему на Вареньку свои виды. Она и деньги простоватого купца для него были неразделимы.
—Ладно, — благодушно сказал Савва Лукич, поглаживая бороду. — Деньги, любовницы – все это пустое. Есть у меня к супружнику твоему разговор, Варвара. Так что зови. А то, язви его в душу, даже не появляется. Гордость барскую показывает. Хотя сам денег у меня, бывшего холопа, просит. Тьфу!
Купец презрительно сплюнул.

Новицкий, с нетерпением ожидая визита Саввы Лукича, все те два дня, что прошли после отправки письма Варенькой, находился в тревожном и подавленном состоянии. Купец был его единственной надеждой. Марианна, в отличие от своего отца, о деньгах не напоминала, но долг графине висел на шее жерновом. Знал, что рано ли, поздно ли деньги придется отдавать. Причем с набежавшими процентами. Медлить было нельзя. А ну как не даст купец денег? Откуда их тогда брать?
Сердце Новицкого бешено заколотилось, когда жена позвала его к приехавшему для разговора отцу. Он стоял у зеркала и рассматривал собственное изображение, словно впервые его видел. Наконец надел пиджак, оправил жилет и решительно направился в гостиную.
—Варвара, оставь нас для разговора, — приказал Савва Лукич дочери.
Когда та покорно вышла, обратился к зятю:
—Ну-с, как поживаете?
—Спасибо, неплохо, — произнес Новицкий, бросив косой взгляд на Бронштейна.
—Коли неплохо, на какой хрен тебе тогда такие деньги нужны?
Грубость купца, его тон покоробили Новицкого.
—Простите, Савва Лукич, если бы я был финансово состоятелен, я ни за что не женился на вашей дочери, и вы об этом прекрасно знаете. Мне продолжать?
—Не стоит, — сменил тон купец и посмотрел на Бронштейна. Не хватало бы тому знать, каким образом купец сосватал помещику свою дочь. — То, что говорит Варька о неком долге, правда?
—Чистая правда. Вам же хорошо известно, какие долги оставила мне моя покойная родительница.
—Мать не осуждай и обиды на нее не держи. В жизни всякое бывает, — назидательно произнес купец. — Лады. Денег в той сумме, что ты просишь у меня, я тебе дам. Не в долг. Какие с тебя долги? Но есть у меня встречное предложение.
—Весь во внимании.

Сейчас Новицкий готов был принять любое предложение купца.
—Знаешь, после того как Варвара уехала из дома, не ладится у меня с салоном.
—Сожалею, но ничем помочь не могу.
—Черт с ним, с тем салоном. Кучка бездарностей собирается бесплатно попить и пожрать. Потом разносит сплетни по городу. Дескать, некий господин А., будучи намедни в доме купца второй гильдии Полуянова, на чем свет стоит ругал самого государя императора. В действительности тот господин произнес только то, что император и его окружение плохо знают чаянья своих подданных. И все. Так скоро и меня сделают революционером или, чего хуже, пособником всяческих отщепенцев. Что весьма некстати накануне выборов. Да-с, скверный получается анекдотец. С душком.
Купец скривился, погладил бороду.
—У меня есть идея получше. Слыхал я, что в домах некоторых помещиков устраиваются вечера с музыкой, с костюмированными представлениями, на которые собирается вся местная знать.
—Да, — кивнул головой Новицкий. — Такие вечера имеют место быть. Но в округе нашей никто, насколько мне известно, не устраивает подобных вечеров.
— Вот и хорошо! — воскликнул Полуянов. — Совместными усилиями мы превратим твой дом в лучший из всех известных салонов. Даже столичных!
—Что? Превратить мой дом в балаган?
—Почему в балаган? — искренне удивился Савва Лукич. — Здесь будет собираться уездная знать, деловые люди, совершаться сделки, сводиться нужные знакомства.
—Савва Лукич, — Новицкий с отчаяньем посмотрел на купца. — Зачем вам это надо?
—Ты дурак или прикидываешься? Перед нами откроются такие перспективы! С финансами, да при хороших связях, горы можно свернуть! Я, дорогой зятек, в Петербург перебраться хочу, дом купить на набережной, вона куды устремление мое простирается. Без хороших связей в высшем свете все это пустое. Простых купцов там пруд пруди, а вот таких, чтобы за ручку с господами…
—Понятна ваша мысль, — безнадежно выдохнул Новицкий.
—Варвара Саввична здесь, вероятно, от скуки умирают, — произнес Бронштейн, устремив взгляд на Новицкого.
При этом руки его продолжали играть с тросточкой, что страшно раздражало помещика.
—Верно, — Савва Лукич встал с кресла и стал прохаживаться по гостиной. — Варька без людского общества чахнет. Она особа общительная. К тому же не без талантов. Вона как на пианино бренчит. Поможет тебе с организацией вечеров. Такие мероприятия ей хорошо удаются.
—Попробуем, раз вам того хочется. Только должен предупредить заранее: все должно быть пристойно.
—Это ты мне о пристойности говоришь? — купец на минуту остановился, вперив взгляд в зятя. — Запомни: дочь свою в обиду не дам. Как мужик мужика я тебя понимаю. Варька баба неопытная, не жаркая, но, — купец поднял кверху указательный палец правой руки, — услышу от нее еще раз жалобу на то, что имеешь любовницу, берегись!
—Какую любовницу? — удивился Новицкий. — Вы о чем?
—Сам знаешь, о чем. Имеешь бабу, так скрывай от жены. Сам не без греха, но баба моя знать не знает, кого я и как. А ты? Обнаглел до такой степени, что портрет полюбовницы на стенку повесил?
—Позвольте! — возмутился Новицкий. — Во-первых, девушки, изображенной на портрете, нет среди живых, во-вторых, будьте любезны, объясните своей дочери, что ее необузданная ревность не имеет под собой никакой почвы. У меня нет любовницы!
—Нет – так нет.
Савва Лукич достал из кармана жилета часы. Посмотрел на время. Стрелки показывали без четверти пять.
—Пора нам, — он кивнул Бронштейну. — Портрет той бабы сними, не порти кровь Варьке и над предложением моим хорошенько подумай. С женой обсуди. Все, бывай. Да, главное чуть не забыл. Вот деньги.
Купец достал из кармана пачку денег и передал ее Новицкому.
— Пойдем, Яков Соломонович. Пока до дому доберемся….
—Скатертью дорога, — произнес Новицкий после того, как гости покинули гостиную.

Он быстро пересчитал деньги. Вся требуемая сумма была в руках. Теперь он свободен от долга. Но облегчения от этой мысли не наступило. Всплыло в памяти холеное лицо Тропова с торчащими на висках черными волосками. Отчетливо, словно наяву, покойника увидел. И ради пачки этих грязных, заляпанных тысячами рук бумажек ему пришлось пойти на преступление? Нет, не ради этого. Надо убедить себя в мысли, что ты избавил мир от зла, от паука-кровососа, опутавшего липкими сетями доверчивых и слабых жертв. И тогда станет легче. Но отчего-то легче не становилось. Муки совести трудно заглушить. Они как шипы впиваются в беззащитную душу, терзают, ранят ее до крови. Впрочем, есть одно верное средство.
С этой мыслью Новицкий направился в столовую, где за буфетом, схороненный от Гордея, находился полуштоф с водкой.
10

Павел Игнатьевич Заваруйкин после отъезда жены сильно заскучал. Места себе не находил. Только теперь понял, насколько важную роль Марго играет в его жизни. Словно на две половины разорвали несчастного помещика. И что делать с оставшейся половиной, он не знал. К тому же чувствовал, что из затеи создать «Дом исправления и трудолюбия» ничего не получается. Собрав в доме своем кучу пьяниц и откровенных бездельников, он растерялся, как теряются иногда люди перед лицом неразрешимой проблемы. Не каждому дано быть решительным и сильным. Вдобавок ко всему Парфен Босоножка до того обнаглел, что не считал для себя зазорным командовать прислугой в барском доме. На что Павел Игнатьевич старался не обращать внимания, поскольку считал себя обязанным Парфену за возвращение к деятельной жизни. Ведь было, совсем помирать собрался.

Вскоре в усадьбе Заваруйкина стали твориться такие дела, о которых заговорил весь уезд. Вначале случилась поножовщина. Два мужика не поделили что-то между собой и порезали друг друга. Причем один из них вскоре скончался от ран в больнице. Полиция заинтересовалась усадьбой. Заваруйкину самим исправником Кнутом было заявлено о недопустимости держать в имении контингент, имеющий проблемы с законом. Затем поползли слухи, что несколько насельников усадебного флигелька тронулись рассудком, увидев перед собой некую таинственную даму в подвенечном уборе. Дама оказалась умершей несколько месяцев назад дочерью хозяина. Так ли это было на самом деле или не так, никто поручиться не мог, но то, что безумие поселилось в доме, никто не сомневался. Именно из этого флигелька, населенного пороком, на большую дорогу стали выходить те, кто уже одним своим видом наводил ужас на крестьян. Безумцы нередко нападали на прохожих. Произошло несколько убийств, причем характерной чертой их являлась бессмысленная жестокость. Назаров, которому доложили о случаях бесчинства близ усадьбы, не мешкая, направился к Заваруйкину, чтобы лично ознакомиться на месте со вспышкой открытой формы ликантропии.

Павел Игнатьевич никого не хотел видеть, сидел, небритый и не мытый, запершись в спальне. Даже еду прислуга ему туда приносила. Для доктора сделал исключение. И прямо с порога, едва завидел Назарова, стал жаловаться ему на превратности жизни.
—Увы, уважаемый Павел Игнатьевич, — выслушав жалобы помещика, произнес Назаров, — иного ожидать было трудно.
—Почему? — воскликнул Заваруйкин.
Он вовсе не чувствовал за собой никакой вины.
—Посудите сами. Вы населили свой дом людьми свойств самых сомнительных. И хотели, чтобы Маргарита Власьевна все терпела. Затем вы не дали этим людям никакого дела, чтобы занять их досуг. Что же удивительного в том, что они повели себя так, а не иначе? К тому же, думаю, среди них есть тот, кто является носителем безумия, хотя сам пока его не проявляет, заражает им других.
—Неужели все так серьезно? — покачал головой Заваруйкин.
—Более чем серьезно, — ответил ему Назаров и снял очки, чтобы протереть стекла.
—Я помню наш разговор, где вы что-то рассказывали о некой таинственной болезни. То, что сейчас происходит, является ее проявлением?
—Похоже на то. Ликантропия в открытой форме проявляется случаями немотивированной жажды убийства. В человеке просыпается хищник. Часто больной и сам не может внятно объяснить, что толкало его на преступление. Все это является проявлением разблокировки того уровня глубинного сознания, который держит под контролем животные позывы. Насколько я наслышан, именно подобное поведение ваших насельников имеет место быть.

От сообщения доктора у помещика совсем упало настроение.
—Но почему? — выдохнул сдавленно Заваруйкин. — Почему это случилось именно сейчас, когда я почти вплотную занялся вопросом излечения несчастных людей от пьянства?
—Слишком велика концентрация порока в одном месте, думаю, от этого.
—Что же делать? Выгнать всех? А дальше? Как после всего жить?
—Выгнать, конечно, можно, только этим проблему не решишь, — произнес Назаров. — Разрешите дать один совет. Верстах в тридцати отсюда с недавних пор живет отшельником отец Аверий, бывший печерский старец. Разошелся он с монахами монастыря в вопросах веры. В общем, считает, что не постом и молитвою благодать достигается, а каждодневным изнурительным трудом и деланием добра. Старец этот недавно был у меня, взялся излечивать безумных. Некоторым, как ни странно, помогает. Так я и узнал о его существовании. Вам бы обратиться к нему. Медицина, увы, больных ликантропией не лечит, может только изолировать. И то только тех, кто проявляет истинное безумие. Но сколько скрытых ликантропиков, никто не считал. А ведь их безумие также опасно для окружающих.
—Вам бы хотелось осмотреть тех, кто живет во флигеле? Я правильно понял? Ведь не ради меня вы сюда приехали, черт побери, — сказал Заваруйкин и почесал давно не мытую голову.

Ему стало стыдно перед Назаровым за свою неряшливость. Но доктор сделал вид, что его не интересует то, как Заваруйкин выглядит. Помещик запахнул халат, чтобы не видно стало заношенной рубашки. Вздохнул с сожалением: вот, мол, нет рядом Марго, до чего я дошел. Некому обо мне позаботиться.
—Одна только просьба к вам, уважаемый Павел Игнатьевич, — произнес Назаров. — Будьте предельно осторожны. Не исключено, что агрессия больного ликантропией может быть направлена на вас. Постарайтесь как можно скорее свидеться со старцем. Сейчас, если не возражаете, познакомьте меня с обитателями своего флигеля.

Назаров был внимателен и серьезен, когда разговаривал с насельниками усадьбы. Со стороны Павлу Игнатьевичу казалось, что это просто разговор о жизни, насколько доктор был тактичен и вежлив с каждым, даже самым последним, грубым, опустившимся под бременем жизненных обстоятельств человеком. Многие светлели лицами от беседы с доктором, рассказывали ему о своих нехитрых переживаниях, о том, как дошли до такой незавидной и, в общем-то, никчемной жизни. Слушая их немудреные, полные горечи рассказы, Павел Игнатьевич все больше убеждался в мысли о том, что его затея направить этих людей на праведный путь вовсе не лишена смысла. Только в чем-то он переборщил, чего-то не предусмотрел, может, и вправду обратиться к старцу за советом?
—Что ж, — сказал Назаров, когда они с Заваруйкиным вышли из флигеля. — Должен заметить, что открытого проявления ликантропии я не нашел. Люди спокойны, жалоб нет. Но в том-то и состоит вся скверность данного заболевания, что возникнуть оно может внезапно у внешне здорового человека. Вполне респектабельный господин сегодня может стать жестоким хищником завтра. Да-с, таковы реалии, увы. Так, что, Павел Игнатьевич, будьте осторожны с этими людьми. Все же я не исключаю, что среди них есть тот, кто сеет семена безумия. Такие люди имеют талант воздействовать на окружающих.
Заваруйкин согласно кивнул головой. Мол, все понимаю. В этот момент он даже не вспомнил о Парфене Босоножке.

Сам же Парфен, движимый внезапным порывом и вечной тягой к подвижному образу жизни, этой ночью исчез из усадьбы и вскоре обнаружился в соседней деревне при довольно странных обстоятельствах. Звался он теперь не просто Парфен Босоножка, а Блаженный Парфен. Потянулся крестьянский люд к новому святому, призывающему идти на поиски истинного Христа, чей приход на землю блаженный Парфен связывал исключительно со своей особой. Представился крестьянам новоявленным Предтечей и быстро нашел сподвижников, готовых следовать за ним хоть на край света.
Убийства близ усадьбы Заваруйкина вскоре прекратились. Но вновь участились случаи поругания могил на кладбищах. Неспокойно было на дорогах уезда. Рассказывали страшные, тревожащие душу байки о вставших из могил гниющих мертвецах, о том, что вновь волкодлак ищет свою жертву. Из уст в уста передавали историю о почтальоне, чье растерзанное тело обнаружили дровосеки в лесу.
Безумие, явное и неявное, прочно поселилось в уезде. И его зловонное дыхание чувствовали многие. Только сделать ничего не могли. От этого невыносимо страшно становилось жить.