Под черным крылом Горюна. Часть 3. Главы 19-20

19

К облегчению Новицкого, Варенька в новой и во многом непривычной для себя обстановке показала пример современной образованной женщины, знакомой со многими условностями, принятыми в свете. Наставления Новицкого не пошли даром. Жена его оказалась хорошей ученицей. Старалась усердно, чтобы не подвести мужа ни словом, ни делом. Марианна при знакомстве шепнула ей на ухо, что будет весьма рада подружиться, чем обескуражила Вареньку, представлявшую себе графиню чопорной и надменной. Марианна была сама скромность и простота, к тому же намекнула своей новой знакомой, что в последнее время ей не хватает подруг, и было бы весьма кстати, если бы Варенька хоть иногда навещала ее, чтобы посплетничать. Новицкий холодно поприветствовал собравшуюся в доме у Марианны достопочтенную публику, среди которой были и предводитель уездного дворянства Завьялов, и отец Геннадий собственной персоной. Еще здесь присутствовали Кукушкин, а также фабрикант Ремизов с супругой. Не было исправника Кнута и Заваруйкина. Также отсутствовал доктор Назаров. Зато было несколько человек, не знакомых Новицкому, как выяснилось при знакомстве, земских гласных. (1) При этом не все были поместными дворянами. Например, один из гостей Марианны, представившийся как Владимир Петрович Лопухов, невысокого роста господин с пышной русой шевелюрой, напомнившей Новицкому гриву льва, прямо сказал, что происхождение свое ведет от крестьянского корня, от сохи, чем весьма гордится.

— Господа, — обратилась к гостям хозяйка дома, одетая, к удивлению Вареньки, не в изысканный наряд, а в простое темно-синее шерстяное платье с маленьким кружевным воротничком. — Господа, сегодня мы собрались по случаю празднования дня рождения моего мужа, Александра Ильича Борова. Должна сообщить вам, что муж мой, до недавнего времени считавшийся погибшим, жив. Из военного министерства пришел ответ, что произошла чудовищная ошибка в результате небрежности полкового писаря. Писарь тот перепутал списки погибших со списками отправленных в лазарет. Единственное, что мне не удалось пока узнать, где Саша? Почему после ранения он не дает знать о себе? Но я его обязательно разыщу! К тому же моей историей заинтересовались весьма влиятельные люди в столице, обещавшие свою помощь. Надеюсь, что князь скоро будет с нами. А пока прошу всех пройти к столу.

—Уважаемая Марианна Вениаминовна, — подошел к хозяйке Завьялов. — Не сочтите за нескромность, но как же ваш второй брак с графом? Получается, что у вас было два мужа. Весьма пикантная ситуация.
— Мой второй брак – простое недоразумение, — ответила ему Марианна, поджав губы. — К тому же граф наконец дал мне развод.
—Мда-с, хотя я и не был знаком с князем, весьма рад его возвращению в сонм живых.
Завьялов многозначительно посмотрел на графиню. Не торопится ли она, так ли уж очевидно, что ее первый муж жив? Столько времени прошло – ни слуху, ни духу. Но твердый взгляд Марианны отбил у него желание продолжать разговор на данную тему. Хотя и оставил в уверенности, что графиня, как всегда, действует опрометчиво.

Гости неспешно расселись за столом. Новицкий подал стул Вареньке. Краем глаза заметил, что Марианна смотрит в их сторону. Поднял глаза на графиню. Марианна отвернулась и обратилась с какой-то незначительной просьбой к Завьялову. Новицкий понял, что графиня оценивает его жену. Сама же Варенька, заметив на себе изучающий взгляд хозяйки дома, вымученно улыбнулась ей. Сосредоточилась на столовых приборах, чтобы нескромно не рассматривать гостей. Впрочем, гостям до нее не было никакого дела.
—Господа, мой первый тост за тех, кто выжил в мясорубке войны вопреки всему, и за тех, кто не выжил, вечная им память. За всех иванов, александров и иных, кто никогда больше не осушит, как мы с вами, свой бокал, кто жизнь свою отдал за Россию! — поднял бокал Ремизов.
Приглашенные встали и молча выпили. Первые минуты после тоста прошли в молчании.
—Почему ничего не ешь? — на ухо спросил жену Новицкий, заметив, что она не притронулась к еде, положенной лакеем на ее тарелку.
—Не хочу что-то, — ответила Варенька, еле сдерживая подступившую тошноту.
Один вид еды вызывал в ней непонятное отвращение.
—Надо было дома не наедаться, — попрекнул жену Новицкий, с аппетитом отправляя в рот кусок за куском.
—Я с утра съела только маленькую тарелку каши, — ответила ему Варенька и, чтобы не обижать хозяйку, взяла в руки вилку и нож и стала ими неспешно водить по тарелке.
Марианна, изредка бросая взгляд на чету Новицких, заметила состояние Вареньки, загадочно улыбнулась.

—Господа, у меня тост, — поднялся со своего места Завьялов. — Я хочу поднять свой бокал за нашу прекрасную Марианну Вениаминовну. За ваше, уважаемая графиня, радение о делах приюта для девочек, за организацию приходских попечительств, за дело просвещения в среде крестьян. Ваш вклад в благоустройство нашего земства неоценим. За вас, Марианна Вениаминовна!
Все гости с шумом поддержали предводителя уездного дворянства. Марианна зарделась, похвала была ей приятна.
—Спасибо, господа, — сказала она сконфуженно, обмахиваясь салфеткой. — Каждый из нас по мере своих сил старается принести пользу уезду. К тому же идеи, осуществляемые мною, принадлежат не мне, а отцу Геннадию. Не стоит переценивать мой весьма скромный вклад.
—Вот это вы напрасно, — причмокнув, вставил свое слово Кукушкин. — Вклад ваш слишком заметен! Идея приходских попечительств, насколько мне известно, нашла много сторонников в соседних уездах. Мой старый приятель барон Рингольц недавно отписал мне, что сам по примеру уважаемой графини занялся подготовкой и обучением гуслярных дел мастеров. Дабы сохранить древний промысел и приумножить число народных умельцев.

—Гусляры – хорошо, но крестьянам нужно не только это, — произнес с расстановкой Лопухов. — Было бы хорошо в каждом земстве создать машинные станции, где за небольшую плату любая артель, любой крестьянский двор смогли брать в аренду современные механические средства. Польза от таких станций была бы несомненной. Приобретение сложной техники нереально для большинства крестьян, а пахать по старинке плугом и сохой – вчерашний день!
—Для начала неплохо было бы создать образцовые хозяйства на помещичьих землях. К всеобщему назиданию положительным примером, — сложив руки на выпуклом животе, подал голос отец Геннадий. — Привыкли жить по старинке, ничего менять не хотим. Авось, как-нибудь само собой все сорганизуется.
—Безусловно, — согласился с ним Лопухов. — Образцовые помещичьи хозяйства – путь к подражанию для общин. Кто как не помещики должны первыми подавать пример рачительного и грамотного землепользования.
—Господин Лопухов, — заметил Завьялов. — Как вы себе представляете мелкий крестьянский двор, к тому же безлошадный, который вдохновится примером образцового аграрного хозяйства? А большинство других крестьянских дворов, которые задыхаются от малоземелья? Спасибо нашим землевладельцам, что они, затянув пояса, хоть как-то поддерживают крестьян, обеспечивая их арендой. Ни тем, ни другим не сдюжить покупку новой техники.
—Тем не менее, примеры есть, — возразил Завьялову Лопухов.
—Что вы имеете в виду? — с невозмутимым видом спросил Завьялов, поигрывая бокалом с недопитым вином.

— Да-да, весьма положительный пример образцового хозяйства! — воскликнул Лопухов. — Мне достоверно известно, что некий господин, Арапов, кажется, его фамилия, сумел организовать современное хозяйство по выращиванию и выделке льна. Господа, вы все согласитесь со мной, что пора отказываться от дешевых набивных ситцев и переходить на качественную материю из родного льна. Это и полезно, и практично. К тому же патриотично, ибо покупные материи обогащают чужого производителя, а наш крестьянин остается на бобах часто с некачественными, плохо прокрашенными тканями. Достаточно посмотреть на линялые ситцевые платки деревенских баб. Такого будущего для России мы хотим, проводя время в бездействии?
— Пожалуй, стоит подумать, как вопрос о создании образцовых хозяйств увязать с вопросом об аграрном будущем России, уверен, на заседаниях Государственной Думы именно аграрный вопрос затмит все остальные, — вставил свое слово Кукушкин.
—Сей вопрос – к нашему уважаемому Владимиру Ивановичу, — обратился Завьялов к Ремизову. — Как к выборному лицу, призванному защищать интересы нашего уезда во вновь созданном учреждении государственной власти.

—Скажите, на выборах в Государственную Думу Ремизов победил? — спросил шепотом у сидящего рядом Кукушкина Новицкий.
—Вы разве не знали? — изумился Кукушкин. — Наш уважаемый Владимир Иванович выиграл выборы, опередив всех своих соперников на порядок. Особенно этого купчишку Полуянова, призывающего голосовать за уравнивание в правах евреев. Кому они нужны, те евреи с их правами, если Владимир Иванович обещал обратить взор государя на повседневные нужды земств?
—Вы потише говорите, рядом со мной сидит дочь купца Полуянова.
—Неужели? — изумился Кукушкин, рассматривая с любопытством Вареньку. — Впрочем, если вам так будет угодно, предвыборная агитация господина Полуянова вовсе не была лишена некоего шарма и прибавила ему сторонников среди мастерового люда. Но справедливости ради должен заметить, что ратуй он за права женщин быть избранными в органы государственной власти, он имел бы больше сторонников.
—И то и другое – полный бред, — Новицкий отхлебнул вина из бокала, першило в горле. — Бред вся партийная возня. Сплошная говорильня. Увидите, превратят Думу в подобие большой плевательницы. По тестю своему сужу. Только дай на трибуну взобраться! Всех оппонентов слюной забрызжет.
—Поживем–увидим, — рассудительно произнес Кукушкин, вовсе не склонный фантазировать на тему будущего.

Борис Петрович был человеком прагматичным и считал, что все, что ни делается, в конечном итоге сведется к общественной пользе. В этом смысле прошедшие выборы в Думу представлялись ему единственно верным способом договора между верховной властью и обществом. В сущности, так оно и было. Весь вопрос заключался в том, готовы ли были власть и общество к полноценному диалогу, или только пытались игроки на полном репейников политическом поле обыграть друг друга. Пока все было неясно, поэтому и спорить было не о чем. Замолчал Кукушкин. Задвигал челюстями, опорожняя свою тарелку.
Варенька икнула, чувствуя новый приступ тошноты. Покрылась холодным потом.
—Дмитрий, — обратилась она к мужу, — отчего все говорят так туманно? Неужели нет иных интересов за столом? Зачем все говорят о политике? Женщинам это не интересно, посмотри, как скучает графиня. В высшем свете так принято? У нас вечера проходили куда как интересней, с танцами. Может, господа не любят танцевать?
—Наверное, любят. Только на специальных мероприятиях. А сейчас обычный обед. И прошу тебя, оставь мысли свои при себе. Не вздумай предложить графине потанцевать. И вообще, говори только тогда, когда тебя о чем-либо спрашивают.
—Мне бы хотелось выйти из-за стола, — произнесла Варенька, вытирая повлажневшие ладони салфеткой.
—Это неприлично, — одернул ее Новицкий.
—Но мне плохо! — громко воскликнула Варенька и осеклась.

Наступила тишина. Взгляды присутствующих за столом устремились в сторону четы Новицких.
—Господа, прошу прощения, — пролепетала Варенька, прижимая салфетку к губам.
—Варвара Саввична, — графиня поднялась из-за стола. — Прошу вас, пройдемте со мной.
Выйдя из душной столовой с обилием зеркал, в которых тысячами брызг отражались тяжелые светильники, Варенька перевела дух.
—Все в порядке? — участливо спросила ее графиня. — Уборная направо от лестницы, не стесняйтесь, я подожду.
Вареньку вырвало, как только она почувствовала запах уборной. После этого наступило облегчение. Первая мысль была – чем она могла так отравиться? С самого утра почти ничего не ела. Даже кофе не пила.
—Давно это у вас? — поинтересовалась графиня, которая, как и обещала, дождалась Вареньку.
— Нет, ваше сиятельство, всего несколько раз так было. Как некстати. Вы простите меня за беспокойство. Сама не понимаю, что со мной происходит. Вдруг как замутит.
—Нет никакого беспокойства. Думаю, я знаю, в чем причина вашего недомогания, — загадочно произнесла графиня.
—Я вас не понимаю, — пролепетала Варенька. — Неужели я больна?
—Не совсем, — Марианна улыбнулась. — Милочка, неужели вы до сих пор не поняли, что беременны?
—Беременна? — в ужасе воскликнула Варенька и приложила руки к груди. — Не представляю, как об этом скажу мужу! – Варенька часто-часто заморгала, словно ее обидели. — Мне кажется, он не обрадуется, узнав, что у нас будет ребенок.
—Обрадуется, — графиня положила руку ей на плечо. — Вот увидите. Дети – самое прекрасное из того, что существует в мире. Все у вас будет хорошо. Кстати, вы забыли припудрить лицо. Румяна также не помешали бы сейчас. Приведите себя в порядок и пойдемте к гостям. И не стесняйтесь, несмотря на кучу условностей, все понимают, что есть обстоятельства, которые сильнее нас.

Этим же вечером, собравшись с духом, Варенька призналась мужу, что ждет ребенка. Реакция Новицкого удивила и обидела ее одновременно. Равнодушно отнесся он к известию о беременности жены, только и нашелся, что сказать:
—Ты уверена? Лучше у доктора спроси, как подобное начинается.
Всю ночь Варенька проплакала тайком в подушку. Как она ненавидела безмятежно похрапывающего мужа. Как ей хотелось его убить, стереть в порошок. Ведь именно ей предстояло выносить ребенка, потом в муках родить его. А он? Хочет ли знать, что чувствует женщина, в которой зарождается новая жизнь? Слезы текли из глаз Вареньки. Душила обида. Как он мог так обидеть ее в самый важный для любой женщины день! День, когда она понимает, что главное в ее жизни предназначение свершилось!
Наутро Варенька предстала перед домашними с темными кругами под глазами и бледным лицом. Молча прошла на кухню и сообщила Аленке, что намерена с сегодняшнего дня искать новую кухарку. Скоро Аленка понадобится ей для других дел. Каких – не сказала.

Примечания

1. Земские гласные – выборные представители уездных и губернских земских собраний.


20

Апрель 1906 года выдался на редкость теплым и солнечным. Уже в марте быстро сошел снег, обнажив плешь не до конца оттаявшей земли. Но вскоре земля, освободившись от ледяного панциря, произвела на свет своих первенцев – зажелтела скромными пушистыми головками мать-и-мачехи. За первоцветами на угревах зазеленела долгожданная трава. Возвращались из дальних краев птицы. Зазвенели жаворонки на полях. Чернел лес, еще не одетый в светло-зеленую дымку листвы, а уже плакали березы, из ран-надрезов текли по белым стволам живые соки. Пробудилась природа от зимней спячки, былинным богатырем расправила затекшие плечи, вздохнула с облегчением. Скоро пахота, снова крестьянам с утра до позднего вечера спину не разгибать. Такова крестьянская доля. Не потопаешь – не полопаешь. Хлеба хотят везде, огромные города замрут без хлеба. Белый ли, черный ли – всегда во главе стола. Хоть с солью, хоть с маслом. Во всяком виде хорош. Но попробуй вырасти его! Вон как плохо зимние ростепели озимые пережили, стоят квелые, замученные. Каков-то будет урожай? На хорошую весну всегда у крестьянина надежда. Как без надежды пахарю прожить, да еще без земли? Извечный аграрный вопрос России. Земли много, пригодной мало. Скудная нечерноземная землица, не хлебородная. В нее бы удобрений побольше, тех, что коровушка дает, да где же столько коров набраться? Мало коров по крестьянским дворам. Трудно долгой зимой скотину содержать. Сена не хватает. Не заготовить подчас впрок. Дождями-сеногноями губится труд косаря. Отсюда и проблема, замкнутый круг. Один выход: распахать больше. Да где ж лишнюю землю взять, если население растет как на дрожжах, но то в центре, окраины же пустуют. Земля есть, только далеко она, в местах неизведанных, подчас глухих. А русский крестьянин держится за общину. Без общины ему никак. Общинники хотя подчас и смотрят друг на друга волками, в обиду своего не дадут. И в случае нужды помогут. Издревле существует подобный уклад. Кучнее проще, а в одинокое дерево даже молния чаще метит.

Плохо понимало свой народ царское правительство. В стремлении разрядить напряжение, вызванное аграрной проблемой, строило прожекты переселения крестьянских масс на окраины, в далекую Сибирь, изъятия или выкупа части помещичьих земель. Правительство Витте в своих метаниях сумело настроить против себя практически всех крупных и средних землевладельцев. Обеспокоились помещики слухами о предстоящем переделе земли. Заволновалось дворянство. Завалили жалобами императора. Крестьяне твердили о предстоящем разоре общины как о посягательстве на вековые устои. Напряжение в обществе снова возросло. Чем не преминули воспользоваться радикальные элементы. Безумие явное и неявное накрыло Россию. И выразилось это в первую очередь в той предвыборной лихорадке, которая подобно чесотке вызвала зуд у значительной части общества. Выборы в Первую Государственную Думу вскоре показали: основная масса избранных оказалась банальными болтунами, озабоченными больше собственной значимостью, нежели судьбой России; не знавшая реальной политической жизни страна задохнулась от смрада идей и идеек многочисленных партий и фракций. Не было главного: согласия власти и общества. Глубокий овраг непонимания и нежелания слушать собеседника. Без желания достигнуть согласия и власть и общество были обречены на поражение. Но в безумии своем не желали этого понимать.

Безумие заразно. Вскоре нехитрую истину эту познали на себе жители Рехново. А началось все с того, что в деревню нежданно-негаданно с небольшим количеством своих сторонников нагрянул Парфен Босоножка, которого теперь все называли Блаженный Парфен. Слух о блаженном вскоре разнесся по крестьянским дворам, всем хотелось посмотреть на новоявленного предтечу. Девки и бабы, босоногая ребятня, старики и мужики в самом расцвете сил собрались возле дома ближайшего родственника кучера Якова – Григория Малаховцева. Толпились, волновались, требовали, чтобы вышел блаженный к массе народной и сказал слово веское, душеспасительное. Парфен же, испытывая терпение крестьян, с выходом не торопился. Сидел на скамье, поглаживая ладонью струганную палку, служащую ему тростью, и улыбался. Наконец, блаженная улыбка сошла с его лица. Сторонники, окружившие безумца, облегченно вздохнули. «Снизошла истина на батюшку, готов слово молвить, родименький», — словно пропела дородная баба, стоявшая чуть поодаль от остальных.

Парфен поднялся с лавки.
— Желаю говорить с народом, — сказал он низким басом.
—Ждет тебя народ-то, — снова произнесла дородная баба и впереди Парфена поспешила к выходу.
Парфен вышел на высокое крыльцо, сощурил глаз на ярко светившее солнце. В небе парила птица с красной отметиной на шее. Блаженный несколько минут наблюдал за ее полетом, крестьяне также подняли головы кверху.
—Люди! — Парфен взмахнул палкой, — люди! Слушайте меня! Видите полет вольной птицы? Она оттого так высоко и вольно летает, что не знает тяжести сомнений. А вы обратитесь на себя! Многие ли из вас могут сказать, что также свободны, как эта птица? Нет ли на душах ваших тяжести сомнений в правильности происходящего с вами?
—Больно туманно говоришь, батюшка, — донесся одинокий голос из толпы. — Ты поконкретнее скажи, как жить-то с сомнениями?
— Как жить? — обрушился Парфен на толпу. — Гнать прочь сомнения! Вырывать их с корнем из своих сердец. Сомнения – яд души. Вижу, насквозь вижу ваши сомнения – дескать, является ли истинной все, о чем говорю с вами? Я так скажу: то есть истина, что принимается на веру. Сомнения – ржа для истинной веры, разъедает ее изнутри, делает малопригодной. А как без веры?
— Без веры нельзя, — выдохнули в толпе.
—Вот и я говорю: без веры нельзя, — воодушевившись, продолжал Парфен. — Только что есть истинная вера? Та ли это вера, которая рождает сомнения? Вот вы, признайтесь себе, веруете ли в Истинного Христа?
—Веруем, батюшка, — прошелестела толпа.

—А в животворящую Троицу веруете?
—Веруем, батюшка.
—И в ангелов – божье воинство веруете?
—Веруем!
—Так почему грешите? — уже спокойнее произнес Парфен и устремил вопрошающий взгляд на толпу.
Толпа замерла.
—Я скажу вам, почему грешите. Нет в сердцах ваших истинной веры. Одни сомнения. Ибо сомнения в вере порождают в вас надежду на безнаказанность греха.
—Верно говоришь, батюшка, — выдвинулся из толпы молодой мужик в обтрепанном картузе. — Не осталось в сердцах людей истинной веры. Одно идолопоклонство. А все почему?
Мужик обратился к толпе.
—Признайтесь себе, общинники, часто ли то, о чем говорят вам попы с амвона, соответствует истине? Они говорят: возлюби ближнего своего. А сами? Вон, третьего дня местный священник отец Варлаам в трактире подрался, проклятиями всех осыпал. От любви к ближнему, думаете? Забыли все о любви. Даже попы грешат и не каются. Не стесняются ближних, даже вдов обирать. Матюгами как кроют! И все по матушке! Сам свидетель!

—Правда, правда, — закивала молодая баба в пестром платке. — А уж как на девок да молодых баб смотрят, так бесстыжими зенками и пожирают, охальники!
Она сплюнула.
—Что к этому добавить? — возвысил голос Парфен. — Вы сами сказали, что не осталось истинной веры. Одни символы идолопоклонства. И пока они стоят, не бывать в сердцах истинной вере!
—Как же быть, батюшка? — раздался нестройных хор голосов.
—В огонь идолища, на их пепелище родится истинная вера, то я вам говорю, кому явлено знание об истине! — поднял указательный палец кверху Парфен.
—Веди нас, батюшка к истине, доверяем тебе! — сказал мужик в картузе.
Остальные согласно закивали головами, плохо понимая, о чем, собственно, идет речь, но всегда готовые следовать вслед за толпой.
—За мной! — Парфен снова взмахнул палкой и сошел с крыльца в плотном окружении сельчан. — Пока стоят символы ложной веры, червь сомнений будет глодать нас изнутри. Изничтожим же их, как изничтожил Господь мир, погрязший в грехе. Да спасутся только праведники, те, кто нашли истинную веру!

Толпа с шумом повалила за Парфеном, который шел впереди и вещал. Но то, о чем он говорил, уже плохо воспринималось людьми. Движимые общим порывом, они шли стадом, толкая друг друга в охватившем всех разом азарте. Прошла толпа, оставила на дороге взбаламученную пыль от десятков ног да беспомощно плачущего ребенка, отставшего от своей матери.
—Вот он – символ идолопоклонства, рождающий сомнения! — изрек Парфен, указывая на деревянную кладбищенскую церковь. — В огонь греховные символы!
—Неужто церковь жечь будем? — ахнула молодая баба в цветастом платке.
—А че ее жалеть? — сплюнул на землю один из сельчан. — Слышали? На пепелище родится истинная вера.
—В огонь ее! — заорало несколько глоток, и вскоре в разбитые окна полетели деревянные кресты.
Вспыхнул внутри огонь. Через некоторое время бревенчатые стены охватило всепожирающее пламя. Пожар был такой силы, что разом завыли деревенские собаки. Огонь метался и ревел на разные голоса. Рухнули деревянные перекрытия, обрушился купол, обдав толпу тысячами искр. На некоторых затлела одежда.

—Люди! — пронеслось по кладбищу где-то в стороне. — Беда, люди! Несите воду!
—Поздно уже, — вторили голосу в другой стороне. — Дотла сгорела!
Остывали обугленные деревянные стены, они еще едко дымились, когда толпа пристыженно стала расходиться. Никто в этот момент не вспомнил о блаженном Парфене, которого и след простыл. Словно завороженная, смотрела на пепелище молодая баба в цветастом платке. Терла щеки грязным от сажи кулаком. Затем охнула и опустилась на колени.
— Господи! — перекрестившись, произнесла она в пустоту. — Чего же мы натворили? Выходит, что и помолиться теперь негде, и покойника отпеть. У меня же свекор вот-вот представится. Что на это скажет мужик мой? Верно, побьет.
Она всхлипнула и поднялась с земли. Медленно побрела между могил, оглядываясь на обугленный остов церкви. Еще несколько односельчан брели тенями, и никто не смотрел в сторону друг друга, так и разошлись молча – каждый своей дорогой.