Под черным крылом Горюна. Часть 4. Главы 7-8-9

7

Варенька не решалась прямо сказать мужу о принятом ею решении. Может, вначале с Иваном поговорить? Что он скажет? Если одобрит, то в случае размолвки с мужем можно Ивана привлечь на свою сторону. Лодыгина она нашла на кухне, обедающим.
— Иван, у меня к тебе разговор есть.
Лодыгин встал из-за стола. Кухарка недовольно грохнула сковородой по плите. Не дают спокойно поесть человеку! С утра хозяин по полям гонял, теперь вот хозяйке зачем-то понадобился.
— Я вам срочно нужен? — спросил Лодыгин, вытирая рот.
— Срочно, — сказала Варенька. — Жду тебя в гостиной. А ты, — обратилась она к кухарке, — снова что-то сожгла? Вон как гарью пахнет. Хоть бы окно открыла. Надеюсь, сегодня котлеты у тебя получатся? Чеснока много не клади.
Варенька вышла.
— Подумаешь, — скривилась ей вслед кухарка, — какая особа! Барыньку из себя корчит. Помню я эту барыньку босую и в соплях. Почитай, соседями были. Ты чего молчишь? Сказал бы, что с утра ничего не емши.
— Чего уж там, — Лодыгин на ходу засунул кусок хлеба в рот. — Ты щи погоди собаке отдавать, приду – доем.

Варенька в ожидании Ивана взяла в руки книгу, но мысли ее были далеко, никак не сосредоточивались на тексте. Когда Лодыгин вошел, она сделала вид, что читает.
— Зачем звали, барыня? — спросил Лодыгин.
— Подойди ближе и присядь, — Варенька указала на стул рядом с диваном, на котором сидела, откинувшись на подушки.
Иван нашел, что положение хозяйка приняла соблазнительное. Сама же Варенька заранее продумала, как лучше сесть, чтобы зацепить Ивана. Играть с ним в запретные игры ей нравилось. Природное женское чутье подсказывало, что язык жестов и поз иной раз говорит красноречивее слов.
— Присядь, Иван, — сказала она более требовательно, заметив его нерешимость.
Иван присел на краешек стула.
— Я вот о чем хотела поговорить с тобой, Иван.
Варенька отложила книгу в сторону, но так, что та соскользнула с дивана.
Иван поднял книгу и протянул ее хозяйке. Варенька заметила, что рука его дрожит.
— Спасибо, — она взяла книгу. — Кстати, ты не интересуешься писаниями господина Кукольника? (1)
— Не читал, — произнес Иван глухо и сглотнул слюну.
— Я заметила, что ты привязался к Петруше?
— Хороший мальчик, только зла много видел, вот и замкнулся.
— Да, — вздохнула Варенька. — К сожалению, взрослые часто не понимают, что детей, как сосуд чистый, надобно хранить от всяких мерзостей.
— Истинны слова ваши, барыня.

Иван скосил глаза на Вареньку. С чего это она так часто дышит? Грудь так и вздымается.
—Иван, совета хотела у тебя спросить. Ты человек умный. Решила я в нашем уезде заняться организацией Общества по защите детей от насилия. Не могу равнодушно смотреть, как бьют и издеваются над детьми в наших семьях. Теперь не знаю, правильно ли я решила, что ты скажешь на это?
— Дело новое, — немного подумав, произнес Лодыгин. — По силам ли слабой женщине подобное организовать?
— Я что, камни таскать собираюсь? — подскочила Варенька. — Отчего такое недоверие к женщинам? Мы, если хочешь знать, и не на такое способны, стоит только захотеть!
— Я не то хотел сказать. Боюсь, не поймут вас многие. Бить детей исстари принято. А синяки – кто же их считает?
— Так не должно быть! Следует розги в школах отменить! Детей от жестоких родителей отнять и воспитать в добрых нравах.
— Барыня, боюсь, ничего не получится. Крестьяне вас не поддержат. Меня самого батька до полусмерти бивал, но я жаловаться на него не ходил, ибо знал: в том его воспитательная правота.
— Ты же своих детей не бьешь?
— Нет, не бью, не считаю нужным этого делать. Но и в дела других не полезу. Знаю: иной раз без батога не обойтись. Подчас синяк от зла большего уберечь может.
— Значит, ты считаешь мою затею напрасной? — уныло спросила Варенька.

— Почему же, есть масса случаев, когда дети нуждаются в защите. Бродяжки, малолетние проститутки, в приходских школах нравы жесткие, не следует знание через заднее место вколачивать, как у нас принято. На горох детей ставить нельзя, использовать на непосильных работах. А в чужую семью лучше не лезьте, родители пороли и еще долго пороть детей будут. От порки той, поверьте мне, нравы не попортятся.
— Значит, такие случаи, как с Петрушей, должны оставаться безнаказанными?
— Барыня, всех синяков не пересчитаете. Мальца, конечно, жалко, братец ваш перестарался, но перед вами двери домов не распахнутся. Даже наши бабы считают: если мужик смертным боем бьет, значит любит. Что же говорить про детей? Лбом стенку не пробьешь. Не пытайтесь понапрасну.
— Думала, Иван, ты меня поддержишь, — Варенька открыла книгу и тут же ее захлопнула. — Но это не так.

— Я всегда готов поддержать вас, — Лодыгин заерзал на стуле, — поймите меня правильно, одно дело ратовать за смягчение наказаний, другое дело – грубо лезть в дела семьи.
— Понимаю твою правоту, — тихо произнесла Варенька. — Конечно, если крестьянину, привыкшему до синяков бить своих детей, сказать, что этого не следует делать, он пошлет далеко. Если же ему изо дня в день внушать, что к детям следует относиться мягче, что есть иные способы наказания, не столь жестокие, если добиваться отмены розг в школах, может, и удастся добиться смягчения нравов? Еще общество должно озаботиться тем, чтобы не эксплуатировать детский труд, давать детям возможность обучаться достойным профессиям для дальнейшей помощи семье. Любое дело начинается как малый ручеек, и кто знает, не выльется ли оно в могучую реку? Только сидеть, сложа руки, нельзя. Равнодушным быть нельзя. Как ты считаешь?
Лодыгин внимательно посмотрел на Вареньку. Он думал, что ее интересует только содержимое кастрюль, чистота белья и ухоженность клумб в саду. С какой неведомой стороны открылась ему хозяйка! Ни слова не говоря в ответ, он взял ее руку и поднес к своим губам.
— Прекрати, Иван, — Варенька отдернула руку. — Иди. У тебя, поди, дел много.

Лодыгин порывисто встал и вышел, оставив приоткрытой дверь. Варенька в задумчивости погладила поцелованную управляющим руку. Иван ей нравился все больше и больше. Но у нее же есть муж, которому она должна быть верна даже в помыслах. В помыслах никак не получалось. Варенька испугалась собственных смелых мыслей. Бегло перекрестилась.
— Господи, помоги избавиться от греховного наваждения, — шепотом произнесла она и поднялась с дивана.
В груди незнакомое ранее чувство наполняло все ее существо неизвестным ранее томлением. Заставляло учащенно колотиться сердце. И греховные мысли, несмотря на все ее старания, роились и роились мошками в голове.
Новицкого Варенька нашла во дворе близ конюшни.
— Чего тебе? — грубо спросил жену Новицкий, рассматривая сломанное колесо. — Черт побери, при таком отношении колес не напасешься.
— Дмитрий, у меня к тебе разговор имеется. Выслушай, пожалуйста.
— Хорошо, что у тебя? Только быстро, я занят.
— Дмитрий, как ты отнесешься к тому, что я стану заниматься общественной деятельностью, например займусь созданием Общества по защите детей от насилия?
— Тебе больше заняться нечем? — спросил Новицкий, с раздражением отбрасывая колесо в сторону.
— Мне надоело сидеть дома и командовать прислугой, — притопнула ногой Варенька.
— Делай ты, что хочешь, — равнодушно произнес Новицкий, — только меня в свои глупые затеи не втягивай. И потом, если желаешь большую часть времени находиться вне дома, покупай еще одну лошадь, нанимай кучера.
— И найму, — обиженно произнесла Варенька.
— Вот и нанимай, если твой папаша деньги считать устал. А меня оставь в покое.
— Поговорили, — губы Вареньки дрогнули. — Почему ты так равнодушен ко всему, что связано со мной? Почему тебе неинтересно, чем я живу?
— Только не надо истерик, — поморщился Новицкий. — Яков! — окликнул он кучера, который был в конюшне, — запрягай Лорда. Варвара, я должен уехать, вернусь поздно. Так что ужинай одна.

— Ты куда? — поинтересовалась Варенька, еле сдерживая негодование.
— Письмо получил от Волгина. Просит его навестить.
Варенька отвернулась от мужа, прошла в конюшню.
— Яков, сколько барин положил тебе содержания?
— Хватает, барыня, у нас потребности невелики, — кучер потрепал Лорда по холке.
— Дам тебе в два раза больше, если будешь говорить, куда хозяина возил.
— Негоже так, — осуждающе покачал головой Яков. — Хотите – режьте меня, хотите – порите, но я чужих тайн не выдаю. А коли любопытственно, так с его благородия и спрос.
— Считай, что этого разговора не было, — бегло произнесла Варенька, заметив, что Новицкий входит в конюшню.
— Будьте покойны, барыня, — Яков подмигнул ей понимающе. — Яков нем, как могила.
«Яшка не скажет, — думала Варенька, гуляя по саду. — Чувствую, что есть соперница. Нутром чую. Слишком уж равнодушен ко мне муж. Хоть изнанкой вывернись – не заметит. Как бы узнать? Вероятнее всего, полюбовница – это змеюка Василина».
Ничего дельного Варенька придумать не могла и мысленно сосредоточилась на задачах, которые предстоит ей решить как организатору Общества по защите детей от насилия.

Примечания

1. Кукольник – Нестор Васильевич (1809-1868), русский прозаик, поэт и драматург. На его стихи писали музыку к классическим романсам многие композиторы. Один из авторов стихов либретто таких опер как: «Жизнь за царя» («Иван Сусанин»), «Руслан и Людмила».


8

Новицкий не обманул Вареньку. Он действительно получил письмо от Волгина, в котором писатель просил помещика навестить его. Новицкий в последнее время совсем забыл о Волгине. Письмо заставило его устыдиться того равнодушия, с которым он относился к судьбам людей, некогда ему близких. Следовало съездить в деревню, повидать писателя, справиться о его нуждах. Хотя бы для того, чтобы не выглядеть подлецом в собственных глазах. Вот отчего был зол и раздражен на всех, кто ненароком попадался под руку. В том числе и на жену, которая придумывала всяческие глупости. То лавку ей подавай, то Общество… Посмотрел бы, какие она прожекты строила, не будь у ее папаши столько денег! Говорят, купчина подмял под себя всю рыбную торговлю в городе. Деньги разбрасывает вокруг себя, словно рыбью чешую. Куражится – вот, мол, я каков, Савва Лукич Полуянов! Ты же, зятек, хоть и голубых кровей, а гол, как верхушка скалы каменной, кто ты есть без меня, даже имение твое обшарпанное вновь обрело вид на мои капиталы. Обидно, что нынче время таких полуяновых. Народился и окреп в России новый класс, класс волков, дорвавшихся до добычи хищников. Капитал их бог, книга приходов и расходов – Библия. Совесть в мошне прячут, на грош разорятся, на рубль вернут. Где уж до них старой аристократии с ее затхлыми понятиями о достоинстве! Куда катится Россия?

С такими невеселыми мыслями Новицкий отправился в деревню на встречу с писателем.
Волгина Новицкий думал увидеть беспомощным инвалидом и был крайне удивлен, когда писатель встретил его на своих ногах, хотя и с палочкой.
— Я обижен на вас за молчание, — пожурил Волгин Новицкого, садясь в кресло, так как стоять на ногах долго ему было тяжело.
— Виноват, сильно виноват перед вами, уважаемый Иван Леонтьевич. Извиняйте, коли сможете.
— Вы присаживайтесь, Дмитрий Федорович, не стесняйтесь. Галюша! — крикнул Волгин зычно. — Принеси-ка нам самоварчик. И чего покрепче – тоже.
— Доктор покрепче запретил, — бесстрастно произнесла вошедшая с самоваром Галина.
— Ладно тебе строжить, знаю, у тебя наливочка припасена. Неси-неси, у нас такой гость!
— Чой-то вы, барин, совсем дорогу к нам забыли. — Галина поставила самовар на стол.
— Не забыл, — соврал Новицкий. — Дела были. Имение требовало большой заботы и времени. Дела страдные – так же. Иван, управляющий мой, сами знаете, мужик дельный, но за всем хозяйский глаз нужен.
— Оно, конечно, хозяйский глаз нужен, — равнодушно произнесла Галина, поправляя сбитый домотканый половик.

В доме гость, а тут такой непорядок.
— Как насчет наливочки? — вопросительно посмотрел на Галину Волгин.
— Ладно, — выпрямилась Галина. — Сейчас принесу.
— Как поживаете? — задал вопрос Новицкий, когда женщина вышла.
— Хорошо живем, не хуже других. — Волгин широко улыбнулся.
По этой улыбке Новицкий догадался, что живется писателю достаточно комфортно. Галинина скромная хатенка приобрела изнутри вид справный: новая мебель, куча ранее отсутствующих безделушек, дорогие гардины на маленьких окнах. И главное, стены были оклеены бумажными обоями, что являлось большой редкостью в крестьянских домах.
— Стараниями Галюши и доктора начал ходить, пока, правда, с палочкой. Вот он, мой инструмент.
Волгин погладил рукой приставленную к креслу трость.
— Скоро ходить буду нормально. Прогноз хороший. Доктор говорит, это счастье, что дело обошлось без повреждения спинного мозга. Иначе бы стал полным калекой.
— Рад за вас, — Новицкий перевел взгляд на вошедшую с бутылкой наливки Галину.
— Рябиновая, — сказала она, доставая из дубового буфета рюмки. — Иного зелья в доме не держим. Грех от него один и срамота.

— Ладно, Галюша, не ругайся. Иногда можно.
— Вам, мужикам, всегда можно: за встречу, за дружбу, за женщин. А уж в праздники – так сам Бог велел. Срамотища!
— Ругается, — со смехом произнес Волгин и слегка шлепнул Галину по заду. — Не приемлет она этого дела. Галюша, ты иди, у нас с Дмитрием Федоровичем мужской разговор будет.
— Что-то серьезное? Сам тон вашего письма мне показался несколько странным.
Новицкий посмотрел в глаза Волгина. Но тут же ресницы его дрогнули, и он отвел взгляд в сторону. Волгин выдержал небольшую паузу, собираясь с мыслями. Затем разлил наливку по рюмкам и предложил Новицкому выпить. Выпили молча.
— Помнится, в бытность, когда я гостил у вас, — Волгин повертел рюмку в руках, затем поставил ее на стол, — состоялся между нами разговор по поводу ликантропии.
— Да, помню, — кивнул головой Новицкий.

В последнее время он мало думал о странной болезни, еще недавно свирепствующей в уезде. Из разговоров с Яковом ему было известно, что люди, попавшие в больницу в состоянии безумия, постепенно пришли в себя и были выпущены на свободу как не представлявшие более опасности. Правда, поговаривали о каких-то вытиках, одержимых бесами, но их мало кто видел. Шли слухи, не более.
— Недавно, — продолжал Волгин, — у меня был разговор с доктором Назаровым на эту тему. Медицинский департамент отказался признать реальность ликантропии. Статью доктора, отправленную в столичный медицинский журнал, печатать отказались, сославшись на недостаточность представленных доказательств. Переполненные безумцами больницы для них ничего не значат. Доктора назвали шарлатаном, выдумывающим несуществующие болезни.
— Все это прискорбно. Доктора мне искренне жаль, его попытка разобраться в причинах безумия – не более чем пустые хлопоты. Нашу неповоротливую бюрократию ничем не прошибешь.
Новицкий с трудом подавил зевок и вопросительно посмотрел на Волгина: к чему он клонит?
— Я вас пригласил, собственно, вот зачем. — Волгин снова разлил наливку по рюмкам. — Самому мне не справиться, нужен помощник. Причем в лице человека влиятельного в крестьянских кругах.

— Вы на меня намекаете? — спросил Новицкий удивленно. — Думаю, моего влияния на крестьян явно недостаточно, я с ними не общаюсь. Всем управляет Иван.
— Понимаю, — кивнул Волгин, — только я имею в виду вовсе не прямое влияние. Понимаете, я так обязан доктору, что мне искренне хочется помочь ему. Затронута его честь. Причем обвинения носят несправедливый характер. Я вслед за доктором утверждаю, что ликантропия как болезнь человеческого сознания существует! И не стоит ее путать с шизофренией. Давайте выпьем.

Волгин залпом выпил, затем возбужденно, даже капли пота потекли по вискам, продолжал:
— Я не врач, но даже мне ясно, что такое ликантропия. Болезнь, вызванная тем, что некие частицы зла, названные доктором инфесты, природа которых нам еще не ясна, подобно микроорганизмам на материю воздействуют на наше сознание. Разрушают глубинные его слои, отвечающие за те или иные запреты. Человек не просто знает, положим, что мочиться публично нельзя, а если сильно хочется, то можно? Где запрет? Только ли в страхе публичного осуждения? Мне кажется, дело в другом, более глубинном. В культурно-историческом коде, коренящемся в сознании. Нельзя мочиться публично, ибо так делают животные, и все тут! Человек через запреты, через насилие над природной своей сущностью стал человеком, выделившись из животного царства. Издревле существует запрет на зрелище испражнений, такой же характер у зрелища родов, полового акта, всего того, что в жизни животных открыто взору наблюдателя. И иудаизм, и выросшее из него христианство строили свою мораль, сообразуясь с этими древними запретами, создавали нравственный императив, (1) органично используя табуированное сознание. Ликантропия превращает императив в пустоту. Где здесь шизофрения, объясните мне?

— Я думаю, — Новицкий пригубил из своей рюмки, — шизофрения здесь действительно ни при чем. Как ни при чем все болезни, названные душевными. Что общего у человека, искренне считающего себя Наполеоном, безумцем идеи, заложником мании, или обуянного горячечным порывом с теми, кто растеряли нравственные установки? Ликантропия, как я понимаю – нисхождение от человека к животному. Обретение в себе зверя. Либо дикого и злобного хищника, либо обычной скотины. Обратный процесс по линии развития, регресс. Но именно в этом состоит сложность ее определения. Ведь свирепость, а более всего безнравственность, можно считать болезнью с большой натяжкой.
—Это болезнь, причем болезнь безусловная. Ибо в социуме разрушается нравственный императив. А без него любое общество обречено на деградацию и вымирание. Нравственный императив – вот основа здоровья любого социального образования, от семьи до государства!
Волгин замолчал и несколько минут о чем-то усиленно думал. Затем пристально посмотрел на Новицкого.

— Я ведь сказал вам, что искренне хочу помочь доктору доказать реальность ликантропии?
— Да, я понял, что вам нужен помощник.
—Дмитрий Федорович, я хотел предложить вам помочь мне в одном эксперименте. В эксперименте жестоком, но необходимом для того, чтобы наши ученые светила наконец-то признали реальность и опасность ликантропии. Признали хотя бы ту ее очевидную часть, что проявляется в немотивированной агрессии и желании убивать. Я понимаю, что вы можете не согласиться – что ж, ваше право. Но если вы все же согласитесь, честь нашего доктора Назарова будет спасена.
— Я не против того, чтобы спасти честь доктора. Но объясните же наконец, в чем состоит моя задача?
— Я долго думал, отчего ликантропия так явственно проявила себя в нашем уезде. И вот к какому выводу пришел. Болезнь массово начинает проявлять себя в момент общественной истерии. Вспомните, насколько неспокойной была атмосфера: война, революция, известия о кровавых крестьянских бунтах, волкодлак, наконец. Все ждали с тревогой грядущего, ни у кого не было уверенности в завтрашнем дне. На этом фоне произошла активизация сил зла. Как в осеннюю слякоть нас валит с ног эпидемия инфлюэнции, так и в нестабильное время ликантропия заявляет о себе вспышками немотивированной агрессии. Наша с вами задача – доказать это.

— Каким образом? — брови Новицкого удивленно взметнулись вверх.
— Сейчас в деревне достаточно спокойно. Нам следует создать атмосферу нестабильности, растерянности и посмотреть, проявит ли себя ликантропия?
— Иван Леонтьевич, вы не боитесь ставить подобные эксперименты?
Новицкий нервно встал, но тут же сел на место.

— Очень боюсь, — глухо ответил Волгин. — Боюсь, уважаемый Дмитрий Федорович. Но и врач, приступая к операции, не знает в точности ее исход. Делает свое дело, так как оно необходимо. Невзирая на то, что больной будет еще долгое время страдать. Кроме нас доктору никто не поможет, сам же он никогда не пойдет на подобный эксперимент в силу своих убеждений.
— Как вы себе представляете сам эксперимент? — порывисто спросил Новицкий.
— Я получил недавно письмо из Петербурга от своего хорошего приятеля, имеющего связи в правительственных кругах. Новый премьер Столыпин всерьез считает, что община сильно тормозит образование крепких собственников в деревне. Низкая платежеспособность общины не позволяет увеличивать на нее налоговую нагрузку. Иное дело – крепкий собственник. С этого можно и семь шкур снять для пополнения государственной казны. Вот почему Столыпин – противник архаичной общины, за которую держатся наши крестьяне. Это раз. К тому же уже почти принято решение о вывозе части крестьян из центральных губерний в Сибирь. Подано все будет как добровольное переселение, но на самом деле оно носит характер вычерпать подонки из общего бурлящего котла. Это два. Еще несколько непопулярных решений премьера и… Мы немного приукрасим реальность, нагоним страху на крестьян, пустим нелепые слухи и посмотрим, что из этого получится.

— Жестокий эксперимент, — уныло произнес Новицкий. — Иван Леонтьевич, плесните-ка мне наливки. От ваших предложений голова кругом.
— Я понимаю меру ответственности и беру все на себя. Ваша репутация не пострадает. Мне просто необходимо, чтобы вы распространили среди крестьян слухи о грядущих переменах. Естественно, можете сослаться на мои связи. Они поверят вам безоговорочно. Вы местный, а я для них чужак. И всегда таким останусь. Скажи я – будут сомневаться, обсуждать, взрыва не получиться. Особый упор в слухах стоит сделать на грядущем разрушении или отмене общины. Дальше следует действовать по обстоятельствам.
— М-да, не думал, что вы способны рассматривать людей как поле для экспериментов, — покачал головой Новицкий. — Но, черт возьми, в глубине души сопротивляясь вашим предложениям, я все же готов признать их правоту. Реальность столь неприятной болезни надо доказывать. Только имея факты, можно убедить медицинский департамент обратить внимание на нее.
— Значит, вы согласны со мной! — с облегчением воскликнул Волгин.

— Согласен, — Новицкий протянул Волгину для пожатия руку. — Только как потом признаться, что сделано было все преднамеренно? Спасая честь доктора, мы ставим под удар собственную.
— Да, все так. Валите на меня. Мол, ничего не знал, ни о чем не догадывался, доверял всецело и так далее. Вам и доктору Назарову здесь жить, а мною принято решение наконец-то вернуться в Петербург. Там буду долечиваться. Галюша не возражает поехать со мной.
— Странно все, — произнес Новицкий, сделав глоток из рюмки. — Странно, как смещаются понятия. Вы, человек движимый благородным порывом, готовы вызвать к жизни волкодлака. Самое страшное и животное в человеке, его оборотническую сущность. Где логика?
— Нет никакой логики, уважаемый Дмитрий Федорович. Есть естественное желание помочь доктору Назарову прошибить препоны бюрократии и доказать реальность ликантропии. Я беру на себя колоссальную ответственность за свой поступок, ибо осознаю его последствия. Это, если хотите, мой сознательный выбор. Сейчас он качнулся в пользу зла. Я должен вызвать волкодлака к жизни. Затем до конца дней буду отмаливать свой грех. И, возможно, Бог услышит мои раскаяния.
—Услышит ли? — с сомнением произнес Новицкий. — Как часто жизнь нам показывает примеры невнимания создателя к своим чадам.
—Будь что будет, — подытожил сказанное Волгин. — Давайте пить чай, самовар стынет.

Примечания

1. Императив – общее нравственное предписание, требование, закон.

9

Савве Лукичу Полуянову нездоровилось в последнее время. Но он вопреки всему не желал признавать себя больным и изо всех сил старался казаться полным сил. Хотя окружающим было очевидно обратное. Жене своей, Глафире Сергеевне, он крепко-накрепко запретил говорить о его, Саввы Лукича, здоровье. Не то чтобы не верил докторам, он искренне считал, что чем меньше думаешь о болезни, тем она от тебя дальше. И купчиха, как было ей приказано, ни малейшим намеком не напоминала мужу о том, что следовало бы более внимательно относиться к своему здоровью. Единственный человек, которому она доверила секреты состояния Саввы Лукича, была Варенька. Ей-то и поведала, что тревожится за главу семьи. Кому, как ни дочери, знать, что ее отец болен.

На пятый день, следующий за праздником Преображения, Савва Лукич почувствовал себя совсем плохо.
—Глаша, — позвал он жену. — Дай-ка несколько капель моей настойки. Чой-то скрутило не ко времени. Ажно мочи нет.
—Сейчас, Савва Лукич, принесу, потерпи маненько.
Купчиха отложила в сторону вязание и поднялась с кресла.
—Бледен-то, аки смерть, — сказала она, посмотрев на мужа. Покачала головой. — Может, все же доктора позвать?
—Нечего доктора беспокоить по пустякам, — обрезал жену Савва Лукич. — Настойку неси – и будя.
Выпив настойки, он не почувствовал облегчения. Боль, уходящая из поясницы в бедро, только усилилась.
—Лягу. Так полегче будет.
Савва Лукич прилег на диван, положил под голову большую подушку. Устремил взгляд в потолок.
—Ты вот что, Глаша, расскажи мне какую-нибудь небылицу. Страсть их люблю слушать. Такую небылицу, чтобы нервы пощекотала, нутро екнуло.

—Небылицу ему подавай, — купчиха села на место и взяла в руки спицы с начатым носком. — Не знаю, о чем и рассказать. Хотя, может вот эту. Жил некогда в одной деревне мужик. То ли кузнец, то ли плотник, про то мне неведомо. Жил себе, не тужил, пока с ним одно дело не приключилось. После оного, говорят, мужик тот умом тронулся. И всем историю эту рассказывал, да помногу раз. Только кто же поверит ему, умом-то ослабленному? Посему небылицей историю ту и прозвали, а слух о происшествии с мужиком огласку имел. Оттого о нем и мне ведомо. А дело было так. В соседней деревне, верстах так в восьми от той, где мужик проживал, были крестины. И мужика на них пригласили, сродственником он родичам младенца приходился. Выпил лишку на радостях, а самому-то еще восемь верст до дому ехать. Ничего, думает, не впервой. И на уговоры хозяев остаться переночевать ответил отказом. Хозяин – барин. Отпустили. Едет мужик по дороге и с ужасом понимает, что заблудился. Вокруг лес высокой стоит, густой, ветвями за одежду цепляется, отпускать не хочет. Стало страшно мужику. Знал дорогу, а тут такой конфуз – едет, словно впервой. Сколько по тому лесу петлял, неведомо, потому как стало совсем темно, луны в тот вечер на небе не было. Одна черная пелена. Вдруг слышит, его зовет кто-то. Обернулся – вот радость! Человек знакомый из черной мглы появился. Только одежда на нем была вся ветхая, грязная, кровью испачканная. Удивился виду знакомца наш гуляка, но обрадовался. Знались-то оне давно, в одной деревне жили, пока мужик тот на отход не ушел, там и пропал без вести. И того не знал подвыпивший гуляка, что мужик, встреченный им в лесу, много лет, как в сырой земле лежит. На отходе не поделил что-то с местными, они его и порешили. А тело спрятали, чтобы, значится, никто об их злодеянии не узнал.

— Довезешь до дома? — спрашивает мужика убиенный.
— Довезу, — отвечает тот. — Только заблудился я.
—Давай вожжи! — приказывает мертвец, — сам править буду.
И помчались они через лес. Вдруг слышит мужик, вроде как петух поет. Смотрит на знакомца – у того головы нету. А лошадью правит. Хлыстом размахивает. Еще раз пропел петух. С третьим криком растаял призрак, словно его и не было вовсе. Телега колесом за что-то зацепилась, стала лошадь, словно вкопанная. Глядит протрезвевший гуляка – перед ним кладбище. Кресты кругом да склепы. Говорят, повалился мужик мешком на телегу от ужаса, застыл, спасибо лошади, вывезла к дому. После этой встречи умом и попортился.
—Таких историй на разные лады великое множество ходит, — усмехнулся Савва Лукич, — и каждый от себя что-нибудь прибавляет. Знать, выпил лишку мужик, вот и привиделась чертовщина.

—Ну тебя, Фома неверующий, вечно ты так. Хотя, ежели разобраться, с пьянки и не такое может привидеться. Только говорят, опосля той истории убиенного отыскали, вернее, не его самого, а кости. Даже бумага от полиции имеется. Впрочем, может люди и брешут.
Спицы в ее руках замелькали, прибавляя к носку ряд за рядом. Савва Лукич глубоко вздохнул. Боль не проходила.
—Расскажи еще.
—Гляди, как тебе мои небылицы понравились! Ладно, расскажу про птицу Горюн. Странная, сказывают, птица. Появляется она в смутные времена, тревожные. Может одного человека тенью крыла черного задеть, а может и целый народ, даже государство. Такая в ней сила неведомая. Если Богородица белоснежным омофором землю покрывает, от него небесная благодать идет, то от тени Горюнова крыла несчастья сыплются на головы, как искры от большого кострища. Так сказывают, правда то или нет – не знаю.
—Брешут все, нет такой птицы, — Савва Лукич кашлянул в кулак и поморщился от боли.
—Чего тебе? — спросила купчиха вошедшую горничную.
—Там господ доктор Назаров спрашивает. Позвать или отказать в визите?
—Конечно, позвать, — купчиха поднялась с места. — Бестолковка, разве годно доктора в сенях мурыжить? Он у нас завсегда гость званный. Ах ты! Только ведь вспоминали, а оне собственной персоной пожаловали. Знать, к долгим летам.

—Добро пожаловать, доктор! — Савва Лукич поднялся с дивана и пожал протянутую руку Назарова. — Давненько к нам не заглядывали. Поди, больные вас совсем от себя не отпускают? Да-с, дела наши многогрешные, мы себя не жалеем, а вам беспокойство.
—Доброго здоровья, уважаемая Глафира Сергеевна. Как всегда хороши.
Назаров поцеловал пухлую руку купчихи с массивным золотым перстнем на безымянном пальце.
— Рады видеть вас в своем доме, — расплылась в улыбке купчиха, но сразу же закрыла рот, не желая демонстрировать доктору отсутствие двух передних зубов. — Пойду распоряжусь насчет чаю.
—Право, не стоит беспокойства, — начал было возражать Назаров.
Но Савва Лукич оборвал его возражения:
—Из моего дома некормлеными не выходят. Таков мой прынцып. Тащи, мать, на стол все самое лучшее.
—Как ваше здоровье? — поинтересовался Назаров, когда купчиха оставила их одних и отправилась хлопотать на кухню.

—Какое уж там здоровье, в мои-то годы? — посетовал Савва Лукич. — Нам, старикам, теперича не о здоровье, о клизмах да припарках думать пора. То здесь болит, то там тянет. Вас, собственно, ко мне какое дело привело? Или случайно зашли?
—Проходил мимо, думаю, дай зайду, справлюсь о здоровье незабвенной Глафиры Сергеевны. Как она сейчас – не хворает? Помогло мое лекарство?
—Всяко бывает, — Савва Лукич поморщился от боли. — Иной раз жалуется, не без того. Но за пилюли благодарит. Говорит, голова не так сильно кружиться стала.
—А вы сами? Я заметил, тревожит что-то?
—Так, пустяки. Поясница пошаливает.
—Как давно?
—Не так давно, в ногу стреляет, иной раз даже невмочь. Может, чего у меня в хребтине защемило?
—Давайте я вас осмотрю, — предложил Назаров. — Посмотрим, что с позвоночником.
Савва Лукич нехотя задрал косоворотку.
—Лягте на живот, — попросил его доктор.
Купец со стоном лег на живот, подставив спину для осмотра.
—Здесь не больно? — спросил Назаров, пальпируя поясницу.
— Больно, — ахнул Савва Лукич. — Точно, доктор, говорю: защемило. Аж мочи нету терпеть, как больно.
—В моче крови нет?
—Кто ж ее знает, я, оправляясь в уборной, на струю не смотрю.
—Мне бы хотелось посмотреть вашу мочу.
Савва Лукич поморщился.
—Доктор, неудобно как-то.
—Почему? — не понял Назаров. — Вы мне только покажите мочу – и все.
—Ладно, вы – доктор, вам по секрету скажу: трудно у меня с энтим делом.
—Тогда тем более – для успешного лечения должны показать мне мочу.
—Татьяна, — кликнул Савва Лукич горничную.
—Звали? — Татьяна вошла почти неслышно, остановилась в дверях.
—Ты вот что, девка, принеси мне прозрачную посудину. Да поскорее! Чего стоишь? Объяснять тебе, для чего она мне нужна?

Доктор терпеливо дождался того момента, когда Савва Лукич украдкой от жены показал ему содержимое стеклянной банки. Назаров только взглянул и сразу все понял. В моче была кровь.
—Я вам выпишу лекарство, аптекарь скажет, в каких дозах его принимать. Думаю, все будет хорошо.
Назаров снял очки и стал протирать стекла носовым платком. При этом рассеянно твердил: «Все будет хорошо. Все будет хорошо».
Надел очки, спешно выписал рецепт.
—Лечитесь. Ваша поясница должна успокоиться. Там есть небольшие проблемы. А мне пора.
— Не отпущу без угощения, — твердо заявил купец. — Вот вам плата за осмотр.
Савва Лукич открыл ящик комода, достал несколько ассигнаций.
—Деньги я не возьму, — Назаров отрицательно замотал головой. — И не предлагайте.
—Воля ваша, — примирительно произнес купец и спрятал деньги назад. — Тогда не побрезгуйте отведать нашего угощения.
—За предложение спасибо, но мне пора.
—А у меня прынцып, — настойчиво и твердо сказал купец.
Пришлось подчиниться.
—Доктор!

Назаров, который уже вышел на улицу, услышал, что его окликают. Он обернулся. У калитки стояла купчиха и вопросительно смотрела на него.
— Доктор, я знаю, что вы осматривали моего мужа. Что с ним?
Назаров подошел к ней, порывисто взял за руку. Заглянул в полные тревоги глаза.
—Вы как супруга должны знать: у вашего мужа опухоль. Увы, медицина в данном случае бессильна. Я выписал ему обезболивающие порошки, к сожалению, это все, что могу.
—Господи! — купчиха покачнулась и с рыданием схватилась за сердце. Затем взяла себя в руки.
—Сколько ему осталось?
—Не знаю. И никто, кроме Господа Бога, знать не может. Возможно, несколько месяцев. Мне искренне жаль. Крепитесь. Вам еще многое предстоит пережить с его болезнью.
—Прощайте, доктор.
Она медленно отвернулась и тихо прикрыла за собой калитку. Назаров посмотрел на окна дома. Одно из них с шумом захлопнулось. Доктор понял, что Савва Лукич слышал его разговор с хозяйкой. Несколько минут он в растерянности стоял на дороге. Пришел в себя только тогда, когда с ним поздоровался случайный прохожий. Ответив на поклон, доктор Назаров медленно побрел вдоль засаженной тополями улицы по направлению к Гостиному двору.