Под черным крылом Горюна. Часть 4. Главы 28-29-30

28

Варенька с удивлением узнала о том, что ночью в имении был пожар. Аленка ничего вразумительного сообщить не могла, кроме слов Новицкого об упавшей свече. Сам же хозяин заперся в своей комнате и на просьбы жены открыть дверь не реагировал. Весь день Варенька разрывалась между детьми и хозяйством. Вечером, уложив Петрушу спать и убаюкав младенца, позвала Аленку в свою комнату.
—Аленка, — спросила она девочку. — Скажи мне, ты бы хотела учиться?
—А можно? — обрадовано воскликнула Аленка, но опустила глаза, решила, что барыня шутит.
—Я вижу, как тебе плохо живется. Ты любишь рассматривать картинки в книжках, но не знаешь грамоты, чтобы их читать. Помнишь наказ дедушки Гордея? Он хотел, чтобы ты стала учительницей. Чего молчишь?
—Кто будет с дитем нянчиться? — спросила Аленка, теребя кончик косы.
—Не думай об этом. Я найду выход. Тебе действительно надо учиться. Иначе какая тебя ждет судьба? Я о себе часто думаю. Лучше бы меня отец готовил не к замужеству, а к какому-нибудь служению. Дал полезную профессию. Я способная, многое бы смогла.
Варенька с сожалением вздохнула. Тяжела бабья доля. Никто не верит, что женщине настоящее дело по силам и по уму. Взять хотя бы рыбную торговлю. Попробуй с артельщиками, договорись! Они с бабой нипочем дело иметь не станут. Скажут: твоя забота – кастрюли, порядок в доме, а уж мы как-нибудь справимся без тебя.

—Разве для женщины выйти замуж – не главное? — шмыгнула носом Аленка, продолжая теребить кончик косы.
—Теперь уже и не знаю, — грустно произнесла Варенька. — Наверное, замужество очень важно, но не силком против воли. Когда вырастешь, ищи мужа близкого по духу, приятного по чувствам. Только такие браки угодны Богу. В остальных – боль и страдание.
—Я никогда не выйду замуж, — мотнула упрямо головой Аленка.
—Не говори глупости, — Варенька подошла к зеркалу и стала вынимать из прически шпильки. — Ты еще маленькая девочка и ничего не понимаешь. Я приняла насчет тебя решение. Будешь учиться в приюте у княгини. Я уже написала письмо их сиятельству. И не бойся. Там хорошее содержание, грамотные учителя. Добрые девочки, воспитанные в страхе божьем. Проявишь ум и прилежание – станешь учиться дальше, пойдешь в учительскую семинарию. Мы с их сиятельством позаботимся о твоем будущем.
—Мне не верится, — Аленка подняла глаза к потолку. — Неужели я стану учителкой?
—Станешь, если будешь прилежной девочкой, — Варенька распустила волосы. — Конечно же, станешь. Так хотел дедушка Гордей. А сейчас иди спать. Я слишком устала и тоже сейчас лягу.

После того как Аленка ушла, Варенька села на постель и задумалась. Отправляя Аленку в приют, она остается совершенно одна. Легла под одеяло, но сон не шел. Долго ворочалась в постели, пока до слуха не донеслись неясные звуки. Варенька поднялась, подошла к окну. В темноте позднего вечера колыхался непонятный отсвет. Она накинула халат и вышла из своей спальни. Из окна гостиной отчетливо было видно, какого рода свет ее встревожил. Под окнами спальни хозяина столпились с десяток крестьян. В руках они держали зажженные факелы. Варенька удивилась, чего это они пожаловали в такое время? Чего хотят?
—Оборотень, выходи! — услышала она грозные выкрики за окном.
—Господи, — Варенька схватилась за сердце и бросилась к спальне мужа.
—Дмитрий! — она стала бить кулаками в дверь, — отвори! Ну пожалуйста, я прошу тебя!
—Чего тебе? — Новицкий распахнул дверь. — Вот он я.
—Дмитрий, что происходит? — Варенька обессилено прижалась к косяку двери. — Чего от тебя хотят все эти люди?
— Ты про что? — невозмутимо спросил ее Новицкий.
—Я про крестьян, — Варенька кивнула в сторону окна.
—А, — протянул Новицкий. — Они крови моей хотят.
—Дмитрий, флигель – их рук дело? — Варенька впилась взглядом в мужа. — Только честно!
—Оборотень, выходи! — вновь раздались крики крестьян за окном.
—Их, — равнодушно кивнул Новицкий. — У тебя больше ко мне нет вопросов?
—Они не оставят нас в покое! — ужаснулась Варенька.
—Иди, Варя, спать. Тебе они не сделают ничего дурного.
—Причем тут я?! — в ярости воскликнула Варенька. — Ты – мой муж! Мы одна плоть! И у нас есть сын, если ты помнишь!
—Кто придумал такую чушь? — горько усмехнулся Новицкий. — Одна плоть… Отгниет скоро та плоть и отвалится. И не надо ее, Варя, жалеть.

—Дмитрий, что ты несешь! Ты болен, ты не в себе, я сейчас выйду к этим людям, поговорю с ними. Они должны понять, что ты никакой не оборотень. Ты просто человек с нездоровыми нервами. Что все выдумки насчет оборотня – это глупый навет недружественных слуг.
—Не делай глупостей! — Новицкий схватил Вареньку за руку. — Лучше иди в свою спальню. Я сам разберусь с крестьянами.
—Не уйду, — топнула ногой Варенька. — Хоть зарежь меня, как Васку.
—Дура! — Новицкий побледнел. — Вон отсюда!
—Не уйду! — Варенька схватилась за косяк двери. — Это и мой дом! И я не хочу, чтобы по твоей милости его подпалили.
—Я сказал – иди в свою комнату! — еле сдерживая ярость, произнес Новицкий, пытаясь отодрать руку жены от дверного косяка.
— Ненавижу тебя! — Варенька свободной рукой вцепилась в лицо мужа.
—Дрянь! — он со всей силы ударил ее по щеке.
От неожиданности Варенька обмякла. Схватилась обеими руками за лицо, испуганно глядя на мужа. Новицкий, воспользовавшись ситуацией, захлопнул перед ней дверь.
—Выходи, оборотень! — шумели крестьяне за окном.

Варенька обессилено опустилась по стене на пол. Если крестьяне начнут жечь дом, надо срочно разбудить Петрушу, взять Левочку, кое-что из теплых вещей и уходить. В голове у нее закружилось. Она в ужасе представила себя в объятом пламенем доме, услышала, как плачут испуганные дети в едком дыму. В следующий момент перед глазами все расплылось и потухло. Варенька в потрясении от пережитого без чувств упала на пол.
Очнулась она от того, что кто-то слегка бил ее по щекам, пытаясь привести в сознание. Открыла глаза и увидела Лодыгина.
—Иван? — до Вареньки с трудом дошло, что лежит она не перед дверью мужа, а в своей спальне на постели. — Иван, что случилось?
— Барыня, вы были без чувств. — Лодыгин помог ей сесть. — Вам уже лучше?
—Все нормально, — Варенька потерла лоб, — а где крестьяне?
—Ушли, — спокойно сказал Лодыгин, наливая из кувшина воду в стакан. — Выпейте, станет легче.
—Ты что здесь делаешь? — память, до этого спутанная, отрывочная, возвратилась к Вареньке.
Лодыгин поднес к самому носу барыни нюхательную соль. Варенька дыхнула из флакончика и слегка отпрянула от управляющего.
—Иван, это они подпалили флигель, — Вареньке хотелось плакать.
—Я знаю, — спокойно произнес Лодыгин и подал хозяйке стакан. — Все же выпейте.
Варенька взяла стакан дрожащими руками. Сделала глоток.
—Как они могут говорить, что Дмитрий Федорович…— недоговорив фразы, Варенька разрыдалась.

—Я поговорил с Яковом. Ему показалось, что барин ночью волком выл в своем добровольном заточении. Вот и измыслил бог знает что. А мужики наши, не разобравшись что к чему, решили, что барин – оборотень. Вы, барыня, их должны понять. Народ у нас шибко напуганный волкодлаком. Вот и придумывает всякие небылицы.
—Ты веришь в его существование? — Варенька всхлипнула.
—Кто знает? Нечисти много, может, какая из них и есть волкодлак…
—Где Дмитрий Федорович? — Варенька тревожно, словно внезапно о чем-то вспомнила, посмотрела на управляющего.
—В своей спальне. Как только мужики удалились, спать легли.
—А почему ты здесь? — Варенька только сейчас осознала, что она перед управляющим в одной ночной сорочке, и у той ворот расстегнут так, что видна вся шея и часть груди. Халат, который, как она помнила, был накинут на плечи до обморока, висел на спинке стула.
—Где же мне быть, когда вы в помощи нуждаетесь? — Иван взял из рук барыни стакан, поставил его на комод. — Мужики не делали тайны из того, что ночью в имение собираются. Я еле уговорил их разойтись. Увещевал, грозился зачинщиков сдать в полицию. Вы не беспокойтесь, дом они жечь не станут. Не дурные же на каторгу идти! Нонче, сами знаете, с полицией лучше не связываться. Лютует шибко и разбираться не станет. Шутка ли – барский дом подпалить! Всех за революционную деятельность привлекут.

—Иван, чего они хотят? — Варенька обхватила плечи руками.
Лодыгин присел на стул и посмотрел в глаза хозяйке.
—Если честно – не знаю. Только думается мне, что выжить они вас решили отсель. Барыня, на вашем месте я бы увез детей куда-нибудь. От греха подальше. Неровен час – напугают.
—Да, конечно, я уже думала о том, чтобы отправить их в город. У мачехи им будет хорошо. Она сама намекала, чтобы я к ней деток привезла понянчиться.
— Мне пора, — Иван встал со стула. — С вами все в порядке – и слава богу.
—Не уходи, мне страшно, — Варенька вскочила с постели. — Я прошу.
—Барыня, дык неприлично, ночь и все такое… Вы уж не вгоняйте меня в грех. Милостью божьей прошу!
Иван был явно смущен порывом хозяйки, почувствовал, что за ним кроется нечто большее, чем страх.
—А кто нас видит? — прошептала Варенька, внутри которой всколыхнулось странное чувство непонятного ей томления.
—Вам бы одеться, — Иван не знал, куда деть дрожащие руки.
—Иван, мне так одиноко и страшно, пожалей хоть ты меня!

Слезы хлынули из глаз Вареньки. Она подошла к управляющему и тесно прижалась к нему. Иван вздрогнул и нерешительно обнял барыню за плечи.
—Отчего я не знала тебя раньше, до замужества? — грудь Вареньки тяжело вздымалась. — Отчего?
—Так не могли знать, — промямлил Иван, пытаясь отстраниться от хозяйки. — Вы были купеческая дочь, девица образованная, с понятиями, а я – простой мужик. Прошли бы мимо и не глянули. Сурьмяной бровкой в мою сторону не повели.
—Неправда! — пылко воскликнула Варенька. — Очень даже и глянула.

Она еще теснее прижалась к управляющему. Иван, чувствуя совсем близко молодое упругое тело, начал терять самообладание. В душе у Вареньки смешались разные чувства: боль за измену мужа и желание отплатить ему той же монетой, любопытство и простое бабье желание отдаться в сильные мужские руки. Она понимала, что встает на скользкий путь греха, но ей было все равно. Сознание помутилось от страсти, доселе неизведанной в неудачном замужестве. Ее руки заскользили по плечам Ивана. Дыхание сделалось прерывистым. К своему ужасу, Лодыгин осознал, что хозяйка готова ему отдаться. Он сделал слабую попытку освободиться от ее рук.
—Ты меня боишься? — прошептала Варенька горячо в самое ухо Ивана и слегка прикусила ему мочку.
—Жалеть не станете? — спросил Иван и прижал к себе Вареньку так крепко, что она сдавленно охнула.
—Не стану!
Она прикрыла глаза и подставила губы для поцелуя. Он впился губами в ее влажный рот. Затем, опьяненный дозволенностью некогда запретного, повалил хозяйку на постель, страстно шепча ей в ухо о своей давней и безответной любви.

29

На следующий день неестественно мрачную тишину полупустого имения нарушил конский топот. Увидев в окно доктора Назарова, Варенька встрепенулась. Накинула на плечи вязаную косынку и поспешила встречать доктора на крыльцо.
—Доброго вам здравия, уважаемая Варвара Саввична, — поцеловал руку помещицы Назаров. — Какая, однако, нынче погода! То ли снег, то ли дождь – не поймешь.
—Да уж, погода неважная. Скорей бы морозы стукнули. Одни болезни от мокроты. Петруша простудился, кашляет. Давеча с прогулки с мокрыми ногами прибежал. Ругаю его, чтобы по глубокому снегу не ходил, только что толку! Беда, да и только, с этими ребятишками. Недоглядел – и пожалуйста! Проходите в дом, Викентий Харламович, с чем пожаловали?
—Известие мое не из веселых, — Назаров стряхнул с шапки блестящие капли мокрого снега. — Могу я видеть девочку, что проживает у вас? Аленка ее имя, кажется.
—Конечно, вы проходите, давайте сюда пальто. К сожалению, слуг у нас теперь нет. Дом пуст, как видите. Проходите, я сейчас позову Аленку.
Назаров вошел в гостиную, осмотрелся. О том, что происходит в имении Новицких, он был наслышан от крестьян. Но сейчас приехал не за этим.
—Вот и Аленка, — Варенька слегка подтолкнула девочку в спину. — Поздоровайся с доктором, бука.
—Здравствуйте.

Аленка предстала перед доктором в широком и коротком шерстяном платье в серую клетку, которое ей сшила хозяйка из завалявшегося в сундуке обреза материи. Тонкие ноги без чулок были засунуты в большие валенки, отчего Аленка чувствовала перед доктором страшную неловкость.
—Аленка, подойди ко мне, — Назаров взял девочку за руку. — Я, собственно, приехал к тебе. — Он запнулся, не зная как сказать то, что был должен. — Понимаешь, твоей бабушки Лукерьи больше нет.
—Она умерла? — тихо спросила Аленка и заплакала, больше от страха пред неизвестностью, чем от жалости к бабушке, от которой уже успела отвыкнуть.
—Да, умерла. Как уснула. Ей сейчас хорошо. Она с неба смотрит на тебя и радуется.
—Можно я пойду? — Аленка посмотрела на Вареньку, при этом из глаз ее по щекам продолжали струиться слезы.
Вареньке стало жалко Аленку. Чуть сама не заплакала.
—Иди, — кивнула она ей. — И надень чулки, почему опять босая ходишь? Застудиться хочешь? Присмотри за Левочкой, пока я буду разговаривать с доктором. И Пете накажи из дому ни ногой. Нечего по улице бегать в такую хмарь.

—Бедная девочка, — вздохнул Назаров, когда Аленка вышла из гостиной.
Он снял очки и стал с усердием, за которым скрывалось душевное волнение, протирать стекла носовым платком.
—Лукерья умерла в абсолютном безумии. Она, кажется, была единственной родственницей девочки, кроме отца? Кстати, вы о нем ничего не слышали? Жив ли он, или каторга его убила?
—Не слышала. Вы присаживайтесь, доктор. Чаю хотите? Или кофею.
—Нет, спасибо. Не буду вас обременять лишними заботами. Как у вас дела? Я наслышан, в имении неспокойно.
—Ах, доктор! — Варенька села, скрестила на коленях руки. — Не знаю, как и сказать. Наш кучер Яков повинен в слухах страшных и нелепых. Крестьяне не дают нам покоя. Заметили, что флигеля больше нет? Сожгли. Не живем, а выживаем.
—Я в курсе, что вашего мужа крестьяне обвинили в оборотничестве. Нелепое, по сути, обвинение. Но наши мужики верят в нечистую силу. И в чем-то они правы. Не в смысле реального существования злых сил, а в отсутствии сил добрых в обществе. Крестьяне озлоблены, напуганы, их можно понять.

—Понять! — в отчаянье воскликнула Варенька, — Они не только обвинили моего мужа в том, в чем он не повинен, но и угрожают нам. Сегодня ночью только благодаря заступничеству нашего управляющего обезумевшая толпа покинула усадьбу. И я не знаю, что будет нынче.
—Уважаемая Варвара Саввична. — Назаров надел очки. Посмотрел в упор на Вареньку. — Может, вам уехать отсюда до той поры, пока все не успокоится?
—Я уже думала об этом. Спокойно жить нам не дадут.
—Вы как супруга должны знать, что ваш муж болен и нуждается в постоянном наблюдении врача.
—Доктор, я заметила, что он постепенно сходит с ума. Начинаю бояться за него. А также за себя, находясь всецело в его власти.
—Ваш муж умственно совершенно здоров, поверьте мне как врачу. Я имею в виду другую болезнь. Она носит труднопроизносимое название и ни о чем вам не скажет. Замечу лишь, что болезнь заразная и требует сложного лечения. В противном случае ее последствия могут быть очень тяжелыми.
—Доктор, если с такой болезнью человек пойдет на каторгу, он будет обречен?
—На каторгу? — удивился вопросу Вареньки Назаров. — Да, такой человек на каторге будет обречен. Дело в том, что болезнь развивается в течение нескольких лет при незначительных поначалу симптомах. И если ее не лечить…

—Я поняла, — перебила доктора Варенька. — Вы хотите, чтобы я приняла самое активное участие в лечении своего мужа, если мы все же уедем отсюда.
—Я хотел сказать, что в сложившейся ситуации очень вероятно, что вам придется это сделать. И как супруга вы должны знать о состоянии здоровья вашего мужа и о необходимости принятия им лекарств, а также о соблюдении с его стороны ряда гигиенических требований.
—Почему он сам мне об этом ничего не сказал, для чего разыгрывает безумие, — Варенька выжидающе посмотрела на врача, — коль скоро с головой у него все в порядке?
— Возможно, он не хотел вам говорить о своей болезни, она, к сожалению, налагает на больного ряд ограничений. Поймите правильно, Дмитрий Федорович достаточно сложный субъект. Он относится к тому психическому типу, весь духовный мир которого замкнут только на себя. И при этом принадлежит к разряду людей, которых в изобилии из недр своих выталкивают бурные исторические процессы. Я имею в виду бунтарей, появление и размножение которых связано с нарастающим в обществе напряжением. Напряжение это высвобождает психическую энергию, имеющую способность заражать не одну сотню, а то и тысячи людей. К несчастью Дмитрия Федоровича, он бунтарь, лишенный сколько-нибудь приемлемых целей, веры, идеалов, да и моральных принципов, к сожалению. И в этом состоит его трагедия. Его бунт направлен против самого себя, он разрушителен для его личности. К тому же его замкнутость снижает порог самокритичности, отсюда, как вы понимаете, поступки, иногда труднообъяснимые. Хотя и не лишенные логики. Наверное, этим объясняется его желание для всех казаться безумным. Его безумие – личина, за которой ему удобно прятаться от всего мира. В том числе и от вас, уважаемая Варвара Саввична.

—Теперь я, кажется, начинаю понимать его нежелание общаться с соседями. Его неприятие любых общественных работ. Его труднообъяснимые поступки. Он всегда бежал от людей, даже питающих к нему дружеские чувства, предпочитал быть один. Как волк-одиночка. Он безынициативен, порой апатичен и глух к просьбам других. Боже! С каким человеком связала меня судьба!
—Браки совершаются на небесах, — с грустью заметил Назаров.
В этот момент он подумал о Груше.
—Кстати, я бы хотел переговорить с Дмитрием Федоровичем.
—Конечно. Он у себя в спальне. Да, доктор, — Варенька остановила Назарова на полпути. — Можно вас попросить об одолжении?
— Я весь к вашим услугам.
—Доктор, отвезите меня сегодня с детьми в город. Я боюсь за них. Вряд ли крестьяне оставят нас в покое.
—Конечно, — Назаров поправил очки и с сожалением посмотрел на Вареньку. — Конечно, так будет лучше для всех.

Новицкий не ожидал приезда Назарова. Когда доктор постучался в дверь его спальни, грубо спросил:
—Чего еще надо?
—Дмитрий Федорович, — Назаров постучал еще раз. — Это Назаров. Не могли бы вы уделить мне пару минут внимания?
—Простите, Викентий Харламович, — открыл дверь Новицкий, — я думал, это жена.
—Право, не стоило бы так грубо к ней относиться, — заметил Назаров. — Варвара Саввична весьма обеспокоена вашим состоянием. Поверьте мне, ваша жена – редкостная женщина.
—Пошла бы она к черту! — в сердцах произнес Новицкий и жестом пригласил доктора к себе.
—Как вы себя чувствуете? — спросил Назаров и взял Новицкого за руку. — Э, батенька, так дело не пойдет. Пульс учащенный. Сердце не тревожит? Головные боли? Одышка? Отеки?
—Успокойтесь, доктор. Теперь мне нет никакого дела до сердца. Хорошо, что вы приехали. У меня к вам просьба.
—К вашим услугам, — Назаров заглянул в глаза Новицкого, оттянув нижние веки.

—Доктор, — Новицкий мотнул головой, освобождаясь от рук Назарова. Отошел от врача к бюро и взял с него два запечатанных конверта. — Мне очень важно, чтобы эти письма непременно дошли до адресатов. Одно из них адресовано Заваруйкину. Другое – княгине.
—Хорошо, я доставлю письма по адресам. Будьте покойны. Собственно, я приехал не только справиться о вашем самочувствии, но и поинтересоваться намерениями относительно дальнейших действий.
—Что вы имеете в виду? — не понял Новицкий.
—Дмитрий Федорович, мне известно о действиях крестьян, направленных против вашей семьи. Поверьте, все очень серьезно.
—Вот вы о чем? — Новицкий нахмурил брови. — Все в порядке, доктор. Не стоит беспокоиться.
—Дмитрий Федорович, совет друга: уезжайте отсюда. Поживите в Петербурге, когда все успокоится, вернетесь. Представьте, какой опасности вы подвергаете свою жизнь и жизнь ваших близких!
—Да, вы правы. Я стал опасен. Опасен для крестьян, возомнивших в отношении меня черт знает что. Я – волкодлак! Оборотень! Вою ночами на луну, пью кровь младенцев и несчастных дев, шастаю по лесу и задираю запоздавших мужиков! Я опасен для жены и сына, ибо их жизнь рядом со мной подвергается риску. Доктор, что следует сделать с человеком, ставшим подобной угрозой для окружающих?
—Дмитрий Федорович, уезжайте отсюда.

—Викентий Харламович, можно я перед вами исповедуюсь? Мне необходимо исповедоваться. Черт знает почему, но надо! К попу бы я не пошел, для того вера нужна, да и что делать в церкви на исповеди – не знаю! А вы человек честный, с понятиями. И если не найдете для меня оправдания, хотя бы выслушаете и не осудите строго.
—Помнится, ваша матушка перед смертью так же просила меня об исповеди.
Назаров покачал головой и медленно произнес:
— Как, однако, вы с ней похожи.
Новицкий несколько минут собирался с духом, затем поведал Назарову о совершенных преступлениях и о других менее значимых грехах. Назаров слушал с каменным лицом, ни разу не перебил своего собеседника ненужным вопросом. Эволюция зла в Новицком предстала перед ним во всем величии. Когда Новицкий закончил свою исповедь, он только спросил:
—Дмитрий Федорович, как же вы с этим живете? А совесть? А раскаянье? Неужели они вас не мучают?
Новицкий усмехнулся, вынул из кармана папиросы, достал из пачки одну, но не закурил. Нервно смял папиросу в руках.

—Меня, поверьте, совершенно не грызут муки совести. Мне все равно. Никого не жалко, ни о чем не сожалею. Наоборот, считал и продолжаю считать, что своими поступками принес несомненную пользу обществу, которую это самое общество пользой отчего-то не сочло. Теперь, доктор, вы понимаете, что перед вами ликантропик чистой воды. Беспощадный убийца, человек, лишенный морали, и все такое прочее. Можете на моем примере доказать медицинскому департаменту реальность ликантропии.
—О чем вы говорите! — Назаров заложил руки за спину и стал расхаживать по комнате в совершенном волнении. — Я давно расстался с идеей что-либо доказать медицинскому департаменту. И попытался забыть обо всех изысканиях в области болезней человеческого сознания. У меня, милостивый государь, иных забот хватает! В уезде дети поголовно чесоткой болеют, потому что не знают гигиены, роженицы умирают, здоровые мужики, простудившись, сгорают от лихорадки. А вы – о сознании! Сейчас одно в сознании – как зиму пережить! Так-то, милостивый государь!

—Но у вас теперь есть такой пример! — воскликнул Новицкий, наблюдая за доктором.
—Кто скажет, что у вас ликантропия? С чего вы решили? — Назаров остановился, посмотрел в упор на Новицкого. — Нет такой болезни, нет, слышите?! Они обвинили меня в шарлатанстве. Я что, снова должен что-то доказывать? Основываясь на чем? На исповеди убийцы?
—Ваше дело, — равнодушно произнес Новицкий. — Борьба – явно не ваш конек, доктор. Мне жаль. Не ликантропией, так болезнью Назарова могла бы называться открытая вами болезнь. Вы сядьте, не волнуйтесь так. В конце концов, у вас масса иных достоинств. Вы нужны обществу – в отличие от меня. Я же – отгнившая ветвь на общественном древе. Знаете, не так давно я встретил человека – одинокого, заблудшего, несчастного. И вот что он мне сказал: в суд божий я не верю, суд людской предвзятый и несправедливый в своем большинстве. Остается только суд нашей совести. И совесть велит мне избавить мир от такого ненужного существа, каким я являюсь.
—Дмитрий Федорович, — на лбу Назарова выступила испарина. — Об этом даже не думайте, у вас семья, сын растет. Вероятно, за преступления вас ждет каторга, но она лучше того, о чем вы сказали.

—Каторга? — Новицкий усмехнулся. — Нет, Викентий Харламович. Суд человеческий – продажный. Почему, думаете, меня до сих пор не арестовали? Не знаете? А я скажу. Деньги. Моя супруга никогда не согласится стать женой каторжника. Нет, доктор. В сложившихся обстоятельствах только я сам смогу себя приговорить.
—То, о чем вы говорите, безумие! — воскликнул Назаров. — Одумайтесь! Вы так молоды!
—Полноте, доктор. Единственное, что меня тревожит, это невозможность быть похороненным рядом с Лизой. Впрочем, в письме к Заваруйкину я прошу его дать согласие на погребение рядом с его дочерью.
—Вас похоронят как самоубийцу за воротами кладбища, — выпалил Назаров.
—Жаль, — Новицкий пожал плечами. — Быть рядом с Лизой после смерти то единственное, чего я хочу. Больше во мне не осталось никаких желаний.
—Вы действительно так решили? — Назаров потер пальцами пульсирующие виски.
—Доктор, я был с вами предельно откровенен по одной причине. Я верю в вашу порядочность. Не задавайте лишних вопросов и выполните, пожалуйста, мою просьбу – доставьте письма адресатам.
—Одумайтесь пока не поздно! — Назаров подошел к Новицкому, похлопал его по плечу. — Поймите, жизнь – самое ценное, что есть у человека. И потом, вдруг вы заблуждаетесь, и суд божий существует? Вы думали об этом? Ведь лишить себя жизни – великий грех.
—Не верю я, доктор, ни в какой суд. В Бога не верю. И поэтому не отнимайте у меня права самому себе быть судьей. И приговорить преступника по всей строгости.

—Жаль, что вы не верите в Бога, — произнес Назаров. — Оттого и нет в вас жалости ни к самому себе, ни к окружающим вас людям. Одна гордыня. Подумайте хотя бы о сыне. Прощайте, Дмитрий Федорович. Расстаюсь с вами в надежде, что все же передумаете.
Доктор был обескуражен заявлением Новицкого, но понимал, что вряд ли кто-либо сумеет его отговорить от принятого решения. С одной стороны, как христианин, он ужасался самой мысли о добровольном уходе из жизни, с другой стороны, повидав на своем врачебном поприще немало случаев предсмертных мук, понимал людей, желающих избавиться от ставших пыткой страданий. Но тут был вовсе не смертельно больной человек! «Имеет ли право некий господин по собственному разумению выбрать не жизнь, а смерть?» — подумал доктор и сам себя поймал на мысли, что не знает четкого ответа на столь сложный вопрос. Оставалось только уповать на Бога. Ибо свободой воли человек не всегда может должным образом распорядиться, хуже того, в гордыне, хуля себя как высшее творение, и вовсе способен нанести жизни непоправимый вред.
—Прощайте, доктор, — словно из-под земли донеслись до него последние слова Новицкого.
Назаров взялся за ручку двери. Оглянулся на Новицкого. Покачал головой.

Из окна Новицкий наблюдал, как Варенька усаживает Петрушу в небольшие сани доктора. Как укрывает Левочку шерстяным одеялом, садится сама. Назаров поднял глаза к окнам, увидел, что Новицкий резко одернул занавес. Поднял руку, желая помахать на прощание, но вместо этого только досадливо махнул, словно дал отмашку. Сани тронулись, скрипя полозьями по мокрому снегу. И вскоре скрылись из глаз, оставив в душе Новицкого не до конца высказанную горечь.

30

Он не мешкал слишком долго. Вывел Лорда из конюшни. Похлопал его по холке.
—Что прядешь ушами? — обратился к лошади. — Чувствуешь, что прощаемся? Погоди, сейчас веревку возьму. Ты уж прости меня, дружок, если в чем виноват был перед тобой. Что, не держишь зла? Только тебе по секрету скажу, под утро сон сегодня видел. Знать, пророческим тот сон был. Хочешь знать, о чем он?
Новицкий зашептал в самое ухо лошади:
—Видел я во сне, что проезжаем мы с тобой мимо Мирошкиной могилы. Смотрю – мужик незнакомый стоит. Спрашиваю у него: «Как, мол, звать-величать?» Он отвечает мне: «Мирон я, ваше благородие. Жду вас здесь с самого утра». И тут Гордей появляется, говорит, что заждался меня, видеть хочет. Сам рукой на сосну корявую показывает, на которой ранее Мирон удавился. Проснулся я и подумал: а ведь сон-то мой в руку. То мне судьба последний путь указала. Что, не веришь? Я поначалу хотел ядом себя отравить, но то смерть долгая, мучительная. После сна придумал себе быструю смерть. Сейчас, подожди немного, я за веревкой схожу и поедем.
Лошадь быстро домчала его до того места, которое в народе называлось Мирошкиной могилой. Стертого временем холмика могилы самоубийцы почти не видно было из-под снега. Накренился деревянный крест. Но корявую сосну легко узнал. С дороги повернул Лорда к дереву.
«Как высоко», — подумал Новицкий, пытаясь одновременно и сдерживать Лорда, и перекидывать веревку через сук. Сук был толстый, корявый. Наконец, ему удалось сделать надежную петлю и накинуть ее себе на шею. Носком левой ноги он зацепился за стремя. Поднял глаза к небу. И тут заметил черную птицу с красной отметиной на шее. Заслонила птица небо своим крылом, и стал белый день темнее ночи.
—Вперед! — крикнул Новицкий лошади и с силой ударил ее рукой по крупу.

Лорд рванул вперед. Веревка затянулась на шее. Но нога, зацепившись за стремя, не дала телу повиснуть. Лорд дернул сильнее, и тогда веревка, натягиваясь, стала сокрушительно ломать шейные позвонки. Он, как и рассчитал, не успел почувствовать боль. Все произошло стремительно. Дернувшись несколько раз в разные стороны, Лорд освободился от безжизненного тела и в страхе унесся прочь. Через четверть часа к месту самоубийства подъехал на санях крестьянин. Увидев барина в петле, он перекрестился и погнал сани в город, чтобы сообщить в полицию о мертвяке у дороги.
И тут из набрякшей влагой темной тучи, что драконом наползла на пытавшееся вырваться на вольную волю солнце, посыпал снег. Посыпал не снежинками – мокрыми хлопьями, густо, да так разошелся, что вскоре от следов лошади на вязком снегу почти ничего не осталось.

Варенька в эту минуту почувствовала неладное. Посмотрела в окно на густой снегопад, схватилась за внезапно защемившее сердце.
—Ой, маменька, — сказала она мачехе, помогавшей ей пеленать ребенка, — что-то дома случилось. Чует сердце недоброе. Мне надо ехать.
—Чего всполошилась? — мачеха взяла ребенка на руки, слегка покачивая его. — Завтра утром поедешь. Сегодня отдохни, ежели что и случилось, так уже случилось. На все воля божья. Глянь-ка, уснул. Сама на нервах, и дите тревогу материнскую чувствует. Оттого и беспокойное, плаксивое. Не о себе теперича, о нем думать должна.
—Вы правы, маменька. Выдумываю невесть что. Куда ехать? Темно скоро станет.
—Нет, девка, вижу, что-то тебя гнетет. Рассказывай, что сердце гложет?
—Маменька, доктор сказал, муж мой тяжело болен. Каторга его убьет!
—Знал твой благоверный, верно, о своей болезни, когда на злодейство шел. Думать должон был о последствиях. А ты теперь убиваешься! Не убивайся. Коли заслужил каторгу, так тому и бывать. За всякое преступление человеку должно быть положено наказание либо человеческим, либо божьим судом. За смертоубийство – судом двойным. Бог каждому из нас воздает по заслугам, так чего себя милосерднее Создателя в гордыне мыслить?

—Не знаю, маменька! Жалко мне его, жалко себя, жалко Левочку, которому, не зная отца, расти!
—Наши купцы ему заместо отца будут. Пропасть мальчонке не дадут. И делу доброму научат, и защитят при надобности.
—Так-то оно так, а мне как жить безмужней-то женой?
Варенька, увидев вошедшего в комнату Бронштейна, прекратила разговор.
—Сходи в церковь. Постой у божьего образа. Мысленно совета у него испроси. А я с ребятами останусь.
—Вас проводить?
Бронштейн подошел к Вареньке и взял ее за руку. Она дерзко отодвинулась от него, высвободила руку.
—Спасибо, я в церковь собираюсь. Вам что там делать?
—Варя, Яков Соломонович просто тебя проводит, — купчиха положила уснувшего ребенка на постель. — Чего ерепенишься?
—Дорогу я знаю, — с вызовом сказала Варенька и пошла в прихожую за шубой.
Бронштейн переглянулся с купчихой и, получив от нее молчаливый кивок согласия, направился следом.

Вечерняя служба еще не началась, народу в храме было немного, несколько человек стояли ближе к алтарю и о чем-то тихо беседовали. Варенька заметила среди них расслабленную женщину, которую держали под руки двое мужчин. Подошедшая сзади старушка с интересом посмотрела на Вареньку, затем кивнула в сторону расслабленной.
—Вот, доченька, до чего бесы несчастную домучили.
—Что с ней? — тихо спросила Варенька, оборачиваясь к старушке.
—Мужа ее полиция арестовала, известный в городе смутьян был. Еще разбойничал, говорят, душегубствовал. С тех пор бес в нее вселился. Кричит не своим голосом, проклинает всех. Паче всего батюшке нашему достается, что пытается из нее беса изгнать. Так-то, доченька, не открывай душу нечистому, от всякой мерзости на замке держи ее. А то, — старушка указала сухонькой рукой в сторону безумной, — одолеет бес, спасенья от него не станет. Изведет, заставляя подчиняться своей воле.
—Бабушка, — Варенька посмотрела в самые глаза старушки. Они ей показались необычайно добрыми, отчего сразу же возникло доверие. — Скажите, что такое гордыня?
—Гордыня? — старушка с удивлением посмотрела на молодую женщину, лицо которой выражало боль и отчаянье. — Гордыня, доченька, это когда тварное в себе ставишь выше господнего, подчиняешься нашептыванию беса. И оттого не ведаешь смирения. Посмотри на нее.
Старушка кивнула на икону.

—Он, Спаситель наш, ради нас, грешных, смерть крестную принял, а мы об том позабыли. Это и есть гордыня. Он кровью искупал грехи человеков ради нашего же спасения, а мы их только приумножаем.
—Как же Бог допускает, чтобы мы грешили? Значит, волею своей он нас заранее в ад определил?
—Вона ты какая! — старушка поправила накренившуюся, одиноко горевшую на паникадиле восковую свечу. — Об энтом лучше у батюшки спросить. Он дока в богословских вопросах. Я что – темная старуха со слабым разумением. Но коли уж у меня спросила, скажу, как думаю. Если бы Господь нас не наделил разумением, верно, должон был бы как детей за руку водить, чтобы не упали. Но ведь разум-то неспроста дал, энтим как бы вровень с собой поставил. Только ведь есть Господь милосердный, а есть и Сатана, прости Господи, — старушка перекрестилась. — И сила его велика в борьбе с Богом за человеков. И разуменьем своим человек определяет, с кем ему быть. Добрый отец не держит сына всю жизнь подле себя, хотя и больно ему подчас видеть, как дите совершает ошибки. А то и предает родного-то отца. Также и Господь. Как добрый отец он дал нам самим определиться, с кем мы. Только вольный конь счастлив, хотя и в пропасть на бегу может упасть, а стреноженная скотина – раба чужой воли. Не рабы мы Бога, дети его, рабы слуг сатанинских.

Старушка вновь перекрестилась, скосила глаза на озадаченную ее ответом Вареньку. Помолчала немного, затем прямо спросила:
—Ты ведь неспроста подобными вопросами маешься?
—Бабушка, — Варенька поправила упрямо сползающую с головы пуховую косынку. — Я хочу многое понять, чтобы в себе наконец разобраться. Как мне быть? Как жить? Что предпринять? Отсюда и вопросы разные. И нет им конца.
—Ты, доченька, похоже, грамоту знаешь. Ты Библию почитай вдумчиво, особливо Завет Господа нашего Иисуса Христа. Там про все писано. Святых отцов почитай. И найдется ответ. Не может не найтись.
—Спасибо вам, бабушка, — Варенька с благодарностью посмотрела на старушку. Затем на икону, перекрестилась. — Всего вам доброго.
—И тебе, красавица. Вижу, не просто у тебя в жизни, но ты крепись. И помни: от зла замыкай душу на замок, иначе бесы не только твоей душой, но и телом воспользуются. И будешь как та бесноватая. Храни тебя от этого Господь!

Варенька покинула церковь со светлым чувством. Единственное, что вызвало у нее досаду, так это поджидавший ее на улице Бронштейн.
—Отчего вы еще здесь? — спросила его Варенька, надевая рукавицы.
—Помилосердствуйте, Варвара Саввична, как я мог оставить вас одну.
Бронштейн взял ее за руку и сквозь рукавицу поцеловал тонкие пальцы.
—Хорошо, коль уж вы так настырны, составьте мне компанию. Я хочу прогуляться.
—С превеликим удовольствием.
Бронштейн слегка взял Вареньку под локоть. Они медленно прошлись мимо Гостиного двора и свернули на липовую аллею, ведущую к дому Полуяновых.
—Варвара Саввична? — донесся до Вареньки знакомый голос.
Она оглянулась и увидела окликнувшего ее человека.
—Поль! Здравствуйте! — обрадовано сказала Варенька, снимая рукавицу и протягивая руку для поцелуя. — Как давно вас не было видно. Хорошо ли поживаете?
—Да, все хорошо. Недавно в нашем театре поставили новую пьесу. Вы заходите, отчего никогда не бываете? Наш театр серьезно обновил репертуар.
— Непременно зайду, — Варенька натянула рукавицу и спрятала руки в меховую муфту. — Как поживает ваш друг? Жан, кажется?
—Жана я вижу редко, знаю, что он получил место пианиста в трактире после того, как арестовали бедного Вирсавия.

Варенька вздрогнула.
—Как вы сказали? — пролепетала она бледными губами и беспомощно оглянулась по сторонам.
—Я сказал, что арестовали нашего бедного Вирсавия. По подозрению в убийстве. Хотя никто не верит, что Вирсавий способен кого-то убить. А вот – поди ж ты! Жалко расстригу. Он, конечно, не без порока, горький пьяница, только добрая и отзывчивая душа. А талантище! Сам Шопен позавидовал бы! Виртуоз. Только вот….
—Простите меня, Поль, я тороплюсь. Рада была встрече.
Варенька с отчаяньем посмотрела на Бронштейна.
— Пойдемте, Яков Соломонович.
— Всего хорошего, — Бронштейн приподнял шляпу. — Торопимся, знаете ли.
—Вы заметили, сколь плохо он одет? — спросил Вареньку Бронштейн, когда они отошли на приличное расстояние.
— Вам-то какое дело? — ответила Варенька, думая о своем. — Провинциальные актеры никогда в миллионщиках не ходили.
—Я подумал было тут. В общем, появилась у меня идея, как можно хорошо заработать на театре, если подойти к данному делу с умом.
—Яков Соломонович, пойдемте домой. Я замерзла

Варенька прибавила шагу. Ни театр, ни служители Мельпомены ее не интересовали в данный момент. Случайная встреча с Полем вызвала в душе смятение. Искренне стало жалко невинно пострадавшего расстригу, впервые она подумала о том, как он, должно быть, страдает в узилище, не в силах доказать свою непричастность к убийству Василины. Станет ли суд всерьез разбираться в его невиновности? Одинокий, бедный, много и запойно пьющий. Кому из судейских чинов он интересен? Всплыло в памяти сытое самодовольное лицо судебного следователя, который, пользуясь своим положением, словно шулер, всегда готов вынуть из рукава козырного туза. Какое ему дело до чужих страданий, боли, до элементарной справедливости?!
На глаза Вареньки навернулись слезы отчаянья. Неужели она хотела ради собственного благополучия, ради будущего своего сына отправить невинного расстригу на каторгу? И как после всего смогла бы спокойно жить? А Бог? Он-то все видит, все движения человеческой души. Спасибо, что отвел от тяжелейшего грехопадения. И в событиях последних дней она вдруг почувствовала божью руку, не позволяющую ей подойти к краю огненной геенны.
Бронштейну было все равно, куда идти. Весь остаток пути он усиленно обдумывал посетившую его идею создания в городке уютного театра-кабаре на французский манер. Тем более что эти русские так падки до всего иностранного.