Мать химика

XVII глава
В 1845 году в семействе Менделеевых произошло радостное событие - младшая дочь Мария была выдана замуж за учителя тобольской гимназии М. Л. Попова. Свадьба проходила в тесном семейном кругу, на ней присутствовали лишь самые близкие друзья и знакомые. Много говорили тостов в честь молодых, желали им счастья и долгих лет жизни. Мария Дмитриевна не нарадовалась, глядя на дочь, любуясь её юной свежей красотой, невольно вспоминала свою свадьбу и благодарила Господа, что смогла видеть вступление в новую жизнь собственных детей.
- Прошедшего не возвратить более, - говорила она княгине Озвенцовской и супруге чиновника средней руки Золотарёвой Надежде Ивановне, урождённой Глуховой, даме весьма почтенной, несколько чопорной, но приятного нрава, - жалею только о юности моих дочерей, когда не смела оградить их от нужд и горестей, что ожидали их в городе при отставке Ивана Павловича. А я, как мать, пожертвовала собою, и приют аремзянский доставил мужу и дочерям моим спокойное убежище и независимость. Одна я несла мой крест с терпением и в молчании. Бог щедро награждал труды мои для блага семейства, и я радовалась устройству фабрики.
- О, Мария Дмитриевна, не говорите подобного! Вы удивительная женщина и прекрасной души человек. Кто знает вас, кто ведает о делах ваших - для тех вы стали примером истинной женщины и матери, - ответила несколько восторженно Золотарёва, грациозно обмахиваясь веером.
- Если бы вы знали, Надежда Ивановна, сколько лет потратила я на гут гончарного производства вопреки помыслам моим. Но я никогда в жизни не искала да и не ищу пьедестала, ибо гордыня обошла моё сердце стороной, что жаждет лишь одного - тихой радости семейного бытия. В своей же горести я отказалась искать золото. Ныне дети - это всё, что осталось у меня, и для этого мне нужна сила души моей, чтобы и далее заниматься воспитанием моих сыновей.
- На многие лета! На многие лета! - раздались радостные голоса.
Гости подняли бокалы за здоровье молодожёнов, Мария Дмитриевна, пряча слёзы умиления за широкой улыбкой, ещё раз поздравила Марию и нового зятя, собственноручно преподнесла им подарок - утварь тонкой работы, которую изготовили по её наказу на заводе специально для сего дня. И последующее время до окончания торжества она радовалась вместе со всеми, улыбалась через силу, дабы скрыть тяжкое волнение, охватившее её душу за судьбу Поленьки.
Апполинария, собравшаяся было уйти в монастырь, вскоре возвратилась домой, не вынеся тяжкого жития в отдалённой обители. Дома же было тепло и уютно, рядом всегда находилась мать и дочь тянулась к ней, как бы ища защиту и успокоения в своей несчастной жизни. Ночами Поленька продолжала выстаивать молитвы, днём отказывалась от молока и мяса, но тело, ещё молодое, не выдержало сего испытания, всё чаще и чаще из её опочивальни доносился долгий хриплый кашель, потом Поленька слегла в горячке, а напуганная мать не отходила от дочери ни на шаг. Вызванный врач прописал лекарства, велел беречь девушку от холода, и через две недели больная пошла на поправку. А ещё через неделю Поленька могла уже самостоятельно ходить по комнате и принимать пищу. Мария Дмитриевна в порыве радости возносила пред Образом Богородицы благодарственные молитвы за спасение дочери, но длилась сия радость недолго: Поленька продолжала всё также кашлять, она высыхала, таяла на глазах и однажды, когда она почивала, Мария Дмитриевна нашла рядом с её кроватью окровавленный батистовый платок.
Ночами она спала плохо: за стенкой долгим кашлем исходила дочь, а рядом на кровати под стёганным одеялом лежал, вытянувшись всем телом, Иван Павлович, бледное, исхудалое лицо его было покрыто капельками пота, а Мария Дмитриевна осторожными движениями вытирала их полотенцем. Иной раз, в прохладной тишине, когда никто не мог видеть её, она заливалась слезами - горькими, тяжкими - сколько лет приходилось ей биться с судьбой за спасение семьи своей и вот конец её стараниям - на руках остались малые дети, больная дочь да умирающий супруг. В утешении ей оставались общение со старыми знакомыми, чей жизненный путь она хорошо знала, и переписка со старшими дочерями - вот и всё то добро, отданное для неё в награду.
В тёплые погожие дни в дом наведывались княгиня Наталья Дмитриевна, купчиха Зверева Пелагея Андреевна - счастливая, раздобревшая, недавно она выдала меньшую замуж за состоятельного предпринимателя, поднявшегося из простых мещан, а ныне имеющий весьма прибыльное дело и теперь сердце матери стало спокойно за судьбу детей. Женщины проводили время на террасе, иной раз уходили гулять по саду и, шагая рука об руку, вели на первый взгляд лёгкие задушевные беседы, а на самом деле - как то часто бывает в их возрасте, с чувством милой тоски вспоминали прошлое, людей, что некогда были им знакомы, а затем грустно вздохнув, возвращались в настоящее - не такое лучезарное, как прошедшее.
- Каковы ваши фабричные дела, Мария Дмитриевна? - спрашивала-интересовалась княгиня Озвенцовская, выступающая немым свидетелем жизни Менделеевых на протяжении многих лет.
- Ах, Наталья Дмитриевна, если бы вы знали, как тяжко в нынешнем положении моём. Я бьюсь изо дня в день как рыба об лёд. Мои обстоятельства уже совсем иные, и я уже не могу хвалиться своей деятельностью. До сего времени, по милости Божьей, я питалась плодами прежних трудов, когда дела фабрики шли хорошо. Но ныне вынуждена признать своё поражение, часто бываю совсем без денег, как и теперь...
- Но разве вам некому помочь, Мария Дмитриевна? - удивлённо воскликнула Пелагея Андреевна, теребя в руках тонкий носовой платок.
- Есть, конечно, мой зять Яков Семёнович. На днях я отправила ему письмо в Омск. где в полной мере описала всю сложившуюся ситуацию на фабрике. У меня до 60000 в готовности одной питейной посуды и ежели я не буду иметь поставки, то долги мои окончатся банкротством и останусь я на старости лет бесчестною женщиной. Кто тогда захочет иметь со мною дело?
- Вам ли печалиться о своём имени? - проговорила Наталья Дмитриевна, тронутая до глубины души её признанием. - Все знают вас как честного, порядочного человека, а для многих вы просто пример истинной женской мудрости и материнства, - добавила она в надежде хоть как-то поддержать, помочь словом, ибо сама никогда в жизни не ведала ни нужды, ни бедности.
- Что говорить о том, Наталья Дмитриевна? Потеря доброго имени столь пугает меня, но бедности я не боюсь и не стыжусь под старость перенести нужду, если сил трудиться уже не будет. Но не могу оставаться равнодушною к незаслуженному презрению, незаслуженным упрёкам от тех, о коих я заботилась. На днях мне нужно было рассчитать всех рабочих и мастеровых к празднику, а я едва могла занять за ужасные проценты триста рублей и, присоединив к оным пенсию Ивана Павловича, раздала все деньги, а самой себе оставила лишь двадцать рублей ассигнациями и с 400 рублями.
Пелагея Андреевна глубоко вздохнула, призадумалась с угрюмым лицом: когда-то давным-давно, ещё по молодости, им с супругом тоже пришлось тяжко: Дмитрий Фёдорович, тогда преисполненный молодецкой решимостью, захотел открыть собственное торговое дело, но денег ни у него, ни у супруги не было и он взял в долг у ростовщиков под большие проценты. Дело же пошло не сразу, а долг нужно было возвращать ежемесячно: вот тогда-то Пелагея Андреевна и узнала, что такое нужда, и сама, будучи непраздной, заложила все свои украшения, дабы помочь мужу. К счастью, через несколько лет Дмитрий Фёдорович поднялся, расплатился с долгами и кредиторами, а семья его более не испытывала нужды.
И вот ныне эти три женщины - такие разные, каждая со своим жизненным путём, собрались вместе в беседке, под сенью цветущей черёмухи, и объединяло их не богатство, ни знатное положение, а простое человеческое тепло взаимоотношений, лёгкая отдушина в круговороте времени.
Заморосил мелкий дождь, дамы собрались, укрывшись от капель, в просторной светлой гостиной. Часы пробили пять часов пополудни. В гостиную, тихо шурша длинным подолом, вошла Лизонька, с глубоким почтением поздоровавшись с гостями, зажгла свечи и вышла, дабы приготовить чай.
За окном сгустились сумерки, комнату окутали сероватые тени. Женщины сидели на софе, тихо, почти шёпотом вели беседу, Елизавета, как самая младшая, примостилась чуть поотдаль в кресло, руки её проворно вышивали причудливый орнамент на зелёном бархате. Весь мир, казалось. готовился ко сну - так мирно, спокойно сталось вокруг. Вдруг приятную тишину прорезал глухой долгий кашель из комнаты Поленьки; Мария Дмитриевна вытянулась всем телом, напряглась: что-то зловещее-неотвратимое встало перед её внутренним взором.