2020-й главы 10,11

Глава 10. Незнакомые знакомцы

Рану Бердников кое-как перевязал лоскутами голубой ткани, в которые ему пришлось превратить собственную форменную рубашку. Опустошённый взгляд его был обращён на пожарище завода и высотку полицейского участка, которая отчего-то сильно накренилась, в любой момент готовая рухнуть, словно Пизанская башня. Высотка эта долгое время была его домом, а не только местом службы. Как и Филипп Илюхин, Богдан хоронил теперь собственное прошлое. Счастливым оно было или нет – Жданка сказать не могла, но весь вид мужчины говорил о том, что ему больно с ним расставаться.
Илюхин перестал рыдать и смотрел теперь на завод очень странно для сумасшедшего пиромана. Жданка, подошедшая к нему и заглянувшая в его неприметные глаза в сети морщинок и жировых складок, совсем не ожидала такого взгляда.
Глаза химика были сухи и… в них не было и намёка на прежный безумный блеск. Девушке даже показалось, что он смотрит на останки завода с некоторой ненавистью, будто он восемь лет был в плену у этого завода и теперь, наконец, освободился.
- Столько времени!.. – пробормотал он и больше ничего не смог добавить. Впрочем, всё было понятно и без пояснений.
Как много времени из его жизни украл этот мёртвый, никому больше не нужный завод! Сколько времени, которое он мог бы потратить с пользой для себя и для общества, а убил его в пустом, безумном бреду!
Илюхин опустил голову. Стыд и горечь искажали его круглое лицо с множеством мелких кровоподтёков. Ему было невыносимо обидно за собственные ошибки.
Жданка не смогла бы с уверенностью сказать, что именно излечило его душевную болезнь: удар осколком бетона по голове или потрясение от случившегося, только сумасшествие ушло, уступив место горькому разочарованию. Жданке очень хотелось поддержать его, и она тихо произнесла, коснувшись его мягкого плеча в разорванной ткани старого пиджака:
- Ещё не всё потеряно, Филипп Альфредович.
Тот согласно кивнул. Кажется, у него немного отлегло от души.
- Надо поискать убежище, пока кто-нибудь нами не заинтересовался.
Бывший директор химзавода встал с колен и, держась за разбитую голову, подковылял к бывшему начальнику городской полиции. Он протянул раненому руку, чтобы помочь ему встать, но тот лишь криво, злобно усмехнулся.
- Мой участок сперва отстрой, пироман несчастный!
Илюхин было смутился, но Богдан, как оказалось, вовсе не собирался обижаться. Вместо этого он с силой хлопнул ладонью по ладони своего неожиданного товарища и крепко ухватился за неё, чтобы подняться. Жданка, желая помочь, подлезла под вторую руку Богдана, и вместе они побрели прочь от печальной картины ушедшего в небытие прошлого.
Пристанище они нашли в заброшенной школе на одной из ближайших окраин. Она была таким же архитектурным призраком, как и все здания в городе, и так же, как многие – пустовала, а трём бездомным теперь спутникам только того и надо было.
Все трое смертельно устали, у Богдана стала подниматься температура. А потому решено было не забираться далеко вглубь школьных помещений. Было очевидно, что здание пусто: ни единого шороха не доносилось из её унылых коридоров и классных комнат. Да и вообще, последние восемь лет ни одна из городских школ не работала, а необходимости селиться в общественных зданиях не было по причине того, что пережившее Великий Хаос население было крайне малочисленным, и жилплощади на всех хватало с избытком.
Уложив ослабевшего Бердникова в раздевалке на две сдвинутые деревянные лавки, Жданка с Илюхиным отправились на поиски питьевой воды и хоть какого-нибудь провианта. Банку тушёнки, которую девушка захватила ещё в бомбоубежище, решено было оставить больному, хотя он и не проявлял к ней особого интереса.
Окраина была почти пустынна, остатки некогда двухсоттысячного населения Елецка старались жить поближе к центру. Там хоть и заправляли нечистые на руку самодуры в полицейских погонах, а всё же было как-то спокойнее. Поэтому одиночество обширных окраин вводило в отчаянную тоску и даже пугало.
Но и здесь следовало быть предельно аккуратными и по возможности не попадаться людям на глаза. Жители города были до крайности подозрительны, и чужаки обязательно вызвали бы у кого-нибудь из них желание получить от полиции награду за поимку столь странных субъектов. И вряд ли они знали, что сдавать уже некому. Что теперь будет в городе, сказать было сложно, только Илюхину и Жданке не хотелось об этом задумываться. Были проблемы понасущнее.
Ходили долго, уж солнце пошло на закат, а раздобыть удалось лишь несколько ранних плодов с одичавших яблонь и зазевавшегося хромого голубя. Кое-как разыскали мятую двухлитровую пластиковую бутылку для воды, а за самой водой пришлось ходить за тридевять земель к реке.
Возвращаясь с нехитрой добычей, уставшие товарищи по несчастью затеяли тихий, задушевный разговор. Начал его Илюхин. Жданка, хоть и сгорала от любопытства узнать побольше о прозревшем безумце, но не решалась расспрашивать. Зато самого бывшего директора недосказанность, видимо, сильно тяготила. И он, не выдержав внутреннего прессинга, с головой ушёл в откровенность.
- … я уж теперь и не помню, как начал сходить с ума. Впрочем, кто же может помнить такое о самом себе. Просто я, наверное, не сумел со всем этим примириться: с этой внезапной разрухой и всеобщим помешательством. Я очень любил свой завод, можно сказать, жил им. Я знал в нём всё, до последней колбочки, до последнего агрегата. Сперва, когда ещё не был директором, мечтал о руководящем кресле, потом, когда открылось столько перспектив, стал думать о расширении производства, о переходе на новый экономический уровень, - Илюхин так увлёкся рассказом, что даже не заметил недоумение в глазах своей юной и совсем необразованной слушательницы, - Но не в этом суть! Суть в том, что мы с заводом пережили и финансовый кризис, и нападки рейдеров, и крупное сокращение штатов. А в этом проклятом Хаосе не выжили. Из чего он, Хаос, получился то? Из глупости людской, вот и всё. Из ничего! И это «ничто» поглотило всё на свете, разрушило до основания. У меня не укладывалось в голове, как так вышло, я не смог поверить, не сумел примириться с этим… Вот так то! – Илюхин помолчал немного, позволив себе отдышаться от длинной речи на ходу, и продолжил, - С конца шестидесятых стоял тут этот завод, и не просто стоял, а работал, делал своё дело на благо страны. И вот, что страна с ним сотворила! Я понимаю, что ты хочешь мне сказать, Поленька. Не один мой завод пострадал. Весь мир теперь лежит в руинах дикости, всё забыто… Но теперь, когда я прозрел, я думаю: что же делать дальше?
Повисла пауза. Жданка не могла подкинуть растерянному мужчине никакой идеи, так как была ужасно далека от тревожащих его вопросов. Так и не придумав ничего глобального, она сказала:
- По-моему сейчас нужно думать о Богдане Петровиче. Он ранен, нужно поспешить к нему.
- И то верно.
Проблемы Илюхина не решились, но ему как будто стало немного легче. Он признался в этом девушке, надеясь на объяснения. Жданка знала почему, но говорить ничего не стала: пусть сам догадается!
Вернувшись в школу, они обнаружили Богдана в забытьи. Перевязка потемнела от крови, а сам Бердников был горяч, как уголь.
Банка с тушёнкой стояла нетронутой, и над ней уже кружились несколько жирных мух. Жданка отогнала насекомых и велела Илюхину заняться костром. Речную воду нужно было вскипятить, голубя хоть как-то приготовить. Посуды для этого не было, но Филипп Альфредович взял все эти проблемы на себя и скрылся в закоулках школьных коридоров.
А Жданка осталась врачевать. Она ничего не смыслила в медицине и ко всему прочему ужасно боялась крови. Ох, лучше бы ей пойти кипятить воду! Она уже хотела бежать на поиски Илюхина, но тут что-то слабо коснулось её руки.
Богдан приоткрыл блестящие болезненные глаза и крепко зацепил девушку взглядом.
- Подождите немного, - прошептала Жданка, смущённая столь пристальным к себе вниманием, - Филипп Альфредович вскипятит воду, и вы напьётесь. Я бы перевязала вам рану, но боюсь, что мне опять станет плохо. Давайте я лучше позову Илюхина, а сама займусь всем остальным…
- Не надо, - покачал Богдан лысой, горячей, как огонь, головой, - я сам всё сделаю. А ты, пожалуйста, посиди со мной.
Жданка помогла ему сесть на лавках, и он, еле двигая трясущимися в ознобе руками, принялся разворачивать пропитанные кровью полоски когда-то голубой ткани.
- Порви остатки моей рубахи, - велел он, видя, что девушке уже плохеет, - придётся носить китель на голое тело. Но что ж поделаешь?
Жданка подивилась его несерьёзности в таком-то положении, но принялась за дело с большим энтузиазмом. Кровь она никогда не любила, очень не любила! Когда она закончила рвать материю на полоски, то ей вдруг пришло в голову, что уже использованные бинты за неимением ничего другого, придётся стирать. Подавив подкатившую к горлу тошноту, она, не оглядываясь, протянула чистые бинты Богдану.
- Простите, Богдан Петрович, что не помогаю вам, - простонала она, когда голубые полоски ткани перекочевали из её руки в руку Бердникова, - но я ничего не могу с этим поделать. Не спрашивайте, почему, просто не могу и всё.
- Да ты не переживай, Жданкина. Я уж большой мальчик, сам справлюсь.
От шутки, брошенной сквозь зажатые от боли зубы, было и жутковато, и в то же время полегчало.
- А зачем вы за мной на завод пришли? – спросила Жданка, когда по доносившимся из-за спины звукам поняла, что Богдан справился с перевязкой и вновь растянулся на неудобных жёстких лавках.
- Ну сама подумай, Жданкина, стоило ли мне спасать тебя от пули, чтобы на следующее же утро позволить взорваться на химзаводе?
Жданка наконец заставила себя повернуться к собеседнику, но лишь для того, чтобы с укоризной покачать головой.
- Я же серьёзно спрашиваю.
- А я серьёзно отвечаю. Я должен был прийти на завод и учинить облаву. Почему именно на завод? А потому что один из моих людей видел, как ты бежишь в ту сторону. Мне было сложно отпираться, даже несмотря на то, что пришлось поранить себе руку, вроде как это сделала ты. Я повёл полицейских на завод, но уже знал, что придётся досрочно оставить свой высокий пост…
- Но почему? – не унималась Жданка; главного она пока не уяснила.
Бердников поглядел на неё исподлобья, и в следующую секунду его затуманенный недомоганием взгляд стал очень серьёзным. Он немного приподнялся, упёрся спиной в холодный простенок и снова заговорил, но теперь уже без тени юмора в голосе.
- Вот что, Жданкина: я буду рассказывать долго, а ты не перебивай, даже если запнусь или что-то покажется тебе неправдой. Восемь лет я уже не разговаривал ни с кем о себе, и уж тем более так откровенно. А дело в том, что были у меня когда-то дочь Катенька и жена Наташа…
Жданка не привыкла верить «полицаям», но тут был особый случай. Чем именно случай был особ, девушка не знала, но вслушивалась в рассказ Лысого Богдана очень внимательно. А он продолжал, облизнув пересохшие губы.
- Всё это было ещё до Великого Хаоса. Я женился довольно рано для мужчины, в девятнадцать лет. Это было во втором году. Свадьба, правда, была «залётная», но у нас с Наташкой была любовь, и семья получилась крепкой. Жили мы весьма небогато, потому что я был – только не смейся – честным ментом, похожим на тех, кого в те времена так любили показывать по телевизору. Мы тогда ещё были милиционерами. Это потом, примерно за год до Хаоса, нас переименовали. Толку из этого правда особого не вышло: быть честным полицейским оказалось столь же непросто, как и честным милиционером. Зарплату нам повысили, но не намного, просто не хватило бюджетных денег, которые в пустую были выкинуты на переименование. Так что всё равно приходилось выживать, кто как умел. Сама понимаешь: взятки и тому подобное. Только я упорно не желал становиться «нормальным», предпочитал оставаться редким музейным экспонатом, можно сказать, образцом никому не нужной честности. Из всего городского УВД я был, наверное, единственным дураком, который не соглашался улучшать условия жизни за счёт поборов и «крышевания». Я любил порядок – чтобы всё было по закону, по совести. Неизвестно, как бы жил я сейчас, не случись со всеми нами этой беды. Ты и сама должна всё прекрасно помнить. А потом, Жданочка, я потерял их… Катю и Наташу, - Богдан помолчал немного, собираясь с силами и вновь заговорил совсем тихо (то ли устал, то ли было слишком больно), - Здесь, в Елецке, тогда одна беда за другой сыпались. Бежал Глава, прихватив с собой весь годовой бюджет города, в общественной жизни начался разброд, предприятия встали, учреждения закрылись… Сектантов расплодилось, как собак нерезаных, да ещё бураны сильнейшие прошли – в трёх кварталах у домов все крыши посносило. Мой дом тоже стороной не обошло. Ну, в общем, переселили временно нас, бездомных, в здание соцзащиты. А это тысячи полторы людей, с детьми, с престарелыми родителями. Тесно, холодно было, отопление только на шестой день кое-как наладили. Но ещё одна беда, самая страшная, пришла, откуда не ждали. Сектанты под видом пострадавших проникли в здание соцзащиты и взорвали его…
Жданка, опустив голову, нервно вертела в руках один из своих маленьких острых ножей. Поднять взгляд на рассказчика она даже не пыталась. Чужие трагедии всегда глубоко ранили её душу, даже больше, чем собственные, и она боялась, что Богдан заметит в её глазах влажную поволоку.
- Я их тел не видел – разнесло всё чуть ни на атомы, - Богдан прикрыл глаза, то ли для того, чтобы дать им отдых, то ли от того, что не мог стерпеть боль нахлынувших воспоминаний, - Случись это в другое время, произвели бы генетическую экспертизу, а так все останки, какие удалось извлечь из-под завалов, скинули в одну большую яму и даже памятника никакого не поставили. Не до того было.
Богдан замолчал, но видно было, что он ещё не договорил.
- Мы долго метались по городу в поисках виновных, но их и след простыл. Мстить было некому, охранять порядок становилось всё бесполезнее, и я стал падать духом, запил… Уже хотел вешаться, но тут один мелкий чиновник из упразднённой городской администрации, ранее никому неизвестный, но оказавшийся весьма сметливым и предприимчивым, взял наш брошенный город под свою власть. Его звали Амбарный Аркадий Аркадьевич и он первым сумел приспособиться к новым условиям и меня заставил сделать то же самое. Почти все полицейские к тому времени уже разбежались, из начальства только я и остался. Сначала я пытался действовать, как привык, по закону, но Амбарный, который теперь стал новым Главой, открыл мне страшную, мерзкую правду жизни. Он сказал: «Подумай, что бы было, если б ты с самого начала жил так, как того требует реальность? Да ты бы лучше всех теперь жил, по крайней мере, с семьёй. Они бы не ютились в ветхом доме старого квартала и не пострадали бы от бурана. А даже если бы и пострадали, то их поселили бы не в тесном здании соцзащиты, а в апартаментах получше». Вот так то! Это сломало меня. Понимаешь, моя жизнь была пуста и уже не имела смысла, и я на всё плюнул. На всё! По первости я чинил произвол по указаниям нового Главы, а потом и сам привык, обжился в новой роли. Грабёж населения средь бела дня, незаконные аресты, казни без суда и следствия – всё это стало как бы нормой жизни, повседневностью. Печально всё это, Жданкина, не правда ли?
Жданка, по-прежнему глядя куда-то в сторону, еле заметно кивнула.
- Да, а всё это я к чему, Богдан, не смотря на слабость, приблизился к девушке, желая заглянуть ей в лицо, - а к тому, что вчера утром моя амнезия внезапно прошла. Я ведь уже лет семь не думал о том, как это грустно. Как думаешь, отчего?
- Я похожа на вашу дочь? – предположила Жданка, так и не взглянув на Бердникова.
- Да нет, совсем не похожа, - возразил тот, - хотя, будь она жива, вы могли бы быть подругами. Дело в том, что я и сам пока до конца не пойму, в чём дело. Ты скорее напомнила мне меня самого восемь лет назад, ведь я тоже тогда много думал о других… И мне стало очень больно, Жданкина, даже страшно. А ведь уже так долго меня ничто в этой жизни не задевало, не ранило… Так жалко!
- Чего? – не поняла девушка.
- Времени, - тихо отозвался Богдан.
Жданка опустила отяжелевшую от усталости голову на колени. Во время Богданова рассказа она присела рядом с его лавками прямо на пол, и провела в таком положении долгое время. Было ужасно лень двигаться, но затёкшие мышцы настырно толкали её к этому. Когда она всё же обернулась к человеку, так смело раскрывшему перед ней душу, то обнаружила, что он спит.
Через некоторое время пришёл Илюхин, притащив не весть где найденный мятый жестяной таз, полный кипячёной воды. Напившись сами и напоив сонного Богдана, девушка и бывший директор завода ушли на задний двор школы. Там всё ещё горел костерок с кривой, но довольно надёжной на вид конструкцией вертела. На вопрос, где ему удалось отыскать тазик и зажигалку, Илюхин скромно промолчал и только хитро улыбнулся. Тем не менее, в остатках воды решено было сварить голубя и залежавшиеся остатки тушёнки. Кулеш получился наваристым, хоть и совсем не солёным, однако голодным, уставшим людям, понятное дело, было не до кулинарных изысков. Кое-как поужинав и оставив довольно большое количество жирного бульона раненому, они легли спать: Жданка на ещё одной узкой лавке, а Илюхин за неимением ничего лучшего – прямо на полу. Впрочем, его подкожного жира хватило и на подстилку, и на обогрев.
Завтра утром снова предстояло куда-то идти и что-то искать…

Глава 11. Неожиданная встреча.
Богдан просыпался долго: смертельная усталость в разбитом теле отнимала все силы его огромной полицейской воли. Тяжело было даже повернуть голову, а подозрительный шум в помещении справа требовал этой великой жертвы. Этот шум вряд ли могли производить Жданка с Илюхиным, так как, напоив его бульоном, они вновь отправились за добычей. Богдан тогда был ещё в полусне, но всё же успел заметить это, да и возня из соседнего предбанника доносилась какая-то очень уж «медвежья».
Собрав по капле остатки сил из ослабевших членов, он всё же привстал и схватил лежавший в кобуре пистолет. Хорошо смазанная собачка сдвинулась почти бесшумно. Морщась от боли в ноге и в полголоса чертыхаясь, Бердников осторожно пополз в сторону источника шума. Хотелось бы двигаться тише, но боль в проклятой ране под коленом заставляла с довольно сильным шорохом ползти по грязному полу и дышать громче обычного. Онемевшая нога оставляла за собой кровавые пятна, и продвижение было ужасно медленным, которое показалось Богдану бесконечно тянущейся безвкусной жвачкой, ему всё же удалось заглянуть в полутёмное помещение, откуда теперь уже доносилось то ли сиплое ворчание, то ли булькающий храп.
За углом, в незапамятные времена исписанным всякой подростковой ерундой, лежал на животе человек, грязными рваными ботинками к Богдану. Он спал, храпя на весь предбанник, и от него исходил настолько отвратительный, тошнотворный запах, что даже не особенно чувствительный к таким вещам Богдан, поморщился от мути в желудке.
Разящее наповал амбре из смеси алкогольного перегара, застарелого пота и ещё чего-то столь же неприятного наводило на мысль о бродяге, пропившем не только разум, но и чувства.
Богдан ползком обогнул спящего БОМЖа и попытался заглянуть в опухшее, грязное лицо. Физиономии законченных алкоголиков мало напоминают человеческие, а уж тем более ничего не говорят о личности своих владельцев. Но даже теперь Богдан с удивлением узнал в незваном госте своего старого знакомого, главаря «Сынов Свободы» Серого. «Эсэсовец», как звал его про себя Богдан, сейчас был жалок и отвратителен. Легко можно было бы пристрелить его, стервеца. Но много ли в этом для него чести? Да и Жданкина это вряд ли оценит.
Вот вроде бы спокойная на грани отрешённости, а всё-то её так задевает, столь сильно ранит, что, кажется, когда-нибудь убьёт. Нет! Девочку надо беречь! Лучше бы, конечно, ей с этим прощелыгой вообще не встречаться, не видеть его обросшей предательской рожи. Но…
Богдан скривился, подумав о том, что будь он в порядке, пришлось бы тащить эту тухлую кучу мяса и костей куда-нибудь подальше от их убежища, но из-за ранения бывший полицейский не способен был даже встать на ноги. Это и радовало, и огорчало, так как совсем не хотелось показывать незваного гостя Жданке.
Вот если бы разбудить его! Самое лучшее средство для пробуждения, конечно же, это выстрел над самым ухом – заодно и оглох бы. Но звук выстрела вызовет нежелательное внимание со стороны населения, для которого жалкий вид прежде всесильного и наглого, а ныне поверженного начальника полиции, будет подобен красной тряпке для быка. Да и пулю без пользы тратить было бы неразумно.
Богдан устало вздохнул: кажется, он зашёл в тупик. Но от дальнейших умственных усилий его спасли Жданка и Илюхин, вернувшиеся, наконец, из похода за съестным и питьевой водой.
Круглое, с тяжёлыми веками лицо Илюхина при виде пьяного сперва раскраснелось от негодования, но потом потемнело от какой-то несвойственной его добродушной натуре мрачной апатии.
«Такую страну развалили!», - казалось, укоряли его глаза. В Сером он, судя по всему, видел одного из виновников наступившего восемь лет назад безобразия.
Взгляд Жданки был печален и полон душевной боли. Она о чём-то сильно сожалела, но Богдан никак не мог понять, о чём.

Придя в себя, Серый уже в который раз был горько разочарован. Его мутному взору предстал одинаковый во всём этом догнивающем мире вид на посеревшую от времени, пошедшую витиеватыми руслами трещин штукатурку на потолке, моря грязно-жёлтых бесформенных пятен на стыках его с унылыми бесцветными стенами и мусор, мусор, мусор… грязь, грязь, грязь… И одиночество!
Серый хоть и понимал всю абсурдность своих желаний, но в душе всё же до последнего надеялся увидеть неподалёку от себя Жданку, с аппетитом уплетающую куски тушёнки с ножа. Но вот уже четвёртые сутки она не желала ему доброго утра своим оригинальным, едко-ехидным способом.
Да кого винить-то? Только себя! Ведь он, Серый, сам решил принести девчонку в жертву своей пресловутой свободе. Так чего же теперь жалеть?
Но Серый жалел. Эта противная, колкая на язык дурнушка имела одно бесспорное хорошее качество, которое позволяло прощать ей всё: она заботилась о нём.
Она, возможно, была единственным существом на всём белом свете и во все времена, которому судьба Серого не была безразлична. Даже он сам плюнул на неё, судьбу, с высоты пьяного полёта. А она – нет!
«Сыну Свободы» стало вдвойне противно этим утром. К обычному алкогольному недомоганию прибавилось ещё и стократ более мерзкое чувство полнейшего одиночества, в котором он, к сожалению, был повинен сам. Бедная Жданка, должно быть, уже давно с укоризной взирает на него с небес, если они существуют, а банда его (вернее всё, что от неё осталось) распалась, люди рассеялись по городу и округе кто куда. Серый не смог их удержать, да и смысла не было.
- Ох-ох-ох!
Серый встал. Собственная грязь никогда его особо не волновала, а в последние дни и вовсе перестала тревожить. Но вот теперь вдруг стало так противно, что и сказать нельзя. Серому, наверное, впервые в его непутёвой жизни нестерпимо захотелось помыться. Тело, ни к чему обычно не чувствительное, вдруг одолел ужасный зуд, от собственного запаха тошнотворный ком подкатил к горлу.
Нет! Надо сходить на реку, а одежду выкинуть! Достать другую не так уж и трудно.
Серый дотронулся до лица. Оно, небритое и опухшее, было неприятно стянуто засохшей слюной и, похоже, остатками рвоты. «Сын Свободы» поморщился, но мозгов своих, как всегда, напрягать не стал, а пошёл и помылся в прохладной речной воде.
Неподалёку от него совершал утренний туалет кто-то из горожан, и Серый не преминул незаметно поменять свою грязную одежду на его, хоть и не первой свежести, но всё же ни в пример более чистую, стиранную, видно, не так давно. Штаны ему были коротки, а в поясе широковаты, однако Серый решил, что на первое время сойдёт. Застиранная, дырявая футболка висела мешком, но он же не в ЗАГС собирался!
Серый довольно оглядел себя и спокойно ушёл с места преступления – зазевавшийся купальщик заметил подмену слишком поздно.
Идти Серому было некуда, так что он решил вернуться пока в осиротевшие без детского гомона унылые школьные стены. Его собственная типовая школа чем-то походила на эту, но ностальгировать желания не было. Серый вообще всегда жил одним лишь сегодняшним днём.
Однако в стенах школы «Сына Свободы» ждал столь неожиданный сюрприз, что он едва не вывалился через дверной проём обратно на улицу.
… у порога сидела Жданка и ела что-то, как всегда, с ножа…
Подумав, что допился до жмуриков, Серый отмахнулся от Жданки дрогнувшей рукой, но она, ведьма, даже и не думала исчезать.
- Жданыч, это чего, ты что ли?
Жданка, а может быть, её морок, пожала плечами, не отвлекаясь от еды.
У Серого в животе заурчало, словно внутри его сидел огромный голодный кот и теперь всем своим ненасытным существом тянулся на запах чего-то явно мясного.
- Ты… живая?!
Серый ощущал себя полнейшим идиотом, но не уточнить этого никак не мог. Жданка смотрела на него каким-то непонятным, но при этом страшным, невыносимым для него взглядом. И «Сын Свободы» впервые в жизни опустил перед ней глаза. И он бы, наверное, совсем поник, стоя перед ней, как беззащитный цветок под палящим солнцем, да спас его от сей незавидной участи никто иной, как Лысый Богдан, вывалившийся из дверей раздевалки на самодельном костыле. За ним показалось одутловатое лицо какого-то завшивевшего интеллигента, а бывший, судя по всему, начальник городской полиции, ухмыляясь, спросил:
- Так что, гражданин Серый, признаёте вы свою вину перед обществом, - и тут же сам ответил на заданный вопрос, - По глазам вижу, что признаёте!