В чём же сила, земляк?

В ЧЁМ ЖЕ СИЛА, ЗЕМЛЯК?

Тот, кому приходилось ездить в середине девяностых годов в северный Казахстан, вероятно, тоже был поражён видами селений, встречавшихся по пути. Обглоданные скелеты ферм и полуразрушенные здания мастерских и автобаз, вокруг которых беспорядочно валялись изжёванные, оторванные куски кабин от машин и тракторов, голые рамы, колёса с обгрызанными шинами и другой металлический лом, который совсем недавно был сельхозтехникой. В сёлах и городках целые улицы домов с провалившимися крышами зияли глазницами пустых оконных и дверных проёмов. Смотришь – и становится жутко от вида этих руин, наводящих на размышления о послевоенном Сталинграде. И, главное, города и сёла стояли чёрные, без света, и безлюдье…, пробежит где-нибудь озабоченно человек, и опять тишина.

После одиннадцати часов тряски в автобусе, трёх часов ожидания в замызганном и гулком из-за пустоты, прозябшем здании автовокзала, а потом ещё двух часов езды в чихающем, периодически глохнувшем стареньком ПАЗике мы с сыном, Ваней, готовы были встретиться в Антоновке с любыми неожиданностями.
Приехали!
Великая тайна сокрыта в малой родине: только вдохнешь её атмосферу, окинешь взглядом, и затрепетало, защемило, наполнилось сердце радостью встречи с далёким детством.
Стоим мы с Ваней, оглядываемся кругом… да-а-а, постарело родное село, посерело облезшей краской, но стоит, не превращается в руины, как окрестные сёла и городки. Стоит!
Сразу же за остановкой в утреннем солнце отсвечивает остатками желтизны бывший сельский магазин, ныне превратившийся в наглядное пособие разрухи постсоветских лет. Но хотя крыша его и обвалилась, оконные и дверные проёмы аккуратно заколочены листами железа (удивительно, где местные власти взяли листовое железо, а ещё удивительнее, почему его до сих пор не спёрли).
Если провести аналогию с временами года, то Антоновка трудных, страшных, холодных девяностых годов сейчас ассоциируется в моей памяти не с лютой зимой с её безысходностью, а с ранней весной, когда, хотя вокруг ещё и мертво, и голодно, но в воздухе уже витает пробуждающаяся великая сила жизни. Откуда в этом, на первый взгляд обычном селе, такая сила жизни? Почему коренные жители, в каких бы крупных городах они не жили, в какие бы богатые страны не забросила их судьба, с внутренним теплом и гордостью величают себя антоновцами?

Кивнув на развалины магазина, я как бы мимоходом проронил: «Это был "Большой магазин", здесь с одной стороны продавали ткани и одежду, а с другой – книжки и игрушки». Спроси, почему начал рассказывать сыну про этот магазин – не отвечу, наверное, утомление от дороги и радостное волнение от встречи с родными местами побуждали говорить, говорить, говорить. По дороге к родительскому дому я всё время о чем-то рассказывал, разъяснял, а сын слушал – степенно так слушал.
– Когда привозили учебники, на другой день мы, школьники средних и старших классов, магазин брали штурмом. Ещё до открытия собиралась такая толпа, что один раз в толчее парнишка даже потерял сознание.
– А зачем? – спросил Ваня. По возрасту он ещё оголец, но уже солидно рассуждающий человек.
– А кто его знает, зачем? – до меня вдруг дошла вся абсурдность нашего поведения, ведь учебников всем хватало. Наверное, так покупать было веселее, чем степенно выстаивая очередь. Да и после было о чём вспомнить, хотя бы об оторванных пуговицах, или: «А мы вдвоём как уперлись ногами в косяк, как даванули…».
Это обелиск в память о погибших в Великую Отечественную войну: на девятое мая здесь собиралось всё село, из клуба играла музыка, возлагали венки – в общем, всё, как положено. Кстати, у нас был очень хороший клуб, одно время он занимал по кинопрокату второе место в Казахстане среди сельских клубов. Жаль, что теперь и от него остались лишь стены.
А это наша школа: её построили в год, когда я пошёл в первый класс. Какая она маленькая! А тогда казалась громадной. А вон те деревья мы сажали, смотри, какие они стали за четверть века!
Вспоминая и разговаривая, не заметили, как подошли к крайней улице, а там и родительский дом.
Встреча, радостная суета, потом приготовление завтрака.
«Коля, сбегай, нарви луку», – велит мне мама. Она быстро сдаёт в последнее время: годы, да и здоровье не очень.
В том году весна выдалась ранняя да тёплая, так что многолетний лук к началу мая можно уже срывать к столу.
Завтрак: варёная картошка с лучком, чай с карамельками «Ивушка». Хорошо ещё, что в селе построили пекарню, и отец, как и остальные работники совхоза, получал хлеб в счёт зарплаты за прошлые годы.
Только позавтракали и подмели двор, пришла баба Шура, подруга матери. У неё затопило погреб, и мы все пошли помогать доставать картофель и банки с солениями. Работа не хитрая и не пыльная, вот только вода – зараза – мокрая и холодная. Мы с отцом по очереди лазили в погреб и доставали картошку: один в погребе шурует, а другой на солнышке отогревается, потом наоборот. Ваня же с бабой Шурой относили вёдра и рассыпали картофель на пологе, для просушки и чтобы согрелся перед посадкой.
Во время весеннего паводка погреба в Антоновке стало подтапливать после того, как между селом и расположенным рядом озером проложили в земле трубу большого диаметра для подачи воды с реки Иртыш до… – а кто его знает, докуда они успели проложить трубу. Вышло, как обычно: вместе с трубой «закопали» кучу денег, а воды, по сути, так и не дали, зато нарушили водный режим почвы. Эх! Молодцы!
Картофель достали, а тут и обед подоспел. Пока мы занимались во дворе, мама кухарила у газовой плиты – сварила суп с клёцками. Но я вспомнил про обед не из-за супа, а из-за, вроде, незначительного, но много говорящего эпизода. Когда сели за стол, так как я в этот момент снимал на камеру, попросил сына, чтобы он поблагодарил Господа за хлеб сей насущный. Пока он читал молитву, много пожившие и много повидавшие на своём веку люди с великим вниманием и почтением слушали, и чувствовалось, что сердцами поддерживали слова благодарения. В конце баба Шура даже вздохнула: «Видите! Уже знает, а мы жизнь прожили, и ни бум-бум».
Расскажу о её доме. Снаружи дом, как дом, а зайдёшь внутрь – и раскроется его самобытность. Уже двор выдаёт: вон на стене висит коса, а на другой коромысло, а лавка – ведь это настоящая скамья из хаты. Между воротами и лавкой притулились санки – старинная работа сельского кузнеца. Металлические полозья, каркас со спинкой; спинка украшена коваными завитушками: всё прочно и в то же время изящно. На таких санках и с горки катались, и воду возили по две фляги – ничего им не делается.
Но бУде топтаться у порога, рассматривая серпы, «летучую мышь» и всякий другой инвентарь, пройдёмте в дом! Печка – ну, этим сельских жителей не удивишь. А у бабы Шуры русская печь – слабо?! А чугунок когда последний раз вы живьём видели? А старинные металлические кровати, покрытые покрывалами с вручную вязаной каймой с традиционными рисунками? И это всё не музейные экспонаты, а рабочие вещи, которыми хозяйка пользуется в обиходе – пользуется так же обыденно, как телевизором, стоящим тут же. Такое удивительно гармоничное сочетание старинного и современного создаёт ощущение удобства и тихого уюта в доме, а ещё внутреннее ощущение стабильности и преемственности.
Откуда это ощущение? Может, от старинных вещей? Но зайдите в любой музей – там много старинных вещей – разве там чувствуется стабильность и преемственность, а, тем более, уют? Нет.
Значит, дело не в доме и не в вещах. Какой бы ни был дом, сам по себе он души не имеет и не запечатлеется в сердце теплом и уютом. Уют исходит от хозяйки дома, от её отточенной неторопливости движений, и в то же время любая работа у неё спорится, смотришь со стороны, кажется, что дело делается как-бы само собой. Баба Шура – её певучий голос, искринки в улыбающихся глазах… – да воспетые Некрасовым женщины-крестьянки с их внешним смирением и обречённым трудолюбием, ни в какое сравнение не идут с её ненавязчивой интеллигентностью, мудростью, внутренним самоуважением много пережившего и ещё больше простившего человека. Можно подделать доброту, можно имитировать даже смирение, но интеллигентность души невозможно.
Неброская, по-деревенски самобытная интеллигентность души многих антоновцев – может, в этом духовная сила нашего села?
Верна пословица: «Не стоит село без праведника», но, с другой стороны, на одной ноге даже скамейка не устоит, знать, есть ещё силы – сокровенные внутренние силы, которыми устояла в те трудные годы Антоновка.

После обеда родители пошли домой, а мы с сыном спустились в «Долыну», благо она была рядом, сразу за огородом. Ваня проковырял ножом дырочку в берёзе, и мы попробовали сок. Замазав отверстие глиной, пошли на насыпь: с неё лучше вид на… – не знаю даже как назвать это вместилище весенних вод: озерцом не назовёшь, большой лужей язык не поворачивается назвать такое большое вместилище чистой воды, долина – точное название. Поверхность её при малейшем дуновении ветерка покрывается рябью бегущих волн.
«Видишь, сквозь воду темнеют круглые ямы? Раньше в них летом месили саман, глину с соломой, и делали из него кирпичи – здесь много домов построено из таких кирпичей: дёшево, быстро и зимой тепло», – начал я очередное воспоминание.
Когда я был примерно твоего возраста, разок пришлось здесь зимой искупаться. Пошли мы – человек пять или шесть, не помню, проверять, крепкий ли лёд. Попробовали у берега, попрыгали – держит, дальше – тоже держит, а на середине, там, где была вырыта яма и было глубоко, провалились. Рядом с нами была маленькая девчушка, которая увязалась за своим братом, и пришлось её взять с собой, – она тоже ушла в воду, да так, что с головой засосало под лед. Благо, провалившись, мы стояли на дне, и, ухватив её за пальтишко, вытащили. Я уж и не помню, как вылезли из той полыньи (был в шоке от «купания»), тут же побежали в ближайший дом отогреваться и сушиться. Баба Маша, к которой мы прибежали, тех, кто промок, загнала на печку греться, потом, пока сохла одежда, всех напоила чаем с травами и вареньем. Кажется, тогда обошлось без последствий.

И был вечер, и было утро – наступил день второй.
Второй день посвятили весенним заботам. Я навешивал и приводил в порядок штакетник, а Ваня с дедом сколотили раму для рассады – дело нехитрое, но аккуратность и тут нужна. Потом вскапывали палисадник, а бабушка занималась посадкой цветов.
Когда вскапывали, насобирали дождевых червяков – куриный деликатес. Одна курица была совсем ручная, так что Ваня – сугубо городской житель – развлёкся тем, что подержал на коленях живую курицу и покормил её с руки.
Ближе к вечеру пошли на посиделки к соседям: деду Василию и бабе Гале (в деревне вообще мало молодёжи осталось, а на окраине и подавно одни старики).
Раньше, в шестидесятые годы соседи собирались по вечерам у деда Васиных родителей: у них был сепаратор, и все по очереди перегоняли молоко. Телевизоров тогда не было, поэтому вечера проходили весело: те, кто уже перегнал молоко, не спешили домой, а беседовали, мужики играли в «дурачка». Кто-нибудь как завернёт байку или вспомнит случай из жизни, все и покатятся со смеху. Раньше, представляете, сидя за столом, частенько пели песни – я такие по радио никогда не слышал. Сейчас, к сожалению, всё это бесследно утрачено – целый культурный пласт.
Нас, малышню, чтобы не путались под ногами, загоняли на лежанку русской печи, и мы сверху наблюдали и с жадностью впитывали – нет, не рассказы: слова со временем забываются, а дух той культуры.
Итак, мы с внуком Ваней и дедом Ваней у соседей; хотя слово «соседи» звучит формально, не отражает душевной близости, существующей между нами. Разве подходит слово «сосед» к тому, кто в детстве кормил тебя кашкой, с кем жил бок о бок, а потом, когда я уехал учиться, встречал и провожал? Точнее будет слово «родные».
Объятия, подарки, расспросы… Потом разговор перекинулся на жизнь в России и в Казахстане; кто-то сравнил с прошлым – нет, не ради выяснения, когда было хуже или лучше, а само так получилось. Вспомнили – взгрустнули, взгрустнули – разговор сам собой угас…
Чтобы поднять настроение, тётя Галя рассказала, как они «обмывали» шубу. Её дядя жил в городе и сумел купить шубу – вещь редчайшую в деревне в шестидесятых годах.
«Баба Поля, баба Надя, Коломейчиха и ещё соседки собрались "обмыть" и оценить», – начала она рассказ. «Подывылысь, похвалили, "обмыли", а потом одна надинэ шубу и выходэ посеред хаты и пританцовуе красуется, потом друга одевае и тоже на середину хаты… – я им кажу: вы шубу порвете, и поносить не успею. Вот им интересно было!» – тётя Галя – радушная, гостеприимная хозяйка – рассказывает заразительно весело. Её речь – это характерный для многих антоновцев сплав русского и украинского языка. Именно сплав, в котором не заметно переходов с одного языка на другой; только у одних больше русской составляющей, у других больше украинской составляющей.
Почин был подхвачен, и покатилось воспоминание за воспоминанием, байка за байкой, только чайник успевай кипятить.
– А как дед Кондрат вас с Сашей вишнями накормил, помните? – подхватил беседу дядя Вася. Дядя Вася – это уже другой тип рассказчика: смотришь на него, так и кажется, что сейчас подмигнет и выдаст прибаутку, типа: «Подмигнули ей лукаво, где б найти к Вам переправу…». Они и внешне выглядят под стать своим характерам: тётя Галя – вся округлая, мягкая бабулька, сияющая добротой, а дядя Вася – поджарый, шустрый с весёлой лукавинкой в глазах – ну чем тебе не дед Щукарь.
– Самогонку настояли на вишнях, начал рассказ дядя Вася, настойку выпили, а ягоды деду Кондрату стало жалко выбрасывать, вот он и насыпал их вам. А ягоды сочные, сладкие с остринкой, ну вы и наелись, и опьянели. Дед уложил вас на полати, а остальные ягоды вынес курам. Баба Надя приходит – куры по двору все на боку валяются, и хоть бы ногой какая дрыгнула. Подохли отчего-то, опечалилась она, повынесла за двор на мусорную кучу. Заходит в дом, а там вы вповалку и на столе трехлитровая банка из-под настойки… Ох, и досталось тогда деду и за малых детей, и за пьяных кур! К вечеру все оклемались.
«А как я поспорил с мужиками, что тёща встретит меня радушно и хлебосольно в любое время суток, слышали?» – вошёл в задор дядя Вася.
– Давно это было, тёща тогда ещё держала корову. Мы с мужиками собирали сено – пока одному привезли, пока сложили скирду, потом другому, в общем, когда привезли тёще, было уже далеко за полночь. Свалили сено на сеновале. Я подмигнул, чтобы молчали про то, что привезли. Стучимся в окно, а были мы уже подшофе, зажёгся свет: «Кто там?». – Открывай, мать! Зять пришёл!
Впустила нас. Всё как положено: усадила за стол, налила по рюмке, закусили – и по домам.
А утром, в шестом часу, стук в окно: «Васько, голубчик, да абы я знала, что вы сено привезли, абы так я вас встретила! Да я бы угостила на славу!».
«А как баба Поля отучила кота цыплят таскать, помните?» – подхватил уже наш дед...
Да, вспоминая разговор, забыл указать на одну бытовую деталь: когда повечерело, тётя Галя посреди стола зажгла керосиновую лампу, такую же самую, как были в девятнадцатом веке. Дело в том, что в девяностых годах в Казахстане были перебои с электроэнергией (перебои – это ещё мягко сказано). Мягкий тёплый свет лампы разлился по комнате, подкрасив всё вокруг в желтый цвет. Было уютно и тепло, и мы за чаем и радостной беседой не заметили, как прошёл вечер.
Вот вспомнил тот вечер, по сути, обычный вечер с чаепитием и разговорами, и открылась простая, но в то же время очень важная истина: пока живы вечерние беседы на лавочках, пока живы посиделки, пока, замёрзнув, гурьба ребятишек может забежать в ближайший дом, и там их обогреют, обсушат и напоят чаем – будет стоять село, какие бы испытания не выпали на долю его жителей.
Может, в этом душевная сила Антоновки?

И был вечер, и было утро – наступил день третий.
И снова были весенние хлопоты по дому, а потом были радостные и долгожданные встречи с родными и друзьями – так, день за днём, пролетело десять дней. Настала пора ехать домой: из дома – домой.
С вечера собрали вещи, а потом наступило утро – грустное утро расставания.
Сели в автобус. Вот позади уже школа, обелиск, вот уже и родник на краю села… взгляд провожает, как бы прощается с озером, с «Двумя братьями», синеющими своими пирамидальными вершинами на горизонте, с холмами, с полями. Господи, я столько лет прожил и даже не осознавал, насколько разнообразна и неповторима здесь природа! С востока холмы и лес спускаются в ровную безбрежную степь, словно берег наползает на море, с юга шумит волнами озеро, дальний берег которого еле голубеет лесом на горизонте, с севера подступает к селу разнолесье с его изобилием ягод и грибов, а с запада колышется в восходящих потоках воздуха ровная степь, кое-где прочерченная лесополосами.
Это здесь сосна встречается с ковылем. Это здесь на поросших камышом озерцах хозяйничают эгоистичные собственники, лебеди, а по прибрежным солончакам перебегают и искусно прячутся кулички. Это здесь зимой вдоль дорог, словно куры, пасутся степные куропатки. Это здесь летом на озере кормятся бок о бок домашние и дикие гуси и утки, и бывает, что прибьётся один-два диких гусёнка к стаду домашних гусей и живут с ними всё лето. Но как придёт пора вставать на крыло, не зевай, хозяйка, иначе дикие гусята всё стадо перебаламутят, но заставят и малых и старых гусей учиться летать, так загоняют, что прощай, нагулянный за лето жир...
Автобус увозил нас всё дальше и дальше, и мысли постепенно обращались от прошлого к будущему – такова особенность дороги: она полна своих забот, своих ожиданий.
---
Я задался вопросом, в чём же сила малой родины, и не нашёл на него ответ. Но она есть – есть незримая душевная сила, потому что где бы мы ни жили, её частица всегда остаётся с нами.