Борис Годунов (поэма)

Борис Пахомов

Борис Годунов
Записки летописца

1.
…Когда тирана смерть берёт
И меч злодейства отдыхает,
Раскрепощается народ
И счастье в душах обретает.

Но в час безвластия, свобод,
Державных распрей и интрижек
Ухватит скипетр власти тот,
Который к ней, к престолу ближе.

И на народ ярмо опять
Хозяин новый, непорочный
Воодрузит, как благодать,
Неукоснительно и прочно.

И вновь с овчинку – небеса,
И вот опять всё потемнело,
И скрежет власти колеса
Вершит привычно злое дело…

2.
…Когда царь Грозный Иоанн
Почил под общую усладу,
Народ бурлил, неделю пьян:
Так веселился. До упаду.

Но миг безвластия иссяк,
Как иссякает повод каждый,
Как отлетает дождик всяк,
С Небес пролившийся однажды.

Царевич Фёдор, тощ и хил
(Душою слаб и телом был он),
На царство русское вступил,
Но не держал его кормила.

Кормило было у вельмож,
Пяти вельмож Верховной Думы.
Мстиславский, Юрьев, Шуйский… Кто ж
Не славил троицы сей умной!

А с ними – Бельский. Гибок, хитр,
И нелюбим, и ненавидим:
Любимец Грозного. Кумир.
И Годунова мы с ним видим.

Боярин сей, царицын брат,
Был зятем гнусного Малюты
(Уж вот был кат, так это – кат!
Палач – от Дьявола! Прелютый!)

Тут наказала Дума тех,
Кто лютовал поручь с Иоанном:
И да искупит каждый грех,
Прослыв деянием поганым!

Вдова-царица и дитя,
Царевич Дмитрий, оказались
В пределах Углича, хотя
Москва при этом волновалась.

И говорят, что Фёдор, брат,
С младенцем Дмитрием прощаясь,
Волной печали был объят.
Рыдал, слезами обливаясь.

Ужели смог предугадать
Двух братьев вечную разлуку
И призрак смерти увидать,
И похорон, и жизни муку?

Ужели он впивал в себя
Интриг дыханье Годунова,
Так брата Дмитрия любя,
Что чуял запахи дурного?

Поплачь, брат Фёдор! Брат, поплачь!
Уже близка его могила!
Уж точит нож его палач,
Чтоб кровью руки обагрило!

3.
А вскоре злой и тёмный слух
Разнёсся язвой по столице:
Мол, истребить монарший дух
Боярин Бельский стал грозиться.

Де, на престол спешит завлечь
Дружка-советчика Бориску,
Уж на царя он точит меч
И, мол, крамольный бунт уж близко.

И легковерный наш народ
Под шёпот Ляпуновых, Шуйских
Мятежным войском у ворот
Навёл на Кремль тяжёлы пушки.

Кричали: “Бельского – на суд!
Сгубить он мыслит корень рода!”
Но Фёдор (царь) вмешался тут
И усмирился гнев народа.

Был Бельский в Нижний удалён,
Никто не тронул Годунова.
Как будто Роком избран он
Для государственного кова.

4.
…Не спистся Фёдору: как он,
Томимый запахами кельи,
Державой сей обременён!
Как ненавистно власти зелье!

Скорей Правителя найти!
А с ним исчезнут все несчастья!
И с ним закроются пути
В тревоги, в страх и в смрады власти!

Кто он, столь твёрд, умён, могуч
Вельможа, первый из боярства?
Кто, как расплавленный сургуч,
Скрепит пределы государства?

Пришла Ирина. Её власть
Была над Фёдором безмерна.
“Не дай, Ирина, в глупость впасть.
Дай мне совет разумный, верный.

Стою в сомнении у врат…”
Глядит царь Фёдор на супругу.
“Твоим спасеньем станет брат.
Слугой достойным. Псом и другом…”

Но жаль, не ведала она
О тайных устремленьях брата:
Не для коварства рождена.
И в том она не виновата.

А Годунов, сладкоречив,
Быстр смыслом, величавый видом,
К заветной цели подскочил,
Как нерастоптанная гнида.

Свидетель пишет, что Борис,
Чья совесть – просто онемелость,
Любого молча бы загрыз,
Когда бы выгода имелась.

Он много сделал для страны,
Для царства в целом, для России,
Но добродéтели нужны,
Когда б тебя не поносили.

А если ты – добро чрез нож,
Чрез кровь дитяти или подлость,
То никому ты не пригож,
И никакая ты не гордость.

5.
Когда царь Фёдор всё искал
Отдохновения от власти,
Когда пиры, коих алкал,
Уже не спорились отчасти,

Ходил пешком в монастыри.
Без честолюбия и славы,
Беря жену в поводыри,
Прервав блестящие забавы.

А Годунов пил власть, как Бог:
Сменял наместников и судей
И кто без правды жить не мог,
Грозил казнить их без прелюдий.

Удвоил плату для чинов,
Чтоб лихоимству быть без пищи
И чтоб “основа всех основ”
Уж не вела себя, как нищий.

Смирял мятежников умом,
Забыв про меч. А только словом.
И где проблем рос снежный ком,
Там всё решалось Годуновым.

Захват Сибири довершил,
Там заложил Тобольск с Тюменью,
Её пустыни заселил
Народом вольным и с уменьем.

И за границею обрёл
Приязнь и трепет уваженья.
И государственный орёл
Следил за каждым их движеньем.

И хóлмы Грузии легли
К ногам Правителя-владыки:
Стенанья Иверской земли
Услышал царь земли великой.

6.
Но сколько ты добра ни сей,
Оно острит обиды жало.
А зависть чёрная на ней
Для мести требует кинжала.

Бояре Шуйские – враги.
Иван Петрович и другие
Ни за какие пироги
Пред злом не гнули свои выи.

Бориса в кове утопить
Они сочли с Митрополитом
И дружно в заговоре скрытом
Челом царю решили бить.

Мол, царь, наследника-то нет.
И вот бесплодная Ирина
В его отсутствии повинна!
Падёт на царство тень, не свет!

Народ – в волненьи: гибнет род!
Иссякнет рюриково племя!
Но не иссякло ещё время:
Развод с царицею! Развод!

И да появится в Кремле
Царица новая. С потомством!
Но не сокрылись в подоле
России тайны вероломства!

Борис, почуявши, как вор,
Над ним беду и над сестрою,
Был сколь искусен, столь и скор:
Не дал себя ужалить рою.

Пристыжен был Митрополит:
Ведь молода ещё Ирина!
И пусть душа зря не болит:
Мягка ещё её перина!

Наследник явится ужó!
А то чего зря ковы строить!
И род, де, царский сбережём
И неча царство беспокоить!

И просто, на худой конец,
Ведь в Угличе – царевич Дмитрий!
Есть передать кому венец
И появиться в царской митре!

И был прощён сей хитрый ков
На диво и Митрополиту,
И Шуйским всем. Вот, де, каков
Правитель сей со своей свитой!

Но не таков был Годунов,
И вне его железных правил,
Чтобы оставить без оков
Того, кто с ним давно лукавил.

Он нанял верного слугу,
Как вор: для ложного доноса
И вот на “шуйском берегу”
Пошли-посыпались допросы.

Итог печалью осиян:
Два главных Шуйских сразу – трупы!
Позор, позор для россиян,
От этой казни гнусной, глупой:

Слыл знаменитым князь Иван,
Спаситель светлый нашей чести.
В почёте был средь россиян,
В Европе тоже был известен.

А тут Борис… Злодейский день
В святой обители Кирилла…
И его прóклятая тень
Россию пологом укрыла…

7.
А Фёдор жил без суеты,
И слыл все в образе святого,
А челобитников, как стыд,
Бросал, бросал под Годунова.

А тот без имени царя,
Одним лишь именем сестрицы
Творил указы и творя,
Желал скорее утвердиться.

И ему сильно повезло:
В Литве и Польше вышло горе!
А от Руси отстало зло:
Почил навек Стефан Баторий!

Хоть смерть сия, как грозный Марс,
В себе несла войны начало,
Всё ж больше радовала нас,
Чем ляхов просто огорчала:

Скончался гений и злодей,
Всегда опасный для России,
И Годунов мог править в ней
Уже без страха и усилий.

И тут решил он рать собрать.
Решил, мол, что калач он тёртый,
И двинет шведа воевать,
Как Грозный царь Иван Четвёртый!

Но сел на бранного коня
Царь богомольный – хилый Фёдор
Подговорил Борис? Маня,
Маня царя на смертный одр?

…Война была – ни то, ни сё:
Одно финляндство и эстонство.
А на гербе большом её –
Везде – сплошное вероломство.

Мелькали Банер и Горн Карл,
Сабуров (тот, что воевода),
И царь на лошади скакал,
И билась, билась тьма народа…

Осада Нарвы и делёж…
Дележ Эстонии и Ямы,
И перемирия, и дрожь
Врагов поверженных, упрямых…

А Годунов ещё возрос
В глазах владык, держав и весей.
Как властелин-великоросс
Он стал везде-везде известен.

Богато он платил за труд:
Был щедр. Без скупости унылой.
А от налогов тяжких пут
Народ, как мог, освободил он.

И земледельцы – не без льгот:
Они не знали тягот дани.
А в правосудии народ
Почти не чувствовал страданий.

И в те далёкие века
При яркой низости монарха
Бориса твёрдая рука
Одна взрастила Патриарха.

И этот пышный титул-сан
“Московский и всея России”…
Он не родился просто сам:
Не без Борисовых усилий.

С тех лет – “Москва есть Третий Рим”
Пошло по миру. Эстафетой.
Всё было выстрадано им…
Но песнь казалась все неспетой…

8.
Хоть был Борис и всемогущ,
Но постоянно жил в кручине:
Мог вдруг лишиться райских кущ
При быстрой Фёдора кончине.

Тот был душой и телом слаб:
Ан, не дай Бог, помрет внезапно?
И ты, великий, мигом – раб?
Ох-ох-ох-ох! Что будет завтра?

Не стоит слыть тут мудрецом –
“Что ждет?” Темница или плаха!
Таким ему блистать венцом.
Никак не шапкой Мономаха.

Кто мановением руки
Легко сегодня двигал царство,
Мог жертвой пасть шальной реки
Реки Злодейства и Коварства.

Кружил Борис на высоте,
Взлетал всё выше, выше, выше…
Уже давно изгибли те,
Кого мог Федор, царь, услышать

И помешать ему взойти
На шаткий трон святой державы.
Он им пресек в лучах пути
И в мрак пучин спустил их главы.

Уже давно изгибли все,
Кого он только опасался…
Но на пустынной полосе
Царевич Дмитрий оставался…

И вот Борис призвал волхвов.
Призвал к себе в час тихий ночи.
И знали те, чтó Годунов,
От них в ответ услышать хочет.

И звездочёты по судьбе
Прошлись неслышным перебором…
“Венец мы видим на тебе, –
Дрожа, шептали они хором.

– А править будешь ты семь лет.
И ни одной минутой больше!”
“Да хоть семь дней!” – Был им ответ.
“Но знай: король Литвы и Польши

После тебя пришлёт в Москву…
Пришлет на царствие… Расстригу.
И станет Русь писать главу
Про иноземцев злое иго.”

“Свят, свят! – Крестился Годунов, –
Свят, свят! Венец такой ценою…”
И удалился от волхвов
И был с печалию двойною.

Но всё ж его душевный глад
Томил, томил венцовым пленом:
Он жаждал, жаждал во сто крат
Всё больше, больше стать нетленным.

“Царевич Дмитрий… Углич… Там…
Убрать препятствия тень злого…”
И жажда с болью пополам
Так жгли, терзали Годунова!

Так жгли-терзали, что он яд,
А с ним и нож вручил клевретам.
И горы золота, наград
Он щедро обещал при этом.

…Яд не подействовал, а нож
Рассек, как меч, младенца выю.
А вместе с нею этот нож
Рассек всю матушку-Россию…

5 июня 2005 – 1 февраля 2006 г., Кишинев