Критическая масса.

Солнце село. Жиденькая полоска свечения истаяла над стеной вековых елей. Повеяло прохладой, над недвижной гладью озерца соткалось призрачное покрывало тумана. Зябко поёжившись, Ерофей Соломоныч подкинул в костёр охапку сучьев – огонь жадно накинулся на сухое дерево, жаркие языки пламени с гулом взметнулись ввысь, золотя лица расположившихся у костра людей. В руке Ерофея Соломоныча блеснуло стекло. Горлышко бутылки нашло в густой рыжеватой поросли рот, толстые губы жадно всосали добрую порцию портвейна. Одобрительно крякнув, мужчина передал бутылку дальше.
- Ежли завтра встанем часиков эдак в пять, то где-то к половине одинадцатого будем на месте, - пробасил широкоплечий крупнотелый мужик лет пятидесяти, обритый под ноль, но с окладистой чёрной бородой, в которой проблёскивали частые серебристые нити седины. – Чё, Пашка, небось не привык в такую рань вставать?
- Не привык, - кивнул худощавый рыжеволосый юнец, принимая бутыль из широкой лапищи чернобородого. – Но раз надо...
- Надо, - подал голос Ерофей Соломоныч. – Путь-то предстоит непростой: и овражки и буреломы и болотца повстречаются. Это тебе, Пашка, не в Питере по проспектам гулять, тут прямых да лёгких дорог нету.
- Времени у нас будет до заката... – чернобородый отпил ещё глоток и вернул бутылку Соломонычу. – Как темнеть начнёт, собираем манатки и валим подальше.
Ерофей Соломоныч понимающе качнул седой головой. Чувствовалось, что слова чернобородого адресованы Пашке.
- А кто нам мешает поставить палатку рядом с городищем? С утра бы продолжили раскопки.
- Хе! – ощерился чернобородый. – Ночевать на городище? Да ни за какие коврижки, парень!
- Волки? Медведь?
- Хуже! – вздохнул чернобородый. – Гораздо хуже.
- А что такое, Виктор Арсентьевич? – Пашка вглядывался в грубо очерченное резкой игрой света и теней лицо чернобородого и ему постепенно становилось как-то неуютно. – Небось скажете, призраки по городищу бродят...
- Ну-у... что-то там такое и взаправду есть.Что-то очень нехорошее, что приходит с сумерками. Как, Соломоныч, ещё одну – и на боковую?
- Ну давай, - Ерофей Соломоныч выудил из рюкзака вторую бутыль.
Пашка сглотнул слюну, поднял глаза поверх змеящихся кончиков оранжевого пламени – сотни искр, кружась в потоке нагретого воздуха, устремлялись ввысь, бесследно исчезая в чёрной глубине небес.
- А кто жил в том городище? – спросил он, поёрзав на месте. – Что за люди?
- Хрен знает, - задумчиво молвил чернобородый. – Народец какой-то лесной. В первую экспедицию нарыли мы там с десяток каменных наконечников для стрел, фигурки костяные да каменные божков каких-то... Ещё вон Соломонычу пряжку бронзовую посчастливилось найти с харей демонской. Там до нас точно никто не копал – никаких следов. Значит, есть шанс неплохо поживиться. Дня на три-четыре задержимся, но ночевать будем на полкилометра в сторонке.
- Вы ведь заночевали там тогда, в первый раз, верно? – спросил Пашка нетвёрдым голосом. – Что там вас так напугало?
- Знаешь, давай не сейчас, - скривил рот чернобородый. С кряхтеньем поднявшись на ноги, он направился в палатку и почти сразу же вылез оттуда с большим рулоном туалетной бумаги в одной руке и с сапёрной лопаткой в другой.
- Я отлучусь ненадолго, - кивнул он в сторону леса ( до первых деревьев было метров двадцать ). – Вот! – перед Пашиным носом качнулось лезвие лопатки. – Запомни, парень, лесное правило: посрал – закопай.
- Это чтоб не вляпаться потом ненароком? – фыркнул Пашка.
- Не только. Вон Соломоныч тебя пусть просветит, пока отсутствую, - широкая спина в сером свитере растворилась во тьме.
- О чём это он? – Пашка потянулся за портвейном, изрядно глотнул – приятное тепло разлилось в груди, проникло в желудок.
- Связана с этими местами одна, скажем так, любопытная легенда... – Ерофей Соломоныч поворошил костёр длинной корявой палкой – угли затрещали, сыпя снопами искр. – Слышал я её в посёлке от старого мордвина. Всё это... – он сделал палкой круговое движение, - всё, что видишь окрест – владения древнего колдуна. И хоть и умер он давным-давно, но и мёртвый по-прежнему имеет власть над лесом. Иногда ночами бродит старый мертвец кругами по лесу, осматривая свои угодья – кости его поросли мхом, длинная борода вся покрыта плесенью и оттого светится в темноте жутким синим светом. И очень колдун не любит, когда гадят в его лесу. Потому всякий зверь норовит какашки свои поглубже закопать. И человек тоже этому правилу следовать должен.
- А то – что?
- Когда говна вокруг становится черезчур уж много, случается вот что: скелет колдуна начинает собирать весь попадающийся по пути кал на свои кости – лепит, лепит, лепит новое тело... И вот он уже великан и зовётся теперь Кал Калычём. А всякого, кто встретится ему, Кал Калыч в ярости или затаптывает или на куски разрывает. Вот потому-то, Паша, умные люди и закапывают свои отходы в земельку: ведь каждая лишная говяшка может оказаться той самой, что превысит критическую массу – и тогда быть беде!
Мгновение Паша осмысливал услышанное, а потом повалился на спину, заливаясь смехом.
- Ой, не могу!
- Вот тебе смешно, а мы с Виктором достаточно по лесам набродились да понавидались всякого и привыкли к легендам относиться с уважением. Даже к таким, как эта.

Во тьме хрустнула ветка под чьей-то поступью. Паша вздрогнул, оборвав смех. Над утухающим костром прорисовались угловатые контуры бородатого лица.
- Вижу, повеселил ты, Соломоныч, парня.
- Кал Калыч! – аж всхлипнул Пашка, подавившись смешком. – Это ж надо!
- Кал Калыч – это серьёзно, - ровным голосом сказал бородатый Виктор. – Можешь конечно и дальше хихикать, но как приспичит «по-большому», не забудь лопату с собой прихватить. Всё, мужики, спать пора!

Пашка разлепил глаза и с минуту тупо созерцал тёмный полог палатки. Рядом посапывали во сне его старшие товарищи; пахло несвежими носками и алкогольным перегаром. Пашка повернулся на бок и сомкнул веки, но вскоре понял, что не заснёт: в животе ощущалась тяжесть, требующая выхода. Обречённо вздохнув, парень выбрался из спального мешка, нащупал рулон туалетной бумаги и на четвереньках выбрался наружу.
Ночь, глухая ночь – ни зги не видно. Пришлось возвращаться за фонариком.

Было необычайно тихо. Паша спустил штаны и пристроился меж корней здоровенной ели. Луч фонаря, направляемый его рукой, бесцельно перемещался по тёмным стволам. Вдруг вспомнив рассказ о Кал Калыче, Пашка тоненько хихикнул.

В голове до сих пор шумел хмель, шаг был нетвёрд, да и с ориентацией как-то не очень: обогнув лагерь по какой-то странной траектории, Пашка далеко не сразу обнаружил палатку, что заставило его понервничать. Уже засыпая под боком у что-то тихо бормочущего Ерофея Соломоновича, он вспомнил о лопате – но мысль эта тут же угасла во тьме бездонного забытья.

- Проснись! Да проснись же ты, ёлки-моталки! – кричал чей-то голос из немыслимого далёка, приближаясь однако со скоростью монорельсового поезда. Этот голос, да ещё и какая-то дурацкая тряска, вырвали Пашку из объятий яркого причудливого сна.
Над ним нависли смутные контуры чьего-то лица. Молния на спальном мешке была полностью раздёрнута, сильные руки тащили парня из нагретого кокона.
- Живо одевайся и вылазь! – это был Виктор Арсентьевич.
- Уже? – пробормотал Пашка, шаря вокруг в поисках одежды.
Наконец он выкарабкался наружу – весь встрёпанный, ещё не вполне проснувшийся.

Местность вокруг заливал неяркий лунный свет. В вершинах деревьев тревожно свистал ветер, поверхность озера топорщилась рябью. Огромная луна глядела с неба и неслись куда-то клочковатые серые облака, подсвеченные её мертвенным сиянием.
Ерофей Соломонович обменялся с Виктором Арсентьевичем быстрыми тревожными взглядами.
- Что случилось? – поинтересовался Пашка. – Что так рано-то?
- Что-то случилось, - злобно сплюнул чернобородый Виктор. – Принюхайся.
Пашиных ноздрей коснулся едкий запах экскрементов: со стороны леса накатывала волна невообразимой вони.
- Баланс нарушен! – трагическим голосом изрёк Виктор Арсентьевич. – Кал Калыч идёт!
Глядя в искажённое ужасом лицо старшего товарища, Паша почувствовал, как волосы на голове встают дыбом: бородач был явно искренен в своих эмоциях.
- Ты! – палец упёрся в грудь. – Ты ходил ночью в лес «по-большому»?
Пашка открыл рот, но слова застряв в горле, не сразу протолкнулись наружу.
- Я... да!
- Брал с собой лопату?
- Не... не помню. Брал наверное.
- Ни хрена ты не брал! – с надрывом выдохнул Виктор Арсентьевич. – А теперь поздно, теперь надо делать ноги отсюдова. Эх, Паша, Паша, дурья твоя головушка!

Все трое кинулись собирать рюкзаки.
- Палатку придётся оставить, - Ерофей Соломонович первым закинул рюкзак на плечи. – Нету времени с ней возиться.
- Поверить не могу... – бормотал Пашка, опасливо озираясь на тёмную стену леса. Вонь меж тем усиливалась.
- Все гото... – открыл рот Виктор Арсентьевич. Лес содрогнулся от низкого утробного рёва. В чаще затрещало, захрустело, словно кто-то огромный пёр напролом.
- Бежим! – хлопнул Пашку по плечу Ерофей Соломонович.

За спиной хрустело, топало и грозно взрыкивало – погоня не отставала и вскоре пришлось сбросить рюкзаки. Впотьмах беглецы потеряли верное направление и неслись наобум, изо всех сил стараясь не сокращать расстояние между собой и жутким преследователем.
- Надо.. куда погуще, - просипел, захлёбываясь, Ерофей Соломонович. – Где... ему... не протиснуться! Вон... туда! – они стали забирать вправо, в густые заросли молодых ёлочек.
Упругие колючие ветки стегали по бокам, пару раз Паше больно попало по лицу. Сердце в груди его колотилось так громко, что он уже давно не слышал звуков погони – лишь глухой стук собственного сердца и хриплое своё дыхание.
Внезапно ноги ступили в пустоту: Пашка покатился по песчаному откосу, ударяясь о выступающие из земли сухие корявые корни. Внизу темнело дно оврага.

Первым докатился Виктор Арсентьевич – сдавленно экнув, плюхнулся животом в неглубокий ручей. Рядом рухнул Ерофей Соломонович – лицо исцарапано в кровь, глаза безумные. Пашка, будучи более лёгким по весу, перекатился через них обоих, с размаху ткнувшись носом и распахнутым ртом в песок. Силы покинули его словно воздух из сдувшегося баллона.
Сверху с шуршанием посыпался песок. Виктор Арсентьевич со стоном перекатился на спину, приподнялся на локтях.
На них катился тёмный мохнатый ком – довольно большой, но отнюдь не гиганский. Ком с шумом упал в ручей метрах в пяти впереди беглецов, развернулся, размахивая в воздухе широкими лапами... Виктор Арсентьевич вдруг понял, что перед ними... медведь! Зверюга встал таки на лапы, и даже не оглянувшись на остолбеневших людей, помчался прочь, с шумом разбрызгивая воду.
- Медведь... – первым открыл рот Ерофей Соломонович. – Надо же.
- Ваш Кал Калыч, хи-хи-хи! – нервно хихикнул Паша. Ерофей Соломонович в ответ лишь покачал головой.

Удивительно, как неслышно порой умеют подкрадываться гиганты!
Внезапно повеяло мерзким зловонием. Все трое одновременно обернулись – и замерли, скованные ужасом.
Над ними возвышалась гора, очертаниями пугающе схожая с человеком – на фоне звёзд прорисовывались контуры широких массивных плеч и глыбообразной неправильной формы головы. Несколько мгновенией чудовище стояло неподвижно, затем подняло толстенную колонну ноги.
- Бум-мм! – на месте Виктора Арсентьевича взметнулся фонтан брызг и мокрого песка.
- Бум-мм! – Ерофей Соломонович успел лишь всплеснуть руками, за секунду до того, как был глубоко втоптан в дно ручья.
Пронзительно завопив, Пашка шустро полез вверх, хватаясь за корни и редкие пучки травы. Он почувствовал, что описался, но это не имело никакого значения: хотелось выжить и эта единственная мысль пульсировала в каждой клеточке его тела.
Великан бездействовал – но очень недолго: Пашка успел вскарабкаться по стенке оврага метров на восемь от силы. Наверху он оказался, уже будучи зажатым в огромном кулаке Кал Калыча.
Великан неспешной поступью приблизился к самой высокой сосне. Дерево жалобно заскрипело, выгибаемое могучей ручищей. Кал Калыч оборотил обомлевшего от страха парня лицом к себе. Они смотрели друг другу в глаза: Пашка – с ужасом и надеждой, бугристое же лицо Кал Калыча не выражало никаких эмоций и казалось застывшей маской древнего бога. Положив Пашку на верхушку сосны меж двух ветвей, великан отпустил дерево. Сосна стремительно разогнулась – Пашка с воплем исчез в ночном небе.

Ветер свистел в ушах, звёзды, луна, верхушки деревьев проносились перед взором в бешеной круговерти. Пашка кричал, плакал и вспоминал маму. Голос срывался, мысли путались, расстояние до земли неуклонно сокращалось. Необъятная громада леса стремительно надвинулась на Пашку и с хрустом поглотила его.

29 февраля 2012 г.