2020-й главы 15,16

Глава 15. На закат

Чуть отъехав от Касина, путники устроили привал. Светлая лесная полянка располагала к пикнику, хотя особой радости от еды не испытал никто, даже Серый, которому, уж казалось бы, всё «по барабану». Шашлык из собачатины был жестковат, но на вкус совсем не плох. Вот если бы только не знать, что ешь собаку!
Серый с трудом, но всё же уплёл довольно большую часть собачьей тушки, сетуя лишь на то, что не чем запить эдакую «вкуснятину». Сейчас он не отказался бы даже от самого дрянного пойла.
Илюхин морщился долго, в глубочайшем отвращении кривя толстые губы, но в конце концов голод всё же взял своё. Товарищам своим, но прежде всего себе самому, он посоветовал не думать о происхождении их теперешнего обеда от верных друзей человека, а представить, что это всего лишь более привычный для еды барашек.
Жданка кое-как затолкала не идущие в глотку куски собачьего шашлыка и долго после этого ощущала слабую, но не отступавшую тошноту.
Богдан немного пожевал самый маленький кусок мяса, но так и не справившись с ним, выплюнул остатки в траву и безразличным взглядом уставился в голубое небо с редкими кучевыми облаками.
Серый ещё в Касине умудрился раздобыть облезлую гитару о пяти струнах. Он видимо внял советам Илюхина, но как всегда переиначил всё по-своему и представил себе, что собачатину всё же удалось запить чем-то крепким. Усевшись поудобнее и взяв несколько неумелых аккордов, он принялся громко и довольно фальшиво драть глотку и нервы слушателей, напевая никому, кроме него неизвестную песню.
… Мусорный ветер, дым из трубы,
Плач природы, как смех Сатаны.
А всё от того, что мы
Любили ловить ветра
И разбрасывать камни.
Песочный город, построенный мной,
Давным-давно смыт волной.
Мой взгляд похож на твой.
В нём нет ничего, кроме снов
И забытого счастья.
Дым на небе, дым на земле,
Вместо людей машины.
Мёртвые рыбы в иссохшей реке,
Зловонный зной пустыни
Моя смерть разбудит цепи сна,
Когда мы будем вместе…

Едва он успел перевести дыхание, как Жданка с Илюхиным дружно и нетерпеливо зааплодировали ему, молчаливо умоляя не продолжать. Хотя песня как нельзя лучше передавала впечатление от только что покинутого города.
- Незабвенный Григорян? – поинтересовался Илюхин, забирая у горе-певца горе-гитару.
Серый по-клоунски отвесил низкий поклон «благодарной» публике и кивком головы подтвердил догадку химика.
- Хорошая песня! – похвалил Илюхин.
- Я могу ещё спеть, - предложил Серый, - для Лысого, чтоб ему… спалось крепче!
- Э-э-э, не, - запротестовал химик, поспешив отмахнуться от столь «заманчивого» предложения, - ты лучше гитару найди поновее, тогда и споёшь. И вообще, чего ты к Петровичу пристал? Человеку плохо, а ты и рад скалиться… Эх, ты!
Серый в ответ только презрительно хмыкнул, словно огромный матёрый кот, которого постыдили за съеденную сметану, и побрёл к машине.

Наевшись и немного отдохнув, маленькая, но не слишком дружная компания, снова отправилась в путь.
Не доехав до местного райцентра каких-то полтора десятка километров, машина встала, исчерпав последние капли топлива в бензобаке.
- Всё, приехали! – бросил Серый, хотя комментарии здесь были излишними.
- Там деревня какая-то, - остроглазая Жданка всматривалась в темнеющую даль, прикрывая рукой глаза от лучей пошедшего на закат солнца.
Серый вышел из машины и зашагал в ту сторону, куда указала девушка. Жданка с Илюхиным кое-как вытащили бессознательного уже Богдана из салона его любимого «УАЗика» и с огромным трудом, очень медленно потащили вслед за «Сыном Свободы».
- Помог бы, скакун арабский! – крикнул ему Илюхин, шумно отдуваясь и утирая пот со лба.
Серый фыркнул что-то неразборчивое, но вернулся и, отогнав Жданку, подлез под правую руку бывшего начальника полиции.
- Вот уж не думал, что когда-нибудь придётся тащить на себе «полицая», как мой прадед в войну тащил раненого товарища!
Богдан не ответил. Он, судя по всему, вообще был уже одной ногой на том свете…

Деревня располагалась в совершенно голом и плоском, как стол, поле. Дома, вернее то, что от них осталось, не смотря на весь окружающий простор, прижимались друг к другу довольно тесно, словно чего-то боялись. Приятнее, конечно, было бы думать, что это сделано ради экономии пахотных земель, но тягостное чувство чего-то зловещего всё равно не покидало усталых путников.
Всё, что когда-то составляло здесь деревню, давно утратило право зваться домами или даже просто строениями. Многие дома погорели и обрушились, невысокая одичавшая растительность заполонила всё пространство меж ними, и пробираться сквозь эти спутанные заросли крапивы, малины, борщевика и терновника никакого желания не было. Да и к чему пробираться-то?
Серый раздражённо сплюнул в сторону очередного скелета погибшей цивилизации и громко его обматерил.
- Опять - двадцать пять! Ни пожрать, ни поспать!
- Прямо-таки Пушкин! – съязвил Илюхин; он тоже был раздражён и разочарован.
- Но не возвращаться же! – взмолилась Жданка, удручённая, казалось, больше всех.
- Ладно, может, в каком-нибудь домике ещё можно переночевать, - сжалился над ней Илюхин, и они вновь побрели по пустынным деревенским дорожкам.
Правда долго мучиться им не пришлось. Уже метров через сто они наткнулись на пятерых вооружённых мужчин.
- Люди, братцы! Люди-и-и! – завопил Серый, который был теперь рад даже враждебно настроенным представителям рода человеческого.
- А кого ты ожидал здесь увидеть? Мамонтов?
- Мы ожидали кого угодно, но вам очень рады, - ответил Илюхин, беря инициативу разговора на себя, чтобы глуповатый и несдержанный Серый чего-нибудь не сморозил, - Мы вам не враги, и у нас раненый…
- Очень тяжёлый, кстати, - не выдержал молчания Серый и улыбнулся во всё своё грязное заросшее лицо.
Тот мужчина, что выглядел старше всех, долго осматривал пришельцев с головы до ног. Суровое лицо с аккуратной тёмной бородкой ничего не выражало, и незваным гостям оставалось только гадать о его намерениях.
- Оружие есть?
- Да есть кое-какое.
- Сдать!
- Щас тебе! – взъерепенился Серый, но Илюхин больно ткнул его локтем в бок. Преимущество было не на их стороне, и приходилось играть по чужим правилам.
Серый с досадой бросил под ноги автомат, Илюхин сделал то же самое, хотя и с оружием в руках он не представлял большой опасности.
- Каков удел не верящих в «Спасение»? – строгим голосом спросил вдруг старший из мужчин.
- Чего? – удивился Серый; на лице его отражалось полное непонимание пополам с идиотизмом, - Что за околесица?
- Да ничего, - отозвался бородач неожиданно подобревшим голосом, - Всё в порядке. Пойдёмте!
Двое парней покрепче перехватили у измотанных, голодных путников безвольно висевшего на их плечах Богдана и потащили его вглубь деревни. Потаённые дорожки шли какими-то немыслимыми лабиринтами тропинок, едва заметных среди бурьяна и развалин старых домов. Счастливый сверх всякой меры «Сын Свободы» чуть не в припрыжку последовал за ними, Жданка тоже заторопилась, лишь иногда останавливаясь, чтобы подождать грузного, тяжёлого на пешие подвиги Илюхина.
Долго ли, коротко ли петляли они закоулками полумёртвой деревни, но вскоре вышли к тому месту, где обитали теперь её последние жители. Крепкий, довольно ухоженный забор окружал лишь небольшую центральную часть всего селения, но за ним был настоящий оплот жизни в погибающем мире. Там было, по крайней мере, три жилых дома, пять сараев, из которых доносилось разноголосое, нестройное кудахтанье и гоготанье домашней птицы, откуда-то с полей слышалось редкое, почти неразличимое отсюда мычание, а несколько ульев гудели, словно небольшая трансформаторная будка.
А сады! Как наливались здесь жизнью сады!
Жданка, если бы не усталость и тревога за здоровье и жизнь Богдана, просто засмеялась бы в голос, глядя на этот чудесный райский островок среди мёртвого океана всего окружающего. Однако вдоволь налюбоваться местными красотами ей не дали. Жители деревни то и дело подозрительно оглядывались по сторонам, прислушивались, внимательно всматривались во что-то невидимое и заметно нервничали. Поэтому нежданных гостей поспешили завести внутрь ограды и разместить в центральном доме, самом большом и ухоженном.
Жданку, Серого и Илюхина усадили в кухне за большой самодельный деревянный стол, накрытый старой, пожелтевшей, но всё ещё красивой скатертью с ажурной вышивкой «ришелье». А Богдана, который за все последние два, а то и три часа, так и не приходи в сознание, уволокли в соседнюю комнату. После этого мужчины, кроме одного, самого крепкого, вышли, и их сменили две женщины с мотками чистых бинтов, упакованными шприцами, ватой и несколькими непонятными ампулами в руках. Оставалось только гадать, откуда в этакой глуши у них взялись медицинские атрибуты, которых даже в Елецке уже сто лет не видели. Ну, пусть не сто, а лет пять-шесть, но всё же это казалось удивительным.
Чтобы хоть как-то отвлечься от страхов и тревог, Жданка сначала принялась размышлять о том, кто дал деревенским настоящие, «дохаосовые» лекарства. Но придя к мнению, что они просто используют старые запасы, возможно даже последние, переключилась на витиеватые, вырезанные в ткани узоры на скатерти. Девушке, не успевшей ничего узнать о рукоделии, было совершенно непонятно, как могла разрезанная ткань не расползаться, и как вообще можно было вручную сделать так много тонкой работы, ведь вся кайма большой, полтора на полтора метра скатерти была сплошь покрыта переплетением сказочных цветов и райских птиц.
Жданка всё ещё была увлечена работой неизвестной рукодельницы, как вдруг из задумчивости её вывел – нет, вырвал – глухой, но продолжительный, надрывный стон из-за двери в соседнюю комнату. На несколько секунд он перешёл в сдавленный крик, но потом, столь же неожиданно, почти сошёл на нет.
Девушку затошнило, а когда двенадцатилетняя на вид девочка, очень похожая лицом на хозяина дома, принесла дымящуюся, ароматную еду, то стало совсем невмоготу. Даже думать не хотелось об ужине, когда буквально за стеной несчастному Богдану Петровичу вскрывали загноившуюся рану. Очевидно, именно это сейчас и делали женщины, а деревенский силач держал больного, чтобы тот не дёргался. А что же ещё может быть столь болезненным?
Жданка подавила очередной приступ тошноты и поспешно отодвинула тарелку, даже не удосужившись посмотреть, что в ней. Серый в это время с аппетитом налегал на «халявную» еду, ничего и никого вокруг не замечая. Жданке было дико на это смотреть, и она переключилась на Илюхина. Добрый толстяк, казалось, понимал её и сочувствовал, поэтому ел не спеша, и смотрел при этом как-то виновато. Мол, неподходящий, конечно, момент для набивания желудка, но уж очень есть хочется!
Жданка отвернулась и от него, чтобы не портить химику аппетит. За стенкой что-то говорили, чем-то шуршали, но разобрать все эти звуки было невозможно. Девушка тяжело вздохнула – сердце её было неспокойно, уже давно, очень давно она ни о ком так не беспокоилась.
От истерики, которая так и рвалась наружу из оков разума, её спасли вышедшие, наконец, из импровизированного лазарета женщины и крепкий парень. Двое, перепачканные кровью и бледные, скрылись где-то за входной дверью, а оставшаяся женщина лет сорока пяти – пятидесяти неожиданно поманила Жданку к себе. Та, внутренне трепеща, как тысяча осиновых листов, вскочила и бросилась к ней.
- Что?.. – язык не слушался её и совсем не ворочался во рту.
- Отец тебя зовёт. Сходи, посиди с ним, - ответила женщина, и тон её был вполне спокоен и уверен.
- Отец? – зачем-то переспросила Жданка, хотя и так уже обо всём догадывалась.
- Ну да. Он звал дочь, Катю. Я сразу подумала про тебя. Разве это не так?
- Так, то есть не совсем, но…
- Да не важно. Жить он, думаю, будет. С обезболивающим у нас беда. Ещё в начале всей этой котовасии наркоманы стащили, а вот антибиотики кое-какие, хоть и просроченные, но остались. Очень надеюсь, что они всё же помогут, тем более отец твой ещё молод. Выкарабкается. А твоё присутствие может ему очень помочь. Он в горячке пока, но присутствие родного человека даже так сил прибавляет. Иди.
Жданка прошла мимо женщины в комнату и замерла посреди неё. Пахло здесь нехорошо, хоть форточка в узком окне и была открыта настежь. Занавешенная шторкой рама не пропускала много света и сильно затемняла помещение, что, наверное, было сейчас для Богдана лучше всего.
Девушка присела на скрипучий стул возле его кровати и осторожно коснулась пальцами его лба. Жар всё ещё не оставлял полицейского в покое. Жданка провела рукой по горячей лысой голове и подумала вдруг, что если бы у него были волосы, то он мог бы показаться очень даже симпатичным. Судя по бровям и уже загустевшей щетине, цвет волос у него когда-то был тёмно-русым, но это оставалось всего лишь предположением. Бугристый лысый череп, конечно же, сильно портил его, но это лишь если посмотреть взглядом женщины, а на взгляд дочери получалось не так уж и плохо.
Дочь… Что же она возомнила, о чём размечталась? Никогда она не станет ему настоящей дочерью, хоть и очень желает этого сейчас. Возможно, больше всего на свете. Но она – это она, а Катя – это Катя. Жданка её никогда не заменит. Вот и сейчас, в трудный момент, в бреду он звал не Жданку, а свою настоящую дочь, хотя Жданка могла прийти и поддержать, а Катя, к несчастью, нет.
А с другой стороны, какая разница, кого он звал? Главное, что к нему пришли, и не покойная дочь, чтобы забрать с собой и воссоединить всю семью на небесах, а она, Жданка, чтобы просить остаться на этой грешной земле, побыть на ней ещё немного.
Жданка осторожно пересела со стула на край кровати у изголовья, и прилегла рядом, обняв «отца» и уткнувшись лицом в его подрагивающую шею.
«Если меня здесь считают его дочерью, то не стоит бояться пересудов», - подумала она и даже не заметила, как крепко уснула аж до самого утра.

А утром её разбудил уже почти забытый хрипловатый крик петуха, да ещё чья-то тёплая рука, зарывшаяся в спутанные, уже довольно грязные волосы.
Жданка встрепенулась и в первое мгновение не поняла, где она и что происходит. Она инстинктивно отпрянула, что едва не стоило ей падения с кровати. И лишь увидев довольную, вполне здоровую улыбку на бледном лице Богдана, опомнилась, и тоже заискрилась радостью, как новогодняя ёлка.
- Богдан Петрович… Вам лучше?
- Ещё б не лучше: просыпаюсь, значит, а возле меня молодая симпатичная девушка. На моём месте не было бы плохо никому!
- Богдан Петрович!
Жданка попыталась состроить недовольную рожицу, но заспанная и растрёпанная, она, видимо, выглядела столь комично, что Богдан не выдержал и засмеялся. Правда тут же пожалел об этом, так как больная нога незамедлительно дала о себе знать. Но настроение всё же оставалось весьма приподнятым. Да и Жданку это очень успокаивало. Раз шутит, значит, всё нормально.
- А где мы?
Девушка ждала этого вопроса и тут же принялась докладывать обстановку. В общем-то, сказ её был недолгим и довольно простым, только в конце Жданка осторожно прибавила, когда Богдан уже хотел то ли спросить о чём-то, то ли прокомментировать.
- И ещё, Богдан Петрович, что б вы знали: эти люди посчитали меня вашей дочкой.
- Правильно посчитали, - отозвался Богдан, с удовольствием замечая, как расцветает на худеньком лице девушки смущённая, но очень счастливая улыбка, - догадливые!
- Вы серьёзно? – не то чтобы Жданка ему не поверила, но лишний раз убедиться всё же стоило.
- Я что, похож на шутника, Жданкина?
- В том-то и дело, что вы всё шутите, а это же очень серьёзно! Вы даже не представляете, КАК серьёзно!
Богдан помолчал, испытывая пристальным «ментовским» взглядом её выдержку, а потом негромко, но на полном серьёзе сказал:
- Если я тебе хоть немного дорог, ты просто обязана мне поверить. А иначе как?
Жданка не ответила, обдумывая его слова, но Бердников сам переменил тему.
- Значит, говоришь, люди хорошие? Вот и чудненько! Серый тут вряд ли надолго задержится – ему ни к лицу крутить хвосты здешним коровам. Илюхин? Не знаю, но он тоже что-то плоховато вписывается в сельские пейзажи. А вот я бы остался! Честное слово, остался бы. С тобой… Им ведь, деревенским то есть, лишние две пары рук не помешают. Собственно, куда нам идти-то? Чего ещё надо для счастья?
- А Москва? – Жданка пыталась сделать вид, что столь прекрасное будущее совсем её не взволновало, но это оказалось непросто.
- Москва?.. – Богдан погрустнел и задумался, но потом махнул рукой и продолжил уже более бодро, - А ну её! Здесь нам с тобой будет лучше.
Что и говорить, Жданка была рада. Очень рада! Наверное, думала она, выходя из комнаты «отца» в кухню, теперь у неё наконец-то начнётся совсем другая, нормальная жизнь, в которой можно будет забыть обо всех прошлых несчастьях, обо всём, что тяготит и мучает. И всё бы хорошо, да только Серый как всегда испортил ей настроение.
В кухне было довольно людно: хозяин дома, его дочь-подросток, двое молодых мужчин и та самая женщина, которая вчера спасала Богдана от смерти и инвалидности. Ну, и Серый с Илюхиным, конечно же. Все, видимо, уже позавтракали и неспешно вставали из-за стола. Женщина добродушно улыбнулась, хозяйская дочь смешно помахала рукой в знак приветствия, Филипп Альфредович тоже был в довольно бодром расположении духа, а вот Серый…
Он так нехорошо зыркнул на неё исподлобья, что Жданка даже невольно отшатнулась. Зыркнул и ушёл вместе с остальными куда-то на улицу. В кухне остались только бывший директор химзавода и женщина, лечившая Богдана.
- Садись, поешь, - пригласила она Жданку за стол, где ту ожидала нетронутая, уже подостывшая порция яичницы. Потом хозяйка ушла, и Жданка с Илюхиным остались на кухне одни.
- Как Петрович? – спросил химик, с умилением наблюдая, как проголодавшаяся девушка налегает на еду, да ещё такую шикарную: вместе с жареным яйцом тут были и лук, и помидоры, и даже кусочки сала.
- Лучше, - с охотой отозвалась Жданка, - Думаю, он скоро поправится. А что это с Серым? – не удержалась она от мучившего её вопроса.
- Да его , тунеядца с огромным стажем, видите ли, работать заставляют. Вот он и бесится.
- У-у-у, - промычала Жданка с набитым ртом, но ни на йоту Илюхину не поверила. Странный взгляд «Сына Свободы» был обращён не к деревенским, которые заставляли его отрабатывать предоставленные еду и крышу над головой, а на неё.

Глава 16. Лишняя правда
Серый продолжал играть в молчанку в течение нескольких следующих дней, и Жданке это нравилось всё меньше, уже начинало настораживать. Времени на раздумья, правда, много не оставалось: пользоваться чужим гостеприимством и ничего не отдавать взамен было совестно, а дел в деревеньке оказалось по горло. Ей, конечно, не приходилось работать в огороде и на выпасах, но и дома не приходилось бездельничать и минуты. Всё женское население этих трёх огороженных забором домов состояло из двух женщина и двенадцатилетней хозяйской дочери Маши. Причём на каждую приходилось по три взрослых мужчины, которых нужно было сытно кормить, обстирывать, а помимо этого убирать в домах, сараях и хлеву, хоть в нём и было-то всего две старые бурёнки, а в свинарнике – свинья с тремя поросятами. Мужчины всё время поочерёдно по трое-четверо человек денно и нощно дежурили по периметру ограды, отчего часть мужской работы часто перекладывалась на женские плечи. О причинах этих странных дежурств Жданка пока ничего не знала и расспрашивать не решалась.
Жданке доставалось не так уж много работы, но и к такой она не привыкла. Так тщательно она никогда ничего не оттирала, просто не видела в этом смысла, живя сначала одиноко, а потом в компании разгульных и бомжеватых «Сынов Свободы». Она и теперь не очень-то хорошо представляла, зачем убирать так чисто в этой умирающей деревне. И только когда своими глазами увидела наведённые блеск и красоту, наконец, поняла, в чём смысл подобной аккуратности. Ведь этот несчастный мир катился в пропасть лишь оттого, что все махнули на него рукой, а здесь, похоже, понимали, что этого делать нельзя ни в коем случае, даже если всё кажется потерянным окончательно и бесповоротно.
С Богданом тоже хватало забот, хотя он и впрямь поправлялся на глазах. На второй день он уже вставал с её помощью и делал несколько шагов, опираясь на Жданкино плечо и самодельный костыль, а на четвёртый день уже сам смог выбраться из дома на свежий воздух. Только Серый всё хмурился, причём тем сильнее, чем чаще Жданка бывала с поправлявшимся Богданом. Жданка ничего не понимала, но подойти к «Сыну Свободы» отчего-то пока не решалась, переключившись на Машу и единственного в деревне молодого парня: великана Лёху, весёлого и простодушного. Они в свободное время просто не отпускали её от себя, узнав, что она умеет вытворять с тремя чудными ножиками, которые висели у неё на широком кожаном поясе под бесформенной старой футболкой. Жданка выступала с удовольствием, не то что перед пьяными бандитами. Время от времени на это зрелище приходили посмотреть и остальные обитатели деревни. В общем, успех немного вскружил девушке голову, и она напрочь забыла о зачудившем Сером. Его одного никогда не было среди её восторженных зрителей.
Но именно он и не выдержал первым. Как-то поздним вечером шестого дня, когда все, кроме четверых дежурных мужчин, уже засобирались на боковую, Серый подошёл к любовавшейся последними отсветами заката Жданке и вызывающе заговорил.
- Как здоровье Лысого, мать его?
Жданка бросила на него недовольный, раздражённый взгляд, с великим трудом оторванный от тёмно-синего небесного бархата.
- Его маме, думаю, уже давно не приходится заботиться о своём здоровье. А сам Богдан Петрович почти здоров, ты, думаю, успел это заметить.
- Делать мне больше нечего, как только его замечать!
- Слушай, да что ты всё ерепенишься!? – не выдержала Жданка, отчего-то обидевшись на его привычную грубоватость.
- Сама ты… едрени… пенишься!
Жданка хотела уже засмеяться, но заметила, что на лице Серого нет и тени веселья.
- Серый, ну чего ты, в самом-то деле? Если что-то не нравится, так и скажи. А то ходишь тут с квашенной капустной вместо лица, и как будто я в чём-то виновата. Хоть сказал бы, чего не так! Или ты ревнуешь?
«Сын Свободы» не то фыркнул, не то сплюнул себе под ноги.
- Ревновать тебя хахаль твой будет, когда вырастешь, а я о тебе забочусь. Больно ты к Лысому прикипела. Мне это не нравится!
- А, так значит, всё-таки ревнуешь. Но чего ревновать-то, Серенький, я столько лет хотела, чтобы у меня был отец, а он согласился. Чего же тут плохого? Ведь он меня, похоже, и вправду любит…
- Любит! Конечно, любит, только как? Вот в чём вопрос-то!
- Как-как? Сильно! - Жданке стало не по себе, она чувствовала в словах приятеля что-то очень нехорошее, цеплявшее душу острыми когтями ядовитых сомнений.
- Не знаю, сильно или слабо, - выпалил Серый, - но не отец он тебе, это точно. Вернее, ты ему – не дочь.
- Чего ты дуришь, Серый? – девушка уже почувствовала, как внутри её всё холодеет, раня разум и сердце острыми шипами ледяных кристаллов, хотя ночь была уже привычно тёплой и безветренной.
- Дурит он, - безжалостно отозвался Серый, пронзая Жданку жестоким взглядом, - голову тебе дурит, вот и всё! Одна ты не видишь, какая ты ему дочка, как он на тебя смотрит! Хочет он тебя, хочет, а сам выделывается белым и пушистым!
- С-серый, отк-куда тебе т-такая чушь в голову?... – голос девушки задрожал, ей даже казалось, что она вот-вот погибнет прямо здесь, на этом злосчастном крыльце, под царским бархатом вечернего неба.
- Впрочем, ты его можешь не бояться, Жданыч, - Серый, казалось, не замечал её отчаянья, и продолжал грубо разоблачать то, что для Жданки было свято, - Он уже давно ничего не может. Мне Рупор рассказывал… Была лет семь назад в Елецке банда домушников. Их пахан – Глебыч - долго Лысого за нос водил, а ещё у них баба была, наводчица. Вот она как-то раз твоему Богдану Петровичу и попалась. Он её в КПЗ оприходовал, а она потом сбежала и Глебычу пожаловалась. А тот подкараулил Лысого и такую яичницу ему между ног сделал, что он теперь безобиднее лежачего старика, если не поправился, конечно, тебя увидев. Но я тебя предупреждаю, Жданыч: не верь ему. Он, как оборотнем был, так им и остался…
Но последние его слова услышала лишь напоённая голосами ночных тварей полутьма. Жданка, приглушённо рыдая, скрылась в спасительно-крепких стенах дома. А Серый ещё раз сплюнул себе под ноги и ушёл нести ночную вахту, спасая остатки деревни от туманной, но от этого не менее страшной напасти, о которой здесь старались не говорить, будто боясь накликать. На душе у него было гадко, но он изо всех сил старался убедить себя, что раскрыл Жданке глаза во имя её же блага.
А Жданке хотелось теперь не то что плакать, а просто выть от боли жестокого, циничного разочарования. Не в силах стерпеть до утра, она чуть не ногой отворила дверь в комнатку, где последние два дня на пару с Илюхиным ночевал уже почти здоровый Богдан. Филипп Альфредович, как и Серый, был сейчас на дежурстве, и Жданка сочла это хорошим знаком. Богдан, судя по реакции, ещё не успел заснуть, но основательно к этому приготовился. Не ожидав столь резкого и грубого появления девушки, он подскочил на кровати и больно дёрнул ещё не до конца зажившую ногу. Он выругался вполголоса, но, услыхав дрожь в дыхании Жданки, заволновался:
- Что случилось-то?
- Это правда??? – чуть не закричала девушка, едва ли соображая, что вопрос непонятен.
- Что?
- То… То, что я… - Жданка, ворвавшаяся сюда в порыве обиды и горя, вдруг поняла, что язык у неё не повернётся повторить слова Серого, - Вы говорили, что станете мне вместо отца…
- Да, конечно, я говорил. И от слов своих не отказываюсь, - Богдан, похоже, опешил от её странного поведения и просто не в силах был даже примерно угадать его причину.
- А Серый сказал, что вам нужно другое, совсем другое! Вы мерзкий, отвратительный оборотень – вот вы кто!
Богдан зажмурился, будто Жданка только что изо всей силы ударила его по лицу или полоснула ножом по заживающей ране. Он молчал и лишь часто и шумно дышал, словно всё ещё был в жару, а в комнате почти не было воздуха.
- Не обижай меня, Жданкина! Не смей! – заговорил он тихо, но как-то неприятно, точно угрожал.
- Разве это не правда? – Жданка уже почти плакала, лишь чудом сдерживаясь, чтобы не разрыдаться.
Бердников снова напрягся, но ничего не говорил.
«Ну скажи, что это не правда, «полицай» ты проклятый! Говори, оправдывайся – я тебе поверю!» - про себя умоляла его девушка. Он не мог слышать Жданкиных мыслей, но они ведь явственно отражались в её блестящих глазах. Даже в полумраке летнего вечера её взгляд можно было заметить.
Но ответом ей было лишь предательское молчание.
- Я вам верила… Я же вам так верила!!! – Жданка заревела в голос, зажимая рот ладонями, чтобы не переполошить весь дом, - А вы… вы бессовестный обманщик, насильник!
- Что? – Богдан едва не захлебнулся эти словом.
- А наводчицу Глебыча, что, не вы изнасиловали?!
- Я? – от обиды и гнева дыхание Богдана сбилось окончательно, и он заговорил нестройно, прерывисто и порой невнятно, - Не насиловал я её! Хотя она очень, очень на это надеялась. Она была гениальной наводчицей, но только с одним недостатком: у неё под юбкой словно муравейник был, будто свербило у неё всегда в одном месте. А Глебыч уже староват был ублажать её на завтрак, обед и ужин. С рядовыми бандитами она спать не решалась – боялась главаря разозлить. И тут такая оказия: целый участок мужиков. Красота! Веселись – не хочу, и ревнивый старик не узнает. Она мне на допросе всё вот так честно и выложила. Ты, мол, начальник успокой меня на денёк-другой, а потом отпусти, не пожалеешь. А я… Жданкина, года не прошло, как Наташа с Катей погибли. Я её любил, Наташу, очень любил. Да я даже думать не мог о ком-то другом, не то что в любовь играть. Но она отступать не хотела и стала вести себя совсем уж вызывающе. От её извращённых желаний мне, взрослому мужику, противно стало. И я в неё плюнул. Этого мне она, сучка, не простила: следующей же ночью сбежала, соблазнив охранника, а ещё через сутки Глебыч со своими парнями меня в тёмном проулке подкараулил, двоих ребят, которые со мной были, уложил, а меня избил до полусмерти. Она ему, понимаешь ли, наговорила, будто я её целые сутки насиловал, терзал в самых извращённых формах. И Глебыч, нанося удары, в основном в пах, все эти гадости приговаривал. Она от него тоже не отставала. Каблучки у неё были острые…
Бердникова от этих воспоминаний передёрнуло, но он продолжил уже более спокойно.
- Мои ребята в участке заметили неладное и пришли на помощь. С большими потерями, но банду удалось разбить: троих живьём взяли, главаря подстрелили, а раненная наводчица едва не скрылась. Но и её к утру поймали. Я, когда через две недели смог встать, сам спустил курок на её расстреле. Тварь!
Всё это было похоже на правду, но Жданке от того легче не стало.
- Допустим, Богдан Петрович, в этом я вам поверила, - заговорила она, немного успокоившись, но теперь с нескрываемой злостью в голосе, - но вы меня обманули. Так бессовестно обманули! Вы, менты, все одинаковые! Вам нельзя верить!
- Да почему же я обманываю-то? – искренне возмутился Богдан, - Когда я тебе врал?
- Когда сказали, что считаете меня дочерью, а сами думали совсем о другом.
- Я ни о чём другом не думал! – перебил её бывший начальник полиции таким грозным голосом, что Жданка от него даже отпрянула, - Не смей! Не смей говорить это мне! Не плюй в душу! Даже если б я что-то мог, то никогда бы себе этого не позволил, и не помыслил бы! Это очень больно, больнее, чем шпилькой в пах! Кем я тебе был, тем и останусь. Ничего не изменилось, поняла?
- Нет, всё изменилось! И как прежде уже не будет!!!
Девушку снова захлестнули эмоции, и она убежала куда-то, плача и шепча почти неразборчивое: «Ненавижу!»
Богдан встал и захромал к выходу из комнаты. Сначала он хотел догнать Жданку и попытаться ещё раз поведать ей о том, как она не права, но из той комнаты, которую она занимала теперь на пару с Машей, дочерью хозяина Александра, доносились два приглушённых голоса. Маша, судя по всему, её успокаивала. И Богдан не стал тревожить и без того разворошённые чувства девушки. Она сейчас всё равно вряд ли могла правильно воспринять его слова. Да и слов, если честно, тут было не подобрать. И Бердников переключился на виновника всего этого – Серого.
Вечер был тихий и душноватый, ясное небо создавало ощущение поистине вселенской бесконечности, только с запада на горизонте нависало нечто тёмное и плотное, какое-то инородное по сравнению с остальным окружающим миром. Но Богдану сейчас было не до того. Серый должен был дежурить с южной стороны, и полицейский нашёл его как раз там, где и ожидал. И при том занятии, которое более всего пристало его неисправимо-ленивой натуре. Серый спал в обнимку с автоматом, словно малец с любимой игрушкой.
Богдан с трудом подавил в себе желание прикончить его спящим, уже второй раз за эти несколько сумасшедших дней.
- Па-адъём, салага! Угощение проспишь! – гаркнул он, нагнувшись к самому уху нерадивого дежурного. Тот подскочил от неожиданности и тут же получил сильнейший удар в челюсть.
- Какого хр… - выбитый зуб не дал ему выругаться, и от этого Серый ещё больше остервенел. Он размахнулся увесистым, с виду каменным кулаком и дал обидчику сдачи. Удар повалил Богдана на землю, а Серый в тот же миг оказался над поверженным противником и ещё раз, для верности, с размаху пнул его сапогом в живот, - Ты чё творишь? Чего вы…
Богдан вновь не дал ему разразиться площадной бранью, прямо из лежачего положения саданув здоровой ногой под колено. Серый не удержал равновесия и с немыслимыми проклятиями завалился на скошенную траву рядом.
Разъярённый Бердников перекатился на него, придавил к земле и принялся «по-ментовски» выбивать из бывшего бандита дурь. Серый был выше и крепче его, да и моложе лет на восемь, но эффект неожиданности дал свои результаты и вскоре «Сын Свободы», сплёвывая кровь из разбитой челюсти, стал просить пощады.
- Да отвянь ты! – прошипел он, пытаясь руками защитить лицо от побоев.
- Да я тебе ещё язык оторву, чтоб не молол, чего не знаешь! – злобно отозвался Богдан, оставляя, однако, Серого в покое.
- А то не правда, какой ты у нас отец-герой!? – рявкнул «Сын Свободы», вставая.
- Да что ты знаешь обо мне!? Слышишь звон, да не знаешь, где он, а потом треплешься на каждом углу. Зачем ты набрехал ей обо мне? Ведь набрехал! Думаешь, лучше ей сделал? Ан нет, ошибочка вышла: девчонка только почувствовала себя счастливой, а ты и рад нагадить! И ведь если б знал, если б знал, о чём говоришь!
Глаза Богдана горели в ночном полумраке жутковатым зелёным огнём праведного гнева, и Серый чуть было не сдался, но тут же пришёл в себя и вновь ощетинился упрямством и неприязнью.
- Нечего ей мозги полоскать!
- Я ей только добра хочу. Я её люблю, и понимай это как хочешь. А ты? Ты-то, предатель, чего вдруг её оберегать вздумал? Сначала кидаешь на съедение оборотням в погонах, а потом заботливым братцем прикидываешься? С чего это вдруг?
- Да я тебя зарою щас, Лысый! Земля тебе пухом!..
Серый уже размахнулся кулаком для смертоносного удара, но так и не успел претворить в жизнь свои угрозы. Справа и позади от петушащихся мужчин что-то приглушённо грохотнуло, ещё раз и ещё, потом и вовсе перешло в короткие, прерывистые, и судя по всему бестолковые, очереди. Послышался девичий крик, и это враз выдернуло обоих из мира собственных противоречий. Серый и Богдан никогда ещё не действовали так согласованно, как теперь. Будто ужаленные, они метнулись к тому месту, откуда секунду назад послышался крик и выстрелы. Оба, не предполагая каких-либо иных вариантов, подумали о Жданке.