Девочка, которая любила Рона Уизли (по "Гарри Поттеру")

(Не)оригинальный женский персонаж, поклонница вселенной Гарри Поттера, по-своему переживает одиннадцать лет. Она влюбляется в Рона Уизли и представляет совместную жизнь с ним. От других Мэри-Сью её отличает только самокритичность.
_______
— 1 —

Хотите верьте, хотите — нет, а Маша даже в одиннадцать лет не додумалась бы написать о себе: блондинка с бездонными, глубокими, широко распахнутыми карими глазами, тонкой душой и большим, добрым сердцем под не менее большими и пышными грудями. Вовсе не потому, что Машиной грудью были тогда две маленькие шишечки, лишь недавно упаковавшихся в лифчик. А потому что, говоря о себе, Маша как-то сразу переходила к окружавшим её людям и понимала, что живёт вместе с ними в мире, а не вакууме. В интересном, непростом, необъятном мире, о котором писать — не переписать. Было бы напрасной тратой времени говорить о волосах и грудях, и так кочующих из рассказа в рассказ.
Словом, Маша не была наивна в литературе и, наверно, для своего возраста писала неплохо. Однако одной детской наивности она не миновала.
В одиннадцать лет Маша, не зная ни взрослых слёз, ни апатии по окончанию сложных отношений, успела перелюбить всех Ромочек, Димочек, Русланчиков и... Ну да, ЧТО-ТО — «любовь» была бы неуместно громогласным словом — к Илье насколько могло стало уже серьёзней. «Любовь» вспыхивала каждый раз, как Маша обнаруживала красивые мальчишеские глаза, сильные руки с граблями на уроках труда, новую яркую футболку, дерзость или, напротив, послушание перед учителями. Угасала «любовь» из-за новой идиотской стрижки, мятых джинсов, драки или громкого спора любимого с кем-то из одноклассников.
А ещё Маша любила Рона Уизли. О чём однажды написала «книгу» (склеенные тетрадные листы, вонючие от клея, исписанные корявым почерком) под названием «Мечта, которая не сбылась, но обязательно сбудется, или мелодрама от A до Z».
Позвольте же сделать то, что так не любят и критикуют. Что само по себе неоригинально и может спастись только исполнением. А именно — воскресить историю Маши. Вытащить НЕЧТО из её детства, лживо называя это любовью и понимая свою ложь. Потому что Машина наивность по-своему прекрасна, потому что она не даст покоя и не удовлетворится написанием в «стол».
За Машу! За девочку, которая любила Рона Уизли!

— 2 —

Неизвестно, когда именно в сердце Маши кольнуло: люблю и жить без него не могу! Но до того, как ей в руки попал журнал с фотографией любимого, сердце уже вовсю полнилось магией любви.
... Это был «Телескоп» или вроде того, со статьями на глянцевой бумаге, с телепрограммой — на бумаге газетной, посередине журнала. Рональд Уизли, рыжик, рыжее солнышко с веснушками на носу и щеках, имея придурковатый и тем самым очень трепетный вид, сидел рядом с Гарри Поттером на уроке прорицания и силился рассмотреть что-то в магическом шаре.
Снимок друзей был маггловским, вставленным харьковскими — даже не лондонскими простаками, оттого прошло с полчаса, а ничего особенного не происходило. Рон и Гарри не двигались, их стеклянные выражения лиц, не будучи апатичными, всё же не изменились с напрасной внимательности и скуки в сторону какой-нибудь досады или оживлённого волнения. Дымок в шаре, соответственно, не светлел, не темнел и не клубился, вырисовывая магические образы.
Ох уж эта маггловская стабильность во всём! В быту, в политике (всё плохо, но главное С — стабильность) и даже в фотографиях. С другой стороны, у простецов, не окружённых магией, больше возможностей научиться ценить миг, один единственный миг. Больше шансов уметь определять, радуется человек или грустит, или испытывает какое-то другое чувство, по единственному запечатлённому моменту...
Без лучиков и окошек в Машиной наивной истории не обошлось. Лучи июньского солнца, пока девочка вертела журнал, по-разному падали на имеющее для неё привлекательность лицо Рона и его богатую шевелюру. Волосы, в которые хотелось зарыться...
Желая хоть какого-то действа, Маша припала губами к прохладной бумаге и чмокнула Рона куда-то в волосы. Ещё один неумелый, неловкий по звуку чмок точно пришёлся Рону в губы. Но заодно, наверное, во всё лицо, ибо оно не превышало четверти экрана простенького андроида. Или — по тем временам — половины экрана «Сименса».
— Я очень люблю тебя, солнышко, — произнесла Маша. Надо сказать, из всех уменьшительно-ласкательных слов она всегда называла близких людей только солнышками, а не зайками, рыбками, любимками, и то было нечасто; обычно она всех звала по имени.
Назвав Рона не Роном, а солнышком, Маша постояла с открытым журналом. Она не просто хотела, чтобы он услышал и поверил в её слова о любви (а для этого нужно было время), но и видела преступление в том, чтобы вот так сразу взять и закрыть журнал, запихнув его в ящик стола.
Рон услышал.
И поверил.
Ничего, правда, не ответил, но Маша прекрасно понимала, что даже лучшая маггловская бумага не способна кричать подобно громовещателю. Маша прекрасно понимала и то, что нет никакого Рона Уизли. Есть актёр. Его зовут Руперт Гринт. Но...
Хотелось быть рядом, жить вместе именно с Роном Уизли. В Хогвартсе, который может как-то существовать, раз существуют в мире английские, шотландские замки и раз существуют маги, веды, колдуны, экстрасенсы; раз существует Хогвартс на бумаге огромного тиража и в сознании миллионов людей. Хотелось иметь собственный дом, не забывая о «Норе», которая, вероятно, тоже могла как-то стать явью благодаря силе общей мысли.
В крайнем случае можно было бы попытать счастья с Рупертом Гринтом, находя в нём черты персонажа больше его собственных; мирясь с его настоящими качествами, но эгоистично не интересуясь ими; совершенно не представляя, что он за человек, но ясно и с превеликим удовольствием рисуя в воображении то, что хотелось бы самой.
Итак, Маша погладила маггловский снимок маленькими пухлыми пальчиками и наконец сунула журнал в ящик стола. Оставлять его где-то возле кровати, теоретически давая родителям возможность догадаться о своей любви, — преступление не меньшее, чем тут же прятать. Возможно, кто-то этого не знал. Но для Маши это было ясно и понятно примерно так же, как и то, что между двумя диванами течёт горячая магма, которую НЕОБХОДИМО перепрыгнуть. Или как то, что Златопуст Локонс (Гилдерой Локхарт) — без конца самоуверенный и самовлюблённый чародей. Кому что нравится.

— 3 —

Жёлтая, скукоженная луна в иссиня-зелёных, только недавно распрощавшихся с закатом небесах, привлекала внимание первых модниц — девочек в джинсах, с оголёнными животами, с бесконечным количеством бижутерии в ушах и на запястьях. До того, как вобрать в себя ослепительную, чуть серебристую белизну, особенно выразительную в тёмной ночи, луна успела возбудить лагерных ребят.
Девчонки помылись, попшикались, разоделись, причесались и сели доготавливать костюмы на вечерние выступления, дорисовывать плакаты. Хлопцы носили туда — сюда шахматы, шашки или валялись на диванах в шлёпанцах, размышляя, что б такого натворить и как сразить ту или иную девчонку.
Срисовав цветные ракушки с натуры и на тонком скотче вывесив работу за стекло (ребята, проходившие мимо, всю смену любовались), Маша обперлась о железные перила, иногда немного пахнущие дальним костром, и свесила голову. Внизу из-под серых плит танцплощадки пробивалась трава. А впереди — Маша подняла голову — время от времени тарахтели товарняки, но в тот момент было тихо.
— Маша!
Это ей сделали замечание. Чтоб не свешивалась и не дай бог не упала. Ну, Маша и перестала. Вернулась в комнату, по пути увидела, но не задавила паука.
Паук... Паук... Как Арагог, только маленький, думала Маша...

«Я даже маленьких боюсь. У Рона тоже арахнофобия. Не то что бы много общего, но это нас сближает...
Интересно, а что сейчас делает Рон? А Гарри и Гермиона?..
Другой часовой пояс — это понятно. Другое время. Но, наверно, они тоже видят и чувствуют луну. Она проникает в окна Хогвартса, встречается с серебром призраков и видит, как Рон и Гарри играют в волшебные шахматы. Пешки Рона ходят предусмотрительней ладьи и королевы знаменитого Поттера. Фигуры Гарри раз за разом разбиваются от сокрушительных ударов Роновых фигур. Между моим любимым мальчиком и его друзьями идёт какой-то простой диалог: не о Волан-де-Морте, не о Северусе Снейпе, а просто о ближайших планах.
Но мне интересно, что будет дальше?.. У них и у меня. Через несколько лет.
Ну... Я буду приезжать в лагерь ещё пару — тройку годков, по тем же, неизменно доступным ценам. Потом, в две тысячи пятнадцатом — семнадцатом, когда я буду взрослой тётей, цены немножко повысятся. С сорока копеек за трамвай, троллейбус и с пятидесяти за метро где-то до пятидесяти копеек и гривны соответственно. У меня, как и у всех, будет хорошая, может, английская зарплата! И вообще всё будет прекрасно, мирно... Не очень представляю, как именно, но прекрасно и мирно.
Я буду...»

Вместе с Роном, хотелось сказать Маше, а после она напоминала себе, что всего лишь фантазирует. Но потом ей опять хотелось быть вместе с Роном.
Маша представляла, как Рон вырастет. Раскроется его дремлющая, понятная ей мужественность, в то же время никуда не денется ничуть не портящая его нескладность. Как у них будут семья и дети. Как Гарри, конечно же, женится на Гермионе, ибо сильному духом, храброму гриффиндорцу и по статусу, и по душе нужна умная, проницательная, сдержанная леди, с расцветающей, не сразу заметной красотой. И у них тоже будут дети.
Маша пищала от радостной мысли, что можно было бы дружить семьями!
Рон будет варить зелья, фантазировала она. Без угрюмной злюки Снейпа, самостоятельно у него всё получится. А она была бы прекрасной домохозяйкой и художницей. Гермиона, не сомневалась Маша, станет учительницей в Хогвартсе, подружится с МакГонагалл как с коллегой. Гарри найдёт себя в квиддиче, а также станет путешественником. И это он организует для Маши с Роном свадебное путешествие.
Пусть мир Гарри Поттера не был безбожно слит, не одно из Машиных предположений не оказалось верным. Сосредоточившись на борьбе с Волан-де-Мортом, магия вселенной потускнела. Бой волшебных палочек, крестражи, всё одна и та же школа не принесли ожидаемой новизны.
Что касается прекрасной и мирной реальности... Есть вещи, о которых нельзя писать, но мы все и так с грустью их понимаем. Может, существование таких вещей — это, помимо подростковых лет и просто инфантильности, причина, по которой очень юным маггловским особам хочется улететь в Лондон на летучем порохе. Кроме того, что там можно без всяких преград выйти замуж за обаяшку Рона или какого-либо ещё красавчика, там никто не запрещает передвигаться по каминам (не определяет камины как вражеские) и не запретил бы электронные галлеоны и сикли, если б только такие появились.
Отвлёкшись, я возвращаюсь к Маше и сообщаю: она до безумия хотела в Лондон!

— 4 —

Откуда пошла такая жестокость? Убивать родителей! И жить после их смерти в шикарном особняке. Да и откуда взяться шикарному особняку там, где его отродясь не было?! Там, где всегда была только квартира, и непонятно, что с ней случится, когда ребёнок отправится в детдом. Об этом Маша всегда думала, включая логику.
Однако ругать кого-либо за «убийство» родителей и прочие нелогичности, фантазируя о семье с вымышленным персонажем, — ну... такое... Не очень хорошо, не очень честно.
И всё-таки — о родителях. Маша считала: лучше жить с ними. Даже в текстах, где полностью отдаёшься фантазиям. Пусть тогда родители просто будут менее строги...
Машины, например, без вопросов отпустили девочку в Лондон. Бабушка — учительница, мама — домохозяйка, а деньги на полёт в Лондон нашлись. Нашлись они не без волшебной помощи, обосновывать которую хотелось не более, чем решать задачи по начавшейся взамен математике алгебре.
Иногда Маше хотелось добраться как-то автопостом до берегов Франции, а потом самостоятельно, без кораблей и катеров, переплыть Ла-Манш, но, право же, неудобно ждать, когда в сердце живёт любовь! Самолёт куда быстрее!
Маша и прилетела...
Рональд, будучи не в «Норе», а в убранном двухэтажном доме (откуда взялись деньги на дом у мальчика из бедной семьи, Маша слабо представляла; главное, они были), больше напоминающем маггловский, ждал кого-то. Какую-то девушку. Просто потому что желал влюбиться! И Маша очень надеялась, что Рон ждал не Гермиону Грейнджер или кого ещё из Хогвартса, а ЕЁ.
Рон словно предчувствовал Машино появление, потому что... Потому что был волшебником.
Вот у магглов самые простые живые сердца — они и то чувствуют друг друга. Можно только представить, как чувствовал, как любил Машу молодой волшебник! С первого взгляда он удостоил её вниманием. Он был вежлив, по-юношески привлекателен и по-взрослому ответственен, готовый ради Маши, ради Мэри войти в огонь и воду. Он демонстрировал свои лучшие черты, а Маша без конца звала его солнышком. И ей было хорошо в своей наивности.
Не было трудностей с родителями, деньгами и перелётом.
Не случилось их и при знакомстве. Маша не была, как обычно, скованной. Не опускала взгляда. Не колупала от стеснения под ногтями.
Не случилось их и потом. Когда Рон и Маша сидели друг напротив друга на стульях.
— Там камин... Там ванная... Там лестница...
Рон объяснял Маше что-то очевидное и будничное, чтобы был повод приблизиться, сблизиться. А потом и сел рядом. Рон и Мэри вместе упали на белый диван и просто смотрели друг другу в глаза. Молчаливо объяснялись друг другу в любви, в любви с первого взгляда. А потом Маша заговорила о том, о чём должна была заговорить с кем-то ещё не знакомым ей, из ближайшего будущего, когда ей будет лет тринадцать: чепуху о реальной жизни.
— Я училась у Дианы Фадеевны. Она строгая пожилая леди, но английский ведёт хорошо. Это она меня научила, чтобы я могла общаться с тобой...
«I», «Diana», «speak» — эти, а не русские слова подразумевала Машина фантазия. Их слышал Рон. А Машин грубоватый для девушки голос, яркий акцент нисколько не смущал рыжего парня. Казалось, любой вздор, не интересующий, а то и раздражающий среднестатистического парня из обычного мира, способен был растопить сердце волшебника, вызвать в нём сильнейшие чувства. Что есть сильнейшие чувства, Маша не знала, но ещё с пелёнок поняла: желание ласкать, обнимать, целовать — приятное дополнение к любви, а не сама любовь.
— Хочу быть рядом... Ты мне нравишься...
Машины уста раз за разом произносили пугающие парней, навязчивые слова. Но Рон не боялся, а слушал её с открытым ртом. Восхищался тем, как ей удалось ради него прилететь в Лондон!..
Жаль, что сейчас Маша относится к нему слишком как к картинке и не может похвастаться: «Знаешь, а я как-то ради любви за тысячу семьсот километров ездила. По-настоящему. Тряслась в плацкарте» или «Я ради любви вернулась к нему, когда была почти дома, потому что у нас обоих выпал выходной! Нельзя было упустить шанс на встречу!» С другой стороны, для рассказов о реальной жизни у Маши появились реальные слушатели, а это никак не может быть плохо. Разговаривать с Роном СЕЙЧАС для неё было бы несколько чудно, если не сказать — сумасшествие какое-то.
Но тогда Маша говорила с Роном, и он был для неё достаточно живым... Она пыталась как-то сопоставить фантазию о любимом мальчике с тем, как стоило бы вести себя по-настоящему. Но единственное, что у неё выходило, — думать о неспешности в интиме.
У Маши и Рона не было сразу постели. Впрочем, у них её и потом не было.
Ведь что полезного дарят одиннадцать лет, так это жажду детства. Тебе даже не нужно бояться пошлости, потому что ты её не хочешь. Ты смотришь «Окна» с Нагиевым и знаешь, кто такие ш...вы, что такое тра...ся, но «взрослые слова» не вырываются сами собой из уст, не отягощают твой живой ум и почти божественное стремление к высокому и приличному. У Маши с Роном не было сразу постели, потому что подростковые влюбленности, внезапно нахлынувшие взамен играм с Барби, несмотря на своё отличие от ранних лет жизни, приходят всё ещё в добрый детский мир. В нём, в этом детском мире, тебе хочется искренности и ласки, а не секса. Остальное же, интимное, ты только подразумеваешь как элемент созданного тобой мира, но не очень-то фантазируешь о самом процессе, если вообще фантазируешь. Именно так было с Машей.
Трое Машиных с Роном детей будто материализовались из воздуха. Ни интима, ни беременности, ни оповещений родственников (Молли Уизли и мамы какой-то неизвестной украинки, хо-хо-хо!), ни врачей-акушеров, будь то волшебники или магглы, ни выписок, ни денежной волокиты. Ни... Ни... Ни...
Были только Энни, Кортни и Светлана. Сразу.

— 5 —

Энни Маша с Роном назвали в честь героини Сандры Баллок в фильме «Скорость». Рон, как и подобает преображённому картонному герою, не возражал, не спорил и даже не предлагал своих вариантов имени.
Энни имела дурацкий вид, казавшимся Маше совершенным обликом счастливой дочери. Коренастая и даже дебелая, она ассоциировалась у Маши со взрослой красавицей. От отца ей передались круглые, простые, точно у деревенского паренька, глаза, неказистый нос и чуть поджатые губы. Энни Уизли ходила в джинсах и оранжевой, под цвет волос футболке. И не просто ходила. Она всё время что-то брала, включала, мыла, месила, всячески демонстрируя, что способна без заклинаний справляться с кучей важных дел. Маша «родила» её физически сильной, выносливой и высокой, как баскетболистка. Оно и не удивительно! Ведь Энни была старшей из детей.
Надо сказать, Энни единственная из престранной, безобоснуйно существующей англо-украинской семьи ходила с рыжими волосами.
Кортни — чёрт знает почему Кортни, ведь это имя после просмотра «Как говорит Джинджер» и «Королев убийства» ассоциировалось у её матери, то есть у Маши, со стервами — была средней дочерью. Ей исполнилось лет пятнадцать. Её волосы при смешении родительского рыжего и светлого дали коричневый, «гермионовский» оттенок.
Светлана своим именем напоминала о наполовину славянском происхождении. И волосы её, ярко-жёлтые, солнечные, как нельзя лучше подходили к имени. Светлане было двенадцать.
... Вот откуда в переносном смысле росли корни Машиных волос! При всей-то обычной нелюбви начинать знакомство с персонажем с цвета на голове. С помощью цвета волос Энни, Кортни и Светланы ДЛЯ САМОЙ МАШИ хорошо передавались ЕЙ полноценные образы: статичные и нет фигуры, говорившие о чём-то телосложения, лучшие душевные качества девочек, собственные, пытающиеся быть правильными представления о материнстве и о счастье. -Волосые и -глазые редко хороши литературно, но какую подпитку они порой дают для реальной жизни!
Энни, Кортни и Светлана, «рождённые» до глубоких знаний о физиологии женщины, до первых настоящих отношений, непрописанные и даже непродуманные, будили, однако, необходимые чувства, дарили необходимые эмоции. Это они очень косвенно, но помогали Маше с оценками в школе, они разгоняли скуку и не позволяли ожиданиям припозднившегося учителя быть слишком томительными. Это о них приходилось слушать закатывающим глаза подругам.

— 6 —

Однажды, однако, случилось несчастье. Все три дочери пропали.
— Рон! — позвала мужа тоненькая, стройненькая Маша, в настоящей жизни полная. Она была облачена в канареечную мантию и, приподнимая подол, спускалась по лестнице.
Мебель вокруг, деревянную, железную, почти не тканевую, однако, именно соткали. Соткали из мечтаний средне обеспеченной, пока учащейся, а не работающей девочки.
— Что случилось?
Рыжик тотчас обеспокоился. Откинул короткую чёрную мантию за высокие джинсы: интересно, что его ноги вытянулись как для подростка, ведь Маша плохо представляла Рона взрослым, а Руперт Гринт (чтобы увидеть наглядно) к тому времени ещё не вырос до мужчины.
— Дочери пропали.
— Как пропали? Они оставили какую-то записку?
— Не знаю.
Рон с Машей принялись искать и вскоре действительно нашли записку. «Мама, папа, мы в волшебной пещере на северо-востоке. Ищем украшения для конкурсных платьев».
— Боже мой! — Маша приложила пальцы к губам. — Я знаю эту пещеру. Она кишит гоблинами. И не теми, что сидят в Гринготтсе, а злобными зелёными карликами. Совсем другими гоблинами. Они охраняют драгоценности и ни за что не пропустят к ним наших детей.
— Не беспокойся. Мы полетим на Энни, Кортни и Светланой на нашем «Фордике». Вперёд!
Рональд Уизли выбежал во двор, быстро закрыл дверь и приблизился к автомобилю. Это был не тот «Форд», что когда-то, на втором курсе, сбежал в Запретный лес, а совсем другой, лилового цвета. Выглядел он как новенький, потому что и был новым.
— Алохомора!
Дверь открылась. Рон и Маша сели в автомобиль. Секунда — и они взмыли в воздух. Ещё секунда — автомобиль закачался над ослепительно изумрудной травой, соседскими пастбищами, домиками других волшебников. Рон, одной другой придерживая руль, устроил вторую руку в Машиной ладони.
— Всё будет хорошо, Маша. Моя Мэри.
Солнце ярко ударило в глаза, и Рон чуть не потерял управление, но выровнял руль и успокоил Машу. Вскоре пара прибыла к пещере с валявшимися поблизости черепами.
— Дочери там, внутри. Вперёд! — скомандовал Рон. — Люмос!
— Люмос максима! — осветила себе дорогу Маша.
Долгие несколько минут семья пробиралась вглубь пещеры, когда на их пути встал вовсе не гоблин, а тролль.
— Эй! — совсем не испугалась Маша. — Да это же такой тролль, с каким ты справился на первом курсе. Замочи его.
Тролль с глупым выражением лица подступил к Маше, когда Рон, подняв в воздух камень, отменил заклинание над самой головой тролля. Камень ударил существу в голову, но не убил, а отключил его.
Маша только собралась идти дальше, как навстречу ей выбежала Энни. По обеим сторонам от неё стояли радостные, а главное — целые и невредимые сёстры. В их руках были корзиночки с цветными стёклами и камнями, похожими на золото и серебро.
— Мы волновались за вас, — сказала Маша и строго добавила: — Больше не уходите без предупреждения.
— Мы оставили записку, — сказала Светлана.
— Записки мало, — объяснил Рон. — Нужно было сказать нам.
Дочери извинились. Но родители не думали их бранить. Обнявшись друг с другом, они все вернулись к «Фордику». А через три дня в частной волшебной школе, работающей летом, девочки пели и танцевали в шикарных платьях, украшенных найденными сокровищами.
Эта наивность, это смешное представление о любви, о совместной жизни, о быте Великобритании, в конце-то концов, были счастливыми мгновениями для одиннадцатилетней Маши. А когда ей исполнилось двенадцать, любовь к Рону Уизли сменилась любовью к настоящему лагерному мальчику Андрею Сахарову.
Рона Уизли никогда не существовало. Его создала Джоан Роулинг. Не более. Но существовало очарование рыжей шевелюрой, тонкими руками, нескладностью и неидеальностью. Существовала детская фантазия и рождались первые девичьи представления о счастье. И пусть это всё не любовь в её привычном представлении, тот давний год Маша вполне имела право называть себя девочкой, которая любила Рона Уизли.