16+
Лайт-версия сайта

Мой Свердловск: дом

Литература / Мемуары, публицистика / Мой Свердловск: дом
Просмотр работы:
14 января ’2020   21:00
Просмотров: 7828

Настольная лампа на угловой этажерке… очень стильная, алюминиевая, крашенная темно-зеленой краской. Пузатенькая станина на круглой подставке с кнопкой включения, на лампочку крепится подвижная алюминиевая полусфера на два проволочных кольца, шнур канатиком…
Первое что я помню в своей жизни это, как будто, лампа с потоком света направленным в угол, иногда прикрытая ширмочкой книги или газеты. Время от времени заглядывает в комнату мама, наклонив голову смотрит с улыбкой на меня, шепчет «спи-спи…» и уходит на кухню… Так мне кажется, но я готов поклясться что так и было, что я лежал и смотрел на эту лампу в ожидании сна. Дело в том, что я со своим воображением художника, обладаю фантастическими способностями представлять объекты и события, представляю настолько убедительными, реалистичными, что потом начинаю верить в то, что это часть моего реального опыта…

Я родился 31 октября 1958 года в Свердловске, вновь оказавшимся Екатеринбургом, через два года и девять месяцев после рождения моего старшего брата Сергея на Уралмаше. Папа, Николай Яковлевич Лукин и мама, Валентина Иосифовна Лукина работали на великом заводе УЗТМ, вокруг которого и построен наш район, который официально именовался Орджоникидзевским.
Первое наше жилье, которое я помню – двадцатиметровая комната в коммуне на первом этаже трехэтажной «сталинки». Я родился где-то рядом с этим домом в одноэтажном бараке, где, по рассказам мамы, мы занимали угловую холодную комнату, где зимой на стене намерзал снег. Я помню много свердловских бараков… Семья Фофоновых, с которыми дружила наша семья, так же жили в двухэтажном бараке в двух кварталах от нашего дома. Папина тетя Нюра жила в центре города в двухэтажном бараке, там и умерла…
То, что я называю первым своим домом, который помню, находится и сейчас, спустя 60 лет, на улице Кировоградской, дом 19, квартира 3. Улица Кировоградская замечательная: от парка Победы с огромным мелким, болотистым фантастическим круглым озером Шувакиш до улицы Машиностроительной. Посередине улицы очень приятная, просторная тенистая аллея с лавочками, вдоль которой слева и справа дороги с односторонним движением.
Наша трехкомнатная коммунальная квартира в первом подъезде над дверью которого табличка с номерами квартир на первом этаже. Заходишь в подъезд, поднимаешься на три ступеньки: слева крашеные половой коричневой краской две двери соседей, а наша дверь с зеленым почтовым ящиком справа.
Открыв дверь, попадаешь в просторный коридор с построенным от пола да потолка прежними жильцами фанерным шкафом покрашенным сине-зеленой краской – это был наш шкаф – папа купил его у счастливых жильцов переехавших в самостоятельную квартиру.
В шкафу была большая выдвижная дверь посередине, открыв
которую, видел слева и справа по перекладине, на которых висели пальто. Сверху шкафа, в антресоли, под потолком, были две маленькие выдвижные фанерные дверцы в отдел головных уборов, перчаток, варежек и всякой тряпичной рухляди, куда я не заглядывал. Снизу так же были две дверцы, за которыми, среди запасов картошки и лука, валялась разная обувь. Я, наверное, ежедневно залезал в шкаф через большую дверь чтобы просто посидеть в темноте, вдыхая запах кожи и пыли, повисеть-покататься на перекладинах и вылезти из шкафа через нижнюю дверцу. Я очень любил этот шкаф и гордился, что наша семья им владеет, а у других соседей такого шкафа нет.
Слева от входной двери в квартиру висели три счетчика. Полы в коридоре были окрашены толстым слоем краски красивого светло-коричневого цвета, отчего вдоль плинтуса краска даже морщилась.
Стены коридора окрашены светло-желтой меловой краской.
Свет давала лампочка без плафона в 60 вольт.
Дверь в нашу комнату была слева от входа в квартиру. Слева от нашей двери висела верхняя одежда соседа напротив, а справа - наша верхняя одежда.
Окно нашей комнаты выходило на Север, но иногда летом, в воскресенье, когда наша семья вставала, рано утром, чтобы ехать на пляж, на левом откосе окна можно было увидеть свет восходящего солнца. Тюли на окне поначалу не было, но мама мечтала о ней и однажды она появилась. Висели на окне две узкие шторы в желтых листьях, которые закрывали на ночь, потому, что за окном стоял фонарь, а еще ночные машины светили фарами.
Форточка летом была распахнута вовсю, а зимой чуточку – папа настаивал «для циркуляции воздуха». Мама пыталась спорить, говорила, что мешает шум транспорта, что она мерзлячка, но форточка всегда оказывалась хоть чуть-чуть, но открытой.
У боковой стены слева, в углу стоял классный большущий, крашенный серой краской с зелеными полями на крышке и передке, оббитый жестяными полосками «в ромбик» сундук с двумя ручками по бокам.
Однажды, когда мне было года четыре и мне попались на кухне спички, я взял газету, которых в квартире было множество, скомкал ее, засунул за сундук и поджег.
Я очень люблю смотреть на огонь, но тогда я очень испугался и, как рассказывал родителям брат, я как угорелый бегал на кухню за водой и заливал горящую газету из большой, считавшейся солдатской, алюминиевой кружки.
Когда брат рассказал о поджоге, папа сказал что за такое надо «выдрать». Мама кинулась на мою защиту, но папа убедил всех, что это именно тот случай, когда действительно надо. Тогда мама сказала «только не по голове»: потому что папа мог дать легкий подзатыльник за какой-нибудь проступок.
Я пытался избежать наказания, кричал, плакал, пытался укрыться за мамой, но папа прижал меня к своим ногам левой рукой, а правой три раза шлепнул по попе.
Дальше, по часовой стрелке, за сундуком, стоял красивый трехстворчатый полированный темно-коричневый ореховый шкаф, с которым меня связывали комнатные путешествия: я не раз влезал на этот шкаф со спинки металлической полуторной родительской кровати стоявшей к нему впритык. На шкафу лежали пачки пыльных газет, журналы и прямо в углу за бортиком из мощных брусочков, таинственные ключи. Я мог долго сидеть на этой самой высокой в комнате вершине и рассматривать удивительные, в этом ракурсе, предметы. Я однажды, во время игры в прятки, смог очень быстро влезть на шкаф и улечься за стопками макулатуры под стеночкой и меня тогда даже не «застукали».
Мама догадалась о моих восхождениях по следам от маленьких ручонок на полированном торце шкафа, а папа сказал «Не сметь влезать на шкаф! Продавишь фанерную крышку – выдеру!». О ключах на шкафу я никому не говорил – мне казалось, что это какая-то тайна…
Однажды, делая обыск одежды в шкафу в поисках мелочи, меня что-то потянуло в ту часть шкафа, где на полочках лежало белье и одежда и там, под текстильным клубком, я нашел старенький портмоне. В ветхих кожаных недрах нашлась пухлая пачка красивеньких многоцветных купюр на которых с трудом, из-за малого возраста, прочитал «пять рублей», «десять рублей» и даже «сто рублей». Я впал в восторг, как-будто нашел клад. Когда брат пришел из школы я открыл ему страшную тайну. Вечером маме, с некоторым вызовом, показали находку – мол, вы жалуетесь, что не хватает на жизнь, а тут такие деньжищи. Мама довольно безразлично взглянула на клад и рассказала, что это утратившие силу облигации государственного займа которые раньше выдавали, удерживая из зарплаты реальные деньги и, спросив у папы разрешение, отдала нам эти красивые бумажки для игр.
Дальше в углу слева от окна этажерка на полках которой были папины учебники и художественная литература. На верхней полке стояло постоянно работающее округлой формы пластмассового корпуса, с бежевой текстильной панелькой закрывавшей динамик, из которой торчала ручка громкости, радио. На нижней, самой большой и глубокой полке были детские книжки, которые из-за большого формата не стояли, а лежали. На детских книжках пачками лежали полученные к праздникам поздравительные открытки и большие складные красиво оформленные поздравительные телеграммы.
Я часто рассматривал открытки из которых мне больше всего нравились новогодние. Мы всех родных всегда поздравляли открытками и к нам они приходили к каждому празднику: к Новому году, с Днем советской армии и к восьмому марта. У бабушки в Реже я видел пару пузатеньких шкатулок сшитых из поздравительных открыток и сам очень хотел сделать такую, но так и не собрался.
Перед окном старый письменный стол с зеленым сукном на столешнице – его оставили прежние жильцы. Стол стоял на небольшом расстоянии от радиатора центрального отопления, которое в Свердловске называли паровым отоплением, чтобы не рассохся. Я очень любил сидеть на столе и смотреть в окно. Зимой радиатор был раскаленный и к нему невозможно было даже прикоснуться ножкой в чулочках – сразу нестерпимо пекло.
За окном ездили редкие машины. Захватывающе интересно было наблюдать за работой снегоуборочной машины, железные руки которой нагребали снег на фартук и спиральные вертушки отправляли его вовнутрь. За кабиной находилась труба, откуда снег вылетал на обочину.
На противоположной стороне улицы был зеленый дощатый забор небольшого базара. Над забором возвышались узкие длинные крыши прилавков. Я очень не любил ходить на этот базар с кем-то из семьи – мне было страшно: пьяные мужики, калеки и хулиганы, поговаривали о многочисленных ворах. Продавцов было мало и только с утра, а так весь день работало несколько киосков, магазинчиков и ремонтных мастерских…
Брат же частенько выпрашивал у родителей пять или десять копеек и бегал на базар за семечками, которые обожал. Маленький стаканчик стоил пятачок, а за гривенник большущий граненый стакан. Семечки из стакана пересыпали в кулечек из газеты или просто в карман.
Я любил выбрать несколько самых крупных семечек, сразу их все очистить и отправить в рот, чтобы жевать долго-долго. Малюсенькие и чахлые семечки, которых было большинство, я не разгрызал, а, несмотря на предупреждения о засорении желудка, ел с кожурой.
В выдвижном ящике стола было много всего: чернильницы-непроливашки, ручки, карандаши, письма, бумаги, конверты, документы, кнопки, блокнотики и прочее-прочее-прочее. Когда содержимое самого большого ящика смешивалось, папа требовал разложить все аккуратно и, если мы с братом долго не выполняли это требование – то папа мог вытащить весь ящик из стола и вывалить его содержимое на стол.
Справа от окна стоял большой крашеный красно-коричневый комод, в трех огромных ящиках которого было постельное белье и одежда, а в двух небольших верхних ящиках мамины тесемочки, резиночки, пуговицы, ниточки, лоскутики и всякая мелочь. Однажды на комод водрузили красивую вытянутую по горизонтали радиолу «Арфа». Когда радиолу включали красиво светилась панель с названиями разных городов и отдельно светился зеленый глазок. Появились разного размера пластинки которые слушали по праздникам.
У правой боковой стены тахта с цилиндрическими откидными валиками в буклированной обивке охристого цвета и справа от входа моя кроватка.
Поначалу на тахте спал один братец, а когда я к пяти годам вырос из своей детской кроватки, то начал спать вместе с братом под стеночкой.
Слева и справа от тахты стояли венские стулья, доставшиеся в наследство от тети Нюры.
Посредине комнаты стоял круглый стол, который можно было раздвигать.
Очень долго мы мечтали о телевизоре и однажды, когда я уже пошел в школу, появился красавец «Неман» в полированном деревянном корпусе.
Телевизор сначала поставили на комод рядом с радиолой, но потом ему нашлось место между комодом и тахтой, где он стоял на своих высоких лакированных ножках.
Я так любил наш телевизор, что, приходя из школы, включал его и просто смотрел регулировочную заставку, потому, что трансляция начиналась в шесть часов.
Стены комнаты белились в желтый цвет, а однажды знакомая мамина женщина маляр нанесла трафаретом охристые кленовые листья.
Посреди потолка в лепной розетке висела простенькая трехламповая люстра.
Помню, у меня возникла идея проделать в стене у моей кроватки дырочку, чтобы контролировать происходящее в коридоре и я даже гвоздем доковырялся до дранки под толстым слоем штукатурки, но родители меня остановили.
Напротив, справа от входа, была дверь в комнату соседа которого звали как и моего папу Николаем. Сосед был мощным большеголовым дядькой который любил подзаработать в свободное время: разгружал вагоны, пилил дрова. Мама называла его Сундук, за глаза. Наверное, у Сундука была и жена, но я ее не могу вспомнить.
Однажды я, будучи один в квартире, проверил все карманы одежды висевшей в коридоре и в кармане пальто Сундука нашел ключ от его комнаты. Задыхаясь от адреналина и буквально трясясь от страха, я вошел в его комнату с окном во двор и осмотрелся от входа: в комнате было много мебели и был идеальный порядок. Нервы мои не выдержали и, секунд через десять, я выскочил из его комнаты с пожизненным чувством вины.
Дальше, по коридору, за дверью нашей комнаты была очень узкая, до тесноты комната соседки Маши, которая жила с сыном Сашей.
Саша был на год старше меня и был моим квартирным другом – мы играли обычно в кухне и в коридоре. Саша был белобрысым очень спокойным мальчиком, никогда меня не обижал и беспрекословно слушался свою маму.
Тетя Маша была худощавой матерью-одиночкой с постоянным плохим настроением. Мама говорила, что муж Машин погиб и она завидует нашей дружной семье и поэтому терпеть нас не может.
Однажды к Маше пришел молодой веселый мужчина, возможно родственник, который с Сашей и мной провел замечательные полчаса: за это время он на тетрадном листе в клеточку нарисовал цветными карандашами речку с леском и двумя березками на первом плане. Перочинным ножом он стачивал грифельную пыл на рисунок и растирал ее бумажкой – получалось чудесное небо, вода, леса и травы – это был самый потрясающий рисунок моего детства. Я долго рисовал именно этот мотив, но у меня выходило не так шикарно.
У двери тети Маши коридор делал поворот направо где была кухня и не этом отрезке находилась ванная комната и отдельный туалет.
Ванная комната с крашенными зеленой краской панелями содержала большую чугунную эмалированную ванну, чугунный эмалированный чуть голубоватый умывальник над которым висело порченное зеркало без рамки. Краны были латунными. На стенах висели оцинкованные ванночки, стиральные доски, под ванной пара тазиков. Ванная комната из нутрии закрывалась на накидной крючок. Над дверью в патроне тусклая лампочка, как и в туалете, без плафона.
Ванную и туалет соединяло окошко, стекло которого было закрашено голубой краской, в которой был процарапан «глазок».
Помню какая-то женщина, возможно жена Сундука, а может тетя Маша говорила маме, что купаясь в ванной глянула на оконце и увидела тень головы. Женщина обвинила в подглядывании моего брата. Когда об этом рассказали папе он развеселился и сказал, что Сережа до оконца не достает и там все равно ничего не видно…
Нас с братом купал папа. Мы сидели в молочно-белой, по цвету, ванной и нежились в наполнявшей ее тепло-горячей водой. Когда ванна набиралась на половину попа нас ставил и мылил хозяйственным иногда банным мылом в полной уверенности что для человека нет ничего здоровее и мы только отправляясь в пионерский лагерь узнавали что мыльное разнообразие безгранично. Мытье проводилось стремительно. Папа был весел – похоже, ему нравилось купать своих малышей. Искупав и обтерев, папа подхватывал нас на руки и нес двоих в комнату. Когда мы подросли и потяжелели, папа носил нас в комнату по одному.
Туалет имел зеленые панели, выкрашенные масляной краской, как и огромный чугунный бачек, подвешенный на огромной высоте, к рычажку которого тянулась длиннющая цепочка с треугольными кольцами и с фаянсовой «шишкой» на конце. На огромном фаянсовом унитазе круг из многослойной лакированной фанеры. Пол облицован плиточкой десять на десять и закрашен красно-коричневой половой краской. На стене, на гвоздике пачка резанной газетной бумаги – о туалетной бумаге мы тогда и не знали.
Дверь на кухню всегда была распахнута. Слева от входа включатель, от которого к центру потолка шел витой провод на фарфоровых крошечных катушечках. Дальше, по часовой стрелке, железный эмалированный умывальник под окошком из туалета. В углу столик тети Маши с замочком, старая кухонная печь с чугунными кольцами, под окном наш стол и, ближе к двери, стол Сундука. На каждом столе электроплитки. На стенах кухни панели крашенные синей краской. На окне всегда распахнутые занавески. В полу, ближе к столу Сундука, люк в мелкий сухой подпол, куда я пару раз залезал. В подполе, сразу под люком, валялось множество крышечек из фольги с примятыми краями от молока и кефира, которые, как мне рассказали, я сам и набросал в щель между полом и люком, когда был совсем маленький. Еще из мебели были табуретки: одна Машина, две наши и две Сундука.
Мама часто рассказывала, как я начал ходить на этой кухне.
Во дворе стояли два ряда сарайчиков, построенных из серо-черных шлакоблоков, которые называли дровяниками.
Наш дровяник был во втором ряду, крайний справа. В нашем сарайчике пахло гнилым деревом и плесенью. Посреди сарайчика был люк в погреб где мы хранили соления, в основном банки маринованных и соленых грибов и квашеная капуста. Зимой папа забрасывал в погреб снег и он лежал там, как в вечной мерзлоте, до середины лета. По дощатым стенам сарайчика висели ржавые двуручные пилы, ножовки, топоры, лопаты и даже косы.
Как-то я взял новенький соседский топор и хотел рубануть кусок шпалы, но топор звякнув, отлетел на мою руку и теперь у меня на большом пальце левой руки шрам.






Голосование:

Суммарный балл: 0
Проголосовало пользователей: 0

Балл суточного голосования: 0
Проголосовало пользователей: 0

Голосовать могут только зарегистрированные пользователи

Вас также могут заинтересовать работы:



Отзывы:



Нет отзывов

Оставлять отзывы могут только зарегистрированные пользователи
Логин
Пароль

Регистрация
Забыли пароль?


Трибуна сайта

Репка, Тарзан, Весна, Конкурсные!

Присоединяйтесь 




Наш рупор

 
Оставьте своё объявление, воспользовавшись услугой "Наш рупор"

Присоединяйтесь 





© 2009 - 2024 www.neizvestniy-geniy.ru         Карта сайта

Яндекс.Метрика
Реклама на нашем сайте

Мы в соц. сетях —  ВКонтакте Одноклассники Livejournal

Разработка web-сайта — Веб-студия BondSoft