ФРОСЯ Рассказ - быль

ФРОСЯ

Рассказ - быль

Фрося росла третьим ребёнком в крепкой крестьянской семье. Старшие - брат Кузьма и сестра Александра были намного старше её. "Заскрёбыш" - так в деревнях называли последних поздно рождённых детей. Баловали девчушку все - и хотя у брата Кузьмы уже был сын Мишутка, а жена носила второго, да и Шура вовсю невестилась, Фрося - хорошенькая, пухленькая, кудрявая не сходила с рук взрослых. Детство её было счастливым и безоблачным до двенадцати лет, пока в Малую Кеть не пришла вторая волна коллективизации, которая разрушила жизнь её семьи.
Местные комсомольцы-добровольцы, ещё год назад скромненько собиравшиеся по избам, вдруг осмелели и по указке из района стали настраивать бедноту, ту, что не хотела работать не только в колхозе, но и на себя, против крепких и работящих единоличников. А, значит, ускорить их раскулачивание и обеспечить вступление в колхоз. Заводилой был Егор, сирота, живший в семье Селивановых. Лет десять назад в половодье утонули в реке его отец с матерью - соседи и друзья дядьки Павла и тётки Дины. Первыми в списке на раскулачивание оказались люди, взявшие на воспитание девятилетнего парнишку.
- Я несколько лет батрачил на дядьку Павла, пахал с Кузьмой его землю, сеял и убирал хлеб, косил сено, заготавливал дрова, ходил за скотиной - и всё бесплатно, только за еду. Раскулачивать надо таких середняков! – размахивал руками на колхозном собрании приёмный, как считали в деревне, сын.
И никто из сельчан не заступился за Павла Степановича - каждый боялся за себя. Районный представитель только согласно и одобрительно кивал головой, записывая что-то в свою тетрадку. Несколько крепких работящих мужиков, которых причислили к зажиточным середнякам, пострадало в ту злополучную осень... Но раскулачивание Селивановых, как оказалось, было показательным: с другими середняками поступили активисты не так жёстко: повыгоняли со дворов скотину в общее стадо, забрали в колхоз инвентарь, но из домов не выселили – дали возможность вступить в колхоз и зарабатывать трудодни.
Комиссия, во главе которой был Егор, пришла во двор Селивановых на следующее после собрания утро. Грубо оттолкнув в сторону Фросину мать, добровольцы вошли в избу и по-хозяйски стали выкидывать из сундуков одежду, это - Вершининым (беднющая многодетная семья, которая даже картошку возле дома ленилась выращивать, а сопливые ребятишки побирались по деревне), а это – Толстихиным…
Всё это Фрося запомнила на всю жизнь.
А новоявленные активисты вовсю хозяйничали в избе и ограде: посуду – чугунки, даже прихваты и чашки, иконы, что были спрятаны на русской печке, безжалостно разбили и растоптали. Из амбара выкатывали кадушки с засоленными на зиму огурцами и солёными грибами, ящики с заготовленной брусникой, туески с вареньями и мёдом - всё вываливали на землю, месили сапогами, матерились и костерили хозяев, наживших столько добра... Но с победным гиканьем выкатывали со двора, сломав при этом ворота, плуг, косилку, сеялку с веялкой, ещё какой-то инвентарь, сёдла, сбруи и даже вожжи; выгнали, похлёстывая кнутом, кобылу Карьку с ещё необъезженным жеребцом, корову Пеструшку с подросшим за лето бычком, а жирный и неповоротливый кастрированный боров всё норовил завернуть обратно в стайку, но его так «прижигали» кнутом, что он визжал на всю деревню. Седые от мучной пыли «бывшие батраки» выгребали под метёлочку в заранее подготовленные мешки свежемолотую пшеницу...
Почти у самого крыльца большого пятистенного дома Селивановых нетерпеливо переминался с ноги на ногу новый хозяин Фёдор Вершинин – здоровенный мужик, на котором пахать бы да пахать, а он для единственной коровёнки сено заготовить ленился, сдав её, отощавшую, в колхозное стадо.
Беззвучно плакала Фросина мать, играли желваки на скулах отца, подвывали тихонько, прикрыв платками лица и утирая слёзы, собравшиеся соседки – страх витал в утреннем прохладном воздухе.
А потом подкатила телега с милиционером и увезли, не дав попрощаться с женой и дочками, раскулаченного середняка Павла Степановича, силой усадили старшего сына Кузьму, от которого едва оторвали орущую годовалую дочку, и зятя - мужа Александры, медовый месяц которых закончился так внезапно и трагически. По дороге в район парень пытался сбежать в ближайший лесок, и его просто пристрелили - он так и не узнал, что молодая жена была беременна... Шура, оставшись без крыши над головой, в тот же день пешком ушла за полсотни километров к родителям мужа в соседнюю деревню - она ещё тоже не догадывалась, что носит под сердцем ребёнка.
Отца и сына Селивановых определили на лесозаготовки в соседнем районе, откуда они оба вскорости благополучно сбежали. Кузьма вернулся в деревню к жене, точнее, к её родителям, его не судили (поговаривали малокетцы, что за него заступился Егор), и вроде оправдали тем, что владелец раскулаченного хозяйства не он. А Фросин отец подался на север, добрался, где пешком, где на перекладных, до небольшого зимовья Немчаны на берегу реки Большой Пит, что в Северо-Енисейском районе.
…Ослабевшую от горя тётку Дину с Фросей никто из деревенских не отважился приютить - разошедшийся от переизбытка власти Егор грозился наказать тех, кто будет помогать раскулаченным. Кто-то всё же подсказал – у самого кладбища давно пустует избушка, вот туда и побрели Фрося с матерью. Поздним вечером, под покровом темноты, добросердечные сельчанки принесли кто что мог: три старых ватных одеяла, какие-то тряпки, чугунок с отбитым сверху краем, алюминиевую кружку и ведро. Утром новосёлы обнаружили за порогом завёрнутый в платок хлеб, шмат солёного сала, несколько картошин и узел с подшитыми пимами, старенькой женской душегрейкой и пальтишком для Фроси – ведь уже приближались холода. Дружок брата Кузьмы, тоже Кузьма, принес поздним вечером несколько старых досок и заколотил единственное маленькое окошко, повесил на петли сбитую входную дверь. В избушке стало темно и жутко…
Зима объявилась слишком быстро, и если бы не Кузьма, околеть бы бездомным в первые же морозы – по темноте он, крадучись, пробирался к кладбищу, приносил немного хлеба, солёных огурцов или грибов, а то и вязку вяленого сохатиного мяса, однажды притащил полмешка ржаной муки. За несколько вечеров он восстановил небольшую разбитую печурку, прихватывая с собой из дома не только что-нибудь из еды, а ещё и спрятав под одежду пару старых кирпичей. Деловито помог тётке завесить одним одеялом окошко, вторым - дверь. Как-то приволок целый мешок бересты на растопку. А за дровами мать с дочерью, пока не выпал снег, ходили в лесок, собирая хворост и большие отломанные ветром ветки деревьев, разрубая их оставленным Кузьмой топором, складывая в кучу и завалив угол чуть не до потолка. Да и сам их спаситель ни разу не пришёл без полена, а то и целой охапки.
Дровишки экономили, растапливая печурку по утрам, чтобы приготовить еду и согреться хоть немного у дверцы, любуясь через дырочки ярким светом и спасительным огнём. Спали в одежде под одним одеялом тесно прижавшись друг к другу. Фрося подолгу не могла уснуть, дрожа и прислушиваясь к мёртвой тишине, представляя, как поднимаются из могил покойники и идут к их избушке. Утомлённая страшными видениями, она засыпала…
Этот страх перед кладбищем и покойниками остался у Фроси на всю жизнь. Даже взрослой она никогда не ходила на похороны, каким бы дорогим ни был для неё человек, далеко обходила кладбище, боясь смотреть в его сторону.
…Зима эта, слава Богу, была не слишком лютой и долгой, вот уже и дни стали длиннее, и солнце поднималось выше. Мука, что разводили для болтушки растопленным снегом, заканчивалась. Перестал приходить Кузьма, и что с ним случилось, Фрося с матерью не ведали. Уже потом узнали, что на Кузьму донесли в сельсовет и его куда-то увезли. В деревню он больше не вернулся…
Весна пришла ранняя, горячая, в считанные дни растопив снег, заставив снять с окошка одеяло, оторвать доски и пустить в избушку тепло и свет. Всё это делала уже сама Фрося – мать лежала исхудавшая до неузнаваемости, ослабевшая и обовшивевшая…
Кладбище, обдуваемое ветром и обласканное солнцем, было на взгорке. Из отогревшейся земли полезла первая зелень, Фрося на коленках собирала малюсенькие побеги конского щавеля, лебеды, крапивы, нераскрывшиеся бутоны одуванчиков, выкапывала пальцами из земли сладкие корешки саранок, жадно жевала прямо с остатками земли и торопливо глотала, а потом кормила свежей зеленью мать. Подросток - она поняла, что спасая её от голода, мать недоедала всю зиму. И вот однажды Фрося под руки вывела лёгкую, едва передвигающую ноги маму за порог. Приближалось лето, начиналась новая жизнь…
Пожалев девчушку, председатель принял её в колхоз, определив на конюшню помощником конюха. О матери даже речи не было – раскулаченная! Хорошо, что Егор пошёл в район на повышение, иначе бы он и этого не допустил – слишком глубоко засела в нём зависть к приютившей его благополучной семье.
Жизнь в колхозе начиналась ранним утром: с восходом солнца конюх кормил и выгонял в пригон лошадей, а потом наступал рабочий день Фроси. До кровавых мозолей она сбивала лопатой и метлой руки, убирая навоз, вычищая до самого вечера кормушки, но возвращалась в прикладбищенскую избушку с едой – большим ломтем хлеба или маленьким мешочком с ржаной мукой. Лес давал черемшу, ягоды и грибы, их мать, набравшись сил, заготавливала сама.
А уже к осени дал знать о себе отец Фроси, прислав через родственников из соседней деревни письмо жене, – звал её с дочками к нему на Немчаны, мол, у него есть работа, жильё, рядом река, лес, в изобилии рыба, зверь и птица, и здесь все они будут сыты. Порешили так: Александра пристроена, поздней весной родила сынишку и воспитывает его со свекровью и свёкром в Сосновке, у Фроси в колхозе есть кусок хлеба, ей разрешили ночевать в теплой комнатушке на конюшне. И не надо больше возвращаться в опостылевшую избушку на кладбище. Евдинья Ивановна, скрепя сердце, давясь слезами от жалости к младшей дочке, кормившей её, пешком отправилась за сотни километров на неведомые ей Немчаны.
…Зимой наконец-то Фрося получила весточку, что мать добралась до места, что отец, слава Богу жив и здоров, что его определили зимовщиком, он получил паспорт, начальство хлопочет о паспорте и для неё, как помощника зимовщика. И никому здесь нет дела, что они из раскулаченных. Вдвоём с мужем они напилили и накололи на зиму дрова, накосили и насушили травы на нары, где будут отдыхать и ночевать проезжающие летом по реке илимщики, а как только встал Пит, обеспечивают ночлегом и едой погонщиков конных обозов, перевозящих по замёрзшей реке грузы в отдалённые северные посёлки.
Принять приглашение родителей перебраться к ним на север Фрося не отваживалась. Хотя за четыре года что только она ни испытала – ходила наравне с мужиками за плугом, летом не разгибала спины в поле, пасла колхозный скот, доила коров, косила и ворошила сено для общего стада… и к семнадцати годам превратилась в первую деревенскую красавицу, у которой отбоя не было от женихов – своих, местных, и из соседних поселений.
Пару раз приезжал свататься Егор, обещал вернуть дом, настойчиво, потея и краснея от унижения, предлагал переехать к нему в большую квартиру в районном центре, говорил про любовь, золотые горы сулил…
Фрося ни слышать, ни видеть его не могла: в памяти всплывали картины из детства – очумевшая от горя мать, униженный отец на телеге с милиционером, брат Кузя с плачущей дочкой и полные ужаса ночи в избушке у кладбища.
…Пошли слухи, что Егора сняли с высокой должности, приезжающие в Малую Кеть представители районной власти открыто говорили о перегибах в проведении коллективизации. На общем колхозном собрании в клубе было решено вернуть члену колхоза, передовику Фросе Селивановой родительский дом.
Через год вернулась в деревню мать – постаревшая, поседевшая, вернулась ненадолго, чтобы выдать дочь замуж на красивого и работящего парня из соседнего села. Отец не приехал, он всё ещё числился в бегах.
Тамара Колесник - Добринская.
Красноярск.