Столпник и летучие мыши Ч.3 Гл.2

Пришла беда – отворяй ворота.

Опосля того как змеище умыкнуло Марфу, оно не на шутку расходилось. Во всём Разумихине не сыскать было ни двора, ни крестьянина, ни крестьянского недоросля, кого ярая тварь не тронула бы. Она кружила окрест* в клубах дыма и огня, бесчинствовала и в небе, и на земле. Под облаками изумрудная глыба лихо носилась за птицами, глотая их целыми стаями. Дюжие крылья ухали, точно где-то недалече палили из пушек. В эти минуты вражья тень покрывала деревню такой аспидной чернотой, что разумихинцам казалось, будто они заживо погребены. Ребятишки от страха писали в штаны, а старики по-молодечески взлетали на полати и там затихали ни живы ни мертвы.

Горыновна довольная собой расхаживала по улицам и лупила хвостом, точно булавицей*, по чём ни поподя; по крышам изб, по частоколам, по сарайкам, по лодчонкам у реки. Щепы так и летели. Телеги, сеновалы, домашняя утварь, всё – в хлам. А то вдруг змеище почнёт шутки шутить. Подкрадётся к избёнке, да и пыхнет пламенем на бычий пузырь, распяленный в оконце. Ба-бах! В избе визг, ор да рёв младенческий, а гадость зелёная регочет, заходится, ажно* на спину заваливается.

Шиша* на краденых бычках да козлятах день ото дня пухнет. Никак не насытится сатанинская прорва. Все сады объела, весь клевер слизала. Уж и летает с трудом, а всё ей неймётся. Увидит ли гусиный выводок, подойник ли с молоком, пса ли на цепи – всё сожрёт и не подавится. Приблудились к избам злыдни* да беспроторица*. Стало грустко*, хоть волком вой.

Разумихино так и ходило ходуном. Повсюду плач да вопли с проклёнами. Деревенские и днём, и ночью Богу молятся, поклоны бьют. Уж и лбы все синие. А утлые старухи всё шипят исподтишка, мол, сам Чернобог разбил врата Нави и восстал из-под земли, чтобы терзать русичей за то, что коны пращуров позабыли.
Мужики взялись-было гадину извести. Укупили* малое войско. С кольями и рогатинами стали на подходе к деревне. Думали они как-то изловчиться, прицелиться в кошачьи зрачки-щёлочки да и ослепить вражину. Но стоило ей только глянуть на кучку бранных трударей, – у них поджилки так и затряслись. Незатейливое оружие вывалилось из дрожащих рук, и ноги сами собой понесли вояк по бездорожью прочь, – токмо пятки засверкали.

Собрали разумихинцы сход, – писать челобитную самому царю. Мол, батюшка наш заступник, вели слово народное тебе молвить. Ослобони нас, твоих малых детушек, от нечисти лютой, змеища злобного, умыкнувших девиц-красавиц, спаливших нашу усю рожь. Теперича вот и скот уж доедает. Не осталось на деревне ни птицы, ни кота, ни пса. Злодеяний тех не перечесть. Защити нас, благодетель ты наш разлюбезный, будем за тебя век Бога молити.

Много писали, все перья извели, чернило кончилось. Стали судить да рядить, кто поедет в столицу. Долго спорили. Никто не вызвался, – всякому боязно своё домишко покинути. Никому не охота на лихой дороге стренуться со зверем да на зубок ему попасть. Тем дело и кончилось.

А нечисть знай себе колесит по окрестностям, ещё пуще бесчинствуя с диавольским веселием. Девок, правда, она боле не воровала. Зато и потешалась над ними без устали. Коли углядит какую нарядницу, то как пить дать обдерёт, что липку: оставит в одном исподе. И кокошник, и сарафан, и ленты и монисто – всё отымет гадина и к себе приладит, мол, глядите, какая она красавица. Нацепит на уши да на хвост – прямо чудо-юдо.

Потом разбойнице это прискучило и повадилась она над монахами глумиться. Прилепилась ко скиту, что овод до коровьего брюха. Взялась чёртова зараза окуривать обитель монастырскую, точно пчельник дымарём. Стало братьям ни проехать, ни пройти, ни на рыбалку, ни за грибами. Едва чернец высунет из обители наружу нос, тут же его бесовка – цап-царап! – и ну с ним забавляться. Одного в пустой колодязь забросила, другого в реку. А третьего подвесила за шиворот на сук столетнего дуба высоко-превысоко – не достать.

Вскорости погань проклятая и вовсе олютовала. Ох, и страшна ярость змеиная! Расходилась вражина, разухабилась, принялась жечь скит со святынями. Монахи в подполе сидят в алчбе* да во бдении. Всё молятся супротив врага человеческого, в духе к Отцу взывают, горнего ищут. А она – мерзость-то эта – обитель огнём поливает, ухохатывается, и всё ей нипочём. Скит спалила подчистую – ажно колокол расплавился. Одна токмо библиотека жива осталась, ибо запечатана была в подземном схроне.

Тут игумен Порфирий уразумел, что пришли его жизни земной остатние денёчки. Не видать божьим людям боле радости земной, не пойдёт нечистая сила с миром. Видать, нашла коса на камень. Долго он стонал, кряхтел, тряся коленками и дребезжа чревом. А после, набрав откель не знамо с напёрсток храбрости, из подвала-то вылез. Стал он чужими ногами на пепелище и воззвал к разумихинцам голосом, осипшим в непрестанных молитвах:

– Братья и сестры! Доколе будем терпеть нечисть поганую?! Выходите биться с супостатом не на жизнь, а на смерть, – за отчий дом, за народ наш богоносный, за русские святыни! Не на тех гад проклятый напал! Не отдадим души нашей на поругание! Не посрамим честь рода!

Тут все – от мала до велика – с полатей скатились, из подвалов выскочили, похватали орудия – косы, серпы, цепки. Перекрестились да и пошли всей деревней нечистую силу бить. Впереди – Порфирий с монахами да с пригоревшей иконой Божьей матери, а позади – голоштанные ребятишки.

***

По дороге к пункту назначения спасители не встретили на улицах ни души. Даже «мурашей», и днём и ночью патрулирующих город, казалось, ветром сдуло. Это было не удивительно, потому что Борей разгулялся на диво. С трудом товарищи пробивали лбом, как тараном, мощную стихию, приходилось сгибаться чуть ли не пополам, а кое-где ползти на карачках. Но, когда они преодолели арку со сквозным проходом, ведущем на соседнюю улицу, то ветер, как необъезженный конь под удалым молодцом, вдруг уменьшил свою прыть.

Исполнителям открылась неожиданная картина. Здесь, не страшась никаких бараносвинтусных запретов, роились горожане. Царил хаос. На обочинах дороги, тротуарах и даже кое-где на проезжей части беспорядочно стояли авто. Каждую минуту подъезжали всё новые клиенты. Какими-то червячными переходами им удавалось добраться незамеченными. Все были предварительно пьяны. Из подворотен, из-за углов выскакивали разгорячённые молодые люди – то по одиночке, то группами – и скрывались в трёхэтажном доме.

При одном взгляде на обстановку исполнителям запахло жареным. Заботливый господин куратор как будто нарочно выбрал самое злачное место в городе. Это, наверное, чтобы жизнь мёдом не казалась. Никто, правда, и не рассчитывал, что будет легко. Каждый внутренне собрался и подумал о своём; Столпник о Марфе и Разумихине, Лили о новой лаборатории, Мими о свежих впечатлениях, а Фру о Столпнике.
Старшая посчитала не лишним напомнить:

– Друзья, включайте мозги. Работаем в команде, слаженно, как часы. Никакой отсебятины. Ошибка может стоить Столпнику жизни, а нам – бана или ещё чего похлеще. Вопросы?.. Вопросов нет. Вперёд!

Дом принадлежал наркобарону. Внизу находился ночной клуб – непосредственно рынок сбыта дури. Верхние два этажа занимали так называемые служебные помещения. Там, на третьем, как сообщил господин куратор, хранился код телепортации.

Гульба набирала обороты. Гремели киловатты хард-рока. У стен заведения уже качались, ползали и рыгали вусмерть пьяные полуголые девицы. Молодёжь с ором и хохотом носилась косяками. Беспрестанно подъезжали и уезжали машины. Козлобородый вышибала с эльфийскими ушами и обнажённым торсом лапетута*, расставив ноги и скрестив руки на размалёванной груди, заполнял собой весь проём. Над его бритым черепом кроваво светилась вывеска «Седьмое небо». Столпник опешил, с недоумением прочитав название. Мими молча протянула козлищу зелёную бумажку и тот, сцапав её, освободил проход.

Это был типичный ночной кабак со всеми прилагаемыми атрибутами – наркотой, пойлом, стриптизом и секс-услугами. Первое, что увидели исполнители – воющего на воздушном мостике в образе Бафомета солиста. Экран во всю стену вторил ему. Рогатая волосатая башка таращилась, скалилась, разваливала челюсти и орала. А внизу вздымался лес рук. Толпа жаждала схватить артиста и в экстазе обожания разодрать на сувениры. Под потолком, на заднем фоне вокалиста болтались на верёвках то ли статисты, то ли висельники.

Столпник, ступив за порог, провалился в царство сатаны. Багряное зарево освещало мрак. На стенах горели смоляные факелы, чад от них улетал к бездонную высь. Во втором ярусе на диванах и креслах корчились, истерично хохоча, обездвиженные тела. Некоторые, точно убитые в бою, лежали в неестественных позах.

Продираясь сквозь скопище одурманенных человекообразных, Семён думал, что в этот раз попал на бесовский шабаш. В ушах гремело и скрежетало. Барабанный бой ударял в грудь. В воздухе стоял приторный, как свежая кровь, смрад погибели. На возвышении вокруг шестов кружили в чём мать родила ведьмы; казалось, они только что сошли невредимыми с костров. Посреди огней и дымов дьяволицы изгибались и раздвигали ноги. Они куражились, наполняя каждое чёртово нутро похотью, точно свиные корыта жирными помоями. Через столики к демоницам тянулись хищные пальцы и оскаленные рожи. И над всем этим гноищем бешено вращались красные фонари, ударяя по глазам и перемалывая все мысли в костную муку.

Семёна тошнило, ноги сводило судорогой, в затылке ломило. Но тут ему на помощь пришла праведная ярость. Сжав кулаки, он принялся с воодушевлением раздавать тумаки и вскоре пробился через орду чертей к лестнице, ведущей на третий этаж. За его спиной сёстры расчищали себе путь локтями. Горячая и опасная, как магма, живая масса обтекала их и сразу же смыкалась за спинами. В мозгу у Столпника сидело занозой: кабинет двести двадцать два, ученическая тетрадь, восьмая страница, рисунок, подпись. Код телепортации сокрыт в буквах…

На третьем этаже обнаружился бесконечный со множеством дверей широкий коридор, больничный свет и библиотечная тишина. Глянцевый лакей в чёрном костюме и наглухо тонированных очках прогулочным шагом приближался к миссионерам. Ладони Столпника упрямо сжались в кулаки. Русский стиль был поставлен под угрозу.
Человек обратился к подозрительной компании с казённым ассортиментом фраз:

– Сюда нельзя. Это офисное помещение для дирекции. Спускайтесь, пожалуйста, вниз. Там вашему вниманию предоставлены различные увеселительные развлечения и услуги: стриптиз, кальян, казино, бар, бильярд. А также бассейн с тайским массажем, секс-шоп и некоторые штучки для мужчин. Да, и, конечно же, полёт в нирвану.

При этих словах халдей изобразил клейстерную улыбку – обязательный атрибут служебного человека. Остановившись на безопасном расстоянии от подозрительных лиц, одетых по-байкерски во всё кожаное, он с бесстрастным видом замер.

Сёстры в розовых париках и ночном макияже осторожно выступили из-за спины Столпника на полшага в сторону. Они сосредоточились, улавливая малейший шорох.

Служебное лицо красноречивым жестом свело руки в замок, что означало примерно следующее; «Что бы вы там не затеяли, я буду стоять до конца. Никто не пройдёт в святая святых моего хозяина. А если вам, дебилоидам, это с первого раза не доходит, то придётся применить методы физического внушения».

– Наши сотрудники проводят вас, – добавил он на словах таким голосом, точно, вместо глотки у него стоял протез.

В конце фойе, там, где в казённых домах расположена лестница, появилось с десяток точных копий должностного лица, как будто его размножили на принтере. Секьюрити приближались двумя стройными рядами, заложив кисти рук за борта пиджаков. Кожаные подошвы щёлкали с лёгким танцорским шиком.

Лили шепнула Столпнику на ухо:

– Не спеши. Пусть подойдут поближе.

Семён знал, что ему делать. Баул заблаговременно был переброшен на левое плечо, а указательный палец правой руки продет в петельку шнурка. Все ждали команды. Фру стояла за спинами вне видимости для охранников. Когда они преодолели половину зала, Лили скомандовала громким шёпотом:

– Давай!

Семён дёрнул тесёмку вещь-мешка. Секьюрити ринулись вперёд, на бегу выхватывая пистолеты. Фру махнула рукой и свет погас. Помещение без единого окна постигла абсолютная, как в упаковочной коробке, тьма. Бег запнулся. В шероховатой тишине слышалось сдерживаемое дыхание противника.

– Ложись, – крикнула Лили. Столпник шлёпнулся животом на мрамор. Одиночный выстрел грянул, как выражение протеста, и в ту же секунду фойе наполнилось истошным, разрывающим печёнку диким гоготом. Это вступили в бой ушаны.

Светодиодные колбы, моргнув, зажглись, и глазам исполнителей предстала следующая картина. Корчась, как ужи на сковороде, служебные человечки умирали от щекотки. Они катались по полу, дрыгали ногами, сдирали с себя одежду и беспрерывно хохотали. Некоторые пытались бежать, но не могли прекратить бешеную свистопляску. Они вскакивали, падали, бились в конвульсиях, пускали пузыри, ни на секунду не переставая реготать. Две минуты спустя с нападающими было покончено.

Ушаны хорошо знали своё дело. Залезая за шиворот и в штаны, эти существа мгновенно отнимали у любого способность сопротивляться. Боевые летучие мыши, известные со времён фараонов, ещё ни разу не подвели.

Разбросав по полу очки, пистолеты, пластроны охранники судорожно отмахивались от рукокрылых. Кто-то успел раздеться до гола, ища в этом спасение. Но летуны не оставляли соперников и продолжали мучить убийственной лаской молодые крепкие тела. Неотступный смех скрутил их похлеще колючей проволоки.

Семён помчался вдоль фойе, лавируя между поверженными. Замелькали номера кабинетов. И, пока сёстры собирали оружие, чтобы превратить его в пыль, Столпник вышиб двери под номером двести двадцать два…

За тридцать секунд в кабинете мафиози всё было перевёрнуто вверх дном. Вывороченные шкафы, тумбы, выдвижные ящики, поддоны диванов и разорённый бар не дали результатов. Спасители в растерянности топтались по полу, усеянному макулатурой и осколками хрусталя.

– А это что за сундучок? – спросил Столпник, махнув головой в сторону сейфа.

Об этом никто и не подумал. Ведь в сейфах хранят кэш, брюлики и гроссбухи. При чём здесь ученическая тетрадка? Но она оказалась именно там.

– Ну, наконец-то! Свершилось! – возликовала Мими, прижимая к животу добычу. Заветный код в виде написанной вкривь и вкось строчки был найден. Каждая буква соответствовала порядковому номеру в русском алфавите. Лицо девушки сияло, как у засватанной невесты. Щёки пылали, глаза возбуждённо блестели. – Наш добрый патрон придумал интересную шутку, чем доставил мне огромное удовольствие. Сегодня у нас настоящая веселуха! Жаль, что забава истощилась так быстро.

– Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь. Игра не закончена, – резюмировала Лили.

Игроков охватил зуд любопытства. Ради чего пущены в расход невосполнимые нервы и полсотни ушанов? Оказывается, ради листика в клетку со смешным детским рисунком, точнее подписи под ним «мама папа я". Мама была очень хороша – с жёлтыми волосами и в зелёном платье. На лице у неё красовались двумя голубыми кляксами глаза и одной красной – рот. Розовый лягушонок в синих трусах и кустиком волос на голове, – по всей вероятности автор рисунка, – крепко держал родительницу за руку и улыбался на пол-лица.
Разглядывая акварель, миссионеры растрогались. Фру даже чуть-было не прослезилась. Столпник, заметив это, обнял её за щуплые плечики.

Мими ткнула пальцем в изображение папы и сморщилась, как от лимонной дольки. Глава семейства никому не понравился. Был он кругл, чёрен, с паучьими конечностями.

– Папаша-то ихний, по всему видать, чёрт, – констатировал Столпник.

– Рогов только и не хватает, – подытожила Фру.

– А чёрт-то сентиментален, как старая дева, – ухмыльнулась Мими. – хранит рисунки сына в сейфе, как самые настоящие драгоценности. Интересно, сколько отпрыску лет? Небось уж помогает папеньке в его преступном бизнесе, – она взглянула на младшую сестру с сочувствием. – Не стоит печалиться. Того маленького мальчика, что изображён на рисунке, давно нет. Да и маменьки тоже, – она покосилась на фото молодой блондинки в чёрной рамке, что валялась на захламлённом полу и улыбалась спасителям через разбитое стекло.

Все на несколько секунд притихли, вдруг осознав, что вместе с шифром раскрыли трагедию семьи. Вдруг Лили захлопала в ладоши, как птичница на несушек.

– Бегом-бегом-бегом! Некогда расслабляться! С минуты на минуту прибудут костоломы.

***

По приказу господина куратора группа двинулась по проспекту Ленина – самой широкой улице в городе соответственно её названию. Свирепый ветер на этом участке пути дул, точно в трубу, и, не встречая никакого сопротивления, ещё больше стервенел. Теперь он толкал в спину с бычьей силой, и было не просто устоять на ногах. Кое-где друзья проскальзывали на каблуках по тротуарной плитке, как по льду. Иногда неслись галопом, пытаясь тормозить.

Провода захлёстывало, свет в домах мигал, в уличных фонарях взрывались лампочки, разнося плафоны в дребезги. Деревья размахивали горгоньими головами, деревянные хребты рабски поклонялись. Молодняк раскалывался надвое и валился замертво на асфальт: обломки тащились по дороге.

За углом, на улице Толстого, ураган притих. Направляя основную мощь на верхние этажи, внизу он рассеивался. С подветренной стороны идти стало легче. Но только лишь спасители завернули на Пушкинскую, они были сбиты с ног, точно ударила струя из брандспойта. Парики унесло, косухи вздулись парусами и норовили отправить всю группу по воздуху в свободное плавание. Пока друзья неоднократно падали, барахтались и поднимались, что-то случилось.

В ближайшем квартале, с левой стороны вспыхнула зарница. Внезапно в окне третьего этажа хрущовки выставил наружу рваные лозы огненный куст. За ним другой, третий, десятый. На ветру они быстро разрастались, захватывая новые окна и площади. Вскоре весь этаж пылал. Ветер трепал пламя, как пеньку, разбрасывая повсюду полыхающие клочья. Загорелся, затрещал шифер; пластиковые лоджии зачадили, как коптильни; деревья запылали фаерами. Пожар переметнулся на соседние строения. По левой стороне Пушкинской на исполнителей полз неудержимый, всё пожирающий на своём пути монстр.

Люди высыпали на дорогу, приплясывая и горланя Интернационал. Те, чей вес не превышал жокейского минимума, падали, ехали юзом вдоль дороги с безумным хохотом и обильным матом. Другие пытались удержаться, хватаясь за фонарные столбы. Непонятная, дикая радость захлестнула улицу. На противоположной стороне, ещё не тронутой пожаром, танцевали ликующие тени. Казалось, это сам многорукий Шива празднует приближающуюся кончину безумного дня, безумного мира и сто тридцать второго штамма бараносвинтусной инфекции. Через минуту уже вся улица заполыхала, и Шива исчез, – улетел в ночное небо наблюдать за трагедией с безопасной высоты.

Лили закричала, тряся ладошкой перед лицом:

– Господин куратор, мы в опасности! Пожар! Назначьте портал на другой улице! Прошу вас!.. Что вы сказали? Весь город в огне?! Боже мой! Что нам делать?! Господин куратор! Господин ку!..

Старшая опустила руку, глаза её вылезли из орбит и остекленели.

– Обойдём! К порталу ведь можно подойти с подветренной стороны, – протараторила Фру.
Она метнулась за угол, взглянуть, что делается на Толстого, и тут же чуть было не утонула в людском потоке. Женщины, мужчины, старики, дети, мамочки с колясками – все в один голос скандировали знакомый лозунг:

– Россия будет свободной! Россия будет свободной!

Река из плоти и крови текла между двух огненных берегов. Лихие парни на кровлях швыряли самодельные взрывчатки. Бутылки летели в окна, на балконы, на крыши, разбивались в дребезги и разливали огонь. Квартиры вместе с нажитым скарбом гибли в пожаре, освобождая нетленное – человеческие души.

Стоящие молча на тротуарах омоновцы не знали, что предпринять. Локдаун был сорван самым наглым образом. Приказ никого не выпускать из домов вдруг оказался невыполним, поскольку загонять людей в горящие здания было противозаконно. Когнитивный диссонанс сломал в черепных коробках чипы. Застыв с оружием в руках, служивые неотрывно наблюдали массовый исход народа.

Фру вернулась обратно, и по её лицу всем всё стало ясно. На несколько секунд отважная четвёрка выключилась. Мозги коротнуло. Никто не знал, что делать. Оружие, спасающее от врага, было бессильно против природной стихии. Первым очнулся Семён.

– Сёстры! Нету часу думу думати, надобно бегти! Смелого пуля страшится, а труса и в кустах сыщет!

– За мной! Скорей, пока всё не сгорело к чёртовой бабке! – закричала Лили не своим голосом.

Конечно, на крыльях преодолеть мучительный путь можно было бы в два счёта. Но Столпник… Все бросились наперекор огню и ветру, спотыкаясь, падая и задыхаясь. Гигант, разросшийся до небес, протягивал навстречу светлым воинам руки убийцы, готового схватить и тут же испепелить.

Когда они, наконец, добрались до назначенной двери, она была горяча, как сковорода. Казалось, ещё немного и её идеальная виниловая красота с тиснениями и искусственной патиной поплывёт расплавленным воском. Справа и слева, спереди и сзади полыхало пожарище. Могильными мухами летала сажа. Воздух жёг лёгкие. Мими тёрла глаза, пытаясь в чаду разглядеть страшную действительность.

– Столпник, ты где там?! Набирай код! Жми на кнопки! Живо! Один, семь, один…

И тут вдруг сёстры обнаружили, что спаситель исчез, точно сквозь землю провалился. А может сгорел заживо? Сёстры остолбенели. Всё пошло прахом. Провал операции пахнул на девушек вечной смертью и распылением личности. Мысленно они уже отправились на небеса в сопровождении дыма и глубокого чувства вины. Так они простояли долгие пять секунд. И вдруг Фру подпрыгнула, как молодая козочка на весеннем лугу.

– Сёстры! Я его слышу! Улавливаю слабые волны кристалла! Его кристалла! Лили дай команду начать поиски! – завопила вне себя младшая и, не дожидаясь ответа, умчалась молниеносным стрижом.

Лили махнула ей вдогон дрожащей рукой и обречённо опустилась на ступеньку крыльца. Но тут же вскочила, потёрла обожжённый зад и, поневоле взбодрившись, открыла страшную истину.

– В нашем распоряжении осталось примерно триста секунд, ровно столько, чтобы эта чёртова дверь сдохла. На этом наш сегодняшний день закончится. И уже не имеет совершенно никакого значения, когда настанет полночь. Ровно ноль часов для нас наступят через пять минут. На всякий случай, Серёжа, прощай.

Посланники по-мужски крепко обнялись. Сейчас они думали о самом худшем, что может сними случится – об аннулировании их весьма продвинутых и достойных душ. Но прежде им предстоит мучительный и позорный демиурговский трибунал. А может оправдают? Всё-таки старались и, главное, никого не отправили в режим непотения на этой одичавшей от сатанинского засилья планете.

– Ну, что ж, – Мими горько усмехнулась, шмыгнула носом и уронила голову, – по крайней мере сегодня не было скучно. Никогда я ещё так не веселился. Прощай Михал Иваныч.

Послышался отдалённый сигнал пожарных машин. Нестерпимый звук быстро приближался и вскоре заполнил уши визгом, точно расплавленным оловом. Соратники стояли, оцепенев. Они отсчитывали последние секунды своего пребывания на Земле, и не услышали криков друзей. Фру и Столпник, продравшись сквозь огонь, ветер и толпу, подскочили к месту телепортации, схватили сестёр за плечи, затрясли, крича им в уши что-то – не разобрать. Надежда, та самая, которая умирает последней, воспряла, растормошила, вселила уверенность в собственных силах и в положительном исходе дела.

Семён дымился, одежда на нём свисала клочьями, по обожжённому лицу и рукам текла сукровица. Было видно, что ему здорово досталось. Спаситель трижды истово перекрестился, разбрызгивая лимфу, и завопил, срывая голос:

– Отче! Спаси и помилуй! Не оставь без попечения Своего! Аминь!

Без лишних вопросов Мими, необычайно хладнокровно, точно анатом в окружении практикантов, принялась надиктовывать код:

– Один, семь… Один, один, семь, один…

Корчась от боли, Столпник погружал палец правой руки в кнопки, как в расплавленную смолу.

– Один, четыре, один, один… – долдонила Мими.

Сцепив зубы, парень продолжал набирать код телепортации уже левой рукой: на правой указательный палец спёкся и облез до кости. И когда, наконец, Мими произнесла «готово!», Лили скомандовала:

– Тяни ручку! Ну же!

Столпник схватился за раскалённую скобу. Ладонь зашипела, пригорев к металлу: потянуло жареным мясом. В этот миг трёхсотая секунда отлетела, как скрепка, соединяющая настоящее с будущим. Дверь потекла растаявшим мороженым, распластываясь под ногами горячим сиропом. И вдруг из подъездной дыры с шипением и свистом вылетел гигантский огненный язык, по-коровьи причмокнул и слизал спасителей.

*окрест – вокруг.
*померклый – тёмный, чёрный.
*булавица – булава.
*ажно – аж.
*шиша – вор, бродяга.
*беспроторица – бедность, отсутствие средств.
*злыдни – в восточнославянской мифологии злые домовые.
*грустко – тяжко, грустно.
*укупити – собрать, составить.
*алчба – пост.
*лапетут – цирковой силач (из сказки «Три толстяка» Ю.Олеши)