Александр Израилевич

Александр Израилевич
Мой дедушка, Фёдор Владимирович, имел одного друга в лице Квартишерского Александра Израилевича. Дружба эта уходила корнями в неизвестное прошлое. Что-таки их связывало? Я вас умоляю, а что может связывать двух мужчин, ковыряющихся в жирных чёрных внутренностях своих автомобилей в бетонных пещерах гаражей под бутылку водки и по праздникам? Мужчин, которые уходят в эти гаражи как на работу, убегая от рутины быта, от сварливых жён, от детей, от внуков, от обрыдлого однообразия жизней.
Александр Квартишерский был замечателен тем, что тащил в свой дом всё. Как гоголевский Плюшкин, он не гнушался ничем. Как то: ржавые канализационные трубы, покрышки, протёртые до дыр, гнилые доски, бетонные свалявшиеся комки, какие-то железки, всё это имело необъяснимую прелесть для Квартишерского. Причём привязанность эта существовала в отношении чужого, ибо как только любой хлам оказывался в пределах ограды Квартишерского, он тут же терял к нему интерес. Всё, что плохо лежало, принадлежало А. Квартишерскому. Всё, что плохо стояло, ронялось, и тоже принадлежало А. Квартишерскому. В чужом огороде трава казалась ему зеленее, чем в его собственном, и полезнее для его скота.
Его частный дом с приусадебным участком походил на свалку, в которой навели порядок, то есть положили подобное рядом с подобным. За огородом визжали электрофуганки, циркулярные пилы окромляли доски, по неизвестному взаимозачёту взятые у знакомого лесника. Электричество, вращающее эти пилы, было украдено у государства при помощи жучка, заклинивающего маховик электросчётчика. Даже этот жучок был сделан из скрепок, которые Квартишерский отсыпал в отделе кадров своего Жилищно – Эксплуатационного Участка. Приходящий с проверкой ревизор энергосбыта, облаянный страшными псами размером с телёнка, спешил покинуть этот ужасный дом.
У А. Квартишерского было больное сердце. Испытав инфаркт, он бросил пить и курить, но сильнее алкоголя и никотина его сердце терзало добро, которое он мог ещё добыть, и, утром, отбросив простынь, скрученную в верёвку его беспокойным телом, в котором сон был редкостным гостем, Александр вставал и шёл добывать.
Мой дедушка умер на год раньше него. После похорон Квартишерский попросил у моей матери ключ от гаража «посмотреть кое-какие запчасти». Надо ли говорить, что когда я вошёл туда после него, то ничего там не обнаружил. Всё, вплоть до последнего гвоздя, было унесено А. Квартишерским.
Он хоронил моего дедушку, размышляя над тем, что он сможет поиметь с этого. Он хоронил моего дедушку, не зная, что через год ляжет рядом. Ему неизвестен смысл поговорки: « к гробу прицеп не приделаешь». Он верил в одного бога, по имени Мамона.
И лишь единожды в своей гедонистической жизни Квартишерский столкнулся- таки с явлением, которое поставило в тупик его прагматичный разум. Некто И, должник Квартишерского, позвонил однажды и сказал ему, что ещё не совсем готов расплатиться с ним по счетам, но уже движется к их общему счастью освобождения от финансовой тяготы, для чего продал дачу на разбор. В скобках добавил, что новые хозяева увезли не все брёвна, и что остались какие-то детали, вполне годные для хозяйственных нужд, и, может быть, они пригодятся Александру. Александр немедленно бросил все занятия и помчался за брёвнами. Руководя погрузкой пиломатериалов, он, увлёкшись этим весьма занимательным для него процессом, случайно оставил на скамейке свою борсетку, набитую кредитками и ассигнациями. Спохватился он только тогда, когда уже далеко уехал от бывшей дачи своего товарища – должника.
Невозможно описать тот ужас, который охватил его, когда он понял, что потерял все свои сбережения. Кроме того, в этой кожаной сумочке Александр носил документы. Вне себя от горя он вернулся в дачный кооператив, но, естественно, ни борсетки, ни друга, ни даже самой дачи уже не было и в помине. Там же, секундой позже, Александр получил второй инфаркт миокарда. Медицинские работники, привезя его на фургоне скорой помощи в сонный склеп поликлиники, с огромным трудом спасли ему жизнь. Врач под страхом смерти велел ему забыть о разочарованиях и горе. Квартишерский вернулся домой к жене и детям, но был потерян для всех. Он ел, спал, говорил, но его жизнь отравляла мысль, что кто-то сейчас наслаждается плодами его многолетнего труда.
Однажды, когда он уже почти смирился с потерей, вдруг случайно увидел на столбе такое объявление:
«В районе автовокзала найдена сумочка коричневого цвета, с буквами А. И. К.»
Далее указывался номер телефона.
«Не может быть», — думал Александр, набирая номер, — «о, боже мой!!»
После трёх гудков трубку сняли.
—Алло, — картаво, почти детским голосом сказали на той стороне.
—Эттто… это вы нашли борсетку? — еле справляясь с чувствами, произнёс Квартишерский.
— Да, а это ваша?
—Да, да, моя!
—Хорошо, она в полной сохранности, — слабо раздалось в трубке.
—Так. Давайте договоримся о встрече, — с нажимом сказал Александр, — где и когда мы встретимся?
—Как… как вам будет удобно.
—Давайте у входа в парк, в три часа.
—Хорошо…
Когда Квартишерский положил трубку, ум его лихорадочно работал в направлении того, как забрать документы и не заплатить при этом ничего. «Надо бы позвать блатных, наверное, это непростой фрукт, деньги по-любому забрал, как бы вернуть документы», — думал Квартишерский.
После долгих размышлений он всё же обратился к определённым людям, которые на своём уровне вполне сносно решают подобные вопросы, разумеется, не без выгоды для себя.
На встречу Квартишерский приехал на своей чёрной Ниве – Шевроле. Сзади него двумя призраками двигались две чёрные иномарки. На скамейке сидел плюгавый сутулый тип в огромных роговых очках. Квартишерский неспешным размеренным шагом подошёл к нему, и, чувствуя за своей спиной мощь чёрных крыльев воровского призрака, хотел было уже начать наезжать на очкарика, если тот попросит вознаграждения. Но плюгавый встал и протянул Квартишерскому коричневый прямоугольник, потеря которого чуть не убила Александра два месяца назад.
—Возьмите, — сказал Очкарик, — это ваше.
Квартишерский опешил.
—Как, и всё? — недоумевая, выдавил он.
—Да. Всё. Вот, тут всё в целости, я сразу понял, что тут что-то важное.
—Ты хоть открывал её?
—Нет, а зачем?
—Дурак, там же деньги!
Очкарик посмотрел на него ясными коровьими глазами и сказал:
—Это же не моя вещь, почему я должен интересоваться тем, что мне не принадлежит?
И тут Квартишерский, чувствуя на себе влияние непреодолимой силы, сделал то, что раньше ни при каких обстоятельствах не сделал бы – он засунул руку в карман и вытащил оттуда тысячу рублей, которые протянул плюгавому.
—Возьмите, это вам.
—Нет, что вы, не нужно, я выполнил свой долг, любой на моем месте поступил бы так же.
—Но разве вам не нужна тыща?
—На чужих неприятностях счастья не построишь. Прощайте, вернее до свиданья, — сказал Очкарик, и, повернувшись спиной к Александру, поковылял прочь.
Квартишерский настолько был ошеломлён, что забыл, где он находится. Ему посигналили.
«Чёрт, надо же, как я опростоволосился, теперь надо платить, но кто бы мог подумать, а».
Этой ночью в трёхминутном забытьи ему приснился странный сон, что у него больше нет тяжести физического тела, и он, подобно булгаковскому Пилату, поднимается по белому лучу вверх, где нет страданий и горя и не надо ни о чем тревожиться. Рядом с ним летел Очкарик и улыбался ему.
— Благословенный человек, — говорил ему Очкарик, — это гораздо большее, чем весь этот хлам, с которым ты отождествил себя. Ты – душа, свободная и вечная, а ты привязался к этим отходам, но теперь всё позади, я тебя никогда не брошу.
Когда Александр проснулся наутро, в его сознании больше не было ничего, только этот сон, при воспоминании о котором слёзы подступали к горлу.
Жизнь шла своим чередом, Квартишерский жил по-прежнему, соблюдая свои законы, чтя своего бога. Созданная им инерция держала его в несгибаемых рамках, но всё же что-то неуловимо изменилось. Он снова и снова вспоминал этот сон, и в его груди всякий раз теплело при мысли об Очкарике.
Он умер на пятьдесят третьем году своей жизни, не пережив третьего инфаркта. В пять часов утра совершённое им тянуло его вниз со страшной силой, он был объят ужасом, из которого невозможно было выбраться, чудовищными болтами его затягивала в стальном корсете материя, но как за последнюю соломинку он цеплялся за мысль об Очкарике и оставил тело.