История моих ошибок. Часть 2. Глава 23

Глава 23. На свободу - с чистой совестью

Наконец-то закончились мои мучения - впереди открывалась новая, счастливая, интересная жизнь. На следующий день после заключительного экзамена прилетел Сережа. Я встречала его в аэропорту: стояла, облокотившись на раскалившийся от солнца поручень, отгораживающий небольшой участок взлетного поля. День был ослепительный: на ярком синем небе, казалось, навеки застыли небольшие полупрозрачные облачка, за сетчатым забором, окружавшим бетонные островки, на которых присевшие отдохнуть самолеты напоминали огромных нахохлившихся птиц, выстроилась полоса изумрудно-зеленых деревьев. Встречающие своих близких, истомившись от жары, замерли, как будто уснули в расслабленных позах, укрывшись в тени аэровокзала. Возникло ощущение какой-то нереальности окружающего мира, где все происходило, как в замедленной съемке, в то время как моей собственной жизни был задан совершенно другой темп.
Пять долгих лет я провела в состоянии заведенной пружины, какие встречаются в детских игрушках: стоит кому-нибудь повернуть в скважине ключик несколько раз — и машинка начнет хаотично двигаться, натыкаясь на окружающие предметы, или обезьянка с наивной рожицей станет без конца кувыркаться через голову, или зайка-трудоголик будет без устали стучать в висящий на шее барабан, пока не отвалятся лапы. Я походила на все эти три перечисленные выше предмета, пока тянула бурлацкую лямку даже не учебы, а выживания в экстремальных условиях на нашей кафедре. Конечно, не заупрямься мои родители, прислушайся к совету Джеймса и отпусти меня учиться в Москву — все сложилось бы иначе. Наверняка, были бы и трудности, и разочарования, и невзгоды, но это была бы жизнь, наполненная событиями и проведенная с пользой: учебой у знающих и грамотных специалистов — вроде той женщины в МГУ, что проводила со мной собеседование. А так создавалось ощущение, что меня, ни в чем не повинную, приговорили к пяти годам заключения в неком гибриде сумасшедшего дома и тюрьмы, населенном отвратительными чудовищами, сошедшими с полотен Гойи. Если бы не Сережа и не те благородные люди, которые не дали погаснуть в моей душе, временами едва теплившемуся огоньку веры в торжество добра, я бы не смогла вынести столько лет издевательств и откровенного глумления над собой. Даже зная, что все мрачное, грубое и подлое уже позади, я все еще не могла расправить плечи и вздохнуть полной грудью.
Так я размышляла, вглядываясь сначала в приземляющийся самолет, а потом в спускавшихся по трапу пассажиров. И вот наконец из темного салонного чрева появилась такая знакомая и бесконечно родная фигура! Сережа сразу же заметил меня и бросился к ограждению, обгоняя неторопливо движущихся людей, и вот мы обнялись крепко-крепко, и он шепнул мне на ухо: «Ну, здравствуй, мой жёнчик с высшим образованием!», подхватил меня за талию и радостно закружил. И в этот момент завод проклятой пружины вдруг кончился, плечи расправились, и я вздохнула полной грудью знойный аэродромный воздух, пропахший гарью и керосином, но, все равно, такой сладкий — потому что это был аромат свободы! Сережа поставил меня на землю, а я вцепилась в него изо всех сил и зарыдала во весь голос, так, что народ начал оглядываться. Муж старался меня успокоить, обнимал, целовал, гладил, прижимая меня к себе с такой нежностью и любовью, что извергающийся из меня поток боли и страдания начал понемногу иссякать — и сошел на нет. Появилась какая-то необыкновенная легкость, казалось, расставь широко руки — и непременно полетишь, подхваченная шальным ветерком, и чувство безумного счастья охватило душу и разлилось по всему телу, наполняя каждую клеточку оранжево-желтым, как апельсиновый сок, ощущением восторга. Это именно про нас позднее напишет известный поэт-песенник: «Как молоды мы были, как искренне любили, как верили в себя!»
На следующий день мы купили два роскошных букета и отправились в главный корпус университета, находившийся в получасе ходьбы от нашего факультета. Валентину Петровну мы не застали на месте и передали для нее цветы через дежурившую в парткоме девушку, написав благодарственную записку. А Юрий Николаевич оказался в своем кабинете и очень смутился, когда я вручила ему цветы со словами благодарности. Я познакомила его с мужем, они пожали друг другу руки, и Сережа сказал: «Спасибо Вам за то, что не дали мою жену в обиду!» На что заведующий кафедрой ответил: «Не за что меня благодарить: Наташа, действительно, отвечала отлично, иначе я ничего бы не смог изменить». Прожив довольно долгую жизнь, могу признать, что справедливость в этом мире — явление редкое и почти мифическое, тем больше я ценю тех людей, которые помогают сказкам сбыться, порой ценой неимоверных усилий, отстаивая правду до конца.
И вот наступил день вручения дипломов. Мы сидели рядком в коридоре у кабинета ректора, когда откуда-то возник Сережин отец. Мы были такие счастливые, нарядные, красивые и, надо же — с дипломом (свой Сережа получил через семь месяцев), мрачные прогнозы о том, что женитьба заставит нас бросить вузы, не оправдались. Казалось: вот он шанс у отца помириться с отвергнутым им сыном, признать свою неправоту и порадоваться вместе с ним. Муж, видимо, ждал этого, он весь как-то встрепенулся, подался вперед, привстав со стула, но отец отвернулся и с каменным лицом прошел мимо. Я до сих пор не могу понять ни своих родителей, ни Сережиного отца: чем мы были плохи, что не заслужили их любви? По-моему, такими детьми можно было только гордиться: умными, трудолюбивыми, самостоятельными, ничего у родителей не просящими. Ведь другие отцы и матери носят передачи своим деткам-отморозкам, сидящим в тюрьмах, и всячески пытаются оправдать их преступления, выгораживая их перед обществом. А нас с Сережей не любили самые близкие нам люди. Ни за что. Просто так.
Лето мы провели дома, потихонечку занимаясь ремонтом, ведь в нашей новой квартире все предметы, сделанные из дерева, очень быстро рассохлись: между половицами образовались огромные щели, краска на дверях облезала клочьями, а дверные косяки стали оправдывать свое гносеологическое происхождение — их повело и перекосило, так что дел по дому хватало. Конечно, мы успевали и погулять, и на пляже поваляться, и грибы пособирать, не пересекая городской черты.
В конце лета Сережа уехал, чтобы приступить к написанию дипломного проекта, а я начала работать в прекрасном техническом институте на кафедре приборостроения. Меня взяли на должность инженера-переводчика, но, поскольку все переводы я делала очень быстро, то старалась помочь остальным шести членам нашей группы, чем могла: делала по формулам расчеты, подбирала в библиотеке нужную литературу, а, когда шеф смог выбить электрическую печатную машинку, то моментально научилась печатать на ней и строчила, как Анка-пулеметчица, чем очень всех обрадовала: ведь теперь им не приходилось бегать по институту и уламывать капризных дам напечатать их статью, чтобы послать ее в научный журнал. В это время наш зав.кафедрой как раз собрался защищать докторскую диссертацию, печатной работы было так много, что его секретарша не справлялась, так что и здесь я пригодилась. Потом он как-то прочитал написанный мной от руки перевод статьи, сделанный еще до появления в нашей группе печатной машинки, и обнаружил, что у меня красивый почерк, поэтому мне доверили вписать в диссертацию все формулы, а это было ни много, ни мало, а 1500 страниц (пять экземпляров по 300 страниц каждый), так что работы мне хватало. Трудиться мне нравилась, да и коллектив был отличный - молодежный, практически весь мужской.
На ноябрьские праздники приехал Сережа, познакомился с моими ребятами, пришелся всем по душе, так что стало еще веселее. И машинка опять пригодилась: в конце рабочего дня приходил муж и диктовал мне написанный им диплом, а я его печатала. За неделю, работая и в выходные, управились, потом я вписала формулы, и Сережа повез диплом на рецензию в Москву. А там уже и Новый год подоспел, уже все документы на распределение были подписаны, осталась только защита. Муж съездил на разведку в городок, где нам предстояло поселиться, он ему понравился, хотя до Москвы добираться было довольно долго и с пересадкой, либо идти два километра пешком от остановки. Зато дома были современные — 12-этажные башни с лифтом и горячей водой, то есть все блага цивилизации оказались налицо, что не могло не радовать.
Защита диплома состоялась 15 февраля и, конечно, прошла отлично. Приступить к работе нужно было 1 апреля, поэтому Сережа приехал домой. Мы потихоньку начали собираться: покупали кастрюльки и прочую хозяйственную утварь и посуду. Мама мне выдала приданое: 4 наволочки, две простыни и два пододеяльника и позволила забрать с собой мою подушку и одеяло. Вот такая я была богатая невеста. За те годы, что Сережа провел в нашей семье, мама ему неоднократно пеняла на то, что взял в жены бесприданницу, а мог бы жениться на нашей свидетельнице Наташе, богатой москвичке, которой папа обещал подарить на свадьбу автомобиль «Волга». И каждый раз Сережа ей отвечал: «Что же: мне на машине жениться? Зато я Наточку очень люблю!»
Сдача жилого дома затягивалась, а из институтского общежития Сережу уже выписали, поэтому ему временно дали комнату в академическом доме. Перетащив туда свои пожитки, муж отправился за своим главным сокровищем — за мной. Когда я пришла к зав.кафедрой с заявлением об увольнении, он меня спросил: «А что же я должен на нем написать?» Я: «Не возражаю.» Шеф: «Как же я могу написать, что не возражаю, если я категорически против: лучшие люди уходят!» Конечно, мне было это очень приятно слышать, так же как и то, что мой непосредственный начальник пригласил Сережу на работу в нашу группу и обещал ему всяческое содействие в написании и защите кандидатской диссертации. Мы отказались, потому что хотели иметь свое жилье, он грустно вздохнул: «К сожалению, квартиру вам дать я не могу.» Я всегда вспоминаю эти полгода работы с огромной нежностью и признательностью к окружавшим меня добрым и порядочным людям.
Родители были рады нашему отъезду, ведь теперь в их распоряжении оставалась отдельная трехкомнатная квартира. Когда я вернулась из домоуправления со штампом о выписке, отец, потирая руки, заявил: «Наконец-то я от тебя избавился! Запомни: я никогда тебя не пропишу назад!» Он уже забыл, а, может, просто не хотел помнить о том, что квартиру эту получила я, а не он, и что мы с Сережей фактически подарили им две пятых от этой квартиры, так бы и сидели они в своих двух комнатах в коммуналке до самой смерти, если бы не наша дружба с Эллой и не желание ее родителей дать нам с Сережей возможность жить полноценной семейной жизнью. Не успели мы уехать, как три оставшихся эгоиста не просто перегрызлись между собой, а передрались с нанесением друг другу тяжких телесных повреждений, так, что против отца было возбуждено уголовное дело, и он слезно умолял меня пустить его пожить к себе, чтобы скрыться от милиции, но это произойдет только через несколько лет.

Конец второй части