Златые купола над Русью. Книга 2

23. Развод с Соломонией
Этого дня Василий ожидал долгие годы - с тех самых пор, как Елена Глинская покинула Московию. Теперь панна была совсем рядом и в тоже время так далека, словно недосягаемое солнце на небосклоне. Сколько дел и забот обрушилось на государя - сразу после поражения под Казанью. После казни боярина Берсеня-Беклемишева он ощутил, как изменилось отношение иных бояр, с какой робостью входили они в Грановитую палату, подавив свое самоволие пред грозной властью государя. Одна победа - такая маленькая, но важная, возможно, важнее победы над иноземными врагами, возвысила Василия надо всеми - над боярами, князьями, владыками и теперь он сам самодержавно мог решать судьбы всего русского народа.
После отъезда послов от казанского хана, с которым был заключен такой неравный мирный договор, Василий приказал готовить ему кортеж для поездки в летний дворец, выстроенный еще при правлении Ивана Васильевича за стенами Москвы, вдали от шумной толпы в лесной тишине. Дворец окружал разбитый на европейский манер сад с прудом, фонтанами, увитыми беседками и полем для верховой езды. То и дело понукая возниц, великий князь торопился, но когда рыдван подъехал к воротам летнего дворца, сердце государя омыло каким-то новым, доселе незнакомым теплым чувством, будто многие годы он блуждал во тьме и вот теперь только вырвался наружу - к яркому свету. Немного робким шагом, с клокочущим в груди сердцем, ступил он на подворье свое и перед ним, словно по мановению волшебной руки, открылась сказка, простиравшаяся до самого горизонта. И солнце, уже нежаркое, осеннее, осветило еще зеленую землю яркими лучами своими. Примяв траву высокими сапогами, Василий отозвал вышедших навстречу холопов и дворецкого, один поднялся на высокое крыльцо, украшенное разными столбами, и остановился. Перед ним стояла Елена Васильевна, такая, которую он никогда не знал, но о которой грезил столько времени. Вокруг нее лучами разливалась благоухающая сказка, которую великий князь никогда не видел у других женщин. Панна - высокая, статная, в черном бархатном платье, изящно подчеркивающем ее хрупкую осиную талию; огненные локоны, струящиеся волнами по плечам, обрамляли белое лицо с юной нежной кожей, алыми губами и большими серовато-зелеными очами под светлыми тонкими бровями - всё то явило чело дивной красоты. Из украшений на Елене были лишь платиновое фамильное кольцо с изумрудом да под цвет платья венгерский берет с пером, что так шел к ее лицу. При виде Василия юная девица присела в реверансе, поддерживая подол платья: ни поклонов, ни скромно опущенной головы. И то, какой видел ее государь, такой и запала Елена ему в душу.
- Как поживает прекрасная панна в моем доме? Не обил ли кто тебя? - наконец, совладав с самим собою, вопросил Василий.
- Пусть великий князь не беспокоится. Здесь я живу куда лучше прежнего, - ответила Елена Васильевна.
- Не желает ли прекрасная панна разделить со мной поездку по лесу?
Девушка лукаво улыбнулась и очи ее, горящие, сказали более тысячи слов.
Конюший вывел двух лошадей: одна коричневая, другая белая. Государь выехал верхом в сопровождении одной лишь Елены, что восседала в седле не хуже мужчины, ее маленькие белые руки уверенно держали поводья коня. Оба они ехали шагом по узкой лесной дороге. Над головой разверзлось голубое небо, под ногами хрустела трава, а на ветвях деревьев посвистывали маленькие лесные пташки. Василий Иванович то и дело поглядывал на Елену, восхищался ее красивым профилем, с какой-то непонятной гордостью любовался тому, как ловко скачет она на коне.
Вскоре лес отступил и их взору открылась долина с пологими холмами и далекими белыми берегами у реки. Панна натянула поводья и, вскинув голову, спросила:
- Не желает ли государь пустить лошадь галопом, под вольный ветер? - и, не дождавшись ответа, пришпорила коня и ринулась вперед по широкой дороге, а ветер трепетал ее распущенные локоны.
Впервые за долгое время Василий рассмеялся ее дерзкому поступку и, более ни минуты не колеблясь, пустился за ней следом, а мысли в голове сменяли друг друга быстрее бега коня.
Две седмицы провел Василий в летнем дворце, рядом с Еленой. Он наслаждался тишиной осеннего леса, общением с панной. Часто они уезжали на охоту. Великий князь никогда не возвращался без добычи: то зайца подстрелит, то кабана, то оленя. И, уставший, сидя за одним столом с красавицей, он вкушал мясо убитого им дикого животного. Такая жизнь - вдали от дворцовых палат, чванливых гордых бояр, кичившихся своим происхождением и малограмотностью, вдали ото всех забот - была по нраву Василию, и только здесь он чувствовал себя счастливым и свободным, громко смеялся над каждой шуткой и все время глядел в яркие очи Елены.

Когда заметно похолодало и заместо яркой солнечной осени дни напролет лили дожди, Василий воротился на Москву. Его кортеж встретили думные бояре и митрополит. Государь выбрался из рыдвана, высокий, хмурый, обвел недобрым взором собравшихся мужей, вопросил:
- Почто по двору моему топчетесь? Аль дел никаких нет?
- Государь, - воскликнул боярин Семен Курбский, - како же без тебя? Ты опора наша!
- Знаю, знаю, - перебил его Василий, махнув рукой, - ведаю, что не рады моему возвращению. Вам, видно, сподручнее в баньках с сенными девками париться да на пирах вино пить. К делам надобно вас всех приставить, дабы сподручнее сталось, - повернувшись к митрополиту Даниилу, молвил, - отче, после вечерни ко мне явись... для дела важного.
Стукнул государь посохом, к нему с двух сторон подошли дворские, под локти увели во дворец. Бояре глядели ему вслед, не нравились им слова, сказанные Василием, да делать нечего. Курбский приблизился к митрополиту, вопросил:
- Владыко, обговори с государем о нас. Не дай ему извести всех нас.
Даниил потеребил пятерней редкую бородку, со вздохом ответил тихим голосом:
- Поговорю, боярин, обговорю все, да только послушает ли меня великий князь, одному Богу известно. Норов-то у Василия Ивановича вон каков.
- Отче, - уже тверже, со скрытой угрозой молвил Семен Фёдорович, - коль не желаешь или боишься государя, то так и говори. А юлить, утаивать не по сану твоему, - и, развернувшись на каблуках, сошел с крыльца к своей колымаге. За ним последовали остальные бояре. Митрополит остался стоять в одиночестве, ясно выделяясь в черной хламиде на фоне белокаменных стен дворца.
После вечерни, уставший, с серым лицом и покрасневшими глазами над темными кругами отправился Даниил в государевы палаты. Опираясь на посох, в окружении двоих безусых отроков-послушников, ступил митрополит в комнату, в которой Василий вел беседы тайной важности. В углу и на столе тускло горели свечи, разгоняя предночный мрак. Великий князь сидел на дубовом резном стуле в простой домашней одежде, дожидаясь прихода владыки. Даниил сотворил крестное знамя, благословил государя. Василий пригласил владыку сесть подле него, заговорил почти шепотом:
- Отче, ныне мне понадобиться твоя помощь. Не откажи.
- Все в деснице Божией, государь.
- Не о том веду я разговор, отче. Мне нужна твоя помощь, и то не просьба, но приказ.
- Что хочешь ты, Василий Иванович? Справедливо ли твое желание?
Василий при последних словах встрепенулся, забегал очами, как бы умаляя собственную совесть, но решение было принято им еще давно и посему не мог он отступиться от него, чего бы ему того не стоило.
- Желаю я, отче, дабы ты развел меня с Соломонией и благословил мой союз с Еленой Васильевной.
Митрополит в испуге отстранился, как если бы узрел пред собою злого духа. В благочестии своем он всегда был на стороне государя, но ныне решалась не только судьба Соломонии, но и всего русского боярства. Вспомнил он сегодняшнюю просьбу Курбского, знал, что великая княгиня всегда стояла на стороне боярской, что винила супруга в казни Берсеня-Беклемишева, а кто такая Елена Глинская и что станется в браке новом, того не ведал. Панна юна и красива, горда и умна не по летам - как мужчина Даниил понимал Василия, но как митрополит не мог преступить закон православия.
- Государь, - молвил он, - ты можешь не любить Соломонию как женщину, то твое право. Но рушить священные узы брака, ваше общее благословение перед Ликом Господа, того я не смею... Не могу...
- Почему же, отче?
- Наша священная вера воспрещает мужу разводиться с супругой, если она не прелюбодействовала. Твоя просьба не может быть исполнена мною, на то надобно разрешение монахов с горы Афон. Ежели они...
- Хорошо, владыко, я уразумел, - резким голосом оборвал его речь Василий, - если так, то пиши письмо афонским монахам и немедля! - подумал немного, затем протянул. - Можешь идти, отче.
Когда митрополит шаркающей походкой скрылся за дверью, государь бросил ему вслед взгляд, преисполненный ненависти. Нет, не станет он прогибаться под думы церковников, ибо знал, что не ради веры, но ради собственной выгоды нужна им у престола Соломония - кроткая, боговерующая, щедрая на дары. Но он, Василий Иванович, покуда жив, не разрешит рушить государево веление, не позволит кому-либо покушаться на его власть, отданную отцом. Соломония за двадцать лет брака так и не подарила ему наследника, оттого и братьям своим не разрешал жениться, ибо боялся, что в случае его смерти наследником станет не его сын, но племянник. И еще боялся Василий оставить престол младшему брату Юрию, с которым у него ведется давняя вражда. Конечно, и боярам, и митрополиту выгоднее иметь в государях князя Юрия Ивановича - такой и слова супротив не скажет, и норов не покажет. Но нет, еще не вечер, он, государь Василий Иванович, станет отцом сыновей, но для этого надобно... Великий князь остановился в сумрачном углу, на него сверху, будто в укор греховной мысли, смотрел строго-темный лик Спасителя, свет от церковной свечи тонким лучиком освещал Образ. Василий опустился на колени, окрестил себя, молвил:
- Господи, прости мя и грехи мои, защити от ворогов и супостатов, пошли мне то, о чем просит душа моя.
Он вновь поднял взгляд на икону, Его Лик оставался все также строго-спокойным, и в страхе коснулся великий князь холодного пола лбом, все его тело сотрясала дрожь как при лихорадке. Короткая молитва не дала утешения сердцу, но прежняя мысль не отступала, а еще сильнее сдавила его разум в тиски. Василий трижды хлопнул в ладоши, из боковых дверей вошел дворецкий, чинно поклонился.
- Вели заправить рыдван, в женскую обитель поеду, - кинул в его сторону государь.
Женский монастырь, что на окраине Москвы неподалеку от реки и тихого леса, разросся за последние несколько лет. Клети, выстроенные из кирпича, были недавно побелены и теперь даже в ночи отсвечивали белым пятном на фоне темного неба. Василий постучал в ворота. Двери отворила молодая ключница, при виде великого государя оторопела, подалась назад.
- Мне надобно видеть игуменью, - сказал он волнующимся голосом.
- Да, государе, проходи, - ключница, семеня по дороге, то и дело путалась в подоле черной рясы - должно быть, от страха.
В самом монастыре забегали-забеспокоились монахини. Встречали Василия поклонами, благословляли на долгие лета. Великий князь безразлично наблюдал их суету, не за тем явился он сюда. Одна из стариц - старенькая, маленькая, с сухим лицом провела его в отдельную келью - игуменьи. Василий вошел туда, осмотрелся. Келья большая, просторная, с высоким сводчатым потолком, стены увешаны иконами, в углу высокий стол с резными ножками и два стула, отдельно располагалась кровать под альковом - не простая игуменья, ох, не простая.
Дубовая дверь со скрипом отворилась, государь обернулся на звук шагов и немного отступил: перед ним в черной рясе и широком черном платке, прикрывающим подбородок, стояла Исидора, в глазах усмешка, хотя тонкие бескровные губы плотно сжаты.
- Что потребовалось нашему государю в такой поздний час? - вопросила игуменья, усаживаясь на стул.
- Оставим любезности, Исидора, - ответил ей Василий, сев напротив нее, - не для простых слов прибыл я, но просить твоей помощи.
- Моей помощи? С каких пор ты, государь, стал доверять мне? - Исидора усмехнулась, постучав пальцами о стол.
Великий князь быстро поведал ей о своих планах, о тайной разговоре с Даниилом и его отказом. Выслушав государя, она спросила:
- Ежели митрополит не согласен, что могу поделать я?
- Помоги мне утвердить развод с Соломонией, прошу, - впервой в жизни Василий был рад ненависти игуменьи к супруге и потому решил воспользоваться сим в собственных целях.
- Ты ведаешь, государь, что афонские старцы никогда не дадут согласия на твой развод. Что ты приказываешь делать мне? Что?
- Просто помочь мне, не как великому князю, а как брату, - из-за пазухи он достал маленький мешочек, кинул на стол.
Исидора взяла мешочек в руки, потрясла, затем развязала шнурок: как и догадывалась, там лежали золотые монеты. С улыбкой на устах она спрятала мешочек в тайное место, молвила:
- Я сделаю все, что в моих силах. Будь спокоен,.. Василий.

По обедни зазвучал колокол по Москве, но не звонким переливом, а глухо, тревожно, будто хоронят кого. С тревогой прислушивались люди к низкому звуку, крестились. Неужто кто умер в княжеских палатах? Собирался народ в храмах и церквях, прислушивался к речам владык и иных духовных лиц, спрашивали позже друг друга: к чему тревога? Но вопросы оставались без ответа. И хмурое осеннее небо затянулось мрачными тучами.
В Грановитой палате, не смотря на холода, было жарко и душно от количества людей и зажженных свечей. Но троне в черной ферязи восседал великий князь и государь Василий Иванович, по обе стороны от него вдоль стен стояли с понуро опущенными головами бояре и князья: Иван Васильевич Хабар-Симский, Иван Шигоня, недавно прощенный Иван Фёдорович Бельский, Фёдор Оболенский, Семен Курбский и многие другие. Стоят тихо, глаз не поднимая, будто вину какую чуют за собой. А на другом конце залы, под сводами каменного потолка, с непокрытой головой, растрепанными косами из последних сил держится на ногах несчастная Соломония. И до того бледная, сейчас она казалась приговоренной к смерти. По ее исхудалым щекам катятся слезы злобной горечи. За что? Почему? А вокруг нее чёрным полукругом стоят плотной стеной диаконы, архиереи во главе с митрополитом Даниилом, чуть поодаль игуменья Исидора - кривит в усмешке рот, ждет с нетерпением, когда по мановению митрополита она собственноручно отрежет великой княгини длинные волосы и наденет на нее черный куколь - тот знак расставания с мирской жизнью и прежними хлопотами.
Медленно нараспев читает молитву Даниил, жалобно выводя слова, словно заживо хоронят Соломонию. Пролетела его молитва под сводами Грановитой палаты, гулко отозвалась в душе государя, однако и поделать уж ничего нельзя: то, о чем он некогда мечтал, свершилось. А в это время Исидора тяжелой поступью направилась к плачущей Соломонии, зловеще поблескивали при свете свечей ножницы - словно острый клинок меча. Встала рядом, подняла руку. Тут великая княгиня увидела злорадное лицо той, которая ненавидела ее, дернулась, вскрикнула. Две высокие молодые монахини ринулись к ней, схватили за локти с обеих сторон, крепко держали, а в это время Исидора неистово, улыбаясь сухими губами, резала волосы несчастной, а та, подняв заплаканное, бледное лицо, прошептала:
- Радуйся, ныне ты добилась своего.
Игуменья наклонилась к ней над ухом, ответила:
- Смирись. С сей поры ты никто.
Соломония, в черной рясе, с отрезанными по шею косами, вдруг вскочила на ноги, поддалась вперед, уставила указательный перст на Исидору, воскликнула:
- Будь ты проклята, ведьма! - и плюнула ей на подол.
Обвела красными одичалыми очами собравшихся, остановилась прежде на митрополите, крикнула:
- И ты будь проклят, сатана! Видит Бог, супротив воли свершаю постриг.
Перекрестился в страхе Даниил, промолвил:
- Господи, спаси и сохрани ото зла князя тьмы. Смирись, жена, ибо в чин ангельский вступаешь ты.
- Не желаю того, не желаю! - все кричала и кричала бывшая великая княгиня, рвалась из цепких рук монахинь, обличала всех в своем горе. - Почто молчите вы, бояре, аль не помните то добро, что свершала я для вас? А ты, - перевела взор туда, где под навесом с каменным лицом восседал Василий, сказала, - не ты ли предал меня апосле стольких лет, и все ради окаянной литвинки! Проклинаю тебя вместе с твоею бесовкой, проклинаю весь род твой и да не узришь ты детей своих!
У Василия было одно больное место - и именно в него метнула горячие стрелы Соломония. Вскочил на ноги, бросил в гневе:
- Велите ей замолчать и заканчивайте, что начали!
На обезумевшую несчастную женщину накинули монашеский плат, в молитвенном напеве возвели ее в сан старицы с новым именем - София. С этого часа не стало на свете великой княгини Соломонии, была лишь всеми покинутая старица, чьим домом отныне станет келья суздальского Покровского монастыря, а место у государева престола займет молодая Елена Глинская.