Когда кончается сказка

Когда кончаются взрослые сказки, о светлом будущем и о счастливом замужестве, ребёнок создаёт свою, с зайчиками, уточками и, конечно, Дедом Морозом. Получается не хуже, а главное — правдиво.
_______
I.
Сколько помню детство, у меня всегда была какая-то мания на зайчиков и уточек.
Мишку купаю в тазике с воображаемой водой — так уточка помогает: лапками то мыло, то полотенце подаёт. Мыло тоже воображаемое, а вместо полотенца — платочек. Знаете, с кем? С утёнком.
В поликлинике сидим. Скучно, страшно. Детки такие, как я, выходят то оттуда, где кровь на анализ берут, то оттуда, где прививки делают, и плачут. Я понимаю, что тоже будет больно, буду плакать, к стенке прижимаюсь, а она холодная-холодная. Мама говорит: «Не прислоняйся», а я не могу не прислоняться, мне иначе страшней! Так меня зайчик успокаивает: трогает лапкой и ушами весело шевелит.
Вот бабушка, Анна Николаевна, не может успокоить так, как успокаивает зайчик. Она начинает позитивно петь: «На прививку третий класс, третий класс, третий класс...», и это только здорово раздражает. Она поёт, как юный пионер на горне трубит — громко и невпопад.
Дядя на улице интересный встретится — я его оцениваю своим женским взглядом и заявляю: «Зайчик».
Тётя чем-то не понравилась, ребёнка своего дёргает или лицо недовольное, — я: «Какая злая уточка!»
Мальчики на качелях — зайчики. Девочки в песочнице — уточки. А как зима пришла, дети стали все вместе с ледяной горки съезжать, я — маме: «Мама, посмотри, сколько зайчиков и уточек!». Мама поправляет: «Людей нехорошо называть животными. Говори: мальчики и девочки». Я вслух думаю: «Ну, да. Мальчики и девочки. Но среди них есть чуть-чуть зайчиков и чуть-чуть уточек». Вот всё должно быть по-моему!
Надо ли говорить, что в гости вместе с тётей Викой, дядей Серёжей и Павликом (это мой двоюродный старший брат) всегда прибегали зайчики и приплывали уточки.


— Так быстро — и уже четырнадцатое декабря, — неопределённо сказала тётя Вика.
Она сидела нарядная-нарядная, как ёлка, только не в зелёном, а в серебряном платье. У неё была пышная причёска (я ещё не знала, что это называется начёс), как у девочек в смешных разноцветных штанах (слова «лосины» я тоже не знала), плакат с которыми висел поверх нашего жёлто-розового ковра над кроватью. Я привыкла, что у людей, которые так хорошо выглядят, всегда хорошее настроение, и неопределённые ноты в голосе заставили меня забыть обо всех зайцах и утках мира и поднять голову на тётю. Мной овладел интерес: чем так опечалена тётя, если она, конечно, опечалена, чего вообще в этом году люди какие-то грустные. Новый год же скоро.
— Машке сегодня четыре, да?
Машка, или Маша — это я.
— Да.
Моя мама, Нина, между делом предложила шпроты. Я слышала, что их трудно достать и понимала это как «трудно поймать». Но на дни рождения, на Первое мая и на Новый год шпроты всегда появлялись. И я думала, что рыбаки целый год ленятся, а к праздникам ка-а-ак наловят рыбы! Вот люди и могут купить. Но оставалось загадкой, как чужие рыбаки знали дни наших рождений? Может, у них были какие-то календарики...
— Вкус-с-сно! — сказал Павлик и повернулся ко мне с набитым ртом и измазанными щеками. — Момно умостить Машу?
— Прожуй сначала, — велела тётя Вика и улыбнулась: — Джентльмен растёт.
Дядя Серёжа сказал маме:
— Туда-сюда — Машка в школу пойдёт. А потом женихи будут, да?
Он посмотрел непонятно куда. Я подумала, надо ответить.
— Да! — заявила я громко и звонко.
Все рассмеялись.
— Дожить бы, — вздохнула мама.
— Ничего. Доживём до понедельника.
И снова эта взвинченность. Снова это едва уловимое, не праздничное настроение, которое мне не удавалось понять. Вроде весело, как всегда, а вроде нет.
— Смотри, — тётя Вика обратилась к маме и показала на меня, — серьёзная такая, насупилась.
— Думает о чём-то, — искренне была рада мама.
И началось: Маша такая-то, такая-то, Павлик такой-то, такой-то, Мурзик, а-ну брысь со стола. И снова Маша такая-то, Павлик такой-то. Все бы парни делали столько комплиментов, сколько тогда нам с братом наговорили родители! А дядя Серёжа между своими разговорами про хоккей и футбол Павлика нахваливал да обо мне не забывал. А потом пришла бабушка и тоже рассказала, какая я хорошая внучка: все бабушки или очень любят внуков и внучек, или очень любят держать их в ежовых рукавицах, или всего выходит понемногу.
Тогда, наверное, впервые за год я не почувствовала нужды в зайчиках и уточках. Но это не значит, что они навсегда ускакали и уплыли.


Когда я, сидя на маленькой табуретке за большой, как начальник в кабинете, вазюкала акварелью то по альбомному листу, то случайно (или нет) по табурету, обязательно рисовала зайчиков с ушами-полосками и уточек с большими, бесформенными клювами. У меня были рисунки «Зайчик в больнице», «Зайчик в школе», «Уточка в магазине», «Мама утка и утята» и прочее, прочее, прочее.
Увы, я не всегда рисовала на альбомных листах. Бывало, оставляла следы преступлений на стенах, бывало — на бабушкиных плакатах.
Бабушка учила детей русскому языку и часто чертила таблицы с правилами.
Вот однажды (по правде сказать, это был не первый и не последний раз), после моего дня рождения, бабушка закрепила кнопками чистый лист и ушла чай пить. Я тут как тут. И не одна — с фиолетовым фломастером. Набедокурила и убежала, чтоб не получить «ай-ай-ай».
Бабушка вернулась к таблице и ахнула.
— Нина! — позвала она. — Ниночка, вот посмотри. Как теперь работать?
Мама не знала. Пришла ко мне. И поругать хотела, и посмеяться. Потрепала мою макушку и спросила:
— Кто на бабушкиной таблице зайца нарисовал?
Я пожала плечами. Не знала, как объяснить, что он, наверно, сам прискакал. Ну заяц и заяц — что такого? Он совсем маленький, в углу таблицы, бабушкины ученики его и не заметят, а если заметят, хорошо запомнят правило.
Мама вздохнула и пошла на кухню за чаем. За чаем с родительской любовью и лаской. Таких не купить ни в «Классах» и «Посадах», ни в «Магнитах» и «Пеликанах», ни в чайных домиках.


Что касается зайчиков и уточек, они ушли лет в пять. (Тогда их заменили фантазии о живой электричке и дочке электричкиной — машине). В четыре, когда суровая зима была не в силах скрыть талый лёд великих обещаний, расходились швы, и материя родной земли рвалась на пятнадцать лоскутков, они находились рядом, играли со мной, поддерживали меня и вместе с Дедом Морозом помогли сказкой.

II.
— Зи-ма! Зи-ма! Зи-ма!
В субботу двадцать первого декабря я прыгала на ковре, как зайчик, время от времени наступая на игрушки.
— Ты бы убрала Томку и Спаниэльку к гаражу, — сказала уставшая с утра мама, имея в виду розового кота и собачку. — Смотри, ты же так наступишь... А так поломаешь...
Я подумала, что мама права, и убрала игрушки.
— Зи-ма! Зи-ма! Зи-ма! — плясала я. — Скоро будет Новый год и придёт Дед Мороз с подарками.
Бабушка, услышав о подарках, улыбнулась мне и тут же подошла к Нине. Я почему-то подумала, что они будут говорить о деньгах, и не ошиблась. Но на самом деле мне было не важно, о чём разговор — лишь бы он шёл утром выходного дня, когда никто никуда не спешит! Не могу передать, насколько я ненавидела вечера будних дней... Я целыми днями проводила время с добрым, но скучным и много курящим дедушкой, пока бабушка работала — вы уже знаете — учительницей русского языка, а мама — нянечкой в детсаду. А когда мама с бабушкой возвращались, они много убирали, готовили, чуть-чуть находили время для меня и, укладывая меня спать, уходили... «Мы пойдём собирать бутылочки» — фраза, которую я слышала перед новым и новым страхом, что ночью на улице с родителями может что-то случиться. Я ждала, ждала и ждала маму с бабушкой, пока не засыпала от усталости или пока не слышала заветный щелчок ключа в двери и родное-родное: «О! А ты чего ещё не спишь?» Уставшие детские глаза вылавливали в полумраке часовую стрелочку на цифре один.
— Ниночка, давай посмотрим, что у нас с денюжкой.
Бабушка взяла деньги из кошелька, чему я всякий раз удивлялась, потому что обычно, переодеваясь, бабушка доставала зарплату то из колгот, то из лифчика. Мне было смешно, что бабушка хранит деньги, как иллюзионист — кролика.
— Давай.
Мама достала свой кошелёк, и они начали считать, как кроты в «Дюймовочке».
— Ты бы носила деньги, как я, — учила бабушка.
— Да ну, — отмахнулась мама.
— У тебя всё «да ну», — крякнула бабушка. И прокряхтела что-то непонятное про «этого Михаила», что только заработаешь — а тут то ли налоги, то ли ещё что-то повышается. — Что там с карточками?
Мама принесла знакомый мне лист. Он был тоненький, как ксероксный, и каждый месяц новый. По нему родители что-то смотрели и относились к нему так же бережно, как к деньгам.
— Так... — рассуждала мама. — Смотри, мамочка, вот мыло мы ещё можем купить. Хозяйственное... Туалетное... Порошок покупали. Сигареты папе покупаем. Что тут ещё?.. Да, по сути, мы уже всё израсходовали.
— Как всё?! — удивилась бабушка и надула нижнюю губу. — А сахар уже брали?
— Да. Полтора кило.
Бабушка цокнула и расстроилась.
— Нам снова не хватает. Придётся конфеты в воду бросать. Ну ничего, не в первый раз.
Мама запрокинула голову, и мне понравилось, как ненавязчивый, тускловатый зимний свет коснулся её щёк и светлых, как у меня, волос.
— Я думаю соседа Петьку дёрнуть.
Моего дедушку, кстати, тоже Петей зовут.
— Что это за выражение — «дёрнуть»? — пренебрежительно спросила бабушка.
— Ну, зачем нам водка? Разве что ради бутылок.
— Деда растирать, — успела вставить бабушка. — Когда болеет.
— Ой! Мамочка, папа как раз и начинает болеть, когда сам себя «растирает»! Только почему-то изнутри. А Петька...
— А чужого Петьку ради обмена водки на сахар можно и споить, правильно? — бабушка сделала паузу. — Вот ты всегда пожимаешь плечами, когда нечего сказать! Всегда! И Мария такой же растёт. Чуть что — плечами подвигает. Зайчики эти. Уточки. Рисунки у меня в таблицах делает, обои — вон, посмотри! — изрисовала. Ты ребёнка воспитываешь вообще?
И начало-о-ось! Интересуюсь ли я «Айболитом», знаю ли про крокодила Гену, знакома ли с Карлссоном. Типичные педагогические переживания.
Бабушку несло из-за усталости от новой, неясной жизни, а я и не заметила, как перестала скандировать «Зи-ма! Зи-ма! Зи-ма!» и начала беззвучно плакать.
— Что ты, в самом деле? — укоризненно спросила мама и подошла ко мне.
Бабушка побурчала, повздыхала и ушла на кухню, а мама осталась со мной.
— Когда-нибудь ремонт сделаем, — произнесла она больше для себя, чем для меня, осматривая мои художества.
Мы помолчали, вместе поиграли. А потом мама спросила:
— Хочешь вечером диафильм посмотреть?
«Диафильм»... Волшебное слово. Сочетание массивного, нескладного железа и тонкой тёмной плёнки с рыжеватыми на свету человечками, домами, деревьями и маленькими буковками.
— Хочу! — Что ещё за вопрос?
— Тогда я принесу плёнки, и ты выберешь.
— Хочу про дядю, который умер, — заявила я.
— Про дядю, который умер? Не помню такого диафильма.
— Ну про того. Мы в прошлую субботу смотрели.
Я не знала, да и не знаю, как объяснить. Был какой-то грустный диафильм про мужчину, который путешествовал и искал края, где нет смерти. Но так и не нашёл, а затем умер.
Вот и мы ту плёнку не нашли. Зато нашли другую, с «Гостьей из будущего». Простой, в то же время захватывающий сюжет и сюрреалистичные картинки показали мне ещё один интересный мир. У нас, детей, своих миров было, может, чуть меньше, чем по теориям физиков — параллельных вселенных.
А бабушка пришла к нам в самом хорошем настроении.

III.
Всё веселей и веселей проходила следующая неделя. В бабушкиной школе закончился семестр, дети написали контрольные и ушли на каникулы. А бабушка чаще была со мной. Мы вместе рисовали и вязали, только я больше не вязала, а разматывала клубок и дразнила разыгравшегося Мурзика, пока он, охотясь за нитками, не поцарапал меня.
В мамином садике тоже начались длинные выходные. Мама вся оказалась в моём распоряжении.
И — никакого сбора бутылочек. Никаких переживаний вечерами. Так что я стала вовремя ложиться и лучше спала, а когда просыпалась, за окном меня встречала белая-прибелая сказка.
Я давно уже отправила письмо Деду Морозу, написала, какие шоколадки, какие игрушки хочу, но больше всего на свете очень хотела бы увидеть настоящего, живого Деда Мороза. Вот он всегда то через телевизор приходил, то через приоткрытое окно, то, как все люди, через двери, но открывал ему кто-то из родителей, а не я! Сильнее, чем Деда Мороза, я не хотела видеть даже кинозвёзд навсегда отходящей эпохи, несмотря на то, что чётко знала имена, фамилии и роли многих вечных актёров.
Деда Мороза мне подавай и всё тут!
— А Дед Мороз в Лапландии живёт? — спросила я у мамы, с интересом наблюдая, как она прихорашивается. Мне казалось странным, что в выходной день перед улицей мама красится и причёсывается, как на работу.
— В Лапландии.
Мамино лицо светилось в зеркале, будто в её помаде и тенях поселились светлячки. А сказочные феи поделились с ней прозрачными, моторными крылышками.
— А я его в этом году увижу?
Мама едва заметно дёрнула бровью. Будто тот же вопрос, но в ином значении она хотела задать себе. Сейчас я в силах это объяснить, а в детстве была в силах почувствовать и хорошо запомнить.
— М-может быть.
Я свесила голову, задрала ногу и начала расколупывать дырку на носке, превращая маленькую точечку в здоровенную вентиляцию.
— Я его ещё никогда не видела. — Выждала две секунды, добавила: — Я очень хочу увидеть Деда Мороза.
— Увидишь! — воодушевлённо ответила мама. — Будет Новый год — увидишь!
— Да? — сомневалась я, одновременно разгадывая мамино настроение.
В комнату зашла бабушка. Щёки на её хмуром лице выглядели болезненно. Во взгляде чувствовалось осуждение к тому, что происходило с мамой.
— Ты скоро ёлку купишь? — спросила бабушка, укоризненно разглядывая каждую деталь маминого гардероба и каждую подчёркнутую косметикой чёрточку лица.
— Днём.
— А сейчас? — хмурилась бабушка.
— Сейчас утро. Я выйду на минуточку.
— Ну-ну. «На минуточку». Я знаю твои минуточки. Вон, — бабушка показала в мою сторону, тогда как мама замедляла движения и рассматривала себя в зеркало без бывалого удовольствия, — сидит одна минуточка.
— Мамочка! Не заводись, пожалуйста.
— Я и не завожусь. — Бабушка тронула маму за плечо, как мне показалось, неприятно для мамы, хотя беззлобно и не больно. — Просто ты уверена, что с этим Андреем не будет такой же истории, как с Борисом?
— Мамочка, не при Маше, я прошу тебя. — Мама затрясла руками. — И так год тяжёлый. А...
— А, — по-своему продолжила бабушка, — ты хочешь сделать его ещё тяжелей? Подумай, золотая моя. — Бабушка будто опередила свою же мысль, назвав маму именно так. — Сто раз подумай. Он тебе золотую цепочку дарил. А откуда золотая цепочка? Или откуда деньги? Сейчас бог знает что с деньгами, туда-сюда — наших купюр не будет. Сейчас золото не дарят — сейчас золото бе-ре-гут, чтоб в случае чего сдать.
— Он просто сделал подарок. Один раз. Один, мама!
Бабушка гнула своё.
— Простой грузчик — и цепочку подарил. Ха!
— Да что ты всё о цепочке, — махнула рукой мама, будто струсила невидимую руку. — Думаешь, грузчики так мало получают? Даже в наше время. И к тому же он подрабатывает.
Тут бабушка с серьёзным и печальным видом кивнула, словно нащупала жилу своей правоты.
— Знаю я, как сейчас подрабатывают. — Бабушка пошарила глазами по стенам, по потолку. Я тоже посмотрела на потолок, но ничего кроме люстры там не нашла. Что бабушка-то искала? — Знаешь... Давай мне его адрес и телефон.
— Он, как мы, — с автомата.
Бабушка удивилась, а мамины губы тронула улыбка.
— Тогда адрес.
— Хорошо, — быстро согласилась мама и сама поднесла листочек с ручкой, чтобы бабушка записывала. — Улица Шевченка, пятьдесят девять, квартира сто пятьдесят восемь.
— Ну подожди! — буркнула бабушка. — Я же не могу так быстро. Ты детям в группе тоже так быстро читаешь?.. Пять-де-сят девять... Как там?..
Записав адрес, бабушка отпустила маму, но только вместе со мной.
— Постой, — спросила бабушка, когда мама стояла у входной двери в белоснежной, не похожей на коричневые дублёнку и сапожки, шапке. — Я надеюсь, с ребёнком ты к нему не пойдёшь. Нина! Посмотри на меня. Не пойдёшь?
— Не пойду.
— Вот и хорошо. А просто поговорить — вы и на улице поговорите. Че не преграда — мороз?
Мама вздохнула и вытянула меня из одной части реальности в другую, которую я вскоре превратила в сказку.

IV.
Величественные сосны из года в год, из века в век опоясывают север родной нашей Евразии.
Древесная и морозная мощь таёжных лесов предостерегает слабых духом и здоровьем путников, не подпускает к своим чертогам, кедровым шишкам да хищным зверям. И те же мощные, видавшие многое иглистые деревья жили задолго до меня, жили в моём детстве, живут сейчас и проживут ещё долго-долго в сказочном центре Финляндии, именуемом Лапландией. Они стоят вдоль заснеженных, созданных одной природой дорог, простираются на смешанные в единый бело-голубой пейзаж север, юг, запад и восток.
Встречаются места, не тронутые человеком. А встречаются подсвеченные лампочками и каминным светом, словно глиняный горшок — огнём в печи, виллы и коттеджи.
В одном из таких коттеджей, массивной дубовой дверью смотрящем на северо-восток, в сторону Мурманска, жил (и до сих пор живёт) самый настоящий Дед Мороз. Созданный моей фантазией, рождённый изо льда, припорошенный снегом, с вплетённым в длинную курчавую бороду инеем, он медленно обходил свои владения — сам коттедж и его окрестности. Дом его был полон тепла — совершенно не опасного, приятного, растапливающего не ледяную стать, а сердца; тихонько и непрерывно потрескивали огоньки в маленьком камине. Стол напротив камина полнился кушаниями, но и не прогибался от обилия еды. Кроме камина и стола была кровать: большая, жёлтая, чуть выцветшая, как у нас, если, стесняясь, не скрывать жёсткую ткань приличной простынёй.
Снаружи, прибитый прямо к стене, висел почтовый ящик. В нём хранились письма всех советских детей, отныне бывших русскими, украинскими (как я), белорусскими...
Новогодние желания маленьких финнов прилетали в другой, но похожий почтовый ящик, закреплённый на столбе у коттеджа Йоулупукки. Этот коттедж был расположен совсем рядом с домиком нашего Деда Мороза. Наш Дедушка мог здороваться с Йоулупукки так же, как дедушка Петя с дядей Петей и мама с тётей Викой или тётей Лизой, только что разговор оставался бы на волне волшебства и предвкушения чуда, без упоминания карточек, валют, ввалившихся в страну... в страны эмигрантов и кромешных, как тьма, обманов.
Письма шведских детей, подхваченные серебристым ветром, чуть не доходили до дома нашего Дедушки, оставаясь северней и западней, там, где их читал, исполняя все заветные мечты, Юльтомтен. Почти туда же направлялись аккуратно исписанные и бережно запакованные листы норвежских ребят. Исполнения их желаний оказывались в воле маленьких гномиков в озорных красных колпачках.
— Хо-хо-хо! — Двадцать девятого декабря, в день, когда я догадалась, почему мама такая весёлая и что дело не только в празднике, Дед Мороз поздоровался с соседом. — С наступающим, дорогой Йоулупукки! Счастливо поздравить финских ребят.
— Приветствую! — сдержанно, мягко, невероятно искренне улыбнулся Йоулупукки. Соседей разделяли дюжина снежных метров, пара оленей с милыми, умнейшими мордами и золотыми рогами, вездесущие волшебные сани и одна из быстрых, верных помощниц. — Добра и счастья детям советских республик! Удачи тебе в нелёгком, ответственном деле!
— Да пребудет удача и на твоей стороне! — пожелал наш Дедушка. — Время заканчивать чтение писем. Время упаковывать подарки и дарить их в новогоднюю ночь.
— Время!
Йоулупукки нагнулся к мешку с подарками и начал сверять список с заказанными ему шоколадками, пряниками, игрушками, открытками, детскими музыкальными инструментами, деревянными лошадками... Сладости и игрушки, удерживаемые всё тем же серебристым ветром, точно самым лёгким из облаков, взмывали в воздух, зависали над взором Йоулупукки и значительно облегчали его задачу. Финскому Дедушке приходилось трудиться, но не приходилось изнывать от трудностей подобно бухгалтеру из маминой любимой песни.
Использовав такое же волшебство, наш Дедушка тоже сверил подарки с текстом писем. Затем перечитал несколько писем, среди которых было моё.
Если бы вы знали, как я старалась! Я исписала целых три листа прежде, чем написала всё без ошибок и очень красивым почерком. Это не просто, когда в круглых буквах вроде «о» и «а» вечно оставляешь грязь, а «уточки» становятся самыми сложными птицами на земле из-за вредной «у». Хвостики «уточкам», точнее, одной букве «у» я делала то слишком короткими, точно это «ц», то слишком длинными, как маятник часов с кукушкой, то вообще в другую сторону... В общем, я постаралась. Чтоб было красиво. С правильным наклоном. По центру.
И мне ещё мама с бабушкой объяснили, как кавычки сделать. Я сделала и почувствовала себя совсем взрослой, будто уже первоклассницей. Правда, не знала, что есть слово «чёрно-белый», придумала два отдельных слова, но это ведь ничего страшного? Бабушка сказала: «Ну ладно».
Дед Мороз, пока на его фоне вздохнули тяжёлые от снежного навеса сосны, перечитал:


— «Дорогой Дедушка Мороз!
Подари мне, пожалуйста, шоколадного зайчика и шоколадную уточку.
Ещё подари игрушечный телевизор. У нас есть настоящий. Это «Берёзка» на трёх ножках. Он чёрный и белый. И он большой и тяжёлый, а я хочу маленький и лёгкий. Хочу показывать кино куклам.
И я хочу увидеть тебя живым. Через дверь. Ровно в 00:00. Пожалуйста. Я раньше тебя не видела.



Маша Мичурина



Я знала, что шоколадных уточек, наверно, не делают. Но надеялась на чудо и никак не понимала, почему их нет, если есть, например, шампунь «Кря-кря». Даже, видя, как мама возится то с орешками со сгущёнкой, то с леденцами, спрашивала, нет ли формочек для шоколадных уточек. Мама отвечала: «Наверно, нет».
Но я бы, не получив их, не сильно расстроилась. А вот вновь не увидеть Деда Мороза я была не согласна! Я планировала караулить у двери и ждать, ждать, ждать... В моей жизни настолько не хватало Деда Мороза, что сейчас, задирая голову и глядя куда-то в стекло шкафа-стенки, я подолгу размышляю над всеми значениями этой фразы.
— Дорогая Маша, — ласково произнёс Дед Мороз, — я обязательно приду к тебе в Новый год. А вместе со мной придут твои любимые зайчики и уточки.
Образ Деда Мороза, придуманного маленькой Машей, и образ, придуманный мной, давно смешались в один. Так что мне сложно сказать, такой ли в точности была фраза ледяного волшебника, но смысл её неизменен.
Дед Мороз перечитал ещё несколько писем и неспешно пошёл упаковывать подарки в цветные и сверкающие, перемотанные бантами коробочки. Мне всегда нравилась его неспешность. В ней чувствовалась недостающая людям безопасность: человек (или волшебник), который чересчур не торопится, не способен совершить ошибку, поддаться глупой эмоции, что-то испортить. Он точно не купит наспех подержанную иномарку, не потеряет золото, не останется без паспорта, а в случае с Дедом Морозом — не перепутает подарки, не забудет ничьи игрушки и сладости, не откажется от праздничных обещаний. И, что самое интересное, очаровательная неспешность Деда Мороза не мешала ему оставить подарки всем-всем-всем советским детям!
А ещё Дед Мороз был для меня очень родным, потому что чем-то напоминал моего дедушку. Я думаю, у них было что-то похожее. Правда, я не представляю себе дымящего в окно коттеджа «Лайкой», покашливающего волшебника. И не представляю, где в Лапландии можно было отоварить карточки с деньгами.

V.
В подъезде часто кто-то рисовал или писал, как я на обоях. Однажды кто-то нарисовал цветочек с одним длинным лепестком и двумя короткими по бокам. Я тогда не поняла, где серединка, почему изобразили только лепестки. Соседи сильно ругались и быстро цветочек замазали. Сегодня между вторым и третьим этажами появилось какое-то слово.
— Мама, это буква «Х»? — спросила я о первой из трёх букв.
Мама покраснела и не ответила.
— Мама, что там было написано?
— Ничего.
— Ну скажи-и-и.
Молчание.
— Ну мне интересно!
Мама ответила, что там было написано плохое слово, которое нельзя повторять, и если я буду доставать её, она развернётся и пойдёт домой. Это была страшная угроза, поэтому я сдалась.


— Шевченка, пятьдесят девять. Шевченка, пятьдесят девять, — уже на улице дважды повторила мама.
Я знала, где Шевченка. Это идти прямо, прямо, потом налево, потом направо через мамин садик — и к концу микрорайона. Мне туда, с одной стороны, не хотелось. Далеко. Холодно.
С другой стороны, там ездили трамваи. А трамваи — это всегда интересно. Особенно если чистое окно. Но когда чуть-чуть подбито или птичка на него сделала, тоже ничего, терпимо. Мне нравится, что в трамвае трясёт: ту-дух, ту-дух, ту-дух, ту-дух, прямо как в поезде. В троллейбусе, например, так не бывает — троллейбус только пыхтит, и рельсов у него нет, так что трамвай, трамвай и только трамвай. Я могла, да и могу говорить о нём вечно.
Я решила и сама потянула маму к Шевченка.
— Постой. Машка, куда ты меня тянешь?
Мама согнулась, а я взяла её руку, как канат.
— Ты так маме руку оторвёшь.
Я задумалась и ослабила хватку.
— Я хочу гулять, — сказала я.
— А мы сейчас и погуляем. Через садик пойдём?
Я кивнула.
Когда мы дошли до садика, я начала смотреть в окна, силясь различить в их томной синеве людские силуэты.
— Мама, а там есть сторож? — спросила я.
— Обязательно.
— А почему его не видно?
— Он с другой стороны, в фойе.
— А что такое фойе?
— Сразу, как заходишь, помещение. Там переодеваются и переобуваются. Похожее фойе, только побольше, есть в школе.
— В той школе? — Я показала в сторону гаражей, за которыми шла низина, а в низине стояла пятьдесят первая школа.
— И в той, и в других школах.
— А всем детям нужно переобуваться? — я вспомнила, как долго это делаю. Если мне придётся по утрам долго надевать и снимать сапоги, дети будут смеяться.
Подобные мысли вряд ли возникли бы на пустом месте: это бабушка любила ставить в пример мне других ребят, более быстрых, более ответственных, более, более, более... На эту тему в нынешнее время мелькал прикол про сына маминой подруги.
— Обязательно.
— Даже зимой?
— Особенно зимой. Иначе грязно будет. Снег налипает на сапоги и тает: так и получается грязь. Чтобы грязи не было, школьники всегда носят с собой сменную обувь.
— Смен-ну-ю... Это значит — обувь надо менять?
— Совершенно правильно... Маша!
Это я вырвалась от мамы, подбежала к гаражам и давай елозить рукавичками по ржавчине.
— Маша!
Я оторвалась от интересного занятия.
Мамино лицо выглядело обиженным и серьёзным.
— Посмотри на свои руки.
Я посмотрела.
— Чисто?
Я увидела, что на рукавичках осталась ржавчина, и ответила:
— Чисто.
— Да где ж чисто? — Мама содрала с меня рукавички в ржавчине, спрятав их в пакет, и дала другие. — Надевай, только теперь гаражи не вздумай трогать. Они ржавые и вонючие. (Я хотела спросить, но не спросила, зачем ставить машины туда, где воняет) И снег не бери.
Я посмотрела на снег и сама расхотела его брать. Я знала, что под сказочным ковром, переливающимся мелкими жёлтыми, фиолетовыми и розовыми блёстками, скрываются собачьи дела, которые весной поплывут по ручьям. К тому же, мне — это человеку, любящему запах вентиляции в метро! — всегда было неприятно брать снег рядом с люками. На горячей крышке люка вблизи гаражей и вокруг неё не было снега, а впритык к крышке росла мелкая, ярко-зелёная трава.
— Хочу посъезжать с горки, — осмотрев всё вокруг, решила я и указала на школу.
— Аккуратненько, — сказала мама и взяла меня за руку.
Придерживаясь другой рукой за типа синие, со всех сторон облупленные железные перила, а пакет посевив на запястье, мама медленно спустилась вниз, и медлительность мне вновь показалась безопасной, родной, очаровательной.
Из-за того, что пятьдесят первая школа находилась в низине, сперва-наперво нам открылся вид на чёрную, ремонтируемую, ремонтируемую да не выремонтируемую крышу, куски которой перекладывались из одного угла в другой, а из другого — в третий. Крыша создавала угрюмый контраст с окружавшим окрестности школы снегом.
— Когда я пойду в школу, — сказала я, — со мной будут учиться зайчики и уточки. — Проследив за маминым лицом, добавила: — Я возьму в школу линейку и буду измерять длину парт, чтобы зайчики и уточки поместились.
Мама засмеялась.
— Во-первых, парты длинные. Одной линейки не хватит. Во-вторых, везде все парты одной длины. В-третьих, ты же знаешь, какие на самом деле зайчики и уточки. Они меньше деток и точно поместились бы за парты. Но учиться они не будут.
— А им что, лень учиться?
Я припомнила дядю с треугольным лицом и бородкой на красной звезде. Бабушка тогда увидела, что я рассматриваю звезду, и много рассказала о том дяде, а я не запомнила даже его имени. Запомнила только, что у нас с ним открытки есть и что он сказал: «Учиться, учиться и ещё раз учиться». Эту идеологию я, трактовав по-своему, распространила даже на животных.
— М-м! — вдруг вспомнила мама. — Как бы мне увидеть и купить одну книжку...
— Какую?
— Про мальчика, который не хотел учиться и превратился в воробья. Вот там как раз рассказывается, что каждая птица, каждый зверь чем-то занят. Не бывает бездельников ни среди воробьёв, ни среди бабочек, ни среди муравьёв.
— Муравьёв?
— Да.
Я поняла маму, но дальше о муравьях говорить не хотелось.
Школа молчала, а в широком, хорошо видимом спортзале не мелькали ничьи фигуры. Зато на стадионе рядом со школой во всю играли и визжали дети. Особую радость им доставляло съезжать попами на картонке с горки. Ну, и я ж хотела к ним присоединиться. Мама не брала с собой картонку, но я училась ездить на подошве старых сапогов, приседая на корточки и удерживая равновесие. Это вам не хухры-мухры! Здесь талант нужен, иначе тебя занесёт, или опрокинет, как неудачливого водителя «Жигулей», или, не дай бог, врежешься прямо в одно из футбольных ворот. Талант у меня был!
Горка была что надо. Весной она представляла собой Ниагарский водопад пополам с лечебной грязью. Летом по её низкой, примятой траве катили мяч к полю. Осенью школьники гребли листья. А зимой ребята всех возрастов катались на попах, ногах, животах, спине, на картонках и на санках, между делом спрашивая друг друга: «Девочка/ мальчик, а как тебя зовут?»
Рядом находились родители каждого из детей моего возраста.


Следующий разговор я восприняла просто как какой-то непонятный, явно не обо мне спор женщины со взрослым мальчиком, перешедший затем в разговор с моей мамой. Я слышала не всё, и часть разговора выведала у мамы значительно позже. Я была слишком занята поездкой вниз на своих двоих и возвращением наверх, дабы вновь оказаться внизу.
— Ну куда ты прёшься к малышам? — нервная, хотя в данном случае, наверно, справедливая мама моего одногодки отослала длинного мальчика, класса из шестого, с его санками подальше, где и катались на санках. — Вот, девочка, — чужая мама рандомно показала на меня, — или мой мальчик съедут вниз, а ты следом. Не дай бог врежешься, в копчик попадёшь или в спину. А это трёх- четырёхлетки! Косточки не такие крепкие, как у тебя. Нам тогда кроме ментовки в скорую звонить или сразу в морг?
— Извините, — покраснел пацан и послушно отошёл.
— Ума нет, — объяснила женщина разгалдевшейся толпе мам и огляделась в поисках поддержки. — Ну а что, я не права?
— Правы, — неожиданно ответила одна моя мама.
Женщине понравился её не наигранный, без цели успокоить «стерву», ответ. И, наверно, понравилась мамина белая шапочка, пушистая, как кошка. Маму привлекло неравнодушие женщины, а именно неравнодушия, здравомыслия, ума, в конце концов, просто человечности в то время и не хватало. Позади остались лихие года до моего рождения и моего младенчества, когда убийства и грабежи достигли неслыханного уровня; шёл переломный год; а вслед за ним (официально новая страна существовала четвёртый день) пришёл туманный год независимого государства. Мне кажется, в такие года люди подсознательно сильнее любят карты и календари: там всегда чётко нарисованы четыре буквы на пол-Евразии; и мы чётко видели, что будет год Водяной Обезьяны, знали, что природная стихия и животное на целых триста шестьдесят пять дней будут стабильными. Люди любят, когда всё понятно, стабильно и когда спокойно.
— Боюсь Машку саму отпускать, — покачала головой мама.
Я плохо видела, чем они там качали и стучали от эмоций и холода, но пар изо ртов обеих виделся издалека.
— Да не дай бог, — сказала женщина, на миг проверив послушность пацана. Всё было нормально: катался, где положено, к малышам не лез. — В таком возрасте не надо отпускать ни на шаг.
— Да я о будущем думаю.
— А-а...
— В школу, наверно, дедушка водить будет. Он у нас дома сидит. Только курит за зря. Не, — тут же поправила себя мама, — ещё борщи варит, супы. Если не начнёт пить. Машку любит.
— Это я вашу девочку заметила?
— Да-да! Вы Машеньку заметили.
— Красивая растёт. А у меня вот сын, Илья. Мы с мужем то на работе, то с ним... А вы замужем, кстати?.. Ой, извините.
— Да всё нормально. Я...


За пятнадцать минут мама с женщиной успели поговорить про: характер мальчиков; поведение юношей; любовь и ненависть; заботу, нежность и предательство взрослых по годам мужчин. Мама, успевая зорко наблюдать за мной, вкратце рассказала, как любила бывшего одноклассника Бориса и родила меня, как любит теперь Андрея, работающего простым грузчиком, но подрабатывающего на каких-то праздниках.
— Сегодня хотела прийти к нему, но после маминых наставлений не могу. Хочу вот позвонить ему с автомата. Да боюсь.
— Чего бояться? Автомат там, — женщина вытянула руку и оттопырила палец в жёсткой коричневой перчатке.
— Я его давно не видела. Двадцатого числа пропал и... Непонятно ничего.
Женщина подумала.
— Так праздники. Сами поговорите: подрабатывает по праздникам.
— Ну... — протянула мама, прося таких слов на «по» как поддержка, помощь и понимание.
— Думаете, сбежал?
Мама пожала плечами, и плечики дублёнки чавкнули.
— Не знаю. Понятно, что Андрюша работает. Но... Нельзя же так исчезать под Новый год. Мне он очень сильно нужен.
Тут не выдержала другая женщина.
— Не мучайте себя. Позвоните, придите к нему. Нет — так нет. Вы молодая, красивая. С ребёночком, а мужчины детей любят. А да — так дай бог вам счастья в Новом году.
Маме не уточнили, что чужих детей как своих полюбить могут не все мужчины. Но, имя слова правды и искреннее пожелание, она охотно приняла эту ложь.
— Спасибо, — сказала мама.


Вскоре я накаталась и точно знала, что хочу вернуться домой. Ну их, те трамваи по Шевченко, если только маме они сильно не понадобятся.
Теперь мама находилась в раздумьях, и слова чужих мам подтолкнули её к быстрому решению.
— Хочешь побыть Чебурашкой?
Я округлила глаза. Что?..
— Как это?
— Помнишь, где жил Чебурашка?
Конечно, помнила.
— В ящике с апельсинами.
— А после ящика?
— В телефонной будке.
— Точно.
— Мама, мы что, будем жить в телефонной будке?! — испугалась я.
— Нет. Мы просто позвоним. Постоишь со мной рядышком.
Мы дошли до телефонной будки, залезли в неё, как в душ, и мама сняла громоздкую чёрную трубку, щёлкая по серебристым, должно быть, мёрзлым кнопочкам. Она волновалась и поджимала губы, судя по горлу, глотала слюну, и я подумала, что точно так же могла бы выглядеть моя старшая сестра, если б она у меня была.
Мама звонила два раза. Оба раза её встретили гудки.
Мама всхлипнула, а я стояла в растерянности. Если бы меня оставили одну в очереди, которая неизменно приближается к продавщице, я б и то не была такой растерянной.
— Мама, а мы пойдём туда? — вдруг подумала я, указав рукой в направлении трамваев.
Взвесив за и против и вздохнув, мама ответила:
— Пока нет. — И переключилась на другую тему. Даже в лице поменялась, но, знаете, как-то сверху, как будто под кожей, преобразившейся в улыбку, находилась ещё одна кожа, с грустной-прегрустной мимикой. Словно наложились друг на друга противоположные маски. — Пойдём домой, и я за ёлкой отправлюсь.
Мы вышли из кабины с автоматом и отправились домой.
— Я хочу с тобой купить ёлку.
— Машенька, там будет очень много людей. Ты устанешь и замёрзнешь.
— Нет, не устану, — парировала я.
— На ёлочном базаре всегда очередь в пятьдесят человек. Это очень много, поверь мне.
Мама коснулась моего плеча, и я поверила.
— Ух ты, снежок! — обрадовалась она, как, наверно, радовались мы, дети. Второй или третий раз за день мама казалась мне лет на пять или десять моложе.
Она струсила крупинки, тут же упавшие на мой ворот, и подставила свободную ладонь (одной рукой держала меня), поймав несколько снежинок. А я решила насчёт ёлки:
— Так уж и быть, я посижу дома. Но тебе будут помогать зайчики и уточки.
Если честно, я поняла, что действительно могу устать и замёрзнуть. Я уже устала и замёрзла.
— Хорошо, хитрюга малая, — кажется, разгадала мой замысел мама.

VI.
Деда Мороза, Санта-Клауса, Йоулупукки и других зимних волшебников дети всего мира любят за доброту, хорошее настроение и подаренные чудеса. Их любят за загадочность, немного (дабы не потерять чувства таинства) раскрывающуюся в сказках, в легендах и преданиях, в песнях и в пейзажах.
Любят Дедушек Морозов всех стран и за то, что всего за день они успевают одарить игрушками и сладостями всех-всех-всех детей. Не равнодушны Дедушки Морозы и к тем желаниям, которые связаны не с игрой и не с едой, а с близкими, с родителями и друзьями. Случается, что кто-то из твоих близких болеет или долго не возвращается домой, кто-то не хочет с тобой дружить, и ты просишь помощи Деда Мороза: чтобы человек выздоровел, вернулся или начал дружить. Когда Дед Мороз помогает, веришь в него, а потом, взрослея, всё вдруг понимаешь. Когда же Дед Мороз неожиданно не помогает, взрослеешь сразу.
А что насчёт моего желания?.. В нём я не одинока. Сотни, тысячи детей мечтали и мечтают лично встретиться с Дедом Морозом, посмотреть на него пару секунд! Я ещё не знала, сбудется ли моя мечта, но очень на неё надеялась.


Чтобы Дед Мороз точно-точно-преточно пришёл, я решила, что ему нужен ориентир. Волшебные сани и чудо-олени — само собой, но без самой пушистой ёлки Дедушке будет сложней найти наш дом и нашу квартира. Он ведь не гроб на колёсиках (бабушка ужаснулась, что я уже в четыре знала пол-лагерных страшилок), чтобы с каждой новой фразой быть всё ближе и ближе к дому, пока не окажется прямо за дверью. Я была уверена, что мама купит замечательную ёлку, но нужно было подстраховаться.
— Уточка Кря-кря! — позвала я в сторону дверцы шкафа, чем вызвала ряд бабушкиных вопросов. Если игра идёт не по взрослой логике, родители напрягаются.
Из дверцы вразвалку вышла маленькая, приземистая уточка — мама.
— Уточка Кряк-Кряк!
Бабушка спросила:
— А Кряк-Кряк — это кто?
— Это муж Кря-Кря.
— Тогда это селезень.
— Се-ле-зень — это мальчик-уточка? — уточнила я.
— Да.
Я помнила, как он выглядит, но не знала, что так называется. А бабушка подсказала и пояснила, что утки бывают разные. Самые обычные, которых я видела на городском пруду и в центре на реке, — это кряква.
Сверкая зелёной, почти атласной головкой и ярко-жёлтым клювом, селезень вышел вслед за уткой.
— Позовите своих детей, пожалуйста.
— Утят, — уточнила бабушка.
— Я знаю.
Бабуля начала петь «Песню утят». Слава богу, она оказалась бодрей и оптимистичней «На прививку, третий класс». Не Кобзон, но слушать можно.
А я собрала трёх маленьких, нескладных, жёлтеньких утят и одним взмахом руки (видимо, вспомнила Василису из сказки) превратила их в прямоходящих, в двух зелёных и в одной жёлтой футболке. Они чем-то напоминали утёнка-музыканта и утёнка-футболиста, хотя позже могли бы быть похожими на Билли, Вилли и Дили.
Вслед за утятами прямо из лесу ко мне домой выбежали зайцы. Их превращать не надо было — они сами превратились в прямоходящую семью: зайца, зайчиху и трёх милых зайчат. Все они шевелили серыми, с розоватыми прожилками ушками и ждали моих приказаний.
— Помогите маме выбрать ёлку. Нужна самая пушистая и самая красивая.
Зайчики и уточки мгновенно подбежали к входной двери и, пусть она была закрыта на засов, волшебным образом выскочили на улицу.
Я приставила табуретку к окну и залезла на неё, ощущая коленками тепло батареи. Сверху, наоборот, было холодно: откуда-то продувало, хотя родители заклеили окна. Я спиной почувствовала, как бабушка собирается что-то сказать, и подумала, что услышу: «Маша, слезь оттуда!», но бабушка спросила:
— Маму там видишь?
Из нашего окна на третьем этаже, с той стороны, где только окна, а не парадные, открывался лучший вид на ёлочный базар. Вроде видно всех и всё как на ладони, а вроде ты не на последнем девятом этаже, откуда ничего не разберёшь.
Народ был дублёнистым и шапочно-меховым; белым, серым, чёрным и коричневым. Выделялись блондинка в красном пальто и угрюмый, самоуверенный мужчина в хорошей, дефицитной одежде, но они не служили никаким ориентиром. Свою маму я бы узнала даже среди тысячи одинаковых людей и схожего, однотонного интерьера.
— Вон мама! — показала я пальцем, но не смогла вытянуть руку: мешало стекло. — А вон зайчики и уточки помогают ей купить ёлку.
— Рано ещё помогать, — сказала бабушка.
И оказалась права. Очередь за ёлкой всегда была длинной, как товарняк, но медленной, как «УАЗик», застрявший в яме. Рядом с полем. Без бензина.
— Ну, они уже помогают, — вслух подумала я. — Они следят, чтобы нужная ёлка досталась именно нам. А то Дед Мороз не придёт.
— Придёт, придёт, — заверила бабушка.
Но я не всегда верила ей. Может, это не хорошо с моей стороны. Но сами подумайте. С четырёх до шести бабушка, например, говорила, что в школе учиться легко и приятно, и что все предметы понадобятся в будущем. Стоит ли говорить об итогах, знакомых всем школьникам? Вот и с Дедом Морозом я как-то не очень поверила бабушке, но всё же... так хотелось верить!
Я просидела у окна целый час, если не больше. Бегала то в туалет, то за конфетами — и назад к окну. Очередь ползла слишком медленно. Но когда я попросила зайчиков и уточек поторопить людей, они мне помогли!
Мама купила ёлку, и чуть только, согнувшись от её тяжести, направилась домой, я соскочила с табуретки, поставила табуретку на место и побежала к двери.
— Подожди пока.
Но я не хотела ждать в комнате! Я хотела, чтобы бабушка открыла маме — а тут я.
Так и случилось.
Мама пришла, и комната наполнилась её прекрасным и родным запахом, уличной ледяной свежестью и живой, выделяющей смолу хвоей. Я припала к ёлке и, казалось, могла вынюхать её всю. Так она мне понравилась!
— Это тебе зайчики и уточки помогали. Они молодцы!
— Зайчики и уточки! — деланно обидившись, хмыкнула мама. — А я не молодец?
— Нет. Ты молодица!
Мама улыбнулась и обняла меня.
Потом, когда мама переоделась, установила ёлку и достала игрушки, я допытывалась про пушистую красавицу.
— А в прошлом году у нас была ёлка? — спросила я у мамы.
— Конечно, была. На этом же столе стояла. Не помнишь?
— А, да... А в позапрошлом была?
— Была.
— А в позапозапрошлом была?
Мама задумалась, занявшись летоисчислением.
— Да. Тебе как раз годик исполнился, мы перед твоим днём рождения и купили.
— А раньше почему не покупали? — я уже запуталась в своих «позах». Забыла, как спрашивать.
Вмешалась бабушка. Сидя на диване, она наклонилась, рассказывая в такт колышащемуся красному платью грубого покрова:
— В восемьдесят седьмом ты у мамы родилась. Нам было не до ёлки. Надо было пелёнки-распашонки, молоко, витамины покупать. — Здесь она загибала пальцы. — Одеться, обуться. Коляску только не покупали: тётя Вика на время дала. А раньше мы жили тесно, ёлку было некуда поставить. Мы пятнадцать лет в очереди стояли, чтобы эту двухкомнатную квартиру получить.
— Пятнадцать лет?
Я округлила глаза. Это как — надо было где-то стоять, как люди на ёлочном базаре, каждый день или каждую неделю по часу? И так в течение пятнадцати лет?
— Дождались и квартиры, и ёлки! — оптимистично сказала мама.
Однако когда мы встретились взглядами, у обеих промелькнуло в глазах: «Но не Деда Мороза. Пока ещё».
Тут, в коридоре, на перекрёстке между мирами сигарет, водки, борща и кроссвордов, показался дедушка в майке и трусах.
— О! — обнажил он жёлтые зубы. Это были странная улыбка и странный взгляд: вроде человек любит покурить, попить, как будто в жизни не бывает ничего другого, а на то, что дарит ощущение праздника, посмотрел, как зачарованный ребёнок. — Нина, ты установила уже. Красота какая!
Бабушка посмотрела на него... равнодушно. Я бы ни за что не сказала это слово раньше, ведь бабушка и дедушка любили друг друга. Но что сказать, если взгляд действительно был таким. Будто бабушка замучилась пьянками, не хотела их признавать и страдала, но пыталась любить, потому что раньше всегда любила.
— Оденься, холодно.
— Та, — дед махнул рукой и проковылял в свою с бабушкой комнату.
Это «Та» частенько оборачивалось простудой, а простуду, как и все болезни на свете и как вовсе не болезни, а просто желание, дед любил лечить спиртом изнутри. (О чём уже говорила мама) Но в тот декабрь и в январь всё обошлось.

VII.
«Вот так вот. Трам-пам-пам. И парам-пам» — никак иначе, кроме как с этими словами, тыкая пальцем по карте, я не смогла бы объяснить маршрут моего Деда Мороза в детстве.
Сейчас он мне ясен: Лампландия — Хельсинги (Финляндия) — Санкт-Петербург — Великий Новгород — Смоленск (Россия) — Чернигов — Киев (Украина) — а там уж скоро и мой городок.
Дед Мороз — великий волшебник. Круче Мерлина и Дамблдора.
Он избрал непростой путь, с остановкой лишь в нескольких крупных городах. Большую часть пути Дед Мороз следовал вдоль покрытых увесистым серебром, молчаливых, похожих друг на друга сосен и мог заблудиться, если бы не его волшебство и его личный навигатор — полярные олени.
Сани Деда Мороза нежно искрились то серебряным, то белым, то голубоватым свечением — таким же, как снег. Но не всегда. Если пробегал вблизи зайчик, сани Дедушки светились серым, и Дедушка знал, что нужно остановиться, подарить зайчику сочную морковку или капусту. Пробегала где лисичка — сани тут же светились рыжим. Дедушка говорил лисичке: «Ты зайчика не трогай, возьми лучше рыбки!» и щедро одаривал её карасём да окунем. Волку дарил цесарок да куропаток, пока сани его светились благородным угольным цветом. Под коричневое сияние Дедушка встречал медведя, если тот неожиданно, почуяв дух праздника, вылезал из берлоги, и давал ему целый бочонок мёда. И не только этими цветами, но и жёлтым, розовым, зелёным, сиреневым светились внизу сани, когда волшебник встречался с разным зверем и разной птицей.
Всегда-всегда находились у Деда Мороза подарки для всяких лесных зверушек. А если Дед Мороз с пути сбивался, а волшебство вдруг не помогало, у зверей всегда можно было дорогу узнать.
А тут так получилось, что занесло бедных волшебных оленей. Сбился Дед Мороз с пути. Опоздать может! Не успеть! Дети вовремя не получат подарков и расстроятся! А дороги не видать да спросить не у кого. Сани подводят... Не светятся совсем.
Хотел уже Дед Мороз о чарах вспомнить. Подуть на деревья, чтоб те, как компас, путь указали, да жалко их тревожить. Мог бы сию минуту любую зверушку призвать, да снова жаль: вдруг кушает или спит, нехорошо мешать.
И вдруг увидел Дедушка: в снегу что-то блестит. Подошёл, видит — игрушка. Тоже Дед Мороз. Красные щёки. Длинная синяя шуба с белым воротничком, а воротничок льдинки покрыли — и фабричные, и настоящие. Дальше — Снегурочка, тёмно-розовая, со светло-розовым воротничком. Лицо чуть обозначено, не вырисовано, а видно, что Снегурочка милая. Следом лежала зелёная юла. Дальше юлы шла вереница цветных стеклянных шаров.
Понял Дед Мороз, что это кто-то помогает ему, путь указывает. Сел на сани и помчал по дороге из игрушек. И вскоре выбрался к знакомой опушке. Там уж теряться было нечего.


— Ну что ты делаешь! — мама вырвала меня из мира фантазий. — Я же попросила ниточки отрезать, а не игрушки раскладывать.
— Да пусть потрогает, — в данном случае смягчилась бабушка. — Только, Нина, убери вон ту, битую.
Мама вздохнула и, взглянув на надбитую чернеющую серединку привлекательной розово-оранжевой сосульки, сказала:
— Давно пора была выбросить. Не понимаю, почему всегда оставляю то, что бито.
И выбросила. Тут же. А мусор дедушка через десять минут вынес.

VIII.
— А я тебе говорила! Говорила! И сейчас ещё раз скажу: Андрей этот тебе не пара.
Было тридцатое января. Мы с мамой после того, как она куда-то отлучалась, погуляли, а потом я замёрзла, но домой идти не захотела. Просилась на трамвай, но мама сказала, что там без движения мы обе замёрзнем ещё больше. А двери хилые, полностью, бывает, не закрываются. Людей попросту продувает. Не зная, что делать, по счастливой случайности мы встретили тётю Лизу, которую я уже упоминала, и пришли к ней в гости. Она и отчитывала маму.
Это была низенькая, полная, но хорошо сформированная, с подтянутой кожей женщина лет тридцати. Пересеклись они с мамой в педагогическом заведении: мама училась, проходила практику на втором курсе, а студентка Лиза заканчивала вуз. С тех пор они своеобразно дружили: раз — два в месяц обменивались недостающим с мужской стороны вниманием, помогали друг другу советом и поддержкой, а если тётя Лиза давала маме дефицит, то мама платила советом и поддержкой вдвойне. Я этого не понимаю... Хотя... Судить легко, а если поразмыслить...
Я сказала, что Лизе не хватало мужского внимания. Но муж у неё был, просто редко находился рядом. Тётя Лиза считала, что вышла замуж весьма удачно, потому что вышла замуж за проводника. Позже мама объяснила мне, что не было понятия «стать проводником», было понятие «дать взятку, чтобы стать проводником». Железная дорога — это кормушка, которая кормит павлинов и не подпустит к себе простую перелётную птицу. Может, именно поэтому нам было смешно, когда мы через много лет посмотрели выпуск «Абзаца», в котором ведущая с лёгкостью устроилась работать проводницей.
Квартира, в которой тётя Лиза наставляла маму, была такой же двухкомнатной, как наша, и даже такой же планёрки. Но не шла ни в какое сравнение! Квартира тёти Лизы была лучшим, невозможным воплощением «комка», и лишь из-за размера не дотягивала до роскошия универсального магазина.
За стёклами шкафов стояли фарфоровые и глиняные сервизы, отдельные красочные тарелки. Перед ними я разглядела ложки и вилки под серебро. В книжном хаотично теснились гороскопы, гадания, женские любовные романы, какие-то рецепты, анекдоты и прочая литература, которую, от чего-то незримого создавалось впечатление, не собирались читать и хранили на продажу (говоря честнее — перепродажу). Из того, что, скорее всего, читалось тётей Лизой и супругом, были «типичные» Жорж Санд (женщина, которую путали с мужчиной), Эрих Мария Ремарк (мужчина, которого путали с женщиной) и военная, военная, военная литература. Военного у них оказалось столько же, сколько у нас, то есть целых две полки. Большинство книг для чтения были на украинском языке, а гороскопы и прочее в этом роде — на русском.
Громоздкий шкаф, в котором ранее я видела ослепительной красоты одежду и обувь, ради ношения которых хотелось поскорее вырасти и превратиться в женщину, заслонялся пышной, но слабо наряженной ёлкой. Будто тётя Лиза тяготела к помпезности и вещизму, но не могла до конца обманывать себя, и скука, желание выть наравне с желанием этого не показывать брали своё: тётя Лиза не доделывала того, к чему не имела истинного интереса, и наблюдательный и умный человек мог это заметить.
Пожалуй, зайчики и уточки не принесли самую пушистую ёлку, самая пушистая была у тёти Лизы, но зато они принесли запах хвои, детства и родительской любви. В гостях ничего такого я не почувствовала.
В неуловимом настроении тёти Лизы радостей детства не было. Была сомнительная, хотя под некоторым углом правдивая мудрость, которая не раз помогала моей маме.
— Понимаешь, — делилась мама, пока я сидела с чаем и пряником, дивными на вкус, — я звоню, звоню с автомата. Вот один раз позвонила, когда с Машкой гуляли. И что ты думаешь? Ни-че-го. Ходила сегодня к нему.
— И что? — С той же интонацией тётя Лиза могла спросить: «И какая же сегодня погода?», глядя в окно.
— Поднялась на этаж. Увидела, как из его квартиры выходит девушка. Красивая такая. И дверь на ключ закрывает.
— На ключ?! — тётя Лиза хлопнула себя по обтянутым, отливающим металлическим оттенком брюкам. — Вот те да... — И пропела: «Ты потеряла опять ключи и открывала двери в этот дом моим ключом».
Мама вздохнула и спрятала от меня глаза. Тётя Лиза, видимо, начав мыслить о песнях, спросила о девочках, висящих над нашей кроватью:
— «Комбинацию» всё ещё слушаешь?
— Слушаю, Лиз.
— Их заметёт скоро.
— Как — заметёт? — спросила я, пытаясь понять выражение.
— Снегом, Машка, — только больше запутала меня тётя Лиза и хохотнула, как иной раз хохочет тучная женщина на рынке. — Скоро сюда попрёт — нет, хлынет, прёт она уже сейчас — иностранщина. Может, даже Пугачёвой всякие Сабрины окажутся не по зубам.
— Я тебя умоляю. Пугачёва переживёт пять поколений артистов и замуж навыходит. И любить её будут в Америке, а не вытеснять. Вот увидишь.
— «Я влюблюсь тебе назло!» — невпопад пропела женщина, зацепившись за мамино «Вот увидишь».
Мама с тётей Лизой ещё немного поговорили о музыке. Затем тётя Лиза вернулась к теме маминого предателя и поразмыслила:
— Не, ну Федька мой один раз закрутил, как Андрей с Верой (только с Таней) в «Вокзале для двоих». Было... Ну так честно признался, не скрывал. Простила. Живём душа в душу. Видимся, правда, редко, но всё у нас хорошо. А твой... Я слов не нахожу просто! Партизан... х... — Я не услышала, мама успела закрыть мне уши. — Мой-то хоть проводник, не грех простить. А грузчик... Пф-ф-ф...
Тётя Лиза ещё поругала маминого Андрея, мама беззвучно и бесслёзно поплакала, и мы засобирались домой. Когда мы хотели прощаться, тёте Лизе кто-то позвонил, и она очень долго говорила: «Да, есть. Какой размер?..», «Тоже есть. Двадцать. Нет, пятнадцать было раньше. Сами понимаете, инфляция», а также «При личной встрече... Нет, к сожалению... Простите, нам же нужно соблюдать осторожность». Закончив разговор, тётя Лиза улыбнулась и, повернувшись к нам с забавным выражением лица, когда с губ не сошла улыбка для абонента, а для нас эмоция ещё не нашлась, спросила:
— Вам сахара хватает?
— Да, — ответила мама.
— Мы конфеты в воду бросаем. Вкусные-вкусные! — похвасталась я.
— Понятно...
Тётя Лиза, несмотря на мамины протесты, отсыпала из огромного белого мешка, как для картошки, килограмма два сахара.
— Заходите, если что. Нин, для Машки вот такая шуба есть! — тётя Лиза подняла большой палец. — Стоит... м-м-м... недёшево. Но полцены рыночной. — Тётя Лиза открыла шкаф, показала шубку, назвала цену. — Возьмёшь?
— Красивая очень.
— И тёплая! Ребёнок, подойди потрогай.
Я потрогала. Мех мягкий-мягкий, будто кошку гладишь. Я бы в такой пощеголяла.
— Ну как?
— Спасибо. Я подумаю. А за сахар... — мама потянулась к кошельку, из которого, как лягушонка из коробчонки, выскочили монетки по пятнадцать копеек.
Мама принялась собирать. Я помогла.
— Ой, перестань! — махнула тётя Лиза. — Нин, я насчёт сахара не жадная. У меня знаешь какой навар! А у Федьки ещё больше! Не надо, спрячь свои деньги.
Мама поколебалась и послушалась.
Потом мы точно попрощались, и напоследок я задёрнула голову. Мой взор буквально ослепила роскошная, в бежевых тонах, со всякими дорогими висюльками люстра. Три лампы... Это не та одна, без абажюра, под которую дедушка Петя, с газетой и ручкой в руках, щурился и спрашивал бабушку: «Аня, как там этого звать? Шо колесо крутит. Леонид?.. Янукович или как?»
Тётя Лиза жила просто шикарно! Плюс к этому была доброй, не равнодушной к маме. И всё-таки мне почему-то не хотелось жить, как она. Я поняла это даже в четыре года.


Когда мы вышли из гостей, мама всплакнула и нашла платок вытереть слёзы.
— Мама?.. — обескураженно спросила я.
— Глаза болят на холоде. А у тебя не болят? Нет такого, чтобы подходила к зеркалу и видела красные глаза?
— Нет.
— Это хорошо.

IX.
Тридцатое декабря прошло для мамы скучно. Мы всю её все пытались развеселить: я, бабушка, дедушка. Но она была какой-то царевной Несмеяной, хоть пой с веником в руках, хоть танцуй под кассеты, хоть пихай себе под футболку снежинки из ваты и серебряного дождика, чтоб был бюст. А тридцать первого вроде повеселела, но как-то буднично, без особого счастья во взгляде, готовила крабовый и оливье.
Мне так хотелось, чтобы пришёл Дед Мороз и сделал настроение мамы супер-супер-пупер радостным! А то её грустняшки начали меня беспокоить...
«Берёзка» показывала нежно-серую Надю Шевелёву, поливающую из чайника темновато-серого Женю Лукашина, накрытого чёрным одеялом. Небольшой набор каналов выставлял на экраны грифельные стволы стального цвета сосен с будто оловянными игрушками. На соснах пылали ярко-белые (видимо, как раз белые или жёлтые), как звёзды, и разные, чуть больше или сильно серые (в действительности синие и фиолетовые) лампочки. Сложнее всего было найти отличия между красным и зелёным: выглядели они одинаково, да не совсем, и отличить мне помогали внимательность и интуиция. Иногда я угадывала истинный цвет, иногда — нет. Я проверяла саму себя через пятнадцать лет по «Samsung»
Я следила, чтобы маме было хоть немного интересно смотреть «Иронию судьбы», «Чародеев» и выступления музыкальных групп, но всё это лишь ненадолго прибавляло ей настроения.
И я начала думать, когда же всё-таки придёт Дед Мороз... В своих фантазиях я увидела, что он был вынужден остановиться посреди пути. Что же случилось?..


Весело звенели бубенцы на шеях гордых волшебных оленей. Петляла, да не запутывала Дедушку заснеженная дорога. Сани переливались всеми оттенками, какие есть на картинах талантливых пейзажистов, обращающихся к теме зимы. Всё так же по пути попадались зайчики, лисички, волки, выходили из берлог медведи, выползали из укрытий ужи, просыпались семьи ежей. Всем Дед Мороз дарил подарки.
То развевалась, то словно приклеивалась к ледяному, поблёскивающему от низкого солнца воротнику длинная борода. Дед Мороз пел на мотив «Последний лист календаря» свою личную песню:

— Олени, сани и зима —
Приходит Новый год.
Мне уточка одна нужна,
И зайчик пусть придёт.
Мне уточка одна нужна,
И зайчик пусть придёт.

Подарки вместе довезём:
Игрушки, шоколад.
С весельем, счастием придём
Ко всем, кто счастью рад.
С весельем, счастием придём
Ко всем, кто счастью рад.

К Снегурочке хочу прийти.
Да Матушка Зима
В Лапландии совсем одна.
Секундочку б найти,
Чтоб всех поставить в хоровод,
Со всеми танцевать
В чудесный, славный Новый год
И только счастье знать.

Любил Дед Мороз и детей по всему миру, одаривая их подарками да настроением хорошим, и Снегурочку, и Матушку Зиму, да только ни с той, ни с той не мог встретиться и долго-долго побыть рядом. Дел было много: с тем же Декабрём, Январём, Февралём он находился дольше. Даже мои зайчики и уточки не могли помочь Дедушке Морозу, достать для него свободную минуточку, поэтому я сильно переживала за него.

X.
Когда Дарья Иванова, стройная, белокурая и очень улыбчивая девушка, закрыла входную дверь, в подъезде показалась какая-то знакомая женщина. Эта знакомая женщина, завидев Дарью, пару секунд просто стояла, а потом развернулась и стремительно сбежала вниз. Как будто прочь от Дарьи.
Дарья пожала тонкими плечиками, укутанными в серую шубку. Где-то она эту женщину видела... (Или нет? Мало ли на свете женщин в коричневых дублёнках, коричневых сапогах и белых шапках) Когда Дарья вспомнила, где, окликнуть её уже не представлялось возможным. А надо было!
Несколько минут назад Дарья, подменяя привычную сиделку (у той были семейные проблемы, из-за которых именно утром тридцатого декабря она не смогла прийти), закончила ухаживать за пожилой Светланой Алексеевной. Состояние Светланы Алексеевны было таким, что его подробности никак не вяжутся с детской сказкой. Раны и не только. Слабость. Исписанная медицинская карточка. Сто записей и сто печатей в ней. Ноги уже почти не ходят. Еда, туалет — и то, и другое проблемно.
Дарья не могла не помочь Светлане Алексеевне, и совсем не из-за денег, которые ей, конечно же, заплатили. Просто Светлана Алексеевна была мамой очень славного мальчика — теперь взрослого дяди, — который учился с ней в одном классе. Мальчика/ дядю звали Андреем Явдокименко. Никогда в жизни Дарья и Андрей не встречались и не питали друг к другу нежных чувств. Всё, что между ними было, — это дружба и доброе отношение.
Дарья вышла из подъезда, чтобы не поскользнуться и не упасть на хитром льду, маскирующемся под обычным снегом, аккуратно прошла к автомату и позвонила обычной сиделке.
— Здравствуйте... Да, да, Даша. Светлана Алексеевна чувствует себя лучше. Я вышла, потому что нужно было позвонить, а в квартире телефона нет. У вас уже всё в порядке?.. Ничего за лишних полчаса не надо... Ага. Жду.
Скоро на улице Дарья передала ключи спешащей сиделке.
— Бегу! Бегу! — проваливаясь в снег, говорила она. (Дворники почистили что смогли, но смогли не всё). Взяла ключи. — Спасибо, деточка. Дай бог, чтоб у тебя всё было хорошо. С наступающим.
— Спасибо. И вас так же.


Дарья побежала к магазинчику «Меблевий» с красной надписью «Меблi на замовлення», к стороне подсобки. Под горячими грузовыми машинами, только-только остановившимися здесь с кучей коробок внутри кузовов, лежал мокрый и голый асфальт. По краям асфальта собрался лёд. А в целом площадка у обратной стороны магазина была разрисована серыми следами шин. Отсюда же гоняли собак нерадивых хозяев, но не очень удачно, что подтверждал ещё один цвет на снегу — яркий жёлтый.
Одну из двух машин разгружали четверо крепких парней в униформе. Дарья уже узнала, что троих из них зовут Дмитрий, Яков и Федот — прямо как декабрь, январь и февраль, если смотреть по первым буквам. Четвёртый, самый высокий, порядочно вымахавший ещё в десятом классе, и был Андреем Явдокименко. Маминым Андреем.
— Андрей! — окликнула его Дарья.
Мужчина поставил ящик, который нёс в руках, на снег и подбежал к девушке.
— Привет, Даша. Спасибо тебе за помощь. Ну что там мама?
От беспокойства он сузил глаза и приоткрыл рот перевёрнутым треугольником.
— Не волнуйся. В порядке. Чувствует себя лучше. Сиделка пришла. — Даша затрясла руками без рукавичек. — Андрей, я видела Нину!
— Нину? — всё внутри Андрея встрепенулось.
— Идём! Работы полно.
— Одну секунду, Федот. Вы говорили?
— Нет. Она ушла. По-моему, она приняла меня за... Не то подумала... Я её не сразу узнала. Видела же только на фото один раз. Прости. Я что-то испортила?
Дарья чуть не всхлипнула. Раздосадованный Андрей успокоил девушку, сказав, что всё в порядке.
— Нина очень любит меня. А я люблю её. Я обязательно приду к ней сегодня в новогоднюю ночь.
— Правда? Хорошо же как! — обрадовалась Дарья и чуть не захлопала в ладоши. — И мы с Валеркой и нашими родителями сегодня все вместе будем.
— Здорово! Передавай Валере привет.
— Обязательно. С наступающим.
— С наступающим.
— Ну где ты?! Мы что ли должны за тебя работать? — чуть не огрызнулся Яков.
А Дима укоризненно посмотрел на «каматозника».
— Иду! Простите, я насчёт мамы и любимой.
— Это любимая? — кивнул Дима, только на секунду отвлёкшись на удаляющуюся красивую фигурку, но эта секунда раскрыла всю его ловеласную суть.
— Нет. Но это тоже хорошая девушка.
Грузчики продолжили работать. Тридцатого числа у них был короткий день — до часа дня, а в остальные дни тогда только начинался обеденный перерыв. Дальше Дмитрий, Яков и Федот шли домой, готовиться к празднику, тридцать первого же они и вовсе были свободны.
Одному Андрею эти два дня предстояло работать, но уже не грузчиком.

XI.
— Как ты, мамуля? — спросил Андрей после быстрого обмывания с хозяйственным мылом.
Закинув одежду в стирку, он наспех ел тут же приготовленную яичницу и надевал свежую, но не домашнюю, а уличную футболку. Выбрал из четырёх свитеров самый неброский, зато удобный и полез в шкаф за новой рабочей одеждой.
— Я — нормально, — ответила Светлана Алексеевна. — А ты куда, сынок?
— Ты ведь знаешь, — сказал Андрей одновременно и маме, и сиделке.
Поинтересовавшись, все ли личные дела решила сиделка и как приняли Дарью, Андрей, точно актёр театра, завертелся у зеркала. Он надел длинную красную шубу, красную шапку с белым верхом, немного припудрил лицо, приклеил густые седые брови поверх собственных бровей и нацепил бороду.
— Если ты весёлый, ловкий, то получишь... по морковке! — улыбнулся Андрей своему несколько комичному, сказочному отражению. — Мам, сегодня у меня много вызовов. Зато у нас будет больше денег на витамины и лекарства. Завтра утром приготовлю салаты и сделаю фруктовое блюдо для тебя. Потом днём тоже пара выступлений. А вечером тридцать первого... Вечером...
— Андрюша, — попросила пожилая мама в то время, как сиделка возилась с её ногами, — а познакомь меня с Ниночкой. Такая хорошая девочка, с дочечкой. Ты мне столько о них рассказывал! На фото такая милая девушка, видно, что умная. А ты нас не познакомил ещё.
Андрей застыл, помолчал. Лицо его было серьёзным.
— Ты стесняешься меня? — спросила мама.
— Нет, что ты.
Андрей соврал. И все трое в квартире это поняли.
— Мама, — краснея без всякого грима, объяснил Андрей, — я люблю и тебя, и её. Вы увидетесь. Она... увидит, что... — Тут Андрей заволновался и хотел провести пальцами по бровям, забыв, что уже нацепил искусственные. — Вдруг она испугается.
Светлана Алексеевна обиделась, но не могла полностью отдаться обиде. Сиделка под предлогом поменять воду в тазике оставила мать и сына наедине.
— Андрюша, посмотри на меня. Разве я страшная?
— Нет.
— Разве я плохая мать?
— Что ты, нет.
Андрей наклонился к матери и взял в свои младые сильные руки её годами натруженные, с выпирающими венами пальцы.
— Ты у меня самая лучшая.
— Не мне, — улыбнулась мама. От обиды не осталось и следа.
— Что не тебе?
— Скажи эти слова Ниночке, — мама кокетливо подмигнула. — И не бойся. Познакомь нас. Девушка хорошая. Не сбежит, не испугается. Многие старики болеют, что ж поделаешь, природа.
— Ты не старушка, — ласково сказал Андрей. — Ты мировая мама. Как в фильме.
Андрей посидел рядом с мамой несколько минут, а затем спохватился:
— Мне нужно бежать. — И, как терминатор, пообещал: — Я вернусь.


Минуло семь насыщенных детской радостью, длинных и трудных вызовов тридцатого числа. В первой половине тридцать первого Андрей приготовил еду к празднику, во второй продолжил работать, вертясь, как белка в колесе.
— Смотри, мама, Дед Мороз! — заметил упитанный мальчик.
Его мама с удивлением посмотрела на упавшего на льду, наспех обтрусившегося и побежавшего дальше мужчину со сместившейся бородой. Мужчина тут же её поправил, дабы не разочаровать встречных верящих в чудо детей. Без двадцати два он, потный и красный, был на Шевченко, шестьдесят три, на третьем этаже напротив квартиры трёхлетней девочки.
Позвонив в дверь и дождавшись, пока откроет мама девочки, он встал в величественную позу и начал читать:

— Здравствуйте, ребята!
Здравствуйте, родители!
Скоро к вам прибудут
Сказочные жители.

Мама девочки приложила палец к губам.
— Потом, потом. Сейчась Дианочку папа умоет. А вы пока... лучше спрячьтесь в этой комнате.
И когда Дианочка, милая девочка в красных колготках и с розовым бантиком на голове, вышла, она по-взрослому, точно девушка-кокетка, ахнула, а после каждого стихотворения, сопровождаемого забавными плясками и хлопками, кричала: «Ещё! Ещё!»
Дианочка с удовольствием играла с разными фигурками, скакалкой и воздушными шарами, отгадывала загадки про Деда Мороза, Снегурочку, Снеговика, Новый год и снежинки. А потом с не меньшим удовольствием получила сладости.
Попрощавшись с Дианочкой, когда небо начало темнеть и Дианочкина семья вместо света повсюду включила гирлянды, Андрей думал о дочери своей единственной и любимой Снегурочки. Должно быть, девочка Снегурочки будет в не меньшем восторге.
Шевченко, шестьдесят четыре. С четырёх до шести. Первой конной армии, восемь. С полседьмого до восьми. Детские радости ценой усталости. Чужое счастье ценой своего. А впрочем... Что такого в том, чтобы дарить счастье другим? И разве убывает хоть что-то у тебя, когда ты делаешь хорошее маленьким, чистым, верящим в тебя душам? Андрей задрал красный рукав и в свете фонарей взглянул на часы.
— Успею! — сказал он под быстрый стук своего горячего дедоморозовского сердца.
До десяти с минутами у него был ещё один вызов. В нашем районе. В шестнадцатиэтажке, виднеющейся из нашего окна.
А к нам никакой Дед Мороз не приходил. Я видела, как убивалась мама, и мне становилось очень грустно. Если б тогда был написан «Гарри Поттер», я бы с уверенностью сказала, что в нашу квартиру пробрался дементор.

XII.
Только-только Надя, обнимающая Женю Лукашина, сказала: «Иначе мы никогда не были бы счастливы» и заиграла финальная песня, как на другом канале пьяные друзья Лукашина гадали, кому же нужно лететь в Ленинград.
Я как самая младшая в семье, а значит, как пульт от телевизора, начала щёлкать каналы и остановилась на концерте. Попала на Задорнова ещё с кем-то.
— Оставь, пожалуйста, — мама подала голос умирающего лебедя.
Праздничный стол, аппетитные, густо наваленные салаты, тортик — всё это само по себе было цветным и дополнительно играло от света красных, жёлтых, зелёных, синих, фиолетовых и белых лампочек. Под ёлочкой-красавицей стояли искусственные Дед Мороз со Снегурочкой, на которые мама время от времени бросала горький взгляд.
Полдвенадцатого. Двадцать три тридцать. Через тридцать минут заканчивается старый год и начнётся новый. Мама по-разному говорила об одном и том же времени, но суть от этого не менялась: Дед Мороз, её Дед Мороз (и мой, персональный) мог не прийти.
— Ну успокойся, успокойся, — говорила бабушка, облачённая в лёгкое чёрное платье в белый горошек. — Плюнь, разотри и выброси. Вон лучше с Машкой побудь. Ты будто с ней в комнате и будто ни с кем. Как привидение.
— Мамочка! Ну ей-богу! Я с ума сойду от твоих поучений.
— А я тебе не сходить с ума предлагаю, а поумнеть.
— Ой, мама!..
Дедушка заглянул на шум. Увидев забытые в нашей комнате сигареты (первую потребность своей пирамиды а-ля Маслоу), он взял их, кинул взгляд на телевизор, решая, видимо, посмотреть то же самое или же попытаться найти футбол, и пошёл к себе.
Мама вытерла слёзы. Настроилась пить шампанское, болтать с нами и радоваться тому, что есть, а это умел любой советский человек и этому учился постсоветский. Я настроилась пить своё «шампанское» — не детское, а газированную воду жёлтого цвета, с грушей — и мысленно объяснила приунывшим зайчикам и уточкам, что им придётся водить хоровод без Дедушки.
Когда минутная стрелка дёрнулась к цифре девять, к маме вернулось дурное настроение. Желая взглянуть на ночные праздничные фонари или последить за фейерверком, мама подошла к окну, и фигура её оживлённо дёрнулась.
Я почувствовала, что что-то происходит. Тоже метнулась к окну. И какого же было моё изумление, когда в снегу и ледяной темени появилась фигура Деда Мороза в красной шубе. Самый настоящий Дед Мороз направлялся к нашему дому, к нашему подъезду и к нашей квартире!
Мама расцвела, и когда заскучавшую, хотя с виду праздничную квартиру расшевелила трель звонка, включила свет в коридоре и, посмотрев в глазок, открыла. Когда в квартире появился Дедушка Мороз, её поглотили нежность и любовь, меня — очарование и чувство, что мечты сбываются.
В те секунды я впервые сильно-пресильно поверила в новогоднее волшебство, но в то же время впервые засомневалась, существует ли Дед Мороз. Наш Дед Мороз не жил в Лапландии, я это поняла, как бы он ни шутил, ни читал стихи и песни, ни баловал меня подарками. И если видел он когда оленей, то самых обычных, в Киевском зоопарке, потому что в нашем городе зоопарка не было. И если катался, то не на санях, а на санках, давным-давно, когда был таким же, как я. Я всё это поняла. Но... Наш Дед Мороз был волшебником именно потому, что был настоящим, живым человеком, а не просто сказочным персонажем.
Сказочных персонажей мне хватало. В своих фантазиях я наплодила достаточно зайчиков и уточек, которые водили хоровод с Андреем-Морозом, шевелили длинными ушами да крякали. Да, мне хватало их. А вот Деда Мороза, отца, у меня никогда раньше не было.
Я поняла, что он у меня появился, когда под выступление Задорнова, перед новогодним обращением Горбачёва, Андрей обнял, поцеловал мою маму и сказал:
— Ты у меня самая лучшая. Моя Снегурочка.
А мама под строговатый бабушкин взгляд тихонько, уже счастливая, а не несчастная, заплакала.
Ах да, шоколадную уточку среди подарков я не получила. Видимо, их действительно не делают. Но какая разница?

Двадцать семь лет спустя



— Папуль, я сама.
Я дотирала свёклу (у нас её называют бураком) и картошку на шубу. Папа, помощник начальника строительной фирмы, который когда-то заметил его среди грузчиков магазина «Меблi», обожает готовить и всегда хочет помочь мне. Но что делать, если я тоже обожаю готовить? Не уходить же из кухни!
На кухне вертелась Дианка. Зашла мамуля. Зашёл мой Игорь.
— Ну и столпотворение у нас здесь, — хохотнула мама. Она уже девять лет как бабушка.
— Ничего, ничего, — говорит папа. — В тесноте да не в обиде.
У нас новая квартира. И новые обои. Без моих художеств и без Дианкиных. Одна только кухня ужасно маленькая.
Игорь сказал насчёт всего, насчёт нашего счастья, нашего будущего, просто быта:
— У нас всё Z-B-S!
А я пропела:
— «А я на морозi голий, а я на морозi тупо»... Блин, я так рада, что на «Х-Факторе» «ZBSband» победили. Молодцы ребята!
Вам, наверно, хочется знать, к чему это мы? Если я рассказываю о себе в том, что претендует на художественное произведение. А весь фокус в том, что ни к чему! Людей посещают рандомные мысли. Люди говорят рандомные слова. Часто ни для чего. Просто... для себя, для души. Чтобы общаться и любить друг друга. Без всяких сурьёзных педагогических целей и высоких идей. Это и есть счастье.
А когда мы закончили готовить и прошли в комнату, мне среди ярких цветных лампочек вдруг стало грустно-прегрустно.
Я подошла к окну и начала вглядываться в никуда. За окном будто для одной меня начали падать снежинки. Может, оттуда, из-за тех снежинок, на меня смотрят бабушка и дедушка, а вместе с ними — Светлана Алексеевна, тоже бывшая мне бабушкой, правда, совсем недолго. Я знала её до девяносто четвёртого года, часто болеющую, лежачую, но безумно любящую меня. Может, где-то там, по свежему белому снегу ступают пухлые кошачьи лапки — Мурзика, который однажды выскочил на улицу и, должно быть, нашёл где-то отраву...
Мои губы затряслись. На глаза навернулись слёзы. В отражении оконного стекла появилась тёмная фигура Игоря.
Игорь коснулся моих волос, моего обтягивающего золотого платья и сказал:
— Ты снова грустишь, смотря в окно? Не грусти, милая... Ты у меня самая лучшая. Моя любимая. Моя Снегурочка.