Владек Шейбал

Глава двадцать третья
В эту тихую ночь Владислав не чувствовал ничего: ни тревоги, ни страха глубоко внутри. Напротив, он был на редкость спокоен и, лишь коснувшись щекой подушки, почувствовал, как сон в ту же секунду сморил его, а тени от деревьев в саду укрыли его невесомой пеленой. Поначалу была полная пустота и темнота, никаких знаков не видел он во сне, но после двух часов ночи его взору - по ту сторону, не в реальной жизни, открылась широкая желтая равнина; была ли то равнина желтой из-за ярких лучей или то оказалась пожухшая трава, угадать было трудно. И Влад в полном одиночестве стоял у развилки давно исчезнувших дорог, вокруг не были ни души. он хотел идти, но что-то или кто-то останавливал его от поспешного шага, вторя неслышным голосом: "стой, стой". Влад огляделся по сторонам, страха не было. И вдруг вдалеке, на холме, показалась чья-то фигура, он не ведал, кто это, но ясно было одно: человек тот невысок, худ и очень устал, словно на его плечи навалился тяжелый груз. Владислав сделал нерешительный шаг навстречу незнакомцу, потом второй, третий и побежал к нему. Человек, словно враз помолодев, ринулся навстречу и заключил Влада в объятия, гладил по голове, успокаивал.
- Отец, - промолвил Владислав. прильнув к его руке.
- Вот и свиделись мы с тобой, жалко, что не раньше. Если бы не моя гордость, возможно. вся жизнь потекла бы по иному руслу, да видно. такова судьба.
- Прости меня. - задыхаясь от слез, взмолился Влад, падая перед Станиславом на колени.
- Нет, ты ни в чем не виноват, то вся моя вина, что тяжелой ношей давит на мои плечи. я борюсь с ней, да безуспешно: не отпускает она меня в новый дом.
- Что же делать? - спросил Владислав и голос его потонул в потоке вечности, отозвавшись глухим эхом.
- Лишь ты один вправе освободить меня. Если простишь меня, я уйду налегке. Так ты даешь мне прощение за все причиненные мною обиды? Ибо я горько раскаиваюсь в содеянном, к сожалению, слишком поздно.
- Я прощаю тебя и отпускаю.
- Благословляю тебя, сын мой, - Станислав легкой рукой перекрестил его и стал удаляться в разверзшийся туман.
Владислав громко заплакал и когда пробудился, почувствовал, что подушка вся мокрая от слез. Он лежал какое-то время, без всяких мыслей уставившись в потолок. В голове и груди стояла тупая боль. а сил что-то делать не было. До обеда Владислав провалялся в кровати, только телефонный звонок заставил его подняться и спуститься на первый этаж. То звонила Бронислава. Надрывающимся от плача голосом она сообщила о кончине Станислава, Влад только и мог, что сказать:
- Я знаю, мама. Папа снился мне нынешней ночью, он благословил меня перед тем, как уйти в мир без возврата.
- Господи, сынок, что происходит с тобой?
- Не знаю, мама, не знаю. Теперь ты все знаешь обо мне.
- Но ты прилетишь хотя бы на похороны? Отец так ждал тебя, он звал перед смертью лишь тебя одного и более никого.
- Я попрошу разрешение на въезд в Польшу, но не верю в положительный исход дел.
- Попробуй, Влад, не обижай нас.
- Как я могу обидеть вас, если люблю родных больше себя самого? И отца я любил всегда и продолжаю его любить.
- Ты единственный человек, кто греет мне душу, и Станислав любил тебя больше всех, он просто переживал за твою жизнь.
- Мама... - он не договорил, рыдания, копившиеся в груди, только теперь вырвались на волю в безудержный плач.
То, о чем Влад так долго переживал, начало сбываться. Да, отец все же любил его, но какую цену пришлось заплатить, о чем молиться в тиши пустого лондонского дома? Как и предполагал он, в консульстве наотрез отказали в выдачи разрешения на въезд на территорию Польши и, более того, к огорчению прибавили въедливое, совершенно лишнее в данный момент замечание.
- Когда вы, господин Шейбал, чуть ли ни в слезах умоляли английскую сторону выдать вам гражданство, вам пошли навстречу, но предупредили, что отныне вы являетесь беглецом, предателем, а, следовательно, врагом Польши. Что теперь вы хотите от нас?
- Не тех вы заносите в список врагов, ибо знаете, что я никогда не выступал ни против Польши. ни против ее народа, и ныне я не прошу о возвращении, но лишь желаю присутствовать на похоронах отца. Более не о чем не прошу.
- Когда вы меняли гражданство, вы должны были понимать исход дела. Так чего вы требуете теперь? Мы вам ответили: нет, ваш въезд невозможен - и это окончательный ответ!
- Когда у человека горе, вы подливаете масла в огонь. Спасибо за все, больше я сюда никогда не вернусь, - с этими словами Владислав в гневе покинул консульство, даже ни с кем не попрощавшись.
Бредя понуро по улицам Лондона без всякой цели, он вспоминал дни счастливого детства: тогда все были живы, все рядом - молодые, красивые, горячо любимые. Глубоко вздыхал он, понимал, что не в силах повернуть время вспять; остается лишь воспоминания о былых днях да ощущение незабвенного счастья, когда он даже не ведал, какие дороги открыты для него.
Никогда еще дом не казался таким большим. таким тихим и одиноким. Вечером Владислав сидел за столиком в патео, пил одну чашку кофе да другой, с тоской в глазах окидывал взором цветущий сад под теплым ночным небом. После отправлялся спать до утра без снов, без красочных видений, будто сознание его было наглухо закрыто ото всего мира: видимого и невидимого, реального и выдуманного; и также глухо, темно сталось на душе.
Ко всему прочему - а беда не приходит одна, Казимеж попал в больницу в тяжелом состоянии, и Бронислава, горько пережившая утрату супруга, не выдержала второго удара, ее сознание помутилось, она более не видела, не слышала никого и ничего, только старшего сына, а в памяти ее осталось только его имя. То был самый страшный удар для Владислава, для которого мать являлась не просто родительницей, но святым образом женщины, лишь ее одну он по-настоящему любил и боготворил любое ее слово или совет. Ныне мать перестала его узнавать, она не помнила его имени, называя его именем старшего сына. Заглушая боль в груди, Влад пытался вновь вернуть ей память о былой жизни, называл ее привычными ласковыми словами "моя прекрасная, дорогая матушка", но женщина, меняя спокойный голос на жалобный плач, вторила одно и то же:
- Казимеж, сынок, с тобой все хорошо, я так рада.
- Матушка, я не Казимеж, я твой младший сын Владислав-Рудольф, Влад. Ты помнишь? - спрашивал он ее, а у самого по щекам катились слезы.
- Какой Влад? У меня нет такого сына. Ты Казимеж, я знаю, - кричала в трубку Бронислава.
В другой раз кто-то из родственников взял трубку и на просьбу Влада позвать мать сказал:
- Не звони больше сюда,не тереби ее сердце. Она забыла тебя и вряд ли вспомнит.
Это был последний звонок в родительский дом. Только не знал он (так лучше), что все те подарки, которые с такой любовью собирал он в последний приезд матери, были либо передарены кому-то из знакомых, либо заброшены в чулан. Брониславе даже не показывали фотографии младшего сына, что до недавнего времени стояли в рамках на ее тумбочке. Родственники словно специально постарались стереть последнюю память о Владиславе, разом позабыв то доброе, что сделал он для всех них.
На одеревенелых ногах, опираясь обеими руками о стены, ходил Владислав по дому, искал кого-то или чего-то в полутьме, но не находил ни ответа, ни живой души. К вечеру заладилась непогода - как часто бывает в первые дни осени, хотя воздух был еще теплый. Влад уселся на веранде на заднем дворе, устремив лицо в сторону сада, а глаза к хмурым небесам. Все вокруг потемнело: на улице и дома, а в душе стояла такая же гнетущая ночь, смешанная с неутомимой болью. Он силился спросить у неба: за что, но вместо ответа полил сильный дождь, его капли барабанили по крыше, по ступеням веранды и маленькие брызги вместе с ветром попадали на лицо, слезами стекали по щекам. В памяти проплыли все пережитые события жизни: счастливое детство, каторжная молодость, проведенное в окопах и плену, а позже -не меньшая борьба с родными за собственный путь. Вспомнилась нежноокая Янина, что глухим эхом еще отзывалась в его сердце, вспомнилась Ирена, чьи амбиции не позволили ей остаться здесь в Лондоне, но письма которой он получал с завидной регулярностью. Отдельной линией перед внутренним взором прошли родные, самые любимые люди: дяди, тети, отец, мать. брат и сестра, и все они постепенно забывали о нем, словно и не было в их семье человека по имени Владислав, а ведь он решился на отчаянный побег из Польши лишь для того, чтобы прославить свой род, сделать себя и их счастливыми, доказать семье, что он тоже хороший и достоин понимания.
Дождь усиливался, подул холодный ветер и ветки каштанов закачались под его порывом. Сжавшись от холода, Влад, глотая слезы, отыскал на груди деревянный тельник, давным-давно надетый ему при крещении в армянском соборе архиепископом Теофилом Теодоровичем. Дрожащей рукой он положил распятие на ладонь, в памяти воссоздавая облик архиепископа, прошептал:
- Ах, дядя, что же ты меня не забрал с собой, если от тебя одного я видел тот незримый свет, что освещает меня и поныне? Ты, наверное, видишь с небес, как трудно сталось мне, когда все родные враз покинули меня, даже собственная мать забыла о моем существовании. Неужто и ты оставил меня в этом водовороте жизни? За что? - Владислав посмотрел в надвигающуюся ночь, воскликнул в пустоту. - За что, ответь мне? За что?
Дождь резко усилился, несколько пожелтевших листьев оторвались от веток и принялись кружиться какое-то время над землей, а потом мягко легли на траву. Влад под душевной тревогой не ощущал холода, все тело его охватил жар. Продолжая плакать, он лег на пол веранды и прикрыл лицо руками, мысленно растворяясь с домашней тишиной.
Всю ночь он видел себя в каком-то старинном доме, в отчаянии искал выход, но не находил его. Тогда Владислав карабкался наверх по шероховатой поверхности стен, но падал вниз, до крови обдирая себе руки. Пробудился он яркого солнца и чириканья птиц. Небо очистилось от туч и теперь лучи весело переливались в дождевых капельках. Мир снова стал как прежде. Громко кашляя, Влад медленно приподнялся, чувствуя боль в голове и горле. Он не думал ни о чем, на то просто не хватило сил, а отправился прямиком в ванную комнату. Там, под душем, вдыхая аромат шампуня и душистого марокканского мыла, Влад пришел в себя, боли в голове и горле не было. Чистый, свежий, он решил побриться, но, приблизившись к зеркалу, опешил, взглянув на свое отражение: в волосах блестели нити седины, вокруг глаз, у рта наметились морщины. Сколько же лет прошло? В погоне за карьерой, вечно в делах да заботах, Влад не заметил скоротечности времени, а ведь казалось - совсем недавно он был еще красивым молодым человеком. Ах, да ведь уже 1976 год, ему исполнилось пятьдесят четыре - он почти старик, а все также: ни жены, ни детей. Впервые в жизни - а такого с ним никогда не случалось, Владислав в тайне сердца позавидовал брату: тот не сделал высокой карьеры, но окружил себя заботой о близких, у него уж и дочери выросли, и супруга любящая. Пожав плечами, Влад только вздохнул: что он может изменить? Ничего.