Владек Шейбал

Глава тридцатая
На следующей недели вновь приступили к съемкам. Когда-то Владислав пообещал Джерри, что более не будет повторять игру на берегу, "умирая" от тучи стрел, но в конце эмоции уступили место разуму и он сдался, сложив судьбе свою жизнь, и во второй раз был сражен самурайскими стрелами. Съемки прошли без последствий, вся работа производственной группы проходила глубокой ночью. Изнывающие от жары и душного воздуха артисты с блаженством подставляли разгоряченные лица морскому ветерку - единственной прохладе здешних мест. А утром, как только первые лучи озаряли кромки далеких гор, все расходились по комнатам для отдыха, дабы вечером с новыми силами приступить к тяжелой работе. Влад уже привык к съемкам в различное время суток, его организм, сам того не замечая, начал довольствоваться коротким сном и поспешными перекусами между дублями. Изо дня в день - а, точнее, из ночи в ночь, когда южная темнота сменялась быстро наступившим утром - в такие моменты он поднимал глаза и с завораживающим сердцем всматривался в желто-красное солнце - Джерри прекращал съемки, а Владислав довольный, смертельно уставший, возвращался в отель, принимал душ и ложился спать, не видя ни одного сновидения, чтобы в два часа пополудни встать, подкрепиться ставшим привычным японским обедом, а в семь вечера - до наступления темноты возвращаться на берег волнующегося океана. Там, на краю у воды гуляли десятки крабов, перемещаясь на своих длинных ногах боком. Людей они не боялись, с поразительной легкостью маневрируя между их ног. Влад подчас пытался поймать одного краба, но Масуми предупредил, что у этих морских обитателей сильные клешни и они просто так не дадутся в руки. Тогда глубоко вздохнув словно от понесенной обиды, Влад садился на горячий мягкий песок, пропуская через себя в себя шум прибоя, говорил тихим голосом:
- Когда я был пленником в Альтварпе, наш лагерь располагался в живописном лесу неподалеку от моря, скрывающегося за песчаными дюнами. Работая в лесу, я часто слышал отдаленный шум прибоя, а над головой в небесной синеве проносились с криками стаи чаек, - он мельком взглянул на двух большекрылых красавиц, думами желая вернуться в то отдаленное время, - и, поверь, тогда я был счастлив - да, в тот краткий миг покоя и тишины я расправлял руки в стороны и, устремляясь за стаей чаек, просил их забрать меня с собой, ибо я тоже желал стать свободным как и они. Судьбе было угодно сохранить мою жизнь и ныне, обращаясь назад, я осознаю, что лучше всегда быть молодым - даже пленником, когда впереди тебя ожидают почет и слава. В двадцать лет человеку всегда есть, куда стремиться.
Он затих, вновь погрузившись в воспоминания. Из всех людей Владислав открывал душу лишь Алану и Масуми - тем, кто отнесся к нему серьезно, кто не смеялся за спиной над его непохожестью и некой непонятной мечтательностью, свойственной художникам. Он с рождения ощущал себя чужим везде: в кругу семьи, в школе - и все из-за своей непохожести на других - и в этом лишь одном была его вина. Влад - шутка, - часто говорил отец, - просто шутка.
Однажды ранним утром после особенно изнурительных съемок, отнявших столько сил - душевных и физических, Влад улегся спать и не успел смежить веки, как сразу заснул. Во сне видел мать: встревоженная, с добрым взглядом прекрасных глаз Бронислава взяла руку сына в свою и пыталась увести его куда-то, шепотом повторяя: "Вставай, Влад, сынок, вставай!" В ее голосе слышался некий страх, какое-то запугивание. Как это всегда бывает в сновидениях, Влад не мог сдивнуться с места, а мать все тянула и тянула его за руку и, сделав над собой последнее усилие, он дернулся и резко открыл глаза. Первобытный животный страх сковал все тело, когда окончательно проснувшись, он увидел огромного паука в четыре дюйма на потолке, черного с белыми и желтыми точками. Паук был столь же красив, сколь и ядовит, смертельно опасен. Владислав когда-то читал, что эти пауки атакуют жертву быстро, молниеносно, его яд попадает в кровь, а обреченный впадает в кому, вот тогда-то для паука настает время долгожданного пира.
Медленно, весь покрывшись холодным потом, Влад выбрался из постели, не помня себя от страха, пустился бежать вон из комнаты на первый этаж. Запинаясь, жестикулируя руками, объяснил администратору о грозящей опасности. Никто из японцев не понял его, они лишь в недоумении смотрели на испуганного иностранца, пытавшегося со всей долей артистизма поведать о незваном госте.
- Черт! Вы же не понимаете, - Владислав выругался и, выхватив ручку, изобразил паука на листе бумаги, то и дело указывая пальцем наверх - где располагалась его комната.
Администратор поглядел на рисунок, в его угольно-черных глазах показался ужас. Он что-то крикнул женщинам и они, вооружившись баллончиками, ринулись в номер, где предстояло случиться жестокой битве между людьми и пауком. Там, в комнате на потолке над кроватью, паук терпеливо дожидался возвращения потенциальной жертвы, но разве он мог знать, что человек, коего желал убить, вернется не один? Страшная, жестокая битва началась. Женщины что-то кричали, размахивали руками, то и дело распыляя содержимое баллончика в сторону убегающего паука. Паук уже обессилел, он не мог ни спрятаться, ни убежать. он был окружен со всех сторон врагами. И вот силы его окончательно оставили, более он не сопротивлялся, хотя даже в такой трагический для себя момент не желал сдаваться. Лапки его тряслись, паук повалился на спину и, сделав последний вдох, затих навсегда.
Владислав как завороженный стоял у двери, широко раскрытыми глазами наблюдая за этой невероятной битвой. В глубине души ему стало жаль поверженного паука, боль умирающего каленой стрелой попала в грудь и Влад на миг похолодел, словно смерть паука стала и его тоже. На отяжелевших ногах он опустился на циновку, сознанием летая между сном и явью, вся его душа устремилась куда-то вдаль, не осознавая до конца, как это ему удалось в очередной раз избежать трагического конца. Смерть всегда неотступно следует за ним по пятам, она не отстает, шлейфом тянется по его следам. Влад боялся одного: умереть вдалеке от дома и смерть, будто зная о том, то и дело раскрывала свои объятия здесь в Японии, желая сыграть с ним злую шутку.
"Господи, - взмолился Владислав, сжав тельник в горячей ладони - тот самый тельник, что со словами благословения надел ему на шею в далеком детстве дядя Теодорович, - Ты вновь испытал меня, благодарю Тебя за спасение моей жизни", - он перекрестился, на его глазах выступили слезы замученной радости.
Раздался стук в дверь - то был Алан, а в руках он держал тарелку, на которой в свете дня красовались наливные персики. Он уселся рядом с Владиславом, сказал:
- Отведай персики, я специально принес их для тебя.
Влад поднял на друга глаза, его до черноты загорелое лицо теперь сталось смертельно бледным. Ни слова не говоря, он взял один персик, некоторое время наслаждаясь его восхитительным вкусом, затем проговорил:
- Я должен как можно скорее завершить работу и вернуться домой, покинуть острова Японии, иначе мне не жить.
- Почему ты так решил?
- Потому что я чувствую каким-то внутренним взором, как смерть неотступно преследует меня с тех самых пор, как я ступил на японский архипелаг. Мне очень страшно, Алан, мне очень страшно.
- Ты просто устал, тебе необходимо на короткое время развеяться, забыть обо всем. А я стану сопровождать тебя во время прогулки.
Ближе к вечеру друзья покинули пределы отеля и пошли знакомым уже путем к домику гейши, память о которой оставила в душе неизгладимую-нежную мечту. Но домик - эта тихая обитель под сенью деревьев, оказался пуст: ни звука, ни света в дальних комнатах. Они обошли сад - никого, лишь гнетущая тишина и тени спускавшихся сумерек. К воротам подошел сосед, оглядел непрошеных гостей с ног до головы, спросил на сносном английском:
- Вы ищите хозяйку дома?
- Да, - ответил Владислав, Алан стоял в полной задумчивости.
- Хорошая была женщина, - молвил сосед, с грустью вздохнув.
- Почему вы так говорите? Она уехала?
- Если бы... Госпожа умерла от сердечного приступа.
- Не может быть! Но когда?
- Второго дня. Простите меня, я вижу, эта новость огорчила вас.
В полном молчании шли Владислав и Алан обратной дорогой, на сердце комом стояла давящая пустота. Всю ночь Влад не мог уснуть, он плакал в гнетущем безмолвии от бессилия что-либо изменить в этой жизни, а образ танцующей гейши белым мягким то появлялся, но исчезал перед его мысленным взором.
Следующие две недели беспрерывных ночных съемок на берегу, на корабле проходили машинально как во сне, как просто что-то неизбежно обязательное. Уставший, обозленный на все происходящее, Владислав то и дело ссорился с Джерри, стремился как можно дольше тянуть время в перерывах или при прочтении текста. С каким-то злорадным нетерпением ожидал увольнения или того момента, когда режиссер, глянув на все, прокричит: "Все, с меня достаточно!" Но Джерри оказался терпелив, ему нужен Владислав, его необычайно удивительное лицо, завораживающий голос с восточным акцентом и - а это самое главное - редкий талант, усовершенствованный польской школой методами Станиславского. Влад был одним из немногих артистов, коего по праву можно назвать бриллиантом театра и кино, вот почему его капризы оставались для создателей фильмов незаметными.
Закончив на рассвете репетицию последнего сюжета, Владислав посмотрел на сияющую золотом линию горизонта над морем, глубоко вздохнув от усталости, обратил взор на стоящего неподалеку Алана, глаза его - огромные, прекрасные восточные - таких глаз нет ни у кого, блестели в утренних лучах, а Алан стоял как завороженный, с дружеской нежностью любуясь его взглядом. И тут Влад почувствовал глубоко внутри под сердцем болезненный укор совести за свое недавнее поведение: подумать только, эту ночь он вел себя как последний идиот, а люди, окружавшие его, были все равно добры и отзывчивы к нему. В голове вихрем промчались, а затем резко испарились стаи мыслей-воспоминаний: его пленение, долгая неволя в концлагере, нечеловеческие усилия во время побега, а после войны - бесконечная череда битв за место под солнцем, и вот теперь все его волнения, страхи, мучения окупились сторицей, так почему же нет на душе легкого волнительного счастья от одержанной им самим для себя самого победы, почему он не радуется обретенной славе? Глаза увлажнились, хотелось как ранее в Альтварпе убежать куда-нибудь далеко-далеко, не видеть вокруг ни души, вдохнуть полной грудью счастливое одиночество, а затем с запрокинутой головой провожать стаю птиц, мысленно устремляясь за ними в неизведанные дали.
Сегодняшним днем Владислав не пошел отдыхать в номер, спать совершенно не хотелось, будто оставалось какое-то незаконченное дело, не терпящее отлагательств. Ноги его сами привели на вершину горы, откуда открывалась как на ладони прибрежная полоса земли с ее безлюдными пляжами и волнующимся теплым морем. Он стоял один, погруженный в собственные думы, окруженный безмятежной тишиной одиночества. Ему нравились такие часы, тогда и думалось легче, и дышалось свободнее. Сердце жадно впитывало окутавшее, наползавшее между ущелий словно в тумане безбрежное счастье, казалось, что не было до этого ничего - только долгий страшный сон, от которого в жилах стыла кровь, и вот он дома, ничего и никто не угрожает ему и более не стоит ни за что бороться, потому что то неизведанно-непонятное,далекое счастливое рядом, в руках - блестит-переливается радугой на ладонях, каплей росы стекает меж пальцев. Влад поднял глаза к небу, в синеве которого чередой проплывали кочевники-облака, сменяясь-переплетаясь в причудливые формы; казалось, что и облака, и травы, и деревья говорят с ним, только язык их он более не понимал и не вслушивался в их речи, слишком приземленно опустился на твердь, слишком вжился в роль обычного человека. В тайне приглушенной души еще сохранялся образ любимой матери - молодой, прекрасной,какой была она в его детстве. С запоздалым раскаянием оплакивал Влад глухую потерю, коря себя за то, что не смог оказаться подле нее у края могилы. Он приложил дрожащие руки к груди - там, где билось сердце, прислушался к его ударам: тихим, резким. И, счастливый от грустных сладостных воспоминаний, спустился вниз к протоптанной дороге, а дальше вниз по склону и вот гостиница - временный дом, а там его уже поджидает Алан с персиками в руках.