Последний архиепископ

Глава 1
Поезд быстро мчался по рельсам. Мимо за окном словно стаи птиц яркими вспышками иллюстраций мелькали раскинувшиеся зеленые поля, леса да небольшие селения вдоль мелководных речушек, через которые от берега к берегу были перекинуты бревенчатые мосты. В лазурном, по-летнему солнечном небе легкими завитками проплывали белоснежные облака - невесомые, воздушные, и как желалось теперь - после всего прожитого оторваться от земли, коснуться мягкой рукой края небосклона, а потом сидеть на облаке и взирать с дальней-далекой высоты на весь раскинувшийся там, внизу, мир. Все сталось бы иначе, не как планировалось ранее. Молодая женщина глубоко вздохнула и, оторвав беспокойный взгляд от окна, быстрым движением поправила черную шляпку, из-под которой выбивались темные пряди локонов. Во всем: взгляде, положению рук читались благородство и светское воспитание, и даже черное платье из дорогих тканей без каких-либо украшений сидело на женщине безупречно, лишь подчеркивая естественную белизну кожи и стройный стан; лицо с большими карими глазами под тенями прожитых горестей нельзя было назвать красивым и привлекательным, однако что-то неясно-грустное, кротко-особенное влекло к нему, преображая эти невзрачные черты в новое, неизведанное желание подольше всматриваться в эти большие глаза, любоваться их мирному томлению, не отпускать от себя этот полного достоинства взгляд.
Десять лет назад женщина могла бы еще задумываться о красоте и очаровании как и все девицы ее круга, но ныне ей сталось все равно, что подумают о ней и что скажут. Мало кто понимал, какие испытания выпали на ее долю, каким грузом легли на эти самые хрупкие плечики, и что именно теперь ей предстоит взять всю судьбу в свои руки. Женщина мельком осмотрела пальцы на руках - тонкие, белые, ладони - маленькие, нежные, - вот эти ручки, на которых всеми цветами радуги блестели драгоценные камни, на безымянном пальце которых горело золотом обручальное кольцо, сейчас не осталось ничего. Сердце сжалось от боли, а невыплаканные слезы комом застряли в горле. Вспомнилось, как хоронили они с мужем старших детей - сначала сына Зигмунда-Игнация, затем дочь Марию-Людовик, умерших от перенесенных болезней в раннем детском возрасте, и в памяти до сих пор хранились воспоминания тех страшных дней и холод детских тел, уложенных в деревянные гробы. Ее супруг - дворянин Григорий Теодорович поддерживал как мог убитую горем жену, старался изо всех сил вернуть ее к былой жизни, дать ясно понять, что еще не все утеряно и они, такие молодые. нежно-любимые, оставались рядом многие годы и за то время у них родились еще четверо детей - как награда за прежние несчастья. Вот, казалось, жизнь наладилась, горячие искренние молитвы, обращенные к Господу, ежедневно возносились в их имении неподалеку от Городенки, яркими красками заиграли даже стены дома. Но излишняя самоуверенность всегда бывает наказана свыше; не успев отпраздновать первый день рождения младшего чада, как скончался Григорий. Это было не несчастье, это был страшный удар, полностью разделивший жизнь на до и после. Вот уже могила супруга в семейном склепе, а у нее лишь уставшие руки да четверо малолетних детей, которые в силу возраста не осознавали великую утрату, а просто с грустным выражением продолжали требовать от матери пищу и внимание. И она не смела, не могла опускать руки, ибо отныне стала единственной кормилицей в семье и главой дома. Переехав на некоторое время к родственникам в Давидовицы, женщина пробыла там несколько месяцев до тех пор, пока не узнала, что в Станиславове у нее появится большая возможность обустроиться, начать жить с чистого листа. И вот она в поезде едет по длинной дороге в новый свет, новую жизнь. Как то там сложится?
Думы о неясном будущем, что наступит за длинной полосой дороги прервал жалобный писк годовалого ребенка, пробудившегося от крепкого сна. Женщина прижала малютку к своей груди, нежным касанием пригладила пушистый клочок волос, таких легких, мягких. Ребенок, ощутив заботу материнской ладони, заплакал, ясно требуя есть. Женщина, опасаясь за свою добродетель, не решилась кормить грудью именно сейчас, когда в вагоне было столько посторонних людей. Вместо того она вручила в детские рученки кусочек сахара, прошептала:
- Потерпи, мой родной, скоро конец нашего путешествию, - и голос ее медленно потонул в однообразном стуке колес.
Двое старших детей - семилетний сын и пятилетняя дочь плотнее прижались с двух сторон к матери, словно боялись чего-то неизвестного, страшного. Женщина украдкой взглянула поначалу на темноволосую смуглую девочку, затем обратила взор на сына и легкая нежная улыбка преобразила эти невзрачные черты. Старший сын был ее любимцем - после смерти первых детей и безграничной заботой о нем каждый миг, проведенный с ним, стал для матери счастьем, а мальчик, явно осознавая это, старался отплатить родительнице тем же добром, что видел незримо во всей ней.