Последний архиепископ

Глава 2
Поезд прибыл в Станиславов в три часа пополудни. На станции толпились в ожидании уезжающие и встречающие: гул пестрой толпы заполнил воздух, перекрыл даже звук прибывающего поезда. Женщина, накинув атласный тюрлюрлю черного цвета, взяла в одну руку ридикюль, в другую младшего сына и направилась к выходу, а проводник - крупный седовласый мужчина помог вдове донести дорожные сумки. Уже на земле он поинтересовался:
- Госпожа, вас кто-то встретит или же мне помочь нанять вас экипаж?
- Нет, благодарю вас, меня должны встретить родные, - женщина медленно проговорила данную фразу, при этом пристально всматривалась в толпу, словно ища кого-то.
Толпы мужчин и женщин мелькали перед глазами, но все они были ей незнакомы. А что если... если за ней никто не приехал? Эта мысль жаром опалила грудь, ей стало не по себе: как быть одной в неизвестном городе, без поддержки, с четырьмя детьми на руках, которые устали с дороги и были голодны? Комок рыданий подступил к горлу, но женщина взяла себя в руки, успокоилась от мыслей, что ее заберут - о том был договор, ее просто не имели права как вдову дворянина оставить на произвол судьбы. Когда былая уверенность вновь вернулась к ней, она почувствовала, как старший сын дергает ее за руку, вопрошает:
- Мама, мы поедим домой или останемся здесь? Мне страшно, я хочу есть.
- Ах, Овсеп, - со вздохом проговорила она, - я тоже устала и голодна как и вы, но я терплю, нельзя на людях показывать свои страхи и тревоги.
Это был еще один урок - женщина не искала никогда ни в ком сочувствия, тому же учила своих детей, ибо жалость - есть унижение человеческого достоинства, свойственное лишь рабам и слугам.
Из толпы донесся глас:
- Пани Оганович, пани Оганович!
Женщина не сразу обратила внимание на зов, ибо с момента бракосочетания изменила фамилию, позабыв о прежней девичьей, данной с рождения. В конце осознав, что окликают ее, молодая вдова обернулась, увидела перед собой важного господина в дорогом костюме на французский манер, его приветливое лицо с тонкими светлыми усиками показалось довольно приятным.
- Вы пани Оганович, не так ли? - переспросил он, мельком взглянув на детей.
- До замужества, ныне моя фамилия Теодорович.
- Я искренне соболезную о вашем почившем супруге, но не буду голословным, а просто предложу устраиваться поудобнее в экипаж, - галантным жестом он пригласил ее следовать за ним, попутно наняв носильщика для переноски багажа.
Уютно устроившись в крытом экипаже на мягких сиденьях, вдова поинтересовалась именем своего провожающего:
- Прошу простить меня, что сразу не представился вам в пылу торопения. Меня зовут Ёжи Заруцкий, пан Заруцкий, и я здесь, в этом городе буду представлять ваши интересы.
- Очень приятно, - пани Теодорович слегка улыбнулась, держась при этом гордо и немного отстранено, ясно понимая, что не обладает сполна той свежей-кокетливой прелестью, коей сполна были наделены ясноглазые златоволосые польки.
- Ежели какая нужда, то вы всегда можете обратиться ко мне, - Ёжи Заруцкий улыбнулся в ответ, изо всех сил стараясь произвести на собеседницу впечатление опытного адвоката.
За окном теперь уже экипажа проносились здания города: лавки мастеров, булочные, трактиры, жилые дома с облупившейся краской, богатые особняки за высоким частоколом - это Станиславов, город, в котором ей и ее детям предстоит жить, новое место, новые надежды.
В адвокатской конторе Ёжи Заруцкий привел вдову в кабинет главного распорядителя имуществом и вышел. оставив ее одну до подписания необходимых бумаг. Распорядитель, представившийся как Николай Лисовский, какое-то время изучал привезенные ею документы, пальцами шурша толстой бумагой, наконец, произнес:
- Госпожа, ваше имя Гертруда Теодорович, урожденная Оганович 24 сентября 1838 года. Ваш почивший супруг - Григорий Теодорович, скончавшийся 14 августа 1871 года. После его смерти вы, пани Теодорович, решили продать ваше совместное имущество и переехать сюда в Станиславов в новый дом, верно?
- Да, - ответила Гертруда.
- Ваш новый дом располагается на улице Заблотовской 30. Я приглашу вашего адвоката для подписания необходимых бумаг.
Не прошло часа, как Гертруда подъехала к старинным окованным воротам, за которыми белели стены нового дома. Сам дом, вокруг которого раскинулся обширный участок, походил на русскую усадьбу с широким крыльцом, к которому вели белые ступени с резными перилами, а высокие толстые колонны подпирали большой балкон на втором этаже, который был чуть меньше самой террасы.Внутри оказалось также роскошно: все стены были покрыты светлой краской, от чего комнаты с высокими окнами казались залами для приема гостей, а резная мебель лишь подчеркивала сияющее очарование тихого поместья.
Гертруда, позабыв об усталости, с восторгом осматривала каждую комнату, каждый уголок своего дома, то и дело восклицая:
- Подумать только, какая здесь красота, сколько места! - в памяти сравнивая прошлое семейное поместье не в пользу последнего.
Овсеп, Катажина и трехлетний Михал с задорным смехом ринулись друг за дружкой, по всему дому, еще с пустыми стенами, раздалось эхо тонких голосков. Наигравшись в догонялки, они вбежали на второй этаж - выбирать спальни, и внизу до Гертруды донеслись крики отчаяния и зов о помощи:
- Мамочка, Овсеп занял самую красивую комнату!
- Мама, Катажина толкается! - громко заплакал Михал.
- Мама, скажи этой дурехе, что я первый выбрал эту спальню! - позвал на помощь Овсеп, явно не желая уступать сестре, с которой он то играл, то дрался.
Гертруда на секунду прикрыла глаза, пропуская через себя свет, струящийся из окна, да уют родного очага. Давно ли она была так счастлива?