Последний архиепископ

Глава 3
Время под сенью тиши и благоденствии, в стенах сказочно-светлого дома, окруженного родной добротой и любовью, пролетело в единый миг, а казалось - вот недавно словно лишь вчера им предстояла утомительная дорога, а еще ранее череда смертей да расставание с привычным местом. Ныне страхи остались в прошлом, их поглотило невидимое пространство времени, наделив семью Теодоровичей мирной семейной жизнью у теплого очага. Перед сном, преклоняя одно колено в молитве, Гертруда просила в искренней мольбе Господа о даровании ей и детям покоя - только покоя, ибо остальное сталось не столь важным.
И вот на пороге новой ступени к будущему - ровно через десять лет после смерти Григория женщина с гордостью и материнским умилением заметила, как изменились-переменились ее отпрыски, как из несмышленых младенцев, маленьких, точно цыплята, выросли-возмужали ее сыновья, как расцвела, похорошела Катажина, но главной гордостью, достойной семьи, всегда оставался для Гертруды Овсеп, заканчивающий в этом году гимназию и с упорством, присущим всем Теодоровичам, готовящегося ко сдаче экзаменов. Младшие же сыновья - Михал и Мечислав-Давид были еще желторотыми школярами, для которых непоколебимым авторитетом являлись мать и старший брат.
И вот, когда за чередой промозглых слякотных дней, недель ранней весны пришло тепло солнечных лучей, тринадцатилетний Михал спустился в конюшню, самолично проверил состояние лошадей, в нетерпении ожидающих прихода хозяев. Мальчик с любовью, словно дитя, пригладил гриву любимому жеребцу Спартаку, ласковым словом утешил его, приговаривая:
- Не печалься так, я тоже скучаю по свободе как и ты, но матушка не пускает меня одного, так как боится за меня.
Спартак дернул ушами, мордой уткнулся в плечо Михала, будто отвечая: "Ничего, все изменится", а мальчик прижался к любимцу, прошептал:
- Я люблю тебя и ты это понимаешь, хотя ты и не человек.
У входа раздались шаги - кто-то еще прошел в конюшню, Михал обернулся и увидел Овсепа, одетого в жокейский костюм на английский манер: короткий шерстяной плащ, брюки, заправленные в высокие сапоги, кованые у подошв, шляпа. Старший брат подошел к младшему, сверху вниз взглянул на него - высокий, широкоплечий, Овсеп всегда выделялся от остальных членов семьи, и его рослая фигура в дверях часто закрывала проход, а сегодня, по-щегольски английского денди, одетого в новое одеяние для верховой езды, старший из братьев взял под уздцы своего коня, проверил подпруги и уздечку, подмигнул Михалу:
- Ну что, братец, готов проверить резвость лошадей?
- Ты думаешь опередить меня на сей раз?
- А разве не победы во всем жаждет душа моя?!
- Еще не родился тот наездник, что может сравниться со мной! - Михал гордо вскинул голову, явно стараясь выглядеть старше своих лет.
- Не говори гоп, пока не перепрыгнешь, - Овсеп подмигнул мальчику, с любовью старшего улыбнулся ему.
Братья вывели лошадей, в это время из дома вышла служанка с ведром, явно пошла набрать воды, чтобы заняться стиркой, юноши заметили ее у колодца, старший спросил:
- Напугаем ее, как ты думаешь?
- Почему бы и нет? - младший с задором вскочил в седло и, взяв в руки поводья, ногами стукнул Спартака в бока, вскрикнул, - ну, гони!
Овсеп свистнул вслед и пустился за ним, все яростнее и яростнее нахлёстывая коня, не желая терпеть поражение тогда, когда ему предстояла дальнейшая учеба в далеком университете. Комья земли, перемешанные со свежей молодой травой, разлетались в разные стороны под копытами, и в нос ударил горьковатый ее запах. Служанка, набрав воды из колодца, устало поводила натруженными плечами и только собралась было перекинуть коромысло на них, как за спиной услышала ликующие крики молодых голосов, в последний миг женщина увернулась от проносящихся мимо всадников, еле устояв на ногах и даже не разлив в ведрах воду. Мельком взглянув на нее, Овсеп еще громче свистнул и, пришпорив коня, рванул вперед, торопясь взять препятствие.
- Носятся сломя голову, непутевые, - проворчала себе под нос служанка и направилась твердой походкой к дому, сгибаясь под тяжестью ведер.
На высоком балконе все то время сидела Гертруда с чашечкой кофе, она видела сыновей, приметила страх в лице горничной и, невольно обратив взор на Овсепа, с замиранием сердца и материнской гордостью залюбовалась его высокой фигурой, открытостью и грациозной статью, когда он - прямой, гордый держался в седле. Она увидела, как сыновья спешат к изгороди, норовясь перепрыгнуть, ее и сердце бешено заколотилось в груди, хотя мать знала наверняка - мальчики возьмут препятствие, вдаль крикнула им:
- Осторожнее, не переломайте шеи!
Но слышали ли сыновья ее предостережение, того она не знала.
Спартак, безоговорочно повинуясь сильной руке хозяина, перепрыгнул ограду. Конь Овсепа при виде изгороди заартачился, желая повернуть назад, но юноша пришпорил его, громко скомандовал "вперед" и испуганное животное, не имея выбора кроме как подчиниться, сделал над собой усилие и с громким ржанием прыгнул через низкий забор, чуть не задев его задними ногами. Овсеп изо всех сил схватился за поводья, немой страх обжег его нутро, но он взнуздал его, ибо поражение перед младшим братом была куда трагичнее смертельного падения.
Гертруда вскрикнула от испуга, но потом через секунду злилась на Овсепа за то, что так пренебрегает опасностью перед лицом матери, а еще через секунду женщина чувствовала несравненное счастье, что сын не вылетел из седла и с ним все в порядке.
Не заботясь о чувствах матери, братья во весь опор мчались по зеленым полям, залитыми ярким светом. Над головой раскинулось лазурное небо, а под копытами разлетались потревоженные всадниками бабочки и маленький птички. Добравшись до мелкого озера, юноши спешились, пустив усталых коней пастись на зеленом лугу. Расстегнув пуговицы сюртуков, теперь уже не стесненные в движении, братья так и повалились в высокую траву, от которой исходил благодатный терпкий запах близившегося лета. В вышине раскинул свои просторы бескрайний небосвод и юноши вспомнили - каждый про себя, как давно в детстве в невинных фантазиях они глядели, рассматривали пристально облака, стараясь угадать, на кого или что они похожи. Теперь детство повернулось к ним лицом и как тогда Михал указал перстом на проплывающее облако, задумчиво прошептал:
- Похоже на корабль.
- Нет, - возразил ему Овсеп, ковыряясь тростинкой в зубах, - это рояль.
- Нет, корабль, гляди - у него даже паруса есть.
- И все же позволь мне остаться при своем мнении, - старший запрокинул одну ногу на другую, немного помолчав, добавил, - всякий раз, всматриваясь в небо, в памяти вспоминаю я слова бабушки, однажды поведавшей о Господе Боге, сидящего на небесах и зревшего каждого живущего на земле, тогда в детской наивности я поинтересовался: как увидеть Его? на что бабушка ответила: нужно жить по совести праведников, соблюдая божьи веления, не греша ни в сердце, ни в помыслах, ни в деяниях, и лишь тогда Он откроет Лик Свой. Сие слова до сих пор хранятся в закоулках моего сердца - больше, чем просто в памяти, но, глядя в небеса. я не вижу никого. Может, я уже много согрешил на своем пути?
- Ты ли, Овсеп? - воскликнул Михал. - От тебя ли я слышу подобные слова? Добрее человека и представить нельзя, и если ты грешник, то кто тогда остальные?
Овсепу было приятно и в то же время неловко слышать подобное от младшего брата, который был не просто его кровным родственником, но лучшим, самым близким другом, именно ему он открывал тайну мечтаний и терзаний своих, кои прятал от остальных. Как-то так разом получилось, что старший брат стал главным, непререкаемым авторитетом в семье, и отныне являлся не просто братом, он заменил младшим отца и наставника, создав образ непоколебимого стержня, за который держались все: и Гертруда, и Катажина, и Михал с Мечиславом-Давидом. Сия тяжелая, ответственная ноша, но именно она на протяжении последних лет придавала ему силы.
Немного вздремнув под треск кузнечиков и чириканье пташек, Овсеп и Михал пробудились от полуденного зноя. Белокожий Овсеп никогда не любил солнечных лучей, всегда стараясь в жару держаться в тени, иное дело смуглый Михал с живыми задорными очами - черные как спелая вишня, жизнь в нем била ключом, толкая на озорство и новые подвиги - в противовес степенному, чопорному старшему брату, отличающегося от родных высоким статным ростом, что позволяло ему отлично смотреться в седле и на светских приемах. Но сейчас, находясь во власти дикой природы с ее очарованием небывалой красоты и естественных запахов, двое юношей как бы воссоединились, стали единым целым - одним человеком без различий и молодые, ловкие, пришпорили лошадей, погнав их в обратном направлении: кто теперь станет победителем?
Перелетев через ограду, с громким свистом братья пустились галопом в то время, как на улицу вышла служанка с тазом только что постиранного белья. На сей раз женщине не удалось отпрянуть в сторону и она, упав на земь, уронила таз с чистой одеждой. В гневе и обиде крикнула вслед всадникам:
- Чтоб вас окаянных! - и погрозила в их сторону своим увесистым кулаком.
Наблюдавшая за ними Гертруда свесилась с балкона, прокричала:
- Не ушиблась, Галинка?
- Ах, пани, - всплеснула та руками и шмыгнула широким носом, еле сдерживая слезы, - скажите этим озорникам, чтобы не пугали меня старую, а то неровен час, как затопчут и не заметят.
Гертруда спустилась, встретила у дверей сыновей. Взглянув в их разгоряченные покрасневшие лица, покрытые пылью, но озаренные юношескими улыбками, она сдвинула в наигранной суровости брови, проговорила:
- Если вы думаете, что я не видела вашего озорства, то глубоко ошибаетесь. Вы чуть не затоптали Галинку, чудом не снесли ограду. И не глядите на меня так, ныне не отпирайтесь от содеянного.
Овсеп и Михал понуро, стыдливо опустили головы, ничего не ответили, ибо осознавали ошибку. А мать уже заботливо оглядывала их, особенно внимательно пригляделась к старшему, провела с тревогой по его плечам, выпирающим ключицам, до сей поры не в силах забыть его отчаянный, опасный прыжок, когда он мог вылететь из седла и сломать шею, но, слава Богу, трагедия миновала - молитвы матери были услышаны.
После ланча Гертруда переоделась в темно-бардовое платье с черным жабо, украшенное брошкой с сапфиром, подол ниспадал оборками до пола, закрывая даже маленькие ножки в изящных туфельках. Ни Овсеп, ни Катажина, ни тем более Михал с Давидом не спрашивали мать о цели поездки - они знали, что, не смотря на дворянское положение в обществе, дающее ей как вдове полное обеспечение, Гертруда тем не менее не сидела сложа руки, а пыталась заработать на жизнь - как могла в те годы женщина: по вечерам занималась рукоделием, которое затем относила в лавку мастеров, продавая перекупщикам за приемлемую цену, а три раза в неделю после обеда отправлялась в пансионат преподавать девицам из богатых семей французский язык. Вырученные деньги покрывали расходы на содержание служанок да немного припрятывалось на черный день - ради детей, если они будут в чем-то нуждаться.
И сейчас, когда Гертруда завязала под подбородком ленты шляпы, к ней приблизился Овсеп, галантным жестом, желая казаться много старше своих лет, он предложил матери провести ее под руку до двуколки, запряженной высокой гнедой лошадью. С детства юноша любил провожать родительницу, а затем стоять, наблюдая, как ее экипаж скрывается за поворотом.