последний архиепископ

Глава 15
Овсеп и Михал лето проводили в родном доме. С какой радостью встретила их Гертруда; со слезами счастья обнимала-целовала сыновей, про себя любуясь их горделивой статью. Самый младший из братьев Мечислав-Давид - четырнадцатилетний подросток сильно вытянулся за минувший год, некогда детское лицо его постепенно стало приобретать твердые мужские черты, и всякий, кто видел его, понимал, что Мечислав будет, пожалуй, самым красивым в семье.
Отдыхая под сенью деревьев или нежась в лучах нежного летнего солнца, Овсеп иной раз задумывался о сущности бытия, философствуя, чего раньше никогда не делал. Было время, он злился на мать, на судьбу, что так быстро и жестоко разлучили его с любимой; сейчас же он стал спокойно-равнодушным, немного отрешенным от мирской суеты. Явилось ли это следствием его духовного учения или просто он так повзрослел, но ясно одно - прежним ему не стать, а к поворотам судьбы он ныне относился философски-спокойно: чему быть, того не миновать.
Однажды думы его, далеко-светлые, непонятные большинству, прервал голос Михала. Брат до сих пор чувствовал за собой вину, но лишь теперь решился высказаться, просто поговорить с Овсепом, перед которым ныне трепетал.
- Овсеп, - юноша облокотился к краю изгороди - границе между их садом и широкими холмистыми просторами, из-за плеча посмотрел на резко очерченный профиль брата с тонким орлиным носом, - ты все еще помнишь?
- А, ты про игровой дом? - он продолжал отрешенно глядеть в чистые небеса, однако сразу понял смысл сказанных Михалом слов, - не забыл, но не думаю об этом, и тебе стоит выкинуть этот порочный случай из головы. К тому же, - дугообразным движением руки он очертил невидимую линию над горизонтом, прибавил, - здесь, в тиши родного дома, хочется думать и мечтать о чем-то приятном, духовном.
Юноша чуть прищуренными глазами окинул залитые солнцем окрестности. тихо молвил:
- Да, матушка-природа щедра к нам. Помнишь, брат, как мы с тобой на конях перемахнули через эту вот изгородь и помчались к озеру, где долгое время отдыхали, наслаждаясь весенней тишиной?
- Как не помнить? Такое счастливое, беззаботное время, и мы с тобой: я вчерашний школьник, ты еще безусый мальчишка. Сколько надежд, сколько планов на будущее. Тогда казалось: стоит ступить во взрослую жизнь и желания разом сбудутся, и море по колено.
Михал почувствовал: разговор становится опасным, не ко времени будут помянуты почившая Катажина и отвергнутая обстоятельствами Магдалена. Не найдя, что еще сказать, юноша ответил:
- Ты еще молод, Овсеп, у тебя есть шанс все изменить, вернуться к мечте. Покинь семинарию, вернись к светским занятиям, а после пришли свахов к Яцеку, испросив руки его дочери, ты ведь все еще любишь Магдалену.
- Конечно, люблю. Разве можно не любить такую прекрасную душой и телом девушку? Магдалена сущий ангел во плоти.
Овсеп умолк, мысленно вернувшись к тому светлому, полного очарования периоду жизни. Большой дом четы Давидовичей, столы ломятся от яств, дамы в роскошных платьях и надушенные важные господа, а среди буйства красок и кринолинов, среди нежного цветника на фоне темноволосых кокеток ярко - точно звездочка, выделялась золотоволосая Магдалена, такая красивая, светлая, воздушная. Овсеп когда-то стеснялся признаться даже самому себе, что с первого взгляда полюбил ее будучи ребенком, только выражал нахлынувшие чувства детскими забавами: то за косичку ее дернет, то ущипнет ненароком; подрастая, он все еще скрывал свою любовь, но уже тогда брошенный на красавицу взгляд говорил вместо тысячи слов. Пронесшись в воспоминаниях, Овсеп посмотрел на брата и проговорил, нарочито растягивая слова:
- Ты судишь верно - так поступил бы любой мирянин, но менять что-либо я уже не буду, у меня нет на то сил. Да и матушку не хочу расстраивать: один раз я бросил учебу в престижном университете, вторично делать то же самое не собираюсь.
- Но...
- Я крест на том целовал во львовском приходе, что отныне посвящу свою жизнь служению Господу.
Михал пристально вгляделся в его лицо - впервые в жизни, словно изучая незнакомого, доселе чужого человека, и заметил - а ранее не обращал внимания, что глаза Овсепа немного косят - это еще с детства, вот почему он никогда не смотрел прямо, но от своего нового открытия младший брат еще сильнее потянулся к нему, известный-неизвестный человек стал ближе, роднее, интереснее.
Овсеп, залитый лучами солнца, запрокинул лицо к небесам и легкая улыбка озарила эти некогда спокойный черты, он проговорил:
- Скажи, Михал, на что похоже вот это облако?
Юноша какое-то время молчал, теребя в фантазиях правильный ответ, наконец, сказал:
- По-моему, похоже на пуховую подушку.
- А я думаю - на холмы.
И долго еще стояли братья у ограды, любовались раскрывшемся видом широкой долины, тянувшейся до самого горизонта. Там, между зелеными холмами, вдоль рощ, блестела в лучах синяя лента реки. Подул легкий теплый ветерок, коснувшись раскрасневшегося, покрытого золотистым загаром лица. Михал положил ладонь на плечо брата, тихо предложил:
- Может, отправимся домой? Скоро обед.
Овсеп однозначно кивнул, соглашаясь с ним. Слова юноши возвратили его из незримого мира в обычный мирской: только сейчас осознал он, как сильно голоден, а пустой желудок с упорством требовал еды.
Обедали на террасе, ибо дома было нестерпимо душно, хотя Галинка с раннего утра распахнула окна. Овсеп и Михал за год рутиной учебы соскучились по обычной домашней еде, с наслаждением вкушали грибной суп, запеченную с овощами говядину, а позже пили чай с французскими булочками. Привычная с детства череда событий теплой волной вливалась в их жизнь.
Следующим днем моросил дождь. Овсеп сидел на террасе за столом и рисовал. Когда-то, еще будучи школьником, он обучался изобразительному искусству, тогда у него неплохо получалось, можно сказать, многие картины выходили если не шедеврами, то вполне красивыми, с ровными линиями. Теперь уж рука отвыкла - за такое-то время, однако он не сдавался, старательно выводил очертания старинного дома за густым садом, а фоном служили высокие горы, пиками уходящие за облака. Закончив, Овсеп рассмотрел критически рисунок на расстоянии вытянутой руки, недовольно поморщился, глубоко вздохнув: вышло не совсем то, что представлял.
Его думы прервал стук копыт. Овсеп отложил рисунок и всмотрелся: у ворот остановился экипаж, кучер приоткрыл дверцу и помог сойти на землю госпоже Гоар. Одетая в пурпурное платье с расшитым серебряными нитями лифом, гордая своим богатым нарядом, женщина прошла вдоль разросшихся кустарников, с усмешкой оглядев их запущенность. Овсеп напрягся: после их ссоры они не виделись, гнетущее чувство обиды и гнева вновь закралось в его душу, но он пересилил себя, с тревогой, вопреки самому себе, признавая правоту тети: их дом действительно требовал полного ремонта как внутри, так и снаружи, краска потускнела и облупилась, полы скрипят, обои отваливаются, а денег на ремонт нет. Сглотнув, Овсеп холодно поздоровался, Гоар ответила ему презрительной улыбкой, как бы мстя за понесенные некогда оскорбления. У дверей гостью встретила Гертруда. Велев Галинке подавать чай, она пригласила ее входить, скрывая досаду за широкой улыбкой.
Пока Гоар гостила у них, Овсеп все то время оставался на террасе, ни разу не зайдя в дом. Голодный, продрогший, он, тем не менее, продолжал всматриваться в сад пустым взором, жалея, что погода не позволяла ему тут же оседлать лошадь и пуститься по диким просторам, воротившись домой лишь затемно. Когда до ушей донеслись тонкие женские голоса, он спрятался за ряд толстых колонн, дабы не встретиться взглядом с ненавистной Гоар. На пороге мать простилась с гостьей и так стояла, глядя ей вслед. Когда экипаж отъехал от ворот, Овсеп вышел из укрытия, с укором взглянул на мать. Гертруда поняла его душевное смятение, сказала более строгим, чем когда-либо голосом:
- Сын мой, оставь эти ребячества. Ты уже не мальчик, но взрослый человек, зачем бередить старые обиды?
- Зачем Гоар приезжала к нам, коль я запретил переступать наш порог? Вновь решила потешить свою гордыню, со злорадством осознать, как плохо мы живем?
- Все не так, Овсеп. Гоар не имела ввиду унизить нас.
- Нет, этого-то они и добивается! Почему она не протянет тебе руку помощи, почему так ненавидит меня, Михала, Мечислава? Она даже не пришла на похороны Катажины, хотя обязана была присутствовать как родственница семьи отца. О том судачили все, и многие наши знакомые после отвернулись от нее, только ты одна принимаешь ее с распростертыми объятиями, угощаешь чаем вопреки моему мнению. Я не хотел возвращаться в дом, оставаясь здесь один голодный, продрогший, а вы сидели в это время в теплой гостиной, пили чай с кексами... - он не договорил, тугой комок обиды сдавил горло, а глаза увлажнились от слез; с большим усилием ему удалось сдержать их, не поддавшись слабости.
Гертруда приблизилась к сыну, посмотрела на него снизу вверх: грустью, бездонной добротой пели ее печальные глаза, у Овсепа дернулось что-то внутри и неожиданно отлегло на сердце. Широким взмахом рук он обнял, прижал мать к себе, подавив тяжкий вздох. С горечью подумал: почему такая добрая женщина как мама, тихая, верная, живущая с верой и надеждой на Бога, щедрая на любовь, готовая отдать последнее нуждающимся, несет по жизни тяжкий крест через горечи и потери, и как не озлобилось, не очерствело сердце ее? И тогда дал себе слово: сделать все для утешение души ее, для ее счастья.