Последний архиепископ

Глава 28
Следующим днем, едва забрезжил рассвет над кромкой холмов. где белая пустыня сливалась с прозрачным небом, отец Жозеф Теофил Теодорович, украдкой оглядываясь, шел позади отца Иллариона вдоль старинных стен, мимо еще сонных домов. Они подошли к Храму Гроба Господня. обогнули ворота и вошли внутрь через боковую дверь, о которой мало кто ведает. В полумраке они остановились перед низенькой дверью под кирпичной аркой, Илларион толкнул ее и она со скрипом отворилась. В маленькой комнате под тяжелым сводчатым потолком сидел старый монах в черной рясе и с длинной седой бородой, он оглядел вошедших прищуренным взором черных глаз, что-то проговорил по-гречески, отец Илларион также на греческом объяснял ему что-то продолжительное время. Монах, опираясь на стол обеими руками, с кряхтеньем поднялся, висевший на его груди тяжелый крест вспыхнул в свете горящих свечей. Невысокий, сгорбленный грек прошел мимо рослых армян, держа керосиновую лампу в руке, и взмахом длани велел им следовать за ним. Втроем они миновали длинный темный коридор, свернули в боковой проход и спустились вниз - к подземелью. Старинные каменные ступени, выложенные много столетий назад, крошились под тяжестью тел, и людям пришлось опираться руками за шершавые стены, дабы не упасть. Спуск занял какое-то врем и, наконец, глазам их открылся тайный туннель под храмом - сюда ступала нога лишь избранных. Старый монах взял висевшую на крюке связку ключей и открыл дверь, что находилась слева от них. Комната оказалась на удивление просторной, и лишь затхлый спертый воздух свидетельствовал о том, что сюда редко заходили посетители. Святые отцы, осторожно ступая, прошли в комнату, гоняя пыль краями ряс: то было великое книгохранилище, где в полном секрете хранились летописи, манускрипты, книги о памяти временных лет и древних царях, давно превратившихся во прах. Монах пальцем подозвал к себе отца Жозефа, указал на полку покрытых пылью томов и пергаментов:
- Здесь ищи.
- Спасибо, - отозвался тот, до сих пор не веря своим глазам.
Ему в лицо дышали прошедшие тысячелетия, целые поколения человеческие. здесь хранилось все. И он всем телом, каждой клеточкой впитывал в себя историю, разумом погружался в историческую память минувших лет и тишины. Работа требовала упорства и времени. С раннего утра отец Жозеф с одной лишь керосиновой лампой в руке спускался по крутым ступеням в книгохранилище и сидел там до позднего вечера. Лицо, руки, одежда пропитались пылью и запахом старины, но иного архиепископ не желал: полностью погрузившись в древние манускрипты, он выискивал в них нужное, а затем выписывал в собственную тетрадь.
День сменялся ночью. Жаркий месяц май уступил место июню с его раскаленным знойным солнцем. Все живое пряталось в тени, но Жозеф, кропотливо работая, не замечал ни течения времени, ни сменяющейся погоды.
Франциск Комусевич, тем временем предоставленный самому себе, прогуливался в окрестностях Иерусалима. Больше всего ему по душе пришелся старый город, где еще сохранились древние постройки и где раскинулся восточный базар, пропитанный пряностями, табачным дымом и благовониями. Там пан Комусевич прикупил специи, китайский чай и йеменский кофе, а для себя лично - шкатулку с арабским орнаментом и нефритовые четки. После обеда он брел осматривать рощи и долины, поросшие смоковницами и кедром. Запах благоухающих трав, раскаленная белая земля пустыни, холмы, покрытые колючей травой, а высоко в небе ни облачка, лишь стаи голубей лениво парили над головой. В раскаленном воздухе прозрачными волнами покачивалось марево, а ноги поднимали дорожную пыль, которая, покружившись над землей, мягко оседала на обуви, подоле рясы, на камни.
В полном одиночестве Франциск был счастлив. Ощущая полную свободу - до конца месяца, он просто отдыхал душой и телом, наслаждался видимым-невидимым святым местом, впитывал в себя сквозь кожу окружающую действительность с ее аскетическими молитвами и восточными запахами. С архиепископом пан Комусевич общался лишь однажды, когда тот, выкрав один день выходной, прогуливался с ним по склону Елеонской горы, что в долине Кедрон, чуть восточнее Старого Иерусалима, там же располагался Храм Вознесения, а чуть дальше Гробница Богородицы. В этом святом месте. горячо почитаемом христианами, стояла мирная, благодатная тишина. Казалось, сама душа находила здесь успокоение: мысли о мирском, обычном как бы отступили, вылетели прочь и время остановилось. Божественная благодать наполнила сердце неизъяснимым счастьем.
- Знаешь, Франциск, - тихо, почти шепотом, словно боясь потревожить кого-то, проговорил отец Жозеф, - пребывая на Святой земле, я чувствую себя по-иному, другим человеком, заново рожденным, - он прищуренным от солнца взором глянул на пролегающие холмы, поросшие кедром, добавил, - если бы я мог, то остался бы здесь навсегда.
Над головой, чирикнув, пролетела какая-то маленькая птичка и скрылась в ветвях смоковницы. Их путь пролегал через Гефсиманский сад.

Минул месяц. За жарким июнем пришел не менее жаркий июль. Святой отец начал собираться собираться в обратный путь. Накануне отъезда он со своим секретарем ужинал в тени оливкового сада. Косые лучи заходящего солнца, пробившись сквозь листву, позолотили зеленую траву, вымощенную каменными плитами дорогу. Вспомнились ненароком далекие-ушедшие ужины в тесном семейном кругу на террасе их уютного дома в Станиславове, задорный смех младшего брата - Мечислава-Давида. Брат, самый младший и послушный, а во взрослой жизни - красавец, создавший прекрасную семью. Жозеф тесно общался всю жизнь с Михалом, но никогда с Мечиславом, словно тот не являлся его родным братом. Память о нем родила в душе архиепископа мысль - по возвращении в Польшу, оставив дела хотя бы на пару дней, поехать к Мечиславу-Давиду, вдоволь пообщаться с ним, поиграть-позабавиться с племянниками и племянницами, ведь кто как ни брат всегда будет рядом с ним?