Святость над пропастью

XV глава
"Не лишним стоит сказать, что главными виновниками в развязывании новой бесчеловечной бойни вновь стали Германия и Италия, и примкнувшая к ним Яаония, которая в 1931 году оккупировала северный Китай и Манчжурию, а в 1937 году началась японско-китайская война, длившаяся до самой капитуляции Японии в 1945 году. В 1938 году на озере Хасан и в 1939 году на реке Халхин-Гол прошли вооруженные столкновения между СССР и Японией. Мир, так долго отвоеванный после первой мировой войны, вновь покачнулся, по странам расползлась кровавая трещина.
Пришедший к власти в Италии Бенито Муссолини начал проводить агрессивную внешнюю политику. В 1935 году от объявил войну Эфиопии, годом позже захватил ее территорию. Средиземное море оказалось в руках итальянцев. В Германии, где народ пребывал в бедности, где росла безработица, социальное неравенство приводило людей в отчаяние, стала набирать силу радикальная националистическая партия. В 1933 году во главе Германии встал Адольф Гитлер; одним из главных лозунгов его партии явились отмена условий Версальского мирного договора, реванизм и расширение жизненного пространства для германской нации. В том же году Германия вышла из состава Лиги Наций, через два года в стране объявили всеобщую воинскую повинность ради наращивания военной мощи. Гитлер делал править, он хотел заполучить новые земли, богатства других стран; первый шаг, сделанный им, был ультиматум Чехословакии о передаче Германии Судетсткой области. Он получил желаемое - 30 сентября 1938 года после подписания Мюнхенского соглашения. Так легко полученное не умерило пыла Гитлера, но еще больше расширило его аппетит, ради которого в марте 1939 года Германия оккупировала оставшуюся часть Чехии и создала на ее территории протекторат Богемии и Моравии, Словакия же была объявлена формально независимым пронацистским государством.
- Славяне, будучи этническими ублюдками, не способны воспринять и нести великое наследие арийской расы, и вообще славяне не годятся для того, чтобы быть носителями культуры. Они не творческий народ, а стадные животные, они не личности и не приспособлены для умственной деятельности!
- Славяне должны работать на нас, а в случае, если они нам больше не нужны, пусть умирают...
Эти и подобные лозунги потоками лились с немецких трибун, вселяя в воинственный народ Германии побеждающий дух захватчиков. Охочие до чужого добра, немцы направили оружие на восток - богатые земли славян.
31 августа 1939 года отряд немецких диверсантов, переодетых в польскую военную форму, инсценировали нападение на немецкую радиостанцию в приграничном городе Гливице, в то же время германское командование как можно скорее начало стягивать войска к немецко-польской границе. В первое время свое действие армия неприятеля выдавало за простую полицейскую операцию, но когда численность ее возросла, то она перешла в сравнительное наступление. Для захвата польской стороны в действие были приведены две группировки под командованием генерала фон Браухича; общая же численность немецких войск доходила до 1,6 миллионов человек, их поддерживало более двух тысяч танков, шесть тысяч орудий и минолетов, до двух тысяч самолетов.
Польша в первых числах сентября смогла сдержать натиск врага, противопоставив им один миллион человек, 900 танков и около 400 боевых самолетов; все эти силы разместились вдоль границ. Наступление на Польшу началось ранним утром 1 сентября - в этот еще по-летнему теплый, погожий день. Немцы благодаря преимуществам с воздуха нанесли удар по польским войскам, застигнув их врасплох. Уже на третий день польская авиация была почти полностью уничтожена. Расправившись с воздушным войском, немцы повели бой на земле - танками принялись топтать польскую сторону. Прорвав оборону сопротивления, немецкая армия углубилась к центру страны, сметая все на своем пути, их цель была - захват столицы.
В то время отец Дионисий находился в Варшаве, куда приехал недавно, взяв с собой племянника Казимежа - ради его безопасности. Как и покойный Жозеф Теодорович, будущий архиепископ старался большее время оставаться в столице, среди высшего Синода, ибо все видеть, слышать, запоминать. Про себя он твердил четко установленное правило, которому научился у своего предшественника: чем больше власть, тем большее количество тайных врагов и скрытых завистников, необходимо быть всегда предельно осторожным, но при этом внешне не выказывать ни страха, ни опасения. Казимеж понимал это, денно и нощно не отходил от дяди ни на шаг, а когда началась война и враг стремительно двигался к Варшаве, молодой пастырь осознал, что отныне - на неопределенный срок их отступление во Львов отрезано неприятелем и им придется какое-то время оставаться в столице, дни которой уже сочтены.
Еще до подхода армии неприятеля в Варшаве началась организация гражданской обороны, возглавляемой магистром Регульским; тысячи жителей столицы днями и ночами, позабыв об отдыхе и сне, возводили баррикады и противотанковые заграждения - среди отчаянных добровольцев был и Казимеж, что вопреки просьбам дяди смело помогал мирянам.
8 сентября танки десятой армии, прорвав польскую оборону, ворвались в Варшаву, но отступили под яростными ударами защитников столицы. Удрученные немецкие солдаты шептались меж собой:
- Да, поляки не то, что чехи.
Другой контрудар польской армии "Познань" в районе города Кутно несколько сдержал продвижение восьмой немецкой армии к Варшаве, но, увы, исход событий был определен, столица обречена. 26 сентября германское войско начало общий штурм Варшавы. На западном участке обороны враги были отброшены назад, но поляки рано радовались: во второй половине дня немцам удалось прорвать обе линии внешних укреплений и завладеть первой линией фортов. Дабы спасти жителей города, укрыть-спрятать их в безопасном месте, польское командование через парламентеров попросило командование вермахта предоставить обеим сторонам перемирие на сутки для вывода из столицы гражданского населения. На просьбу немцы лишь усмехнулись, ответив отказом, в конце потребовав прислать к ним офицера для переговоров о сдаче гарнизона. Поляки осознали свое бедственное положение: нехватка боеприпасов, продовольствия, воды, медикаментов; дабы не испытывать судьбу и страшась мученической смерти от голода и жажды, согласились начать переговоры. И днем 28 сентября был подписан акт о капитуляции Варшавы. Ранним холодным, пасмурным утром 1 октября в город вступила пехотная дивизия, комендантом стал генерал Кохенгаузен. Германское войско с победоносным лицом двигалась по главным широким улицам столицы, жители города припадали лицами к кирпичным стенам домов, не желая смотреть на крушение родной земли под пыльными сапогами неприятеля, женщины прижимали к себе детей, по их несчастным лицам текли слезы.
2 октября в Варшаве в присутствии Гитлера состоялся парад победы вермахта; польское правительство, не желая более задерживаться на оккупированной территории, покинуло Польшу и бежало в Румынию. Радуясь победе над славянским народом, немцы во всеуслышание говорили, что отныне поляки, как "неполноценная раса", не имеет отныне права на самостоятельное государственное существование.
- Непокорными поляками сейчас будет править раса господ, - с трибуны заявил ставленник Гитлера генерал-губернатор Франк.
Жители оккупированных городов запирались в своих домах, посещать общественные места им было отныне запрещено; день ото дня росла безработица; голод, нищета и смерть постепенно приближались к каждому дому, каждой семье.
Особую ненависть немцы питали к евреям, коих немало проживало на новой оккупированной земле. И если поляки лишались гражданских прав - как "низшая раса" и "рабы арийцев", то евреи воспринимались немцами как "унтирменши - недочеловеки, как существа", кои должны быть поголовно истреблены. Дабы отличить евреев от неевреев, первым вошло в обязательство носить на одежде иудейский знак - звезду Давида - но все то явилось жестокой репетицией перед еще большим зверством. Еврейское население Варшавы численностью более полутора миллионов человек вынуждены были покинуть свои дома и под жестким надзором немцев перебраться в гетто - часть города, изолированную от остального мира.

Поздним вечером по безлюдной улице Варшавы, освещенной двумя лишь тусклыми фонарями, брел одинокий путник, закутанный в длинное до пять черное пальто, широкий капюшон был плотно накинут до глаз так, что лица не разглядеть. Путником этим был отец Казимеж и шел он по снежным улицам обратно в обитель. Остановившись, он на миг откинул капюшон и, подняв лицо, вгляделся в медленно падающий снег с черных безлунных небес. Снежинки выглядели совсем белыми на фоне высоты, но, попадая в фонарный свет, растворялись в его свечении. Грустным было лицо Казимежа, он обернулся по сторонам, в груди больно щемило сердце от ужасающей картины: большинство окон глядели на него пустыми страшными "глазницами" - ни рам, ни стекол, ни жизни, лишь кое-где поблескивал тусклый за шторой огонек, свидетельствующий о наличии живущих еще людей. Во что превратилась Варшава, некогда считавшаяся одним из красивейших городов Европы? Где те роскошные здания, где жилые дома, возведенные трудом человеческим? Нет больше красоты, только одни развалины, наводившие ужас близившегося Апокалипсиса.
Полный грустных мыслей, отец Казимеж добрался до обители, трижды - условным знаком, постучал в двери. Щелкнул замок, дверь отворил Дионисий Каетанович. Поеживаясь от холода, Казимеж быстрым шагом прошел мимо главной залы на кухню, он весь дрожал и единственное, чего желал, это согреть ледяные руки над очагом. Отец Дионисий, сам закутанный в меховое пальто, наблюдал за племянником, пока тот держал ладони над медленным пламенем - единственным источником тепла. Неподалеку сидели на скамьях плотно друг к другу несколько монахов да небольшое число мирян их тех, кто чудом уцелел во время бомбежки, а ныне не имеют крыши над головой - преимущественно женщины, дети, старики.
- Принес? - тихо спросил племянника отец Дионисий, поддавшись вперед: выражение лица скорбно-молящее, щеки впали, во взоре больших карих глаз читалась горечь.
Казимеж порылся во внутреннем кармане пальто, осторожно достал оттуда небольшой кулек с овсяными хлопьями, протянув его дяде, добавил:
- Вот, все, что смог раздобыть...
Святой отец развернул кулек, тут же запустил руку в горсть хлопьев, начал перебирать их, с жадными голодными глазами смотрел, как эти мелкие хлопья приятно пересыпались между пальцев, сыпались с ладони обратно на место. Эта забавная игра немного облегчили его тяжкие думы о настоящем и будущем, притупили невыносимое чувство голода, когда невозможно было спокойно заснуть под ворохом одеял, мучаясь от зимнего мороза. Глубоко вздохнув, он передал кулек закутанной в черный шерстяной плат старухе, велел ей приготовить кашу - на воде, без масла. Ужинали в тесном кругу, каждому досталось по две ложки - мало, но уж что есть, то есть. Дабы растянуть ужин ради призрачного насыщения, ели медленно, за тихой беседой. Говорил отец Дионисий:
- Покойный архиепископ всегда недолюбливал немцев, каким-то тайным знаком он предчувствовал надвигающуюся на восток грозовую тучу, не раз твердил свои опасения, а после первой кровопролитной войны поведал мне тайно, в тишине сие слова: "Немцы вновь придут сюда, вернутся, дабы разрушить здесь все. Они - народ гордый и воинственный, никогда не любят быть побежденными". Эх, как же счастлив он ныне, что не дожил до наших дней.
Наступила тишина. В очаге потрескивало пламя, роняя на каменные стены красноватый отблеск света, да с улицы раздавался плачущий вой разыгравшейся непогоды. Поставив опустевшую тарелку в раковину, отец Дионисий покинул кухню и вышел на улицу. Ветер трепал полы длинного зимнего пальто, белые хлопья снега холодом били в лицо, плавно оседали на ресницах, густых прямых бровях. В тоске посмотрел святой отец в ночное небо, на полуразрушенные дома глядеть не хотелось, иначе сердце его не выдержало бы окружающего мрачного ада.
Где-то вдали, в конце улицы, раздались ругательства на немецком языке, за ними душераздирающий крик, через несколько секунд в ушах грянули звуки выстрелов и - все стихло, поглощенное во мгле. Сердце учащенно забилось, к горлу подкатил тугой комок страха, но отступать, укрыться в стенах обители отец Дионисий не желал, вместо этого он спрятался за толстую колонну и немигающим взором уставился на дорогу молчаливой улицы. Из-за поворота выскочила маленькая фигурка и побежала, на сколько хватало сил, мимо развалин, но как бежала: странно, немного боком, согнувшись почти вдвое. Когда непонятная фигурка поравнялась с фонарем, в свете его святой отец различил маленького мальчика не старше семи лет. Вид ребенка был жалок: худенький, в изодранной одежонке, вместо шапки на голове копна черных волос. Не долго думая, отец Дионисий вышел из укрытия, кинулся к обессилевшему мальчику и так схватил его крохотное тельце в своих руках.
Маленькая теплая келья, освященная обычной восковой свечой за место электрической лампы, на кровати под окном лежит в бессознании мальчик, Казимеж осторожно осматривает его, стоя на коленях, а у закрытой двери неподвижно наблюдает за ними отец Дионисий. Наконец, Казимежу удалось приподнять края одежд на ребенке, с тревогой он осмотрел рану, их которой текла кровь, оставляя на коже красноватые пятна. Придвинув к себе таз с водой, молодой пастырь принялся обрабатывать рану, затем смазал ее йодом, перебинтовал.
- Будет жить? - в ночной тишине спросил Дионисий.
- Мальчик потерял много крови, но сама рана не опасна. Надеюсь, с Божьей помощью все станется хорошо.
Ребенок заворочался, приходя в сознание, затем вновь обессилев, впал в нечто между сном и бессознанием. Казимеж аккуратно поправил на нем одежду и вдруг так и замер, жестом подозвав к себе дядю. Отец Дионисий наклонился, в тусклом свете отчетливо белела пришитая к грудному карману звезда Давида - отличительный знак иудеев на территории оккупированной Польши. Какое-то время святые отцы стояли, молча переглядываясь то между собой, то бросая взоры на иудейский символ веры, тысячи мыслей вертелись-крутились в их головах. Наконец, отец Дионисий произнес немного неуверенно:
- Что делать с этим, Казимеж? Если немцы примутся искать беглеца, то непременно набредут на его след, а он ведет в нашу обитель - разграбленную, с поврежденной колокольней.
- Думаешь, дядя, мальчонку следует выдать захватчикам?
- Бог с тобой, племянник! Разве мы душегубцы - ненавистники человечества?! Я мыслю иначе: а что, если... если этого ребенка выдать за армянина? Немцы пока что не трогают наш народ, есть шанс на спасение.
- Оформить документ о якобы его крещении и назвать другим именем?
- Именно так. Ступай в канцелярию, приготовь все необходимое, а я уж поставлю печать и роспись.
Казимеж, почувствовав уверенность в словах дяди, сам преисполнился гордой решимостью по спасении невинного чада; отворив дверь, он столкнулся с детьми - мальчиком и девочкой - светлыми, исхудавшими, они чуть заглянули в келью, с любопытством посмотрели на спящего. Дионисий поспешил к выходу, отвел детей в сторону.
- Идите, идите почивать, - проговорил он любопытным маленьким хитрецам.
- А мальчик скоро проснется? - спросила девочка.
- Конечно, скоро.
- И мы будем вместе играть? - поинтересовался ее брат.
- Обязательно.
Спроводив племянника и сирот-двойняшек, святой отец уселся у изголовья мальчика, с умилением поглядел в его бледное от страха и боли лицо, на его чуть курчавые черные волосы, на восточный профиль носа. Такой маленький, а сколько перенес за короткий отрезок времени. Где его родные: живы ли, мертвы ли? И если живы, ведают ли, где теперь их маленький сын и что с ним сталось?
Мальчик заворочался под теплым одеялом, немного поморщился, затолкались друг о друга длинные изогнутые ресницы и пламя свечи отбросило на них желтовато-алый отблеск света. Мальчик пробудился, блуждающим взором оглядел келью, с опаской посмотрел на мирно сидящего рядом с ним человека. Отец Дионисий поднес к его губам стакан воды и ребенок с жадностью выпил все до дна. Дав ему немного времени прийти в себя, святой отец положил ладонь на его голову, тихо проговорил спокойным ровным голосом:
- Не бойся, ты в безопасности. Здесь нет злых людей.
- А немцы придут сюда? - спросил мальчик и невольно бросил осторожный взгляд на окно, за которым занималась заря.
- Нет, не придут. Это святая обитель, закрытое место, здесь живут добрые люди.
- А мама и папа будут здесь?
- Конечно, обязательно придут и заберут тебя.
Сердце Дионисия разрывалось от горечи и отчаяния, и от сознания того, что глупой ложью вселил в душу маленького человека призрачную надежду. Подойдя к двери, прислушался и, убедившись, что в коридоре никого нет, вернулся на прежнее место. Мальчик сел на постель, закутавшись в одеяло, все его худенькое тельце дрожало от холода и боли. Дионисий склонился над ним, приобнял за плечики и вдруг выпалил как на духу, не дав мальчику ничего спросить:
- Я спасу тебе жизнь, только послушай внимательно и не перебивай: мы подготовим документы на твое имя - новое на время имя, будто ты армянин, в крещении Тигран. Запомни: ты Тигран, ты армянин; до поры до времени забудь, что ты еврей, никому, даже здесь не говори свое подлинное имя. Ты понял?
- Да...понял...
- Как тебя зовут?
- Яков.
- Нет же! - святой отец скинул с него одеяло, рывком вырвал карман, на котором была пришита звезда Давида, повторил. - Ты Тигран - это помни.
- Я... я Тигран, - вторил за ним мальчик и вдруг заплакал, спрятав лицо в коленях.
Дионисий мягко положил ладонь на его макушку, пригладил густые спутанные волосы".