Святость над пропастью

XVIII глава
"Вернувшись после долгих скитаний во Львов, отец Дионисий направил стопы к собору - той роскошной обители, что стала центром львовской армянской епархии и той, что была гордостью архиепископа Теодоровича всю его жизнь. Война пощадила собор от уничтожения: ни пули, ни огонь не тронули его стен, однако, от людской жадности и ненависти святое место претерпело не меньше, чем жители города. Святой отец, а за ним Казимеж осторожно вошли во двор собора, покосившиеся ворота оставались распахнутыми. Трава, вытоптанная десятками ног, высокая каменная стела с убегающими-расползающимися трещинами; боясь нарушить тяжелое молчание обители, Дионисий с замирающим сердцем поднялся по ступеням, осторожным взором оглядываясь по сторонам, будто ища некий ответ на мысленный вопрос. Их прихода никто не ждал и некому было встретить святых отцов у высоких дверей собора.
В безлюдном воздухе раздались шаги - путники вошли в собор - долог был их путь возвращения. Но что открылась перед их глазами - не во сне, наяву; ноги Дионисия подкосились и если бы не Казимеж, то он, потеряв равновесие, рухнул бы мешковатой черной массой на холодный грязный пол. Да, немцы не разрушили собор, не сожгли, но зато сделали своим складом и местом для лечения раненных. И здесь и там вперемешку валялись коробки, военная порванная одежда, пустые седельные сумки, окровавленные бинты и раскрытые аптечки. в коих до сих пор сохранились запакованные пластыри и маленькие баночки с зеленкой. Спертый запах помещения перемешался-смешался со зловониями от грязной потной одежды, крови, остатков еды. Опираясь на плечо племянника, отец Дионисий в бессилии заплакал, медленно опустился перед разоренным алтарем и только теперь позавидовал слепым, что не могли лицезреть всего того, что видели его глаза.
- Великий архиепископ потратил полжизни на восстановление собора, это было его детищем, его гордостью и всем, что он любил и чем дорожил. Ах, отче Жозеф, как вам повезло, что вы не дожили до сего страшного дня, - святой отец вскинул взгляд вверх - на уходящий в вышину купол, силы покинули его, но душа вопреки всему воспарилась над землей и свет, что тускло отсвечивался из окон, осветил его серое, с большими очами лицо.
- Необходимо собрать всех отцов нашей церкви, что остались, не покинули Львов, нужно призвать верующих и тех неравнодушных из ныне живущих: совместными силами мы справимся и ты увидишь: сия святая обитель вновь засияет золотыми красками! -скороговоркой проговорил Казимеж, желая приободрить дядю, ибо опасался за его здоровье - телесное и душевное.
- Ты молод, полон сил, тебе и заниматься этим, а я хочу отдохнуть, устал я, сильно устал.
Немного вздохнув, он посмотрел на Казимежа, окинул взором его фигуру: высокий, крепкий, молодой; когда-то он был опорой племяннику, теперь все изменилось и осознал Дионисий свои немолодые годы, свою немощность.
Через четыре дня к собору подъехал отец Каетан Амирович - тот, что когда-то мечтал занять место архиепископа, но теперь, когда Европа, особенно ее восточные рубежи, разорены войной, а непокорные угнаны в плен или убиты, стало трудно, можно сказать, невозможно сохранять церковное влияние, Каетан Амирович в сердцах возблагодарил Бога, что не принял на себя тяжкую ношу по управлению епархией, ибо с властью и влиянием приходит осознание глубокой ответственности не только перед самим собой, но и всей паствой, что в покорности ожидает от духовного наставника принятия решений. Долгожданного гостя встретил Казимеж, оба пастыря, искренне обрадованные столь приятной встречей, прошли в собор через отдельный вход, дабы не смущать верующих из числа крестьян, согласившихся помочь в наведении порядка внутри.
Дионисий Каетанович в это время сидел в кабинете, за столом, где ранее восседал Жозеф Теофил Теодорович, что-то искал в бумагах, переписывал. Он еще не стал официально архиепископом, но дела, требующие рассмотрения, не стал откладывать на потом, дабы вступить в высокий сан налегке, сохраняя с собой приятное достоинство. Вошедшего в сопровождении Казимежа Каетана Амировича он встретил со спокойным радушием: за недолгое время войны между ними многое переменилось-изменилось, прежнего недосказанного холода больше не было - лишь усталость и новые ожидания чего-то непривычного, с надеждой далекого. Святые отцы сели друг напротив друга; прежних их не существовало, как и не испытывал с этой минуты отец Каетан скрытой неприятной зависти. Дионисий внимательно изучил его лицо, хотя видел многие годы; Каетан Амирович нисколько не изменился: то же смуглое лицо, те же продолговатые миндалевидные глаза, на круглой голове коротко стриженные черные волосы, пухлые щеки гладко выбриты - лицо, которого не коснулись ужасы войны, особенно это бросалось в глаза в сравнении с исхудавшим, осунувшимся отцом Дионисием, что до конца не избавился от чувства неприятного голода. И этот сытый человек с поклоном пришел к старцу, в руке держа папку с бумагами, кою передал будущему архиепископу. Тот вопросительно взглянул на него, раскрыть папку не было желания, спросил:
- Что это вы принесли, отче Каетан?
- Необходимые документы и рекомендации от нашей епархии. Скоро вы встанете надо всеми нами, вам следует заранее все изучить.
- Неужели вы проделали долгий путь лишь затем, чтобы помочь мне крепко встать на ноги во время нового моего назначения?
- Именно так.
- Но... - Дионисий подбирал нужные слова, но каждая последующая фраза застревала в горле, он не знал, как поблагодарить за столь неожиданную, приятную заботу.
Каетан Амирович в душе посмеивался над его растерянностью, он точно понимал: святой отец никогда не забывает сделанное ему добро и всегда старается отплатить сторицей, представить только, какие почести ожидают после того дня, как он водрузит на себя митру архиепископа. Немного помолчав, Каетан произнес:
- Когда вы займете место львовского архиепископа, не забывайте, сколько всего прочего сделал для епархии почивший Жозеф Теофил Теодорович и как он отстаивал наши интересы у Священного Престола; готовьтесь к тому, что вскоре вам предстоит покидать пределы Львова не на неделю или две, а на месяца, выстаивая прошения у ног Его Святейшества. Времена изменились - вам, отец Дионисий, придется много труднее, нежели вашим предшественникам.
- Это я понимаю, - задумчиво промолвил тот, больше не глядя на своего собеседника: отрешенным взором он уставился на картину - на полотне художник масляными красками изобразил последний час земной жизни Господа Иисуса Христа: мрачные цвета одеяний, полные ужаса глаза иудеев, озлобленные в уродстве лица римский легионеров и Он - Тот, Который нес тяжелый крест, дабы кровью Своею искупить грехи человеческие - Он Один окутан светлым отблеском. Невольно перед мысленным взором Дионисия проплыли-всплыли из памяти прожитые горести: война, война - кругом война и он стоит в гордом одиночестве маленькой точкой посреди разрушенных стен домов.
О причине задумчивого молчания он не стал разговаривать с Каетаном Амировичем: все равно ксендз не понял бы его глубоких терзаний, ибо не пережил того, что ему пришлось пережить, и глаза его не видели тех жутких кровавых картин, что воочию приходилось видеть Дионисию изо дня в день, впитывать, пропуская через себя крики и стоны изувеченных, умирающих. И лишь теперь, в теплой осенней тишине родного собора, он смог вздохнуть спокойно, не опасаясь удара жестокого чужого врага.
По завершению простой трапезы, сохраняя в желудках легкое чувство голода, Дионисий Каетанович в сопровождении отцов Казимежа Ромашкан и Каетана Амировича прошел в главную залу великого собора - жемчужину всех польских армян-католиков, здесь, не смотря на непотребства, сотворенные немцами и их приспешниками, сохранилась удивительная зодчая красота, вобравшая в себя классическое барокко в сочетании с восточной колоритной роскошью. Стены расписаны затейливым орнаментом, купол храма, уходящий в высоту, украшен мозаикой, на которую из высоких окон бьет солнечный струящийся свет. Отец Дионисий остановился под высокой сводчатой аркой, по-восточному округлой, с замиранием сердца и тайной гордостью осмотрелся: то была его идея пригласить армянских архитекторов, живущих в нужде и притеснениях в Ливане и Сирии, дать им кров и работу, и как счастлив он, что архиепископ Жозеф Теодорович внял его просьбе, не испугался вручить реконструкцию собора в руки чужаков.
Дионисий смотрел перед собой - на картину-фреску "Погребение святого Одилона", выполненная художником Яном Генриком Розеном в тот год, когда Жозеф Теофил Теодорович получил сан архиепископа.
- Взгляните, всмотритесь, святые отцы, - проговорил Дионисий, Каетан и Казимеж вздрогнули от его чужого, словно вторившего из глубин веков голосом, но вопреки страху посмотрели туда, куда указывала его длань, в мягкой тишине до их ушей донесся глас, - сие творение не просто изображение погребального обряда, оно символизирует собой время - неизбежный, неиссякаемый поток бытия: вот, последний монах, несущий тело Одилона, на нем черное одеяние, а голова сокрыта в широкий капюшон - это прошлое и его нельзя изменить. Монах, что находится впереди него, символизирует настоящее - посмотрите, лицо его обращено ко всем нам, а взгляд пронзает до костей. У самого же первого монаха склонена голова и прикрыты глаза - то наше будущее, которое неизвестно нам, но которое мы должны со смирением принять.
Казимеж стоял в нерешительности: сколько раз он видел эту картину-фреску, но никогда не всматривался в нее так, не понимал сокрытые в ней тайные смыслы, ибо не умел, не мог читать сокрытое от него. Отец Дионисий вновь научил его смотреть на вещи по-иному, обращать внимание на каждую мелочь, ибо в ней, возможно, спрятан ответ на немой поставленный вопрос. Каетан Амирович , крепкий, низкорослый, с интересом слушал повествование отца Дионисия, но только теперь понял-осознал, какой это был человек и что не зря отец Жозеф выделил его среди остальных.
К вечеру Каетан спешно засобирался домой, почему-то вдруг ему стало не по себе - не столько за время долгой беседы с бывшим соперником, сколь от блеска и великолепия армянского собора, где в каждой черточке, каждой изукрашенной фреске чувствовалась твердая рука Жозефа Теодоровича, и лишь теперь глядели на него с немым укором смуглые одухотворенные лики святых, глядели в само сердце, в саму душу с ее тонкими невидимыми струнами, и дергались непонятно эти струны, душно становилось, тошно от самого себя, что поддался в сопротивлении своем греху зависти - как Каин, убивший брата своего Авеля за то лишь, что не его жертву принял Господь. Отец Дионисий не подозревал о его чувствах или просто не желал думать о сим, ворошить зажившую глубокую рану; вместе с племянником спровадили гостя до высоких ворот, в дружеском объятии простились - вскоре, наверное, они вновь встретятся, быть может, в Кракове или даже Риме: как Бог рассудит. Когда машина с Каетаном Амировичем скрылась за поворотом, Казимеж склонился к уху дяди, прошептал:
- Не нравится он мне, хитрит-юлит, а ты так ничего не видишь, доверяешь этому лицемеру.
- Пусть так. Ежели отец Каетан захочет плести интриги за моей спиной, пускай плетет - ему же потом будет хуже.
- Не забывай, дядя, война не окончена, да и ты еще не архиепископ.
- Немцы решили завоевать русский народ - какое малодушие, тем самым они совершили глубочайшую ошибку, ибо за всю историю никто и никогда не смог завоевать свободолюбивый народ, живущий на границе Европы и Азии. Гитлеровцы обречены, очень скоро их злодеяниям настанет конец. После войны я самолично отправлю письмо Его Святейшеству, а епархия поддержит меня, не сомневайся.
Казимеж многозначительно посмотрел на дядю, в душе не верил в правдивость его предсказаний, но о том предпочел промолчать, ибо сильно устал: ото всего, что видел, пережил в последние месяцы"