Святость над пропастью

КНИГА 2
I глава
Поезд, громко постукивая колесами о рельсы, медленно направлял свой бег на север. Вот миновали они русскую равнину и взору их предстал совсем иной, не похожий на прошлое, мир. Узников разместили в вагоны для перевозки пассажиров, только не было купе. Мест не хватало, самые молодые и отчаянные забирались на третьи полки, с затаенной завистью посматривали сверху вниз на тех счастливчиков, коим удалось спать на нижних полках, а днем, мирным взором уставившись в окно, любоваться мелькавшим пейзажем.
Отцам Дионисию и Протасию повезло немногим больше: им достались боковые места рядом с уборной и тамбуром - всего лишь два места: нижнее и верхнее - и никого, кроме них. Днем святые отцы сидели внизу за узким столиком, проводили время в тихой спокойной беседе; остальные узники не обращали на них внимания или делали вид, что им безразличны духовники: теперь им было не до молитв и проповедей - путь их пролегал через северные дали России, в гулаг.
В первый день их безрадостного путешествия взорам открывался привычный европейский пейзаж, вдалеке проносились деревни и села, в вечернее время где-то вдалеке играли-танцевали, светились звездами огни больших и малых городов, поднимались к небу, возвышались над остальными зданиями серые трубы заводов и фабрик, из них чернеющим густым облаком струился дым. Иной раз бегущей стороной уходили вдаль леса, мирно текли голубые ленты рек и речушек, еще сонных, освобожденных ото льда. Бывало и такое, отчего к горлу подкатывал тугой комок рыданий, что долгое время не отпускал от гнетущих тяжких дум: вон вдали селение, кое-где разбросаны и тут и там ветхие домишки, а посреди сей умиротворенной картины чернели руины сожженной либо разрушенной церкви, чья колокольня была повергнута на земь. На ясные светлые глаза отца Протасия наворачивались слезы, он осенял себя крестным знамением, тихо повторял:
- Господи Боже, прости грешных за беззаконие их, ибо не ведают они, что творят.
В воздухе разом повисало молчание, словно боялись все произнести хотя бы одно слово, а страшное величие смерти и опустошения еще долгое время сопровождало их в пути.
К концу второго дня поезд свернул на северо-восток, продолжил без остановок мчаться к неизведанным далям. Ранним утром отец Дионисий пробудился раньше обычного - отчего-то совсем не хотелось спать, расслабленное тело, не привыкшее к длительному отдыху, ныло и болело, пустой желудок издавал неприятные звуки. Поднявшись с подушки, он с кряхтеньем обулся, пошел в уборную справить нужду и умыться, дабы окончательно прийти в себя. Когда святой отец, чистый, посвежевший, вышел в коридор и ненароком глянул в окно, то так весь и замер, восхищаясь и дивясь открывшейся новой дикой красоты. Железная дорога петляла между высокими холмами, поросшими лиственницей, хвоей и соснами, украшенных пышными снежными шапками на своих вечнозеленых ветвях, да пологими каменистыми склонами, на вершинах которых величаво возвышались каменные истуканы - были ли то чудеса природные или же сие идолы поставили в незапамятные времена кочевавшие здесь, исчезнувшие в потоке истории племена и народы, догадаться было трудно, но тем самым становилось поистине интересно наблюдать сменяющиеся картины этой дикой нетронутой земли, где время остановилось в веках и где не было замечено присутствие человека.
Отец Дионисий вернулся на свое место, выражение его лица преобразилось: он любил горы, любил возвышенности - истинная армянская кровь текла в его жилах. Вскоре начали пробуждаться остальные; позевывая, они протирали покрасневшие ото сна глаза, устремляли взоры в окна, дивились снежному холодному краю. Проснулся и отец Протасий, поеживаясь от холода, бросил взгляд на проносившиеся мимо холмы, густо покрытые лесами, сказал то ли самому себе, то ли сидящему напротив Дионисию:
- Господи, красота-то какая! Даже ради этого стоило пожить на белом свете.
Один из узников, чье место располагалось по другую сторону, поддался чуть вперед, проговорил с усмешкой:
- Чего радуешься, глупец? Это Республика Коми, к вечеру нас всех ждет ад - только на земле, - и как-то неуверенно, с грустным лицом улыбнулся.
К обеду пейзаж изменился: заместо величественных возвышенностей, на которых как бы парили пышные сибирские елки, чьи могучие корни спускались к северным рекам, взору путников открылись пологие голые сопки, здесь еще царила зима, снег плотным слоем покрывал скупую унылую землю. Небо, серое, хмурое, неприветливо глядело с высоты, вселяя не надежду, но тоску по покинутым вопреки желанию теплую мягкую родину черной земли.
Вечером поезд остановился у станции, за окном горели прожектора какого-то завода, несколько фигур, по виду рабочих, черными точками бегали по станции, что-то выкрикивали друг другу, несколько человек везли на телегах насыпанный черный уголь. В вагон уверенным шагом прошел офицер, безупречная чистая форма, руки заложены за спиной, окинул узников суровым взором из-под козырька фуражки, гнусаво проговорил:
- Произошла поломка. Сидеть тихо и ждать. Выходить из вагона или в тамбур запрещено.
Отец Дионисий придвинулся к окну, сердце бешено колотилось в груди; у поезда стояли сотрудники НКВД, у каждого в руках по винтовке. Вскоре к станции подъехала машина, из нее вышли люди в форме, трое держали на поводках овчарок, грозный лай оглушал местную округу. Так прошло достаточно много времени, за эти длительные часы ожидания никто из узников не покинул свои койки, никто не проронил ни слова. Около четырех часов утра поезд снова тронулся в путь, до ушей как и прежде доносился стук тяжелых колес, за окном белоснежным покрывалом расстилалась тундра, а на горизонте - за низкими сопками, поднималось-поблескивало ледяное северное солнце.
Отец Протасий пробудился, растормошил спящего Дионисия, и когда тот приоткрыл глаза, прошептал:
- Вставай, отче, мы почти приехали.
Тот, плотнее укутавшись в одеяло, потянулся, сел, поеживаясь от холода, красными от недосыпа глазами лишь раз взглянул в окно, невольно залюбовавшись северным рассветом у края земли.
- Скоро мы прибудем на место? - спросил он.
- Наверное, скоро. Мне никогда не доводилось видеть северные дали, а оно вон как вышло, - отец Протасий взял пару сухарей, закинул их в рот.
- Холодно-то как, не думалось, что где-то бывает зима в апреле.
- Превыкай, отче, здесь лета нет.
Через два часа вдалеке заблестела полоска реки Усы, той самой, на берегу которой располагались трудовые лагеря. Поезд прибыл на место, в село Абезь, где растянулись шесть лагерных пунктов - четыре для мужчин и два для женщин. Охрана, распределив заключенных, вывела их из вагонов, приказав следовать к пункту, оцепленного вооруженными людьми. Над высоким забором с колючей проволокой была построена вышка с несколькими прожекторами, с высоты которой легко обозревалась вся окрестность - даже за пределами лагеря. Пленников грубо втолкнули в ворота, велели встать по линии и ждать. Затем следующий переход по широкой дороге, выход. Отец Дионисий шел словно во сне, не чувствуя леденящего холода, до ушей доносились крики и бранные слова охранников, тяжкие стоны узников, ненароком оступившихся посреди людского потока. Их мрачное шествие перегородили-окружили якуты и иные народы крайнего севера: безобразные, со смуглыми обветренными лицами, в тяжелых оленьих шубах, меховых унтах, стояли они вдоль дороги, выкрикивали что-то на своем языке, кривили губы в подобие улыбки, показывали черные мелкие зубы. Святой отец дернулся в сторону, когда один якут потянул его за рукав, сморщил скуластое лицо, покрытое оспинками, проговорил:
- Харчы биэр, харчы биэр, - потирает большой, указательный и средний пальцы друг о друга, требовательно дергает руку.
Дионисий остановился, он не мог понять неведомый сий язык, боялся оттолкнуть наглеца, тем самым навлечь на себя гнев, а попросить помощи мешала затаившаяся до сей поры гордость. На помощь еще подоспел один из охранников, оттолкнул якута так, что тот свалился в снег, погрозил большим твердым кулаком, другие якуты разом отступили, когда ворота - тяжелые, высокие, со скрипом отворились, колонна пленников, покорно ступая, скрылась за ними.
- Вот мы и дома, - с унылой-скорбящей улыбкой молвил отец Протасий над ухом Дионисия, глубоко вздохнул и пар мягким облаком вырвался изо рта.
Дионисий молчал, его глаза были широко раскрыты, в них читались ужас и страх: он видел перед собой туман - густой и белый, весь серый холодный мир окружал его со всех сторон - как в том сне, раз за разом повторяющийся в течении многих ночей, только теперь этот туман предстал перед ним наяву, а он как завороженный брел сквозь его пелену.
- То вещий сон, вещий сон, - шептал Дионисий про себя, - Господь предупреждал меня, посылал знаки, а я, глупец, не внял Его предостережениям.
Узников провели мимо деревянных бараков к штабу начальства, расположенного за мастерскими и сараями, велели встать в шеренгу и молчать. Через несколько минут из штаба вышли главные смотрители и руководство гулага - рослые, широкоплечие, лицо строго-спокойные, они шли мимо прибывших, пристально вглядываясь в каждого пленника. Очередь дошла до отца Протасия: святой отец, высокий, худощавый, стоял с вытянутой спиной, ни страха, ни раболепия не читались в его взоре, лишь молчаливое спокойствие да тайное достоинство, на груди в северных лучах блестел церковный крест. Начальник гулага смерил его взглядом с ног до головы, презрительно как и все атеисты фыркнул со словами:
- Снимай живо крест, поп.
Лицо Протасия опалил жар, сдерживая гнетущий порыв, проговорил громче обычного:
- Никогда, никогда не отдам я крест святой безбожникам на поругание! Так и знай, начальник.
- Ты дерзок, а не смиренен, поп, не по твоей вере это, - высказав недовольство, начальник достал пистолет и направил дуло в лоб Протасия; раздался выстрел, святой отец, качнувшись, замертво упал на протоптанный снег, его голубые глаза с расширенными зрачками глядели в высокие небеса.
Стоящий рядом Дионисий вздрогнул всем телом, а к горлу подкатил тугой комок, он боялся взглянуть на тело того, кто единственный был его другом, и ненавидел сейчас начальника, всех охранников, весь окружающий безбожный мир.
- Что записать, товарищ начальник? - раболепно, едва слышно спросил один из охранников.
- Напиши в журнале, что поп взбунтовался и хотел подбить остальных на непослушание.
Узники опустили понуро взоры: так легко и скоро решались в этих краях человеческие судьбы. Начальник повернул голову в сторону отца Дионисия, дал знак своим людям пошарить у него на шеи и если на ней висит распятие, немедленно сорвать. Не успел святой отец моргнуть, как рослый мужчина не старше тридцати отыскал на его груди крест, раз - и символ веры был уже в руках начальства. Охранники засмеялись, их забавлял ужас, покрывший белой маской лицо Дионисия, но его самого никто ни о чем не спрашивал. Обойдя всех узников, надсмотрщики велели им следовать к баракам, что станет для кого-то временным домом, а для кого-то местом смерти.
В последний раз, пересилив себя, отец Дионисий опустил глаза на распростертое тело Протасия, на снегу образовалось красное пятно из стекающей из раны крови. Святой отец про себя прочитал заупокойную молитву, а иного он сделать не мог.