Святость над пропастью

XI глава
Очнулся отец Дионисий в постели. Стояла глухая, холодная ночь. За окном басом завывал ветер, ему вторили привязанные собаки. Святой отец приоткрыл глаза, в дымке заволакивающего тумана увидел склоненного над ним Калзана, до его слуха донесся тихий знакомый голос:
- Хвала духам, ты пришел в себя. Как ты себя чувствуешь, Денис?
- В голове гудит. Не знаю, что произошло со мной тогда.
- Ты внезапно потерял сознание, мне велели отнести тебя в барак.
- Сколько времени я провел без чувств?
- Весь вечер, а ныне время движется к полуночи.
Дионисий привстал, много усилий стоило ему вытерпеть боль, острым лезвием пронизывающее затылок и виски. Какое-то время он молчал, ждал, когда станет немного лучше, а мысли яснее; боль понемногу отступила, пелена тумана растворилась в полутемной комнате, в глаза тут же бросился огонь в очаге - трескалось-танцевало желтоватое пламя, покрывало серую стену красными бликами. Его взор встретился со взглядом Калзана, в больших карих глазах читался немой вопрос: что сталось тогда? Калзан понял этот взгляд, тени грусти легли под его азиатскими очами, немалой выдержки стоило ему ответить на то - как то казалось, ставило непреодолимую черту между прошлым и настоящим. Вобрав в легкие побольше воздуха, Калзан произнес:
- Князь умирает. Боюсь, до рассвета ему не дожить.
Сердце в груди Дионисия замерло, некое холодное скользкое чувство прокатилось внутри, содрогая все, до чего смогло дотронуться. Струна в душе натянулась, в любой миг грозясь порваться, только вместо невидимых удушливых рыданий к нему вернулась былая уверенность - та, что следовала за ним по пути его религиозной деятельности. Не спрашивая более ни о чем, он вдел ноги в ботинки, проговорил:
- Я желаю видеть князя, не хочу запоздать.
- У тебя есть силы встать?
- Есть... теперь уже есть.
Опираясь на плечо Калзана, Дионисий добрался до узких деревянных нар, на коих под одеялом лежало вытянутое тело князя. Вокруг собрались те из узников, что стали невольными свидетелями стычки с охранниками, среди них, всхлипывая, стоял с опущенной головой Петр, по его щекам катились слезы.
Неподалеку раздались шаги, собравшиеся невольно уставились в сторону отца Дионисия, что медленно прошел мимо них и склонился над князем, его рука легла на чело умирающего. Князь посмотрел на него почти невидящим взором, издал слабый стон и внутри что-то засвистело, тонкие руки с посиневшими поломанными пальцами бессильно вытянулись вдоль туловища. Разом воцарилась тишина - ни шороха, ни даже треска в очаге - ничего. Мир словно остановился в плавном кружении времени, покрылся невидимой пеленой небытия, отпуская еще то немногое, что оставалось между ними. В этой роковой, тяжелой тишине раздался легкий шепот Дионисия:
- Я здесь, княже... - и замолчал, не в силах молвить еще что-то.
- Отче, ты рядом, значит, станется хорошо... Хоть ты и католик, а только тебя просить о помощи...
Князь замолчал, собираясь с остатками сил, каждое слово, каждый последующий вздох давался ему с трудом, времени оставалось немного, он боялся не успеть.
- Прошу, отче, прочти надо мной отходную молитву, отпусти грехи мои, чтобы уйти мне налегке.
Губы Дионисия задрожали, а тугой комок рыданий сдавил горло. Сейчас, в этом далеком крае, в грязном черном бараке, а не под светлыми сводами собора отпустить молитвой уходящего оказалось куда тяжелее, даже хороня мать и архиепископа, он не испытывал такого тревожно-тяжкого чувства в душе. Пересилив себя, он кивнул в знак согласия - по-иному поступить просто не мог.
Князь поманил его склониться, прошептал на ухо едва слышно:
- Павел... Мое имя Павел.
Нечто неопределенно-возвышенное пронеслось между умирающим и святым отцом; там, позади, стоял кто-то - невидимый, ясный, в ожидании над разверзшейся вечностью, и оба они чувствовали присутствие сего гостя: ни страха, ни сожаления не осталось в их сердцах.
Сотворил отец Дионисий крестное знамение, сложил молитвенно руки, ветер, гуляющий под окном, и тот перестал выть.
- Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. Верую в Бога, Отца Всемогущего, Творца неба и земли. И в Иисуса Христа, единственного Его Сына, Господа нашего: Который был зачат Святым Духом, рожден Девой Марией, страдал при Понтии Пилате, был распят, умер и был погребен; сошел в ад; в третий день воскрес из мертвых; восшел на небеса и восседает одесную Бога Отца Всемогущего: и оттуда придет судить живых и мертвых. Верую в Святого Духа, святую Вселенскую Церковь. Общение святых, прощение грехов, воскресение тела, жизнь весную. Аминь.
Душа христианская, ты оставляешь этот мир во имя Бога Отца Всемогущего, Который тебя сотворил; во имя Иисуса Христа, Сына Бога Живого, Который за тебя страдал; во имя Духа Святого, Который на тебя снизошел. Да упокоишься сегодня и поселишься на священном Сионе с Пресвятой Богородицей Девой Марией, со святым Иосифом и со всеми ангелами святыми. Прими, Господи, раба Своего Павла в месте спасения, и молим Тебя, Искупитель мира, прими милостиво его в Свое Царство и одари вечной радостью, ради Своего милосердного сошествия с небес. Аминь.
Чуть дрогнувшей рукой он перекрестил Павла, тот едва дышал, чуть вздрагивали длинные ресницы над закрытыми веками. Неподвижно стояли узники вокруг ложа умирающего, страшно становилось при взгляде на серовато-бело лицо с заостренными скулами, секунды казались вечностью.
Пламя в очаге запрыгало-затрещало, будто потревоженное кем-то, и тут же резко ярко возгорелось ровным огнем. Князь ушел из жизни ровно в полночь.
Петр перекрестился, за ним последовали остальные. Как странно: в этих истощенных, изможденных людях, отправленных в гулаг без вины, жила в душе глубокая вера - вера в Господа Бога и именно теперь они воскресили из недр эту веру, что ясным светом сердца осветила их почерневшие одинаковые лица. У многих по щекам текли слезы, они любили Павла за его смирение, за кротость и добрый нрав. Он никогда никого не осуждал, не винил в собственных бедах и злоключениях даже своих гонителей и врагов. Потеряв все ценное-материальное, он, тем не менее, сохранил высшую добродетель души и безбрежное упование на милость Божью, что помогло ему преодолеть преграду между жизнью и смертью, между тленностью бытия и вечностью.
В ту тихую, окутанную завесой тайны ночь в бараке никто не спал. Отец Дионисий стоял на коленях перед ложем умершего, лицо его каменно-задумчивое, склонилось в молитвенном смирении, тонкие губы тихо читали:
- Всемогущий Боже, услышь наши молитвы, возносимые с верой в Воскресшего Твоего Сына, и укрепи нашу надежду на то, что вместе с усопшим рабом Твоим и все мы удостоимся воскресения. Через Господа нашего Иисуса Христа, Твоего Сына, Который с Тобою живет и царствует в единстве Святого Духа, Бог вовеки веков. Аминь.
На небосклоне забрезжил рассвет. Бледное солнце медленно поднималось из-за кромки леса, освещало холодными лучами дикую северную землю. Льдины, что плыли по течению реки, ярко вспыхнули серебром при свете наступающего дня, переливались камнями-самоцветами, маленькая серая птичка сидела на одной из льдин, чистила перышки коротким клювом, но, потревоженная далеким собачьим лаем и человеческими голосами, встревожено мотнула головой и резко взлетела ввысь, унесясь далеко на юг.
В барак вошли трое охранников, громкими окриками велели узникам подниматься и собираться к завтраку, после чего их ждала тяжелая работа в цехах, на лесоповале и в шахтах. Но вместо спящих, сонных пленников их встретила толпа скорбящих, даже свет и тот медленно вплывал в мрачную длинную комнату. Охранники не долго ожидали в молчании, безо всякого участия или капли сострадания приблизились к кровати, на которой покоилось бездыханное тело князя Павла, один спросил другого:
- Мертв?
Тот наклонился, приложил пальцы там, где должна биться артерия - ни стука, ни легкого движения, только холодное сероватое тело.
- Сдох все же. Ну ничего, одной собакой меньше.
Охранник взглянул на отца Дионисия: странным, непонятно-новым было лицо узника, а в карих глазах его читался немой укор. Чекист усмехнулся - то обычная защита, чтобы совесть осталась чиста, сказал:
- Вы все живо отправляйтесь к завтраку. Кто опоздает, будет голодным работать без продыху.
Святой отец немигающим взором наблюдал, как охранники сбросили тело князя с нар и, взяв за ноги, потащили к выходу, голова то и дело билась о дощатый пол, руки цеплялись за выступы предметов. Невыплаканные слезы безнадежной несправедливости комом застряли в горле и в груди - там, где билось сердце, что-то больно кольнуло: быть может, Казимеж сейчас умирает где-то на севере, восточнее Инты, а рядом нет ни одного родного человека, который благословит на вечный покой и прикроет дланью безжизненный веки? А, может статься, в скором времени и его самого бездыханного поволокут по полу как князя и зароют где-нибудь у дороги, разровняв могильный холм, и останутся лежать его бренные останки в чужом незнакомом краю до скончания времен.
Хоронили Павла на третьи сутки на погосте для узников. Тело, завернутое в старый мешок, просто бросили в вырытую могилу, забросали землей, а заместо креста - деревянная палка с прибитым порядковым номером. Неподалеку стояли Дионисий, Калзан, Петр и еще четыре человека, с кем Павел иногда общался. Всем им запретили близко приближаться к месту погребения, не позволили даже бросить горсть земли, как то принято. Слезы горькой утраты застилали глаза, один Дионисий сохранял видимое спокойствие, хотя душу его пожирал огонь, и дабы заглушить сию безумную боль, он тихо читал молитву:
- Боже, у Которого вечное милосердие и прощение! Смиренно молим Тебя о душе раба Твоего Павла, которого призвал Ты от мира сего, да не предашь ее во власти врага и не забудешь ее во веки, но повелишь святым Твоим ангелам принять ее и ввести в райскую обитель, чтобы, веровавшая в Тебя и на Тебя уповавшая, она не подверглась мучениям адовым, но получила вечное блаженство. Через Христа, Господа нашего. Аминь.
В обеденное время сидели за столом в глубоком молчании, взгляд невольно то и дело устремлялся на пустующее место - четыре дня назад на нем сидел Павел, ныне никого. С тяжестью на сердце, с глубоким вздохом отворачивались, дабы не будить грустные ушедшие воспоминания. За прошедший год все они стали единым целым - как одна семья, вот почему уход одного воспринимался как личная, семейная трагедия.
Петр принес тарелку горячего супа, пар густым облаком поднимался вверх. Какое-то время он посидел так с отрешенным взором, затем произнес, хотя каждое слово давалось с трудом:
- Помянем Павла, - и перекрестился.
Дионисий и Калзан отложили ложки в стороны, с минуту сидели, потупив взоры, в глубоком молчании: святой отец в тайне молился, Калзан последовал за друзьями-христианами и, не будучи крещенным, просто поддержал их, ибо любил князя как брата и безмерно уважал.
После обеда, когда до работы оставалось немного свободного времени, Калзан поманил Дионисия в укромное, одному ему известное место - между старым сараем и бараком, там кроме них никого не было. Усевшись на трухлявые, сырые от снега и дождей доски, Калзан вытащил из дальнего кармана телогрейки две сигареты, одну протянул Дионисию:
- Откуда это у тебя? - озадаченно спросил тот, медленно опускаясь на доску.
- Один мужик обменял на краюху хлеба, а где он достал сам сигареты, того не знаю. Мне не интересно, не спрашивал, - он закурил: втянул, а затем плавно, словно растягивая время, выдохнул табачный дым.
Отец Дионисий не шевелился, он поглядывал то на сигарету в своих руках, то на друга, впервые видел его таким отрешенно-равнодушным, безучастным ко всему . Калзан обернулся к нему, отчего-то строго проговорил:
- Чего замер как истукан? Кури.
- Я... мне нельзя, я никогда в своей жизни не пробовал ни одну сигарету. Грех это.
- Оставь пустое. В этом гиблом месте все стирается - и зло, и добро, больше нет вашего греха - как то вы себе представляете, но а ежели есть, то пусть это станет твоим первым и последним грехом.
Спорить Дионисий не стал: для этого ему не хватило бы сил, ибо за тот короткий промежуток времени все они пережили слишком многое, чтобы еще отстаивать без причины собственное мнение. Взяв сигарету, он закурил как мог. Легкие с непривычки отторгли удушающий табак и он долго кашлял. Калзан мягко положил ладонь на его согнутую спину, извиняюще молвил:
- Прости, Денис, я думал, что ты просто не хотел остаться со мной, а ныне вижу: ты действительно не курил никогда. Если не хочешь, выбрось сигарету.
- Нет, не выброшу, ибо ты прав: это место страшнее ада.
Не затягивая дым, святой отец какое-то время просто мял зубами сигарету; весь окружающий мир был покрыт серыми-грязными красками, ни солнца, ни даже тонкого лучика света. Безнадега и тяжкая тоска.
Калзан, докурив, бросил окурок в лужу, посидел безмолвно какое-то время, и тут задал Дионисию давно мучивший его вопрос:
- Скажи, Денис, почему ты все таки решил прочитать молитву над умирающим князем?..Петр когда-то изъяснил мне: твоя и их церкви различны и порой противоречивы. Ты подчиняешься Риму, они Византии; католики считают православных заблудшими схизматиками, а те называют вас еретиками и отступниками. Не сочти мой вопрос странным, но я действительно не смыслю в вашей вере.
- Моя покойная матушка Мария, Царствие ей Небесное, была православная, отец же оставался католиком; таковы мы, польские армяне, не делающие разницы между христианскими ветвями. Когда она умирала в нашем старом доме, что на родовой ферме, меня не было рядом и эта тяжесть до сих пор больно сжимает сердце.
Дионисий потушил сигарету, глаза застилала пелена грусти, которую не мог выразить словами. Из щели дровяного сарая вылезла крохотная мышка, пискнула единожды и тут же скрылась в молодой траве, мелькнул лишь тонкий хвостик.