16+
Лайт-версия сайта

Святость над пропастью

Литература / Романы / Святость над пропастью
Просмотр работы:
20 января ’2022   22:11
Просмотров: 4106

X глава
Весна в северных краях запоздалая, начинается все с холодного дождя со снегом, через несколько дней снег прекращается и тогда холодные ливни обрушиваются потоком на землю, стеной преграждая путь. Высокие сугробы размокают, а промерзлая бедная почва жадно впитывает, насыщается живительной влагой. Под ногами хлюпают лужи, все вокруг преображается в коричневое-унылое, голые ветви низкорослых растений склоняют к земле свои тонкие, похожие на щупальца ветки. Лишь далекий лес с многовековыми соснами да елями гордо возвышается над скромной долиной, посматривает сверху вниз на людскую суету, будто в удивлении вопрошая: "Куда вы торопитесь, безумцы? Для чего вам нужно сие добро, коль век ваших жизней слишком короткий?"
Дионисия перевели обратно на лесопилку. За зиму много умерло узников, не выдержали трескучие полярные морозы. Он видел, как хоронят несчастных: вообще служащие гулага относились даже к живым заключенным хуже, чем к зверям, а умершие воспринимались лишь как отходы, подлежащие уничтожению. Тела почивших полностью раздевали и обозначали биркой с номером - ни имен, ни фамилий - нет человека. Хоронили в мешках, а иной раз просто складывая тела друг на друга. В холодную погоду усопших спускали в реку на дно - на съедение рыбам. Вот и сейчас святой отец наблюдал, как в телеге везли несколько мешков, длинные иссохшие руки серо-синего цвета волочились по грязной земле. На берегу поджидали два человека: они громко смеялись, выкуривая одну сигарету за другой, болтали о чем-то своем, то и дело разбрасываясь непристойными шутками и едкими фразами. Когда к ним подкатили телегу, те двое брали по очереди похожие на скелеты голые тела узников и опускали их в ледяной поток воды - словно не человеческую плоть хоронили, а старые вещи выкидывали, и не читались на их сытых лицах ни жалости, ни сочувствия, ни осознания своего греховного беззакония.
Дионисий отвернулся, невольно обратил мутный взор к небесам, прошептал, испрашивая ответа:
- До коле, Господи, будут чиниться обиды и несправедливости? И наступит ли день, когда зло будет заточено во мраке адской бездны, а верующие в Тебя обретут свободу и радость? Ежели чаша горечи не минует меня, то пусть распрострется милость Твоя на верующих в Тебя и уповающих на милость Твою. Аминь.
Он перекрестился, не боясь, что кто-либо из надсмотрщиков или тайных недругов среди пленных увидит это и донесет: смерти он давно перестал бояться и каждый раз, просыпаясь ранним утром, без доли сожаления думал, что этот день - последний. В насмешку смерть, будто играя, не охотилась за ним, забыла про него, забирая по большей части тех, кто силен телом и тех, кто мечтал любой ценой выйти на свободу. Сейчас по весне вопрос смерти звучал острее, злее, чаще. Оглядывая с ног до головы низкорослого, щуплого, с болезненным лицом Дионисия, иные узники удивлялись, как ему удалось пережить зиму и ни разу не заболеть.
- Ты же старый и дряхлый. Это ты должен пойти на дно, а не те молодые парни, что покинули сий мир неделю назад, - воскликнул, чуть ли не переходя на крик, один пленник не старше тридцати.
- А ты кто такой, чтобы решать, кому жить, а кому умереть? - заступился за святого отца князь, ранее молчаливый и задумчивый.
- Ничего я не собираюсь решать! Мне не понять одно: зачем жить этому старику, от которого нет проку? Все равно до освобождения ему не дотянуть, а он мучается здесь.
Князь хотел было что-то возразить на столь кощунственную речь, но Дионисий встал между ними, словно отдаляя вражду, что вот-вот вспыхнут среди собравшихся; два лагеря, две противоборствующие стороны. Тихим, ставшим смиренным голосом, как то бывало прежде на богослужении, произнес:
- Остановись, княже, не горячись. В том нет необходимости, ибо сий молодой человек высказал правильные мысли.
- В чем прав этот безумец? Только что он поносил тебя, отче! - воскликнул князь, в конце потеряв самообладание.
- И все таки он прав. Я стар и немощен, и силы мои на исходе. Сколько вынесу, не ведает никто, кроме Господа Бога. Вы же более молодые, более сильные; кому, как ни вам, жить?
В комнате воцарилась тишина, все взоры были обращены к Дионисию, лицо его на миг просветлело, глаза излучали столько добра и света, столько кроткого смирения, что всем вольно-невольно стало стыдно перед ним, перед своей совестью, перед Богом. Первым заговорил князь; как на исповеди встал на колени, прошептал:
- Отпусти мои прегрешения, отче.
Святой отец приложил руку на его темя, прочитал молитву, перекрестил слева направо: православным он не был, но здесь, в безбожном гиблом месте являлся единственным, к кому верующие могли обратиться за душевной помощью.
Молодой человек смотрел в нерешительности, нутро его обжигала горечь стыда: в конце он отворотил взор, чувствовал несколько пар глаз, грозно смотрящих в его сторону, но упасть на колени, признать собственное поражение не хватало духа.
Князь, успокоенный молитвой, сел на нары, опустил устало голову, руки - тонкие, худые, повисли на коленях. Дионисий невольно взглянул на эти самые руки: вот они почерневшие от сажи и копоти, ногти обломлены, фаланги сбиты в кровь, но даже в сим неприглядном виде, лишенный простого человеческого быта, князь сохранял влекущую к себе гордость предков, несших славу на благородном челе. Все то время он был чаще молчалив, но не высокомерен, всегда оставался в стороне от ссор и драк, никогда язык его не произносил скверну, а в особенно тяжкие времена молча, без жалоб, нес возложенное на него бремя.
Ближе к лету, когда земля подсохла и покрылась зеленоватым мягким мхом, служившим ковром для ног и кормом для оленей, барак, в котором жил Дионисий, определили в горячий цех, так как работающие в нем узники не справлялись с дневной нормой. Поблажек не было ни для кого, а надсмотрщики, особо злые в этот период из-за огромного количества комаров и другой мелкой мошкары, бранными словами, иной раз беря в ход палки, гоняли пленников туда-сюда с нагруженными телегами и мешками.
Удушливый смрадный дым, копоть, оседающая на руках и лицах, короткий передых и снова работа. Князь, погрузив на тележку уголь, подвез его к общей куче, высыпал. Охранник вперил в него недобрый взгляд серых глаз, громко сказал другому:
- Этому не засчитывать норму, опять пол телеги приволок.
Князь посмотрел на него одичалым взором, казалось, еще немного, и он кинется на охранника, дабы лишить жизни, но вместо того проговорил злым, чужим голосом:
- Не буду я больше ничего таскать. Слышишь, ты? Или засчитывай мне норму, - злость охватила его нутро целиком, не понимая более ничего, словно ведомый некими силами во сне, он что есть мочи ударил ногой по куче угля и те мелкие черные камешки, поблескивающие при свете ламп, покатились по грязному полу.
- Ты чего натворил, гаденыш?! - возопил, размахивая руками с крупными кулаками, охранник. - А ну вставай на колени и живо собирай уголь руками, а не будешь руками, в зубах станешь таскать.
Князь гордо вскинул голову, ни один мускул не дрогнул на его лице, в глазах не было страха, только необузданная решимость к действию.
- Чего уставился? Оглох, не слышишь приказа? Правильно извели твоего Николашку и вас всех, любителей французских булочек. И не думай, монархии больше не быть в России, и таких как ты тоже.
- Нет хуже господина, чем бывший раб, и не тебе судить о монархии, ты, чьи предки были холопами моих предков.
Узники прекратили работы, зрителями встали вдоль стен, с нетерпением ожидая развязки спора. Дионисий хотел только что-то сказать, но Калзан знаком остановил его: слишком шатким стало их положение.
Охранник подозвал двух других, поведал о причине спора, те усмехнулись, в душе ликуя - уж очень им не нравился князь, мелькавший перед их взорами как укор за развязанную кровавую революцию.
- Что же, товарищи, потрудимся на благо родины, - сказал первый и ногой ударил князя в живот.
Тот согнулся вдвое, упал на пол, а перед глазами чернели угольки, отблески света весело играли на их поверхности. Второй охранник приблизился к нему, поднял стопу в тяжелом ботинке, удар - и из разбитого носа хлынула кровь. Надсмотрщики громко рассмеялись, более всего их веселил страх, читающийся на лицах остальных узников. В злорадстве, прикрывающем их низкое происхождение, принялись они бить что есть мочи князя, хрустнули тонкие пальцы под тяжелыми подошвами, окрасилась рубаха алым цветом.
- Ну что, отведаешь еще хрустящих булочек? Вот тебе: и хлеб белый, и пир царский. Пробуй, князь, наши яства! - отчитывали они удар за ударом, глумились над его беспомощностью, вспоминали-поносили историю царей Российской Империи.
Князь кричал от боли, раскаленным железом опалило нутро, ломались под ударами кости, скопившаяся изнутри кровь струйкой вытекала изо рта. Ни встать, ни пошевелиться он уже не мог и понял, что это конец.
Дионисий вздрагивал всем телом, словно били его, а не князя. В нескончаемом потоке безумных криков и возгласов отчаяния перед его мысленным взором проплыли будто во сне картины прошлого - совсем недавнего, если судить по всей прожитой жизни. Вот над ним ясное, голубое небо, солнце разливает лучами тепло на все живущее на земле, птицы и звери и то радуются благодати, только человек сидит в заточении, вокруг низкие бараки, кирпичные складские помещения, и обнесено то немалое место большим забором с колючей проволокой. И там тоже стояли охранники-надсмотрщики в немецкой форме, а рядом с ним, Дионисием, был кто-то... имени его он не помнил, а, может, и не знал вовсе, и этот кто-то кричал на гестаповца, охранник гестапо стукнул бунтовщика, вокруг возгласы-крики на немецком и вдруг взмыло вверх пламя, раздался душераздирающий вопль, запахло в воздухе горелым человеческим мясом; внутри Дионисия все сжалось, перед глазами поплыл будто в тумане видимый настоящий мир, только теперь заместо концлагеря северный гулаг, а на месте гестаповцев чекисты красного режима. Прошлое и настоящее соединились-объединились воедино - не то дежавю, не то ночной кошмар, и тогда он почувствовал, что ноги не держат его немощного тела, медленно земля притянула его к себе и святой отец упал без чувств. К нему тут же склонился Калзан, изо всех сил пытаясь привести его в чувства.
Натешившись избиениями, охранники подняли с двух сторон теряющего сознание князя, дергали его за впалые щеки, смеялись недобро.
- Отведал угощения? А теперь приглашаем на бал, здорово сейчас потанцуешь у нас.
Первый охранник настежь распахнул дверь, двое, что держали узники под локти, бросили его на сырую, еще холодную землю, рои комаров облепили едва живое тело.






Голосование:

Суммарный балл: 0
Проголосовало пользователей: 0

Балл суточного голосования: 0
Проголосовало пользователей: 0

Голосовать могут только зарегистрированные пользователи

Вас также могут заинтересовать работы:



Отзывы:


Оставлен: 20 января ’2022   23:39
       


Оставлять отзывы могут только зарегистрированные пользователи
Логин
Пароль

Регистрация
Забыли пароль?


Трибуна сайта

В чём заключается любовь?

Присоединяйтесь 




Наш рупор

 
ПРЕМЬЕРА ПЕСНИ!!!
МОЯ ЛЮБОВЬ!
ТАТЬЯНА ТИЛИАН!
https://www.neizvestniy-geniy.ru/cat/music/shanson/2541314.html?author

342

Присоединяйтесь 







© 2009 - 2024 www.neizvestniy-geniy.ru         Карта сайта

Яндекс.Метрика
Реклама на нашем сайте

Мы в соц. сетях —  ВКонтакте Одноклассники Livejournal

Разработка web-сайта — Веб-студия BondSoft