Под черным крылом Горюна. Часть 3. Главы 21-22

21

Между тем на землях помещика Павла Игнатьевича Заваруйкина творились такие дела, о которых вскоре заговорила вся округа. Началось все с того, что отец Лавр собрал вокруг себя насельников неблагополучного флигелька и прямо спросил: кто согласен начать жизнь на совершенно иных принципах, весьма далеких от той жизни, которую несчастные вели до сих пор? Сразу откликнулись несколько человек, остальные молчали, переминаясь с ноги на ногу. Их Лавр не торопил, предложил подумать, оценить достоинства нового существования. И что странно, никто не ушел, хотя отец Лавр и не держал силою, только авторитетом своей личности. Любопытно стало посмотреть, что из начатого получится. Да и слова инока внушали доверие. Сладкой безоблачной жизни не обещал, а вот о забытом достоинстве напомнил. И то ведь дело! Человек-то, оказывается, Богу подобен, при этом добровольно нечистотами марается, покрывается панцирем грязи. А ведь под панцирем тем душа прячется живая, как новая кожа под болячкой. Только трудно решиться отболевшую плоть отскрести, а надо, коли на скотину ни сутью, ни обликом похожим быть не желаешь.

Вскоре закипела работа. В короткие сроки был возведен теплый барак, коровник, небольшой свинарник. Раскопана земля под огороды. Главным условием Лавр почел сухой закон – ни капли спиртного. Тяжело было, но вскоре ропот прекратился, сошел на нет. Перетерпели и даже стали забывать о пьяном существовании за ежедневными заботами. Забот же с каждым днем становилось все больше. Разрасталось хозяйство.
—Так и живем, — просто сказал отец Лавр Заваруйкину, который заехал навестить преподобного и его опекаемых.
Он повел помещика в сторону построенного коровника, чтобы тот по достоинству сумел оценить все, что было с большим трудом возведено за последнее время. Возведено было немало. Заваруйкин только головой качал одобрительно, не замечал комьев грязи, налипших на сапоги, да и до сапог ли было, когда тут такое творилось!

—Бездельников у нас нет. Утро начинается рано, с общей молитвы. Затем завтрак. Мысль о том, что мой труд идет на всеобщее благо – главная у нас. Во главу угла поставлено делание добра. Исповедуются друг перед другом, секретов нет. С охотой откармливают недавно приобретенных свинок, огород копали с энтузиазмом. Кто не может в случае физической немощи работать на земле, занимается иными работами. Кто столярничает, кто из глины посуду мастерит. Из местных иные помогают. За это игрушки делаем для детворы. Посудой вот разжились, одеялами. Посмотри сюда, какими светлыми ликами разрисованы стены. Оказалось, есть среди нас богомаз. Мастерскую ему достраиваем. Пущай иконы пишет. В планах кадки делать, бочонки, крестьянам их продавать. Все лишняя копейка в хозяйстве будет. На нее станем хлеб покупать.
—Невероятно! — твердил завороженный успехами преподобного Заваруйкин. — Как это вам удалось?
—Мудреного в том ничего нет. Устали люди от скотьего существования. Я же предложил им взамен уважение и достойный труд. Они до чего намыкались от греховной мерзости, что слово доброе превыше всего ценят. Вот я с таким словом к ним и подошел. Сказал: уважай себя, коли человека в себе до конца не потерял, а через уважение к себе прими в сердце своем уважение к ближнему. Выкинь камень из-за пазухи, не фигой персты ломай, а складывай оные в крестное знамение.
—Невероятно! — выдохнул Заваруйкин. — И не пытаются уйти?

—Куды? — спокойно произнес отец Лавр. — Им же одна дорога – снова в яму. А они только-только вылезли из нее, свет увидели. Нет, не уходят. Напротив. Пару ден назад приходили к нам двое со стороны, просились в общину взять. Взяли. Старательные, один даже умельцем оказался, горазд песни на иноземных языцах исполнять. Заслушаешься. Вечерами исполняет. Нравятся общинникам, и, слава богу, не трудом одним жив человек, но и хорошей песней.
—Потрясающе, — Заваруйкин почесал небритую щеку. — А если кто запьет? Ведь страсть к пороку так просто не унять.
—Не унять, — согласился инок. — Могут и запить. Только сообща будем решать, что с отступником делать. Я вообще стараюсь на них не давить, пущай сами о многом думают. То за чужой головой как-то забывают о том, что есть собственная на плечах. Привыкают к мысленному иждивению. У нас этого нет: думай сам. Держи ответ за свои поступки. Только так родится в них самоуважение. Ведь облажаться никто не желает.
— М-да, — вздохнул Заваруйкин. — Мне подобного никогда бы не осилить, а у вас вон как ловко все получается.
—Ловкости здесь нет, — возразил ему отец Лавр, открывая дверь в только что отстроенный коровник. — Главное – людей работой занять. А у тебя они бездельничали и через безделье взращивали в себе всевозможные пороки.
—На такое денег не жалко, — произнес Заваруйкин и погладил ладонью пахнущую свежей стружкой стену. — О коровах я уже договорился. На днях доставят пять телок и одного быка. Курочек бы развести. В огороде помимо картошки можно тыквы выращивать. Полезная, должен сказать, каша из тыквы получается.
— На будущее можно пасеку осилить, — задумчиво произнес отец Лавр, прикидывая в уме, в какую сумму обойдется задуманное.
—О деньгах не беспокойтесь, — словно прочитал его мысли Заваруйкин. — На такое дело никаких средств не жалко. Это же надо за столь короткий срок подобное сотворить! Я вот о чем подумал. Когда забрали у меня помещение под нужды больницы, решил – все, жизнь кончена! А, поди ж ты, как все обернулось! Вот ведь жизнь! Никогда не предугадаешь, в какую сторону повернется.

Заваруйкин вздохнул. Вспомнил Марго, Лизаньку. Защемило в душе. Никто не порадуется вместе с ним несомненным успехам. Простился с отцом Лавром, обещая каждую неделю навещать общину и принимать в ее жизни прямое и деятельное участие.
Подъехав к дому, удивлен был Павел Игнатьевич тем, что у крыльца, переминаясь с ноги на ногу, стоит лошадь, запряженная в коляску. Высокие колеса коляски были сильно испачканы налипшей грязью, отчего Павел Иванович решил, что путь ее был неблизким.
—Кузька, кто пожаловал? – спросил Заваруйкин, завидев суетившегося с чемоданами лакея.
—Барыня пожаловали, собственной персоной, — ответил лакей, затаскивая чемоданы в распахнутую дверь.
—Неужели Марго приехала! — ахнул Заваруйкин и, спотыкаясь на ступеньках крыльца, поспешил в дом.
— Маргалия! — кричал он и метался по пустым, плохо убранным комнатам. — Маргалия, отзовись!

Марго, словно статуя, закутанная в белую длинную шаль, стояла у окна. Заваруйкин остановился рядом с женой, не в силах приблизится к ней. Внутри у него сипело, грудь тяжело вздымалась.
—Маргалия, — охрипшим голосом произнес он, — где ты была? Отчего бросила меня? Я страдал без тебя. Видишь, до чего дошел?
—Паша, — Марго повернула к мужу лицо, глаза ее увлажнились. — Прости меня.
—Нет, Маргалия, это ты прости меня, — Павел Игнатьевич повалился в ноги супруги, схватил ее за руку, стал с жаром целовать. — Ты прости меня, за все прости.
—Что ты, Паша, это я виновата перед тобой. Виновата, что не смогла родить тебе кучу детей, что не уберегла нашу Лизаньку, что подчас не понимала тебя.
—Мы теперь заживем лучше прежнего, — прижался к коленям жены Павел Игнатьевич. — Я сделаю все, что ты захочешь. Что ты хочешь, Маралия?
— Паша, — Маргарита Власьевна наклонилась, посмотрела мужу в глаза. — Давай возьмем из приюта девочку. И вырастим ее как родную дочь.
Павел Игнатьевич отпустил колени жены. Вздохнул тяжело.
—Ты же понимаешь, что Лизаньке замены нет?
—Я понимаю, — Маргарита Власьевна погладила мужа по волосам. — Не о Лизаньке речь. Нам, Паша, нужно то, что наполнило бы нашу жизнь новым смыслом.
—Маргалия, я нашел смысл жизни. Мне в этом помогает отец Лавр. Если бы ты знала, какие дела начинаются!

—Опять ты только о себе! — воскликнула с негодованием Марго, отстраняясь от мужа. — А обо мне ты подумал?
—Маргалия, — Заваруйкин поднялся с колен. — Я дурак. Идиот. Кретин. Эгоист. Кто еще? В общем, негодный муж, несостоявшийся отец. Я до сих пор люблю Лизаньку и даже не могу представить себе, что кто-то займет ее место. Впрочем, ты свободна в своих поступках, об одном только прошу: не осуждай меня, не могу я так сразу смириться с мыслью, что Лизанькино место займет чужой ребенок.
—Паша, ты скоро привыкнешь к ней. Вот увидишь. Я уже присмотрела девочку в приюте у графини. Милая девочка трех лет. Зовут Машенькой. Я даже стала брать ее к себе, чтобы привыкнуть. Все это время я жила у своей подруги. Она поддержала меня в моем желании взять на воспитание ребенка. Машенька – милейшее существо! Робкое, с огромными голубыми глазами.
—Неужели ты бросила меня ради чужого ребенка?
Губы Заваруйкина дрогнули от обиды. Задергалась небритая щека.

—Нашего ребенка, Паша. С чего ты взял, что я бросила тебя? Мне необходимо было подумать, придти в согласие со своими чувствами. Ты их старался не замечать. Нянчился с оборванцами, превратил дом бог знает во что, мучился, срывал на мне плохое настроение. А ведь я страдала не меньше твоего!
—Маргалия, ты как всегда все решила самостоятельно. Что ж, пусть будет Машенька. Я согласен. Только не бросай меня больше, ладно?
— Не брошу, Паша, ведь мы навсегда связаны обетом быть вместе в горе и в радости. Так давай жить в радости, забудем о горе.
—Маргалия, как я люблю тебя! — Павел Игнатьевич нежно обнял жену за плечи, поцеловал в мочку уха. — Посмотри, до какого состояния я дошел. И Кузька все время вспоминал о тебе, и Лизанькина нянька – всем было плохо в твое отсутствие.
Спустя неделю в семье Заваруйкиных случилось прибавление. Появилась забота у старой няньки. Этому факту все домашние были рады. Только Павел Игнатьевич смотрел на Машеньку и вздыхал. Не была она похожа на Лизаньку. Чужая, незнакомая. Впрочем, вскоре он смирился с ее присутствием. И решил, что постарается вырастить из девочки подобие своей Лизаньки.

22

Варенька с утра неспешно разбирала шерстяные вещи, чтобы убрать их на хранение. Весна окончательно вступила в свои права, и, стало быть, теплым вещам надлежало лечь до осени в сундуки. Аленке, занятой постоянно на кухне, было не до шуб и варежек: еле успевала готовить и в комнатах прибираться. Тут еще мыши в кладовках завелись. Сколько провианта испортили! Варенька еще неделю назад не без помощи Лодыгина поместила объявление в газете о поиске кухарки. Кулинарная неспособность Аленки особенно в последнее время выводила ее из себя. Часто приходилось самой становиться к плите, чтобы приготовить что-нибудь удобоваримое. Гордей защищал девочку от нападок ставшей раздражительной хозяйки, помогал Аленке. Только на Вареньку все равно стало трудно угодить. Недоумевал старый солдат, считал, что настроение Вареньки связано с неладами в ее семье. Новицкий в последнее время ушел в дела и большую часть времени проводил с Лодыгиным. На молодую жену внимания почти не обращал. Даже в спальню заходил тогда, когда Варенька уже спала. Все подмечал Гордей. Обидно ему было за молодых. Вместо того чтобы любиться, смотрят в разные стороны.

И тут на пороге дома появилась особа с рекомендательными письмами, представившаяся кухаркой. Варенька осматривала вязаные чулки на предмет дырок на пятках, когда Гордей принес ей радостную весть, что нашлась наконец-то замена Аленке.
—Зови ее сюда, — приказала Варенька, кидая чулки в сундук и захлопывая тяжелую крышку.
Она долго и придирчиво осматривала стоявшую перед ней довольно еще молодую женщину, прилично одетую, с круглым холеным лицом и пышными формами. На женщине было надето палевого цвета легкое пальто с белым шарфом. Из-под прямой юбки выглядывали туфли на французском каблуке. (1)
—Кто вас рекомендовал? — спросила Варенька, даже не взглянув на протянутые ей бумаги.
—Особа вам известная, Велимир Елизарович Пишкин.
—Вы служили у него? — удивилась Варенька.
—Нет, я служила у его сиятельства графа Млечина в Петербурге. По семейным обстоятельствам была вынуждена вернуться в N-в. А господина Пишкина я знаю очень давно. Именно он указал на ваше объявление в газете. Мне сейчас необходима работа. Я недавно потеряла мужа, дом был продан за долги, и сейчас мне приходится жить на съемной квартире.
—У вас дети есть? — поинтересовалась Варенька.
—Да, сын, он воспитывается в семье сестры мужа в Петербурге.
— Вас устроит, если вы поселитесь во флигеле? Там довольно уютно.
— О да, конечно, весьма устроит.
— Хорошо, — Варенька накинула кружевную накидку на сундук. — Пойдемте на кухню, я вам все покажу.

Вечером Гордей, отведав стряпню новой кухарки, как бы невзначай столкнулся с хозяйкой в дверях столовой.
—Сколько живу на белом свете, не перестаю удивляться, — произнес старый слуга, прищурив глаз.
—Гордей Ермолаевич, — остановилась Варенька, осматривая шелковый занавес на двери. — Необходимо снять, запылился совсем, а пятна откуда? Руки им, что ли, вытираете?
—Никак нет, не вытираем, — вытянулся в струну Гордей. — Пятна откуда? Так только они и знают, откуда взялись. Знать, естественным порядком образовались.
—Аленка теперь свободная, пусть занавесями займется, — приказала Варенька и хотела пойти своей дорогой, но Гордей задержал ее.
—Вот скажите мне, должна ли кухарка знать, чем чай от сбитня (2) отличается?
—Думаю, что должна знать, — ответила ему Варенька, не понимая, к чему клонит старый слуга.
—Вот и я говорю, что должна. А она не знает.
Гордей развел руками. При этом лицо его выражало крайнюю степень удивления.
—Куды же дальше двигаться? Все, приехали.

—Гордей Ермолаевич, объясните толком, кто не знает и про что?
—Так я про новую кухарку говорю. Захожу на кухню и говорю ей: приготовь-ка мне сбитеньку, а она чай подает. Нате, мол, откушайте. Я ей: что это такое? Чай, говорит. Я же у тебя сбитень просил! Смотрит на меня и не мигает, не понимает, что я от нее хочу. Странная, доложу вам, особа. Не нравится она мне, душой чую, что-то здесь не так.
—Гордей Ермолаевич, я разберусь, не переживайте. И потрудитесь сказать Аленке о занавесях. Пусть снимет и на ночь в тазах замочит со щелоком. Иначе пятна не отойдут.
Варенька почти забыла о разговоре с Гордеем, но новая кухарка сама напомнила о себе.
—Барыня, в котором часу ужин подавать?
Варенька, увлеченная расстановкой фарфоровых статуэток на комоде, вздрогнула от неожиданности. Не оборачиваясь, произнесла:
—Ужин в восемь часов.
—Еще вопрос: вы посты соблюдаете?

Варенька оставила статуэтки в покое и повернулась к кухарке. Придирчиво осмотрела ее платье, белый кружевной фартук. Все было в порядке, тщательно отутюжено.
—Я – да, хозяин – нет. Так что вам придется готовить разнообразную пищу. Кстати, Гордей Ермолаевич, наш слуга, сбитень пьет вместо чая. Вам что, неизвестно, что такое сбитень?
— Нет, — ответила кухарка, поджав полные губы.
—Вас ведь, кажется, Ириной зовут, так вы представились? — с расстановкой произнесла Варенька. — Так вот, Ирина, сбитень готовится на меду с травами. И никакого чаю. Кипяток, мед и травы. Они в жестяных баночках на полке стоят. Гордей Ермолаевич любит, чтобы мелиссы и валерианы было поровну. Мед берите гречишный, более ароматный.
— Понятно, — равнодушно произнесла кухарка.
—Я люблю, чтобы к чаю подавали оршад. Вам известно, что это такое?
—Нет, прежние господа не признавали изысков. Богатые были, а питались будто монахи.
—Оршад – миндальное молоко. Потом расскажу, в каких пропорциях что брать. Готовится он очень просто. Толчете миндаль, заливаете его холодным кипятком, отжимаете, снова толчете. Добавляете сахар. Очень вкусно получается. Даже мой муж любит оршад. А еще ореховые булочки и польские зразы.
—Я постараюсь угодить вашему вкусу, — наклонив голову в кружевном чепце, произнесла кухарка.
—Очень хорошо, идите на кухню.

Вечером того же дня Новицкий приехал домой в возбужденном состоянии, с пылающими щеками. На вопрос Вареньки, что произошло, усадил ее на стул, сел напротив.
—Варя, знаешь, что я узнал? Правительство Витте государь отправил в отставку. Конец нашим страхам. Старый болван Горемыкин, назначенный вместо Витте, никогда не пойдет на то, чтобы слушать революционный бред Шиповых и Путиловых.
—Дмитрий, я плохо понимаю, о чем ты говоришь, — пролепетала Варенька, сложив губы трубочкой.
—Варя, нашим землям угрожала серьезная опасность. В правительстве давно муссировался вопрос о принудительном выкупе части помещичьих земель. За что, собственно, Кутлер и вылетел с поста министра земледелия. Кутлера поддерживал Витте. (3) А за Витте маячила тень императрицы. Представляешь, какое давление оказывалось на государя! Неизвестно, каких бы дров они там наломали, если бы император не проявил государственную волю. Теперь можно вздохнуть с облегчением.
—Это хорошо, — взяв в ладони руку мужа, произнесла Варенька. — Но есть дела поважнее. Я сегодня наняла новую кухарку.
—Наняла – и слава богу, — равнодушно произнес Новицкий, — надеюсь, от нее будет больше проку, чем от неумехи Аленки.
—Не знаю, — с сомнением произнесла Варенька. — Не нравится она мне что-то. Настораживает.
—Так зачем наняла? — удивился Новицкий, поглядывая на часы.
Варенька пожала плечами.
—Вдруг я ошибаюсь насчет нее? И она хороший человек. К тому же ей работа нужна.
—Варя, что ты себе голову всяческой ерундой забиваешь? Наняла и наняла. Не понравится – откажем от места, делов-то.
—Ты прав, — согласилась с мужем Варенька.
Но на сердце все равно было неспокойно. Объяснить свое беспокойство Варенька не могла. Тревожно было, и все тут. При этом она убаюкивала себя мыслью, что Пишкин, порекомендовавший кухарку, не мог посоветовать плохого. С тем и уснула, но спала тревожно, часто просыпалась и смотрела, не мигая, в темное окно. Смотрела до тех пор, пока тяжелые веки не закрывались сами собой. Утром, к удивлению домочадцев, встала позже обычного, когда завтрак был уже на столе.

Примечания

1. Французский каблук – каблук в форме рюмочки.
2. Сбитень – напиток из воды, меда и пряностей. Также в него добавляли различные травяные
сборы.
3 .Кутлера поддерживал Витте – благодаря поддержке С. Ю. Витте, Н.Н. Кутлером, министром
земледелия, была начата подготовка закона об отчуждении помещичьих земель. Этот законопроект
был в штыки встречен помещиками. Кутлера, Шипова и Путилова обвинили в «революционных
замыслах». Николаю 2 посыпались записки с жалобами и требованиями заменить Витте «лицом
более твердых государственных принципов». В феврале 1906 г. император выгнал Кутлера из
Министерства земледелия, а в апреле ушел в отставку со своим кабинетом Витте.