моисей

Этот текст был показан в 2005 г в нескольких самиздатах. Повторно выставляется по приглашению сайта.


М О И С Е Й


-1


Помещение представляло собой полупространство в понимании классической геометрии - белый пол, а все, что поверх – сплошной белый свет. Не было видно ни стен, ни потолка; не было видно и горизонта, потому, что пол своей белизной сливался со всем и параллельно ни с чем, что здесь было. Определить какое-либо расстояние в этом месте также представлялось невозможным, так как для сего нужно иметь хотя бы нечто, что можно привязать на местности.
Только этого не хватало, – размышлял Алекс, - блуждать по потусторонней пустыни – дело совершенно бесцельное. Там, где в абсолют поставлено отсутствие внешних ориентиров, единственной точкой привязки для желающего ее иметь, остается желание ее иметь. Но в таком случае идти никуда не нужно.
Страха не было. Он упал на колени, закрыл ладонями лицо и на несколько вздохов замер. Перекатился на спину. Стал с интересом рассматривать несуществующий потолок: прожилки, пятна, кружева – если за ними проследить, они двигались – сначала быстро вверх, затем – медленно вниз. Э-ге! – щелкнул пальцами Алекс, – считать собственных баранов можно даже в совершенной пустоте.
Отбивая колесами чечетку и громыхая пустыми вагонами, на восток промчался экспресс метрополитена. Эй, - крикнул Алекс и пробежал к удаляющемуся в точку хвосту экспресса несколько метров. Хм, - понурым возвратился обратно и лег на прежнее место. Сволочь! )))) - ??? – вместо ожидаемого эха – ни единого звука… Алекс Розенберг! - привстав со спины на локти, в изумлении прокричало удивленное сочетание души и тела. Все то же: звуки словно проваливались в вязкую субстанцию и там бесследно исчезали.
Алекс отошел поодаль и посмотрел на себя. В подсознании дернуло: человек. Он вспомнил, что когда отмерил две тысячи шагов, а потом еще двадцать, ему показалось, будто кто-то произнес это слово. Вспомнить бы сейчас, что пишут о нем в книгах – о человеке. Старая дурная привычка – до добра не доведет – чуть что – обращаться к книгам. А разве о человеке в стопках бумаги еще что-нибудь пишут?
Не вполне уверенными прикосновениями он ощупал свое лицо: скулы, глаза, брови; потом двумя пальцами скользнул по носу, губам и подбородку, провел ладонью по колючей недавно обритой голове. Наконец, ухмыльнулся: вспомнил – все вспомнил. Историю жизни до конца забыть невозможно! Он достал из кармана записную книжку и сделал запись:
«В сущности, чем измышления «там» отличаются от абсолютной пустоты? – такая же пустота, только скрашенная восковыми фигурами и картонными декорациями. Краска, картон и воск – хорошая закуска для огня – отсюда это видно как на ладони».
Когда Алекс отсчитал около мили шагов еще, ему в память напросилась картинка из детства. Это было в зоопарке. Сколько времени прошло, а до сих пор не мог он забыть той безысходной тоски в глазах одинокой шимпанзе-алкоголички. Огромная пустая клетка, на грязном полу – несколько нетронутых бананов и она. Всякого, кто подходил к ее тюрьме, она взглядом умоляла оттуда забрать – хоть куда-нибудь. Но люди приходили и уходили, а она оставалась. В один прекрасный день шимпанзе из запертой клетки бесследно исчезла. Тогда об этом писали все газеты.
Слушай, какого черта ты это согласился вспомнить? Я что, виноват, что оно вспомнилось!? Твоя голова разве дырявый пылесос? Почему? Ну, всякий бред всасывает и где не нужно рассыпает. На себя посмотри. Отражение пристыжено растворилось в белом желе.
Он лег и заснул. Через восемьсот вздохов проснулся. Вся носоглотка пересохла. Страшно хотелось пить. На смену первоначальному чувству, в котором ощущалась в определенной степени даже легкость, пришло доселе не испытанное ощущение того, что на самом деле всюду здесь вязкая липкая масса. Она обволокла его полностью, силой вползла в рот, легкие, живот. Боже мой, я задыхаюсь, - в отчаянии раскрывал рот Алекс.
- Алекс, не бойся, – вдруг раздался голос со всех сторон. - Ты в безопасности.
- Где я? – во сне? Что со мной? - испуганный спросил Алекс.
- Если я скажу, что ты во сне, это будет слишком просто. Смотри, здесь совершенно пусто. Во сне такого не бывает.
- А из чего, в таком случае, сделан пол? – все еще не слыша себя, раскрывал рот Алекс.
- Да, вопрос уместен. Это натуральный крашеный паркет – из ливанского кедра. Нравится? Его постелили всего четыре тысячи лет назад. Ты поверишь, но он не имеет ни одного конца, ни другого? Кстати, тебе интересно, что под тобой?
- Я об этом не думал. Наверное, такая же пустота, только черная, - сказал Алекс, чтобы хоть что-нибудь сказать.
- Ты прав, - поперхнулся смущенный голос. - Но да ладно… Давай о деле. Ты потерял равновесие. А знаешь почему? Тобой была допущена элементарная ошибка. Ты играл по их правилам. Неужели забыл? В той жизни мог победить только подготовленный человек. Первобытность, в которую ты угодил – такая же реальность, как и сверхреальность, и законы там действуют те же. Другое дело, люди этого до конца не осознают – что, естественно, ведет к ошибкам. Они делают недозволенное там, где это не дозволено. Тебе скажу: все дозволено, и есть все - ведомое и неведомое, весомое и невесомое только здесь – в совершенной пустоте! А там этого нет. Ведь совершенная пустота просвещенному человеку может дать многое. Верой человек может переместить гору, хотя ног у горы нет. Если ты поймешь, что есть пустота через человека и к человеку, и ради человека, тебе кайнозой ничего не сделает. Итак, прими – это все твое. Возьми, сколько унесешь. Веди, сколько уведешь.
- Прошу прощения, но как я могу все это сделать, если здесь кроме меня ничего больше нет.
- Ошибочное мнение. Я же тебе сказал. Пустота под завязку наполнена несуществующими предметами. Ты мог это живо почувствовать, когда сейчас едва не задохнулся ими. Вот смотри: подумай о чем-нибудь.
Тут же над головой Алекса проплыло колесо от кареты Людовика XIIII. Об этом поведала музейная табличка, приклеенная к стеклянной витрине. Как только колесо укатилось в пустоту и там растворилось бесследно, в белой дымке появилась точка. Точка росла, наливалась деталями: сначала у нее отросли руки, ноги, затем – голова, расстояние приклеило к голове нос, уши, рот. В первый и последний раз Алекс видел фотографию этого человека в детской популярной энциклопедии лет двадцать назад и сейчас его узнал именно по ней: Гагарин, первый космонавт Земли, из СССР – в общем, не густо.
Пролетая в горизонтальном положении, Гагарин, не пытаясь заговорить, лукаво подмигнул и улыбнулся – точно так же, как на той фотографии.
- Но я об этом даже и не думал! - возмутился Алекс.
Теперь он себя слышал более чем отчетливо.
Правильно. Ты об этом даже не думал, а оно все равно появилось. Представляешь, сколько здесь всего.
- …
Разряд! Кислород!





1
25 ноября. К небу над Нью-Йорком какая-то неведомая сила гвоздями приколотила беспросветные доски туч, из которых дождь лил как из ведра.
Рейс Оклахома – Нью-Йорк задерживался на неопределенное время. Встречающие коротали время как могли: кто-то сидел в кафе, кто-то читал новый сверхмодный бестселлер Билла Пинтона «Сексуальный терроризм. След республиканцев. Кто следующий?»; некоторые пытались дремать в креслах – время приближалось к полночи; особо нервные ходили взад-вперед по проходу между кресел. И все вместе, включая спящих и читающих, смотрели очередной суперфильм с участием Арнольда Шварцнеггера на экране висящего на стене монитора. Главный герой опуса в который раз спасал Землю то ли от пауков-вампиров, то ли от космических пришельцев…

***

- Какая я все-таки умная, что не отправилась встречать своего племянника, - удовлетворенно подытожила миссис Франциска Розенберг, поворачиваясь от окна. - Такой дождь… наверняка, все рейсы перенесли. От долгого ожидания у меня опять бы зачесалось лицо. Все же есть во мне дар предвиденья! Прямо как у старой Хуаниты из «Океана любви».
- А вот и нет, бабуля! – как обычно громко и с задором зазвенел голосок шестилетнего Дональда – ты не поехала в аэропорт, потому что не хотела пропускать «Слезы ангела».
- Ах, ангел ты мой, - умилилась бабушка, громко расплылась в улыбке и уже хотела поймать негодника, чтобы немедленно подвергнуть суровому наказанию – пятиминутному лобызанию, но Дональд успел юркнуть за занавеску и уже оттуда передразнивал улюлюканьем нерасторопную Франциску.
Шестилетний оболтус был единственным внуком Франциски и Рональда Розенберг, и подобные проказы не только легко сходили ему с рук, но и бесконечно поощрялись сюсюканьем престарелой четы; поэтому безобидные шалости сего ангела не всегда соответствовали его оперению: вспомнить хотя бы последнюю, когда тот ловко извозил кошачьим пометом любимое кресло старика Розенберга в самый разгар торжественного приема дорогого гостя, а потом все свалил на кота, которого, к слову сказать, после подобной наглости кастрировали.
* Мать Дональда, Сюзанна Розенберг, двадцатидевятилетняя студентка Гарвардского университета, приезжала в отчий дом крайне редко, и если не брать во внимание ежемесячные денежные переводы от родителей, жила самостоятельной жизнью; в определенных кругах она слыла яростной феминисткой и нимфоманкой, что ни в коей мере не мешало ей заниматься буддизмом.
* Отца Дональда никто не знал. Беременность Сюзанны обнаружилась через четыре месяца по возвращении из Майами, где она участвовала в форуме «Песни тибетских лам»; из этих четырех два последних Сюзанна принимала препараты для похудения, однако после того, как результат курса оказался противоположным ожидаемому, было решено обратиться к терапевту, который, в свою очередь, предложил проконсультироваться у гинеколога.

***
В это время в аэропорту небольшого городка ПП, где сделал вынужденную посадку самолет компании «Оклахома айр лайн» царила нервозная обстановка. Кроме рейса Оклахома-Нью-Йорк на местный аэропорт по причине нелетной погоды приземлилось еще четыре самолета. В зале ожидания сидячих мест катастрофически не хватало, поэтому основная масса пассажиров ютилась по углам и проходам.
Питу Холифману повезло: он оказался расторопнее большинства присутствующих здесь и сейчас заслуженно и с полным удовлетворением вжимался мягким местом в уютное кресло. И это кресло – первый военный трофей, а потому, хоть сие завоевание и мелочь, а как ни крути - маленькая победа. Впрочем, мелочей в нашей жизни не бывает: ведь вся она – сплошной бой, где каждый, пусть даже незначительный эпизод – стычка на передовой, где вокруг нет просто людей - а лишь друзья и враги: кто не друг, тот – враг. Итак, добрый задел положен! Бог удачи ему благоволит!
Пит с благодарностью принес в жертву сему высшему существу скромные дары: припасенные в дорогу гамбургер и три вареных яйца. Он аккуратно сложил платочек из-под еды вчетверо и уже намеревался убрать, как вдруг, осмотрев платок внимательнее, просиял: для начала в него обильно высморкался, вытер губы и только тогда набил им внутренний карман пиджака. Закрыл глаза.
Витиеватой бахромой в его мозгу поплыли приятные размышления – такие обычно приходят после успешного преодоления физических трудностей, когда тело и душа погружаются в комфорт и покой, а мир представляется в лучших красках.
Борьба каждую секунду… - в четверть голоса мурлыкал Пит. - Философия победы…
На все вещи в этом мире у Пита Холифмана существовало сугубое философское воззрение. Поэтому пусть никого не удивляет, что, несмотря на свою относительную молодость (31 год), он успел отметиться зрелой статьей в июльском выпуске «Фермерского вестника» - «Геополитика в формате меняющегося мышления», а также открытым письмом президенту США - «Дух времени»; к «Заветам потомкам» он еще не приступал.
…аура лидера… харизма…
Неожиданно сладостные размышления прервались резким криком. По правую сторону, через кресло, назревала потасовка…
Пит оценил ситуацию молниеносно, и вот предварительное донесение летучего наряда разведки: тот человек мужского пола, что уже тряс своего оппонента за ворот пиджака и, максимально открытым ртом, извергая децибелы и слюну, казалось, хотел бедняге откусить лицо, являлся мужем беременной женщины, стоящей неподалеку в полном смятении и растерянности. Заботливый муж - лейтенант сухопутных войск армии США, как следовало из так называемого разговора, пытался пристроить свою супругу на подобающее ее положению место. До военного никак не доходило, что негодяй, с которого он столь рьяно пытался вытрясти всю пыль, занимает кресло по вполне уважительной причине: на днях ему вырезали аппендицит, вправили грыжу, а также удалили три родинки с мошонки. Трудно сказать, как долго продолжался бы этот странный диалог, по своей сути тупиковый, но на счастье внимательной общественности от какого-то неловкого движения случайно шевельнулась, по всей видимости, единственная извилина лейтенанта, и это моментально отразилось во всем его облике. Военный застыл, медленно разжал кисти, и человек без трех родинок пыльным мешком грохнулся в свое кресло.
Между прооперированным и Питом к огромному разочарованию последнего ютилась дама лет восьмидесяти, поэтому, когда подобно самоходной орудийной установке, лейтенант грозным немигающим взглядом переехал ее слабое тело и двинулся дальше, Питу ничего другого не оставалось, как только зажмурить глаза и прикинуться ветошью. Спину молниеносно покрыла испарина. Он через кожу почувствовал, как металлические гусеницы медленно наползли на все его существо и надавили прямо на мочевой пузырь; от этого мысли автоматной очередью засвистели в голове еще быстрее: так… так… вот! Конечно! Конечно! Как мог я это забыть! Ведь у меня же плоскостопие! Плос-ко-сто-пие-е! Что вы на это скажете, господин придурок!! Плоскостопие!!! Фак ю! Бул щщет! Пит, полный решимости, открыл глаза, захлебываясь от негодования, набрал воздух во все легкие…
- Эй, приятель, - вдруг раздался дружелюбный окрик за спиной лейтенанта. - Пусть твоя жена садится на мое место. Я все равно здесь сижу без дела – просто штаны протираю. Я из местных и иногда захожу сюда немного посидеть, посмотреть на людей.
Местным жителем оказался ковбой преклонных лет с розовыми, светящимися здоровьем щеками и массивными округлыми плечами. Он встал и неспешной походкой, немного ссутулившись, довольный своим благородным поступком, раздвигая руками сгрудившихся пассажиров, проследовал к выходу, цокая по плитке подкованными сапогами. На нем была одета красная плотная рубаха с выцветшими кругами в районе подмышек, потертые джинсы и кожаная шляпа. Ковбой оставил за собой шлейф едкого запаха пота.
Несмотря на счастливый финал этой неприятной истории, Пит все-таки наказал агрессивного лейтенанта: в течение следующих пятнадцати минут при помощи сильных ударов рук и ног он объяснял злодею, как благовоспитанные люди должны вести себя в общественных местах; и не мог успокоиться до тех пор, пока тот не взмолился о прощении на коленях. Пит открыл глаза: да, этому тупому лейтенанту-горилле, пожалуй, сейчас повезло, что у него хватило ума со мной не сцепиться. Иногда и военные проявляют благоразумие… Пит вяло показал неприличный жест свесившейся с подлокотника кистью в спину удаляющегося военного, который со своей женой был уже практически у выхода. Потягиваясь, встал и направился за супружеской парой: по залу объявили о посадке на отложенные рейсы.
Блокада ПП оказалась недолгой, и через следующие сорок минут Пит Холифман губкой протирал свои туфли на стоянке такси в аэропорту «LaGuardia».
Тетушка меня, конечно, не дождалась, - поеживаясь от утреннего холода, сумрачно рассуждал Пит. - А может, и вообще не приезжала, что наиболее вероятно. Как это похоже на Розенбергов… Я не удивлюсь, если о моем приезде они и помышлять забыли. Что ж, придется напомнить им, как когда-то мой дед выручил отца старика Розенберга. Но для начала нужно хотя бы отсюда выбраться:
- Эй, такси, сколько можно ждать, черт возьми!

***

На другом конце Нью-Йорка рука респектабельной наружности мужчины потянулась к дверному звонку, чтобы сделать совсем ненужный звонок. Ненужный потому, что весь путь этого человека – от точки «А» до двери, у которой он теперь стоял - на вид самой обыкновенной, каких в Нью-Йорке – тысячи, был известен. Его уже ждали…
Мужчина переступил порог. Охранник внушительного вида сопроводил еле уловимый кивок головой:
- Добрый вечер, господин.
Господин ничего не ответив, проследовал внутрь - за бордовые бархатные занавески. Занавески, на миг выпустив в темноту коридора тусклый зеленоватый свет, сомкнулись за спиной вошедшего и плавно закачались мягко подметая ковер.

***

Пит Холифман кулаком постучал в дубовую дверь и приложился к ней ухом. Изнутри донесся далекий, но достаточно звонкий детский возглас; глухой топот, усиливаясь, докатился до двери, и через мгновение в отворенную дверь с нескрываемым любопытством на Пита уставился Дональд - шкодливого вида малыш. Ребенок был чернокожим, причем, судя по всему, полностью унаследовал от своего отца внешность. По крайней мере, даже при большом желании найти хоть малейшее сходство Дональда со своей мамашей - белокурой Сюзанной - было безнадежной затеей.
Дональд оставлял впечатление милого мальчугана. На круглом лице играла искренняя беззаботная улыбка, которую украшала щербина от выпавшего молочного зуба. Объемный шар из курчавых волос делал его похожим на пуделя.
- Здрасти, – жеманясь и ковыряя мыском туфля в ковре, проговорил Дональд.
Пит не очень любил детей, полагая, что от них исходит слишком много шума, но здесь не удержался и расплылся в улыбке.
- Тебя как звать? - присаживаясь на корточки, чтобы быть на одном уровне с мальчиком спросил он. - Дональд?
- Да, - шепелявя, протянул малыш.
В ту же секунду в проеме, отделяющем холл от остальной части дома, нарисовалась Франциска Розенберг. Являя собой воплощение доброжелательности, она мелко зашаркала домашними тапочками через холл навстречу Питу; и пока вплотную к нему не подошла - не проронила ни слова, изображая как бы временную потерю дара речи от радости. Только после того, как Пит оказался в родственных тисках, она произнесла с нарочитой укоризной:
- Мы тебя совсем заждались. Начали уже волноваться… Еще немного и у меня начнет чесаться лицо…
Пит заметно смущаясь, скованными движениями попытался изобразить нечто, похожее на объятия. Со стороны могло показаться, что он проявляет нетактичную брезгливость.
- Тетя Джоанна, здравствуйте, - выдавил он. - Очень рад вас видеть…
- Милый мой мальчик… Пит… Как изменился. Возмужал! - отстранилась от племянника тетушка, возложив свои руки на его плечи. - Сколько не виделись? Семь лет? Боже мой! Целая вечность! - в глазах Франциски заблестели слезы.
Вообще Франциска Розенберг была крайне сентиментальной женщиной. Один Бог знает, сколько она пролила слез над многочисленными сериалами, которые позже прозвали "мыльными операми". Всевозможные Сусанны и Марианны, демоны и ангелы, кузены и кузины - целая армия – все они - при помощи воистину изощренных приемов, которым могла бы позавидовать даже средневековая инквизиция, ежедневно измывались над психическим здоровьем бедной женщины.
Но сейчас усилием воли Франциски все-таки удалось справиться с приступом слез, и она, взяв племянника под локоть, сияя счастьем, повела его внутрь дома.
Видя сию счастливую картину воссоединения родственных душ, осторожные оракулы все же не решились бы смело утверждать, что Розенберги пребывали в безмерном восторге от намерения племянника неопределенное время пожить в их доме; однако и явного отторжения Пит Холифман со стороны родни не почувствовал.
В такие моменты радушные хозяева временно не задумываются о неудобствах и стеснениях, которые неминуемо принесет с собой новый обитатель. Ощущение перемен, вызванное появлением "свежего" человека, необъяснимым образом волнует и будоражит всех без исключения членов принимающей стороны, и как следствие - приподнятое настроение, возвышенное чувство единения, нередко - пламенные речи.
В этот вечер, правильнее сказать ночь, на столе Розенбергов присутствовала улучшенная сервировка, луковый суп, мясные и рыбные нарезки, копченая колбаса, а также вареные всмятку и в крутую яйца.
Из присутствующих за столом:
а) Пит Холифман, б) Франциска и Рональд Розенберг, б/1) Сюзанна – их дочь, в) по чистой случайности попавшая на ужин - Элизабет Галлахер – дочь миллиардера (настоящего), г) Брайан Батман и д) Дик Рэбин – раввин местной синагоги. Сейчас трудно вспомнить с чего все началось, но прошло уже довольно времени с тех пор, как сей достойный человек взялся проводить ежевечерние душеполезные беседы в доме Розенбергов; необходимо отдельно отметить - как одно из главнейших достоинств раввина - он никогда не гнушался принимать денежные пожертвования, которые регулярно сыпались как манна из тугого кошелька полукровки Рональда. Не в пример ветхозаветным евреям, терпения последнего, слава богу, пока хватало.
Могли присутствовать, но по разным причинам этого не произошло:
а) Алекс Розенберг – младший сын Рональда и Франциски – одновременно и гордость и, разочарование престарелой четы,
б) непременно обещавший сегодня быть - Виктор Лейпциг: врач-дерматолог - по образованию, по отзывам склочных клиентов – весьма посредственный специалист, но по высшему призванию – преуспевающий политик новой формации - он снискал себе славу публичного смельчака (некоторые называли его свиньей), которому чуждо ханжество; политическая ниша – защита многообразных меньшинств Америки всех типов и мастей под крылом Республиканской партии США. Столь крутой поворот в судьбе Виктора - от благородного поприща врачевателя к не менее благородному - политика произошел семь лет назад после гибели его отца на показательном заплыве моржей-нудистов через Берингов пролив. Тогда у его папаши, далеко не юноши - шестидесяти трех лет от роду, в холодной воде судорогой свело ногу. Несмотря на бурный протест спортсмена (плыл в желтой майке лидера), его сразу же выловили рыболовной сетью и поместили на судно сопровождения; там он с горя напился непонятно как попавшего на судно русского спирта, в результате чего к вечеру следующего дня скончался. Об истинной причине смерти организаторы мероприятия не стали излишне распространяться и похороны Лейпцига-старшего превратили в помпезную рекламную акцию общества «Человек – без границ». Потрясенный сын полностью пересмотрел свою жизнь, и в Америке родился очередной политик нового поколения. Теперь в штаб-квартире вышеозначенной организации, в холле, стоит бронзовая статуэтка моржа-нудиста Лейпцига, принесенная в дар его сыном; металлический сплав Геракла и Аполлона удивляет посетителей лаконичностью замыслов неизвестного ваятеля.
Если вернуться к застолью…
Оно получилось неожиданно душевным. Во всем царил дух доброжелательности. Житейские рассказы текли неспешно, плавно перетекая от одного к другому. Былые передряги теперь вспоминались с изрядной долей ностальгии, а опасности, когда-то подстерегающие семейное благополучие с высоты прожитого казались не столь значительными. Религиозные темы не вызвали ни одного острого спора.
К радости и облегчению Розенбергов, Пит проявил себя как довольно благовоспитанный и интересный молодой человек. Все верно: семь лет - срок не малый – много воды утекло с тех пор.
Следует особо отметить умение вести беседу, которое к удивлению родни он в себе обнаружил. Способный поддержать собеседника, выслушать его весьма внимательно и терпеливо, Пит, тем не менее, не забывал аккуратно и тактично выражать собственное мнение, не всегда совпадающее с мнением оппонента. Пита никогда не было "много" - его было всегда "в самый раз". Умение же занятно рассказывать веселые небылицы, которое тот продемонстрировал под конец застолья, будучи уже достаточно раскрепощенным, заставило проникнуться к нему уважением даже Рональда Розенберга.
Когда все разошлись, было далеко за полночь. Питу показали его комнату. Едва раздевшись, он рухнул в кровать и заснул мертвецким сном.

***

Пит лежа осмотрелся.
Комната - квадрат 6х6 метров. Занавески были задернуты. Раскачиваясь от сквозняка, они от скуки состязались в беге с маятником настенных часов, тщетно пытаясь его догнать. А маятнику до них не было никакого дела, потому что бег давно стал его работой. В сущности, вся наша жизнь – сплошной немыслимый бег. Только кто-то в этом деле профессионал, а кто-то так – качающиеся занавески.
Громоздкий шкаф из красного дерева стоял около двери. При известном воображении можно было принять его за молчаливого стража, который, переминаясь с ноги на ногу, охраняет покой своего господина.
Кровать Пита располагалась в центре комнаты, как Земля - в центре Мироздания. И это не просто красивая гипербола. Дело в том, что сегодняшним утром именно таковым центром и ощущал себя Пит Холифман. Прежде чем покинуть новоотвоеванное ложе, он всем телом вжался в матрас, сладко потянулся и в голос зевнул. Немного шатаясь, подошел к столу: погладил лакировку столешницы, плавно провел ладонью по спинке стоящего рядом кресла, осторожно на него присел, словно до конца не веря в его устойчивость. Огляделся.
«Теперь я здесь живу», – медленно, почти по слогам. – «Черт возьми! Я здесь живу!» - и, усевшись основательнее, закинул ноги на стол, испортил воздух и криво усмехнулся.
С улицы в открытую форточку бил свежий утренний воздух, а пение воробьев вперемежку с шумом машин делало его особенно жизнеутверждающим.
Пит исполнился радости, энергично свесился туловищем с кресла, подцарапал ногтем свой кейс и, торжественно водрузив его на живот, нахмурил брови: дерматиновая обивка на углах давно стерлась, оголив картонный каркас; ручка держалась на «честном слове»; неумело когда-то заклеенная им рваная дыра на боковине казалась явным перебором. Пит сморщил нос, мизинцем брезгливо откинул крышку кейса и среди галстуков и трусов нащупал ее трепещущее упругое тело. Припасенная еще вчера банка ром-колы - залпом опорожнил. Пружинистым шагом дикой рыси подошел к окну, отшвырнул занавески по сторонам и, сложив на груди руки, застыл у открытой форточки. Природа салютует! Свежий утренний воздух лизнул лицо… потом еще и еще… Подставляя то одну, то другую щеку прохладным вздохам легкого опахала-ветерка, Пит блаженствовал.
Резкий стук в дверь заставил рысь насторожиться.
- Одну секундочку, я еще не оделся, - голосом паиньки крикнул он туда.
- Ничего, я подожду, – неугомонная тетушка, черт ее возьми. – Я приготовила для тебя маленький сюрприз.
Франциска с самого утра, верно, решила баловать своего племянника и начала с того, что принесла для него полный комплект новой одежды. Пит незамедлительно простил тетушку за ее бесцеремонность, так как все обновки оказались в пору: и костюм от …, и сорочка от …, и обувь какой-то там не всякому известной, но очень хорошей марки, трусы, носки и шнурки – от известного японского кутюрье, имя которого неподготовленному человеку выговорить невозможно.
- Но это не все…, - таинственный прищур тетушки заставил сердце Пита радостно забиться. – Вот, возьми…, - она покровительственно протянула ему зажатый кулак.
Видя, что племянник колеблется, Франциска сама взяла его руку, разжала несильно сопротивляющуюся ладонь и, сунув в нее влажные свернутые в плотный рулончик банкноты, силой вернула руку обратно. - Здесь две тысячи пятьсот долларов - вдруг, если понадобится еще что докупить.
- Ну что вы, тетя Франциска, не стоит, - Пит потупил глаза, - эти деньги – лишнее. У меня с собой есть немного – двадцать долларов – на первое время должно хватить.
- Пит! Ты меня хочешь обидеть!? – картинно возмутилась тетя, интонацией в голосе давая понять, что может расстроиться.
- Ну что вы, я ничуть не хотел вас обижать. Конечно, спасибо, но мне на самом деле очень неловко.
- Так, - взяла ситуацию под контроль Франциска, - марш в душ, и через двадцать минут я тебя жду внизу завтракать. И чтоб в новом костюме!

***

Наступил такой момент вечера, когда все скучные разговоры давно закончились, да и разогретая спиртным игра по горловому американскому футболу успела всех изрядно вымотать (однако до финального свистка дело еще не дошло).
Если не считать энного количества необязательных зрителей, на сегодня состав игроков в гостиной Розенбергов был на редкость немногочисленным:
а) Виктор Лейпциг - проходы по левому флангу;
б) Брайан Батман;
в) Алекс Розенберг – уже присутствовал, но из-за травмы ребра не играл (три дня назад он расстался со своей девушкой - та чрезмерно флиртовала с другими мужчинами; справедливости ради нужно заметить: подобные травмы у него случались через два месяца на третий; обстоятельное описание этих неудач нашло отражение в его дневнике «Записки65», куда каждый подобный эпизод из своей биографии, сопровождаемый кратким комментарием, он аккуратно заносил);
г) Дик Рэбин – основной оппонент Лейпцига - при случае мог отличиться;
д) чета Розенбергов – свободные игроки;
е) Мистер Один и мистер Два по обыкновению вступали в игру в исключительных случаях: они предпочитали потягивать свой виски и снисходительно слушать, что говорят другие; однако эта их особенность никого не смущала, и эти двое по праву почитались самыми умными и уважаемыми игроками гостиной; если кто-нибудь из них считал, что по обсуждаемому вопросу созрела необходимость в оглашении его мнения, то, как правило, это мнение обществом принималось как наивернейшее, и оспаривать таковое считалось едва ли не дурным тоном и вызовом мировому здравому смыслу.
…многозначительно окинув публику мутным взглядом, в который раз возвысил голос Виктор (с каждым разом информация выдавалась все более конфиденциальная):
- Наши люди в конгрессе сообщили, что разработка проекта нового закона, возможно, будет приостановлена. В прошлый раз у меня было больше оптимизма. Теперь демократы могут ликовать. Наш президент перестал уделять должного внимания столь перспективному направлению. А ведь не за горами то время, когда треть населения нашей страны, так или иначе, будет принадлежать к нестандартно мыслящим в сексуальном плане слоям! Но тогда будет поздно. Их всех пригреют демократы!
- Виктор, извини, - осторожно поинтересовался Пит, - но, неужели для большинства, как ты сказал, нестандартно мыслящих в сексуальном плане людей, на выборах в первую очередь важны не политика, экономика, социальные программы, предлагаемые партиями и кандидатами, а исключительно отношение того или иного политика к их сексу.
- Это все в прошлом. Сейчас дела обстоят иначе, - Виктор деловито заходил по гостиной, соединив за спиной кисти в замок. - При нашей партии созданы некие объединения под общим названием «честный диалог», которые формируются примерно по такому принципу: предположим, что ты - пассивный гомосексуалист. Тебя, естественно, волнует это больше всего на свете, но плюс к этому, как и любой другой гражданин, ты также хочешь участвовать в процессе формирования политического облика страны. Приходишь к нам. Отдел - пассивные гомосексуалисты. Далее - разветвление по отделу: за жесткую социальную политику, за либеральную, ну и в том же духе - стандартные пакеты программ. Выбираешь подходящую именно для тебя, и все довольны. Мы – не потеряли человека, ты – выразил свое политическое мнение, оставаясь самим собой. И самое главное, все это удовольствие - под покровительством нашей партии. В нужное время наши люди объясняют членам своих ячеек за кого на самом деле нужно голосовать, чтобы их права были наилучшим образом защищены, и те с удовольствием и с чувством выполненного долга делают так, как им скажут.
О выборных комбинациях и технологиях Виктор мог рассуждать часами.
Далее он поведал по секрету о последнем своем проекте – о создании двух организаций, по своей сути диаметрально противоположных одна другой: «свободные аборты» и «нет матерям-убийцам». При чем и одна, и другая – под покровительством Республиканской партии США.
Виктор Лейпциг предлагал данное противоречие разрешить следующим образом:
- Вот вы, допустим, противник абортов. То, что творится у нас в стране – просто кошмар. Вы знаете, что этому способствует Республиканская партия, потому что вчера выступал по телевидению человек оттуда и наговорил по этому поводу множество всяких гадостей. Вы разгневаны и решили за них никогда больше не голосовать. Не делайте поспешных выводов, дамы и господа! Потому что на голубых экранах появляется другой человек, но только уже очень хороший. Он говорит категоричное «нет» абортам. И что интересно, он также из Республиканской партии США. Этот хороший человек объясняет потенциальным избирателям: это не партия плохая – это плохой тот плохой человек. Он внедрился в наше собрание, прикрываясь правом на свободу мысли, и чинит натуральный произвол. Вступим же, леди и господа, в организацию «нет матерям-убийцам» и будем бороться с раком, поразившим тело нашей партии изнутри! Понятно, с обратной стороны – то же самое.
Виктор уже забыл, где находится. Трибуной стихийного митинга стала барная стойка. Между тем Дик Рэбин слушал выступление Виктора Лейпцига без особого энтузиазма. Будучи темпераментным человеком, он сейчас с огромным трудом справлялся с клокочущими в нем эмоциями. Его нос вспотел как пивная кружка с холодным пивом, лоб покрылся каплями пота как крышка кастрюли с кипящей водой, глаза пришли в хаотичное движение, словно креветки в кипящей воде, а постоянно издаваемое им нетерпеливое кряхтение давно слилось в один звук и превратилось в жужжание пчелиного улья. Во время речи Лейпцига Дик пытался оборвать того одиннадцать раз. Напоследок ему все же удалось это сделать - помог случай: когда Виктор опрокидывал очередную рюмку водки и был занят тем, что старался удержать ее там, куда только что отправил, Дик воскликнул:
- Содом и Гоморра – вот участь Америки! - демонстративно обращаясь почему-то к Питу. – Видишь ли, мой мальчик, всюду одна мерзость. Посмотри на Америку! Да ну ее, эту Америку. Возьмем нас, избранных небом. В погоне за золотым тельцом мы совсем забыли свое возвышенное предназначение на земле. Забыли к чему должны стремиться! А вот это, милый мой, и есть начало краха. Корень всех зол как раз и заключается в том, что для большинства наших соплеменников смыслом жизни стало банальное и столь унизительное для человеческого достоинства накопительство. Ты должен признать, мой мальчик, что большинство евреев живет старыми посылами, обозначенными еще в то время, когда во всем мире нас гнали. Да, тогда был обоснованным призыв духовных лидеров копить и преумножать деньги, потому что они давали сначала безопасность, затем и власть. Но теперь, когда все в наших руках… так глупо… - и Дик Рэбин обречено всплеснул руками.
На конце его картофелевидного носа уже висело две капли пота.
- Извините, но что в том плохого, если евреи будут безгранично богаты, - поддержал разговор Пит, успев понять, что если этого он не сделает, в игру по левому флангу снова ворвется Виктор. - Еще раз прошу прощенья за банальность, но мне кажется, деньги – это власть, а значит и свобода. Тем более что, когда придет, как вы говорите, мессия, наши связи, власть, деньги – ему явно понадобятся. Кстати, учитель, как вы относитесь к тому, что христианский мир считает его порождением дьявола.
- Им придется за это ответить - и очень жестоко! - раввин сжал кулаки, глаза блеснули злым огоньком и две капли одновременно сорвались с его носа. Но в следующую секунду он взял себя в руки и с нарочито умиленным выражением лица продолжал. - А если вернуться к твоим вопросам, к этим, как ты озвучил «связям и деньгам», давай рассмотрим следующее:
Есть два варианта: какой из них более правильный и естественный - суди сам.
Первый: евреи, преодолев родовые и племенные разногласия, подавив амбиции, низвергнув золотого тельца, объединяются в единой молитве, и господь, видя нашу готовность и духовную зрелость, открывает нам мессию.
Второй: в один прекрасный день приходит мессия, и мы, разрозненные и рассеянные по всему миру, объединяемся вокруг него и служим ему кто – чем, а он дает нам царствие, о котором сказано в писаниях.
И этот последний вариант на первый взгляд более привлекательный.
Но это поверхностный вывод.
Достаточно вспомнить главное: он – царь. Не простой царь. Тот, который спасет Израиль.
Скажи мне, если народ благоденствует, у него нет особых проблем, зачем ему что-то менять в своей жизни? Зачем ему какой-то царь? У него и так все есть. Такой народ не примет мессию. Истинному царю же наши жалкие накопления не нужны. Он сам должен дать все народу своему по обещанному.
Поэтому мнение некоторых наших братьев, которые призывают всех объединиться, дабы молить бога о ниспослании силы на одного из достойнейших, мне видится более правильным, хотя, чтобы этот вариант заработал кое-что должно произойти.
Хотя, скажу по правде: в чем-то правы и те, и другие. Конечно, это совершенно точно, мессия должен быть помеченным от рождения. Не всякий, пусть даже достойный человек, пусть даже по молитвам всего общества, может стать тем великим царем. Не всякий. Но без объединения и молитвы – нам ничего не добиться.
Дик ненадолго примолк, чтобы отдышаться; отдышался и снова продолжил:
- Да, все верно: деньги – власть. Но исключительно в том случае, если они работают на нас, а не мы на них. Еврейское общество слишком сильно раздроблено: по всем направлениям и разрезам; и теперь то, что когда-то было нашим спасением, стало нашим бичом. Деньги, сферы влияния и этому подобное не дают нам объединиться, чтобы искренне молить бога о ниспослании нам царя; они сеют раздоры и взаимную ненависть. Я вообще считаю, чтобы мы объединились - и Дик, вжав голову в плечи, поозирался по сторонам. – Я вообще считаю, что Америка и ее проклятый доллар должны быть уничтожены.
Последние слова были произнесены почти шепотом.
Казалось, кроме Пита, который с видимым интересом слушал Дика, каждый уже давно занимался своим делом, но только что сказанные слова заставили всех присутствующих застыть и медленно повернуться на услышанное.
- Да, да, вы не ослышались! Америка должна быть уничтожена! – уже громко, вызывающе громко, воскликнул Дик Рэбин. – Только потеряв свои деньги и эту свою так называемую вторую родину, евреи смогут вспомнить свою истинную сущность.
Он встал с кресла, вытянулся во весь рост и расправил плечи:
- Думайте, что хотите!
Первой отреагировала Франциска: для начала она выронила из рук тарелку с фаршированной щукой, а потом рассыпалась в бессвязном бормотании; мистер Один и мистер Два не отреагировали никак; Рональд Розенберг в этот момент справлял большую нужду, поэтому его возможных комментариев мир не узнал; один из зрителей поперхнулся мацой; другой упал с табуретки; кто-то засмеялся.
В ту же секунду Виктор Лейпциг оторвался от очередной рюмки и заорал:
- Ты думай, что несешь! Америка для нас и на самом деле давно стала второй родиной! Здесь наш дом, наша жизнь, дела!
- Дела, дела, - скривил лицо Дик, передразнив Виктора. - Вот сгинет Америка - и ты вместе с ней в обнимку с пассивными гомосексуалистами и общими с ними делами!
Виктор молниеносно проявил политическую гибкость, и уже следующие его слова были полны здорового конструктивизма:
- Предположим, все стало, как вы сказали, учитель. Что дальше? Куда деваться нам? Если и есть зерно в вашей идее, то здесь нужно крепко поразмыслить.
- А это уже другой вопрос, о, один из стада народа божьего, заблудший Виктор – Дик, удовлетворенный, уселся в кресло, чтобы последовательно изложить свои мысли. На его лице застыло удовлетворение, значительное спокойствие и ощущение просветительского духовного подвига.
Теперь не выдержал Алекс Розенберг:
- Вам не надоело лить реками кровь? Почему бы вам спокойно не дождаться мессию, а когда он появится, то сам все расскажет и покажет?
Алекс в прыжке встал, набросил на себя куртку и ушел.
- Он еще слишком молод и духовно неразумен, – не скрывая досады, сказал Дик. - Придет время - он поймет меня, - Дик рукой благословил дверь, куда только что выскочил Алекс, и вернулся к своей теме. - Итак, встал вопрос, как технически это будет выглядеть.
- Все! – не дожидаясь разъяснений, довольно грубо оборвал его Виктор, проявив политическую жесткость. - В любом случае не нам это решать: так что не будем заниматься политическим онанизмом.
- Спрятался за онанизм?! Наследник Содома! Кому, если не духовным лицам думать о будущем своего народа? И сильные мира сего должны прислушиваться к нам, посланным свыше! Они забыли одно: все в этом мире делается и дается силой божьей. И вершители судеб мира сего должны помнить, что они не более чем ретивые хомяки, для которых в аквариуме бытия специально сделано колесо.
- Колесо Сансары, которое крутят хомяки! Замечательно! Брависсимо, учитель! – неожиданные смены настроений у Виктора были обычным, но необъяснимым явлением. - Только в этом колесе зачастую оказываются и другие хомяки, которым не очень-то хочется крутиться вместе с этими - резвыми. Хе-хе-хе. Но такова жизнь… - оскалился Виктор и закурил сигару. – А о «посланных свыше», вас учитель, я не имею в виду, скажу следующее: не всегда их мыслительные процессы отвечают требованиям, которые необходимы для того, чтобы крутить колесо истории.
Когда настенные часы в холле отбили двадцать два часа, гости начали расходиться. Виктор Лейпциг прощаясь с Питом Холифманом при крепком рукопожатии шепнул ему на ухо:
- Если вдруг захотите в Нью-Йорке устроить себе хорошую и быструю карьеру, приходите ко мне. Посодействую.
- В отдел пассивных гомосексуалистов? – машинально отреагировал Пит.
- Можно и наоборот. Ладно, не обижайся. Да, кстати, по большому счету все наше общество в большей или меньшей степени состоит из пассивных гомосексуалистов. А вообще-то, если серьезно, у организации, которую я представляю, большие перспективы… Если вдруг… то…
- Хорошо, я подумаю, - сказал Пит, чтобы поскорее отделаться от Виктора.

2

Алекс Розенберг был уже далеко. Просто шагал по улицам - куда глядели глаза – без определенной цели. Иногда он делал подобные променажи – особенно если настроение было цвета подозрительной кучи на дороге.
Только что услышанный разговор сильно его разозлил. Вот, Дик Рэбин, – кипя гневом, рассуждал Алекс, - всегда в нашем доме считался порядочным человеком – помогает через свою организацию евреям-неграм в Сомали, а также поставляет бесплатную мацу в Россию для заключенных евреев. Но то, что сегодня он выдал…
Однако неприятная горечь в его душе появилась даже не оттого, что придумал раввин: говорить может кто угодно и сколько угодно, а придумывать – тем более. Но своим пустым трепом тот разбередил застарелую рану, да еще всыпал в нее добрую щепотку соли.
Начало этой истории было положено несколько лет назад.
Это был самый обыкновенный весенний день – не хуже и не лучше среднестатистического, присущего данному времени года, точнее, теплее его на 1.2 градуса, о чем в радостном оскале поведал на ВВС ведущий дневных новостей.
Алекс стоял на набережной и, любуясь Статуей Свободы, потягивал свое пиво. Из открытой форточки его автомобиля звучала музыка.
С залива дул прохладный ветер. Редкие высокие облака подчеркивали немую синеву неба.
Чайки, прыгая по волнам белыми пенопластовыми поплавками, что-то бурно между собой обсуждали; то одна, то другая из них взлетала, потом, зависая над водой, вглядывалась в пучину залива и тревожно кричала.
Алекс глотнул пива. Порыв ветра, сорвав с горловины бутылки пенную заволоку, угрожающе пробасил. Пакет чипсов рвануло - он выскользнул из рук, ударился о перила и с отскоком мягко спланировал в воду; подхваченный ветром, помчался по ряби но, нахлебавшись воды, через несколько метров затонул.
Алекс посмотрел ввысь - пришлось зажмуриться. Белый диск Солнца размеренно сушил Землю, а она, подставляя облезлые бока, радостно кувыркалась в его лучах, ничуть не смущаясь своей наготы.
Сейчас трудно было вспомнить, какая именно причина стала виновницей того, что подобно вспышке в первый раз озарило Алекса. Это пришло извне.
Осколки взорвавшейся где-то мысли картечью ворвались в его мозги и произвели то, что произвели и от чего теперь никуда не деться.
Да, это пришло неожиданно. Так бывает в солнечную погоду, когда небо ослепляет чистотой, и ничто не грозит омрачить ее, как вдруг, будто из-под земли вырастает темная зловещая туча, поднимается ветер, и от картины пятиминутной давности не остается и следа.
Алекса вдруг пронзило. Всему тому, что его окружает: великой стране, благополучию сограждан, его семьи, наконец, грозит неминуемый крах. То будет, вернее всего, страшный конец, ибо титаны тихо не умирают. Едва приходит их время, они лопаются как спелые гнойные пузыри от одного укола тонкой иглы. Все то, что так трепетно он любит, будет безвозвратно потеряно.
На чем основывались такие крамольные мысли? – спрашивал он себя. - Знания? Нет. Этого мало - слишком мало. Знания лукавы.
Вот как впоследствии Алекс Розенберг в своем дневнике «Записки65» прокомментировал то, что с ним произошло:
«До определенного момента знания человека остаются просто знаниями, энциклопедическими данными – не больше. Это книги, которые какой-то рассеянный человек по большому недоразумению почему-то поставил не на полку книжного шкафа, а в твою черепную коробку.
- Дети! Идите скорее сюда! Бегите ко мне, мои крошки. Я вам прочитаю на ночь очень хорошую и интересную сказку – про плохого, очень плохого дяденьку – Фреди Крюгерра, а потом будем пить чай с конфетами, и спать… – сегодня чепчик тетушки Луизы был особенно трогателен, а морщинки вокруг рта излучали доброту.
- Тетя Луиза! Тетя Луиза! Мы уже читали эту сказку! Давай про Золушку! – кричали беззубыми ртами дети.
- Откуда вы знаете эту сказку? У нас ее никогда не было! Ах, милые мои котята! Маленькие мои зайчики, придется читать про Фреди Крюгерра.
Но в редких случаях бывает иначе: в некоторых мозгах критический порог прорывается, и тогда локальные очаги отдельных знаний, перехлестывая свои границы, сливаются в единое целое – в единую призму миропонимания. Получается некая производная от суммы статических знаний и наблюдений из жизни – в общем, от всего, что человек накопил в своей душе. Но это происходит лишь в том случае, если помимо всякого рода знаний существует что-то еще – некий мощный дополнительный рычаг, который делает возможным такой процесс прозрения - нечто, что оплодотворит мертвые знания человека.
Живое предчувствие – главный плод подобного абстрактного слияния. Именно предчувствие в тот день зародилось во мне. Но только зародилось, полное острой боли и неопределенности.
Бред? – не сказал бы. Данное явление имеет под собой определенное основание. Объяснить и доказать – невозможно. Некоторые выводы, порожденные таким предчувствием, просто боятся каких-либо точных доказательств. Здесь нужно либо верить, либо – нет.
Только жизнь может впоследствии подтвердить или опровергнуть это. И точка».
На тот момент такого рычага не было, точнее, он сработал не до конца, а если еще точнее: в тот день он только начал работать, а, следовательно, Алексу ничего другого не оставалось, как признать свои зарождающиеся предчувствия плодом чрезмерно развитого воображения, оплодотворенного двумя литрами пива.
А потом были сны, города, разные люди, много сумбура, и поиски…
Вот один из комментариев к последующим событиям из «65»:
«Если ты не пытался искать нечто, о чем имеешь представление в лучшем случае - весьма смутное, нужно сказать: это очень непростое дело. Трудности, самые тягчайшие, наваливаются сразу: во-первых, толком неизвестен предмет поиска, а, следовательно, и методы поиска; во-вторых, подстегиваемая здравым смыслом защитная реакция организма постоянно пытается их прекратить.
Что же может быть лучше, чем торжество здравого смысла? – спрашивал я себя, но всякий раз покорно признавал: в некоторых вещах здравый смысл бессилен.
И уж если ты все-таки ослушался здравого многоголосья и ввязался, пусть даже подсознательно, в такое поисковое предприятие, у тебя обязательно присутствует надежда, что по мере поиска будет все более и более открываться предмет поиска, а по мере понимания оного, оттачиваться и методы.
Чтобы эта схема заработала, нужна точка. Отправная точка. Не призрачное или размытое пятно, а вполне определенная точка.
И вот, когда она находится, на какое-то время человеческий разум бессилен, ибо у него не остается выбора, как только признать ее наличие. А потом в крутой час икс появляется определенный человек и вводит тебя в курс дела, и ты понимаешь, что выбора у тебя нет. После этого ты перестаешь быть одиночкой с засаленной табличкой последнего романтика на заднице, а превращаешься в элементарную единицу, которая уже целиком и полностью зависит от чьей-то игры.
Когда маховик запущен, что-то менять уже становится поздно».
Так, предаваясь воспоминаниям и невеселым размышлениям, Алекс ушел довольно далеко – не заметил, как прошел четыре квартала. Он двигался на автомате, и как-то само собой получилось, что вечерняя ходьба занялась по одному из самых любимых его маршрутов – через Бруклинский мост.
Алекс шагал по упругому полотну подвесного гиганта и, изучая небесную панораму, невольно ею залюбовался. Массивные груды облаков, создавая беспорядочную свалку, перекатывались по глади Ист-Ривер. Розовеющие лучи заходящего солнца по одной стороне небосвода румянили их бока, по другой – своими стрелами пронизывали то кувыркающегося в пыли кентавра, то застывшего в прыжке атлета. Из ран агатового среза лился неземного лучезарного цвета сок и лошадиным копытом втыкался в залив, и от этого весь он искрился и переливался миллионами солнечных брызг.
Проверив на ощупь наружный карман пиджака, Алекс убедился, что доллары шелестят, а значит: пиво, закуска и вечерняя трансляция матча – станут неминуемым продолжением вечера в ближайшем приглянувшемся баре. Данная перспектива приятным теплом наполнила его грудь, отчего сердце, почувствовав возможность на время забыть про раввина и бедную Америку, захлебываясь в теплом нетерпеливом желании, чавко заколотилось.
Подходящий бар подвернулся не сразу: улицы, дома, перекрестки, особняк, высотный, окна, сотни разных заведений – но все не то. А этот, кажется - подходящий. С улицы – неприметный, вход – с торца. О том, что здесь располагалось развлекательно-питейное заведение, Алекс догадаться по выходящим на фасад в уровне мостовой закрашенным окнам. Изнутри сквозь черную краску пробивался нервный мерцающий свет. В полуподвальное помещение под черепичным навесом вели крутые ступени.
Вместительный зал оказался заполнен под завязку. Как и во всяком заведении подобного толка, вентиляция отчаянно не справлялась, и духота давно стала таким же неотъемлемым атрибутом интерьера, равно как и бесполезно подвешенные к потолку лопасти-вертушки. По проходам между столов энергично сновали не первой свежести девушки-официантки, а апатичные проститутки томными взглядами лениво цеплялись за шатающихся по залу сальных мужиков, от которых чуть ли не за милю разило мужланиной.
Алекс улыбнулся и прошел внутрь. Без возможных приятных сюрпризов: до глубокой ночи барная стойка будет облеплена местными завсегдатаями как мышь - блохами, поэтому, не теряя времени, он двинулся вглубь – резвой аскаридой – в самую клоаку, где, если крепко повезет, быть может, и найдется свободное местечко с видом на монитор.
К счастью, пристанище нашлось довольно быстро: изрядно шатаясь, покинула зал парочка. Чем не идиллия?! – залюбовался Алекс - путана и потный мужик: оба довольны – наглядная демонстрация закона сохранения энергии в природе. Алекс со смешанным чувством заканчивал размышления о них, чтобы навсегда выкинуть этих двух из головы: конечно, это не очень эстетично, однако от чопорных и респектабельных заведений, где снаружи все чинно и гладко, а фекалии, прикрытые дорогой тканью, все равно воняют, его тошнило значительно сильнее.
Усевшись удобнее и незаметно оглядев своих соседей, Алекс подозвал официантку.

***

Гости давно разошлись. Не включая освещения и тщетно стараясь не шуметь, он прокрался по коридору к своей комнате; щелчок – и, свисающие с потолка жестяные конусы вспыхнули, так что Алексу пришлось какое-то время болезненно жмуриться.
Привыкнув к свету, он с порога осмотрел свое жилище с таким видом, будто открыл для себя нечто новое.
У его ног раскинулась обширная студия, обставленная без каких-либо претензий на стиль. Всюду царил рабочий беспорядок. Опрокинутые стопки книг веерами валялись по всему полу вперемешку с огрызками бумаг и случайным хламом. У порога – давно засохшая абстракция кота.
По правую от двери сторону на тумбе нескладно громоздилась гипсовая голова Джона Вуджа, которую Алекс изваял собственными руками около шести лет назад. Ее сходство с оригиналом было весьма условным, но если полагать, – смиренно рассуждал не состоявшийся Роден, - что прототипом столь правильных и благородных линий являлась голова Трумэна (кто-то из гостей обнаружил это сходство, и Алекс не стал отпираться), то… Гипсовая голова придавала помещению особый колорит. На белых кудрях Джона-Трумэна давно появилась благородная отметина времени – густой налет серой пыли. Для солидности Алекс даже как-то подумывал отколоть у головы нос, однако от столь привлекательной идеи пришлось отказаться. Все дело в запущенной форме сифилиса, с коим его университетский товарищ боролся с попеременным успехом уже несколько лет. Джон был наркоманом, частенько менял места своего обитания, поэтому ни одного курса лечения до конца не доводил.
От гипсовой головы взгляд переполз на стены, где графические зарисовки архитектурных шедевров Европы чередовались с фасадами, которые архитектор Алекс Розенберг создал самолично. Если кому-нибудь из гостей вдруг случалось заглянуть в его комнату, Алекс в виде некой викторины непременно предлагал тому отличить одно от другого. До сих пор это с легкостью удавалось даже законченным домохозяйкам.
Алекс подошел к шкафу, открыл правую створку антресоли: картонный макет двухэтажного особняка – совершенно особенная вещь. Она призвана напоминать о ней… Бедная девочка… – простонал Алекс и хотел уже предаться воспоминаниям, чтобы немедленно пустить слезу, однако решил этого не делать – и без того дико болела голова.
Подошел к компьютеру, нажал на кнопку пуска два раза. Открыл дверцу холодильника, несколько минут простоял погруженный в свои мысли, затем сфокусировал взгляд на обезжиренном йогурте: от одной мысли им поживиться его едва не осенила противоположная мысль. Скорее холодильник закрыл и учащенно задышал. Распахнул окно и сел в кресло. Сейчас посещение бара ему казалось чем-то нереальным. Все, что осталось от некогда спортивного вечера, это разочарование и пустота.
Не раздеваясь, он переполз на кровать и закрыл глаза. В полузабытьи вспомнил, как в баре к нему как-то особенно навязчиво приставала проститутка лет сорока… Бедная женщина… Почему-то ужасно неловко было отказывать ей. Что он там плел ей? - мол, женат, жены вполне хватает, жену – люблю, еще какой-то бред… хорошо хоть не упомянул троих детей. Но я ничем не мог ей помочь, ничем…
Нет! Так дело не пойдет! Необходимо найти внутреннюю опору, вспомнить что-нибудь отрадное и светлое, найти мысли, которые помогут отвлечься от этой похмельной депрессии и вселят веру в лучшее, позволят бросить за спину это темное чудовище разочарования, грозящее разорвать на лоскуты душу. Сколько раз зарекался себе не напиваться! – сокрушалось затравленное сознание Алекса. - Когда-нибудь это издевательство над собой нужно прекратить - раз – и навсегда. О! По-моему, неплохая мысль. Прекратить раз – и навсегда. Сегодня – это был последний раз. На самом деле… Во всяком случае…
Мобильный телефон зазвонил неожиданно. Пока Алекс догадался, что звонок исходит из его кармана, сигнал прекратился. На табло отсвечивалось – номер не определен.
Он обречено швырнул заснувший аппарат в скомканное одеяло и плюхнулся лицом в постель. Подушку натянул на затылок.
Через пять минут телефон зазвонил снова.
- Алло, кто это? - раздраженно гавкнул в трубку.
- Это я - Микки. Извини, что в такое время… Но мне очень нужно с тобой встретится. Сказать тебе кое-что очень важное. Понимаешь? Именно сейчас.
- Микки, посмотри на часы! Отложить до завтра это никак нельзя? Кстати, сколько сейчас время? Часа три – не меньше. Я просто сегодня очень устал. Очень.
- Алекс, мне нужно, – ныло в трубку.
- Ладно, сейчас буду, – не скрывая раздражения, сказал Алекс, чтобы поскорее отвязаться от Микки.
Ключи от машины валялись под столом - утром поднимать их было лень, теперь же, когда физическое состояние не подлежит экспертной оценки, придется это все равно сделать.
Встав на четвереньки, Алекс прополз несколько шагов по направлению стола. К голове прилила кровь: на висках вздулись вены, особенно сильно - на шее, где артерию передавил воротничок сорочки.
Черт! - резко поднявшись с четырех опор (при виде этой картины Дарвин от радости в гробу сплясал буги-вуги), Алекс подошел к холодильнику и решительно вытащил двух. Имя им было «Миллер».
Он жадно выпил одну бутылку залпом, вторую открыл и сделал уже медленный и осмысленный глоток. Холодное пиво сотворило чудо: в течение нескольких секунд на лазах у изумленной публики, что незримо живет в портере сознания каждого, беспросветная его депрессия сменилась эйфорией.
Теперь в его голове восстановился нарушенный порядок, нормализовалось общее кровообращение, мысли приобрели позитивный оттенок: итак, в чем дело? время – три часа, пятнадцать минут.
Алексу стало даже интересно съездить к Микки - хотя бы просто повидать его. Початую бутылку он сунул в карман, достал из-под стола ключи и быстрым шагом двинулся по темным коридорам к гаражу.
Когда на часах высветилось – без четверти четыре, он заглушил двигатель своего автомобиля и десять минут неустанно подавал условный сигнал криком кукушки у металлической ограды.
Наконец на его позывные ответило далекое кваканье, и через минуту из темноты за решеткой вынырнуло белое пятно.
- Алекс, здравствуй, спасибо, что приехал. Я боялся, ты передумаешь.
- Микки, привет. Что у тебя стряслось? – уже добродушно спросил Алекс и протянул руку.
- Да, в общем, ничего, просто хотелось с кем-нибудь пообщаться. Понимаешь, Алекс, плохо мне. Гложет меня… - Микки ухватился руками за ветви ограды и прижался к ним лицом.
- Ладно, хочешь пива? - несколько разочарованный оборотом дела спросил Алекс, хотя почти наверняка знал, что будет именно так.
- Помнишь, я просил принести ту книгу… ну ту – с рисунком на обложке? Помнишь? - вот, решил ей заняться. Как ты считаешь?
- Неплохая мысль…
Алекс просунул бутылку сквозь ограду:
- Микки, здесь есть где-нибудь дырка, через которую можно выбраться из этой клетки?
- Как я соскучился по хорошему пиву, просто по пиву. Райский вкус. Наверное, в раю варят такое же вкусное… Да. Там в кустах отогнут немого прут. – Микки показал горлышком бутылки в район густого кустарника, который разросся как раз у ограды. - Мне кажется, в ту щель можно пролезть. А зачем ты спросил?
- Тебя не спохватятся, если ты ненадолго покинешь сие пристанище?
- Думаю, нет. Под одеяло я напихал всякого барахла, так что до утра смотритель ничего не заподозрит.
- Давай, перебирайся сюда, я тебя жду в машине.

Внутри салона рубила «Металлика».
Микки бросил очередную пустую бутылку через себя на заднее кресло и откупорил зажигалкой новую; подставляя лицо под жесткие потоки ночного воздуха, он с восхищением жмурился; когда начинал захлебываться - откидывался назад, жадно хватал ртом воздух и снова погружался под струи. Микки был доволен.
Стрелка спидометра, забыв всякие меры предосторожности, основательно обосновалась за шкалой 200 и не думала оттуда сползать.
Ленту огненных импровизаций улиц кто-то поставил на ускоренную перемотку, и через полчаса драконова пасть города, оскалившаяся небоскребами и извергающая в небо искусственные огни, оказалась далеко позади.
Автомобиль остановился у придорожного бара, ничем не выделяющегося из тысяч точно таких же, разбросанных по магистралям всей страны - немного обшарпанных, немного занюханных, без особых излишеств, но обязательно со своей тайной.
Больничная пижама Микки не произвела на бармена ни малейшего впечатления. Этого прожженного волка со шрамом через все лицо, пожалуй, удивить трудно. Даже если сюда заглянет мертвец, случайно забредший с ближайшего кладбища, такой не моргнув и глазом, нальет мертвецу столько, сколько тот закажет. Какая, в сущности, разница: наливать живому, который через пять минут может оказаться трупом с дыркой в голове или наоборот трупу, который пять минут назад откуда-то выполз и желает немного выпить.
Микки в упор посмотрел на свирепо-каменное лицо бармена: со стороны могло показаться, будто Микки спрашивает у незримой всезнающей публики: интересно, этому человеку на самом деле плевать, что творится вокруг, или за отрешенным взглядом кроется что-то еще, скажем, тонкая натура, любящая цветы? Может, в этот момент именно о цветах он и думает?
«Восемьсот девяноста восемь», - вместо вопроса о цветах произнес Микки, после чего с наглой физиономией громко испортил воздух и проследовал к своему столику.
За окном начинался дождь. Сначала редкие и робкие, потом более настойчивые капли, а через пять минут – шквал воды, вздыбив столбы водяной пыли, монолитным фронтом обрушился на полотно истомленной души асфальта.
Алекс и Микки сидели у окна. Сидели и молчали. Смотрели, как вода пытается размыть краски, в которые когда-то, много лет назад, был выкрашен мир.
Через несколько минут молчания Алекс заговорил:
- Странно его выкрасили - этот мир… Смотри, Микки, некоторые говорят, будто неумело и ужасно безвкусно. Перекупщики на Сотбисе за такую мазню, мол, не дадут и цента. Кто-то, напротив, утверждает, что гениально. А вот теперь посмотри: все, что от него осталось, это тысячи красных, зеленых и желтых пятен, которые перекатываются по стеклу от капли к капле, не имея никакой возможности слиться. И вода, всюду вода. Так это работа одного из известных импрессионистов… Как ты считаешь?
Микки на это ничего не сказал. Возможно, он был согласен, а может, и нет. Во всяком случае, по его реакции трудно было сделать по этому поводу однозначный вывод: он самозабвенно вылавливал из своей кружки угодившую туда козявку.

***

Ровно в пять тридцать автомобиль снова стоял у ограды психиатрической лечебницы. Жаль, но всему хорошему рано или поздно приходит конец…
Сейчас Микки откроет дверь и молча отправится в свою палату. Утренний холод вместе с начинающимся похмельем бросит его в дрожь. Снаружи, судя по запотевшим окнам, не больше десяти градусов. Сегодняшняя ночь для Микки обошлась без приступов.
Алекс посмотрел на Микки всем своим видом показывая, что намеревается попрощаться, но молчал. Он ждал. Микки это должен сделать первым: так ему будет легче возвращаться.
- Алекс, я думал не говорить тебе… Но я подумал… - вдруг заговорил Микки. - Конечно, это, наверное, моя болезнь, какие-то галлюцинации… - уже отвернувшись к окну, монотонно говорил Микки. – Я бы мог промолчать и лишний раз избежать упреков, хотя знаю, ты не поступишь так. Может, поэтому я и решился… Пусть так – пусть я не прав, но рассказать должен. Тебе.
Алекс вопросительно сморщил лоб и устроился поудобнее, тем самым давая понять, что готов выслушать своего друга.
Микки все также глядя в запотевшее окно, монотонно продолжал:
«Вчера вечером я как обычно принял лекарства и прилег, намереваясь перед сном послушать радио. Тягостная дремота стала одолевать меня, и здесь мне подумалось, что не мешало бы выключить эту коробку, чтобы лишить смотрителя удовольствия избить меня утром, за то, что радио будто бы мешало ему спать. Тогда я попытался встать, но не смог: руки, ноги, голова – стали неподъемными; веки слиплись и онемели. Почти тут же я провалился – это состояние я принял за вакуум. В первые секунды ничего не было видно. Вообще ничего. Это как плохо настроенная радиоволна – сначала ничего не понятно, а когда резистором подстроишь – лишние шумы исчезают. Когда пригляделся, понял, что нахожусь в некоем странном месте. Поразил тусклый зеленоватый свет, льющийся сверху. Окружающее стало различимо. Живо помню тяжелый поток сырого воздуха, и в этом потоке я – совершенно нагой. Воздух двигался по пространству, отгороженному двумя стенами. Поверх стен – только этот зеленый постоянно льющийся свет, который заполнял собой все небо. Стены - около двух метров в высоту, на всю высоту были обиты бархатной тканью красно-зеленого цвета. В воронках, натыканных по всей их поверхности, торчали ряды шляпок от декоративных серебряных гвоздей; на дне воронок по ободу – черная плесень. Я стал медленно двигаться по направлению воздушного потока и уже решил, что в этой канализационной трубе бытия – да, да – именно такое название для этого места мне пришло тогда в голову, я подумал, что кроме меня больше никого нет, поэтому шаги за спиной неприятно удивили меня. Топот эхом неотвратимо приближался. Я не был в восторге от предстоящей встречи. К счастью неподалеку нашлось укромное местечко, где я немедленно укрылся. Теперь все было отдано на откуп случая: оставалось только ждать. Там стоял удручающий запах аммиака, как в Гарлемских подворотнях; углы - обильно разукрашены характерными мочевыми подтеками. Значит, этим местечком регулярно пользовались - с ужасом понял я и от страха и холода задрожал всем телом. Только бы кому-нибудь из них не приспичило помочиться. Пронесло. Я осторожно выглянул из-за угла – но никого не увидел. Эхо шагов удалялось. Немного подождав, я проследовал за шагами и таким образом дошел до каменной арки. Конечно же, над ней красовалась надпись в готическом стиле и, разумеется, сверху свисали клочья паутины. И еще: ясно помню запах пряностей, и необыкновенная мелодия доносилась из-за арки - я такой никогда не слышал. Даже не знаю с чем ее сравнить. Когда музыка стихла, из-за ширмы стали доноситься довольно различимые обрывки разговора двух голосов:
Может, оставим все, как есть. Сделаем некоторые уступки, выпишем двух-трех проповедников, закроем несколько сотен точек, а там как-нибудь разберемся… уже поздно. План «Вавилон» вступил в силу… ничего не получится… около трех тысяч… по юго-восточному направлению депеша не… она сделала аборт?… только девять… слишком поздно… если так произойдет, мы останемся в накладе. И это мягко сказано… сомнительно как-то… но мы знаем, что начало и конец сбоку. Система уравнений решена не для нас, однако в Гааге мы это все же оспорим, и, надеюсь, выиграем дело… если дело не даст положительного результата? Ведь система с разнозначными коэффициентами уже однажды была решена однозначно. Стоит ли доводить дело до повторного рассмотрения?… новая шкала. Неправильный расчет. У… вы меня порой удивляете, мой друг! Где ваша смелость! Разве игра вас не вдохновляет? Сам процесс. Как не стыдно, профессор. Не вы ли когда-то воспевали постоянное движение вперед?… жаль, но от основ… классика… герцог оказался недостойным… всего одиннадцать миллионов… вся Европа ждет… короли, дамы, валеты и тигровые шестерки – у нас; у них - тузы и джокеры… рискуем… телевидение в… риск - благородное дело, особенно если все точно рассчитано… нам нужно повременить, все взвесить.
- Хватит рассуждать! Бармолей, что за настроения? Я задыхаюсь! Мне необходим апогей. Нужно скорее начинать кон, чтобы, наконец, оросить угревую сыпь: хватит с нее – я не намерен больше платить этой проститутке, - раздраженно загудел утробный голос; это был уже третий; он все время молчал и заговорил впервые.
Те двое сразу же замолчали. Было слышно, как чиркнула зажигалка, далее третий продолжил:
- Пока открыт шлюз, необходимо действовать. Камень ждет ноши. До суда больше меня не увидите. Слушайтесь наместника. Мастера вы получите от Лотерейного, а дальше - не вас учить…».
Алекс знал, что Микки всегда отличался великолепной памятью. В университете в этом вопросе он не знал себе равных: материал заучивал учебниками. Поэтому в точности изложенного, чему свидетелем он якобы явился, сомневаться не приходилось.
- Алекс, прошу тебя, – на лице Микки застыл испуг, он пристально посмотрел Алексу в глаза и умоляюще простонал, - не оставляй Ричарда. Никогда. Даже если все случится. Обещаешь мне?!
- Хорошо, хорошо, Микки, обещаю. Я Ричарда никогда не брошу.
Ричардом звали хомяка, которого два года назад Микки подарил Алексу на его день рожденья. Уже как год вышеозначенный хомяк приказал долго жить, но Алекс не стал расстраивать своего друга столь печальным известием; при случае всегда говорил, что, дескать, с ним все нормально – жив, здоров; увлеченно рассказывал некоторые эпизоды из личной жизни хомяка. Однажды даже сказал, что завел для него девочку, и у них появилось потомство.

***

Алекс возвращался домой с тяжелой душой и невеселыми размышлениями: рассказ, поведанный Микки, придется списать на его болезнь – другого выхода нет; принять его – значит снова ввязаться в эту бредовую канитель. Микки, Микки, ты же знаешь, я уже пытался, и что из этого вышло. Что я могу изменить? Ничего. И почему наше сознание так будоражат рассказы душевнобольных? В глубине души мы им почему-то верим. Может в людях не от мира сего что-то заложено, не доступное остальным? Но как бы там ни было, весь этот вздор оставил прескверный осадок. Тем более что это очередное напоминание…
Алекс рассердился на себя за то, что именно он словно губка должен все это впитывать. Скорее забыть! – твердо решил он. - Все бред! Все! Главное не повторять старых ошибок.

3

Они встретились как обычно в кафе «У восточных ворот Шао-Линя». Адам сидел в центре зала один за столиком. Когда Алекс подошел к столику, ему в глаза бросилась одиноко лежащая на столе брошюра. Рисунок на мягкой цветастой обложке из-за художественных нагромождений был не очень понятен, за исключением, пожалуй, центральной его части – там багровело сердечко, внутри которого слились в любовном соитии два человека – гривастый брюнет и длинноволосая крашеная блондинка с огромными силиконовыми грудями, которые едва скрывала рваная блузка. Еще можно было разобрать вьющуюся виноградную лозу - вокруг сердечка, а вдали – водопад. Алекс взял книжку и с живым интересом стал изучать столь трогательную идиллию. Имя автора, тесненное золочеными буквами, ни о чем не говорило. Он открыл случайную страницу - где-то посредине - и прочитал несколько предложений.
- Эту книгу написал либо непроходимый тупица, либо законченный циник. Хочется верить, что - первое, хотя вероятность подобной счастливой случайности - одна тысячная, – не удержался от комментариев Адам.
- Можно взять это ненадолго? Мне, примерно, раз в полгода – год нужно прочитывать что-нибудь подобное для восполнения в организме каких-то особенных микроэлементов.
Адам нахмурился, поправил на носу очки, но тут же расплылся в улыбке, которую сопроводил ехидным тоном:
- Бери, конечно… - затем, как бы немного погрустнев, на двадцать секунд замолчал и, глубоко вздохнув, сделал картинное признание. - Если бы ты знал, как мне надоело кривляться… эти книги… этот вздор… Но ничего не могу с собой поделать. Не могу отказать себе в удовольствии хоть раз в неделю, надев костюм провинциального инженера, прийти в сие благородное заведение и, усевшись здесь на самом видном месте, небрежно бросить на стол что-нибудь подобное. А потом любоваться, как напыщенные псевдоинтеллектуалы реагируют на меня. У них от одного вида обложки такой книжицы, - и Адам пихнул книгу пальцем; она немного проехала по столу, но не упала, - задница на голове искажается такой брезгливой гримасой! Бедняги думают, что, прочитав разок Ницше и Канта, да еще какого-нибудь современно изобретателя велосипедов, они стали чем-то умнее тех домохозяек, которые употребляют бульварное чтиво и льют над ним слезы. Все одинаковы: и ты, Алекс, и я, и та толстая домохозяйка, что жрет весь день свой поп корн, и твой Дик Рэбин с вечно потной рожей, кстати, как он там? Твой папаша его не выпер? О, у меня возникла идея! Точнее, это чертовски привлекательное коммерческое предложение. Его суть заключается в том, чтобы печатать книги на рулонах обычной туалетной бумаги. Представляешь, сколько человек напрасно теряет времени, пока торчит в туалете и скучает! А тут! Ты бы мог по своим связям в сенате пролоббировать закон, который обязывает всех производителей туалетной бумаги половину своей продукции выпускать с подобным новшеством. Плюс ко всему, это прорыв на просветительском поприще. Хочешь – не хочешь, а рядовой обыватель месяца за три будет прочитывать вещь. Даже самые темные жители Гарлема в год будут осиливать до четырех-пяти произведений. Издатели объединятся с производителями туалетной бумаги и будут поднимать сумасшедшие деньги! А что?! Почему бы и нет?! Сегодняшние реалии таковы, что и то, и другое удовлетворяет человеческим потребностям, примерно, одного порядка. Представляю, какими тиражами будут расходиться романы… в таком формате. Их будут истирать тоннами. Картинка маслом: заходишь в универсам и просишь продавца: дайте мне, пожалуйста, три рулончика такого-то, только чтоб бумага была помягче, а то в прошлый раз покупал вот того – чуть мозоль не натер. За эту идею я получил бы, наверное, Нобелевскую премию в области просветительства.
- Что ж, хорошая идея. Только типографская краска должна быть экологически чистой, - подытожил немного утомленный от словесных изысканий Адама Алекс.
- Главное, содержание должно быть таковым. Содержание! - продолжал давить Адам. – А задница все стерпит!
- Адам, что-то ты сегодня разошелся. У меня сейчас не то настроение, чтобы вместе с тобой нести ахинею. Я по делу. Мне нужен телефон твоей сестры. Она его мне как-то давала, а я потерял. И вот что еще: скажи, у нее сейчас кто-нибудь есть, ну, в смысле - мужчина?
Адам удивленно посмотрел на Алекса, а потом громко на все кафе заголосил:
- Я почем знаю? Позвони и спроси! По-моему, пока - никого, а там кто ее знает… с тех пор, как Ким рассталась с этим придурком Бобом - будь он не ладен, уже много времени прошло. А, ты что, хочешь, того - сблизится с ней?! Ну-ну. Сейчас скажу телефон. - Адам достал мобильный телефон, деловито понажимал на нем кнопки и преисполненный достоинства громко продиктовал номер.

***

Третий ряд. Места - пятнадцать и шестнадцать.
Брюки, чулки, юбка, ноги – костистые, а потому - цепкие колени. Извините. Позвольте. Еще три кресла. Ну вот, наконец.
- Ким! Привет! Извини, немного припозднился. Смотрю, полный аншлаг.
- Привет, Алекс. Хочешь посмотреть программку? Сегодня он не играет! Представляешь, его заменили дублером.
- Я так понимаю, это в корне меняет дело? – Алексу было достаточно трудно изобразить мину, выражающую расстройство по этому поводу.
- Алекс! Ты что!? Конечно! Неужели ты думаешь, что я пришла смотреть на все эти шляпки, перья, веера и квадратные метры штукатурки на антикварных фасадах. Я только из-за него здесь! А его нет! Даже не знаю, что теперь делать.
- Что делать? – пошли отсюда, – сказал Алекс.
Ким секунду думала:
- В самом деле, пошли. Но куда?
- Не знаю… Для начала нужно встать и пересчитать пятнадцать пар коленей.
- У меня идея! Пошли просто пошатаемся по городу!
- Оригинально…
- Да! Просто погуляем! А машину пока оставь на стоянке, – Ким была просто восхищена своей идеей.
Они покинули партер. Безлюдный холл театрального центра при их появлении хищно раскрыл голодную пасть с пустыми зубами-креслами, а развешенные по стенам фотографии легендарных актеров желчно выругались с пыльных высот.
Алекс и Ким, чувствуя свою вину, опустили головы и быстрым шагом направились к выходу.
Гардеробщица, кучерявая женщина лет восьмидесяти пяти, провожала их запредельным взглядом; когда Алекс попрощался вслух и сверхучтиво кивнул ей головой, ее глаза, увеличенные в роговых очках до невообразимых размеров, в ответ только растерянно заморгали.
Стеклянные двери одним оборотом вытолкнули беглецов из театрального центра, и они, поглощенные людским потоком, погрузились с головой в мерное течение вечерней улицы.
- Ну, куда пойдем? – это Алекс.
- Какая разница? – пошли туда, - Ким махнула рукой по направлению Атлантик Авеню и взяла его под руку.
Метров сто они шли по Флашн Авеню в полном безмолвии.
Алекс начал чувствовать, что с каждым метром их прогулки неотвратимо нарастает внутреннее напряжение. Ему положительно не о чем было говорить. Вернее, было о чем - это точно. Но как нащупать столь тонкую нить взаимопонимания? А молчать было уже, по крайней мере, неприлично.
- Хорошая сегодня погодка выдалась, - Алекс громко вздохнул и посмотрел ввысь. - Вчера была просто отвратительная…
- Да, сегодня неплохая.
- Люблю, когда все небо в звездах.
- Уже появились звезды? - Ким вскинула голову и пристально вгляделась в небо. - Не вижу ни одной.
- Разве? – удивился Алекс. - А я думал их полно.
Ким прижалась к его плечу:
- Давай просто послушаем город. Смотри как красиво! Ты не против, если я немного помолчу….
В знак согласия он водрузил свою руку ей на плечи, и они медленно пошли. Потом они разговаривали о разных пустяках; даже ни разу не обмолвились о погоде и искусстве. В самом деле, не все ли равно, о чем говорят уста, когда души нашли общий язык – язык теплоты.
Алекс чувствовал тепло, которое шло от этой девушки. Хрупкие плечи… красивые глаза… в ней угадывалась большая душа. Он тесней прижал ее к себе. До его возбужденных ноздрей доходил едва уловимый тонкий аромат ее нежных духов и что-то еще, от чего кружило голову.
Неожиданно Ким ловким борцовским движением выскользнула из-под руки и убежала далеко вперед. Он догнал ее только через четыре квартала, когда та уже перестала бежать, и медленно двигаясь вдоль витрины зоомагазина, с интересом изучала ее содержимое.
- Какие рыбы! – вдруг взвизгнула Ким и, прыгая, захлопала в ладоши. – Смотри, Алекс, они живые!
Алекс заглянул в витрину и обнаружил там довольно объемный аквариум, в котором действительно плавали две огромных скалярии и черепаха.
Ким восторженно, во все глаза, уставилась на высокомерных обитателей рифов. Скалярии же, чувствуя, что к ним приковано внимание, деловито подставляли для обозрения бока и вертели красными глазами.
- Подожди пять минут, – шепотом, чтобы не спугнуть Ким, сказал Алекс. - Мне нужно отлучиться. Я быстро.
- Хорошо, - несколько в недоумении рассеянно ответила она уже удаляющейся спине, а сама словно зачарованная осталась смотреть на рыб.

Стволы ближнего света, качаясь, последовательно вырывали из темноты лужи у обочин, люки, спины ссутулившихся одиноко бегущих прохожих.
- Теперь налево, метров двести – прямо и во двор.
- Какой этаж?
- Третий. Старуха, наверное, меня заждалась.
- Имеешь в виду – мать?
- Нет. У меня нет матери. Я была еще совсем маленькой, когда она умерла. Нас с братом растил отец.
- Извини, я не знал. Адам об этом никогда не говорил.
- Ничего. А у этой женщины я снимаю комнату. Вот уже три года. Она ко мне относится как к собственной дочери. Всегда волнуется, если меня долго нет. Она, в принципе, милая. Хотя, знаешь, порой, и она меня достает - своей излишней опекой. Никак не может смириться с тем, что я давно взрослая женщина.
Дом, в котором жила Ким, располагался далеко не в лучшем районе города. Строения по всей округе были как близнецы похожи друг на друга, по крайней мере, ночью это выглядело именно так, и уж точно не отличались особой красотой.
- Вот этот подъезд.
Автомобиль остановился с серьезным креном.
На темно-сером пятне фасада чернели зловещие дыры оконных проемов - за исключением одного на третьем этаже: там горел тусклый свет.
- Как раз мое окно. Видишь, меня ждут.
Алекс открыл багажник и рывком выхватил аквариум.
Ему стало казаться, будто за черными окнами по всему дому происходит какое-то движение. Наверняка от их возни переполошился весь дом: все старухи и домохозяйки встали со своих постелей и смотрят сверху, как он будет поднимать на третий этаж этот чертов аквариум, а какой-нибудь местный маньяк - это уж как пить дать - прильнул к окну с двустволкой и ждет момента, чтобы пустить оружие в дело и продырявить ему зад.
- Алекс, мне кажется, за нами кто-то следит, - таинственно прошептала Ким.
- У меня такое же ощущение, - тоже шепотом ответил Алекс.
В ту же секунду до его обоняния дошел отголосок мусорного бака, и романтическое настроение моментально улетучилось.
Решительно присев, он обхватил аквариум и напрягся: весь дом замер; он слышал, как сзади затрещали его брюки, но отступать было слишком поздно – что-то около двадцати трех часов. Дьявольским рывком оторвав вес от земли, он выпрямился (если это слово можно применить к позе, в которой он оказался) и сделал несколько шагов вперед:
- Открой дверь! - отчаянно, как будто из последних сил, завопил он.
Ким молниеносно бросилась на выручку и ногой отбросила входную дверь. На лестнице царила Египетская ночь. Сырость из подвала вперемешку с аммиачным запахом внушали неприятные опасения, где-то в дальнем углу с хорошим пещерным эхом цокали о лужу тяжелые капли.
Ким чиркнула зажигалкой и пошла впереди.
Первые десять ступеней Алекс прошел весьма сносно, хотя определенные реакции в его организме начали происходить с первых метров дистанции: несмотря на темноту, в глазах плыли желтые круги; в висках нашли себе работу угольщики, которым не нашлось места в шахтах Англии, Польши и Донбасса; ноги же постоянно норовили завязаться узлом и вели себя так, как вела себя Америка в отношении Англии в 1776 году.
Алекс уже начал корить себя за то, что поддался в зоомагазине романтическому порыву. Им был забыт основной закон жизни: за все нужно платить, особенно вот за такие финты ушами. Но красота требует жертв, и Алекс почувствовал себя приносимой на алтарь красоты жертвой; потом развил эту мысль и пришел к заключению: красоты или нет – вопрос спорный, а вот жертвой собственной глупости – вне всяких сомнений.
Один этаж, слава Богу, позади: а может, все еще получится – яркой лампочкой мелькнуло в его в голове. Пальцы весьма сдержанно (как обычно это делает вице-канцлер Германии – сказалась кровь прадедушки-немца) отнеслись к сему предположению и посредством сети нервных волокон дали понять, что скоро начнут разжиматься.
Алекс остановился: мысль оторвалась от сознания; какое-то время он нащупывал утерянную связь - для этого сосредоточил взгляд на воде. При свете зажигалки было видно, как усиленно работают плавниками скалярии. Наверное, его сердце сейчас работает в таком же ритме. Если бы знали бедные рыбы, какая опасность им грозит.
Развязка произошла по известному сценарию и молниеносно: нога, на которую он перенес вес аквариума, коротким движением размазала по ступени кошачью кучу, и все, что он успел запомнить в следующие доли секунды - это много красного света, шум и вода.
- Ким, рыб спасай! – лежа на спине, закричал Алекс.
Он вскочил на ноги. Вода вперемешку с кровью полилась на лестницу.
- Где твоя квартира!? - Алекс, обезумев, бросился к первой попавшейся на его пути двери. – Эта!?
- Нет, этажом выше! - не меньше обезумев, закричала Ким.
- Скорей набирай холодной воды. Они еще живые! Ну что встала?! Давай быстрее!
Ким в три прыжка взлетела наверх. Подобно торнадо, круша и сметая все препятствия на своем пути (в том числе и опешившую хозяйку, которая подслушивала возню на лестнице), она ворвалась в ванную, с грохотом выхватила из груды посуды ведро - подставила под максимальную струю холодной воды.
Алекс был уже здесь. Держа в обеих руках рыб, мокрый до нитки, весь в крови и чешуе, но с победоносно озаренным лицом, он опустил кулаки в воду и осторожно их разжал. Скалярии признали свою стихию, и, кружась за водоворотом, стали медленно огибать стенки пластикового ведра.
На этажах заскрипели двери. С лестницы доносилась ругань.
Ким пристально посмотрела Алексу в глаза. Теперь этим двум было уже не важно, проснулся весь дом или нет…
- Бедный, - она нежно провела ладонью по его щеке. Ее губы были совсем близко…
Алекс почувствовал ее горячее дыхание на своих губах и бессознательно подался навстречу.
- Тебе срочно нужна помощь! – вдруг отпрянула от него Ким. - Посмотри, ты весь в крови! У тебя есть телефон!? Нет! Я найду свой и срочно вызову врача!
- Не нужно врача. Я в полном порядке, - удержал ее Алекс. - Поцарапался немного. Неприятно, что весь мокрый. У тебя есть во что переодеться?
Пока Ким искала белый махровый халат, который лишь номинально оказался такого цвета и засаленные тапочки с дырками на носках, Алекс осмотрел жилище, в котором ему предстояло провести ночь: ничего особенного – типичный вариант трущобного быта. В квартире нашелся бинт, йод - в общем, все, чтобы была своевременно оказана так называемая медицинская помощь. Старуха-хозяйка выделила для него подушку без наволочки с обширными желтыми пятнами и голый матрас. Раскладушку поставили на кухне, поскольку в комнате Ким, она попросту не помещалась.

***

За окном светало. Утренняя прохлада проникла и сюда.
Алекс проснулся от нестерпимой боли в руке и озноба: время – десять минут шестого и никакого сна. Когда включил свет и осмотрел кисть, пришел к выводу, что та основательно вздулась. Достал из-под подушки фляжку с ромом и сделал несколько оправданных и три дополнительных глотка, после чего ощутил сначала явное облегчение, а следом и желанную легкость восприятия утра. Он безучастно осмотрел брюки, которые кучей валялись здесь же еще мокрые: торчащие из всех складок пучки морских водорослей делали их похожими на висячие вавилонские сады. Поджав под себя ноги, он еще несколько минут просидел на раскладушке, уставившись в когда-то раздавленного и давно высохшего таракана на стене - периодически задумчиво опрокидывал фляжку и отрешенно моргал. Затем встал, запахнул халат и на цыпочках вышел из квартиры. Спускаясь по лестнице, наступил на нечто твердое и подвижное: черепаха – чертова каракатица! - за ночь доползла до первого этажа и, уткнувшись мордой в порог, словно заводная игрушка буксовала на месте. Поднял ее, отряхнул о халат лапы и сунул в карман.

***

Чувство безотчетного дискомфорта не покидало Алекса по дороге домой: он никак не мог определить причину своего столь неважного душевного состояния. И дело даже не во вчерашнем происшествии. Что-то другое тревожило его. Но что? – оставалось пока вопросом.
Его автомобиль остановился на перекрестке. Светофор замигал красным. Яркие красные пятна. Вот! Уже ближе! Вспышки! Совсем рядом! Это сон!
Вот что с самого утра навязчивым сверлом дырявило его нутро – сон, который этой ночью ему приснился.
Он напряг память, призвал воображение.
Вспышки. Над городом были видны вспышки.
Люди куда-то шли. Никто не бежал. Они подходили к нему и узнавали время. Он отвечал: два часа, одиннадцать минут, тридцать секунд. Услышав это, они с ужасом хватались за головы и обречено кричали, а потом вдруг успокаивались и меняли путь своего следования: кто шел вперед – стал идти назад, кто вправо – пошел влево. И сколько бы он не ходил по улицам – всюду одно и то же. Даже время почему-то оставалось тем же.
- Извините, мистер, что все это значит, куда все идут? - обратился он к прохожему в костюме клерка с аккуратным пробором по самой середине лысины.
Тот шарахнулся от него и только крепче прижал к груди свой портфель.
Алекса страшно разозлило, что никто не хочет с ним разговаривать. Он решил, было, сделать вид, что намеревается отобрать у этого человека портфель, но передумал.
- Миссис, прошу прощения, что здесь происходит, куда нужно идти? - пришлось догонять пугливо озирающуюся женщину с ярко накрашенными губами и кричать ей вслед. - Куда вы так торопитесь?
- У меня очень ценная группа крови, нужно успеть ее сдать.
Женщина ускорила шаг и скрылась за углом.
- Кому сдать? Зачем?

***

Алекс на цыпочках постарался проникнуть в свою комнату, но был перехвачен матерью. Она даже не сразу узнала его. Минуты три растерянно смотрела то на его наряд, то на забинтованные руки. Было видно, как с каждой секундой деформируется ее лицо.
- Сын, на кого ты похож? Ты где был? Что с тобой? – срываясь на фальцет, спросило ожившее изумление.
- Мама, оставь меня. Все в порядке. Я ходил в театр, - почти басом ответило воплощение спокойствия.
- Посмотри на себя! Какой театр? Где ты ночевал? Рональд, посмотри на нашего сына!
На отчаянные высокочастотные позывные выполз заспанный глава семейства. Он равнодушным взглядом осмотрел сына, что-то пробурчал и отправился обратно.
- Ты куда? – ринулась за ним Франциска и, схватив отца за рукав, притащила обратно.
- Мать, ты что шумишь? Тебе же сказали, человек ходил в театр. Не вижу в этом ничего страшного.
- Рональд, ты посмотри на его вид. Он же весь в крови? Алекс, что это за халат на тебе? Где твоя одежда? Нужно срочно вызвать врача!
- Не надо, мама, - раздраженно ответил Алекс. - Я повторяю: у меня все нормально. Оставь меня. Я хочу спать. Сдохнуть спокойно не дадут…
Алекс грохнул дверью и повернул изнутри ключ.
- Что!? Рональд, ты слышал, что он сказал, – здесь Франциска совершенно потеряла самообладание и отчаянно заколотила в дверь.
Да пошутил я. Пошутил, – донеслось глухое.
Господи, ну что ты будешь делать с этим человеком, - всплеснула руками огорченная мать.
- Дорогая, оставь его, - Рональд взял жену под локоть и увел в спальню. - Успокойся.

4

Утро встретило дождем. Компьютер не стал отставать от погоды: едва загрузился - сразу же сгорел и взорвался.
«Я, кажется, угадаю с трех раз, чем сегодня займусь», – проговорил вслух Алекс и тут же от досады выругался - он прекрасно понимал, что лукавит: пивнушка «У восточных ворот Шао-Линя» - и сразу в десятку.
Он достал тетрадь с названием «Записки65» и щелкнул авторучкой:
«Каждого человека судьба посылает на землю с какой-то своей миссией. Одному дает радость бытия, другому – радость свершений, а есть люди - их удел всю жизнь мучиться: непонятные связи, вечное ожидание чего-то светлого. А еще рано или поздно как назло заведется абсолютно случайная семья. Конечно же, жена окажется стервой и полной дурой. Дети, разумеется, бездарными болванами.
Жил-был хомяк. Он любил семенить лапками по стеклу аквариума, хрустеть кукурузой и гадить, чтобы мальчик Боб потом это убрал. Еще хомяк любил мнить себя леммингом и мечтал о великой миграции к океану; почему именно к океану он никогда не задумывался – просто нравилось слово – и этого ему вполне хватало; да и кто такие лемминги он знал едва ли – что-то рассказывала бабушка еще в зоомагазине. А потом в аквариум подсадили самку, и хомяк про океан забыл; лишь иногда во время долгих осенних вечеров он вдруг вспоминал о своей мечте – и тогда ему хотелось глубже зарыться в опилки, чтобы плакать, плакать…
Немного отвлекся. Итак, для полноты картины не хватает кое-чего еще, а именно: по смерти угодить в ад (если он, конечно, существует), как бесполезно просадившему жизнь грешнику.
Здесь предстоит разобраться. Выход где-то должен быть».
Немного успокоившись, Алекс вслух резюмировал: «Главное, до спасительного прозрения не спиться окончательно».
Он оделся и направился к выходу. Под ногами как всегда путался Дональд: наверняка замыслил очередную гадость.
- Дональд, ну-ка иди сюда. Ты почему не на занятиях?
- Меня сегодня бабуля оставила дома, потому что я заболел, - и Дональд пару раз не очень убедительно кашлянул.
- Так. У тебя есть пять минут, чтобы одеться. Поедем гулять. Не забудь свои крутые солнцезащитные очки. Сегодня мы играем в казино… детском.
Этого отъявленного дельца в безделицы типа Дисней Лэнд заманивать бесполезно. Дональда долго уговаривать не пришлось. Через пять минут мистер Розенберг-младший сиял как новенькая десятицентовая монета, на что бабушка лишь неодобрительно покачала головой.
Хотя детское казино и располагалось в десяти минутах ходьбы от дома Розенбергов, все же для солидности пришлось поездить с полчасика по городу. По спецзаказу автомобиль двигался на максимальной скорости, как только позволяла трасса и дорожные знаки.
Только выполнив этот ритуал, черный нос автомобиля медленно, как в гангстерских фильмах, показался из-за угла соседнего дома и значительно остановился напротив нужного входа.
В казино каждый занимался своим делом: Дональд вел игру, а Алекс уплетал мороженое, которое здесь оказалось на удивление вкусным. Дональд застал его как раз за этим занятием и, презрительно хмыкнув, показал свой выигрыш. Алексу ничего другого не оставалось, как только изобразить крайнее удивление.
- Ну что, старина, в бильярд, - Алекс решил пройтись по полной программе.
- Нет. Свою игру я сегодня закончил.
Дональд развернулся и направился к выходу.

***

SMS пришло от Ким.
Содержание предельно короткое: приезжай.
Она сидела у окна и молчала. Воспаленные красные глаза были еще полны слез.
Это был как раз тот случай, когда не нужно докучать вопросами типа «что случилось?» или «почему ты плачешь?» - Алекс это понял, едва ее увидел - молча сел рядом, одной рукой обнял за плечи, другой - прижал ее головку к себе. Обычно строптивая, сейчас Ким не сопротивлялась, вжалась в него и затихла.
Бедное, милое существо… сидит… в этой крохотной комнатенке… одна… У Алекса защемило в груди и возникло чувство непоправимой вины. Господи, какой же я черствый болван! – простонало все его существо. Сейчас он был готов отдать себя всего, чтобы хоть как-то ей помочь. О, сколько бы он отдал, чтобы больше никогда в ее жизни не было вот таких дней! Она должна, просто обязана быть счастливой.
Еще секунда и Алекс наговорил бы не весть чего, если б черт не дернул его взять в руки аккуратную коробочку, что лежала рядом на столе.
Человечество тратит слишком много своих творческих и физических сил на изобретение оружия и вот таких штучек!
Но разве мог он ожидать, что под крышкой столь милой шкатулки на пружине затаился подлый фаллос – точно под левый глаз с последующим синяком.
Ким, сначала от неожиданности, а, выяснив, что произошло - уже от неописуемого восторга - взвизгнула и зашлась таким заливистым смехом, что Алексу ничего другого не оставалось, как только глупо хихикать ей в унисон. Уши горели. От растерянности он даже забыл спросить, как эта гадость попала к ней в комнату.
- Вот это другое дело, - немного расстроенный сказал он и нежно поцеловал ее в губы. - Узнаю прежнюю девочку.
Она взглянула на него и снова прыснула смехом.
- Ну, куда мы сегодня пойдем, - деловитым тоном спросила уже другая Ким – прежняя - с живым блеском в глазах и озабоченной мордочкой.
- Не знаю. Выбирай сама. У меня последнее время с романтикой что-то не все ладится. Вчерашний джаз-клуб был последним моим сколько-нибудь стоящим изобретением.
- Алекс, ну какая романтика! Мы уже достаточно знаем друг друга, чтобы не придумывать надуманных вещей. Пойдем просто в кино. Вот, смотри, у меня есть расписание показов главных киноцентров города.
Выбирать пришлось долго. Разнообразие жанров и направлений, предлагаемых потребителю, от Голливудского жрива до авангардных «изысков» сумасшедших режиссеров из России, Пакистана и Гондураса - просто поражало.
Ким приятно удивила Алекса, обнаружив в себе неплохую осведомленность в кинематографических джунглях.
Он полностью доверился ей в выборе фильма, а сам растянулся на кровати и расслабился. Только сейчас он ощутил, как устал. От всего. На горизонте замаячила мысль о пиве.

Фильм оказался интересным. Его снял очень известный узкой публике режиссер из Южной Кореи.
Сюжет разворачивался в начале семнадцатого века в небольшом корейском городке, расположенном на побережье Желтого моря.
Молодой рыбак, на вид - самый обыкновенный юноша, закаленный с детства честным тяжелым трудом занимался своим делом, ловил рыбу, когда нужно - чинил сеть.
Мимо хижины, в которой он жил со своей многочисленной семьей, каждый день утром и вечером проходила девушка.
Красавицей ее назвать было трудно, но было в ней нечто, что пробудило в душе молодого рыбака любовь.
Они стали встречаться. Была назначена свадьба.
Но… в одно солнечное утро на городишко напали жестокие японские завоеватели.
Многих мирных жителей они нещадно убили, а некоторых, в их числе была и невеста рыбака, увезли с собой.
Прошло много лет.
Былой юноша давно стал зрелым мужчиной. Он так и не женился.
Раз в неделю он сам выходил продавать рыбу на пристань, а заодно общался с купцами, которые нет-нет - да заезжали в их городок. Некоторые торговали с Японией.
В одном из разговоров он случайно узнал, что его возлюбленная жива: она стала гейшей.
Рыбак решил во что бы то ни встало разыскать ее.
Долго тянуть с осуществлением своего решения не стал: подремонтировал лодку, собрал запас еды, набрал воды и ранним утром отправился в плаванье.
Неизвестно сколько дней он плыл, только на некогда бритом лице отросла борода по грудь, а одежда превратилась в отрепья.
Воду он брал из выловленной рыбы. Едой была она же.
Тем временем в Японии зрелая гейша, окруженная почетом и уважением, с некоторых пор потеряла покой. Она почувствовала, что ее возлюбленный приближается.
Теперь каждый день выходила она на пристань и подолгу всматривалась в океан.
Между тем, когда до Японии осталось рукой подать - не больше сотни миль, лодка рыбака дала серьезную течь. Что бы он ни делал, как ни старался, а все впустую – пробоина оказалась серьезной.
Тогда рыбак смело бросился в воду и поплыл навстречу любимой. Его стали атаковать акулы.
Гейша почувствовала, что происходит. Она также бросилась в воду и поплыла навстречу любимому.
Возлюбленные встретились в море и обнялись. Сил плыть к берегу у них не осталось, и они в последнем поцелуе ушли под воду.
Весь зал плакал.
Оказывается, и в Южной Корее есть свои спекулянты.
- Какой жестокий человек, этот режиссер, - безутешно всхлипывая, бормотала Ким.
- По-моему, очень даже наоборот, - нарочито бодрым тоном попытался успокоить ее Алекс. - Был бы он жестоким, гейша и рыбак проплыв в ста метрах друг от друга, утонули бы, так и не осуществив своей мечты снова встретиться.
- А ведь ты прав, - напоследок несколько раз шмыгнув носом, согласилась Ким, а потом, рассмеявшись, с восторгом добавила. - Они бы проплыли мимо друг друга, как моторные лодки!?
- Вот именно…
- Но тогда, может, рыбак и выжил бы, – в глазах Ким появилась надежда.
- Каким образом? – удивился Алекс.
- Каким-каким? – рассердилась на такую несообразительность Ким, – взял и доплыл бы до берега!
- Маловероятно – там было полно акул.
- Черт! - в сердцах выругалась Ким. – А свисток он взять не додумался.
- Да в Корее не было тогда свистков против акул.
- Разве?
5

С тех пор как Пит переселился к родственникам в Нью-Йорк прошло полгода.
Наконец Алекс нашел достойного собеседника. О чем они говорили? – обо всем на свете. В основном спорили, скорее, интенсивно высказывали свое мнение, которое, как выяснилось, во многом не совпадало.
На вечеринках общих знакомых и друзей, которые регулярно организовывала Сюзанна, теперь непременно стал присутствовать Пит, и очень скоро эти встречи без него были уже немыслимы.
Сначала Питу на новом месте было тяжело материально. Деньги, которые первое время выделяла ему тетушка Франциска, приучили его к жизни в финансовом отношении весьма фривольной, а когда тетушка посчитала, что племянник уже достаточно долго работает, чтобы иметь собственные средства, то Пит к такому обороту дел оказался совершенно не готовым. Ну кто бы мог подумать, что самоуверенный и в деловых разговорах агрессивный молодой человек работает не ведущим менеджером крупной торговой фирмы, о чем на каждом углу он неустанно повторял, а самым заурядным страховым агентом, в чьи функции входила психологическая обработка клиентов, мягко говоря, не самых богатых, а потому особенно привередливых и склочных. От помощи родни в трудоустройстве Пит успел опрометчиво отказаться: временами на него находили приступы гордости.
Было время, он даже подумывал обратиться за помощью к Виктору, но, как сказать, на счастье или на беду, случай не позволил этому произойти.
Однажды Алекс наткнулся в одной организации на финансового агрессора. Дама преклонных лет в довольно нелицеприятных формах за что-то того отчитывала, а он, растерянный, только и делал, что невнятно оправдывался.
- Миссис, Диана, позвольте, я же вам с первой встречи говорил, что сорок два доллара, откуда вы взяли свои тридцать девять? Если хотите, спросите у моего начальства.
- Все вы одинаковые! Только и думаете о том, чтобы украсть у бедной женщины последние сбережения! Пойдите вон проходимец! Где ваш менеджер? Я хочу с ним встретиться!
- Миссис Диана, давайте обойдемся без дополнительных людей…
Алекс стоял в сторонке за спиной у специалиста и терпеливо дожидался окончания обструкции.
Эта история имела относительно хороший конец: Розенберги пристроили ведущего менеджера крупной торговой фирмы в более мелкую контору экономистом.

***

11.00. Культовое кафе «У восточных ворот Шао-Линя». По воскресным дням в этом месте собиралась публика в основном относящая себя к буддистскому течению, и поскольку Сюзанна являлась не только активным человеком по своей природе, но также одним из активнейших последователей сего учения, можно сказать, «ультрас» буддизма, то всякий раз воскресные встречи норовила организовать именно здесь. Никто из друзей по этому поводу сильно не сокрушался, потому что и по воскресным дням подаваемое пиво было свежим. А потом, все настолько привыкли собираться в этой уютной пивнушке, что окончательно перестали обращать внимание на всевозможных философски настроенных павлинов и гусей, которые считали своим духовным долгом исключительно громко обсуждать якобы волнующие их проблемы: Ницше-Кант, Кант-Ницше, Будда-Кришна, Ницше-Будда, Кант-Кришна, и так далее по второму и третьему кругу…
Здесь же Пит нанес серию сокрушительных ударов по удаче и предопределил свою дальнейшую судьбу. И вот почему. Как выяснилось, Элизабет очень хорошо запомнила его еще с первой их встречи, когда Пит только приехал в Нью-Йорк. Влюбившись в него с первого взгляда (об этом она рассказывала решительно всем после ста граммов виски), она задалась целью непременно овладеть им. «У восточных ворот Шао-Линя» ей в этом помог. Все получилось на удивление гладко, (она считала себя красивой, а Пит так молод и горяч) и сейчас никто точно не скажет, когда это началось, но с определенного момента эта парочка стала считаться почти супружеской четой. С тех пор в борьбе с удачей Пит неуклонно наращивал счет только в свою пользу.
Сейчас, обнимая за талию Элизабет, он снова и снова возвращался к некоторым эпизодам вчерашнего вечера в ее доме. В таких вещах важно анализировать буквально все - и до последних мелочей. Этот хитрый лис Рэй Галлахер – этот дьявольский папаша, судя по всему, его прощупывает. И для сего он выбрал весьма интересную тактику.
Пит отмотал назад несколько метров кинопленки, нажал на старт и вот что снова увидел и почувствовал:
- Ты не представляешь, до какой степени разложение может охватить человека! Это дно. Нет – мало! Хорошо, если ты лежишь, а не падаешь стремительно вниз, разлагаясь до бесконечности. Мы остаемся один на один со своими миллионами.
Рэй лукаво посмотрел на Пита как бы оценивая эффект, произведенный на того вводной частью. Это должно было бы стать чем-то вроде откровения.
- Вседозволенность, возможность иметь все, что пожелает душа - вконец уничтожили во мне инстинкты, заложенные природой. Если бы ты знал, как сильно иногда я завидую своим голодным менеджерам с их неуемной жаждой жить, жаждой наживы. В этом есть что-то животное. Как много животного сокрыто в человеческой натуре!
В погоне за деньгами они подобны гончим псам, что мчатся стремглав за механическим зайцем. Вот – вот и настигнут его. Но не тут-то было. Заяц постоянно от них ускользает. Мне-то, как никому другому известно, что им никогда не догнать его. Я сам запускаю такой механизм. Если собака и получит что-либо от этих бегов, так это кусок мяса из рук хозяина, тронутого рвением своего животного.
Пит закипел от злости: подожди, ты еще узнаешь, кто здесь гончая, а кто хозяин. Но пока он улыбнулся и поднес горящую зажигалку - Рэй вытащил сигару и всем своим видом ждал огня.
Рэй затянулся, подбросил в камин несколько дров и продолжил:
- А всевозможные сексуальные извращения! – удел многих – развлечение черни. Другое дело мы.
Пойми, если ты рожден в семье, где на протяжении пяти поколений не только не знали бедности и нужды, но и вообще не знали проблем с деньгами, так называемая система ценностей, шкала оценки жизни от рождения отличается от той, что принята для миллионов. Мы формируемся, начиная с детства под влиянием совершенно иных целей, или, быть может, вообще под отсутствием какой-либо цели.
Только не подумай, будто я настолько примитивен, чтобы то, что людям моего круга кажется действительно ценным, и мне казалось более возвышенным или интересным. Конечно же, все не так. Истинные ценности еще две тысячи лет назад были открыты миру, и они доступны каждому. Вдумайся, каждому. Но, бог мой, человек так устроен, что как черт ладана чурается заповедай, данных свыше. При наличии же денег, а, следовательно, и искушений – тем более. А поскольку власть духа, для которого не существует ни бедных, ни богатых, была отвергнута всеми слоями нашего общества без исключения, то выстроилась чисто человеческая шкала ценностей, в которой, чем богаче и влиятельнее человек, тем, соответственно, его ценности и устремления выше. Даже квакеры, к которым я всегда относился с достаточным уважением, в последнее время потеряли под натиском мира свое первоначальное лицо. Кстати, ты не квакер? Хе-хе-хе. Вижу, что – нет.

***

11.00 – того же дня, то же место. Алекс сидел в углу и потягивал через трубочку свой традиционный «Миллер». Картинки перед глазами медленно менялись - воображение никуда не спеша рассказывало своему владельцу разные, порой занимательные вещи, суета в кафе застыла в глазах размытым бесформенным пятном.
Жаль, что сейчас нет рядом Ким – как ни старался Алекс избежать этой темы во внутреннем диалоге с самим с собой, да ничего не вышло. - Наверное, я был тогда не прав. Полгода встречаться и так все глупо получилось. Хотя в последнее время она сильно изменилась.
- …ты согласен со мной, Алекс? - до него дошла последняя часть фразы кого-то из-за стола.
- Да, конечно согласен, – не выходя из нирваны, произнес Алекс.
- Алекс, по-моему, ты не за нужным столиком сидишь. Медетируют вон за тем. Эй, ребята, возьмите его к себе!
Алекс пришел в себя. На горизонте замаячила «свежая» мысль опрокинуть граммов сто виски, на что его душа отреагировала радостным согласием.
Через полчаса Алекс был уже душа компании настолько, что секьюрити стал неодобрительно на него поглядывать. Теперь он почувствовал острую нехватку движения: для надежности допил свое пиво, а потом вдруг понял, что все напрасно. Этот сценарий был ему очень хорошо знаком. Пути, ведущие в пустоту, давно проложены.
Алекс со скорбным выражением лица достал из кармана дневник, отвернулся к окну и записал:
«Погоня за призраками привела меня к тривиальному выводу. Для простого человека необходима, по крайней мере, самая обыкновенная любовь женщины, к женщине. Не столько плотская, сколько духовная».
Алекс с испугом осмотрелся вокруг: слава Богу, люди еще не научились читать мысли - иначе бы ему надолго пришлось стать предметом острот и насмешек. Он еще раз окинул хитрым прищуром друзей, потом буддистов - за столиком напротив. Только один из них посмотрел на него так, словно невероятным образом узрел его новые записи; на лице буддиста как будто обозначилось нечто, вроде легкой издевательской ухмылки. Алекс мысленно послал буддиста подальше - выражение лица у того резко изменилось: оно стало невыносимо грустным.
Алекс снова вытащил дневник:
«Интересное наблюдение: публично высказываться, например, о буддизме - не только не осуждается обществом, а скорее напротив - служит для этого самого общества неким признаком тонкой эстетствующей натуры. Стоит кому-нибудь заговорить на тему христианства, как со всех сторон поднимается шипение. Как это старо и избито. Сейчас нормальных людей значительно меньше, чем всевозможных извращенцев.
Странно устроен христианский мир. По всем признакам он таковым давно не является. Если я вдруг решусь принять крещение, боюсь, некому будет исполнить обряд».
Алекс посмотрел через столик вправо, где обосновалась популяция кришнаитов. Явно выделялся один, на вид пожилой, лет шестидесяти, одетый в желтые шаровары и синюю жилетку. На босых ногах – сандалии. Вероятно, среди своих товарищей он являлся наиболее просвещенным, потому что с серьезным выражением лица жестикулировал руками и что-то объяснял остальным. Те же проявляли неподдельную заинтересованность. При этом на голой голове учителя довольно смешно подскакивал оставленный при бритье пучок волос.
Неужели у него все это по-настоящему серьезно? – испугался за человека в синей жилетке Алекс. – Впрочем, дело его. Мне бы в себе разобраться.
Алекс не удержался и снова вытащил дневник:
«Так вот: любовь. Да, конечно есть на свете для человека воистину возвышенные устремления и чувства, например, любовь к Богу, ближнему. Но что касается меня, то эта любовь, возвышенная – к Богу, к сожалению, слишком редко озаряет душу, чтобы можно было считать это чувство решающим фактором в моем поведении. К слову сказать, когда это происходит, становится понятно, для чего человек живет на земле, зачем. Ответ видится ясным как день, потому что вопрос отпадает сам собой. Своим разумением homo sapiens ни за что на это не ответит. Никогда. Только во время и на время проникновения в душу Луча. Умом это не понять, а словами не описать. Жаль, длится это просветление недолго: суета мира быстро рассеивает внутренний мир. И снова погружение во мрак».
Алекс непроизвольно отрыгнул, погрыз карандаш и дописал:
«Поэтому мне столь остро не хватает любви человеческой, каждодневной и настоящей».
Он хлебнул пива. В глазах серьезно двоилось. Ему пришлось изрядно напрячься, чтобы написать еще несколько слов:
«Но жизнь показывает, что, казалось бы, самая обыкновенная любовь между мужчиной и женщиной (в возвышенном ее понимании) в наши дни такая же редкость, а может и еще более редкая, чем божественная.
Отчего так? Размениваемся понапрасну?».
Эти рассуждения на бумаге смирили Алекса с реальностью настолько, что он убрал подальше свой дневник и уже с легкой душой и с чувством «будь, что будет», как учил его когда-то Харитон, осушил очередной стакан виски.

***

Она лежала лицом к стене.
- Хай, – не вставая с кровати и даже не повернувшись в его сторону буркнула Ким, когда он с приветствием постучал в открытую нараспашку дверь.
Алекс прошел в комнату и сел за стол: письма, документы, совершенно незначительные деньги в аккуратной стопочке, пудра, губная помада, флакончик духов, пачка дамских сигарет, сердечные капли, презервативы, потрепанная записная книжка, мобильный телефон, зеркальце.
Он пересел на кровать, перегнулся через ее талию и указательным пальцем собрал в прядь с ее лица спутанные волосы. Глаза оказались открыты – не выражали ничего.
- Есть кофе? – спросил он.
- Сделай сам, – ответили губы с мраморной плиты.
- Будешь?
- Нет.
Алекс ушел в кухню, приготовил себе кофе и вернулся с чашкой:
- Сплошные препоны – этих чиновников не пронять. Но ничего, скоро все будет в порядке, и тогда…
- Ну и что тогда? – вскочив на локти, резко оборвала его Ким. - Что это изменит?
- Ким, что с тобой? – ты меня пугаешь. Я уже почти все уладил, и теперь подобный тон мне совсем не нравится.
Ким вскочила с кровати воткнула босые ноги в драные тапочки и быстрым шагом вышла из комнаты. Через двадцать минут Алекс постучал в туалет:
- Ну и долго ты будешь здесь отсиживаться?
- Я никуда не поеду, – эхом раздалось из кабинки туалета, – слышишь – никуда. Я не намерена играть в твои бредовые игры.
- Я хочу в туалет, а ты торчишь здесь черт знает сколько времени!
Дверь отворилась и Ким, пулей пролетев мимо Алекса, умчалась в свою комнату, где снова рухнула на кровать.
Из подсобного помещения вышла хозяйка и добродушно заговорила:
- А, Алекс, здравствуй. Не скажешь, что произошло с моей дочкой? – со вчерашнего вечера, как ты ушел, она - будто ее подменили.
- Не знаю, - сухо буркнул Алекс.
Он вернулся в кухню и сделал себе еще чашку кофе – крепче обычного.
Ким подошла сзади:
- Прости.
- Я на тебя не сержусь, я все понимаю: это действительно кажется бредом. Я и сам иногда с испугом оглядываюсь назад – все как страшный сон. Но этот сон – жизнь. Это то, что со мной было, то, чему свидетелем я был сам, в чем участвовал.
- Алекс, прости, но мне на самом деле представляется вся эта твоя потаенная деятельность – бредом сумасшедшего. Я пыталась тебя понять… мне страшно за тебя. Ловлю себя на мысли, что даже Адам, мой братец, в своем безумстве не зашел так далеко, как это сделал ты. Но даже не это убивает меня. Я не могу смириться с тем, что в твоей жизни я - нечто второстепенное. Ты полностью поглощен своей игрой. Меня не устраивает это!
- Это не так. Ты же знаешь, что ты для меня – самое главное жизни. Мне самому все надоело. Поэтому я решил все бросить - уехать отсюда подальше – с тобой уехать. Пока меня снова не затянули. Там будем только мы вдвоем: ты и я. И вот когда почти все улажено, когда дорога к нашему счастью открыта, ты устраиваешь эти истерики.
- Сначала этот человек из мексиканского города, потом они, потом она - как будто звенья одной цепи – все верно, и если бы не тот случай – в порту – я бы тебе ни за что тебе не поверила. Но опять же, опять! Те люди для тебя важнее, чем я! Ты живешь в этом! Хоть ты и говоришь, будто давно вышел из игры, но я тебе не верю. Я чувствую, чувствую, что ты меня обманываешь! Вас с ней что-нибудь связывает? Только не ври! – я уверена – связывает!
- Кроме общей крови – ничего.
- Почему ей помочь решился именно ты? Что, кроме тебя там не было больше никого?
- Ким, опять за старое – по третьему кругу… Во-первых, они слишком долго думали – за это время она запросто могла умереть, а во-вторых, ее группа крови – четвертая – довольно редкая, а у меня именно такая. Да еще и отрицательный резус.
- В ее теле течет твоя кровь.
- Моя кровь уже давно заменилась ее собственной.
- А ради меня ты бы смог поступить также?
- Ради тебя – вдвое усерднее.
- Но у меня другая группа крови.
- Тогда – не смог бы.
- А ты смог жить бы, если бы я умерла?
- Нет – не смог бы, - невольно улыбнулся Алекс, но когда увидел ее глаза, улыбка с его уст сошла – Ким явно не шутила.
- А что бы ты сделал? – Ким лукаво посмотрела на него искоса.
- Сначала орал бы как Кинг-гонг, кулаками ударяя себя в грудь, а потом бросился бы со скалы в бушующее море, - все еще пытался отшутиться Алекс.
- Я серьезно, – ледяным голосом возразила Ким.
- Не знаю, - ответил Алекс уже серьезным тоном. - И давай этот разговор закончим.
- Вы долго потом встречались?
- Не встречались вообще: я восстанавливался в одном месте, она – в другом. Ты же все знаешь! – не выдержал Алекс и сорвался на крик.
- Ну а потом?
- Потом от нее ни одной весточки.
- Но ты сказал, что она полностью выздоровела! – откуда тебе это стало известно?
- Ее отец. Он бывший военный. Она исчезла, а вот он пишет мне постоянно. Я ему по возможности отвечаю. Судя по письмам, он славный малый – постоянно зовет меня в гости.
- Что это за человек?
- О! легендарная в своем роде личность – Алекс был рад, что у него, наконец, появилась возможность сменить тему. - Я бы сказал: человек-легенда! Просто беда, какой интересный человек!
- Расскажи: мне интересно!

6

- Наконец нашел свою половину. Понимаешь, Ким – совершенно удивительная женщина. Глядя на нее, чувствуешь глубину, скрытую в этом человеке. Иногда мне хочется влиться в нее, слиться с ней, стать с ней единым целым. Я хочу ее чувствовать, жить ей. Мне все кажется, будто я видел Ким когда-то очень давно во сне. Такое чувство, что мы знакомы не одну сотню лет. Скорее бы день нашей свадьбы. Осталось всего две недели. Никак не могу дождаться. Представляешь, мы еще не решили, где проведем наш медовый месяц.
Алекс опрокинул внутрь очередную дозу виски и, улыбаясь своему будущему счастью, направился в туалет справить среднюю нужду. «Черт! Как всегда занят!» – он подергал ручку запертой двери, давая понять, что здесь образовалась очередь, а сам, дабы не зря толкаться, решил передохнуть в соседней комнате. Отбросив створку занавески, он изготовился к прыжку на диван, но то, что на нем происходило, заставило его удержаться от задуманного.
Перед глазами, совершая гармоничные движения, извивался живой клубок из двух человеческих тел. Одно тело, наиболее активное, угадывалось сразу: по обширным дыркам в носках ни с кем не спутаешь Пита. Но кто она? Девушку, затертую партнером, видно не было. Алекс решил не мешать столь пикантному процессу и хотел отпустить занавеску, как вдруг - до боли знакомый голос!
Сердце екнуло и от волнения бешено забилось. Сомнений быть не могло: это - Ким.
Воистину, жизнь – это театр.
Какая прекрасная сцена! Классика жанра!
В этот момент новоявленные актеры забились в экстазе и скатились с дивана на пол. Глотая стоны, чтобы не быть замеченными, они, захлебываясь, криво сжимали рты и издавали сдавленные звуки. Было видно, как Ким под воздействиями партнера ритмично окуналась затылком в кем-то оставленный плевок на паркете прямо у самых ног Алекса.
Алекс улыбнулся, отпустил занавеску и направился к выходу.
Ему на память пришло кое-что из «65»; подписаться под этим он мог и сегодня. Записи были сделаны около семи лет назад, но уже тогда это было комментарием к повторению когда-то пройденного:
«Все-таки жизнь чудесна. Ее стоит любить хотя бы за трогательную предсказуемость, которую она обнаруживает весьма решительно.
Для некоторых hom. она изначально представляется очень хрупкой субстанцией. Трепещущими руками, боясь неумелым движением ее поранить или повредить, незадачливый живущий долго не решается к ней даже прикоснуться, а когда, наконец, набравшись духа, это делает, в благоговейные пальцы стремительно впиваются ядовитые иглы гарпий, в нос ударяет запах пота и нечистот, а не весть откуда взявшиеся сильные руки, схватившись за уши, пытаются в довесок ко всему макнуть бедолагу физиономией в им же открытые жизненные фекалии.
Вот здесь многие просто не могут разглядеть истинной сущности современных человеческих отношений, пеняя скорее на собственное невезенье, нежели на давно сложившуюся систему. Они всегда надеются на лучшее. Неужели верят в чудо? Милые, милые, мои человечки. Как вы трогательны и беззащитны в своей наивности - до слез умиления. Снимите, наконец, свои розовые очки. Оглянитесь! Постоянство непостоянства не оставит вам ни одного шанса! Предательства следуют за вами по пятам, а вы отвечаете тем же.
Некоторые же, во всем разобравшись сразу, не питая никаких иллюзий относительно того, что их окружает, уже преднамеренно участвуют в игре под названием «жизнь», получая от оплеух и поражений наслаждение мазохиста.
Из последних при определенных условиях получаются подлинные знатоки жизни. Причем, оттенки ее понимания могут быть разными: от агрессивно-сардонических, до смиренческо-философских - все зависит от темперамента впечатлительной натуры и от обстоятельств ее формирования».
Интересно, к какой категории отношусь я, - пробираясь между столов размышлял Алекс. - Впрочем, какая теперь разница, и вообще – все это бред. Дневник нужно уничтожить.
Алекс вышел на балкон.
Где-то высоко в небе отчаянно прокричал чибис.
Прохладный порыв ветра прошелестел по верхушкам деревьев, и его не стало. Вечерний закат умирал тихо и безропотно, напоследок обнимая всех слабеющими лучами. На горизонте едва заметный, блистая недосягаемой белизной, куда-то очень далеко держал свой курс самолет. Обычно так летают в рай. Самолету не было абсолютно никакого дела до того, что творится здесь – внизу. Его совершенно не трогал тот факт, что несколько минут назад на земле стало одной невестой меньше, соответственно, и женихов поубавилось. Самолету было плевать на то, что человек, имеющий неплохой достаток, подобно гарлемскому нищему носит драные носки и этим не грузится.
Алекс посмотрел вниз.
Шаркая галошами о мостовую, под окном прошла старушка из соседнего дома. Она несла корзину сверху аккуратно закрытую тряпицей розового цвета. Узнать бы, что она несет. Неужели ей в жизни еще что-то нужно? Что держит ее на этой бренной земле? Что заставило взять и куда-то нести свою ношу? Алексу вдруг стало нестерпимо жалко этого отжившего свое человека. Да и всех людей почему-то тоже стало жаль. К горлу подкатил комок.
Я, кажется, в своем сумбуре зашел слишком далеко, – сердито пробурчал себе под нос Алекс, усаживаясь за стол и параллельно ища глазами бутылку с виски.
- Что ты сказал? – неожиданно громко из-за плеча задорным ребячьим голосом кто-то перекричал музыку.
Он повернулся. Это была Джесика – та самая девушка, которую сегодня всем представила Сюзанна. Направляясь к столу, он даже не заметил, как прошел мимо нее.
Задорный конопатый носик и живые с огоньком глаза Джесики заставили Алекса на миг отойти от хмурых мыслей, столь крепко осадивших его мозги, и удивленно посмотреть на это очаровательное сосредоточение оптимизма.
Джесика улыбалась.
- Я предлагаю выпить, – недолго думая, предложил он, подняв над головой бутылку с виски.
- О’кей, – сразу согласилась Джесика, - только немного, – и показала пальчиком на донышко стакана.
Не обращая внимания на данную Джесикой метку, Алекс наполнил стакан почти до краев и подал ей. Себе оставил бутылку.
- Выпьем за красоту, – не совсем остроумно, а может, напротив, очень тонко и изысканно съязвил он, но тут же об этом пожалел: Джесика не обязана терпеть его дурное настроение и выслушивать глупые остроты.
- Давай, - кивнула Джесика и рассмеялась. – Какой ты романтичный!
- Как Элвис Пресли, – почему-то сказал Алекс и удивился своей отчаянной тупости.
Он заглянул в ее глаза и от неожиданности даже немного растерялся. Какие удивительные карие глаза! Они излучали нечто. Трудно сказать – что. Можно назвать это неким эфиром, можно чем-нибудь еще, но ясно одно: это шло из ее глаз. Он почувствовал, как этот эфир проникает глубоко внутрь и теплом разливается по всей его сущности. Влияние было настолько сильным, что можно было поверить в материальность его происхождения. Алекс ощутил эйфорию и легкость - легкость восприятия мира. Он вдруг четко понял, как быть ему дальше.
Встречаются ведь такие странные люди. Ты их почти не знаешь, а они одним своим взглядом, словом или улыбкой могут вмиг к себе расположить, вселить в тебя самый настоящий оптимизм.
- Тогда за красоту, Элвис, – снова рассмеялась Джесика и залпом осушила свой стакан.
Было явно заметно, как нелегко ей далось такое количество виски; она все же поперхнулась и залилась приступами кашля.
Понимая, чья здесь вина Алекс вмиг смутился, потерял и без того несвойственное ему самообладание и уже прыгал вокруг нее как наседка около яиц. Судорожные похлопывания ладонью по спине, которые за последнюю тысячу лет превратились в своеобразный ритуал, сейчас были вряд ли уместны; бить со всей силы по спине – тоже как-то неловко.
- Все нормально, - выдавила Джесика, однако лицо, покрытое красными пятнами и хриплый голос говорили об обратном.
- Вот шоколад, съешь, - он протянул ей плитку. – Зачем ты выпила все сразу?
В гостиную вошла Ким. Она довольно быстро отыскала взглядом среди присутствующих Алекса и, улыбаясь, направилась к нему.
- А, Джесика, привет. Вот познакомься – мой парень. Если вы еще не знакомы, его зовут Алекс. Через две недели у нас свадьба. Что у вас тут произошло? Джесика, ты вся в красных пятнах. Тебе требуется помощь?
- Ничего. Все нормально. Я немного поперхнулась. Мне нужно просто выйти на воздух и немного подышать.
Джесика накинула на плечи пиджак и спешно вышла; когда она скрылась за дверью, Ким вжалась лицом в плечо Алекса:
- Давай уйдем отсюда. Мне так все здесь надоело. Алекс, обними меня. Поцелуй. Я очень нуждаюсь в тебе.
Он положил ей на плечо руку, хотел погладить по голове, но передумал, и они вышли на балкон.
- Кстати, ты, где была? Я тебя совсем выпустил из виду.
- Меня здесь не было – я выходила на улицу подышать воздухом. Алекс, пойдем отсюда. Я хочу домой. Проводи меня. Я здесь больше не могу находиться.
На лице Ким отпечаталась мука.
Они молча вышли на улицу и какое-то время шли так – не говоря ни слова. Каждый думал о своем.
В эти минуты вечерний город был особенно красив. Во время наступления сумерек в нем обнаруживается гипнотический дар – сквозь пелену вечернего воздуха, разбавленного остатками приглушенного дневного света, он заставляет людей увидеть и впитать оттенки и запахи истинной, но давным-давно забытой жизни – более настоящей и реальной, чем та, что нас окружает.
Подсветка фасадов обнажила архитектуру города с лучшей стороны. Уличные кафе заполняются посетителями: на их лицах печать предвкушения неминуемо хорошего вечера, где немного вина, хорошей медленной музыки и негромкий разговор - станут приятной прелюдией к эротической ночи. На небе пока четко не очертились звезды, но все оно сплошь усеяно зарождающимися ночными светилами. Ночь будет звездной. Мягко шурша резиной, проносились машины, шли люди и о чем-то говорили. Теплый воздух с моря на непонятном языке рассказывал историю жизни.
Молчание нарушила Ким:
- Алекс, я очень хочу иметь детей. Когда мы поженимся, сколько у нас их будет – двое или трое? Если первой будет девочка, давай назовем ее Синди. А если мальчик? Как ты считаешь? Мне нравится имя Джордж. Так звали моего дедушку. Он погиб во время второй мировой войны где-то в Германии. Мы купим небольшой домик на берегу Миссисипи. Обязательно с видом на реку. Во дворе разведем сад. Будет очень много цветов. Для наших детей устроим качели. Заведем собаку. Большую такую. Ротвеллера. Когда я была совсем маленькой, у нас была собака. А еще заведем кошку и назовем ее Кики. Алекс, почему ты молчишь? Тебе не нравится то, о чем я говорю? Где мы проведем наш медовый месяц? – Ким вопросительно посмотрела в лицо Алекса.
Они остановились.
- Мне кажется, ты дойдешь домой сама. Прости.
Он повернулся и пошел прочь, не сказав больше ничего. У него не было ни сил, ни желания устраивать сцен. Ему даже не хотелось видеть реакции, которую вызвали его последние слова. Ким для него просто перестала существовать - была, а теперь ее нет. Странно, но ни обиды, ни горечи он уже не чувствовал. Взамен этого пришло нечто новое - живое осознание обновления и прозрения. Пьянящий воздух перемен наполнил будущую его жизнь новым смыслом. В чем именно он заключался, было еще не ясно. Но скоро, совсем скоро… Удивительно устроен мир – человек только что потерял женщину, которую считал невестой, а на сердце - легко. Легко, как никогда. Алекс понимал, что не последнюю роль в столь резкой перемене в нем сыграла того не ведающая Джесика.
Снова и снова он мыслями возвращался к ней. Такая странная девушка…
Какое-то время Алекс еще бродил по улицам. Подходил к витринам и подолгу с живым интересом рассматривал их содержимое. Иногда чему-то улыбался. Домой идти не хотелось, и он решил отправиться в латинский квартал к своему старому приятелю, где тот снимал захудалую конуру. Приятель носил редкое имя - Харитон. Он был русским. Много передряг в свое время пришлось пережить им вместе, и теперь Алекс шел к Харитону в полной уверенности, что тот его встретит с искренним теплом.
Они познакомились шесть лет назад на выставке современного искусства, проводимого под эгидой Национальной Художественной Академии по вопросам современной эстетики и гуманитаризма в живописи при Президенте США и попечительском Совете Верхней Палаты.
Алекс тогда еще учился в университете и считал своей святой обязанностью старательно посещать не только лекции в своем учебном заведении, но и всякого рода культурные мероприятия, к коим относилась и данная экспозиция.
В тот день он упорно и целенаправленно мерил шагами выставочные залы. Хмуря брови, пристально вглядывался в висящие на стенах картины, морща лоб, разглядывал скульптурные композиции. Но как ни старался понять что-либо из предложенного - а все впустую. Столь желанного прозрения в нем, увы, не наступало. Груды совершенно непонятных линий, образов, схем окончательно убедили Алекса в его непригодности к восприятию высокого искусства. Он вдруг живо осознал, что вся его эта культурная деятельность – не что иное, как пустое коллекционирование скальпов поверженных музеев и выставочных залов.
- Ну, как тебе эта мазня, – на него с нескрываемой насмешкой и любопытством в упор уставился молодой человек, лет тридцати, в униформе служащего музея, как раз в тот момент, когда Алекс упорно пялился в некую композицию, подозрительно похожую на часть человеческого тела, находящуюся чуть ниже спины.
- Ваше какое дело!? Занимайтесь своим делом – протирайте пыль и не лезьте куда вас не просят, – раздраженно отрезал уязвленный юноша.
- Дело в том, что я в определенном смысле причастен к тому, что сейчас так неосторожно называют современным искусством. Кстати, здесь даже есть две мои картины – вон те – в углу под лестницей. А вообще, если у тебя есть желание, могу немного рассказать о том, что здесь творится.
Алекс скептически осмотрел человека, который только что взял на себя смелость утверждать, что он – художник или, по крайней мере, кое-что в этом смыслит, но от предложения решил не отказываться. Как бы там ни было, а новый человек – всегда интересно. Тем более что блуждать по бесконечным залам экспозиции в одиночестве ему порядком надоело.
Алекс и Харитон нашли общий язык довольно быстро. Харитон действительно неплохо разбирался в живописи: рассказал о некоторых картинах. Потом о себе. Он был родом из Советского Союза. Поведал о том, как, преодолев невероятные трудности, попал в Америку, а после сел на полную мель.
Оказывается, в начале девяностых, когда развалилась эта огромная страна, много русских устремилось в Америку. Все они искали лучшей доли, мечтали о всемирном признании и великих свершениях. В основном это были физики-атомщики и программисты. Но и разного другого сброда также хватало – от деятелей культуры и искусства, до жаждущих легкой и безопасной жизни диссидентов.
Диссидентом Косолапов Харитон не был – он был художником.
Вот только его искусство глупых янки почему-то совершенно не трогало, и платить за него бешенные доллары здесь никто не собирался.
В итоге свою нишу он все же нашел. Решение оказалось просто как мир. Харитон здраво рассудил, что коль скоро он – русский, то кто, если не он, должен сделать причастной русской культуре темную Америку. Долой безнадежно устаревший экзистенциализм.
Здесь нужно было что-то концептуальное.
В качестве такого концептуального орудия просвещения были выбраны расписные русские матрешки - на тот момент для среднестатистического американца они являлись наиболее емкими и сильными образчиками художественной мысли России. Именно в их розовых щеках и расписных сарафанах они видели истинное лицо таинственной северной страны.
Первое время дела Харитона шли совсем неплохо. Матрешки расходились влет, а новый Колумб наживал на поприще просвещения неплохие деньги. Но со временем мода на русский национальный сюрреализм иссякла, и Харитон начал стремительно терять из-под ног столь шаткую землю Америки.
После продолжительных мытарств, прожитых в стиле экспрессионизма, ему посчастливилось устроиться уборщиком в выставочный зал «Президент-холл». Здесь иногда проводились выставки, посвященные живописи, и тогда Харитону, бывало, удавалось пристроить в экспозицию несколько своих картин. В обмен на это он соглашался выполнять сверхурочную работу по чистке унитазов.

Алекс поднялся по грязной лестнице, наполненной удушающими запахами мексиканской кухни на пятый последний этаж. Облезлую дверь узнал сразу. Еще бы! Шесть месяцев из памяти запросто не вычеркнешь. Дверь оказалась немного приоткрыта. Алекс постучал и, не дожидаясь ответа, вошел. В углу комнаты, не обращая внимания на стук, копошилось лохматое существо. Это был Харитон.
- Здорово, Алекс, – прохрипел Харитон, не оборачиваясь. – Я тебя увидел в окно. Заходи. Каким хреном?
Наконец Харитон повернулся к Алексу и, победоносно встряхнув пыльной тряпкой прямо перед носом ничего не понимающего приятеля, произнес:
- Вот. Смотри. Моя новая модель следствий, зеркально отображенных через плоскость соединения миров - материального и тонкого, спроецированных на последний, порожденных причинами, исшедшими из глубин первого.
Алекс даже не попытался вникнуть в только что произнесенные слова, зная, что ничего особо умного от Харитона не дождешься. Он внимательно оглядел старого приятеля: видок – не очень. То, что когда-то называлось прической а-ля Боб Марлей, теперь представляло собой единый рыжий ком из свалявшихся волос и мусора.
Глядя друг на друга друзья расхохотались и обнялись.
- Харитон, какого черта ты не избавишься от этой кучи собачьего навоза на голове?
- Все дерьмо и суета сует. Эти скоты обвели меня вокруг пальца. Обещали золотые горы, а что в итоге? – шиш! Теперь даже не знаю, отдавать им за бесценок мою серию или просто выкинуть ее в мусорный бак. На сумму, которую вчера объявила старая скряга Силена Бардс, не посидеть и вечера в «Свинской жопе». Подумать только – какие-то сто пятьдесят долларов. И это за четыре моих картины! Вот, смотри!
Картины стояли вдоль стены на полу. Харитон встал от них по правую сторону и, подбоченившись, застыл в самодовольной позе.
Алекс медленно обвел взглядом серию, которую Харитон собирался продать для оформления парадного холла «Общества любителей шотландских вислоухих кошек». Каждая из картин была не менее полутора метров в ширину и метра по высоте.
С холстов на него смотрели существа явно инопланетного происхождения. По виду они сильно напоминали мадагаскарских лемуров. Но по логике вещей это были все же кошки. Да, да. Именно кошки. С красным и зеленым окрасом, длинными полосатыми хвостами и глазами космических пришельцев.
Такая странная интерпретация самых обыкновенных домашних животных поставила Алекса в тупик. Он никак не мог понять, как реагировать на предложенные для просмотра творения. Может, это и в самом деле гениально? Может, ему просто не хватает элементарных знаний в области искусства для достойной оценки картин? Но что касается его – Алекса Розенберга, то он не дал бы и пятидесяти долларов за все четыре.
Умеют же русские поставить в тупик кого угодно и пустить пыль в глаза.
Алекс подумал, что когда создавались эти картины, наверное, сам Чарльз Стриклэнд перевернулся от зависти в гробу восемь раз и сделал сальто через себя, выиграв золотую Олимпийскую медаль по гимнастике.
Однако пиком своей художественной деятельности Харитон Косолапов заслуженно считал произведения, созданные в рамках серии под общим названием «Сотворение мира». Серия создавалась около трех месяцев. Для творения «сотворения» применялась воистину гениальная технология. Харитон укладывал на пол чистое полотно, окунал малярную кисть в краску, подбрасывал ее до потолка, и кисть, падая, втыкалась в холст, образуя беспорядочную мазню. Как раз это месиво из красок и символизировало то самое сотворение.
Иногда кисть не попадала в будущую картину, и тогда пол принимал гениальные мазки на себя. Таким образом постепенно творилось еще одно великое полотно, где гений художника и случай играли равноценные роли, а потому, сие творение особенно подходило к общему названию серии.
Харитон говорил, что когда-нибудь кусок линолеума из его комнаты будет продан за баснословные деньги.
На потолке также было несколько пятен. Как продавать потом их? – этот вопрос оставался открытым.
Полотен вышеописанной серии скопилось более двадцати. Правда, ни одной из них Харитону пристроить пока не удалось. Однако русского это нисколько не смущало. С завидным упорством плодил он довески к мировой культуре, надеясь, что когда-нибудь его звездный час все-таки пробьет. Тогда весь мир узнает, что у русских кроме балета, автомата Калашникова и ракет остались еще и великие художники.
После просмотра Алекс плюхнулся на кровать и закинул нога на ногу.
- Знаешь что, Харитон, по-моему, твоя возня полное ничтожество, – он вяло задирался, болтая свесившийся с кровати рукой. - Твои картины сильно смахивают на живопись слонов. Но что простительно зверям, то для человека… Впрочем, если ты будешь продолжать в том же духе, - и Алекс катнул пальцами пустую бутылку из-под водки, - то уже совсем скоро на Сотбисе появится живопись свиней.
- Кто знает, может, этого я и добиваюсь, - ничуть не обиделся Харитон. – Ну, так что у тебя случилось, Алекс? Рассказывай. Изливай душу. Жилетку одеть?
- Выпить есть?
- Не на что мне пойло покупать! Едва свожу концы с концами. С собой принести ума не хватило!?
- Хватило! – и Алекс, торжествующе вынул бутылку виски откуда-то из штанины и подбросил с подкруткой в воздух; бутылка, сделав несколько сальто, неожиданно скользнула по его руке, и со всего маху грохнулась о пол.
- Ты что, сволочь, охренел? – на лбу Харитона выделилась испарина.
К счастью обоих, бутылка осталась цела. Харитон ловко подхватил ее с пола, любовно стер прилипший к этикетке песок и, нахмурившись, шевеля губами, принялся читать на ней надписи. Затем устойчиво пристроил бутылку на стол, молча открыл створки висящего на стене шкафа и достал две рюмки.
Алекс встал с кровати, сел на табурет, с треском открутил крышку и разлил жидкость по рюмкам.
- Ну, за нас, – не мудрствуя лукаво, предложил Харитон.
- За нас, – не сразу согласился Алекс, как будто немного подумав.
Через три часа оба товарища мирно лежали на одеяле, расстеленном по полу, и смотрели видеозапись нового голливудского фильма. Лавина рекламы и восторженных откликов, как знатоков, так и обывателей, заставила даже Харитона внести свою лепту в общий сбор от кинокартины. Знаменитые актеры всех видов и мастей были представлены в широком ассортименте. Производители постарались угодить всем. По жанру фильм, по всей видимости, являлся комедией. Это следовало из феерического каскада моментов, где по идее среднестатистический американец просто обязан корчиться от смеха. Актеры потрудились на славу. Все свое мастерство они нещадно вывалили на головы потребителя. Кинокартина впечатляла.
Наконец Харитон изрек:
- Воистину, Американское общество – гуманное общество!
Ответа не последовало. Харитон поднял голову и посмотрел Алексу в лицо. Тот, мирно посапывая, спал и видел сон.

По заснеженной долине, преодолевая невероятные трудности, двигалась пешая колонна. Валящий с ног ветер нещадно трепал то, что когда-то было одеждой и давно превратилось в лохмотья; терзаемые порывами ветра лоскуты отчаянно трепетали и издавали звуки тысяч развивающихся знамен.
Суровые лица путников выражали несгибаемую волю и истинное мужество. Хоккейные каски – пожалуй, единственное, что еще сохраняло былой внешний вид: натертые до блеска, они сверкали на зимнем солнце, словно россыпь жемчуга в хранилищах индийского раджи.
Один человек вынырнул откуда-то из недр человеческой массы, быстрым и уверенным шагом обогнал авангардный клин, и решительно встав лицом к людям, властно сказал: «Стойте!». Прошло не меньше пятнадцати минут, прежде чем он произнес первые слова. За это время растянувшаяся на сотни метров процессия успела сжаться и разбухнуть перед ним плотной клокочущей толпой.
- Я решил… – тихим вконец охрипшим голосом начал предводитель, и толпа смолкла; предводитель тоже на мгновение умолк; затем, словно все еще раз взвесив и приняв окончательное решение, вскинул голову и громко, чтобы слышно было всем, продолжил. – Я решил сейчас к вам обратится для того, чтобы изменить нашу судьбу. Тысячи километров пройдено. Каждым стерта не одна пара коньков. Америки больше нет. То, что осталось за нашими плечами – давно не Америка, потому что хоккей там никому не нужен. Акция протеста показала, что мы там – лишние. У меня есть информация, что игроки НБА также ничего не добились: они давно пересекли экватор, у них не осталось мячей, провианта, их кроссовки давно стерлись, а одна команда погибла при переправе через Амазонку – всех этих людей просто-напросто съели пираньи. Но из центра хороших вестей как не было, так и нет. Значит, и баскетбол оказался не у дел. Я предвижу неодобрение или даже презрение некоторых из здесь присутствующих. Но сразу отсеку – мы не крысы, бегущие с тонущего корабля. Просто корабля – нет. Мое предложение такое: мы должны Америку покинуть. Пока не поздно. Сегодня ко мне поступило очень привлекательное коллегиальное предложение от влиятельных людей из Китая, Малайзии и Индии. Они хотят основать у себя паназиатскую хоккейную лигу, где всем нам найдется работа и достойные заработки.
Люди, потупив глаза, молча стояли. Никто из них не проронил ни слова. Все понимали – он прав. Каждого хоккеиста сопровождала семья, а потому к выполнению только что предложенного плана можно было приступать прямо сейчас же.

7

Пит довольно редко заезжал в свои бывшие владения у родственников, а когда это происходило, длилось недолго, да и то, как многие полагали, только для того, чтобы продемонстрировать свои новые достижения: авто - …, костюм - …, часы - …. Когда его спрашивали, откуда все это, он скромно объяснял: дела.
Судя по рассказам Сюзанны, которой Элизабет все еще приходилась лучшей подругой, Пит рос не по дням, а по часам.
В последнее время Элизабет произвела в стане Галлахеров настоящий переполох. Если вне семьи она принадлежала к людям, о которых недобрые доброжелатели отзываются - ни рыба, ни мясо, то дома все обстояло как раз наоборот. Любое свое желание она с поразительной настойчивостью и последовательностью выбивала из любящего папаши. Перед натиском изобретательной дочери тот оказался бессилен. После недавней попытки самоубийства, которую Элизабет устроила в знак протеста против того, что ее отец скептически относится к профессиональным и человеческим качествам Пита, Рэй Галлахер, похоже, сдался: что ж, если его дочери от этого будет легче!
Галлахер пребывал в явном замешательстве. Это было похоже на тот случай, когда ФБР ведет переговоры с террористами и стоит перед дилеммой: если пойти на уступки – другие из них сядут на шею; если нет – бывает, заложники гибнут. Рэй, как гражданин, всегда придерживался жесткой позиции.
Но когда и террорист, и заложник – собственная дочь, то радикальные решения выглядят не столь убедительно.
Что делать?! – смиренно рассуждал Галлахер. - Такова жизнь. Придется пригреть этого подкидыша. Похоже, просто откупиться от него не удастся.
Галлахер все чаще стал проводить «доверительные» беседы со своим будущим зятем.

***

Сегодняшний день Пит должен запомнить на всю жизнь. Неофициальная презентация его будущего рабочего места, которую Рэй устроил специально для него, закончилась шампанским.
О том, что «в крепости Галлахера» появится новый человек, все работники банка уже доподлинно знали. И все же шампанское объяснялось хорошим настроением хозяина и ни чем иным. Галлахер сегодня только и делал, что философствовал и рассуждал о жизни.
К девятнадцати часам офис почти опустел.
Пит двумя пальцами вяло разминал торчащий из-под пиджака уголок манжета; когда сфокусировал на нем взгляд, справедливо отметил, что подобный рукав можно смело использовать для рекламы крепкого стирального порошка. Сорочку не мешало бы заменить, однако на сию роскошь катастрофически не осталось времени: со вчерашнего дня его карман прожигает приглашение на ужин в дом госпожи Сары Фернандес на 19.30. А там он должен присутствовать непременно - ведь только там он сможет вновь встретиться с очаровательной Паулой Винтер.
В присутствии Галлахера Пит не решался посмотреть на часы для точной временной рекогносцировки. Чтобы хоть как-то отвлечься от внутреннего напряжения, вызванного затянувшейся беседой, Пит обратился мыслями к приятной теме – позавчера он обустроил свою кухню великолепным гарнитуром. Выложил на это 8 тысяч, но о деньгах не жалел. По большому счету это центы по сравнению с теми возможностями, которые ему откроются в августе - после женитьбы. Вдруг испугался мысли, что вся его задумка может не состояться. Нет, нет и еще раз нет! Удачу подобными мыслями гневить нельзя. Очень она капризная. Просто в памяти больным рубцом засело стародавнее разочарование. Пит тогда был еще совсем юным и неопытным – иначе, ну разве имел он право упускать такую шикарную партию – внучку и единственную наследницу канзасского землевладельца. А ведь они были уже помолвлены! С тех пор Пит с удачей на Вы. Нет, он не озлобился на нее, не стал посылать проклятья капризной фортуне - только стал ее сильнее уважать, бояться, и… просить еще один шанс.
Если упустить и эту, быть может, последнюю в его жизни подобную возможность…
Пит не без усилий оторвался от раздумий, которые свернули в нежелательное русло, и уставился на Рэя. Тот уже выговорился и, облокотившись локтями о ноги, склонив голову, отрешенно смотрел куда-то сквозь пол.
У Пита появилась возможность внимательнее разглядеть сидящую на тонкой шее массивную голову Рэя. Тонкий крючковатый нос, глубоко посаженные глаза, над которыми нависают густые, сросшиеся над переносицей брови. Глаза… они неопределенно-серого цвета, сейчас кажутся почему-то водянистыми и блестящими. Подбородок и скулы четко очерчены - не сказать, что изящны – скорее грубы. Лысина, седина; седые, слегка вьющиеся бакенбарды спускаются едва ли не от лысины… она обширная. Из ушей торчит седой ворс с желтоватым оттенком.
Пита передернуло. Резким жестом с нарочито громким вздохом он выбросил вперед руку, вперился близорукими глазами в часы и сожалеющим тоном громко произнес: «четверть восьмого, мистер Рэй», - подался туловищем вперед и застыл.
Рэй очнулся. Он чувствовал себя опустошенным. Алкогольное опьянение и сопутствующая опьянению эйфория сменились невыносимой головной болью. Чувство обиды наполнило его грудь ватой, давящей ватой. Не меняя позы, Галлахер поднял на Пита Холифмана глаза: и перед кем, он, Рэй Галлахер, сейчас распинался? Этот человек стоит перед ним, являя собой воплощение внимания и подобострастного почтения. Противно… На Галлахера снова нахлынул приступ брезгливости и досады. И это будущий зять…
Ничего больше не сказав, Рэй встал и вышел.
Какое-то время Пит продолжал стоять в своей окаменелой позе; затем цокнул языком, склонил голову на бок и как бы о чем-то думая быстро вышел прочь.
Настенные часы показывали 19.20. Офис скоро опустеет совсем.

8

Ночь выкрасила экран окна в черный.
Алекс в задумчивости сполз по ступенькам, доплелся до ограды, где с минуту поколебавшись, решил все-таки вправо. Распихав руки по карманам распахнутого плаща, он прогулочным шагом направился в ближайший парк. По пути заглянул в крохотный бар, который в былые времена нередко становился его приютом, а сейчас зашел просто так – на минуту – поздороваться с Жаклин. Она пожурила его тем, что нехорошо, мол, забывать старых друзей. Он же в свою очередь засыпал ее комплиментами и пообещал исправиться.
Через двести метров после бара Алекс свернул под каменный свод готической арки. Контрастные тени от деревьев, а также от фонарей и собачьих куч на фоне освещенных в болезненно-желтое газонов в это время похожи на декорации к дешевому ужастику про вампиров, где из каждой клумбы торчит по три шестерки. Поэтому, пристроившись на скамейке в самом темном углу, Алекс первым делом достал фляжку с ромом и тремя основательными глотками нанес сокрушительный удар не только по вурдалакам и оборотням, но также по всякой ползающей и летающей нечисти (мистическое настроение практически не пострадало).
С минут пятнадцать он просидел без единого движения в состоянии маха-нирваны. Когда это увлекательное занятие ему надоело, он зашевелился словно ожившая мумия, забросил руки за спинку скамейки, а голову опрокинул назад: перевернутая лужайка показалась привлекательной – гремя костями, перебрался на нее. Закрыл глаза: попытался представить себя абсолютно свободным, почти сначала наживленным на осиновый кол, а потом отпетым вампиром, но сырость и холод от земли аккуратно попросили его выйти из этого состояния и напомнили, что вот так можно запросто простудиться (почки и мочевой пузырь). Вся нечисть, оказывается, страдает простатитом.
Алекс поднялся с земли и нетвердой походкой вышел к улице, где без труда отыскал вполне освещенное место, чтобы сделать очередные записи.
«Опять о больной теме. О крушении Америки. Ни сны, которые приснились мне за уходящую неделю, ни события в порту – еще раньше, коим Ким была свидетельницей, ни рассказы Микки – в последнее время их стало что-то слишком много: нет, не это снова ввергло меня в прошлое, в те странные поиски, к тем странным обстоятельствам. Смутное мерцание неминуемых событий – мерцание сквозь будущность – мои предчувствия – с чудовищной силой ожили во мне вновь, а все остальное, что обычно называют доказательствами – только подкрасило и четче отчертило их контуры. Я, словно животное, движимое природным инстинктом и особенным чутьем, начал ощущать горячее дыхание Опасности намного раньше, чем появились ее новые вестники и глашатаи. Это дыхание стало горячее, нежели оно было перед мексиканской компанией, оно стало значительно ближе; временами его языки, словно ядовитые щупальца спрута сжимают мое нутро и подолгу его держат, не давая свободно вздохнуть. Нет сомнений: это продолжение того – старого. Попытки избавиться от былого груза, который я поторопился вышвырнуть на мусорную свалку своего бытия окончательно сошли на нет: я снова затянут в водоворот прошлого и одновременно уже будущего. Но если в первой части непонятного представления я был активным участником, не исключаю даже, что марионеткой в чьих-то руках, то чем закончится вторая ее часть, где моя роль – пока роль наблюдателя и статиста? Новая информация рождается во мне, клокочет, стекается ко мне регулярно извне, но я до сих пор не знаю, что с ней делать. Биться лбом о бетонную стену? Или оробев от страха перед неизбежностью сходить с ума? А, может, со мной уже произошло помешательство? мания преследования? Может быть, может быть… Тем более что люди, с которыми я пытался этой информацией делиться, недвусмысленно намекали мне именно на это. И все же, раз я настолько серьезно впутался в эту историю, то должен быть последователен: либо я на сто процентов уверен в том, что знаю и что еще узнаю, а потом сделаю правильные выводы, либо завтра же должен лечь на соседнюю койку около Микки, слушать его радио и принимать успокоительные три раза в день. Третьего не дано. Признаюсь себе честно: соседом Микки по палате в ближайшее время я добровольно становиться не собираюсь; кстати, при помешательствах отрицать свой недуг – дело вполне естественное: что ж, тем лучше. А, коль скоро это так, то я вынужден придерживаться первого варианта и идти до конца в осознании своей правоты. Такое мое упорство голосом здравого смысла (нонсенс? – и, тем не менее… впредь по мере накопления опыта выживания в своем же собственном, но открытом для всех ветров мире, его (здравого смысла) влияние на мое поведение должно становиться определяющим, в то время как первобытное чутье в этом процессе должно сводиться к второстепенному месту, а потом и вовсе исчезнуть) …голосом здравого смысла! требует!! от меня ответов минимум на два вопроса: зачем мне все это нужно, и что я должен предпринять, узнав ответ на первый вопрос. Два вопроса – и ни одного ответа. Лучшее и, пожалуй, единственное, что мне пока удалось придумать – это поскорее покинуть Америку – одним словом: слинять. Все просто: если исходить из моей информации, а я вынужден из нее исходить, находиться в Америке – все равно, что плавать в бассейне, который параллельно является кастрюлей с закипающей водой в доме монстров-людоедов. Однако такой путь серьезно не вяжется с моей жизненной позицией (как запел!). А потом, я уже пытался так поступить…
P.S. (формулировка спорная) В принципе, то, что, возможно, со всеми нами произойдет знает каждый, причем – на протяжении всей своей жизни. Никто ведь не может сказать точно, сколько ему здесь на земле отмерено, да и вообще, сколько отмерено всему человечеству в целом. Так что волноваться каким-то особенным волнением – волнением корабельной крысы смысла нет: это все равно, что бежать впереди паровоза, который мчится в кювет».
Алекс во все легкие вдохнул прохладу ночного воздуха, вынул из внутреннего кармана плаща фляжку с ромом и сделал один большой тройной глоток.
Мимо, верезжа сиренами, проехала карета скорой помощи. Как выяснилось, ста метрами ниже, за углом, сбит насмерть пешеход: беднягу переехал грузовик. Вокруг мертвого тела уже суетилось несколько человек. Медработник зевнул, деловито и внимательно оглядел труп, что-то записал в блокноте, вытащил из кармана медицинской спецовки надкусанное яблоко и, сделав еще один основательный укус, сноровисто плюхнулся в кресло скорой. Машина с человеком в голубом халате умчалась, оставив санитаров города делать свое привычное дело.
Алекс мельком еще раз бросил взгляд на окровавленное тело: чуть не вырвало.
Он вытащил из кармана «Записки65» и сделал еще одну запись: «На дороге труп. Рано или поздно это ждет каждого. Вот для этого человека все сокрытое в книгах, в философии мира, во всем потаенном уже пришло: и крушение Америки, и конец света, и второе пришествие. Теперь не найдется применения шурупам, которые рассыпались по дороге из разжатой кисти. Грузовик оборвал небольшую задумку отдельно взятого человека, дополнив мир еще одной тайной».
Погнутые очки с обмотанными скотчем дужками валялись у обочины. «Очки…», – пробормотал Алекс, мыском туфли пытаясь для чего-то их перевернуть; когда он с силой наступил на самый край обода, очки все же перевернулись. Он двумя пальцами поднял их с асфальта и аккуратно положил на каменную тумбу.
Алекс вернулся домой в ужасном настроении. Он лег на кровать и уставился в открытое окно на черное ночное небо. Строки для «65» так и вертелись в голове:
«Всю свою историю человечество только и занимается тем, что отвлекает себя от главного вопроса. Придумывает всевозможные проблемы, способы их решения и многое, многое, словом, все, чтобы не вспоминать о главном – о … … Кто-то увлекается совершенствованием своего разума: неплохо, кто-то – тела: тоже ничего. Подготовленный разум искусно избегает вопрос преткновения, а подготовленное тело великолепно лупит по морде себе подобных.
Все напрасно? Тупик? Все темно как у … в жопе?
Я бы, наверное, так и думал, если бы как-то в Монтане не встретил одного фермера.
И еще я успел понять: любовь и ненависть, боль и страдания – это реальность для человека. Да: декорации, еда, во многом – отношения – стали пластмассовыми, пустыми – все больше бутафория, любовь – соевая и кричащая. Но если человек помнит о реальностях, которые его окружают, и не только помнит, но также по мере сил старается их изменить к лучшему, старается сделать так, чтобы ненависти, боли и страданий вокруг него стало меньше, любви же и сострадания – больше, то он живет полноценной жизнью.
Вот только где здесь я? Где? Я в каком-то странном, нереальном, пустом мире. Моя жизнь – сплошная охота за призраками, постоянные страхи, беготня и возня».
Засыпать пришлось с тяжелой душой и с тяжелыми мыслями.
Личная жизнь – полный провал: хотел обрасти человеческими заботами, найти хорошую женщину, завести детей – не тут то было. Тут еще эти предчувствия, все эти бредовые сны, которые уже сидят в печенках, Микки с его видениями, порты, люди… вон! все вон! Этого просто не может быть! Не может быть в принципе! Совпадение, стечение обстоятельств, розыгрыш! Ведь это так просто устроить! Да, чуть не погиб человек, но в жизни бывает всякое – и игры, порой, закачиваются плачевно! Да я просто схожу с ума!
Если еще несколько часов назад он бесстрашно смеялся над костлявыми ручонками Живой Смерти, что тянулись к его крепкой душе, смело смотрел в раскосую рожу сумасшествия, презирая и попирая его, – теперь же словно ребенок, запуганный в темной комнате, съежился и весь задрожал.
Я схожу с ума! – полушепотом прошипело откуда-то изнутри.
Эта мысль холодной спицей пронзила все существо Алекса. Страх слизистыми щупальцами схватил за его горло и сковал волю. Я схожу с ума! – ужас забил набатом в голове, ноги и руки похолодели. Почему именно я? Я не хочу! Не хочу ничего знать! Ничего не хочу!
Алекс натянул подушку на затылок. В висках стучала кровь. Алкоголь, верно, сейчас помог бы. Вдруг перед его образным взором возникло знакомое лицо. Родное лицо! От него повеяло необъяснимым теплом. Это была улыбка. Да это ведь Джесика! Джесика! Где ты? Как мне тебя не хватает! Наваждение схлынуло.

9

- …странные сны. Я уверен, в моей жизни все происходит по таинственному сценарию, написанному задолго до того, как я появился на свет. Неведомая всемогущая Рука повелевает всеми моими поступками, а возможно и мыслями. Неумолимый рок ведет меня к цели. Возможно… хотя, нет. Об этом думать не стоит. Я не тот, кто сделает это…
А в сущности, что такое наша жизнь? Как далека она от идеала, который столь живо я вижу! Да и что такое идеал? - совершенство! Существует только одно настоящее совершенство – совершенство неограниченной силы и непреклонной воли, которые, взаимодействуя между собой, переплавят старый мировой лом в новую сталь. Мир, терзаемый противоречиями, царящими в его гнилых и тупых мозгах, всегда был далек от подобного идеала – всю историю задыхался от раздробленности и безвластия.
Вчера мой автомобиль едва не был раздавлен самосвалом.
Чей стальной сапог направил неумолимую смерть в столб, когда загруженный под завязку «Вольво» несся стремительно и был фактически в трех метрах от моей машины?
Какая неведомая сила вложила в трухлявую башку этого старого пердуна Рэя Галлахера, не весть что о себе возомнившего, мысль не препятствовать моей женитьбе на его дочери и наследнице – замухрышке Элизабет? Какие мои тайные покровители настоятельно порекомендовали ему не совать своего носа куда не следует?
Не стану ставить в этот ряд кошелек с тридцатью шестью долларами, который я нашел на ступенях «Олимпии», когда был совсем на нуле. Впрочем, поживем – увидим…
А пока мне нужно поскорее одеться и бежать в банк.
Как ни была против моей кандидатуры эта жалкая кучка ублюдков, которые мнят, что их голос чего-то стоит, но сегодня на заседании им все-таки придется включить меня в правление. Против старой клячи Галлахера особенно не попрешь. Здесь хозяин – он. А раз он, то и я.
Пит рассмеялся, чмокнул в щечку очаровательную Паулу, которая, как видно, пропустила мимо своих маленьких ушек этот монолог, бодро вскочил с постели и, натянув трусы, трусцой забежал в ванную комнату.
Через двадцать минут при полном параде, гладко побритый и расчесанный, но с как всегда дурно пахнущими носками, Пит стоял разведя по сторонам руки как бы спрашивая: «Ну, как я безупречно выгляжу?!». Паула одобрительно кивнула; не вставая с постели, послала в его сторону воздушный поцелуй и, испустив сексуальный вздох, отвернулась к окну, доверив своим точеным ягодицам поставить молчаливую точку в этой романтической встрече. Пит восторженно покусал ягодицы взглядом, быстро обулся и, громко топая, выпорхнул из квартиры.
Заседание начиналось как обычно в 10.00. Пит успевал с небольшим запасом по времени, а потому, выйдя из дома по старой привычке забежал в «Стимул». С утра здесь полно народу. Публика – самая разношерстная – от китайских туристов до менеджеров средней руки из ближайших контор.
Сколько переживаний из его жизни помнит это кафе! Еще совсем недавно оно казалось Питу недопустимо дорогим. Частенько приходил он сюда выпить одну-единственную чашку кофе, растягивал ее как можно дольше, а, выцедив, если позволяло время, еще довольно долго облокотившись локтями о стол, просто сидел, погруженный в свои мысли. Но прошло каких-нибудь несколько месяцев, и ситуация круто изменилась. Кафе для него стало неприлично дешевым, а посетители катастрофически перестали соответствовать его уровню. Однако иногда Пит сюда все же заглядывал, придавая своим визитам уже ритуальную окраску. «Стимул» стал его талисманом. Вот и сейчас наскоро выпив чашку кофе на удачу, Пит помчался на заседание совета директоров «Бэстбанка», где, возможно, уже сегодня он сможет участвовать в обсуждении проблем банка как полноправный член правления.

***

Настенные часы показывали 8.30.
Длинный стол из черного дерева в зале заседаний, освещенный утренними лучами солнца, в эти минуты был особенно строг. Офис еще пуст, если не считать одинокой мухи, которая, несмотря на распорядок, не дожидаясь председателя и десяти часов, приступила к своим обязанностям, проворно скользя по столешнице и стаканам. В эти минуты она была безраздельной хозяйкой положения.
Первые члены правления банка стали появляться с девяти часов.
Собираясь небольшими группами, они шепотом о чем-то бурно спорили и многозначительно переглядывались. На лице то одного, то другого из них проскальзывала кривая ухмылка, после которой тот нервно оглядывался, будто боясь поймать осуждающий взгляд всевидящего председателя.
Без четверти десять пожаловал сам Рэй Галлахер. Он стремительно проследовал к своему креслу, сдержанно кивая по сторонам на многочисленные приветствия. Сейчас он был сосредоточен, во всяком случае, пытался так выглядеть, и заговорить с ним никто не решался.
Когда Пит Холифман вбежал в зал заседаний, настенные часы показывали 9.55. Скороговоркой буркнув общее приветствие, он протиснулся к своему месту и скромно сел. Пит висками чувствовал насмешливые взгляды своих недоброжелателей, но мысленно показал им фак. Хотел показать и голый зад, но передумал.
Ровно в 10.00 Рэй Галлахер объявил о начале заседания и коротко отчертил круг обсуждаемых проблем и вопросов.
Сначала рассматривалась кандидатура Пита Холифмана на освободившуюся должность финансового координатора банка с дополнительными полномочиями. После краткой характеристики, в которой указывались профессиональные достоинства претендента, председатель подытожил: «Я надеюсь, господа, вы поддержите мой выбор».
Длинный стол ответил молчанием.
Галлахер опустил глаза. Неприятное чувство, похожее на стыд, предательски всосалось в его в душу. Может оттого, что он почувствовал себя лгуном. Что за человек – этот Пит Холифман? Тот, о котором он сейчас так унизительно распинался. О нем практически ничего не известно. Все, что собрали его люди, не может раскрыть внутренней сущности человека. Что у него внутри? Судя по всему – ничего хорошего. И откуда он взялся на его голову? Что за провидение его послало!? Проходимец! Но дочь… Ради нее он готов на все. И не дай бог, если этот человек хоть чем-нибудь ее обидит! Бедная девочка…
Рэя от гнева передернуло. Он закурил сигару и медленно обвел взглядом присутствующих, останавливаясь персонально на каждом.
Обычно у тех, кто случайно натыкался на его прожигающий взгляд, возникало судорожное желание поскорее раствориться в воздухе. Рэй это знал. В повседневном общении, чтобы не смущать собеседника, он старался не смотреть тому в глаза. Но сегодня не тот случай. Голосование с первого раза должно пройти без сучка и задоринки. Элизабет в ее теперешнем душевном состоянии расстраивать нельзя.
Через десять минут «дело Холифмана» решилось положительно для виновника дела. Пит торжествовал, но достаточно сдержанно. Так обычно торжествует победитель турнира, который заведомо являлся безоговорочным фаворитом. Сегодня совет директоров убедительно доказал, что являет собой бессловесное стадо овец, проглотив все условия, выставленные по поводу нового назначения Галлахером. Особенно позабавили Пита многочисленные комплименты, обильно посыпавшиеся со всех сторон от вчерашних «непримиримых» врагов. Как быстро им пришлось увидеть в нем - Пите Холифмане и талант организатора, и неплохие знания в области финансов. Видно прав был Лейпциг, утверждавший, что все наше общество в большей или меньшей степени пассивные гомосексуалисты.


10

- Харитон, скажи, для чего ты живешь?
Харитон на вопрос не повел и бровью – продолжал писать свою картину. Вдруг окаменел как соляной столп, затем все же ожил, отпрянул туловищем от своего будущего шедевра на метр, сощурив правый глаз, прицелился левым, в задумчивости покрутил обглоданным черенком кисти во рту и, взяв верный прицел, наотмашь шлепнул кистью по холсту; изготовился прием повторить. При виде этой сценки у Алекса возникла живая и твердая уверенность, что следующим «мазком» Харитон перевернет все представления человечества о живописи, поэтому повторил вопрос только после трехминутной паузы, когда революционный акт состоялся.
Но ответа не последовало снова. Медленно повернувшись всем телом на сто восемьдесят градусов, Харитон подошел к распахнутому окну - устремил взор к небу, зажмурил глаза. На его лицо упала скользящая тень, и Алекс вдруг отчетливо увидел, что все оно сплошь испещрено морщинами. «Боже мой, как быстро летит время, а ведь совсем недавно…», - глубокомысленно излил он под видом пространного рассуждения. В последнее время Алекс неестественно часто стал обращать внимание на то, как стремительно проходит время, оставляя за собой неизгладимые следы своего пребывания. При соответствующем настроении он всякий раз подмечал дополнительные доказательства его скоротечности и с чувством прозрения и голосом оракула принимался об этом возвещать миру.
Харитон аккуратно поставил мольберт на стол, спросил довольно сухо:
- Водки хочешь?
- Нет! Нет! Ты что! - от одной мысли о водке Алекса перекосило, как вампира под прямыми лучами солнца. - От водки у меня похмелье.
- А когда-то пил… да еще как!
- Когда-то! Вспомнил…
- Кстати, ты, почему до сих пор не женат? – Харитон в пятисотый раз задал свой излюбленный вопрос.
- Классический вопрос закоренелого холостяка, – в пятисотый раз на это заметил Алекс и, не особенно желая этого делать, все же вяло контратаковал. - А ты?
- Не увиливай от вопроса.
- Не встретил, наверное.
Харитон картинно скептически скривил физиономию.
- Кого не встретил?
- Ну, кого, кого? - Ее!
- Да кого мимо тебя только не проходило! Выбирай любую.
- Это уж точно – кого только не было. Да только все не то.
- Вот мне в этом плане проще, – Харитон глубоко вздохнул; его внимание привлекла грязная штанина (остается только гадать, почему именно правая: левая была значительно грязней), он несколько раз энергично по ней прошелся. – Посмотри на меня, где я живу, что меня окружает. Но не могу я все бросить! Предать искусство – не могу! Хрен! А такую дуру, которая терпела бы лишения, шла за мной по пятам, стойко неся полы моей вдохновенной мантии, я не встретил! О, высшая доля! Как трудна ты! Хоть бы одна сволочь оценила!
Между тем Алекса, судя по тому, как откровенно он ковырялся в носу, столь высокие слова нисколько не трогали, и исполнять роль сочувствующего в трагедии жизни непризнанного художника он явно не намеревался.
- Да, это и так понятно. И все-таки чтобы вот так… как ты… жить… нужно, наверное… - даже не знаю, что для этого нужно… Ты сам-то еще не разуверился, что вот эта твоя деятельность – искусство?
- Опять старая песня… – якобы клюнул на приманку Харитон. – Я – пустышка и все такое… Хочешь честно? – Я каждый день задаю себе этот вопрос. Этот вопрос обязан задавать себе всякий, кто хоть немного пытался делать свою живопись! Особенно в последние лет сто, когда эту хренову живопись нужно не видеть, а чувствовать и понимать. Хотя ты тупой. Сколько не вдалбливай – все впустую. Даже Хулия с четвертого этажа – и та поумнее тебя будет.
- Все уже давно дошло – якобы оживился Алекс с таким видом, будто подобного поворота в разговоре только и дожидался. – Современная живопись в секторе абстракционизма – поговорим о твоей кухне – если художник, конечно, не шарлатан – это в лучшем случае сокровенные излияния каких-то потаенных уголков души и подсознания. Ну, помнишь, ты же сам мне все это объяснял? Скажи, ведь картина должна нести смысловую нагрузку? Ведь так?
Харитон хитро улыбнулся, потом сделал вид, будто отвечать не намеревается, однако напоследок все же вкрадчиво пояснил:
- Мне, конечно, хочется тебе помочь и сказать, что – да – это так, но это будет не совсем правильно. Скажем, не всегда дело обстоит так. Поллок считал, например, что его картины нужно воспринимать такими, какие они есть – без всякого смысла – любоваться ими как цветами или, положим, собачьим говном на лужайке.
- Ну а ты как думаешь, он прав?
- Хрен его знает. Не мне судить об этом. Очень необычные формы. Создание этих картин – таинство неистовства свободного, а может – одержимого духа. А результат… - ну что результат? Я рассматривал его картины… ну-у-у…
- Я тоже рассматривал, – решил закончить мысль Харитона Алекс. - Примерно, как рассматривать на стене соплю. В ее очертаниях можно увидеть лицо человека, бегущего зверя, вращающуюся галактику. В переливах ее красок можно увидеть море, небо. Только зачем? Зачем это искать в сопле? – в мире и без того полно красок и форм. Посмотри на небо, которое всегда разное, на море, траву, людей, на свалки, на несуразности в архитектуре, на рисунки детей – это все абстракции по рецепту Поллока, только – значительно более качественные и на всякий вкус.
- Может ты и прав, – тоном мэтра согласился Харитон. – Наверное, поэтому я и не стал продолжать свою серию «Сотворение мира», хотя до сих пор считаю, что ее время придет. Но абстракционизм – это не только Кандинский и зрелый Поллок. По большей части если этот пресловутый смысл и присутствует в вещи, то он не подлежит объяснению словами для понимания толпы. Это должно быть чем-то на грани: художник это чувствует жопой, это язык подсознания.
- Этот смысл не то, чтобы полностью понятен художнику, но он его как-то улавливает; разумеется, если его спросить о смысле картины, он словами это вряд ли объяснит?
- Ну, ясный хрен.
- Теперь зайду с другой стороны: вещь ты можешь оценить, если имеешь о ней вполне определенное представление. В противном случае ты не можешь назвать ее ни великолепной, ни бездарной. Возможно, она интересная, а возможно – нет. Ответь, если о своей вещи толком не может сказать ее создатель, то, что о ней может сказать человек сторонний, который и понятия не имеет о потаенном мире подсознания художника. Может получиться даже так: ты нарисовал яблоко, а к твоему рисунку подходят и говорят: какая прекрасная тыква!
- По-твоему, весь мир – дураки и болваны, потому что платят миллионы за тыквы вместо яблок?
- Всякое может быть. Я не против абстракционизма, как некоего инструмента, позволяющего излить нечто изнутри. Просто большинство его направлений – это не язык искусства, а инструмент самовыражения, который стоит использовать не ради результата, а ради процесса как такового. Плоды подобной деятельности нельзя объективно оценить в принципе. Понимаешь? Это как крик, вопль. Вот ты, например, орешь на улице – тебе ведь никто не торопится за это отваливать мешок денег. А почему? – потому что к высшим материям этот мерзкий вопль – я живо представил, как ты орешь – никакого отношения не имеет. Это не вокал, а рев осла, пусть даже увидевшего звездопад. Делать искусство – удел избранных. А абстракционизмом могут и должны заниматься все. В том числе домохозяйки и пенсионеры. Это культура. Он развивает воображение, еще чего-то, но… Только не подумай, что я отрицаю этот род деятельности…
- Ну, ты дурак, - Харитон якобы не на шутку рассердился. – Долго думал? Ты расскажи это евреям на Сотбисе, которые за эти вопли и сопли гребут миллионы, продавая их таким же евреям.
- Людям нужна валюта. Золото, платина, доллары, картины. Когда не было долларов, люди придумали ракушки и расплачивались ими. Они объявляют валютой того или иного художника – желательно после его смерти – только потому, что без валюты – никуда. Кто-то должен быть ею.
- Хочешь сказать, они из тысяч одинаковых куриных яиц выбирают несколько на удачу и объявляют их совершенством, в то время как все остальные так и остаются куриными яйцами.
- Вроде того…
- Ладно, с дураком спорить – себя не уважать. Не буду говорить за остальных художников, за себя скажу честно: моя живопись – дерьмо. Я знаю это и без твоих свинских издевок. Но что ты скажешь о …?
- Гений.
- Ну, ты хитрая сволочь! – всхрипел не то, чтобы совсем недовольный Харитон (он являлся горячим почитателем …).
- Таких как он – единицы, хотя каждый второй авангардный псих мнит себя если не лучше чем …, то уж ровней – минимум. Доказать обратное практически невозможно. Поэтому подобные псевдогении ходят безнаказанно и огромными стадами.
- Их можно понять: если есть возможность безнаказанно примерить драный платок Винсента Ван Гога, то почему бы так не поступить. Им так легче топтать землю. Суть этой отнюдь не веселой игры проста: кто-то должен быть шлаком: побеждает один, а охотников – тысячи.
- Это что-то новенькое! – на этот раз искренне удивился Алекс. - Да ты просто мученик… Столько лишений – и все ради того, чтобы быть шлаком, создавать массовку? С трудом верится, что ты на это способен. Когда разукрашивал своих матрешек и каждый день подсчитывал выручку, я уверен, судьба живописи, потерявшая в твоем лице второго Пикассо, тебя интересовала меньше всего на свете.
- Вы посмотрите! Заток мне нашелся! Что было – то прошло. А разгадка проста: пойми, даже самый грязный шлак мечтает, что в нем окажется хоть сколько-нибудь золота. Эту зацепку зовут надеждой – именно она дает силы и упорство!
- Какие высокие слова! Сколько героизма! – чисто по-русски. Что ж, желаю тебе удачи на сем достойном поприще!
- Скотина – одно слово, - расстроился Харитон. - Ничего серьезного тебе говорить нельзя: все обосрешь.
- Хе, хе, хе, - засмеялся Алекс, почувствовав себя змием-искусителем, - я такой!
- В последний раз спрашиваю, водку будешь?
- Нет, не буду. Пей сам. Хотя на всякий случай…
Пока Харитон производил все приготовительные манипуляции и гремел в шкафу рюмками, Алекс рассматривал стоящую около старого комода необычную картину. Ее холст, занавешенный куском грязной материи в том месте, где тряпка сползла, был оголен на четверть.
Сразу нужно сказать, что картина была написана в несвойственном для Харитона стиле классического реализма, поэтому утверждать, что сие творение принадлежало его кисти, сейчас не стал бы никто, включая, быть может, и самого владельца картины.
Подойдя поближе, Алекс сорвал с полотна тряпку и… (от неожиданности - потеря дара речи на три минуты):
- Харитон, что это?! Откуда она у тебя?! – наконец вырвалось у Алекса.
Даже странно, но Харитон, всегда столь непробиваемый в своей бесцеремонности, сейчас немного замялся: от предстоящих объяснений он был явно не в восторге. Так, с минуту помявшись под вопрошающим взглядом товарища, Харитон не очень решительно пробубнил:
- Да, так… Ерунда одна. Брось ее. Пойдем пить водку. – Подошел к Алексу, грубо вырвал картину из его рук и поставил на старое место изображением к стене.
- Мне просто картина понравилась, – засуетился Алекс. - Ты написал? Что-то не очень похоже на твою кисть.
- Да, я писал, - все же гавкнул Харитон.
- Давно?
- Нет. Не нравится мне эта картина. Хочу снести в антикварную лавку – может, сотню перекинут.
- Давно хотел приобрести что-нибудь такое в свою комнату. Я за нее дам тебе три сотни.
Харитон недоверчиво покосился на Алекса:
- Ты в порядке? За лучшие мои вещи ты не давал и полтинника, а здесь, вы посмотрите! – целых три сотни.
- Да. Триста долларов и не центом меньше при одном условии.
- Ну вот, начинается, – Харитон скорчил недовольную физиономию, - условия пошли какие-то. Не хочешь – не покупай. Между прочим, ты сам изъявил желание ее купить. Ну, валяй, что там за идиотское условие?
Алекс сделал продолжительную паузу, прежде чем огласил вердикт.
- Это скорее просьба, чем условие, и даже не просьба, а простое желание узнать об этой картине как можно больше.
- Чего тут узнавать! – вдруг заорал Харитон. - И так все ясно! Взял холст, взял кисть и написал.
В следующие сорок минут при помощи изощренных психологических пыток, кои сопровождались извлечением из карманов трех зеленых купюр, Алекс демонстрировал настойчивое желание получить максимальную информацию о картине, и Харитон, похоже, сдался:
- Ладно, ты разве отстанешь, - наконец выдавил из себя он, все еще сильно сомневаясь в правильности такого решения.
- Ну же! – взмолился Алекс.
- Ладно, ладно… Душегуб! Пойду тебе навстречу не ради денег, а чтобы избавиться от пыток. Я эту сцену увидел в каком-то бездарном фильме. Сейчас и не вспомню, каком.
- Где, ты сказал?! В фильме?! Ты же не смотришь в последнее время никаких фильмов – сам об этом сегодня же говорил! – заикаясь и дрожа, закричал Алекс.
Харитон явно не ожидал, что его слова столь сильно впечатлят друга, поэтому, поколебавшись с полминуты, решил выложить все на чистоту.
- Ладно, так уж и быть. Я сам если честно хотел тебе поплакаться. Но ведь ты опять начнешь глумиться: белая горячка, и все такое… Даже не знаю, как это случилось, но в тот вечер я был трезвее стекла… Это не было сном! – в голосе Харитона появились испуганно-плаксивые нотки. - Едва я закрыл глаза, как все началось. Ведь галлюцинации случаются и у здоровых людей?! Ведь такое бывает?! Нервное перенапряжение, стрессы… Ты же знаешь, сейчас век стрессов.
- Что за люди на картине?
- Алекс, какая разница! Это все бред. Галлюцинации… – запричитал чуть не плача растрепанный Харитон.
- Харитон, ну же!
Тот примолк, испуганно покосился на Алекса, не очень уверенно подошел к картине, сунул мизинец в рот и, изобразив умственное усилие, направил указательный палец в первого справа:
- Этого не знаю. Он все время молчал, и никто ни о чем его не спрашивал; этот – Харитон сморщил лоб, вскинул голову и закатил глаза - этого, кажется, звали Чарльз. Он все время что-то говорил. Эти трое – похоже, ученые какие-то: разговаривали - хрен пойми как. В черных очках – он сильный человек – я это понял. Но самый крутой здесь – вот этот - и Харитон уверенно ткнул обслюнявленным мизинцем в первого слева. Его звали Галилей. Хотя иногда называли еще как-то, но я не помню. Все - больше ничего не знаю.
Алекс взмок. По лицу струился пот:
- Как, ты сказал, его звали? – Галилей? Ты уверен?
- Я же сказал!
- Ты видел это в первый раз?
- Да! Да! В первый раз, – с жаром закивал Харитон. Потом вдруг опомнился. - Почему это тебя так взволновало? Что, кого-то узнал на картине?
- Не важно. О чем они говорили?
- А вот этого, хоть убей, не помню, – уверенно, от всей души и с большим облегчением признался Харитон. - Бред какой-то. Из их разговора я не понял ни хрена. Как будто я побывал в психушке. Одно дело, когда бредешь сам, другое дело – слушать, как это делают другие. Латынь – через слово. Бр-р-р-р – ни хрена, ни хрена не понял.
Алекс сел за стол и с улыбкой Джаконды сподобился:
- Ну, где водка?
Харитон вытащил из холодильника водку, наполнил рюмки и вопросительно уставился на Алекса.
- Просто я очень испугался за тебя, - пояснил Алекс, - за твое душевное здоровье. Поэтому так разнервничался. А картина мне на самом деле понравилась. Давай выпьем эту водку за твое психическое здоровье.
- Никогда не подумал бы, что мое душевное здоровье тебя может так взволновать. Что ж, спасибо за участие. Картину будешь покупать?

***

Картина стояла перед ним: общий фон – темнота, на столе мерцает лампа и освещает только белые пятна лиц и кисти в манжетах собравшихся за зеленым сукном. Все сидят по трем сторонам квадратного стола; четвертая – пустая. В темноте общего фона все же угадывался преобладающий зеленый. Персонажи - если судить по лицам - самые обыкновенные люди, каких снует по любому городу несчетное количество; даже эти трое – как назвал их Харитон - ученые люди - и те с виду на таковых тянули едва ли.
Возможно, Алексу и пришлось бы поверить в то, что запечатленная на картине сцена была подсмотрена Харитоном в каком-то бездарном фильме; может, поверил бы и в то, что сцена из бездарного фильма впечатлила не очень-то впечатлительного Харитона настолько, что тот решил не только изобразить ее на холсте, но сделал это в несвойственном для себя стиле. Однако вернее всего было бы так: Алекс никогда не спросил бы об этой картине, как о сотни других, виденных в комнате товарища-художника. Но этот Галилей… Сходство потрясающее!
Алекс закрыл глаза. Сейчас нужно постараться кое-что восстановить в памяти.
Оператор вечно недовольный, всегда с похмелья и в затрапезном макинтоше, чертыхаясь, выполз из своей конуры, жмурясь, включил видеомагнитофон и отмотал ленту на несколько лет назад. Как ни старался Алекс забыть об этой пленке, а жизнь распорядилась иначе.
Как всегда, когда что-нибудь заставляет человека залезть в мусорную корзину воспоминаний, вовремя не очищенную ударом тупого предмета по голове, воображение наполняется вереницей отрывков, эпизодов, рваные фотографии, а потом все выстраивается так, как это было на самом деле:

Судьба посмеялась над ним и оставила здесь – в удушающем смраде пивной «Даун оф Даун» в портовых трущобах.
Алекс поставил локти на стол и запустил в растрепанную шевелюру обе пятерни. Перхоть легким снегом медленно падала в пивную кружку; ее хлопья уже сплошь покрыли желтый трепещущий диск; некоторые из крупиц, напитавшись хмельной жидкостью, плавно оседали на дно.
Дряхлый старикашка – музыкант – вне всяких сомнений – философствующий – иначе, разве можно провести в этой злачной клоаке все отпущенные судьбой дни? – играл на фортепьяно.
Звучал Шопен, а по щекам Алекса текли слезы.
- Отец, еще играй, еще… - и Алекс болезненно икнул.
Воздушные звуки, казалось, не обращали никакого внимания на царящий здесь разгул: они летели и парили над облеванными столами, над прожженными рецидивистами и пьяницами, совершенно чистые и свободные, свободные, пока музыкант их играет. Покуда его больные пальцы целуют некогда потерянную в юности любовь, ту, которая, несмотря на годы, не пропиталась кабацкой вонью, не выгорела в душе от крепкого кубинского рома, не исцеловалась проститутками; она, она была жива; с каждой нотой, с каждым аккордом все выше и выше летела вечная невеста, которая таковой никогда не была и не могла быть. Та, которая должна жить в каждом: легким перебором пробегать по струнам души в минуты радости, мягко утешать в часы скорби, светить надеждой в испытаниях…
Играй, музыкант, играй, а я поплачу над твоим горем. Терзай мою больную душу. А ты, Фредерик, прости, если вдруг услышишь фальшивые нотки. Прости. Ведь это так свойственно человеческой натуре.
- Наконец его нашел! Как ты сюда попал!? – за спиной Алекса раздался набор слов довольно резкого тона.
Алекс медленно повернулся. По-хорошему, ему не мешало бы изрядно поразиться, увидев здесь старину Адама – такого изощренного эстета. Но Алекс по каким-то своим соображениям так не поступил, а просто спросил:
- Адам, какого черта? - потом скорбящим голосом пояснил. - Ты оторвал меня от очень важного дела… Подожди вон за тем столиком минут десять – я сейчас подойду.
- Твою мать, некогда мне ждать! Я тебя еле нашел, а ты хочешь, чтобы я еще и дожидался в этой смрадной заднице, пока твоя пьяная физиономия соизволит ко мне подойти.
На короткий миг Алекс очнулся. В выражении лица появились элементы осмысленности, однако ненадолго: через секунду он снова стал неотвратимо погружаться в хмельную пучину.
- Очнись, твою мать, – не сдержался Адам и крепко тряханул товарища за плечо. - Что это? Я нашел это почему-то в своем в почтовом ящике.
Адам дрожащей от гнева рукой бросил на стол свернутую пополам записку. Алекс ее вяло подобрал и небрежно развернул двумя пальцами. Прошло довольно времени, прежде чем ему удалось поймать в серьезно сбитый прицел заглавную букву. Что случилось с Алексом по прочтении небольшого текста на полстраницы? какие реакции произошли в его организме? – вопрос к медиумам, но его «лицо» стало похожим на довольно трезвое лицо; даже семидневная щетина – и та говорила теперь не о чем ином, как о невозможности побриться по причине крайней занятости важными делами; пропитые мешки под глазами – разумеется, о ночных бдениях на благо человечества.
- Как к тебе это попало? – прочитав пять раз весь текст, спросил Брюс Виллис.
- Я тебя хотел об этом спросить!
- Адам, во-первых, никому не говори об этой записке; во-вторых, все забудь. Тебе ничего не угрожает. Обещаю. Будь спокоен.
В голосе Алекса было столько доверительной, исходящей изнутри уверенности, столько неподдельной твердости, что Адаму ничего другого не осталось, как только сразу же дважды поверить: с одной стороны - сказанному, с другой - услышанному.
Алекс дружески потрепал товарища по плечу – этот жест был призван успокоить Адама окончательно:
- А теперь я приглашаю тебя немного выпить. Чуть-чуть.
Адам относился к числу алкоголиков, которые свято верят в свою силу воли и истинный прогресс всего передового человечества, никогда без серьезного повода и подходящей компании и капли в рот не берут, а потому, когда видят в других столь легкомысленное отношение к употреблению спиртного, искренне возмущаются и негодуют.
- Здесь!? В этой сточной канаве!? Это же мерзко… – неподдельно изумился он. – Просто отвратительно… – добавил после непродолжительной паузы, но уже так – без особого протеста, скорее, для острастки, потому что алкоголизм, наряду с явными отрицательными качествами обладает, пожалуй, единственным положительным: полным отсутствием гордыни.
- …
- Мне на самом деле ничего не угрожает? – к своей радости вспомнил свои рассеявшиеся опасения уже совершенно спокойный Адам.
- Ничего.
- И вот тебе нисколечко не стыдно? – на радостях по предстоящему возлиянию Адам стал впадать в игривость.
- Чего мне стыдиться? – не поленился спросить Алекс.
- Вот, спаиваешь меня. Ты же знаешь мою проблему…
- Провоцируешь?
- Я хочу тебя оправдать в своей душе.
- Хорошо, отвечу. Одна душевная пьянка с другом алкоголику заменяет три в полном одиночестве. Убедил?
- Ну, насчет алкоголика ты это перебрал… А, в общем, может быть, может быть… Ладно, так уж и быть: ты оправдан.
- Что пьем, мой славный вестник!?
- Полностью доверяю твоему ужасному вкусу.
- Я пью мочу.
- «Будвайзер»?
- Точно.
- Тогда и мне закажи ослиной, да побольше!

***

Скорее бы прохлада.
Алекс еще раз медленно обвел взором округу.
Оплавленное раскаленным воздухом асфальтовое полотно – оцеплено низким кустарником – струей сужалось к горизонту. Вдали – белели строения города, справа от города – гористая местность, а все остальное – на десятки миль вокруг – выгоревшая трава и желтая земля.
Ветер горячим языком слизнул с обочины дороги пыль и погнал по асфальту тонкими кружевными воронками.
«Ни черта не понятно», - без большого воодушевления произнес Алекс и в задумчивости побрел к своей машине. Ему потребовалось немалое мужество, чтобы снова сесть за руль. Нечеловеческим маревом и духотой салон авто сейчас больше походил на передвижной филиал Мексиканского отделения преисподней или, по крайней мере, на микроволновую печь. Черное кожаное кресло под прямыми лучами солнца накалилось как сковородка под грешниками-рецидивистами.
Алекс погрыз карандаш и озадаченно почесал за ухом: если верить карте, до города – километров шесть. В ближайших окрестностях значилось несколько отелей. Какого черта здесь делать туристам?! Дыра полная. Да и он! какого черта ввязался в авантюру, которой и подходящего определения не придумаешь: сказать – в глупую – ничего не сказать. И все-таки он здесь – несмотря ни на что.
Он угрюмо посмотрел в боковое зеркало и состроил гримасу. Через несколько минут его автомобиль тарахтел колесами по неаккуратно выложенному булыжнику местного Бродвея.
Практически все латинские города на жителя северного мегаполиса (отсюда Нью-Йорк представляется крайним севером) оказывают странное влияние и вызывают необъяснимые чувства. Своей размеренностью и медлительностью, белыми однотипными фасадами двухэтажных строений, сухими антеннами, растущими из плоских крыш, белесым высоким небом, они вводят в состояние безотчетной нереальной запредельности. В провинциальном сюжете южных поселений есть некая недосказанность. Вода, уходящая в песок, линялые от времени пятна на земле, сгнившая полосатая накидка индейца-отшельника, жившего здесь задолго до появления испанцев.
Оставив машину на одной из немногочисленных парковок, Алекс наугад отправился по извилистым улицам незнакомого города в поисках «Макдоналдса». Заглядывая в низко посаженные оконные бойницы тянущихся вдоль ухабистого тротуара домов, он подсматривал бытовые картинки из жизни испано-язычной провинции: криво оштукатуренные стены небольших комнатушек завешены фотографиями и религиозными картинками, мебель – самая простая – все больше коврики да циновки, кое-где – бытовая техника; в каждом четвертом окне на кухне обязательно хлопотала хозяйка. Почти все эти хозяйки были похожи одна на другую: ростом – ниже среднего, пышный бюст, передник, туго повязанный по таллии на налитые окорока-бедра, черная копна вьющихся волос. Женщины усердно мяли тесто, а многочисленные малолетние дети, проворно увертываясь от пинков и подзатыльников, норовили утянуть со стола какой-нибудь лакомый кусочек (сырого теста).
Как ни сопротивлялся живущий внутри Алекса патриот, но два часа безуспешных поисков под невыносимым пеклом все же загнали его изжаренное тело в мексиканскую таверну. Идея, провозглашающая торжество американского образа жизни, один из основополагающих постулатов которой гласит, что все пути ведут в «Макдоналдс», здесь, в мексиканской Америке, дала серьезную течь. Для Алекса данное открытие явилось дополнительным свидетельством того, что он на верном пути. Ибо то место на карте Америки, которое помечено клеймом отсутствия «…», вне всякого сомнения, должно таить в себе одну из причин будущего ее крушения. А около больного тела обычно можно встретить врача, которого, собственно, он и приехал сюда искать. Однако Алекс не стал развивать эту тему: по рекомендациям специалистов из Массачусетского университета во время приема пищи (особенно если приему пищи сопутствовал прием спиртного) он никогда не думал о будущем – ни о хорошем, ни тем более - о плохом – полностью отдавался настоящему и приятному из прошлого. Поэтому перед его образным взором предстала не лежащая в руинах Америка, а сквозь рябь воспоминаний заиграл трущобами латинский квартал, толстая Хулия, дни напролет отирающаяся на лестничной площадке четвертого этажа и поедающая голодными глазами всякую особь мужского пола, проходящую или проползающую мимо; светлый образ Хулии плавно перетек к Харитону, а Харитон также плавно трансформировался в «Миллер», который, свою очередь, через два часа отжурчал о фаянс два литра.
Алекс достал дневник и сделал первую в экспедиции запись:
«Что у меня есть на сегодняшний день для успешного решения задачи? - Окурок, найденный в тайнике - раз, непонятное цифровое послание человеку, в помощи которого нуждается Америка – два, этот чертов город - три. Смутные предчувствия и догадки пока не в счет. С другой стороны на чем, если не на них строить поиск. То, что я имею», – Алекс потрогал нагрудный карман футболки, где лежал окурок, - «мягко говоря – слишком мало».
Он уставился через донышко опорожненной пивной кружки на бармена. Тот заметно смутился и поторопился испариться. Алекс проводил его спину до того, как она исчезла в сумраке бара и, будто скрывшаяся спина навеяла ему новые мысли, с желанием закончил:
«Как бы дальше все ни сложилось, но для начала нужно найти отель и осмотреться».
Отель без проблем был найден: шести звезд – лучшее, что было в городе, располагался в живописном месте на его окраине – стоял у самых скал. Аркадой первого этажа подковой врезался в мощеную булыжником городскую площадь; противоположной стороной, нависая над обрывом, смотрел на реку, широкую долину и обширную мусорную свалку. А внизу – за рекой – город начинался вновь, но более приземистый – одноэтажный, не очень ладно шитый сетью переулков и узких улочек.
Высмотрев между выгоревших валунов и расселин еле уловимую для глаз тропинку, Алекс решил по ней спуститься, чтобы погрузиться в прохладу и тень – туда, где зеленые шары древесных крон сплошь утопили в себе реку; однако перспектива подхватить на свалке бубонную чуму или стафилококк резонно охладила его пыл. Он каблуком туфля эффектно столкнул с обрыва булыжник, и пока булыжник с головой не нырнул в наваленные кучей мусорные мешки, провожал его веселые бездумные прыжки понимающим тоскливым взглядом. Еще несколько минут простоял в задумчивости, как бы размышляя о странной судьбе камня. И только вполне выполнив вышеописанные действия, бодрым шагом направился к стеклянным дверям «Мегаграндотеля».

***

Ровно в восемь зазвонил будильник. Не вставая с постели, как оказалось, в отелях шести звезд кроме тараканов и клопов есть и такое право, Алекс по телефону заказал в номер кофе, омлет и прессу. Через сорок минут горничная принесла заказ.
Если бы маркетологи выяснили, что в южных штатах удобрения из ослиного помета стоят дешевле самого дешевого фальшивого кофе, то у рядового постояльца апартаментов «Мегаграндотеля» имелись бы все основания серьезно опасаться, что именно обжаренный ослиный помет явился главным ингредиентом его утреннего напитка. Омлет по вкусу напоминал кусок автомобильной покрышки, а газеты от старости пожелтели.
Алекс ворохом сгреб со стола доставленную прессу и удалился в туалет. Интересно, что на самом деле он хотел бы прочитать в «Нью-Йорк Таймс», если бы свято верил в свободу слова? Кто бы мог преподнести настоящую, не заказную сенсацию? Он медленно перебрал работающих в «Таймс» знакомых журналистов, поочередно восстанавливая в зрительной памяти портрет каждого, однако ни один из них для этой роли не годился: все они были исключительно карманные профи - какими изначально и принимались на работу. Впрочем, даже если кто-нибудь из них и задумает поиграть в героя, потеряв после очередной дозы кокаина рассудок и элементарное чувство самосохранения, его просто не станут печатать, и, возможно, лишат работы и лишнего ряда зубов.
Нет, о газетах нечего и думать, – Алекс решительно отбросил газеты в сторону и, одолеваемый смутными дурными предчувствиями, покинул клозет.
Минут пятнадцать он проторчал у окна в надежде увидеть среди уличных картинок хоть малейший намек на удачный исход его поисковой экспедиции. Ни черта не вышло: жара, пыль и безнадежность во всем. Даже опрокинутый мусорный бак у супермаркета давно перестал надеяться, что его когда-нибудь поднимут.
Чтобы успокоиться и восстановить порядок в расстроенных мыслях, Алекс достал «Записки65» и перечитал последнее что там было:
«…между тем здешние места оказались не настолько гиблыми, как показалось мне сразу по приезду. Причина моего заблуждения лежала не на поверхности, как обычно это бывает с причинами - она уходила в недра. Ответ оказался прост: минеральные источники. Именно они своими целебными минералами привлекают со всего света толпы переживающих второе рождение пенсионеров; сюда же стоит отнести и армию неутомимых охотников за долголетием, которые на протяжении всей своей жизни только и делают, что изобретают всевозможные уловки для ее продления: будь то пять минут смеха - и дополнительный час в кармане! или три стакана минеральной воды после ужина – и на сорок минут конец оттянут! А если вспомнить немалые доходы от минеральных ванн, пищевых добавок, фитнеса и неустанного контроля над калориями, то получается весьма приличная арифметика: к концу жизни подобные коммерсанты накапливают на своих счетах весьма приличные суммы потенциального долголетия, сопоставимые, пожалуй, только с капиталами допотопных праведников. Жаль, что не передаются эти богатства по наследству – так и заколачиваются невостребованными в гробы вместе со своими владельцами».
Алекс наметил еще вчера, что сегодняшний день посвятит изучению именно источников. Для осуществления намеченного он твердо решил отказаться от помощи транспортных средств а, чтобы лучше впитать атмосферу городка и окрестностей, проделать все расстояние пешком. Путь до курорта предстоял довольно трудный: сначала - несколько миль по шоссе, потом перебраться через хребет пусть невысоких, но все же гор. Если приплюсовать сюда жару и прочие неприятности, которые в столь непростой экспедиции могут скрываться где угодно, то Алекс мог смело считать себя героем уже только за одно желание так поступить.

***

…вдоль дороги, ведущей к минеральным водам, тянулась бесконечная чреда пластмассовых горшков с искусственными цветами, которые своими яркими красками хоть как-то разбавляли желто-коричневую скуку окрестностей. Рекламные щиты с неизменно счастливыми лицами зубастых мужчин, грудастых женщин, ангельских детей и улыбающихся собак демонстрировали отдыхающим необратимые последствия использования минеральных ванн.
Апогеем восхождения стала живописная панорама курорта с самого верха перевала: обливаемое солнечным светом тучное лежбище в истоме копошилось тысячами человеческих тел: если кто не принимал минеральной ванны, обязательно пил минеральную воду, если кто не пил минеральной воды, значит, отливал, чтобы выпить воды еще больше, а значит – больше прожить! Великолепная картина излучала розовую ауру здоровья и долголетия.
К курорту вела булыжной дорога, вдоль которой бусами вились развернутые под открытым небом заваленные всяческим хламом прилавки. Видимо, особенных сувениров, присущих только для данной местности, здешние воротилы туристического бизнеса придумать не смогли, поэтому вход пошло все: от обезьяньих хвостов из Китая до африканских масок, изготовленных в том же Китае. Алекс около десяти минут простоял у одного из таких прилавков, напитывая себя яркими цветами, а потом, расплачиваясь за яйцо динозавра, спросил торговца об успехах.
- Гиблое дело, - ответил с прищуром двухметровый детина в бейсболке с козырьком назад. - Этих пердунов кроме минеральной воды и ароматизирующих затычек в задницу больше ничего здесь не интересует. Даже Рикки в последнее время не может поднять и трех сотен.
Алекс хотел уже поинтересоваться кто такой Рикки, но в этот момент к лавке подошли два японца и на чистом англо-японском в один голос заговорили:
- От иззога есть палечиться сто-нибудь?
- Только сушеный член скунса – по старинному мексиканскому рецепту, - с готовностью опытного медика ответил торговец. – Избавит и от изжоги, и еще от сотни болячек. Да и для профилактики не помешает.
- Н-е-т. Скунс не памагаит от иззога. Мы пили скунса. Другое нузно.
- Тогда от иззога вон там, - передернул японцев раздраженный детина и ткнул пальцем на магазин с вывеской «Продукт.-аптека. Минеральн.е в.», потом повернулся к Алексу и сокрушенно пожал плечами. - И так всегда. Уезжать отсюда нужно – гиблое место… За центы продаю редкости, и то… Ну вот, смотрите, какой замечательный член – совершенно свежий!
Алекс покачал головой якобы в знак понимания и поскорее отправился дальше. Чтобы компетентно поддержать разговор ему явно не хватало специальных знаний: про член скунса он знал, увы, немного. Пожалуй, вообще ничего не знал: ну, разве что скунс – это некий пушной зверек, а его член, собственно, и есть – член скунса. Он даже забыл спросить, употребляет ли сам торговец свои лекарства или в ущерб собственному здоровью и долголетию, спасает исключительно страждущих.
Метров через триста пришлось продираться сквозь толпу. Люди собрались около шумного торговца. Привстав на носочки, Алекс внимательно рассмотрел его. Это был молодой человек, на вид - не больше тридцати, роста среднего, телосложение - плотное. На загоревшем лице значилась деловая мина.
- Рикки, ну-ка расскажи ту байку, что вчера рассказывал, - то и дело выкрикивали из толпы.
- Какую еще байку, некогда мне, - Рикки завернул в пакет небольшую картинку якобы местного пейзажа. - С вас двадцать пять долларов.
А через секунду на губах торговца играла ухмылка, глаза светились озорным огоньком. Потом посыпались забавные истории вперемешку с бойкой торговлей.
Сделав несколько кругов по полям счастья, здоровья и долголетия, Алекс вернулся в город. Ничего интересного, что могло бы ему пригодиться, минеральные источники не дали.

***

«Записки65». «С погодой произошли изменения. Адское пекло сменилось не менее адским дождем. Он льет, не прекращаясь уже четвертый день, хотя местные утверждают, что такого не должно быть. Но дождю до того, что думают о нем аборигены, нет никакого дела.
И все же, несмотря на сырость, у меня праздничное настроение!
С этим человеком в ближайшее время необходимо вступить в контакт. Он также ищет встречи, возможно интуитивно, поэтому и выступает публично. Могу представить, как он будет поражен, когда я, многозначительно вытащив из кармана окурок, открою ему цель своего приезда.
Пока не тороплюсь идти с ним на сближение. Главное - он найден. Какое наслаждение знать, что рыба надежно сидит на крючке - тянуть леску медленно - любоваться ее стремительными и сильными движениями; видеть, как переливается на ее серебристых боках чешуя, и как, рассекая прозрачную воду, мечется из стороны в сторону зеленая тень спины; затем, чтобы рыбу не спугнуть, аккуратным, но быстрым движением набросить на нее подсак и выбросить на берег.
О, как говорил он три дня назад на площади! Хоть местные жители и считают его «немного не в себе», но я-то знаю, что такое поведение - это поиск контакта.
Какая сила заключалась в его речах!
«Люди! Одумайтесь! Америка на грани гибели!», – были его последние слова в последнем монологе.
Когда я спросил пожилого мексиканца, провозящего мимо меня нагруженную маисом тележку, кто этот человек, и как часто он здесь выступает, тот недоверчиво на меня покосился - только буркнул сухо: часто».
Сегодняшний день Алекс решил провести в кафе, окна которого выходят на площадь. Если повезет, ОН появится. А появится он обязательно: ведь прошло уже три дня с его последнего выступления. С тех пор как Алекс стал за ним наблюдать, такого продолжительного антракта еще не выпадало. Поэтому, поднявшись с утра пораньше и наскоро выпив стакан минеральной воды, Алекс прямиком отправился к месту ожидаемой встречи. К счастью дождь на время прекратился, и сквозь тучи кое-где просвечивало солнце. Даже природа предрекала успех.
Алекс забрался в кафе, сделал заказ и, расстелив на столике свежий Таймс, пробежался по оглавлениям: Ближний Восток. Теперь инициатива исходит от России… Президент заявил… Индекс Доу-Джонса… Ракета улетела не оттуда, зато – туда…
Молодой официант-мексиканец принес кофе.
Не отрываясь от чтения, Алекс пригубил из чашки, не особенно разбирая, что ему подсунули в этот раз, однако великолепный вкус настоящего кофе заставил его на время забыть о геополитике, экологии, а также о камбоджийской крестьянке, родившей одним махом десятерню и, пораженно застыв, удивленно посмотреть в сторону официанта.
Алекс возликовал. Значит, здесь все-таки умеют готовить кофе. О чудо! Это знак свыше! Что ж, начало отличное.
- Эй, официант, повторите, пожалуйста.
- Подождите четыре с половиной минуты, сеньор.
Через означенное время безукоризненный натюрморт из ложечки, двух кусков сахара и фарфорового комплекта уютно дымился ароматным кофе на фоне белой льняной скатерти.
Черт! Даже здесь не обманули. Мне это начинает не нравиться, – вдыхая аромат кофе и ежась от удовольствия, брюзжал себе под нос Алекс.
Но время шло. Оно шло как обычно – ни быстрее и не медленнее стрелок на часах, что висели над баром. За то время, пока он здесь находился, минутная стрелка, выпив дюжину кофе, успела облизнуться вокруг циферблата четыре раза, пошла на пятый, а площадь как была пуста, так полнее и не стала.
Какого черта он так долго тянул? Почему сразу же не подошел к нему, как только его увидел? Может, этого человека уже нет в живых, и он безвозвратно опоздал? Что тогда?
Алекс уже не мог сидеть в кафе. Это чувство сродни благородному беспокойству встревоженного охотничьим рожком оленя не давало ему такой возможности. Он решил прогуляться по площади, чтобы ожидание не было столь гнетущим. Более детальный обзор исторических строений, облепивших мощеную булыжником плешь площади и свежий воздух должны в этом помочь.
Собор св. Петра постройки начала восемнадцатого века. Великолепный образец мексиканской трактовки барокко. Минимум лепнины, гармоничная форма. Светло-розовая краска, в которую был некогда выкрашен фасад, поблекла, в некоторых местах облупилась, и там проглядывался предыдущий слой голубого цвета. Над входом нависали два ангела. От частой побелки их лица сгладились настолько, что детали стали едва различимы.
С правой стороны от собора приютилось трехэтажное строение в стиле кантри. Как гласила памятная табличка, во времена Мексиканской войны в этом здании какое-то время располагался военный штаб армии США. Сейчас же здесь укрепился филиал крупной компании, промышляющей сетевым маркетингом и пищевыми добавками. Алекс давно приметил, что при любой погоде возле входа в контору толпилось не менее двух десятков человек. Это была довольно интересная публика: от двадцатилетних юнцов, до увенчанных сединой пожилых людей. Несмотря на крайнюю разношерстность сетевой гвардии, все же одна общая черта была присуща практически всем ее членам: болезненное желание этих людей выглядеть респектабельно.
Многие из группы держали в руках толстые папки, вероятно, с очень важными бумагами, потому что у всех, кто ими обладал, вид был весьма значительный. На мужчинах были надеты черные брюки, как правило, коротковатые, идеально отглаженные, а также белые рубахи с протертыми манжетами. На некоторых - черные пиджаки и галстуки. Туфли начищены идеально, однако сильно растоптанные и с обтрепанными шнурками. Что же касается женщин, коих из общего собрания было не менее половины, то о них можно было сказать примерно то же, что и мужчинах, только с поправкой на пол.
Вот уже минут сорок Алекс стоял в этой компании и краем уха прислушивался к разговорам. Самыми часто упоминающимися фразами были: «три месяца» и «триста восемьдесят две тысячи долларов».
Один из мужчин осторожно подошел к Алексу и, с полминуты поколебавшись, вкрадчиво спросил:
- Вы у нас недавно? Я, по-моему, вас еще здесь не видел.
- Да. Вот, решил немного ближе познакомиться с вашей компанией. Много о ней слышал.
- Браво! Как вам повезло! Вы попали как раз туда, где есть по-настоящему все: и служебный рост, и зарплата, растущая с каждым месяцем, и социальные льготы, вот, к примеру, бесплатная банка нашего препарата, выдающаяся каждый месяц всем сотрудникам компании!
- Зарплата? И какая у вас зарплата, если не секрет. Прошу прощения за некорректный вопрос?
- Ну-у-у, это моя коммерческая тайна. А вот этот человек, - и незнакомый мужчина, расстегнув молнию папки из кожзаменителя под крокодиловую кожу, вытащил фотографию, – вот, смотрите, он выступал вчера на нашем семинаре. Могу рассказать о нем. Влился в нашу компанию каких-то три месяца назад, а на его банковском счете лежит уже триста восемьдесят две тысячи долларов. Когда он пришел к нам, в его карманах не было ни одного лишнего доллара. Только девятьсот девяноста долларов для внесения членского взноса, чтобы стать дилером. Ему даже нечем было кормить семью. Сам же он на тот момент не ел три дня, потому что не было денег на еду. И что же? О результате говорят цифры!
Алекс посмотрел на фото. С глянцевой бумаги на него надменно смотрело некое существо неопределенного возраста и пола. Первое, на что трудно было не обратить внимания - это фигура, вернее, ее комплекция: чтобы отъесть такой, если можно применить это слово, живот и такую физиономию, увенчанную пятью подбородками, нужно усиленно и прилежно прозаниматься в школе сумо минимум лет пять. От комментариев в адрес непонятного героя Алекс решил отказаться. Просто незнакомый человек смотрел на фото так, как смотрит роженица на родившееся дитя.
- Куда вы собираетесь деть эту фотографию?
- Как куда? – на лице человека выразилось искреннее удивление. - Повешу у себя дома около обеденного стола. Буду питать свои силы для дальнейшей борьбы, воодушевляясь примером этого выдающегося человека.
- У вас семья и, наверняка, большая? Угадал?
- Угадали. Четверо детей, жена, мать жены и кузен матери жены Маркос.
- Да, немаленькая получается. Давно работаете здесь?
- Сегодня ровно три месяца, – с готовностью ответил собеседник.
- Кстати, меня зовут Алекс.
- Очень приятно. Филипп.
- Не возражаете, если мы посидим вон в том заведении, - Алекс пикой зонта указал по направлению кафе, в котором сегодня уже был. - Вы более подробно расскажете о вашей компании, что предлагаете, какие цены.
Было видно, что предложение Алекса вызвало в этом человеке сложные чувства. Он сильно занервничал и на этой почве по всему лицу покрылся пигментными пятнами. Ему, конечно, очень хотелось рассказать о своем товаре, но…
- Вы, наверное, дома забыли деньги, и вам неловко об этом сказать? – поспешил на выручку Алекс. - Не переживайте - я заплачу за вас.
- Попали в самую точку… точно: забыл, - Филипп шлепнул ладонью по пустому карману брюк и виновато развел по сторонам руки.
Филиппу в самом деле было не по себе. Но работа заставила его принять предложение, и он, ссутулившийся и несчастный, поплелся за своим новым знакомцем в кафе.
Через двадцать минут на столе как по мановению волшебной палочки появилось два огромных шницеля и два бокала пива, а еще через двадцать, когда первая партия кружек опустела, и стол украсила очередная, беседа была в самом разгаре.
Время от времени Алекс поглядывал за окно - не появится ли тот, ради которого он здесь. Не появлялся.
- Филипп, вы, как я понимаю, довольно много времени проводите около своего офиса. Не обращали внимания на очень эксцентричного мужчину, что частенько выступает здесь на площади?
- Как же, конечно знаю! – обрадовался такому простому вопросу Филипп. - Он такой у нас в городе один. Это Джим. Я его знаю уже лет пятнадцать или шестнадцать. С тех пор, как он появился в нашем городе, так и знаю. Да его у нас знают все. Но я его знаю лучше других - это мой сосед. Три дня назад его сбил автобус. Слава Богу, обошлось. Легкое сотрясение и несколько ушибов. Сейчас отлеживается дома. Бедный. Не легко ему. Живет совершенно один. Ни жены, ни детей. Я занес ему сегодня немного еды и питья. А почему вы спросили?
- Так, просто. Я был свидетелем его нескольких выступлений, и мне стало интересно, кем бы мог быть этот человек.
- Раньше он работал оператором конвейера на разливочной фабрике в нижнем городе. Потом на какой-то почве с ним случилось помешательство, сначала, правда, тихое. А обострение случилось после того, как в один прекрасный день он купил в супермаркете молоко. Обычное молоко. Только оно оказалось прокисшим. Ну, обычное прокисшее молоко - всякое бывает - стояла такая жара. Но почему-то это настолько расстроило Джима, что он впал в дьявольское неистовство, стал кричать, все крушить. Вылил прокисшее молоко продавцу в лицо. С тех пор его любимой темой стали рассуждения о том, что Америку ждет крах. Он сильно развил эту тему. А, вот что еще. Однажды ему не додали в магазине сдачу двадцать три цента. Вот тогда он надломился окончательно.
Алекс слушал Филиппа и не мог понять, кто же, в конечном счете, сумасшедший: он сам или бедняга Джим, о котором так обстоятельно сейчас рассказывал Филипп.
- Есть у него еще одна особенность. – Филипп решил обнаружить свои знания вполне. - Он страшно ненавидит людей респектабельного вида. Просто не переносит их. Может наброситься на такого с руганью, не особенно разбирая, кто перед ним. Когда я устроился на мою теперешнюю работу и полностью изменил свой имидж, - и Филипп самодовольным движением руки провел по рубахе сверху – вниз, - он это не одобрил. Сказал, что и я стал, как «они».
Ну вот. Все отменяется. Алексу захотелось в отель. Спать. Для этого он перешел к деловой части встречи. Приобрел у Филиппа приличную партию «лекарственного» препарата, а потом спросил:
- Если желаете, для вас можно найти работу. Ну, если вас по каким-то причинам не устраивает ваша теперешняя.
- Что вы! У меня великолепная работа!
- Ну тогда всего вам хорошего. Удачи. Спасибо за ваш препарат.
- Вам спасибо. Всего хорошего. Не забудьте: за три часа до завтрака. – И Филипп выбежал на улицу.
Как только Филипп скрылся за дверью, Алекс тоже стал собираться. Первым делом избавился от всего лишнего: выбросил в мусорную корзину уже прочитанную газету и только что приобретенный препарат.

***

Прошла неделя. В одном из местных казино, где в фонтане била минеральная струя, а за барной стойкой разливали кроме спиртных напитков также молоко и минеральную воду, Алекс умирал от скуки. Скука из него вила веревки. Он сидел в углу и потягивал свое - уже ставшее традиционным - молоко. Периодически выпускал струю обратно в бокал. Музыка - это был джаз - шумела неразборчивым шумом где-то вне сознания. Мысли в голове не роились, а вяло переползали червяками от одного пустого места к другому; иногда все черви умирали вовсе.
Прикусив трубочку, Алекс вытащил ее из бокала и резко пропустил воздух. Слюна и молочные брызги с шипением полетели по сторонам.
Так можно просидеть в этой дыре и месяц, и год, и черт знает сколько времени.
Никакой новой информации. Вчерашний визит к так называемому «мастеру» как и следовало ожидать ничего путного не дал. Очередной шарлатан. Когда Алекс вошел в его «приемную», первой и последней неожиданностью стал черный кот, вылетевший из-под ног как черт из табакерки; задев штанину, он пулей шмыгнул под диван и уставился оттуда двумя злыми фосфорными огоньками.
За спиной мастера во всю стену был вывешен синего цвета шелковый флаг с начертанными на нем замысловатыми символами. Поверх флага на деревянной подставке - чучело совы. Мастер восседал на бархатной подушке в позе лотоса. Он пристально осмотрел Алекса через пенсне, потом, по-видимому, изучив его карму, изящным и величественным движением руки предложил гостю присесть на коврик. Алекс повиновался. Мастер возвышался над ним словно скала: с массивных плеч на пол перламутровыми складками ниспадала шелковая накидка; подвешенная на толстой цепи золотая пентаграмма красовалась во всю волосатую грудь; голова - увенчана белой шапочкой наподобие тех, что носят благочестивые мусульмане.
Познав всю полноту столь впечатляющей картины, Алекс «затрепетал» и вознамерился уйти сразу, но маг удержал его и попросил остаться. «А потом», - тут он попал точно в десятку, проявив самую настоящую прозорливость, - «ну, ответь себе честно, чем ты займешься, когда выйдешь из этого благословенного дома? Ставлю сто к одному, что в этой дыре тебе заняться просто нечем. Надеюсь, не из-за минеральной воды ты сюда приехал?», - и маг состроил жуткую гримасу. Он был негром или как сейчас принято выражаться - афроамериканцем, поэтому его мимика была более чем выразительной. Алекс в свою очередь, по достоинству оценив подобную проницательность, предложение принял и в этом не раскаялся. Поболтали на славу, попили кофе, сыграли в шахматы. Спустя пять часов они расставались как закадычные друзья. Магистр напоследок предложил через кальян выкурить марихуаны, но Алекс отказался. Столь беспринципно предать алкоголь и молоко! кем-кем, а ренегатом он не был.
Сколько же развелось в последнее время подобных «прорицателей» и «чародеев»! И ведь для всей этой братии находится работа. Алекс вернулся мыслями к казино. Он в сотый раз осмотрел зал: все сплошь вялые и ненужные физиономии, и ничего нового. Ничего! Ля-ля-ля-ля-ля. Неутешительный итог напрашивался сам собой: очередной день пошел коту под хвост. Даже пресловутому коту, наверное, это некрасивое занятие успело порядком надоесть. Хотя, какой кот попадется: иные коты - и до конца жизни от такого не отвертишься.
Возможно, если прощупать вон того у окна - одетого во все черное с огромным перстнем на указательном пальце? Он как-то странно косится в мою сторону, - подметил Алекс и пошел на риск. Он достал из кармана окурок и возложил его перед собой на стол.
Человек в черном покосился сначала на пустой стакан из-под молока, а потом, было видно, нервным порывистым взглядом скользнул по тому месту, где скромно, но с большим смыслом лежал окурок.
Дальше был мировой шок! Мистер незнакомец резко встал и, подпрыгивая на ходу, быстро направился к выходу.
Вот оно! Есть! – победоносно и молниеносно пронеслось в голове Алекса. Вихрем взмыв над столиком, и изобразив в воздухе велосипедиста без велосипеда, Алекс ринулся вдогонку. Разбрасывая по сторонам сонные тушки ничего не подозревающих посетителей, он прорвался к выходу и почти забросил руку на плечо незнакомца, однако тот мягко уклонился и боком юркнул за дверь. Алекс за ним на улицу – пусто. Незнакомец словно растворился: ни возле входа, ни на стоянке, ни на прохожей части его не было. Ничего не дало и десятиминутное наблюдение за биотуалетом, что стоял на перекрестке в ста метрах от казино.

***

Вся ночь для Алекса прошла без сна. Незнакомец с перстнем на указательном пальце забрался в его голову, навязчиво наполнил собой все его воображение и превратился в сущего тирана. Если этот человек в самом деле тот, кто ему нужен, то завтра он будет снова там, - нашел в себе силы остановиться на такой формулировке Алекс и зажмурил глаза с твердым намерением заснуть. Те несколько часов под утро, которые ему все же удалось проспать, не дали сколько-нибудь ощутимого отдохновения, даже наоборот, общее состояние резко ухудшилось: голова стала дубовой, а ноги налились свинцом.
Он проснулся, опередив будильник на две минуты. Лежа в постели, он наблюдал за электронным табло, где неумолимый ход вселенского времени подгонял секундомер китайских электронных часов к числу семь. Когда на табло значилось 6.59.56, он резко встал и, отключив дамоклов меч, избавил свои перепонки от отвратительных надрывных звуков.
Наскоро закончив водные процедуры и обернувшись в махровый халат, Алекс плюхнулся в кресло и закрыл глаза. Мысли из аморфного комка стали приобретать относительно различимые очертания и выстраиваться в элементарные логические цепочки.
Кофе в номер принесли холодное и как обычно непригодное для употребления. По крайней мере, спасибо за постоянство, – отметил про себя Алекс, - именно постоянство с некоторых пор во всем он ценил в первую очередь.
Между тем с утра зачинался жаркий день. После непрекращающихся дождей это стало добрым знаком. И чтобы весь день прошел под добрым знаком, Алекс решил с самого утра не дергать удачу за хвост и делать все «как надо».
Два часа спустя без навета ложной скоромности он мог смело собой гордиться. Если древний Геракл в поисках приключений бороздил огромные пространства морей и земель и на двенадцать подвигов потратил полжизни, то Алексу Розенбергу хватило двух часов и одноместного номера «Мегаграндотеля», чтобы отличиться двадцать раз. Что ни говори, а жизнь героя стала эффективней.
Когда Алекс, уставший быть хорошим и от подвигов, наконец, спустился в фойе, и когда толстый мексиканец-швейцар, одарив его насмешливым взглядом, картинно учтиво открыл перед ним дверь, герой встревожился: как бы чего не случилось на стоянке.
Опасения беспощадно оправдались. Минувшая ночь для авто не обошлась без потерь: хулиганы сняли два передних колеса (хотели снять и оба задних, но в последний момент передумали) и вытащили из машины заднее сиденье и резиновый коврик.
С охранника платной стоянки что-либо спрашивать не имело смысла: вот уже третий день кряду тот пребывал в запое. Вчера вечером Чавес еще как-то держался на ногах. Сегодня же…
Алекс разъяренный вбежал в прихожую коморки, где обитало это далеко не редчайшее явление природы, но стойкий запах перегара и третьесортного табака голосом живых испражнений в один голос заявили, что хозяин занят. Алекс все же прошел в комнату: тело охранника лежало в углу и испускало ужасающий утробный храп; характерные короткие очереди взвода немецких автоматчиков, что спрятались в задницу Чавеса после крушения третьего Рейха, стреляли точно в нос. У Алекса начались рвотные спазмы, борьба с которыми не привела к положительному результату, и он усугубил сложность и без того непростой экологической обстановки в мире.

***

К вечеру, когда Алекс с ветерком доехал до интересующего его заведения, сонная библиотекарша исторического музея окончательно и бесповоротно отправила на дальнюю полку архива его памяти очерк о дневных проблемах.
Сегодня в казино аншлаг. Ежегодный розыгрыш крупного куша не оставил в покое даже самых ленивых и бедных игроков городка, не говоря об армии голодных до зрелищ и развлечений туристов.
Витаминный салат из разноцветных огней манил к казино всякого, кто не прочь поиграть в прятки с удачей и подержаться зубами за скользкий хвост этой редкой зверушки. Но как же обманчив и изменчив мир! Не всегда то, что сегодня кажется хвостом, таковым окажется завтра. Коварное существо, эта удача.
И вот, словно мотыльки на свет смелые охотники за удачей летели со всей округи к радушным дверям под горящей вывеской: «Лава – чистое золото, пепел – хрустящие зеленые купюры. Вся наша жизнь – казино. Мелик Гаспариан», и в едином порыве азарта содержали и кормили многочисленную армянскую диаспору города.
Швейцар, на вид - чистый англо-саксонец, нехотя открыл перед Алексом дверь, на что тот заметил: …армянский зад, на что англо-саксонцу нечего было сказать.
Встроенная кинокамера повела Алекса между столов к давно облюбованному закутку. Камера обвела внутреннее пространство игрового зала: места – забиты, за исключением одного - остановилась на нем. Под решительную музыку в плеере воображения Алекс прошел к пустующему креслу. Камера выдвинула телескоп-объектив и внимательно осмотрела зеленую обивку: все ясно. Кресло пустовало только потому, что на нем по большому счету никто не сидел. Алекс ссыпался туда с таким чувством, будто проработал атлантом последнюю тысячу лет и вышел не пенсию.
Камера обвела пространство зала еще раз, но теперь гораздо внимательнее и требовательнее, иногда цепляясь за похожие варианты. Как назло, ее внимание привлек разноцветный прилавок бара, однако оператор быстро отвел объектив в сторону, а при киномонтаже «случайный» кусок вырезали.
Алекс заказал фишек и начал игру.
Сосед по правую руку - крупный мужчина, за пятьдесят, лысый, с пористым и мясистым блестящим от жира носом, в очках в золотой оправе – судя по всему, потерял всякий интерес к игре и, отерев складчатую шею носовым платком, не без труда и с серьезной одышкой встал из-за стола. На его лице читалась печать густого неудовлетворения и определенной растерянности: конечно же, он и глазом не моргнул, как проигрался в хлам. Оттянутые сзади штаны безжизненно повисли мятыми складками, вторя общему состоянию хозяина.
Как будто ничего примечательного в этом в высшей степени зауряднейшем эпизоде из жизни казино не произошло. Игрок проигрался и оставил свое место. Произведено действие, которое рано или поздно совершит всякий из здесь присутствующих. Обыкновенный случай, случайность. О, нет! – прокатился по залу громовой голос оракула, - случайностей в нашей жизни не бывает! И вот подтверждение!
Вуаля! Вакантное место занял мистер икс!
У Алекса от подобного подарка судьбы, вернее от ее указующего перста, тыкнувшего в соседнее кресло, на время пропал не только дар речи, но и мысли предательски оставили его. В глазах поплыли желтые круги, горло пересохло и запершило. В тот момент он был похож на рыбака, который сначала с пристрастием показывал друзьям размеры якобы выловленной рыбы, а потом неожиданно с ним случился приступ недержания, и вся сложность мимики надолго застыла на его лице, рыба же уплыла обратно в реку.
- Не возражаете, если я закурю, – обратился человек с перстнем к сраженному почти наповал Алексу.
- Прошу вас, - выдавил из себя тот, все еще не очень веря своим глазам и правому уху.
Незнакомец сделал приличную ставку, закурил и небрежно бросил коробку спичек на стоящий рядом столик.
Только сейчас Алекс ощутил, как здесь душно. Он трясущимися пальцами расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и обеими руками нетерпеливо оголил шею.
- Колу, пожалуйста, - он едва успел ухватить за юбку пробегающую мимо официантку. - Поскорей, если можно.
- Может, желаете, чего-нибудь покрепче? – высокая блондинка улыбнулась всеми красивыми двадцатью тремя зубами.
- Да. Двойной виски и колу. Хотя, нет, стойте! Не нужно двойного. Тройной. В один стакан.
- Как скажите, – официантка кокетливо крутнулась на триста шестьдесят градусов и, активно раскачивая крутыми бедрами, направилась к бару.
- Как она вам? – незнакомец задорно кивнул ей вслед и с хитрецой посмотрел на Алекса.
- Ничего. Мне кажется, любая женщина в той или иной мере подвержена желанию показать себя. А если она к тому же и красива, то сам Бог велел.
- Даже затасканная проститутка?
- Для многих эта профессия - следствие патологического желания нравится. Кстати, от красоты это не всегда зависит. В какой-то степени они несчастные люди.
- Да вы прямо-таки психолог какой-то… - незнакомец рассмеялся и протянул для знакомства руку, - Скотт.
- Алекс.
- А на мой взгляд нечего здесь философствовать. Их и женщинами-то трудно назвать. Одно слово: мясо.
- Вам, наверное, когда-то женский род крепко насолил?
- Сказать честно, весь мир – бордель. Девяносто девять процентов так называемых женщин – один процент я приношу в жертву иллюзиям – так вот девяноста девять – проститутки; только некоторые из них продают свое тело оптом, другие - в розницу, кто-то дороже, кто-то дешевле. Я здесь не при чем.
- Мне показалось… Просто по вашей реакции на ту длинноногую красотку я предположил, что вы охотно прибегаете к помощи тех, кто продает себя в розницу.
- Вы меня плохо знаете. Впрочем, не знаете вовсе. Так вот: к их помощи я прибегаю крайне редко. Только в исключительных случаях.
На последних словах незнакомец сделал явный акцент, а потом пристальным взглядом посмотрел Алексу в глаза – зрачки в зрачки.
В воздухе повисла продолжительная напряженная пауза, которую очень кстати нарушила официантка, выполнив заказ. Алекс одним махом выпел виски и тут же ушел в отель.

***

На сборы ушло не больше часа. «С самого начала это было авантюрой и закончилось так, как и должно было закончиться – бездарно и по-идиотски. В высшей степени по-идиотски! Разочарование от безуспешных поисков постепенно спрячется в расселину души, чтобы потом при случае оттуда гавкать, напоминая о бесполезности моего существования в этом мире. Все: игра окончена. Хватит». Это были последние строки, записанные Алексом в отеле перед тем, как его покинуть навсегда.
Нарочито громко посвистывая ламбаду и пританцовывая под собственный аккомпанемент, с сумками наперевес, он покинул отель и направился к стоянке. Группа местных жителей с нескрываемым восторгом проводила импровизированный карнавал одного человека. Алекс за спиной услышал хохот и аплодисменты. Мимо него к отелю проскочил забитый туристами комфортабельный автобус. Алекс на прощанье повернулся к городу, к отелю – к прошлому. Странно было видеть людей там, где тебя больше никогда не будет - верно, таких же безнадежно обреченных, как и само проклятое место. Но еще более странно выглядели на фоне всепоглощающей депрессии веселые и жизнерадостные лица туристов, что высыпали из автобуса и расползлись по лужайке у отеля. Глупые! Бегите отсюда! Кто как может! Не можете бежать – ползите! Зубами цепляйтесь за траву, но ползите. Черт возьми, да я впал в сентиментальность! – наконец все понял и рассердился на себя Алекс. – Примерно такие же чувства он испытывал, когда всей семьей с великой помпой его отправляли на обучение в закрытую школу экономики. Тогда из окна отъезжающего в «будущее» автобуса проблемы оставшихся в «прошлом» ему казались до тошноты далекими и обреченными. А через год пришлось с треском возвращаться в «прошлое». И тогда «прошлое» с «будущим» поменялись местами. И все же этот город – несомненно, прошлое. Навсегда и без вариантов.
Солнце, поглощаемое космической пропастью, навзничь падало на Запад. Безнадежно цепляясь слабеющими пальцами-лучами за городскую телевизионную башню – сползало с разбитым носом под стол. Крысиной стаей город поедала тень.
Алекс на прощанье зашел в коморку охранника автостоянки: зла на него не держал. Тот уже достаточно трезвый, закинув ногу за ногу, сидел за журнальным столиком, который лишь отдаленно оправдывал свое название, и сосредоточенно читал журнал «Элитная мебель». На Алекса снова нахлынул приступ сентиментальности. Ему стало мучительно жалко этого человека – совершенно одинокого в этом белом свете, в этой грязной коморке, наедине со своим алкоголизмом и тараканами.
- Вот пришел попрощаться. Все, уезжаю.
- Отдохнули? Ну, правильно, больше месяца вы были у нас. Подлечились - и обратно к труду.
- Да, нужно возвращаться к жизни.
- Вы уж извините за тот случай. Случается у меня.
- Ничего. Всякое бывает. Я, вот, решил не везти обратно с собой. - Алекс вытащил из сумки бутылку отличного виски и протянул охраннику. - Хочу подарить вам. Как говорят, на добрую память.
Тот не моргнув и глазом, не прочитав названия, быстрым и цепким движением подхватил бутылку и поставил под стол.
- Спасибо.
- Не за что… Ну все, прощайте, - с искренним теплом сказал Алекс и вышел.
- Прощайте. Приезжайте еще. Будем рады вас видеть снова, - донеслось уже из-за двери.
Гулкий рокот двигателя тревожно тормошил грудь и вызывал грусть, граничащую со слезами. Алекс смахнул слезу. Свет от фар осветил сначала облезлую дверь сторожки, затем переполз на занавешенное куском грязной парусины окно - изнутри от настольной лампы на занавеску проецировался охранник с опрокинутой бутылкой как горнист с горном, - ухнув, нырнул в яму и, стабилизировавшись, мягко лег на серое полотно вечернего шоссе.

***

В десяти километрах от города вытянув поперек дороги руку с оттопыренным книзу большим пальцем, среднего роста человек пытался остановить попутный транспорт. Наброшенный на голову капюшон скрывал его лицо, и Алекс уверенно затормозил. Впоследствии он много раз прокручивал в мельчайших подробностях этот эпизод, но ему так и не вспомнилась причина, которая заставила его остановиться именно около этого человека, хотя автостоперов на пути встречалось немало. Взял и остановился - может оттого, что слишком подозрительно выглядел этот человек – на средневековых гравюрах так изображали смерть – не хватало только косы. Но вероятнее всего, как часто бывает, действие свершилось само собой - «просто»: просто остановился, просто сказал, просто ушел, просто не пришел, просто стоял и пялился в витрину, а потом, переходя дорогу, попал под машину или нашел мешок с деньгами – да мало ли, что можно сделать «просто»? И все же нет: Алекс искал. Несмотря ни на что надеялся на встречу, хотя о ней к тому моменту в явном виде и не думал.
- Куда едешь? – прогнусавил незнакомец.
Негр, – подумал Алекс и соврал:
- В Чикаго.
- Мне туда же. Подбросишь? Могу денег дать, – эти слова были произнесены уже без гнуса.
- Садись. Деньги оставь при себе, - не удивился исчезновению гнуса Алекс.
Незнакомец деловито прыгнул на переднее сиденье и скороговоркой выпалил:
- Сразу предупреждаю – я не люблю болтать.
- Я тоже, - сказал Алекс, отметив про себя, что голос незнакомца в этом городе он где-то слышал.
Через пятнадцать минут обоюдного молчания, несмотря на уговор Алекс все же нарушил его:
- У меня такое чувство, будто твой голос мне знаком.
- Не удивительно. В этой округе меня знает каждый койот. Просто самый поганый шелудивый койот – и тот знает меня…
И, ссутулившаяся, завернутая во все черное фигура человека сложилась пополам. Теперь свисающий с головы огромный желтый капюшон практически касался колен незнакомца. Боковым зрением Алексу было видно, как зловеще затряслись его плечи и спина, потом стали слышны похожие на плач всхлипыванья - сначала едва уловимые, потом по нарастающей - все более четкие и громкие, пока не стало ясно, что это смех - истерический смех.
- Да кто ты такой, черт возьми!? – Алекс резко затормозил и рывком сбросил капюшон с головы незнакомца. – Рикки!?
- Он самый. – Рикки откровенно улыбался, а его глаза были еще мокры от слез. – Я же говорю, что знает…
- Спасибо за любезность.
- Не обижайся. Я сегодня немного на взводе.
- ?
- Не важно.
Алекс вытащил из кармана окурок и, протянув попутчику, спросил:
- Тебе это ни о чем не говорит? Если нет - выброси.
Рикки взял окурок, внимательно рассмотрел его, потом выбросил в открытое окно:
- У тебя с головой все в порядке? Надеюсь, ты не извращенец, а то всяких придурков в последнее время развелось. Только не нужно мне больше совать под нос нечистот.
- Не буду. Мне хотелось кое-что проверить. Я ведь этот окурок привез из Нью-Йорка.
- Слушай, ты, часом, не коп?
- У меня же не болтается на груди шерифской звезды!
- …
- Все-таки твой окурок!?
- …
- Окурок твой. И знаешь, почему я это понял?
- …
- Ты его слишком долго рассматривал. На нем метка. Ее видно сразу. Ты хотел для надежности убедиться.
- Пойми, парень, я в этом городе безвылазно сижу года три. Так вот, сопоставь эту информацию с тем, что ты плетешь.
- В том то и дело… Мистика получается. Как ты считаешь – мистика?
- Идиотский вопрос.
- Согласен. И тем не менее…
- Ответь, вот сейчас – не более двух часов назад – в моем доме обрушилась крыша. Дьявольские балки сыпались в сантиметрах от моей головы, но ни одна из них не задела и волоса на ней. Мистика?
После столь неожиданной встречи Алекс с большей охотой поверил бы сто раз барону фон Мюнхаузену, чем один – Вильяму Шекспиру. Поэтому он не удивился, но для приличия все же старательно изобразил бровями тревогу и произнес выше обычного:
- Все ясно… вернее, не все… Из-за этого покидаешь город? Тебе угрожает опасность?
- Долгая история… - лениво отмахнулся Рикки.
- Хочешь – верь, хочешь – нет, – вдруг воодушевился Алекс, впав в неподдельный пафос, - но то, что мы встретились – это веление судьбы! Меня сейчас как пронзило: я мог ведь и мимо проехать. Человеку, живущему на ощупь, только и остается на судьбу надеяться. Ты веришь в судьбу?
- Человек, задающий подряд два глупых вопроса… - Рикки улыбнулся. – Не забывай: злой рок – тоже судьба. А вообще, знаешь, тонкое здесь дело. С одним моим ныне покойным приятелем как-то произошел показательный случай. Волею судеб оказался он в Панаме, где прожил в общей сложности ни много, ни мало – лет пять. Но дело не в том, сколько он там прожил. И вот это случилось незадолго до его смерти. Встретил он, конечно не случайно, на одной захолустной улочке пригорода Панамы свою старинную любовь - еще по Калифорнии, где они вместе учились… Сначала обрадовался сильно – судьба и все такое…
- Ну и?
- Ну и ничего. – Рикки зубами вытащил из пачки «Мальборо» сигарету, поднес бензиновую зажигалку, жадно затянулся и, шумно выпустив дым, пояснил. - Через три месяца она вышла замуж за одного местного наркодельца, а еще через две недели Стивена не стало.
- Убили или от расстройства повесился?
- Не убили и не от расстройства. Даже не особенно по этому поводу сокрушался. Старые чувства в нем давно погасли, но он все-таки думал, что это судьба. Ведь не случайно же…
- ?
- Утонул в собственной ванной. Поскользнулся, ударился головой о кафель, и все… Так вот: для чего судьба приготовила ему ту встречу?
- Она была на его похоронах?
- Я после этого с ним не созванивался.
- Да, понимаю. Мне было поручено найти тебя. Найти и передать послание.
- Какое послание? – напрягся Рикки. – Мне никто не должен ничего передавать!
- Я должен передать тебе цифры. И ты в свою очередь тоже должен мне кое-что сказать. Мне сказали, что ты знаешь, что нужно сказать. Ну, смелее – ты же получил от меня свой окурок – наш пароль.
- В НБА я болею за «Портленд». Мне не нравится Шакил О’Нил. Люблю бильярд и мулаток. Я должен ехать в Нью-Йорк. Как можно скорее. Это все, что я могу тебе предложить.
- Как все?! – аж вскрикнул Алекс как ужаленный. - Я тебя черт знает сколько искал! Излазил вдоль и поперек этот хренов отстойник, покрылся минеральной коркой, а ты мне ни черта не сказал! То, что ты едешь в Нью-Йорк, я понял и без твоих откровений.
- Ты понял, что я еду в Чикаго.
- Какая разница! Нью-Йорк, Чикаго, Сан-Франциско, сушеный член скунса… Что я скажу бабушке!? - что ты послал меня на хрен? Что ты мне ни хрена не сказал!?
- Какой еще в жопу бабушке!?
- Столетней! Она на тебя так надеется! Да на тебя вся страна надеется… подсознательно.
- Я мог бы не говорить и этого, - спокойно заметил Рикки и, криво ухмыляясь, рассмотрел окурок только что выкуренной сигареты - щелчком выстрелил в окно. Закрыл глаза.
- Да, верно… - засуетился Алекс. - Нам следует сначала поближе познакомиться. Для этого необходимо внести определенную ясность…
- Хорошо. Окурок действительно мой, - не открывая глаз, но твердо сказал Рикки; затем как бы проснулся, достал из кармана тетрис и стал нажимать на кнопки. – Да. Окурок мой. Я не стану отказываться от очевидных вещей. Говоришь, привез из Нью-Йорка? – дело твое. Хоть бы с Марса – какая мне разница! Говоришь, случайно остановился… - впрочем, тоже дело твое. В общем, все один к одному: случайно меня выследил, случайно подставился, случайно подсунул мне под нос мой окурок. Теперь можешь также случайно достать ствол и разрядить мне в башку обойму. Страна может ликовать! Бабушка будет довольна!
- Рикки, не валяй дурака! Ты уходишь от темы! Бабушка не будет довольна, если я не передам тебе цифры, а ты не передашь мне послание. Рикки, сейчас не время паясничать! Америка в опасности! Очнись! Пойми, я твой друг! Я понимаю, что ты скорее погибнешь как герой, но врагам информации не отдашь! Но перед тобой не враг! Я пришел помочь тебе – тебе и делу спасения нашей страны! Давай, говори, что ты должен передать, а я – диктую цифры! У тебя есть блокнот, чтобы записать? - на мой. Или, если сомневаешься в моей порядочности, то давай я первым продиктую цифры, а потом ты.
- Ага! - почти восторженно вскрикнул Рикки, - ты сейчас придумаешь какие-то цифры, а взамен их твои головорезы в ближайшем подвале клещами будут вытягивать из меня какое-то послание! О котором, кстати, я и понятия не имею!
- Да нет никаких головорезов! Ладно, давай так: я тебе диктую цифры, а когда ты поймешь, что эта информация тебе на самом деле необходима, то скажешь, что должен сказать - если посчитаешь нужным. Ну…
- А если не посчитаю?
- Значит, ты так тому и быть.
Рикки недоверчиво покосился на Алекса:
- Ну и что там за цифры?
- Один, два, один, два, три! - ну, убедился, что это не просто красивые цифры!
- А почему я должен тебе верить!? Думаешь купить меня дешевыми лозунгами!? Америка в опасности… я твой друг… Самому не смешно!? На кого вы рассчитываете! А тебе не надоело работать под наивного придурка?! Я тебя заметил еще тогда – в толпе у источников – все пялился на меня как кретин. Когда я сел в твой труповоз – сначала подумал, что ничего страшного - пронесет – мало ли кто может на меня так откровенно пялиться – за мной тут и голубые табунами ходят. Я ничего не знаю! Никаких паролей! никаких посланий! Останови, я выйду из машины! Все вы одна банда! И ты, и твоя бабушка, и все ваши боевики!
- Да нет же, Рикки! Какая банда?! – закричал от отчаянья Алекс. Он больше не мог сдерживать себя. Все, что неподъемным грузом взвалилось на его плечи в одно мгновенье пришло в движение, его самообладание затрещало по швам. Это стало непосильной ношей, и Алекс ее сбросил. Он в голос зарыдал.
Машина резко остановилась.
- Все. Выходи. Проваливай!
Рикки продолжал сидеть на месте. Он удивленно покосился на Алекса.
- То есть, как проваливай?
- Молча…
- Я могу идти? То есть я сейчас открою дверь и пойду своей дорогой?
- Да. Можешь катиться на все четыре стороны.
- Тебя звать-то как, парень?
- Какая теперь разница. Давай выходи!
- Говоришь, ты хочешь помочь мне… – Рикки вытащил сигарету и нервно закурил. - Ты тоже должен понять меня… Меня хотят убить и не просто убить… Точно также убили Кевина… Кто вы такие, что за организация, сколько вас?
- Я да бабушка – вот и вся организация.
Рикки скептически посмотрел на Алекса:
- Твоя бабушка случайно не Осанна Бен Ладен? – шучу, шучу… Ты не сказал, как звать тебя.
- Алекс.
- Значит, Алекс и бабушка хотят мне помочь… Для этого они нашли меня. Уже не мало! - если учесть, что этим занималась такая странная и немногочисленная организация… Давай докатимся до того кафе - посидим.
Спустя час.
- … вот такая старушка Маргарита Федоровна. То, что она меня спасла от смерти – это ерунда. Главное в том, что эта женщина – последняя спасительная ниточка Америки. Великая женщина! Она бы и сама все сделала, но годы явно не на ее стороне. По ее словам, доверить такое важное дело она могла только мне. Почему мне именно мне, она не сказала. Должно было сработать вроде магнита и стружки. Как видишь, получилось! Представляешь, никто во всей Америке для этой работы не сгодился! Она сказала, что этот человек, то есть – ты, ждет информации. И я должен получить от тебя информацию. На тебя надеется не только она, но и вся Америка, а значит – и весь мир. А пока тебе угрожает опасность. И вот еще: когда я получил записку и по ее просьбе во второй раз приехал к ней на вашингтонскую квартиру… впрочем, ладно, это к делу не относится…
- Что не относится? Говори все. Для меня это может быть важным.
- Не знаю, правда, к чему это отнести, но она сказала, что я должен открыть людям – каким людям? – что она на самом деле всю жизнь любила не мастера, а какого-то человека – имя забыл – по-моему, как-то на «в» начинается. Странное имя. К чему бы это?
- У твоей бабушки с головой как? – лет-то ей не мало… - Она ведь столько пережила…
- Нет, нет. С этим все нормально. Тут какая-то загадка кроется.
Спустя час.
- Кто я такой вообще? – такими вопросами обычно задаются до того, как принимаются кого-либо искать.
- Как любит повторять один мой знакомый: не всегда обстоятельства выбираем мы – бывает и так, что они приходят и заставляют принимать их такими, какими они пришли. Никто во всем мире не знает о тебе в контексте твоей задачи. Больше всех было открыто Маргарите Федоровне. У нас было два козыря: город и твой окурок. У остальных не было и этого. Как сказала Маргарита Федоровна, многие тебя ждут, но без той информации, что я передал тебе, принять тебя они не готовы. А потом, сидеть и ждать у моря погоды, когда вся страна на грани гибели, это знаешь ли… И еще: я настолько крепко вошел в это дело, что у меня просто не осталось выбора.
- Никогда не поверю, чтобы у человека не было выбора - выбор есть всегда. Значит, ты спас свою жизнь. Да, кстати, могу тебя заверить – ты спас свою жизнь, потому что все те, кто приходил и придет ко мне с добрыми намерениями – спасали и спасут себе жизнь. Ну и наоборот, разумеется. Можешь считать это мистикой.
Алекс удивился и пожал плечами:
- Когда я соглашался, так вопроса не стояло. А если бы я сейчас начистил тебе физиономию?
- Скончался бы. Ладно, не бойся, это я так – болтаю. Ты ведь с добром ко мне пришел. Знаю, знаю, о чем ты думаешь. Давай отложим это до завтра. Мне нужна ночь.
Через три часа автомобиль круто свернул с дороги и выскочил на освещенную стоянку небольшого придорожного отеля: созрела необходимость после напряженного дня несколько часов посвятить сну.
В свете фонаря Алексу удалось немного лучше рассмотреть наряд своего попутчика.
- Конспирация? – он понимающе ткнул пальцем в то, что являлось одеждой Рикки.
- Все намного проще, дружище. Не во всех вещах стоит искать тайный смысл, хотя иногда это сделать нелегко. Это траурное вязаное старушечье платье и свитер тинэйджера под ним - все, что удалось откопать на развалинах моего бывшего дома. Слава судьбе, когда-то я поленился выбросить хлам с чердака, и вот, как видишь, он пригодился. Судьба избирает неожиданные ходы.
- ….
- ….

***

Алекс и Рикки вышли из номера на широкую галерею, которая по окружности опоясывала внутреннее пространство вместительного холла. Точно такие же галереи были выше – на третьем и четвертом этажах. На стенах между дверей висели по форме похожие на факелы электрофонари и в царящем сумраке оголяли тусклым мерцающим свечением небольшие округлые лужайки закоптелой обойной ткани и деревянную обшивку потолка.
По правую сторону через факел еле слышно скрипнула дверь. Какое-то время она оставалась приоткрытой. Сквозь щель доносился негромкий, ровно настолько, чтобы невозможно было разобрать ни одного слова, разговор. Потом дверь резко распахнулась, и из нее вышел человек. Алекс и Рикки от неожиданности вскрикнули в один голос: Гитлер! Не сговариваясь, быстрым шагом последовали за ним, но у лестницы спина Гитлера бесследно растворилась в воздухе.
Рикки быстро сбежал вниз и уже оттуда что-то кричал, делая все новые и новые открытия.
Алекс десять минут простоял на месте о чем-то думая, потом медленно спустился по увитой замысловатыми орнаментами ковровой дорожке. Изящные гнутые перила из цельного деревянного массива, расставленная в холле старинная резная мебель, пусть репродукции известных полотен, но все же в тяжелых золоченых рамах, стрельчатые своды окон, в которых великолепно подобранными цветами играли витражи: все это его немало удивляло и навевало расположение духа, граничащее с любопытством, тревогой и острым желанием облегчиться. Складывалось впечатление, что это не заурядный придорожный отель, а княжеские средневековые европейские палаты.
Рикки между тем весь в паутине скатился с какой-то антресоли и прошел к центру холла, где располагался высокий из красного дерева стол – за него сел. Огромная люстра ажурными медными лепестками нависающая над столом вспыхнула желто-зеленым светом. Рикки привстал – она погасла.
- Что за чертовщина? – пробормотал Алекс и пристроился на соседний табурет. Шепотом добавил. - Вчера, когда мы поднимались к себе в номер, я что-то не обратил на все это внимания.
- Не желаете, что-нибудь перекусить, господа, - вдруг откуда-то сверху раздался доброжелательный голос.
- Знаете ли, не вежливо так принимать гостей. Хоть бы показались, что ли… - как всегда не растерялся и весьма резонно выкрикнул в ответ Рикки.
- Хочу сразу вас предупредить, молодые люди, желаете вы или нет, но вам придется все принимать так, как оно есть. И если вы не можете меня видеть - значит так надо. Итак, вы не ответили на поставленный вопрос.
- Конечно, мы хотим есть. Хотим много вкусной и питательной еды. И виски, если можно.
- Ребята, вам не кажется… Впрочем, здесь это можно. Я надеюсь, до вас уже дошло, что вы не только не вышли из второго информационного блока, но очутились в третьем.
- Нет – не дошло.
- Так знайте же!
- Хорошо – будем знать, - сказал Рикки. – Но я не вижу обещанной еды.
- Вкусной и питательной?
- Да.
- Рикки, не будь идиотом. Подними голову и посмотри вперед. Что видишь?
- Холодильник.
- Ну, вот! Ты сам ответил на свой вопрос.
Рикки походкой привередливого кота подошел к высокому холодильнику, открыл дверцу, но еды в нем не обнаружил.
- Как это понимать? – раздраженно крикнул он. - Вы над нами издеваетесь?
- Нисколько. Сейчас ее туда принесут. Закрой пока дверцу и сядь на свое место.
Рикки ничего другого не оставалось, как повиноваться. Он почувствовал себя идиотом.
Через двадцать минут в холл вошла горничная. Обеими руками обняв за днище туго набитый полиэтиленовый пакет, она кивком поздоровалась с постояльцами и направилась прямиком к холодильнику.
- Может, поможете даме? – неожиданно громко заорала горничная, остановившись в метре от своей цели.
- Да, конечно, - Алекс тут же вскочил с табурета и бросился на зов о помощи.
- Вас не дождешься, - фыркнула дама, ногой откинула дверь холодильника и поставила в него пакет. – Фу, тяжесть. Что за продукты нынче пошли? Раньше, бывало, килограмм пятьдесят спокойно в одной руке…
Она немного постояла, неловко переминаясь с ноги на ногу, потом отерла рукавом холщовой рубахи изрубцованный морщинами вспотевший лоб, подошла к столу с той стороны, где сидел Алекс и прохрипела:
- Ну, что расселся? Уступи даме место.
Алекс от столь неожиданного оборота дела моментально повиновался.
- Да-а-а, ребята, учить и учить вас хорошим манерам, - горничная удовлетворенно опустила на далеко не маленький табурет свой огромный зад, полностью поглотив им все седалище. - Ну, что встали? - давай, доставай продукты. Есть будем и о жизни поговорим заодно.
- Извините, но кто вы такая, чтобы нам с вами говорить о жизни! Мы вас не знаем, вы – нас, - искренне изумился и одновременно возмутился Рикки.
- Я? Кто я такая? Странно: вы не знаете, кто я такая? – женщина от такого вопиющего бесчинства не смогла сначала даже говорить - просто хватала ртом воздух. Потом, немного придя в себя, забормотала совсем охрипшим голосом. - Я? - я – История… Да… Старая стала. Не узнают уже… А раньше, бывало… Навуходоносорушка… – У престарелой женщины в глазах заблестели слезы, нижняя губа обиженно отвисла.
- Так вы не горничная?! – вскрикнул Алекс. - Не горничная?!
Не горничная… не горничная… не горничная… – разлилось по холлу и долго звучало прозрачным эхом.
- Да горничная я! Успокойтесь! Горничная! – испуганно, почти плача, оправдывался девичий голосок. - Молодой человек, успокойтесь! Я принесла вам обед. Вы же просили вчера разбудить вас, если к обеду вы не сделаете этого сами, – как канарейка продолжала тараторить девушка - да так, что у Алекса начало стрелять в ушах.
Он открыл глаза. Яркий свет полуденного солнца пробивался сквозь плотную голубую занавеску. Во рту пересохло.
- Сколько время? – жмурясь и потягиваясь, спросил Алекс. – Рикки, вставай.
- Тринадцать двадцать, - деловито и немного кокетливо ответила молодая горничная.
- Спасибо. Обед на столе?
- Да. Приятного аппетита, - девушка напоследок недоверчиво покосилась на Алекса но, ничего не сказав, вышла.
- Рикки! Вставай! – уже прикрикнул Алекс.
Ответа не последовало. Он вскочил на локоть, порывистыми движениями пошарил пятерней по соседней кровати: Рикки ее, судя по тому, что простынь успела полностью остыть, оставил давно.
Поднявшись с постели, Алекс подошел к столу.
Кроме тарелок с едой на нем больше ничего не было. Зато сигаретная пачка из-под «Мальборо» валялась чуть правее стола. Алекс поднял ее и нашел записку: «Пришло подтверждение. Ты мой друг! Да здравствует твоя удача там на дороге! Мой текст: Четвертая группа вышла, отрицательный резу.». Послание вполне конкретное. Странно, - подумал Алекс, - почти про мою кровь: четвертая группа, отрицательный резус, но в записке, видимо, «отрицательный результат». А я, помнится, голову ломал, какой же у меня резус: отрицательный или положительный.
Когда Алекс спустился к управляющему отеля и спросил о Рикки, тот удивленно на него посмотрел и заявил, что номер снимался одним человеком – то есть непосредственно им – Алексом Розенбергом. И это не подлежит никакому сомнению, так как именно он – управляющий, собственно, ключи от номера и выдал ему этой ночью.
Что случилось с Рикки? Почему он исчез таким образом? Выкрали? Убили? Воображение Алекса рисовало картинки – одна – страшней другой. В тот же день он поехал к Маргарите Федоровне, но до Вашингтона добрался только через полтора месяца – когда вышел из больницы. В ее квартире оказались совершенно незнакомые люди, причем по их словам они там жили всегда. Ни о какой Маргарите Федоровне даже не слышали. Неужели и Маргарита Федоровна разделила участь Рикки? И вообще, что бы это значило: не могла же она испариться? Она и ее квартира. Снова мистика. Тогда у Алекса было два пути: первый – скорее бежать в психбольницу; второй – он еще не придумал. Он привез послание, а передавать его было некому. Спасительная ниточка Америки для него оборвалась. Он оказался не у дел.
Интересно, выполнил он задание или нет? Человека нашел, цифры – передал. Послание от него получил, но далее не передал. А, может, послание было адресовано ему?

***

Алекс открыл глаза. Картина Харитона стояла на столе. Над столом горел свет. За окном была ночь. Рикки – он же Галилей нашелся. Наверняка неспроста. Что за этим последует дальше?
Оператор, вечно недовольный, в затрапезном макинтоше заполз обратно в свою конуру, где выключил аппаратуру и погасил свет. Как ни старался Алекс забыть об этой пленке, а жизнь распорядилась иначе.
Алекс достал дневник, чтобы еще раз перечитать все записи, относящиеся к тому периоду. Не прочитав и трех листов, одолеваемый нечеловеческой усталостью, даже не выключив свет, уснул:
Вечер выдался тревожным. По городу прошелся слух, что в Бэттери-парк-сити зверски убит губернатор Хэйни и его личная охрана. Временная администрация обещала во всем разобраться, но в это уже никто не верит.
Беспорядки и грабежи в Сохо, слава Богу, удалось остановить. Задержанные были помещены в камеры Главного полицейского управления и ждали своей участи. Временное правительство обещало судить их по законам военного времени как мародеров.
Лиза принесла поднос:
- А вот и обещанный кофе. Как в старые добрые времена!
Алекс невольно залюбовался ею: аккуратную фигурку плотно облегало красное недлинное платье, губы, накрашенные яркой помадой, слегка улыбались, и вот в такое серьезное время, даже немного лукаво. Когда Лиза присела, чтобы поставить поднос на кривоногий столик, с ее плеча соскользнул шелковистый локон волос и задел щеку Алекса. Безобидного кратковременного прикосновения хватило, чтобы его захлестнула волна щемящей истомы и теплых воспоминаний.
- Лиза, как твоя нога? – не болит уже? – Алекс поскорее вышел из благодатного состояния, чтобы болезненно не расчувствоваться.
- Слава Богу. Надеюсь, они остановят этот бунт.
- Боюсь, это только и останется нашим желанием. Все дело в том, что у них нет для этого ни влияния в городской среде, ни достаточного количества людей. Первая же провокация - и насилие вспыхнет с новой силой.
- Алекс, нельзя быть таким пессимистом! – на милом личике Лизы отпечаталось неподдельное возмущение, а лобик настолько искренне съежился, что Алексу захотелось от умиления его расцеловать. Пухлыми губками Лиза укоризненно прощебетала. - Я, например, в этом не сомневаюсь. У Гиббса хватит и сил, и влияния!
- Окей, окей, - сдаюсь. Все будет нормально, – задрав руки вверх, Алекс изобразил капитуляцию.
- Если бы твоему примеру последовали ублюдки с Гарлема, - из прихожей раздался громкий голос Гая. Его фигура во входной двери засветилась по периферии словно луна во время солнечного затменья. На улице было полно света.
- Опять Гарлем!? – в один голос воскликнули присутствующие.
- Да. И вот еще. Слышали новость? - по новой договоренности в Нью-Йорк должны войти части пятнадцатой и шестнадцатой дивизий. Они якобы уже начали очищать окраины Бронкса. И к вашему сведению начали с того, что расстреляли пятьдесят человек мародеров. Однако поговаривают, что это были далеко не мародеры.
- А как насчет того, что Временная администрация против ввода войск, так как именно пятнадцатая и шестнадцатая дивизии укомплектованы в основном латинами? Ведь это новые грабежи и насилие.
- Кто знает…
- Теперь все садимся в ванну и двигаемся к месту, - весело сказав это, Алекс направился в ванную комнату, и все последовали за ним:
Из электромясорубки на пол падали куски мясного фарша. Омерзительными мордами ковыряя прокрученную мякоть, бессчетное количество мышей и крыс сплошной серой массой копошилось в окровавленном месиве. С длинных усов сих умных и дальновидных млекопитающих свисали кусочки мяса и запекшейся крови. Всюду стоял сладковатый запах гнили.
Среди других крыс выделялась одна: на необычайно подвижной рыжей морде топорщилась редкая щетина. Морда заканчивалась двумя выдающимися передними резцами, которые своей беспощадной миниатюрностью всюду по миру сеяли ужас. На загривке - высокий цилиндр. На голое тело крысы были надеты синие жилетка, смокинг и галстук. Маленькие черные глазки сей необычной крысы не сказать, что ничего не выражали, но их зловещий отрешенный блеск выражал настолько неоспоримую естественность и право этого существа находиться здесь и делать то, что оно делает, что ни у кого во вселенной не осталось ни малейшего сомнения в том, что всякий, кто посмеет посягнуть на это священное право, падет растерзанным тот час.
Тьфу, какая гадость - в рот попал голый крысиный хвост.
Алекс и Рикки выбирались через канализационный люк и вышли к озеру.
В это солнечное прохладное утро улицы города были еще пусты. Во всей округе – ни души, разве что сонный полицейский, расстелив на траве белую скатерть, завтракал.
- Слава Богу, хоть кого-то встретили, - облегченно вздохнул Алекс, подошел к полисмену и довольно громко несколько раз кашлянул тому в спину. - Доброе утро, сэр! – уже настойчиво прикрикнул Алекс, не дождавшись ответа.
- Зачем шумишь, Алекс? – вдруг по имени отозвался хриплый голос. - Рикки с тобой? – полицейский и не думал поворачиваться: из-за коротко бритого затылка выглядывали покрытые рыжей стриженой порослью пухлые щеки – производили жевательные движения. Полисмен достал из заднего кармана брюк скомканный платок и вытерся.
- Рикки со мной, - ответил ничего не понимающий Алекс и сам обошел этого пня кругом. Но каково же было его изумление, когда он обнаружил такое же «лицо», что и с обратной стороны.
В этом затруднительном положении подоспевший Рикки оказался как нельзя кстати:
- Пять-ю-пять, минус тринадцать – общий знаменатель – квадратичная прогрессия при икс стремящемся к минус бесконечности.
- Скромный полицейский им ничего не ответил, только сожалеющим взглядом на них посмотрел, - сказал в ответ полицейский.
- Господи, как вы можете на нас смотреть сожалеющим взглядом, если у вас и глаз-то нет? – не удержался и выпалил Алекс, но тут же в этом раскаялся – ведь здесь столь примитивных вопросов задавать нельзя.
- А это что? – полицейский оторвал от травы зад и, повернувшись им к Алексу, застыл.
К ужасу последнего, оттуда на него уставился самый настоящий глаз, карий, причем в брюках стража порядка для него был предусмотрен специальный вырез - наподобие тех, что оставляют для пуговиц.
- Где наши люди? - спросил Рикки.
Глаз заморгал, и полицейский снова сел на прежнее место.
- Ваши люди уже вышли… Они на местах и ждут распоряжений. Но, как мне сказали, слова еще не заняли места в таблице, а поэтому легче водорода.
- Философский камень рождает только исключительная причина, – заметил на это Рикки.
- Да будет споспешествовать причине повод! – хрипло возвысил голос полицейский.

***

Уже как три часа на Лонг Исланд Экспресвэй у канала в районе кладбища Алекс со своим отрядом безуспешно пытался овладеть трехэтажным строением, которое за время боя превратилось в каменное решето.
С торца здания, в пробоину, проник отряд ополченцев и, судя по всему, тут же погиб: там сразу же разразился невероятный шквал огня, прогремело два взрыва, и все стихло.
Чертовы мексиканцы цеплялись за каждый камень.
Что за мутации с ними произошли, с каких это пор они стали неплохими солдатами? – недоумевал Алекс. В десяти сантиметрах над его макушкой прожужжала пулеметная очередь; глухими жесткими хлопками влипая за спиной в кирпичную стену, пули вырывали из ее податливого тела куски мяса и обильно осыпали голову кирпичной крошкой.
- Эй, парень, прикрой меня, – я попробую проскочить к тому подъезду!
Закрыв плащом голову, Алекс подбежал к противоположному подъезду и сходу бросил в него осколочную гранату. Когда в клубах дыма отшумело обрушение, и сквозь столб витающей пыли вдруг забрезжил небесный просвет, Алекса как пронзило: как он мог забыть о нем – о небе?! Оказывается, небо не исчезло – оно есть, и, по-видимому, было всегда. Сверху ответили ожесточенной автоматной очередью и отборным матом, но Алексу было уже не до того: радостное чувство наполнило его грудь небывалым ощущением свободы, страх исчез, а смерти не стало вовсе – ведь без страха это не смерть, а законный конец каждого живого существа и избавление от ада, накрывшего всю страну. Поэтому когда к подъезду подоспело еще с десяток бойцов, Алекс преисполнился отваги и одержимый безудержным порывом с яростным криком бросился штурмовать неприступные руины. Обломки камней и досок выскальзывали из-под ботинок авангарда и летели на головы отстающих. Раздирая в кровь животы и лица, атакующим то и дело приходилось по наклонной скатываться вниз. Снова и снова они карабкались к цели, снова и снова издавали воинственные звуки, и когда Алекс первым из своего отряда все же достиг уцелевшего перекрытия и изготовился дать решительный бой врагам, к своему непередаваемому удивлению он обнаружил перед собой не перекошенную от злобы физиономию латиноамериканца или другого южанина, а улыбающуюся чумазую рожу Рикки. Тот сидел на углу выкорчеванной дверной коробки и, посвистывая, качался. Его отряд расположился вокруг, и все бойцы улыбались.
Рикки наставил на Алекса указательный палец и громко испортил воздух.
- Ты убит, Алекс. Родина тебя не забудет!
- Фак ю! Свинская рожа! Это ты бросил сверху в меня сапог, когда я сюда карабкался?
- Просто не нужно было орать так, будто ты не боец Армии Освобождения, а брачующейся осел. Я пытался до тебя докричаться.
- В самом деле, со стороны это так выглядело? – расстроился Алекс.
- Еще хуже.
Как теперь выяснилось, левое крыло здания полностью контролируют ополченцы.
В следующие десять минут все строение перешло в руки отрядов Алекса и Рикки.

***

Улицы города за последние два месяца сильно изменились. Серый в городском пейзаже стал преобладать, ночное освещение – лишь в отдельных метах и только по праздникам. Разбитые и сгоревшие автомобили, хаотично разбросанные в огромном количестве по улицам, наконец, стали вывозить на специальные свалки – хороший знак.
Большинство представителей этнических групп расползлось по всей стране в поисках спасения, но далеко не многим удалось прорваться к историческим местам своего обитания.
С тех пор как горожанам удалось выбить из Нью-Йорка регулярные части Южных Штатов, а Северные Штаты завязли в междоусобицах, свободный город Нью-Йорк пребывал в полнейшей неопределенности. Все население затаились в тревожном ожидании: было совершенно непонятно, что делать дальше, чего хотеть, к чему стремиться.
Функцию распределения продуктов питания взяло на себя временное правительство, но еды для населения катастрофически не хватало.
Ситуация постепенно заходила в глухой и беспросветный тупик, а между тем приближалась зима, которая в этом году обещала быть суровой.
Алекс двигался по набережной вдоль Гарлем-ривер понурый и сердитый. Несмотря на то, что за последнее время он стал стреляным солдатом, ему так и не удалось привыкнуть к военной форме. Плащ, который давно превратился в отрепья, был, пожалуй, единственным напоминанием о мирном прошлом.
Мимо Алекса весело смеясь, прошла группа молодых людей в военной форме. Он окинул ее снисходительным взглядом-насмешкой бывалого бойца, который знает почем фунт лиха.
В ту же секунду на него налетел порыв сырого ветра, вздернул воротник и прошмыгнул под плащ. Тело ответило ознобом. Мелкая рябь на реке и промозглый ветер вселяли ощущение безнадежности и обреченности всего и во всем, а чайки своими резкими и надрывными криками это ощущение только обостряли – как следствие - рука Алекса то и дело безотчетно тянулась к фляжке с ромом.
Алекс дошел до блокпоста на пересечении Кросс Бронкс Экспресвэй и Майор Дигэн Экспресвэй.
В бойницу между наваленных мешков на него уставилось два испуганных глаза, затем на тонкой шее появилась голова. Ополченец, молодой парень лет восемнадцати, поправил дулом автомата сползшую на глаза каску, шмыгнул носом и как ошалевший заорал:
- Стоять! Кто такой?
- Тебе ничего не передавал Рикки Бергман - для Алекса Розенберга? – Алекс в свой голос постарался вложить как можно больше спокойствия и власти.
Солдат секунду колебался и все же, с видимым усилием подавив в себе недоверие, признался:
- Передавал. Для вас что ли?
- Да. Для меня, – честно подтвердил Алекс, потому что в данной ситуации шутить было попросту небезопасно.
Он без приглашения - так вернее - зашел за надежное песчаное укрепление и обнаружил, что там довольно уютно. Недалеко от входа стояли два плетеных кресла, еще дальше - на земле - валялся совсем новый толстый матрас, в дальнем углу располагался пластмассовый стол. В бойницы между мешками были вложены автоматы, поверх груды мешков на черных цепких ножках горделиво возвышался ручной пулемет.
- Ну, как здесь? Все тихо, спокойно? Где напарник?
- Как сказать… В среднем - все нормально, а так - нет-нет да постреливают по ночам. В городе еще полно врагов.
- Да, знаю…
- А напарник мой сегодня утром исчез. Ушел добыть табака и пропал. Я думаю, просто все бросил и дал отсюда деру. У вас закурить есть? – парень умоляюще посмотрел Алексу в глаза, потом для надежности пояснил. - Курить охота страшно.
- Извини, парень, не курю. Ты лучше рому попей. Оно полезнее.
Пока ополченец не без интереса разбирался с качеством содержимого предложенной фляжки, Алекс прочитал записку. Содержание было предельно коротким:
«Все готово».
Затупленный карандаш быстро нацарапал ответ на обратной стороне письма.
«Завтра. Пятая Авеню. Пятнадцать часов. Бери людей. Командование сложило с себя полномочия. Это откроется завтра. Корабль отошел в Европу в двадцать три часа».
- Парень, ты пойдешь со мной. Мне нужны люди.
- Не имею права покидать пост. У меня приказ.
Алекс искоса посмотрел на честного солдата с зелеными дорожками из ноздрей и без тени иронии монотонно произнес правдивые слова:
- Твой командир тебя предал. Он уже на пути в Европу. Вас всех бросили на произвол судьбы.
- Почему я должен вам верить? – криво нахмурив брови, фальцетом в протяжку выразил искреннюю озадаченность молодой боец.
- Потому что, наверное, у тебя нет выбора. Если ты не пойдешь со мной, тебе придется одному здесь ночевать а, потом, посуди сам, кто тебя будет кормить? - все также монотонно продолжил Алекс, что и позволило окончательно убедить солдата.

***

Раннее утро, Пятая Авеню. Люди своими изможденными голодом и холодом телами заполонили балконы, крыши домов, прилегающие улицы и переулки, и все они как один находились в полной растерянности. По городу прошел слух, будто Временное правительство тайно покинуло город и, хуже всего, слух этот начал подтверждаться, потому что никто из высшего командования города до сих пор не появился, дабы внести в происходящее ясность.
Когда Алекс вернулся, Рикки уже заканчивал речь. Усилители были настроены на полную мощность. Тысячи людей приветствовали последние его фразы бурными криками и рукоплесканиями. Гул от человеческих возгласов, подобно мощнейшей стереосистеме, волнами перекатывался по площади от одного конца к другому. В эту минуту остановить Рикки уже не мог ни усилившийся до ливня дождь, ни выстрелы из толпы, ни зуд во всем теле от чесотки. Под конец выступления он, одержимый вдохновенным порывом, влез на ограждение балкона и, балансируя над пропастью, пока соратники держали его за обе руки, призвал всех жителей свободного города сохранять спокойствие и верность намеченной цели.

Алекс проснулся. Картина Харитона стояла на столе. Над столом горел свет. За окном светало.

11

Зима в этом году решила не баловать теплом и даже немного припугнула снегом.
Издалека они были похожи на пингвинов в зоопарке, но, увы, это был не зоопарк, а застывшие черные фигуры – отнюдь не пингвины.
Земля горохом барабанила по крышке гроба. Упруго отскакивая от плотной древесины, одни комья оказывались снова на земле, другие - прокатившись вдоль пологой грани, все же оставались на ней. Потом за дело взялись могильщики, и когда пригоршни уступили место лопатам, то дело пошло куда как быстрее: уже скрылись бронзовые ручки и резные вензеля, утонули и розы…
Фигуры в черном стояли в мистическом оцепенении. В морозный утренний воздух энергично вырывались густые зигзагообразные струи пара и те, кто сейчас окружал могилу от этого взаимодействия воды и мороза как никогда живо ощущали в себе пульсацию своей собственной жизни. Они остались, а он - нет… Им предстоит жить - они вышли в плей-офф.
Собравшиеся молчали. По большому счету никто из них точно не знал, почему нужно делать именно так, а не как-нибудь иначе. Может, молчали, чтобы вдруг не разбудить того, кто сейчас лежит двумя метрами ниже и боится, как бы кто не нарушил его покой? Или: молчали, чтобы не болтнуть чего-нибудь «не так»? - даже если и «так» – какая теперь разница - в сей суровый момент праведные чувства у скорбящих воспалены настолько, что послышаться может всякое; впрочем, в глубине души остальные будут даже благодарны столь бестактному смельчаку, который позволит им компенсировать досадное отсутствие в них элементарных слез; словом, помимо сухого неэстетичного молчания поможет им сделать нечто - правильное и угодное умершему – хотя бы осудить негодяя; это окончательно убедит во всеобщей скорби и преданности не только покойника, но и самих же собравшихся. После этого они с чистой совестью и просветленными лицами смогут спокойно отправиться куда-нибудь в тепло и выпить с мороза горячего глинтвейна.
Но, как назло, все молчали. Никто не хотел быть производителем неискренних слов – ценители искренности это заметят и строго осудят. Даже бывалые похоронные генералы, которые за свою жизнь произнесли не один десяток прощальных тирад над усопшими товарищами, здесь были бессильны: слишком сильно довлела над ними тень умершего, слишком грозным был он при жизни.
Первым нарушил тишину Пит:
- Всмотритесь в эту землю! - Пит вперил сокрушенный взгляд в выросший за считанные минуты холмик и надолго застыл; его губы дрожали. - Там лежит колосс! Но даже великие люди рано или поздно уходят от нас. Уходят в мир иной… И их не вернуть. Увы, но таков закон жизни. И все-таки, я надеюсь, что его место здесь - на этой грешной земле займут не менее достойные люди – те, кто смело понесут нелегкую его ношу. Те, кто продолжат начатую эстафету. Спи спокойно, дорогой отец. Все мы помним тебя и любим. Прощай!
Пит нервно порывисто отвернулся и быстрым шагом направился к машине. Он не хотел, чтобы окружающие видели потоки безутешных слез, которые хлынули из его глаз, едва он закончил говорить.
Элизабет бедняжка, наверное, единственное здесь живое существо, которое сейчас не осуждало Пита обвиняя его в лицемерии - плача навзрыд побежала за ним; ведь она слишком хорошо его чувствовала – чувствовала каждое его внутреннее движение, каждый вздох любимой души пропускала через свою душу.
- С каких это пор Пит заговорил о загробной жизни, - спросил Алекс у Виктора, когда они брели по кладбищенской аллее к авто. - Я не видел его больше года – и такие нововведения.
- Как? - ты разве не в курсе?
- Не в курсе чего?
- О, да ты отстал от жизни, милок! Пит обратился к религии! и сейчас ведет праведную жизнь. Два месяца назад он сделал обрезание. Представляешь!?
- Это что, серьезно у него?
- Говорит, что – да…
- Странно…
- Кстати, как ты смотришь на то, что Пит теперь у руля империи Галлахера? У него все же это получилось: ведь он так старался – просто из кожи вон лез. И все благодаря Элизабет: она ему доверяет безоговорочно.
- Это ее дело…
- Понятно, что ее…
- Мне, если честно, все равно. Я давно не общаюсь ни с ним, ни тем более - с ней - ты же знаешь.
Между тем скорбящие наперегонки добежали до своих авто: глухие хлопки короткими очередями гулко растворились в морозном желе воздуха, и через несколько минут кладбище опустело.
Скорбящие так торопились помянуть покойного, что впопыхах не заметили, что кое-кого забыли. Кое-кем оказался католический священник, что исполнял необходимые требы во время похорон Галлахера. Во время затянувшегося скорбного молчания Пастор незаметно отлучился к знакомым могилам, и вот теперь попал в весьма неприятное положение; и, наверное, впал бы в ропот, если б к его счастью впереди не замаячили две фигуры. Пастор издал радостный вопль и, приподняв полы мантии, с удвоенной энергией пустился вдогонку спортивной ходьбой.
- Джентльмены, а как же я? – заголосил он, не добежав метров двадцать до своих предполагаемых избавителей. - Как же я? меня сюда привез господин Пит Холифман, но, позвольте, он уже успел уехать, совершенно забыв обо мне. Его машина стояла вон там, - священник с искренней добросовестностью махнул рукой куда-то назад и в три прыжка настиг два мягких кресла в человеческом обличии.
- Благодарите своего Бога, что свои машины мы поставили так далеко: иначе вам пришлось бы ох как несладко, - Виктор машинально, как на предвыборном митинге, оголил пару десятков далеко не светящихся здоровьем зубов (даже удивительно, как это его имиджмейкеры выпустили из вида такое досадное обстоятельство потери двух процентов наиболее требовательных избирателей).
Священник, сощурив глаза, пристально всмотрелся в физиономию Виктора, в его «улыбку», а потом, об этом более чем красноречиво говорили вздернутый подбородок и пар из ноздрей, совершенно решительно, скорее утверждая, нежели, спрашивая, произнес:
- Случайно, не ваше фото, на рекламном плакате организации «Диалог за круглым столом»?! – мне, наверное, повезло - очень хотел с вами встретиться. Даже молился об этом.
- Да, мое фото, - не без гордости признался Виктор. - Хотите вступить? Пятница, среда – после тринадцати, понедельник – с десяти. Адрес указан на щите. Хотя, вот, для надежности возьмите мою визитку.
Пастор принял карточку средним и указательным пальцами, скептически покрутил ей перед своим носом, как бы оценивая, сколько в ней веса золотом; начал неопределенно:
- Конечно, это очень замечательно, просто великолепно, что вы такой умный и находчивый.
Виктор насторожился, Алексу стало интересно, к чему тот клонит.
- И я, конечно же, отдаю себе отчет в том, что могу остаться здесь, в этом холоде, живой – среди мертвецов, и все-таки призываю, заклинаю вас: пошли бы вы в преисподнюю со всей своей хищной организацией! Это мое мнение, как гражданина и священника. Теперь можете ехать.
Такого оборота не ожидал никто, даже сам Пастор: он немного опешил от своих столь резких слов, но тут же нашелся и, исполнившись чувства собственной правоты, громко добавил, клюнув всем телом вперед:
- В самую преисподнюю! – клубы пара изо рта святого отца обдали вмиг окаменевшее лицо Виктора.
Сцена, которая последовала далее, не отличалась изяществом и эстетикой. Здесь довольно перечислить промежуточные последствия: мантия превратилась в смокинг, а «улыбка» в довесок приобрела еще и сексуальную щербину (плюс один процент наиболее требовательных избирателей).
Когда Виктор, чертыхаясь, умчался подавать на святого отца в суд, Алекс отворил дверь своего авто и жестом предлагающим сесть, предложил Пастору занять место около водителя.
Тот ловко, как ни в чем не бывало, запрыгнул внутрь салона и елейно закатил глаза, на что Алексу помимо воли подумалось, что даже порядочные люди подвержены профессиональным деформациям.
- Вы очень эксцентричный человек… Он подаст на вас в суд.
- Все, больше не могу! Решил окончательно – уезжаю в Индию. Меня давно друзья приглашают в католическую миссию в Бомбее. Здесь делать нечего. Это самая стремнина Ниагарского водопада.
- Интересное сравнение… Поподробнее, если можно.
- По-моему, итак все понятно.
- Не очень.
- Откровение от Иоанна, глава – восемнадцать.
- Интересная глава. У вас Библия с собой? Если не трудно прочтите. Я хотел кое-что у вас спросить как у католического священника.
- Вам действительно это нужно? – усомнился Святой отец, вспомнив, что нельзя метать бисер перед свиньями.
- Святой отец… ради Бога…. Недостаток религиозного образования – это мой серьезный пробел. Хотя признаюсь честно: в моей семье христианство не признают, поэтому этим наукам меня никто специально не учил. Я неоднократно читал Апокалипсис, и у меня возникли вопросы.
- Хорошо… - не без удовольствия согласился Пастор, окончательно признав в Алексе несвинью.
За окном начался лес. Это был довольно старый вечнозеленый сосновый лес. Вековые атланты своими крепкими стволами подпирали небо, а кронами покрывали наготу земли. Но придет время, а оно придет обязательно - ведь ничего не бывает вечного - время, когда сила и мощь оставят этих верных солдат, и тогда небо рухнет на землю.

***

После сего я увидел иного Ангела, сходящего с неба и имеющего власть великую; земля осветилась от славы его.
И воскликнул он сильно, громким голосом говоря: пал, пал Вавилон, великая блудница, сделался жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу, пристанищем всякой нечистой и отвратительной птице; ибо яростным вином блудодеяния своего она напоила все народы,
И цари земные любодействовали с нею, и купцы земные разбогатели от великой роскоши ее.
И услышал я иной голос неба, говорящий: выйди от нее, народ Мой, чтобы не участвовать вам в грехах ее и не подвергнуться язвам ее;
Ибо грехи ее дошли до неба, и Бог воспомянул неправды ее.
Воздайте ей так, как и она воздала вам, и вдвое воздайте по делам ее; в чаше, в которой она приготовляла вам вино, приготовьте ей вдвое.
Сколько славилась она и роскошествовала, столько воздайте ей мучений и горестей. Ибо она говорит в сердце своем: сижу царицею, я не вдова и не увижу горести!
За то в один день придут на нее казни, смерть и плачь и голод, и будет сожжена огнем, потому что силен Господь Бог, судящий ее.
И восплачут и возрыдают о ней цари земные, блудодействовавшие и роскошествовавшие с нею, когда увидят дым от пожара ее,
Стоя издали от страха мучений ее и говоря: горе, горе тебе, великий город Вавилон, город крепкий! ибо в один час пришел суд твой.
И купцы земные восплачут и возрыдают о ней, потом что товаров их никто уже не покупает.
Товаров золотых и серебряных, и камней драгоценных и жемчуга, и виссона, и порфиры, и шелка, и багряницы, и всякого благовонного дерева, и всяких изделий из слоновой кости, и всяких изделий из дорогих дерев, из меди и железа и мрамора,
Корицы и фимиама, и мира и ладана, и вина и елея, и муки и пшеницы, и скота и овец, и коней и колесниц, и тел и душ человеческих.
И плодов, угодных для души твоей, не стало у тебя, и все тучное и блистательное удалилось от тебя, - ты уже не найдешь его.
Торговавшие всем сим, обогатившиеся от нее, станут вдали, от страха мучений ее, плача и рыдая
И говоря: горе, горе тебе, великий город, одетый в виссон и порфиру и багряницу, украшенный золотом и камнями драгоценными и жемчугом!
Ибо в один час погибло твое богатство. И все кормчие и все плывущие на кораблях, и все корабельщики и все торгующие на море стали в дали
И, видя дым от пожара ее, возопили, говоря: какой город подобен городу великому!
И посыпали пеплом головы свои и вопили, плача и рыдая: горе, горе тебе, город великий, драгоценностями которого обогатились все, имеющие корабли на море! ибо опустел в один час.
Веселись о сем, небо и святые Апостолы и пророки, ибо совершил Бог суд ваш над ним.
И один сильный Ангел взял камень, подобный большому жернову, и поверг в море, говоря: с таким стремлением повержен будет Вавилон, великий город, и уже не будет его;
И голоса играющих на гуслях и поющих, и играющих на свирелях и трубящих трубами в тебе уже не слышно будет; не будет в тебе уже никакого художника, никакого художества, и шума от жерновов не слышно уже будет в тебе;
И свет светильника уже не появится в тебе; и голоса жениха и невесты не будет уже слышно в тебе: ибо купцы твои были вельможи земли, и волшебством твоим введены в заблуждение все народы.
И в нем найдена кровь пророков и святых и всех убитых на земле.

Лес все не кончался. Помолчав, Алекс сказал:
- Нам так настойчиво внушали, кстати, и ваши товарищи по папскому цеху, что блудница, империя зла, ну и в том же духе – былая Россия, а Советский Союз – все дальше, что по тексту. Именно в нем наши богословы нашли все апокалипсические синдромы. Если честно, я верил в это. Но теперь этой страны нет, а мир каким был – таким он и остался. Что скажите?
- Все верно. Я сейчас в гипердоступной форме попробую донести вам пару-тройку прописных истин, но не для того, чтобы обидеть вас, а для того, чтобы не отвечать на ваш вопрос. Так вот: один человек, внутренне сильный, узнав о своих действительно существующих проблемах от некоего сведущего, признал их и постарался исправиться; слабый – может повести себя по-разному, но только не так, как поступят другие восемь человек. Ибо один из десяти был сильным, один – слабым, а остальные – средними. Они, узнав о своих недостатках, скорее себя объявят без таковых, а нашедшего их – с недостатком в зрении и в умении определять эти недостатки; сами же нисколько не захотят меняться. Недостатки и проблемы – это наши грехи. Общество – это среднее большинство. Так вот: как вы считаете, если это среднее большинство узнает не только о своих недостатках, да еще и о том, что именно они погрязли в разврате настолько, что уподобились той самой блуднице, что они сделают? Не объявят ли негодяем и разжигателем паники того, кто осмелиться им об этом говорить? Не забросают ли камнями нерадивого пророка. Общество ненавидит, когда его гладят против шерсти, тем более, когда ему грозят некими размытыми и не вполне определенными угрозами. Они верят Апокалипсису до тех пор, пока блудница – это Россия. Если они узнают, что речь идет о них, они скорее сделают себе обрезание и признают антихриста, чем поверят или постараются что-либо исправить.
- Можно вопрос, вернее два вопроса? - раз уж затронули эту тему… - спросил Алекс, не сводя остекленевших глаз с дороги.
- Слушаю вас.
- Если речь идет об Америке, во-первых, что значит «народ Мой», что это за люди, кто такие? а, во-вторых, неужели они – эти люди, приложат руку к тому, чтобы ей было еще хуже?
- «Народ Мой» - это те, кто не прельстится во времена зверя, а что касается их участия… Конечно, ничего такого они делать не будут – никакого зла… Просто своими стенаниями и воззваниями к Богу они навлекут праведный Божий гнев на блудницу. Что же с ней произойдет… Глава – семнадцать…
- Раз уж начали…

Дорога взяла круто вправо и, обогнув небольшое замерзшее озерцо, влилась в огромное бесконечно снежное поле, где уже ничто не могло удержать торжества белого ослепительного света.

***

И пришел один из семи Ангелов, имеющих семь чаш, и,
говоря со мною, сказал мне: подойди, я покажу тебе суд над великою блудницею, сидящею на водах многих;
С нею блудодействовали цари земные, и вином ее блудодеяния упивались живущие на земле.
И повел меня в духе в пустыню; и я увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами.
И жена облечена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом, и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодействаее;
И на челе ее написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным.
Я видел, что жена упоена была кровию святых и кровию свидетелей Иисусовых, и, видя ее, дивился удивлением великим.
И сказал мне Ангел: что ты дивишься? Я скажу тебе тайну жены сей и зверя, носящего ее, имеющего семь голов и десять рогов.
Зверь, которого ты видел, был, и нет его, и выйдет из бездны и пойдет в погибель; и удивятся те из живущих на земле, имена которых не вписаны в книгу жизни от начала мира, видя, что зверь был, и нет его, и явился.
Здесь ум, имеющий мудрость. Семь голов суть семь гор, на которых сидит жена,
И семь царей, из которых пять пали, один есть, а другой еще не пришел, и когда придет, не долго ему быть.
И зверь, который был и которого нет, есть восьмой, и из числа семи, и пойдет в погибель.
И десять рогов, которые ты видел, суть десять царей, которые еще не получили царства, но примут власть со зверем, как цари на один час;
Они имеют одни мысли и передадут силу и власть свою зверю;
Они будут вести брань с Агнцем, и Агнец победит их; ибо Он есть Господь господствующих и Царь царей, и те, которые с ним, суть званные и избранные и верные.
И говорит мне: воды, которые ты видел, где сидит блудница, суть люди и народы, и племена и языки.
И десять рогов, которые ты видел на звере, сии возненавидят блудницу, и разорят ее, и обнажат, и плоть ее съедят, и сожгут ее в огне;
Потому что Бог положит им на сердце исполнить волю Его, исполнить одну волю, и отдать царство их зверю, доколе не исполнятся слова Божии.
Жена же, которую ты видел, есть великий город, царствующий над земными царями.

Оставшуюся часть дороги Алекс и Пастор почти не разговаривали.
Алекс все теми же остекленевшими глазами пялился сквозь лобовое стекло на дорогу, о чем-то напряженно размышлял. Пастор с умиленным лицом миссионера в самодовольной позе, сложив на животе руки, вальяжно возлежал в кресле. Иногда переводя взгляд с дороги на Алекса, он ждал, не появится ли новый вопрос. Но тот молчал – он молчал таким сосредоточенным молчанием, и это отчетливо отражалось на его лице, которое лучше всяких слов свидетельствует о внутреннем рассуждении и диалоге.
Вообще, молчание – самый выразительный язык, и святой отец когда-то для себя это четко усвоил. Поэтому, будучи человеком последовательным, он сейчас только и успевал, что без устали понимающе помалкивать.

12

Алекс вышел из состояния полудрема. Бом-м-м - часы пробили три ночи. Струи звука какое-то время вились в воздухе, потом в один миг пугливо расползлись по углам и затаились. Вся комната до краев наполнилась тишиной – в ушах стало нестерпимо шумно. Алекс всмотрелся сквозь темноту в то место, где он знал – висят настенные часы, и смотрел туда до тех пор, пока сквозь мутную сине-коричневую дымку не проступил черный силуэт. Когда-то из часов выскакивала кукушка, но механизм давно сломался – осталось только мягкое бом-м-м. Бом-м-м, – повторил в полголоса Алекс. Ему вспомнилась забавная история, которую он узнал от своей бабки - история, как эти часы попали к ним в дом. Тогда Розенберги еще содержали антикварные лавки в Нижнем Ист-Сайде. Его прадед Аарон Розенберг купил часы за бесценок у русских эмигрантов и, как всякую вещь, с которой нужно непременно извлекать прибыль, выставил на продажу за тройную цену. Деду же тогда было чуть больше трех лет, и как гласит семейное предание, во всей округе невозможно было найти мальчика более капризного и плаксивого. И вот в одну из истерик, которые тот закатывал регулярно, часы, которые до того считались бездыханной грудой дерева и металла, вдруг во весь голос заявили о себе всеми предусмотренными для этого механизмами и приспособлениями. Трехгодовалого деда сие чудо впечатлило настолько, что он забыл про истерику и стал смеяться. С тех пор всегда, когда дед брался за свое любимое дело и терзал прадеду и без того расшатанные в годы великой депрессии нервы, мальчику позволяли поиграть с часами, и он тут же начинал заливисто смеяться. А поскольку сей антиквариат у клиентов не вызывал интереса, семейным советом постановили перенести часы в дом.
Да. Старые добрые истории… Почти что сказки…
Алекс сполз с кровати, надел тапочки и подошел к столу.
В темноте картина Харитона выглядела еще таинственнее.
Алекс включил компьютер. Поковырявшись там с полчаса, а потом еще десять минут, потом еще две и, наконец, тридцать секунд, он выключил компьютер. Погасил свет и снова лег. Сон не шел. Тогда он дал волю воображению - оно придумало город. Залитые солнцем улицы пестрят разношерстным народом. Автомобили - странно, но это обыкновенные автомобили. Заплаты современных строений чередуются с постройками далекого, а может и не очень, прошлого. Алекс все же решил, что прошлое должно быть непременно далеким. Мимо него прошла группа детей. В скверике отдыхает мамаша с коляской. Из распахнутых дверей универсама звучит на незнакомом языке песня. Вот уже три часа молодой человек в бейсболке и шортах с самопожертвованием камикадзе и упорством дятла ногами подбрасывает в воздух скейт, а потом, чертыхаясь на всю округу, кувырком обрушивался со своим снарядом на асфальт.

13

Поезд подходил к вокзалу с опозданием в три минуты. В исступлении наступая друг другу на ноги и работая локтями в печень, встречающие с трогательной старательностью вглядывались в зеркальные окна купе и высматривали что нужно: кто-то находил знакомое лицо сразу, кто-то оставался в тревожном ожидании дольше. Многих никто не встречал – по разным причинам. Алекса в отличие от них ждали.
Он довольно легко отыскал в царящей здесь суматохе высокого с лысиной и шрамом по темени лет пятидесяти мужчину. Еще один опознавательный знак - так захотел Стив - кожаный армейский ранец за спиной – присутствовал.
- Добрый день. Алекс Розенберг.
- Стив Дуглас. Отставной полковник Армии США. Ну вот – наконец встретились.
- Очень приятно.
- В жопу этот тон. Чего здесь сопли распускать? Давай попроще. Без всяких ужимок. Я – мужик, ты – мужик.
- Что рожу не побрил, полковник?
- Это лишнее. Поверь мне. У тебя вот сопля на щеке – а это уже плохо. На самом деле плохо.
- Твою мать. В этом сраном поезде нормально не умоешься.
- Нам ехать минут двадцать. Мой дом на окраине – глушь не самая великая - бывает хуже. А вообще, места здесь красивые. Покажу где можно на природе неплохо отдохнуть.
Стив деловито обошел кругом свой Фольксваген, отключил сигнализацию, с лязгом открыл крышку багажника - она была красной, в то время как остальные детали кузова выкрашены в синий, за исключением белого, с ржавыми прожилками и подтеками правого крыла. Поочередно поставил в багажник три сумки Алекса; грузно падая за руль, пояснил:
- Машина не новая. Зато ходит хорошо, - было непонятно, хвалится Стив или предупреждает.
- Я заметил, что не новая, - с любезным оскалом согласился Алекс, в четвертый раз безрезультатно ударяя дверью, пытаясь ее захлопнуть.
Фольксваген, третий участник предстоящего автопробега, через восемь минут уверенно завелся, однако открывать гостю свои ходовые возможности решил не сразу и, начал с того, что, не проехав и двухсот метров, отчаянно заглох.
- Придется толкнуть, - искренне расстроился Стив. Вцепившись обеими руками в баранку, он обречено прилип к ней вспотевшим от напряжения лбом; не поднимая головы, обратился к Алексу. - Такое с ним бывает.
- Разве у нас, вернее, у меня есть выбор, - заметил на это Алекс. Между каждым движением вставляя продолжительные паузы, он с показной ленцой выбрался из машины; на полусогнутых дополз до задней ее части, где с минуту в безнадеге пожмурившись на палящее солнце, с силой прижал запястья к пыльному капоту.
К неописуемому восторгу нового водителя и старого пассажира не более чем через сорок минут немецкий ветеран американских дорог радостно попукивая, рассекал утренний воздух Пенсильвании - честно тянул свои сто двадцать и, натужно обгоняя длинные колбасы груженых фур, сердито фыркал на ограничивающие скорость движения дорожные знаки.
Алекс с интересом рассматривал новые земли. Частные сектора из богатых коттеджей чередовались с россыпями неприглядных, неухоженных домов пяти-семи этажей и, когда начинало казаться, что вот это и есть самое дно городских трущоб, как вдруг из-за чумазых кирпичных груд стройными рядами вырастали красивые дорогие дома. Классическая действительность Америки…
- Черт, в поезде забыл свою бритву.
- Ерунда. У меня две – успокоил Алекса Стив. - Я одной почти не пользуюсь. Вот мой дом. Жена на балконе торчит: интересно, что она приготовила пожрать, – он нехотя махнул рукой в открытое окно, туда же изобразил некое подобие улыбки и, повернувшись к Алексу, безучастно добавил. - Вот так торчит весь день на балконе, задрав ноги.
- Загорает, наверное.
- Хрен ее знает…
Тем временем Фольксваген притормозил недалеко от мусорного контейнера, аккуратно развернулся вокруг дорожного столбика, въехал на небольшую гравийную площадку возле пятиэтажного кирпичного дома. На заключительном маневре заглох, не дотянув метра четыре до своего обычного места парковки.
- Слава Богу, что здесь, - выдохнул не без определенной степени удовлетворения Стив.
- Вот уж действительно услужил твой старичок.
- Не называй его так, – шепотом, почти испуганно зашипел Стив, - он очень обижается на это: потом не заведешь вообще.
- Надо же: как у людей… – также шепотом ему в тон пожал плечами Алекс.

***

«Пенсильвания. На изучение достопримечательностей ушло около двух дней - бесполезно проведенные дни: потерянное время. Так называемые «достопримечательности» потрясли своей никчемностью и непримечательностью» - это все, что появилось в «Записках65» с тех пор, как нога Алекса ступила на земли Пенсильвании.
В часы свободные от познавательной деятельности Алекс бродяжничал по городу, дышал затхлым воздухом беднейших кварталов: здесь было интересней. Вечера просиживал где придется - в основном в питейных заведениях. Когда нетвердой походкой возвращался в дом Стива – тот бранился и называл его начинающим алкоголиком, на что Алекс отвечал, что, во-первых, за собой следить куда полезнее – и для здоровья в том числе (при этом он тыкал пальцем в огромное брюхо полковника), а во-вторых, дескать, нечего завидовать. Грех тебе жаловаться, этакой пивной бездонной бочке, на отпущенный природой потенциальный литраж, который и сейчас был израсходован едва ли.
Этим вечером (впрочем, тремя вечерами ранее картинка в глазке двери напротив была точно такой же) Алекс царапал ключом замочную скважину, но тщетно. Ключ словно заколдованный отказывался попадать куда нужно, а пальцы ему предательски подыгрывали. Дверь отворила Глория. Заспанная, с растрепанными волосами буркнула что-то между добрый вечер и какого хрена, укуталась плотнее в халат, в голос зевнула и, звонко шлепая тапочками о пятки, отправилась обратно в спальню. Пояс обмякшими усами поволочился по паркету за халатом, таща за собой свалявшийся клубок пыли и кусок бумаги. Освещенный с кухни далеко не первой чистоты розового цвета халат с красными цветками в районе ягодиц напоследок блеснул в черном квадрате проема, после чего скрылся во мраке спальни; через какое-то время невидимая рука захлопнула дверь. Алекс удивился: много раз приходилось ему видеть эту картину, но смысл «Квадрата» Малевича дошел до него только сейчас. Истинно: внутри некогда белого квадрата спряталось столько различных предметов, столько душ и мыслей, что под конец создания картины от многочисленных наслоений все слилось воедино – стало черным прямоугольным пятном. Это тончайшие кружева искусной графики. Подобно абсолютной пустоте, под завязку заполненной несуществующими предметами, черный квадрат под завязку наполнен предметами существующими; он не дошел до абсолютной пустоты – не созрел, однако совсем скоро, когда все перегниет, он снова станет белым, как отполированная на солнце и ветру кость динозавра.
Стива дома пока не было.
Алекс был счастлив от предвкушения скорого свидания с подушкой. Он хотел просто лечь - лечь – и ни о чем до завтрашнего утра не думать. Он скинул обувь, распустил молнию ширинки, расстегнул одну пуговицу в районе пупка, одну на рукаве, вытащил из брюк часть заправленной в них сорочки и, не найдя в себе сил довести дело до конца, рухнул на кровать в одежде как подкошенный.
Глория пришла через десять минут, облокотилась плечом о стену. Предложила кофе.
Алекс удивленно посмотрел на нее: огромные груди-арбузы как-то неестественно много выглядывали из-за якобы неряшливо запахнутого халата; он тут же отвел взгляд в сторону. Ему почему-то пришло в голову, что ей не мешало бы снова выкрасить волосы: корни неопределенного цвета - ближе к серо-коричневому - были уже не корнями, а трехсантиметровыми не крашеными волосами.
- Да, конечно, если можно, - согласился благодарный Алекс, из последних сил выдавливая из себя улыбку как из пустого тюбика зубной пасты еще немного последней пасты.
Глория деловито ушлепала на кухню и через пять минут принесла кружку горячего кофе - подала ему.
- Фу, горячий, - Алекс быстро поставил кружку на тумбочку и судорожно затряс в воздухе якобы обожженной кистью; но для спасения кисти этой операции ему показалось недостаточно, поэтому он принялся на нее дуть столь ретиво, что от головокружения едва не оказался на полу.
Глория за сим феноменальным иллюзионизмом наблюдала сначала стоя, затем с интересом и усмешкой установила напротив кровати стул. Усевшись за него, как показалось Алексу, вызывающе широко расставив по сторонам ноги, она облокотилась локтями о спинку, а подбородком о локти, и пока тот, уткнувшись всем лицом в кружку, старательно пил свой кофе, не спускала с него глаз.
- Ой, что-то прижало меня, извините… - Алекс ухватился руками за живот и в картинных конвульсиях пулей вылетел в туалет.
Через двадцать минут, когда он осторожной поступью дикой лани вышел из кабинета, полный сомнений и тревог и готовый в любую секунду юркнуть в спасительное прибежище туалета обратно, Глории в его комнате уже не было. На тумбочке стояла кружка с недопитым кофе, рядом с кружкой дымилась тарелка с горячей жареной яичницей. Алекс с жадностью набросился на еду и тут же ее съел.

***

- Завтра будет дождь. Опять ноет шрам. Я давно стал настоящим синоптиком. Еще не было ни одного случая, чтобы я ошибся в прогнозах относительно дождя.
- Стив, какого черта! – не выдержала Глория. - Еще бы! Я бы удивилась, если хоть бы раз ты ошибся, притом, что не бывает и дня, чтобы твой шрам молчал. Сколько раз я по твоей милости таскала за собой зонт в тридцатиградусную жару!
- А сколько раз я предупреждал тебя о дожде, а ты как будто мне назло не брала зонта, а потом приходила вся мокрая!
- Так, отставить разговоры, полковник Дуглас! - у некоторых офицерских жен после определенного стажа супружеской жизни в голосе появляются нотки, присущие чинам, стоящим в военной иерархии ровно на одну ступень выше, чем их благоверные мужья.
- Ладно, ладно, ты же сама меня провоцируешь… - присмиревший Стив лукаво и заискивающе посмотрел Глории в глаза; тут же отвел взгляд в сторону. – Ты приготовила что-нибудь поесть? Мы уже проголодались.
- Ничего я не готовила! Всю жизнь отдала этой дьявольской газовой плите. Если хотите поесть, сами все покупайте, и сами же готовьте!
- Ладно, ладно… - Стив понял, что номер не прошел. - Ребята, придется самим что-нибудь придумывать. Жена сегодня не в духе. Я, например, умею разогревать пиццу. Глория, у нас осталась в холодильнике пицца? У нас должна остаться в холодильнике пицца. Я на прошлой неделе покупал четыре штуки.
- Три из которых - съел сразу же, а четвертую - через полчаса, – уже из другой комнаты донесся голос Глории, которая уединилась там, чтобы ей не мешали читать.
- А я умею звонить в доставку пиццы и там ее заказывать, - с печатью неотразимости на лице сказал Фрэнк и, сомкнув кисти через кончики пальцев, многозначительно закатил глаза.
- О чем мы рассуждаем, если за два дома отсюда я видел небольшой ресторанчик. Всех прошу туда. – Алекс решил поставить точку в дискуссии, потому что ему на самом деле страшно захотелось есть.
Ресторанчик назывался «Лагуна у скалы». Итальянская кухня с рекламного плаката сулила аппетитную пиццу, а также не менее аппетитную длинноногую итальянку в мини-юбке, что, улыбаясь, подаст сию пиццу. Друзья вошли в распахнутую деревянную дверь с огромными бутафорскими петлями под старинную ковку, на которой болталась пыльная табличка «Open» и моментально погрузились в запредельный мир фантазий усердного хозяина заведения.
Изнутри двора вдоль каменной ограды тянулась плетеная изгородь из ветвей должно быть оливкового дерева. На вертикальных кольях ограды, склонив в разные стороны свои простецкие итальянские головы, скучали глиняные горшки. Декоративная композиция, состоящая из нагруженной сеном повозки и впряженного в нее чучела коня с раскрытой беззубой пастью, помимо прочего вызывала в посетителях светлую грусть по утерянной связи человека и природы. Деревянные колеса были разбросаны по помещению в таком количестве, что создавалось впечатление, будто здесь потерпел крушение деревянный поезд. Пенопластовые краюхи хлеба (поезд был под завязку нагружен именно ими), кувшин с вином, пластмассовые гроздья винограда, мандолина – все сии экспонаты, столь изящно расставленные по углам и полкам ресторана, были призваны окончательно убедить недоверчивого посетителя в том, что он попал ни куда-нибудь, но в уютную лагуну.
И все же главной достопримечательностью интерьера лагуны по праву мог считаться выложенный природным булыжником аккуратный небольшой прудик.
Алекс посмотрел в воду: рыб не увидел, зато кое-что другое его заинтересовало сильно. На дне лежал самый настоящий… крокодил. Правда, из-за зеленого налета слизи было не очень понятно, каменный он или отлитый из металла.
Когда Алекс делал заказ, он, между прочим, спросил сверхуслужливого итальянца:
- В Италии, разве, водятся крокодилы?
Итальянец ни на секунду не растерялся:
- О, сеньор! Раньше водились… А теперь их почти нет… Очень редко встречаются. Перебили браконьеры.
- Большие были? – гонимый ветром познаний не унимался Алекс.
- Нет, не очень, метра два или три… А, вообще, если честно, я не знаю. Спросите лучше у моего брата Карло. Он лучше меня знает эти тонкости. Меня увезли из Палермо, когда я был совсем маленьким мальчиком. В годовалом возрасте увезли…
- А где ваш брат? – поинтересовался Стив.
- Черт его знает. Как стал употреблять кокаин – больше я его не видел. Ему было уже за пятьдесят… а вы говорите, что марихуана ерунда…
Между тем, Алекс и Фрэнк давно съели свое то, что называется «настоящая итальянская пицца», молчали и смотрели на Стива, который, как видно, очень вдумчиво относился к поглощению пищи. Останки первой съеденной курицы были настолько тщательно отполированы и отчищены от хрящей, что, закопай их поглубже какому-нибудь шутнику в районе Эфиопии, щепетильные археологи обнаружив эти косточки, в один голос признали бы в них прародителя Люси, после чего эволюционная теория Дарвина была бы окончательно доказана.
- Моя жена на самом деле хорошая и очень добрая, - уплетая зажаренную вторую курицу, оправдывался Стив. - Просто она сегодня не в духе. Да, она просто не в духе. А так она очень хорошая, очень.
- Стив, какого черта ты оправдываешься? Мы ничуть не усомнились в этом. Да, просто твоя жена сегодня не в духе. С каждым человеком такое иногда случается. Наверное, встала не с той ноги, а может, что-нибудь еще более естественное, - без особого воодушевления обозначил попытку успокоить не очень обеспокоенного товарища Фрэнк, до конца не понимая, зачем он это делает.
- Вот именно… вот именно. Алекс, подай, пожалуйста, соус.
Алекс подал соус и, чтобы немного оживить беседу, задал вопрос, который, как он полагал, Стиву будет приятен:
- Ваша жена, наверное, была очень красивой женщиной? Ну, я хотел сказать, раньше она была особенно красивой?
Стив оторвался от еды - по блестящим от жира пухлым губам пробежала еле заметная насмешливая ухмылка, а прилипший к верхней губе кусочек куриной кожи спикировал точно в стакан с апельсиновым соком. Он скомкал салфетку, вытер ею нижнюю часть лица, начиная от носа и кончая подбородком, прихватил даже шею и лысину; вытащил зубочистку, обстоятельно поковырялся в зубах и, уставившись в нее, по всей видимости, пытаясь между делом подсчитать на ее острие всех микробов, проговорил:
- Я тогда был обыкновенным рядовым и служил в Северной Каролине. Сколько воды утекло с тех пор…
Потом устроился удобнее, оперся локтями о стол и, обняв себя за плечи, еле заметно поежился. Его лицо озарила светлая тень былых дней.
Казалось, он забыл где и с кем находится. Теперь его выгоревшую челку трепал сухой горячий ветер, с юга, а глаза слепило белое полуденное солнце. Откуда-то из дальних казарм доносилась популярная песня «Битлз», вторым планом сопровождаемая глухим рявканьем строевых команд. Воняло резиной – до рвоты. Резиновое покрытие плаца накалилось до предела: складывалось ощущение, что оно вот-вот начнет плавиться.
- Рядовой Дуглас! Выйти из строя! – как правило перед возвышенной речью физиономия лейтенанта Лэйкера принимала особенно торжественно-глупое выражение. Сделав многозначительную паузу, он начал с высокой ноты и постарался продержаться на ней как можно дольше. - Принимая во внимание заслуги вашего отца перед нашей родиной - Соединенными Штатами Америки, а также вашу безупречную службу в вооруженных силах Соединенных Штатов Америки, мы с капитаном Диккенсоном рассмотрели вашу просьбу и решили ее удовлетворить. Перед вашей отправкой мы предоставляем вам отпуск в тридцать календарных дней. Я думаю, вам не нужно напоминать, что вы не должны покидать пределов нашего военного городка во время отпуска?
- Есть, сэр! – отчеканил рядовой Стив Дуглас.
- Стив, не молчи, – потрепав за плечо, оторвал его от воспоминаний Фрэнк.
- Есть, сэр, тогда сказал я, а когда вечером этого же дня появилась ОНА, ничего поправить я уже не мог. Через месяц я отправлялся во Вьетнам. Ей было тогда немногим больше двадцати лет. Да… Она была чертовски красива! А если помножить это на полное отсутствие в наших казармах лиц женского пола и на мое свободное время, то неудивительно… В общем, я заболел ею. Постоянно наблюдал за ней как одержимый. Бывало, если сижу на скамейке и якобы нежусь на солнце, то обязательно краем глаза наблюдаю, как она несет ведро воды или хлеб в солдатскую кухню. Я не мог оторвать глаз от ее стройных ног – тогда они были стройные… - уж поверьте.
Да что там я! Вся наша часть только о ней и говорила! Других тем для разговоров не существовало.
А она была молода и чиста.
Ночами, когда в казарме гасили свет, все солдаты обсуждали ее достоинства до самых незначительных мелочей: кто-то видел, как она нагнулась в кухне, отчего ее блузка обнажила кое-что, кому-то она улыбнулась или чуть заметно подмигнула. Некоторые фантазировали различные пошлости - они соревновались между собой у кого это выйдет круче. Нетрудно догадаться, кто был главным действующим лицом в этих солдатских мечтах. Но она была недосягаемой, почти богиней! Да, богиня красоты! Поэтому всем только и оставалось, что фантазировать – мечтать о несбыточном.
Мне посчастливилось несколько раз с ней переговорить. Она разговаривала со мной благожелательно. Это было счастье!
Когда до конца отпуска оставалось две недели, я решил признаться ей в любви. Настолько все было серьезно… с моей головой, имею в виду. Эх, молодость, молодость…
Вечером с клумбы у штаба нарвал цветов - поставил под кровать в банку с водой. Всю ночь не мог заснуть: проигрывал всевозможные ситуации нашей предстоящей встречи: как назавтра буду действовать, что буду говорить я, как ответит она.
Под самое утро мне все-таки удалось заснуть, но как выяснилось, ненадолго. Потому что в шесть утра в казарму с шумом ввалился Том. Но это был не тот Том – простой веселый парень – Том, которого все знали. Нет. Это был Джордж Вашингтон, провозглашающий провозглашение.
«Я сделал это! Йес!» - Том возвел к потолку руки с растопыренными пальцами и громко с треском, словно произошел мощный электрический разряд, испортил воздух, после чего с ухмылкой идиота победоносно всех осмотрел. Из его штанов торчала плохо заправленная рубаха, в короткие волосы забилось огромное количество растительного мусора.
«Я победил! Йо-о-о!» - снова прокричал Том. Ну и свинья, – в ту же секунду подумалось мне, потому что я сразу все понял и, мысленно послав его подальше, тут же заснул крепким мятежным сном, деталей, слава Богу, не слышал.
Таким печальным образом был низвергнут мой двухнедельный идол. Мне стало противно за ошеломляющую тупость, которую я в себе обнаружил – думаю, всему виной – безделье. Но особенно противно за мою наивность. И больше всего именно за наивность. Этот чертов спор, что за неделю до злополучной ночи, я умудрился затеять с Крисом… Именно такую развязку он предрекал, а я горячо ему противился. Как назло нашу перепалку слышала вся рота: некоторые считали правым его, кто-то был за меня – но таких было не много. Но ангельскую чистоту Глории столь яростно защищал только я. Тогда этот добродушный инфантильный толстяк, будь он не ладен, насмехаясь, назвал меня наивным олухом, а я врезал ему ботинком в зубы – когда он завязывал шнурки. И вот все узнали, что я действительно наивный олух. Я был подавлен. Хотя теперь, с высоты лет, те события мне кажутся забавными и трогательными. Моя правота мне видится хотя бы в том, что я защищал честь женщины, пусть даже мнимую. Вот уж действительно время меняет людей. Под старость я снова становлюсь романтиком, черт побери! И меня это радует. Скоро возьму гитару и пущусь бродяжничать по Штатам.
Потом пошли любовники помельче: низших категорий. Даже беззубый Крис – и тот исхитрился получить от нее. Но эти победы уже никого не впечатляли – тем более меня.
Конечно, все столь щепетильные подробности я специально не узнавал. Просто каждую ночь поступали все новые и новые сводки с невидимого фронта, хотя еще раз скажу: тогда мне было уже все равно.
Цветы так и остались стоять под кроватью. Когда я спал в казарме свою последнюю ночь, почему-то о них вспомнил: они были уже сухими, в воде появилась плесень. Из банки ужасно воняло. Мне тогда показалось это символичным…
- Ну, и как вы сошлись? – не выдержал продолжительной прелюдии Алекс. – Черт с ней, с этой банкой!
- А? Что? – встрепенулся Стив - как сошлись? – а-а-а, да очень просто. Фрэнк не в курсе, а тебе, Алекс, я уже когда-то писал, что после того дьявольского ранения в бедро мне приходиться каждые пять лет проходить реабилитационный курс в Сан-Диего. Там мы и встретились. Через пятнадцать лет. Она меня, разумеется, не узнала, но я сразу признал ее.
Стив снова сосредоточился на курице. Он с удвоенной энергией набросился на обжаренные мясистые окорока, потом, видимо, чувствуя, что собеседники вопросительно смотрят на его лысину, поднял голову и пробубнил, выплевывая крошки из туго набитого рта:
- Вы, наверное, хотите узнать, изменилось ли к тому моменту ее поведение?
- Да ладно, Стив. Какая теперь разница, - прогнусавил Фрэнк, хотя по его лицу было видно, что как раз это он и хотел узнать.
- Вот именно – какая теперь разница, – согласился удовлетворенный Стив и решительно припал жирными губами к стакану с соком.
Обильно скопившиеся на дне стакана крошки, движимые волнообразными движениями жидкости, были затянуты в беспощадную воронку глотки Стива и накрыты сверху итальянским пирожком.

***

- Да, давно такого не было. Ну, всякое бывало, и побеждали иногда, но с таким счетом…
- Воистину славная победа. Что хотели, то и делали.
На мониторе показывали самые важные отрывки прошедшего матча. Болельщики вновь и вновь громко приветствовали успехи своей команды, вновь и вновь сильно ударялись пивными кружками и залпом их опорожняли.
- Алекс, я понимаю, тема для тебя сложная, да и прошлое ворошить, думаю, тебе не очень хочется, но все же спасибо за дочь…
- Полковник, просто так получилось и все… самое главное в этом деле – наша кровь – очень редкая – она совпала. Четвертая группа, резус… тьфу… опять забыл: положительный или отрицательный. Если и стоит кого-нибудь благодарить, так это случай. Мне оставалось всего лишь остаться человеком.
- Извини, но это уже не мало. Спасибо, что остался человеком. Дочь – это единственное, что у меня осталось. Это святое для меня. Ради нее… Она умница – закончила с отличием… впрочем, тебе это не интересно. Война у меня отняла молодость, карьера – веру в справедливость. Если бы… Тьфу, опять эти слова! Сколько раз зарекался их не произносить. Ох уж эти «если бы» - это дьявольские слова; в любом случае, вернуть ничего нельзя. Я к чему, вообще-то, начал этот разговор. Вот что, Алекс. Если что – ну, если проблемы там какие-нибудь будут, ну, мало ли что… В общем, на меня рассчитывай. Всегда помогу, чем смогу.
- Стив… – Алекс замолчал – он колебался. Было видно, как его губы делали нервные попытки раскрыться, но всякий раз, едва из них вырывался первейший звук, они судорожно сжимались – Алекс не мог решиться приступить к главному – в сущности, к тому, ради чего сюда и приехал. Но Стив… да пошлют небеса его дочери еще три Гарвардских университета и все три - с отличием - в его глазах читалось столько неподдельного и искреннего желания помочь, что Алекс все же решился. – Может, для тебя до сих пор это тоже больная тема, но… Почему ты тогда перестал бороться, почему поддался Джеферсону? Просто такого результата никто никогда не давал. Даже близко. Ни один высший офицер!
- Я тебе об этом никогда не писал, – резко напрягся Стив. – Откуда информация?
- Давай договоримся: я обещаю тебе все рассказать, но только когда ты ответишь на мои вопросы. Вспомни, что минуту назад ты мне говорил.
- Я догадываюсь, откуда ветерок, - лицо Стива перекосило, будто он целиком разжевал лимон (с коркой). - Кого они только не подсылали. И на тебе! Впрочем, - лицо полковника резко изменилось: теперь это был полнейший штиль, - впрочем, ты отдал моей дочери почти всю свою кровь – и этим все сказано.
- Стив, терпения, немного терпения. Я тебя понимаю. Ты даже не можешь представить, насколько я тебя понимаю. Но давай начнем сначала. Итак, ты сдался, все бросил, всех послал и лег на дно…
Откинувшись на спинку кресла, Стив поджег сигару: пых, пых, пых - сделал несколько смачных затяжек. Последнее, что Алекс заметил до того, как лицо полковника размазал дым, это хитрый прищур глаз - хитрый, но напряженный – прищур бывалого карточного игрока при интересном раскладе. Когда сизый дым обмотал голову полковника окончательно, облако веско заговорило:
- Понимаешь, все, буквально все, даже самое незначительное в нашей жизни должно иметь целесообразность. Для этого необходима цель. Цель – вот что движет думающим человеком. Скажи, ты думающий человек?
- Дальше…
Рука полковника внесла в облако полный стакан виски; после того как пустой стакан возвратился обратно, операция повторилась трижды. В голосе из облака видимых изменений не произошло:
- Теперь ответь: какие цели могут быть у страны, где правят пейсы и денежные мешки? Скажешь, меня обуял романтический идеализм с душком нацизма? – не стал бы так говорить. Я просто слишком много видел крови и страданий. И, поверь мне, это не стоило того. Я имею право так рассуждать: я знаю жизнь не понаслышке.
- Ну, а карьеры, жалования, репутации, наконец, не было жалко? Ведь такой скандал…
- Пых, пых, пых. Парень, ты еще молод… Не заставляй говорить высоких слов: для меня это не пустые звуки, как для вашего поколения… – все так же веско гудело облако.
- А как же антисемитизм? Это же не по-христиански. У тебя крест на груди.
- Оспаривать право одного народа распоряжаться судьбами других народов – какой в жопу здесь антисемитизм? Пых, Пых. Пусть о моем антисемитизме расскажет Давид – солдат, которого я собственными руками вытащил во Вьетнаме из дьявольского ада, который той ночью устроили косоглазые – его оттуда вызволять по собственной воле никто не хотел: ни негры, ни друзья-евреи, которых в нашей части было аж четыре штуки, ни еще какой хрен. Результат: раздробленное бедро и хромота на всю жизнь. И я еще легко отделался. А ты говоришь антисемитизм! Пых, пых, пых. Великое лицемерие современных христианских церквей состоит в том, что в последнее время они только и твердят об антихристе. Лицемерно забывая при этом, что он будет евреем. Для них антихрист – некий метеорит, который свалится на землю и всех обольстит. А то, что он придет к власти при помощи таких же евреев-бандитов, целой системы, целой армии, об этом говорить почему-то не принято. Если бы современные христиане христианство принимали всерьез, то опасность порабощения мира евреями они принимали бы столь же серьезно, как и саму религию. А, между тем, на местах это уже произошло.
- Но есть ведь и честные евреи.
- Еще одно лицемерие. Когда Америка вела войну с Японией, всех американских японцев собрали в бараки как скотину и держали там в полной резервации до окончания войны. Пых, пых. При этом никому и в голову не пришло, что среди этих японцев могли быть и очень хорошие люди. Сейчас евреи ведут борьбу против всего мира. Выводы делай сам.
- Мне даже страшно подумать, что ты имеешь в виду…
- Пых, пых. Да нет – ничего страшного. Это не то, о чем ты подумал. Просто все они должны жить компактно и заниматься только своими делами – как это делают другие народы. Им же на пользу.
- Стив, но ведь ты тоже еврей!
- Пых. Но ведь я об этом не ору на каждом шагу и не спекулирую этим, как дешевая проститутка! Я честный человек, при чем сильный. И не задним умом – это удел ущербных, но своими способностями, работой и отношением к жизни.
Теперь с Алексом разговаривал совсем другой человек – такого Стива он еще не видел; вернее, именно таким он и рисовал полковника в своем воображении до того, как сюда приехал; и вот, слава Богу, Стив все-таки такой.
Рука потыкала сигарой в пепельницу. Сигара потухла, напоследок испустив тонкую струйку дыма. Голова Стива стала постепенно проявляться на фоне темного кресла. Алекс встревожился: лицо полковника серьезно деформировалось. Новое агрегатное состояние, в которое за считанные минуты оно успело трансформироваться, ничего хорошего не обещало. Алекс был наслышан об истериках, которые тот закатывал всякий раз, когда хватал лишку. Однако сегодня Стив оказался на высоте: он нахмурил брови, сфокусировал на воображаемом предмете взгляд, фыркнул, выпрямил спину – это выразилось в выпячивании живота, улыбнулся, по его мнению, трезвой улыбкой и, ни дать – ни взять, твердой рукой ливанул в свой стакан еще сто пятьдесят грамм виски – тут же выпил, крякнул и затих. Уставился мутным взглядом в стену и… затянул песню.
В баре, где до того стоял жуткий гам. Там, где радостные болельщики, эти успешные пузатые мещане только-только начали праздновать победу и напиваться вдрызг, так вот они от этой оглушительно-тихой песни все моментально стихли, превратились в замершие восковые фигуры: было слышно только одиноко летящую муху да хриплый голос Стива; голос, который царапал столы, стены, окна, души. Такой странный уродливый голос. Он приказывал молчать: он приказывал верить. Он верил сам. Он был прав.
…………см…гр Мегаполис

Закончив петь, Стив потупился. Потом, встрепенувшись, как ни в чем ни бывало живо заговорил:
- В теории войны мало быть талантливым стратегом, тактиком, знать новейшие методы ведения боевых действий, но необходимо также знать общую историю, историю войн, известные сражения, необычные сражения, все, что творилось вокруг них, в войсках, подоплеку, мотивацию, и массу всего, о чем можно распространяться часами. Я это говорю тебе не для того, чтобы в очередной раз изобрести велосипед, но для того, чтобы ты понял: непростое это дело… Профессионалов у нас нет. Реально нет. Дилетанты в погонах. Тряпичные куклы. Духовная основа – самое главное – та отсутствует как таковая. И, слава Богу, что все это так: иначе мы смогли бы наделать массу глупостей.
Немного помолчав, продолжил:
- Сейчас войны по большей части заказные – с известным результатом: политика. - Стив сухо сплюнул частицу изо рта. – Ведь что сейчас любая операция любой армейской части США? Ведь это же…
Пока полковник предавался сначала сентиментальным излияниям, а потом мудрым откровениям военного стратега, непочатая пол-литровая бутылка шотландского виски, что одиноко стояла на столике, успела опустеть.
Алекс оборвал самозабвенную песнь Стива и решил открыть карты:
- Что нас ждет – беда! – отрыгнув, икнул он.
- Для меня это не секрет, – даже не икнул полковник. Он оказался крепче, чем думал о нем Алекс. – Алекс, ты выпил всю бутылку, хотя утверждал, что шотландское не пьешь.
- И что же нам теперь делать?
- Заказать новую бутылку!
- С Америкой что делать?!
- Спроси чего-нибудь полегче, - Стив раскрыл пакет с поп корном - набил хлопьями рот; часть кукурузы рассыпалась на стол - он сгреб ее в ладонь и с горкой высыпал обратно в рот.
- А я знаю! Хочешь, отвечу!? – воскликнул Алекс. - Чтобы помочь Америке необходимо всем патриотам и единомышленникам собраться под единым знаменем спасения страны! собраться всем, кому не безразлична судьба нашей страны! – а потом с воодушевлением говорил еще и еще, но все же неотвратимо чувствовал, что его слова Стив пропускает мимо ушей; причем делает это с откровенным цинизмом. - Я напоролся на глухую стену! – в конце концов, забило набатом в голове Алекса. - Боже, это же глухая, глухая стена!
- Все, что так запальчиво ты сейчас продекламировал, можно было и не озвучивать, - Стив лениво вытер жирную пятерню о грязную футболку на животе, а после на той же руке принялся заинтересованно лизать растопыренные пальцы. - Легко сказать: единомышленники, патриоты… Хе-хе. Парень, ты что, с луны свалился.
- Стив, я… – стал задыхаться Алекс.
- Парень, все, о чем мы сейчас говорим – полный бред. Колумб открыл Америку, а Вашингтон – закрыл. Ты же собираешься ее открыть вновь. Я не могу изменить ход истории, даже если этого очень сильно захочу.
- Если не изменить, то хоть подправить!
- Пойди, заставь Миссисипи течь немного на север.
- Да ты просто проститутка!
- Алекс, милый, сказать честно, мне не меньше твоего больно за нашу страну. Но я реалист. Я просто называю вещи своими именами.
- Стив, в таком случае, тебе следует честно сказать, что ты свинья…
- Это почему же?
- Подумай сам!

***

- Мало, мало вам. Мыслимое ли дело! Приползти на четвереньках! Все соседи видели! Стыд какой! – сокрушалась Глория. - Хорошо хоть полицию не вызвали как в прошлый раз!
- Ну, может, хватит! Маза фака. И так голова болит! – в ту минуту без слез сострадания на Стива не смог бы смотреть даже самый свирепый предводитель гавайского племени, но только не Глория.
- Стив, кто хоть выиграл вчера? – Алекс сделал робкую попытку восстановить координатную плоскость «время – события».
- А разве кто-то играл? – на искаженном мукой лице Стива несколько мышц попытались изобразить мину, говорящую об удивлении. – Ах, да, точно. Наши победили.
- Так, все ясно…
Алекс, лежа, ногой подгреб брошенные около кровати брюки и отстегнул от пояса фляжку:
- На, ветеран, прими лекарство: в Сан-Диего другие методы лечения. Это тебе прописал доктор Алекс.
- Помню пока вот что: ты вчера назвал меня свиньей. За что? – не напомнишь.
- Ты отказался спасать Америку.
- Бред какой-то. Почему я должен ее спасать? От кого? От самой себя?
- Долгая история.
- Ах, да – вспомнил! - Стив возвел палец к потолку, будто озарение к нему пришло только сейчас. - Ты обещал ответить на один вопросик вчера. Ну… Я весь во внимании.
- Если ты готов все выслушать без издевок, то отвечу. Вернее, расскажу. История на самом деле долгая, и ты в ней замешан не меньше моего.
- Что ж, - Стив подождал, пока последняя капля падет ему в рот, для надежности еще потряс фляжкой, но дополнительной капли не дождался. Поджав под себя ноги, устроился в кресле. Его лицо – нарисованная усмешка. – Если ты мне все расскажешь, я от этого ничего не потеряю. Так что валяй – удиви старого волка. Расскажи о единомышленниках и патриотах, которые спасут Америку, расскажи о героях, об опасностях, что окружают нашу родину со всех сторон. Но начни все же с того, откуда у тебя информация о моей службе.
- Ну, твоя служба в определенных кругах - достаточно известный набор фактов. Через интернет также можно найти кое-что - без больших проблем – если взломать кое-что. Короче – ты и без меня это знаешь. Посему дабы ты впредь не ехидничал, а выслушал меня внимательно, хочу кое-что тебе припомнить. Так, пустячок - из молодых лет ныне старого волка – то есть тебя. Об этом, вроде, ты никому не рассказывал. Я так понимаю, не было подходящего повода… Итак, Стив, внимание: твой первый прыжок с парашютом, Невада, жара, в твоем нагрудном кармане порнографическая фотография, на правой ноге - мозоль…
На лицо Стива упала легкая тень наносного недоумения, что выразилось в довольно грубом:
- И что же мой первый прыжок? Первый – как последний – не лучше – не хуже. У меня их сотни. А что до мозолей и порнографических фотографий, так это – каждый второй солдат любой армии мира. Так что, вынужден тебя огорчить, мой первый прыжок – точная копия всех прыжков всех поколений солдат.
- За исключением одного небольшого обстоятельства… - хитро щурить глаза на этот раз пришла очередь Алекса (что он и сделал с превеликим удовольствием; даже, пожалуй, немного переусердствовал, чем вызвал бурное раздражение у полковника):
- Давай, не крути…
- Да, в общем, ничего такого особенного. Я же сказал – мелочь. Родину ты не предавал, врагов – не испугался. Благо, это были всего лишь учения. Просто насрал в штаны и все… Насрал сразу же, как только получил от капрала пендаля под зад и вылетел из самолета наружу. А потом в сраных штанах бегал сутки по полигону. Вспомни, как все воротили носами и говорили, что кто-то обосрался. На кого ты свалил? – не помнишь? А я скажу – на Роя Николсона. Потому что Рой Николсон тоже навалил в штаны. Но об этом узнали все, так как ты – какова ирония судьбы! - его и застукал вытряхивающего из штанов нечистоты. А твои остроты? - в тот день тебя словно прорвало! Как его только ты не называл! Продолжать?
- Хватит! – прокричал Стив. – Довольно с меня! Когда я делал свой первый прыжок, тебя еще на свете не было!
- Ну, так как? – продолжим разговор?
- Это «они» тебе рассказали?
- Нет.
- Тогда ничего не понимаю.
- Кое-что рассказали действительно «они».
- Теперь – тем более ни хрена не понятно.
- Готов слушать?
- Я, думаю, перед тем, как ты все расскажешь, нам необходимо поменять место дислокации. Предлагаю в «Свиное брюхо». Там сегодня скидки на пиво.
- Великолепно! Это будет отличный маневр.

***

Алекс закрыл глаза. Оператор вечно недовольный, всегда с похмелья и в затрапезном макинтоше чертыхаясь, выполз из своей конуры, жмурясь, включил видеомагнитофон.

Телепатическая повесть Алекса.
Сон.
Полуденное солнце било в глаза. Языки испепеляющего зноя отрывались от асфальта и жгучим дыханием лизали лицо и руки. Лямка от автомата пилила плечо до кровавых язв. Тяжелый ранец глухими хлопками ритмично бился о мокрую спину.
- Стой! Привал! – скомандовал Алекс. Отряд остановился. - У нас есть два часа, чтобы отдохнуть и набраться сил. Впереди трудный путь.
Люди спустились к ручью. Алекс выбрал на его изгибе наиболее незаметное с дороги место. Побросав на землю все, что висело на плечах, изможденные путники повалились вразвалку и, не сговариваясь, замерли в полном безмолвии. Своей простотой и естественностью убаюкивающий голос потока сначала пробуждал в людях тревогу. Но эта тревога словно нелепое наваждение быстро рассеялась, уступив место всепоглощающему покою. Далеким отголоском потерянной навсегда жизни ручей заставил людей заворожено влиться в чарующий перезвон своих струн самым сокровенным и живым в их душах, что не смогла выжечь война. Яркими вспышками, полутонами и тонами, полумыслями и мыслями, получувствами и чувствами, теплом, понятностью. Это были счастливые воспоминания прошлого…
Идиллия изможденных людей и не встревоженной природы длилась недолго: ветер принес глухие хлопки. Где-то совсем близко одни люди убивали себе подобных. Зашевелился неугомонный Тони. Он встал, разгреб вещмешки, достал котелок и спустился к берегу. Зачерпнув воды, пристально рассмотрел осадок.
- Черт! – скривил лицо Тонни, вспомнив обезображенные болезнью трупы вдоль дороги. - Всюду враги – видимые и невидимые. Если не попадешь в руки «верных», так сожрут эти чертовы бактерии.
Марк взялся разводить огонь. Он отправился вниз по течению, и совсем скоро аккуратно наломанные и рассортированные дрова демонстрировали всепоглощающему хаосу – князю этих мест - безукоризненный подход к делу - даже такому незначительному. Спокойствию и последовательности Марка можно было позавидовать.
- Внизу по течению метрах в ста от нас в воде лежит труп. Надеюсь, зараза сюда не дошла, – невозмутимо пробурчал себе под нос Марк и сыпанул в котелок щепотку чая. – Придется кипятить воду на три минуты дольше обычного.
Никто возражать не стал, потому что люди друг другу доверяли безоговорочно. Спустя двадцать минут вся компания наслаждалась чаем. В такую жару именно горячий чай помогал людям справляться с жаждой. Нашлось немного и еды: трофейные чипсы еще не кончились.
Алекс расстелил на траве карту. Марк и Тони пододвинулись к нему, и все трое нависли над ней.
- Если двигаться через болото, можно сократить путь в два раза, и тогда мы поспеем на сегодняшний транспорт. Это позволит нам не терять две недели на ожидание следующего, – начал разговор Алекс. - Только возникает несколько затруднительных моментов. Во-первых: маршрут нам совершенно не известен; во-вторых: нам никак не обойти две деревни, где, возможно, окопались «верные». Итак, какие мысли?
- Если у нас есть возможность сделать все быстрей, упускать ее глупо, – Тонни никогда не пугался трудностей. – А, если и сидят «верные» в какой-нибудь из деревень, я уверен, их не так много. Мы их ликвидируем. Мое мнение: идти напрямую – через болото.
- Что скажешь, Марк? – спросил Алекс.
- Мне все равно, как мы пойдем. Только прошу учесть: идти по болоту - занятие небезопасное – всюду трясина. Нам нужен проводник из местных – из тех, кто хорошо знает округу. Я тут ходил по окрестностям и невзначай заметил деревеньку в полукилометре отсюда. Она очень мала и на карте не обозначена. Там наверняка кто-нибудь еще остался и знает правильный путь напрямик.
- Я могу заняться этим делом прямо сейчас, – моментально подхватил идею Тонни, готовый приступить к ее осуществлению немедля. - Мне понадобится полчаса – и проводник будет.
Алекс и Марк посмотрели на загорелое лицо Тонни, в его глаза. Уверенные живые глаза – с огоньком; в них читалась искренняя верность и сила. Оба понимали: лучше Тонни с этим заданием вряд ли кому удастся справиться. Выполнить его, не привлекая лишнего внимания, мог только он.
- Хорошо, - ответил Алекс, - действуй. Через двадцать пять минут мы тебя ждем. Если не появишься в течение получаса, мы отправляемся на твои поиски.
- Надеюсь, что до этого не дойдет, – крикнул уже убегающий Тонни.
- Значит, через болото. Что ж, может нам действительно повезет, и мы сегодня успеем. Как ты думаешь, Марк, в ближайшие два дня к Монреалю подойдут наши части?
Неожиданные раскаты автоматных очередей подвесили вопрос в воздухе. Было ясно, что выстрелы доносятся как раз оттуда, где сейчас должен находиться Тонни. Неужели западня?! – Алексу было крайне неприятно верить в это, особенно после стольких испытаний.
- Марк, разузнай, что там творится. По возможности, что с Тонни. Через пять минут мы отправляемся. Я поговорю с женщинами. Им придется разоружиться и, выдавая себя за беженок, идти по обходной дороге. Через болото они не пойдут.
Спустя семь минут Марк доложил, что деревня переполнена «верными». Тонни погиб. Скоро они наверняка начнут прочесывать местность.

***

Все карты врут. Врут и часы, и компасы. Прошло около трех дней, как Алекс и Марк вошли в болото, а болото все не кончалось. Сколько они прошли? – десятки или уже сотни миль? И сколько предстоит им пройти еще, прежде чем покажется долгожданный берег? А, может, они двигались по кругу, и никогда не увидят берега? – так и придется вечно бродить кругами по болоту? Десятки, сотни миль… - да и нужно ли считать эти бесконечные мили, когда расстояние давно мерится не милями, а днями?! Беспредельным однообразием картина удручала. Редкие грязные желто-зеленые кочки растительности на фоне черной воды смотрелись примерно так же, как собор святого Патрика на фоне безликих небоскребов в Нью-Йорке. Алекс даже в пустыне находил повод, чтобы вспомнить о родине. К радости путников вода в болоте оказалась твердой, и они двигались по ней вполне комфортно и на приличной скорости.
На пятые сутки изнуряющего однообразием пути Алекса и Марка настиг Тонни. Его лицо освещала лучезарная улыбка, подбородок - идеально выбрит. Одежда светилась чистотой. На ногах – белые сапоги. Новенький автомат сиял на солнце торчащим из-за спины дулом.
- Тонни, извини, но ты, вроде бы погиб, - начал осторожно Марк, протирая свои глаза, как бы от пыли. Я видел тебя, лежащего на дороге без половины туловища.
- Ерунда. Я выжил и, как видите, догнал вас.
Алекс на это ничего не сказал – просто пожал Тонни руку. Он знал, что в такой жизни возможно всякое.
Минула еще одна ночь.
Чем дальше эти трое шли по болоту, тем более угрожающим становилось его дыхание. Из грязно-черной воды огромными пузырями стали вырываться зловонные газы.
Новый день принес еще один сюрприз: вот уже двадцать восемь часов не садилось солнце. Дышать становилось все труднее.
- Если это будет продолжаться, мы попросту задохнемся. Алекс, что делать? – вдруг взмолился Марк, до этого не проронивший ни одного слова.
Алекс с укоризной посмотрел на товарища и хотел, было, относительно его слабохарактерности отпустить незлую шутку, но с ужасом понял, что здесь не до шуток: изо рта Марка хлынула кровь. В следующую секунду тот упал на колени и ничком кувыркнулся в воду. Вода из-под безжизненного тела взметнулась по сторонам и, облизнувшись, с шумом сомкнулась над спиной. Было видно, как волны плавно колыхали на затылке мертвого Марка растрепанные волосы.
Алекс метнулся к товарищу, но Тонни за плечо удержал его:
- Не стоит, он решил пойти другим путем. Не трогай товарища. Я пойду с ним.
Сев верхом на спину Марка, Тонни вытащил из кармана весло и, не проронив больше ни единого слова, оттолкнулся ногой о кочку.
Алекс долго смотрел вослед уплывающего к кровавому шву горизонта Тонни. Он даже не сделал попытки его остановить – зачем? – раз Тонни так решил…
Багрово-желтый коктейль, наконец, заходящего солнца не слепил. Казалось, все поднебесное пространство было накрыто половинкой вареной тыквы с оранжевой мякотью. Даже черная вода, предвечная безраздельная владычица сих болот дабы не посветлеть, поспешила укрыться в собственной глубине, где ледяная трясина.
Такое обилие столь болезненного света на Алекса действовало угнетающе. На небе не осталось ни одного уголка синевы – везде этот оранжевый закат.
Вдруг кромешную тишину прорезал удивительной красоты звук. Алекс прислушался и узнал: пела канарейка. Точно так же, как когда-то - в его комнате. Когда ему было немногим больше пяти лет, в их доме испустила дух последняя канарейка. После этого Розенберги решили больше не держать канареек, чтобы не травмировать маленького Алекса. Но Алекс голос канарейки пронес через всю жизнь.
До этого момента себя сдерживающий, Алекс не выдержал и заплакал. Он плакал как пятилетний ребенок. Плакал в голос.
А канарейка пела.

Продолжение сна в ту же ночь.

Вода медленно наполняла прозрачный сосуд. Изнутри хорошо было видно, как черные частицы ила, перекатываясь по стеклянной вертикали, ползли вверх. Если повернуть налево, можно появиться прямо на Нассау Стрит. Алекс остановился напротив Федерального резервного банка. На пересечении Нассау Стрит и Маиден Лэйн люди в черных костюмах и в черных широкополых шляпах стояли густой толпой перед уличным скрипачом, который виртуозно играл каприс номер двадцать четыре Николо Паганини. Алекс не без удовольствия вспомнил, что когда-то по этому произведению ему не было равных в экспериментальной музыкальной школе – ох, и бесился же высокомерный неврастеник Клод Дювье! Интересно, где он сейчас - этот Клод Дювье? Ходили слухи, будто загремел в психушку, но также ходили и другие: якобы теперь где-то дает закрытые концерты для мультибогатеев под завесой оккультизма.
От группы слушателей отделился один и направился к Алексу.
Не успел Алекс как следует разглядеть его, как тот заговорил первым:
- Ну, здравствуй, старина! Какими судьбами? Впрочем, не отвечай. Я все знаю.
- Рикки, какого черта!? Ах, извини, тебя ведь зовут Галилей…
- Как только меня не зовут… – развел руками Галилей-Рикки. – Ну, здравствуй, здравствуй. Как тебе музыка?
- Неплохо. Только Паганини ее играл на одной струне.
- То Паганини, а это Клод Дювье… Клод Дювье играет на скрипке без струн вовсе.
- Не понял…
- Вот так. Без единой струны. Звуки он извлекает при помощи собственных голосовых связок и легких. Скрипка в руках - чтобы привычней было слушать.
Алекс немного замялся: этот Клод Дювье со своей игрой на скрипке определенно сбил его с толку. Вопросов к Рикки, естественно, было много, а вот с чего начать – был первым из них. Сообразительный Рикки как всегда сыграл на опережение:
- Ты хочешь сказать, что, наконец, нашел меня? – на той картине. Если не ошибаюсь, Харитон – так зовут художника?
- Ну… - начал, было, Алекс.
Рикки и в этот раз не стал дожидаться Алекса и оборвал его раньше, чем тот успел сформулировать хоть что-то.
- Должен тебя расстроить или обрадовать – выбирай сам: не ты меня, а я нашел тебя. Буду с тобой откровенным сразу – как с другом. После того, как ты стал мостом между мной и братством, ты действительно наш друг. И доказательство этому – мы снова вместе. Я успел кое-что о тебе узнать. Забавной или сколько-нибудь интересной твою биографию не назвал бы. В общем, все как полагается: то-се, пятое-десятое, экономика, музыка, математика и так далее.
- Вот так друг! – огласил округу Алекс. – Ну и друг! Когда ты скрылся в неизвестном направлении…
- А твои попытки найти верную спутницу… это и вовсе скука, – настойчиво продолжал свою тему Рикки. - Даже драные носки Пита во мне не вызвали ни капли воодушевления. Но да ладно, не обижайся на него. Бедное существо – жертва злой фортуны. Мне его искренне жаль. Он тебя больше не огорчит.
- Что это значит?
- То и значит, что все: его миссия закончилась…
- ?
- … в общем, он сделал свое дело – убрал Галлахера. Ладно… грязная история. Ох уж эти правила… – Рикки покрутил двумя пальцами фильтр выкуренной сигареты и усмехнулся. - И для чего было так усложнять? Но провидение захотело именно так. Оно любит эстетику. А его воля закон!
- Судя по рассказам Харитона, в той компании ты едва ли не предводитель. Смотрю, в эти несколько лет время даром не терял.
- Я просто занял подобающее мне место. Вот и все. У нас каждый делает исключительно свою работу. Да, вот, компания – это слишком вульгарно. У нас - собрание.
- На самом деле мне это уже не очень интересно.
- Вижу, до сих пор на меня сердишься. Нет – ты даже злишься. Не можешь простить, что в ту ночь я испарился из отеля. Ну, прости, прости. Чисто по человеческому разумению так поступать я не имел права. Но также я не имел права и остаться. Ты должен был это пройти. И та ситуация – воистину воля провидения! О! Как оно изощренно! Все один к одному. Помнишь, как долго ты убеждал меня, что все твои совпадения – не случайность? Ладно, об этом после. В общем, все случилось именно так, как и должно было случиться! Ну, хочешь, я встану перед тобой на колени? Перед таким человеком на колени не зазорно встать даже мне. Хочешь?
- Ладно, что было – то прошло. Галлахер-то, чем вам помешал?
- Не вам помешал, а нам. Он помешал нам: тебе, мне, им, - Рикки махнул на людей около «скрипача» - миллионам американцев. У нас общее дело. Наше дело – спасти Америку! Цивилизацию - если тебе угодно! Время сейчас сложное. Всюду враги. Сопли распускать нельзя. Сейчас так: да или нет! Кто не с нами – тот против нас! Не читал разве? Если виновен – смерть! Петлю на шею! Под гильотину! Кофе не желаешь? Здесь есть неплохое кафе.
- Не откажусь. А что за люди собрались около Клода Дювье? Сомнительные типы… видок у них странный…
- Это мои соратники. А что до внешнего вида… Пусть их внешний вид тебя не смущает. Просто их не учили быть красивыми, не учили изысканно одеваться. Ты удивишься, но даже красиво говорить они не умеют. С самого детства у них не было времени заниматься пустяками и всякой ерундой. Зато это сверхпрофи. Каждый в своем деле. Думаешь, спасать Америку будут слащавые молодчики наподобие смазливого придурка… как там его? – Том Круз? Думаешь, прилетят на золотом самолете десяток томов крузов в блестящих плащах с припудренными задницами и спасут Америку? Как бы не так! Это не модельное агентство. Это – Армия Спасения. Солдаты – в самом лучшем понимании этого слова. Я тебя представлю им. Только немного позже. Социологи, экономисты, психологи – всякий люд. Горящие души…
Между тем один из Армии Спасения отделился от своей группы и подошел вплотную к Алексу и Рикки. Лицо, полное понимания и деятельного, но из приличия до времени сокрытого участия, было весьма доброжелательным. Человек всем своим видом показывал, что не прочь вступить в разговор.
- Знакомься, это Чарли, – Рикки указал на Чарли перевернутой ладонью. – Социолог, общественные модели, логик, вопросы религии, историк. Ты его видел на картине. Чарли, это Алекс – тот самый.
- Очень приятно, – сказал Чарли и протянул Алексу полную энергии крепкую руку.
Из крепкого рукопожатия Алекс сделал вывод, что в этой среде его – Алекса, не только знают, но и уважают (интересно, за что?).
- Никогда не поверю, чтобы Галлахер был врагом Америки, - вернул разговор к исходной теме Алекс. – Рикки, вы что-то спутали. Галлахер был патриотом.
- Позвольте, я поясню, – вклинился Чарли, - и, простите за определенную бестактность, если в моих действиях вы таковую обнаружили. Вы обращались не ко мне. Просто манеры – сейчас это, пожалуй, лишнее. – Чарли искоса посмотрел на Алекса, достал из кармана карамельную конфету, отправил в рот и громко разгрыз. Затем, смачно разжевывая конфету, какое-то время блуждал взглядом по облупленной стене Национального Резервного Бака; наконец, остановился на прибитой к «черному» входу табличке, которая утверждала, что данная дверь только для служащих банка…
Однако Чарли не было суждено проронить и намека на объяснение, так как раздался весьма громкий голос.
- Простите, - крупный мужчина с серьезной одышкой вышел из-за угла.
Полностью загородив своим огромным телом солнце, он гигантской тенью навис над Алексом. Алекс невольно подался назад и почти испуганно уставился на крупного мужчину с тяжелой одышкой сердечника. Чрезмерно развитые желеподобные нос и губы, мимика, которая ни на секунду не застывала и, перетекая от одной фантастической гримасы к другой – не менее фантастической, жила на лице незнакомца своей, как будто независимой ни от чего жизнью, подвижные черные глаза-буравчики – вот какой набор сейчас смотрел на Алекса из-под черной широкополой шляпы. У Алекса возникло серьезное подозрение, что при разговоре этот человек сильно брызгает слюной. Это тут же подтвердилось, едва незнакомец заговорил.
- О, Галлахер, Галлахер! - будь он не ладен и его так называемая «группа спасения»! Снюхались с узкоглазыми кланами Японии и Китая! Там эти предатели заручились определенной поддержкой, а это, надеюсь, – мужчина с желеподобным лицом понизил голос почти до шепота и вгрызся своими глазами-буравчиками в глаза Алекса, при этом он сделал нервную попытку схватить своей огромной клешней того под локоть. – Надеюсь, ты понимаешь – это уже серьезно!
Хотя незнакомец и закончил говорить, но хватательное движение под локоть все же несколько раз повторил.
- Ничего об этом не слышал, - тоном оправдания сказал Алекс и подался на два шага назад.
- Ну, черт возьми! Естественно, это было тайной! Об этом никто не знал! Даже мы узнали об этом совершенно случайно! – взорвался незнакомец и тут же схватился правой рукой за сердце. – Мимика на лице изобразила муку, и лицо задрожало как студень.
- У вас сформировалась своя армия, вы находите врагов и уничтожаете их. Я для вас посторонний. Думаю, в моих услугах вы не сильно нуждаетесь… - как бы испуганно забормотал Алекс.
- Знаешь что, Алекс, – спокойным голосом снова вступил в разговор Рикки, - посуди сам: был бы ты посторонним человеком, ну разве стали бы мы на тебя тратить время, посвящать в наши тайны. Нет и еще раз нет. Алекс, - сейчас в голосе Рикки было максимум вкрадчивости, отпущенной ему природой, - Алекс, ты - и не кто-нибудь другой должен нам помочь. Впрочем, не нам – всей Америке. Ты же знаешь, только не утверждай обратное – я все о тебе знаю – ты же знаешь, Америка на грани гибели.
- Хорошо, пусть так. Но как я могу помочь ей?
Довольный, что вступительная часть подошла к концу, Рикки тут же категорически пояснил:
- Твоя помощь будет заключаться в исполнении неких поручений, которые мы дадим. В нужное время ты будешь обязан произвести кое-какие действия.
- Слишком неопределенно, - не без резона заметил на это Алекс.
- Хорошо, – нетерпеливо забулькал крупный мужчина с желеподобным лицом, – вот твое первое задание. Есть один человек - ты его знаешь. С ним нужно наладить контакт. А поскольку по воле судьбы ты обладаешь кое-какими способностями… нет, лучше сказать так: поскольку ты являешься уникальным в своем роде ключом, при помощи которого открываются такие же уникальные двери, то никто кроме тебя не сможет так хорошо нам помочь.
- Может, все-таки пройдем в кафе? – предложил Рикки, не дожидаясь реакции Алекса. – Там все и обсудим.
Группа из четырех человек прошла в передвижное кафе на колесах. Кафе оставляло впечатление довольно уютного. Официант проследовал к столику с той почтительностью и благородной грациозностью, коими опытнейшие волки в ливреях снабжают свои движения, обслуживая исключительно «очень важных персон».
- Алекс, что желаешь помимо кофе. Может, перекусить что-нибудь посущественнее, или сладкое - здесь подают прекрасные бисквитные пирожные и пирожки с вишней.
Хотя Алекс тотчас и почувствовал острый голод, но все же остановился на двойном виски с содовой.
- А я, пожалуй, что-нибудь съем. Телятину как я люблю, пожалуйста, и кофе как обычно.
- Итак, - изображая инициативу, живо начал Алекс, - продолжим разговор…
- Сначала хочу напомнить тебе твои заслуги, твой вклад в общее дело, – начал в свою очередь Рикки. - Во-первых, ты помог мне - обрести единомышленников и соратников, а им – соответственно меня; во-вторых, вспомни сны: мы делали одно дело и, провались мне на этом месте: если б не твоя помощь - не видать бы нам победы.
- Да, было такое. Пришлось нам во сне повоевать. Но странное дело: я пришел к выводу, что там – во сне – я все делал неосознанно. Будто это был не я, а кукла с моими ощущениями. По большому счету, я даже не знаю, что там вообще творилось!
- Однако ощущения – ведь это было! Когда ты что-то делал, у тебя ведь не возникало чувства, будто ты делаешь что-то неправильно или совершаешь какой-то нелогичный поступок!
- На самом деле меня не покидало такое чувство, будто я вырван из реальности. Я сам, мои чувства, чувство осведомленности – это все было. Но только чувство, а не сама осведомленность. Получается, я действовал как зомби.
- Ну, ты загнул. Ты делал очень хорошее дело. Ты помог Америке. И еще поможешь…
- У Америки, если вам так угодно, проблем нет. Во всяком случае, так утверждает пресса.
- Это так кажется, – вступил в разговор Чарли, который до того был поглощен борьбой с галушками. - Как бы лучше объяснить… – Чарли сморщил лоб, зажмурил глаза, провел языком под верхней губой и цокнул. - Наш реальный мир – не сон, а самый обыкновенный мир, когда мы рождаемся, живем, умираем, в общем, все то, что нас окружает – это материальная проекция того, что сначала происходит в тонком мире. Понятно?
- Но сны, бывает, лгут. Кстати, частенько так и происходит. И если мир сна вы склонны причислять к тонкому миру, то это как раз та его часть…
- А как же вещие сны? – перебил Алекса Чарли. – Как быть со снами, о которых говорят, «сон в руку»? Как?
- Я как-то избил своего друга – во сне, разумеется. Причем бил его с такой ненавистью, которая возникнуть просто так - на пустом месте не может. Однако чувство истинной ненависти, основанной ни на чем, было! Я даже не знал истории, почему все так случилось.
- Все правильно! Может, в будущем твой друг станет твоим врагом.
- Нет, не станет. Он давно умер. Поехал по делам в Латвию, подцепил там местную заразу, и в течение трех дней его не стало.
- Тем не менее, - с явным раздражением заговорил Чарли…
- Тем не менее, - уверенно перебил его Алекс, - в своих поступках и стремлениях я обязан быть последовательным. Цепь серьезных событий и фактов, которая предшествовала нашей сегодняшней встрече – тому залог. Подобные вещи происходят не для того, чтобы оборваться ни на чем. Бесследно это пропасть не могло. А то, что ты тогда меня бросил, погрузив тем самым в вакуум и неопределенность, – Алекс с рисованной укоризной посмотрел на Рикки, - ладно, проехали…
- Вот и славно, - сказал Рикки и несильно хлопнул Алекса ладонью по колену. - А чтобы тебе наша встреча не показалась чем-то отвлеченным или не реальным, чтобы ты прочувствовал всю серьезность предприятия, в которое вступил – еще тогда, когда нашел в тайнике окурок – мой тебе совет: как только проснешься, сразу отправляйся к Питу. Быть может, ты успеешь. И еще: хочу напомнить: кто мне поможет – спасет себе жизнь, и наоборот. Ради спасения цивилизации, увы, приходится идти на крайние меры. На днях мы еще встретимся и поговорим о твоих последующих действиях.
- Да, последний вопрос, - уже вставая из-за стола, сказал Алекс, - кто такие «верные», что за люди?
Рикки и его соратники переглянулись. Определенная растерянность, которую в первые секунды вызвал вопрос, неожиданно сменилась бурным смехом. Сначала Рикки, а затем и Чарли с человеком с желеподобным лицом залились таким раскатистым гомерическим смехом, что запрыгали не только тарелки на столе, но и бар задрожал бутылками.
- А вот это уже, - задыхаясь от смеха, выдавил Рикки, - чистой воды твое бурное воображение. Нужно ведь уметь отделять одно от другого!
Алекс ничего на это не сказал. Он сдержанно попрощался и вышел из кафе. Ни остальных членов Армии Спасения, ни «скрипача» на улице уже не было. Да и местность, похоже, изменилась. /конец сна/

Продолжение рассказа

Раздвижные ворота оказались не заперты. Алекс заглянул за ворота с таким видом, будто просовывал голову не в метровую щель, а в горлышко пивной бутылки. С последнего его визита здесь ничего не изменилось. Разве что у правого флигеля появилась боксерская груша. Он вспомнил, что давным-давно Пит грозился заняться боксом и, по всему видно, свои угрозы начал притворять в жизнь. Более нелепой картины, чем Пит и боксерские перчатки, пожалуй, не придумал бы даже Чаплин, но, тем не менее, факт оставался фактом: груша висела, а рядом с ней – на крючке болтались боксерские перчатки.
Аккуратно протиснувшись остальными частями тела за ворота, Алекс поймал себя на том, что ему страшно. Да, ему было откровенно страшно. Страх крался за ним по пятам – крался так же, как крадется кинокамера за затылком беспечной домоправительницы из детективного сериала, которая ничего не подозревая в следующую секунду должна открыть дверь… Но неужели он и вправду поверил, что с Питом что-то может произойти? Впрочем, о Пите Холифмане великий мореплаватель не обмолвился ни единым словом.
Алекс вошел в дом. Всюду значились чистота и порядок. Все говорило о том, что не далее как вчера здесь побывала прислуга. На аккуратно расстеленные дорожки падали солнечные пятна, по которым то в одну, то в другую сторону метались тени от растущих во дворе кленов. В мисках было полно кошачьего корма. Цветы политы. У приоткрытой форточки колыхались занавески. Все как будто на месте. Алекс сделал несколько осторожных шагов внутрь гостиной и пару раз громко кашлянул. «Так я и думал», - также громко сказал он пустому дому и уже намеревался поскорее уносить отсюда ноги, как вдруг услышал звук, похожий на хрип. Замер и прислушался. Сначала - ничего, потом - снова звуки. Теперь еле слышные стоны. В два прыжка заскочив по лестнице на второй этаж – именно оттуда они доносились, Алекс от неожиданности едва не вскрикнул. Даже вскрикнул – нечленораздельным звуком – словно его заставили целиком проглотить банан, а потом естественным образом от него избавиться.
Из-под тела к спальне тянулась кровавая дорожка, в некоторых местах дорожка расползалась до огромных луж. От вида этой картины сознание Алекса в мановение ока рассыпалось на дюжину взаимоисключающих сознаний, главными из которых были: а) сознание медика-практика, б) домоправительницы из детективного сериала, в) Коломбо из того же сериала, ну и, пожалуй, г) члена сборной США по бегу на дистанцию в сто метров. Коломбо перевернул тело на спину: рана, стреляная, зияла на ноге возле паха. Медик категорично заявил: повязка-жгут – отпадает, зажать рану – необходимость в этом отпала – все, что могло вытечь – вытекло. Все, что сказал медик, услышала домоправительница и произвела в голове Алекса такой переполох, что в ситуацию едва не вмешался спринтер.
Неожиданно Пит открыл глаза и в испуге, будто забыл сделать что-то очень важное и теперь торопиться исправить оплошность, попытался встать. Сотрясаясь всем телом, он несколько секунд тянул жилами шею, но силы оставили его, и Пит глухо ударился затылком о пол. Впал в забытье.
- Черт! – вдруг громко прокричал Пит. - Он прокричал так резво, что в какой-то момент Алексу показалось, что с Питом на самом деле ничего страшного и не происходило. Сейчас он поднимется с измазанного краской паркета, извиниться за глупый розыгрыш, а после предложит выпить, разумеется, виски. Однако так не случилось. - Меня ждут солдаты! – в следующую секунду эхом разнеслось по дому. - Все по местам! Сержант, какого черта вылупился, немедленно к орудию!
Алекс все же додумался набрать 911. Пока не подоспела квалифицированная помощь, ему посоветовали оградить Пита от движений. Но не тут-то было. В того будто вселился легион: чем сильнее Алекс его держал, тем сильнее Пит извивался, тем настойчивее царапал слабыми пальцами сдерживающие руки, пытаясь с себя их сбросить. Чтобы не провоцировать новые вспышки активности, Алекс от тела отстранился. Не испытывая больше внешнего воздействия Пит сразу успокоился и затих. Медленно повернулся мраморным лицом к Алексу. У Пита в глазах блестели слезы.
- Здравствуй, старина. Спасибо за визит. Давно не виделись. Извини, что встречаю в таком виде. Просто немного не повезло – пистолет выстрелил не туда. Так все глупо получилось…
- Пит, молчи – тебе нельзя сейчас говорить. Потерпи, скоро приедет врач и поможет. Главное молчи.
- Вообще, тебе повезло. Редкая удача. Ты попал за кулисы театра одного актера одной трагикомедии как раз после спектакля.
- Молчи, молчи!
- Понимаешь, Алекс, у меня сейчас двойственное настроение. Подскажи, радоваться мне или печалиться. С одной стороны, как зритель я стал свидетелем великолепной комедии, свидетелем уникальным – я видел все акты до мелочей. Над кем еще так вдоволь и откровенно посмеешься как ни над собой? С другой стороны – трагедия жизни одного человека. Этот человек – я сам.
- Пит, помолчи. Тебе нужно сохранить силы, чтобы сохранить жизнь.
- Не переживай, дружище… Со мной ничего не случиться. Мне нельзя умирать. У судьбы на меня еще имеются виды… Так что не беспокойся сильно. Я все про себя знаю… Все знаю… Я ведь везунчик – баловень судьбы, – на этих словах Пит попытался изобразить усмешку, но приступ боли исказил его лицо настолько, что вместо усмешки получился страшный оскал. Пит снова потерял сознание, и больше в себя не приходил.
Через два часа, когда инспектор оформил все необходимые в таких случаях формальности, а санитары завернули труп в полиэтилен, к Алексу подошел один из санитаров и, закурив, махнул сигаретой в сверток:
- Да, ему очень не повезло: попади пуля сантиметром в сторону – и ничего такого бы не произошло. В принципе, он и не умер бы, если бы сразу вызвал медицинскую помощь. Он растерялся и этого хватило, чтобы силы оставили его.
- Когда я его увидел, тоже сильно растерялся и десять минут не мог ничего предпринять.
- Что ж, мои соболезнования.
- …
- Еще совсем молодой. Вся жизнь была впереди. Судя по великолепному дому, у него была неплохая работа.
- Жена.
- Не понял, что жена?
- Жена неплохая. Вернее, она его очень любила.
- Тем более.
Алекс подошел к окну глубоко вздохнул и негромко произнес:
- Пит считал себя везунчиком. Он играл по-крупному.
- Вы об этом говорили инспектору? – оживился человек в голубом халате.
- Нет, вы не поняли. Не в том смысле, о чем вы подумали. Просто он верил в свою судьбу.
- Всегда так бывает, человек думает одно, а вот жизни бывает ох как иначе. Ведь как сказано…
Алекс сообразил, что напрасно спровоцировал санитара с богатым жизненным опытом: если сейчас он не сменит тему, то в следующие пятнадцать минут ему придется прослушать лекцию по философии, где прописные истины и выкладки о смысле жизни будут чередоваться с фактами из жизни людей, а возможно и животных. Поэтому он произвел небольшую корректировку:
- Знаете что, вы не подскажете, какая завтра будет погода? Стоит ли брать зонт или нет?
Санитар сделал вид, будто пытается что-то вспомнить, потом пожал плечами:
- Не помню…
- Ну тогда извините, я пойду.
Когда Алекс выходил из дома, в дверях столкнулся с Элизабет – она уже все знала. Трудно описать человека, который в одночасье потерял все. Трудно представить его дальнейшую судьбу. Нелегко смотреть ему в глаза, тем более с ним общаться. Поэтому, вспоминая те истинные чувства, которые она питала к Питу, Алексу не нашлось что сказать. Он сумрачно посмотрел ей в глаза, всем своим видом стараясь показать, насколько сильно случившееся его потрясло. У него даже промелькнула мысль в знак соболезнования пустить слезу и обнять Элизабет, однако эту мысль он тут же отмел, как несоответствующую его внутреннему состоянию. Если ему и жаль погибшего Пита, то Элизабет здесь ни при чем, если жаль Элизабет, то не потому, что она лишилась Пита. Бывает и так…

Продолжение телепатического рассказа

Ровно в шесть вечера в дверь позвонили.
Дик как всегда был на подъеме. Глядя на него, Алексу подумалось: вот человек, лет пятьдесят ему уже. Из этих пятидесяти, раввина он знает лет двадцать – именно столько времени прошло с тех пор, как Дик Рэббин в первый раз переступил порог этого дома. И что примечательно, сколько Алексу хватало памяти, всегда у того было прекрасное расположение духа. Раввин с воодушевлением рассказывал о религии, увлеченно разбирал проблемы евреев. А как бывал он рад, если кто-нибудь к его рассказам проявлял искренний интерес. Тогда он светился счастьем и потел.
А неблагодарность – ее он встречал на каждом шагу. Нет, раввина не гнали, не оскорбляли, напротив – всегда относились к нему с уважением; даже с чрезмерным уважением – настолько чрезмерным, что зачастую не считали нужным с ним даже спорить – просто пропускали его слова мимо ушей.
Алекс вспомнил вечер, когда Дик познакомился с Питом. Дик от Пита остался в восторге. Рассказал ему многое, многое открыл. Алекс вспомнил также, что у Пита дальше разговоров на духовные темы религиозное дело не шло. Но раввин по этому поводу не сильно расстраивался: достаточно посеять зерно, – говаривал он, – и как в воду глядел!
А потом Дик перестал посещать их дом. Новые обязанности по благотворительному обществу «Евреи в третьем тысячелетии» отбирали все его свободное время. Но и Пит к тому моменту уже съехал на свою виллу.
- Дик, не скажите мне, почему так далеко от покойного вы находились? Ведь он был вашим духовным ну, если не сыном, то кем-то вроде этого?
- Эти американские хасиды! Убожество. Они терпеть меня не могут. А я их. Кое-кому из них я устроил взбучку – вывел он меня. Понимаешь, хасид – великая честь для еврея. Но они себя ведут как свиньи. Утонули в грехах. Прикрываются пейсами, а сами только и думают о деньгах и развлечениях.
- ?
- Навешал на себя золота, как новогодняя елка. Я сказал ему, что хасиду не престало столь много внимания уделять украшениям, особенно дорогим. Скромней нужно быть на общих иудейских собраниях.
- Почему было столько народа на похоронах? – спросил Алекс.
- А все просто. Он был нашей надеждой.
- Кто, Пит? Вашей надеждой?
- Ну да, – с досадой в голосе произнес Дик. - Ты меня подобным удивлением и тоном пренебрежения несколько оскорбляешь. И не только меня, но и всех ждущих. Ты ведь сам только что сказал, что толком не видел его больше года.
- Он по слухам стал солидным человеком. Но для меня он всегда оставался раздолбаем с вонючими носками.
- Разве можно говорить в подобном тоне о таком человеке, тем более, которого уже нет в живых!? – зашипел раввин, будто его посадили на угли. - У тебя к нему предубеждение. Да - когда-то он, возможно, и был тем Питом, которого ты хорошо знаешь, но время… - оно способно на многое.
- Вы думаете?
- Уверен. Конечно, то, что произошло с Питом – это чудо. Он стал праведником!
- А то, что он отправил Галлахера на тот свет? Как это сочетается с праведностью?
- Но, извини, Галлахер был католик. Он был христианской веры.
- Ну и что.
- А то, что война – есть война.
- А с чего вы взяли, что он стал праведником? Так ведь и я могу. Тюкнул Папу Римского по ермолке тупым предметом сзади – и сразу прямехонько в рай.
- Редкий случай. Уникальный. Кто был с ним в последний год близко знаком, сильно дивились его самопожертвованию. Я сам был свидетелем, как он молился на коленях без перерыва на еду и отдых пятнадцать часов.
- Даже в туалет не ходил? – спросил Алекс.
- Нет, в туалет ходил. Но дело-то не в этом!
- …
- Ладно. Открою тебе секрет. Его духовный подвиг увидел Око. Он, собственно, всех об этом и проинформировал. Он сказал, что на нем благословение!
- Так ведь ты утверждал всегда, что благословение будет изначально на особенном человеке?
- Я от своих слов не отказываюсь. Это было только начало. На Пите уже была часть благословения того, кто пришел за ним. Он как бы был в его свете. Или вот так: он приготовил сердца людей, озарив их малым светом, чтобы они были готовы воспринять большее. Он сделал свою работу и полностью передал благословение.
- Тому, кто приезжал?
- Да.
- Откуда вы знаете?
- Так сказал Око.
- Оку безоговорочно верят?
- Что ты! Конечно! – Дик не на шутку перепугался даже вопроса.
- Ну и что же сказал по поводу Пита Око?
- Сказал, что он велик, и что на нем благословение. А когда Пит умер, сказал, что его он передал надлежащему.
- Я видел, как он умирал. Никакого благословения он не передавал.
- Это не подлежит наблюдению. Все происходит в тонком мире.
- Черт, не могу поверить, что Пит так сильно изменился.
- Сказать честно, я тоже думал, что он лицемерит. Но через месяц после похорон Галлахера на связь вышел Око и открыл нам глаза. По большому счету его толком никто не знал. Миру его явил Око.
- Чудеса какие-то, – изумился Алекс.

Конец телепатической повести.

Оператор, вечно недовольный, в затрапезном макинтоше заполз обратно в свою конуру, где выключил аппаратуру и погасил свет.

Несколько минут Алекс и Стив Дуглас сидели молча.
- А потом Рикки появился во сне еще раз, рассказал про тебя и напомнил, что я сделал для твоей дочери, и что я должен потрудиться еще на благо Америки.
- Ты встрял, – со знанием дела изрек Стив.
- Ради спасения Америки я готов на все! – светясь от счастья, воскликнул Алекс.
- Нет, парень, ты не понял. Ты очень сильно… Нет – не так. Ладно, хорошо… От кого ты собираешься спасать Америку?
- От Северной Кореи. От мусульман там… Арабы… Ось зла! Не слышал разве? Врагов уйма!
- Понимаешь, ты – глупый молокосос!
- Страшные и ужасные мусульмане ползут черными стаями на бедную и несчастную Америку! – голосом приведения вещал Алекс.
- Сопливый, глупый ублюдок!
- Они хотят взорвать всех американцев! Мировой терроризм!
- Замолчи! – схватившись за уши, закричал Стив. – Я не могу этого слышать!
- … - Алекс торжествовал.
- Где бумага?
- Какая?
- Не прикидывайся идиотом! Ты прекрасно понимаешь, о какой бумаге я говорю!
- Вот, – Алекс вытащил из кармана запечатанный конверт.
Стив разорвал конверт и развернул лист.
- Я так и думал. Единомышленники, о которых ты говорил – это «они»? За эту банду ты драл глотку? Глупец! Хочешь, я кое-что тебе расскажу? Пока сейчас ты мочился, «они» мне позвонили. Из всей Америки только ты был способен просто так – без каких-либо дополнительных условий – отдать всю свою кровь ради жизни незнакомого тебе человека. Этим человеком по воле судьбы оказалась моя дочь. Теперь у меня дилемма: помочь врагам человечества и подставить несчастную Америку, либо подставить единственного настоящего человека этой самой Америки, который к тому же спас жизнь моей собственной дочери. И этот последний факт привносит в эту дилемму мистический смысл, который лишает меня возможности, не сделав выбора, по своей воли уйти из жизни. Если я не подпишу акта передачи своих возможностей, «они» лишат тебя жизни, и Америка лишится так называемой «соли», если подпишу и спасу тебе жизнь, они безмерно усилятся и натворят гораздо больше зла, чем натворили бы без моей силы. Это знаменитый парадокс Франкинштейна. Я понимаю, что в мои слова ты сейчас не поверишь - так и будешь полагать, что делаешь хорошее дело, но да это уже не столь важно… Хоть ты и добрая, но все же глупая игрушка в их руках. Все, твоя работа окончена. Кстати, ты мог бы и не приезжать. Они тебя прислали, чтобы показать, так сказать, товар «лицом», чтобы пожалостливее было. В любом случае они сделают свое дело. Я стал «их» джокером. Меня покрыли шестеркой. Ужасная ирония судьбы. Мои феноменальные возможности теперь окажутся у них в кармане…
- А теперь послушай полковник меня. Не удивляйся тому, что сейчас я тебе скажу. Твоего джокера изначально не было. Они вели меня как наживку, как наивного доброго олуха. Это их если не роковая, то весьма серьезная ошибка.
- ?
- Стив, не ломай голову. – Алекс забрал у него листок свернул вчетверо и сунул обратно в карман. - Ты забыл спросить, как я узнал о твоем первом прыжке. Я ведь, если ты помнишь, сказал, что это были не «они».
- ??
- Когда похоронили Галлахера, на кладбище я случайно пообщался с одним католическим священником. Он сейчас в Индии – спасается от краха Америки. По его мнению, знаменитая блудница из Апокалипсиса не Россия, как у нас это принято считать, а Америка. Харитон. У меня есть друг – он русский. Его имя Харитон. Так вот, я вспомнил, что когда-то он поведал мне якобы бытующее мнение в России, будто эта страна станет прибежищем для американцев. Якобы так утверждали некие пророки, жившие в этой стране. А поскольку он атеист и времена в России сложные, то он счел более надежным для себя - отправиться в Америку. Стив, теперь следи за моими пальцами! Надеюсь, ты знаешь Апокалипсис?! Впрочем, озвучу:
После сего я увидел иного Ангела, сходящего с неба и имеющего власть великую; земля осветилась от славы его.
И воскликнул он сильно, громким голосом говоря: пал, пал Вавилон, великая блудница, сделался жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу, пристанищем всякой нечистой и отвратительной птице; ибо яростным вином блудодеяния своего она напоила все народы,
И цари земные любодействовали с нею, и купцы земные разбогатели от великой роскоши ее.
И услышал я иной голос неба, говорящий: выйди от нее, народ Мой, чтобы не участвовать вам в грехах ее и не подвергнуться язвам ее;
Ибо грехи ее дошли до неба, и Бог воспомянул неправды ее.
Воздайте ей так, как и она воздала вам, и вдвое воздайте по делам ее; в чаше, в которой она приготовляла вам вино, приготовьте ей вдвое.
- Итак, – продолжил Алекс, – Америка гибнет в любом случае, но народ некий останется, и его выведет сам Господь. Куда? – в Россию! Что же это за народ? – это те, кто не прельстится во времена зверя! Стив, подожди, не возражай - дослушай.
- … (нетерпеливое сопение)
- Я собрался уже ехать в Россию – повидать тех пророков, о которых рассказал Харитон. Купил билет, собрал теплые вещи, взял ружье – отстреливаться от медведей и русской мафии. Но уехать мне не удалось. В Центральном парке – черт его возьми – меня ограбили перед самым вылетом, и когда я должен был грузиться в самолет Нью-Йорк - Москва, я валялся с разбитой головой под дубом.
- … (сопение)
- Валяясь, я времени даром не терял. Мне приснился сон. Вдали полыхал страшный пожар. Черный дым поглотил все небо. Пожар был как бы на холме, а с холма шли люди. Когда они приблизились ко мне, я услышал пение – псалмы. Все они хором пели псалмы. А потом ко мне подошел Колумб, только не спрашивай, как я догадался, что это был Колумб, но это был он. Он сказал мне, что эти люди – мое стадо, потому что мне надлежит вывести его из пожарища. Это те люди, о которых сказано в Откровении, что они выйдут от блудницы. И имя мне теперь не Алекс Розенберг, а Моисей. Цель следования этих людей – Россия. Потом Колумб рассказал еще много интересного. Мне же необходимо тайно принять Православие в Американской Православной церкви под именем Моисей. Потом рассказал все о тебе. Ты первый, кто поверит мне, и будешь главным моим сподвижником. Тебе необходимо также тайно принять Православие под именем Суворов. Странное имя, правда?
- Он из России. Родом из Якутии. В России, правда, утверждают, что он был русским, но у меня есть достоверная информация, что он якут.
- Нам предстоит действовать сообща. Я его спросил, почему пришел ко мне именно он? - на что Колумб ответил, что он первый ступил на землю Америки, а я – последним из ныне живых ее покину. Он рассказал мне, что об этом сне «они» не должны знать. Только ты. А тебя – покажут «они» – после этого сна. Именно так все и произошло. Вот такие хитросплетения. Как Рикки любит говаривать: провидение любит эстетику. Именно я должен был его найти в мексиканской провинции, но также именно я должен обвести его вокруг пальца, чтобы вывести верных людей из Америки в Россию. Все взаимосвязано.
- По-твоему, Америка погибнет от так называемой «Оси зла»? Ты это серьезно?
- Это я так – позлить тебя. Узкоглазые, мусульмане – всего лишь инструменты в «их» руках. Это воистину большая и очень сложная комбинация, в результате которой «они» добьются чего хотят. Евреи его называют своим царем, христианский мир знает его как антихриста.
- Но почему я тебе должен верить? О том, что я обосрался и «они» могли знать!
- То, что я тебе сейчас припомню, «они» знать в принципе не могут. Вспомни видение, которое ты увидел в семь лет. Вспомни всепоглощающий Свет. Вспомни старца, который тебе это видение расшифровал уже наяву. Но ты был мал, чтобы услышанное понять. Старец обещал тебе незаурядные способности для некого великого дела. Ты это пронес через всю жизнь, но никакого великого дела так и не встретил. Тебе хватило ума их делишки не спутать с тем, что должен сделать ты. Ты спивался от безысходности, но в глубине души надеялся встретить меня.
- Полегче, - прикрикнул весьма озадаченный Стив.
- Ну же, Суворов!
- В глупейшее же положение ты меня поставил, «Моисей»… - недовольно пробурчал Стив. – Даже не знаю… Суворов… Это ужасно… Но что делать с контрактом?
- Суворов, как только в нем появится твоя подпись – нас ликвидируют как ненужных свидетелей. Или оставят как ненужный хлам – валяться и ржаветь. Но ставить подпись мы не будем! Мы под колпаком! – весело, почти в восторге прокричал Моисей. – Я хоть и верю в судьбу, но с жизнью уже попрощался! Колумб Колумбом, а у киллера пули из свинца.
- Если ты попрощался с жизнью, то на хрен ты мне все сейчас рассказывал? Да так уверенно, что я начал думать, будто и выход из этого дерьма тебе известен от Колумба.
- Я думал, может, ты придумаешь что…
- Есть вообще-то небольшая идейка… Не зря ведь тебе столь изощренное провидение послало именно меня! При удачном раскладе «они» нас не только не ликвидируют, но и друзьями могут с радостью признать.
- Суворов, кто из нас великий тактик – ты или я?! – восторгу будущего Моисея не было границ.
- Нам нужны для этого две пары трехметровых ходулей. У тебя есть это с собой?
- Нет.
- Жаль. Без них моя идея невыполнима.
- И что же делать?
Дверь отворилась, в нее вошел Гагарин: «Ребята, ходули случайно не нужны. Две пары. А то у меня трехметровые, а мне нужны длиной в пять метров».

14

Сырые стены были сплошь в следах дизайнерских задумок. От ковролина пахнуло плесенью и хлоркой. Моисей молча прошел внутрь и сел. Оказалось, меню на русском языке – не менее сложная задача, чем выбирать маринованный язык шанхайской устрицы в китайском ресторане. И все же, когда через двадцать минут к нему подошла официантка, он уверенно ткнул пальцем в третью строчку сверху: узнал в русских буквах слово «Миллер» и с радостью это слово произнес. Кто-то сказал из известных, что деньги могут все: что ж, может так оно и есть, но только не в России. Вернее, в этой стране данное правило имеет ряд оговорок, и первая из них: если хватит силы оплаченную услугу у продающей стороны выбить. Это Моисей уяснил сразу же, едва официантка принесла на тарелке второй пункт заказа - некую подозрительную субстанцию из теста; но если то, что творилось на его тарелке, можно было объяснить особенностями именно этого блюда русской стряпни, то ««Миллер»»… Суворов же выпил свою порцию ««Миллера»» и даже не поморщился.