К методологии гуманитарных наук Часть 1

Лекция Касаткиной Т.А.

Семинар филологов в ИМЛИ РАН.«Другая научность» гуманитарных наук. Субъект-объектный и субъект-субъектный методы познания. Термин и «ключевое слово» как инструменты субъект-объектного и субъект-субъектного типа познания. Разложение единого комплекса гуманитарных наук (филология-история-философия-богословие) как следствие возобладания позитивизма. Движение в гуманитарной университетской науке: от сущности вопроса к его истории (постмодернизм как научный принцип)
Перевод аудиозаписи в текст

Часть 1

Если позволите, я начну. Несмотря на то, что здесь нет богословов, к которым я хотела обратиться, я все-таки начну с тех самых слов, которые хотела произнести для них главным образом. Но все равно всем нам будет полезно. Но до богословов мы еще попробуем как-то донести. И вот прежде чем начать говорить собственно о методологии гуманитарных наук, я хотела сказать о методике междисциплинарных дискуссий.

Я вообще-то об этом уже говорила, когда мы только начинали вот этот наш семинар в Ясной Поляне, но естественно услышана не была, поскольку эта вещь совершенно непривычная в современном постнаучном пространстве. И даже очевидно, что и сейчас я не буду услышана, поскольку богословы отсутствуют. Но тем не менее камень долбят. Я думаю, что это нужно повторять при каждом удобном случае.
Дело в том, что если мы хотим друг друга понимать и слышать, то нам нужно говорить не ссылками к нашему культурному слою, который стоит за нашей собственной специальностью, потому что каждому культурологу понятно, что при ссылках на Бахтина и на Тынянова богослов испытает некоторое затруднение.

Поэтому нет смысла говорить такими вот отсылками. Мало того, эти отсылки, они не просто методически недееспособны в данном случае, но они и методологически очень сомнительны. Потому что ведь это только кажется, что отсылка к Тынянову предполагает, что все филологи по умолчанию поняли, что имел в виду говорящий. Это такая иллюзия.

К счастью, насчет отсылки к Бахтину никто таких иллюций уже даже и не испытывает. Т.е. всем понятно, что если человека отослали к Бахтину, то что при этом имеется в виду — совершенно непонятно. Т.е. во всяком случае рефлексия уже началась.
И самое-то интересное, когда мы отсылаем кого-то к понятому нами исследователю, то как понят был нами исследователь, это тоже большой вопрос.
Я опять-таки скажу по личному опыту. Когда я дохожу до ссылок на себя, в современных каких-то текстах, то я просто зажмуриваюсь с ужасом и стараюсь как-нибудь проскочить. Потому что точно будет кошмар. Это точно не будет иметь ко мне никакого отношения. А к чему будет иметь отношение — даже трудно предугадать.
Я думаю, что у бедного Канта примерно такая реакция. Как он там вертится в гробу, и вообще все те, на кого мы так ссылаемся.
Я думаю, что у нас цунами просто. Это еще легкие последствия наших ссылок, они все там в гробу вертятся. И приходят вот в такое же содрогание.
На самом деле, когда мы предполагаем, что что-то понятно по умолчанию, то тут же надо себя ловить за руку и осознавать, что по умолчанию как раз в этом месте ничего не понятно. И что главное, что мы не можем использовать эту ссылку как аргумент.
Потому что уж во всяком случае, мало того что возможно криво, не так, перпендикулярно она понята, но самое главное, что это в любом случае это не аргумент, а всего-навсего тезис, кторый нуждается в защите здесь и сейчас. И если это сказал скажем Василий Великий, или Григорий Богослов, то это все равно тезис, который мы излагаем как мы его здесь и сейчас поняли, я уж не говорю о всех переводах, и если мы его излагаем, этот тезис, то мы его должны и отстаивать. Не предполагая, что если мы солидаризовались с Василием Великим, то все, наше дело в шляпе.
Нет такого тезиса. Его просто нет, не потому что мы решили его волевым усилием отрицать, а его просто нет. Не присутствует он. Который мы по умолчанию могли бы разделить с Василием Великим. Т.е. это все равно тезис наш, здесь и сейчас. И если мы собираемся его обсуждать, то человек, который его выдвигает, он должен быть мишенью аргументов, и соответственно щитом этого тезиса. Он может рассчитывать только на свое красноречие. А вовсе не на красноречие Василия Великого на совсем другом иностранном языке много лет назад, и вообще он возможно совсем другое имел в Это что касается методики.

Шкловский очень хорошо сказал: «Научные открытия нам не достаются по наследству. До них надо доходить самому великим и горестным путем.»
Т.е. то, что мы предпочитаем как бы известныи и верным по умолчанию, оно по умолчанию никогда не известно, тем более никогда не верно и не очевидно.
Поэтому если мы хотим, чтобы в междисциплинарных диалогах, собеседованиях до чего-то договориться, то мы всегда должны быть представителями своего тезиса. И защищать его не нашими поднятыми бровями, «Как, вы не знаете, или — Как, вы не согласны?» Это не аргумент.
Теперь собственно к методологии гуманитарных наук. Прежде всего я бы действительно говорила об общем поле гуманитарных наук. Потому что Федор Александрович исходил сразу из недр истории на прошлом семинаре. А при этом довольно многие именно фундаментальные вещи — они как раз общие для корпуса гуманитарных наук. И поэтому в истории их не было смысла как бы отдельно себе присваивать.
Но тут такая интересная вещь. Эта самая методология гуманитарных наук, то, что я сейчас оглашу как главную основу гуманитарных наук, на самом деле это не основа методологии гуманитарных наук, это основа методологии гуманитарного подхода к изучению Бытия.
Сам этот подход, он был оспорен во многих довольно дискуссиях, особенно знаменитые эти все физики и лирики 60-х годов. Когда просто за гуманитарными науками научность вообще отрицалась. Научность понималась как выявление фактов, как повторяемость. Даже если мы остановимся на этих двух пунктах, хотя там еще несколько, то уже здесь мы видим, что с гуманитарными науками действительно так не получается.
Но дело в том, что так не получится не только с гуманитарными науками. Потому что если мы, как это собственно предлагает позитивизм, (а от позитивизма нам никуда не деться, это — основа современного научного метода), если он предлагает заниматься собственно фактами, собственно феноменологией этой, тем, что явлено, то сразу возникает вопрос о положении этого факта в системе. Потому что до тех пор, пока мы не видим этого факта в некоем ряду, мы не можем даже определить его пространственное расположение. Факт, который мы обозначили, он может, так, как мы его воспринимаем, быть совсем несвойственным его положению. Он может значить (я наконец произнесу это слово) что-то совершенно другое, чем все наши выводы, которые мы будем делать на основе единичного даже подтвержденного, даже удостоверенного повторениями факта, не включенного в некую систему.
Поэтому вообще любая наука, не только гуманитарная, а и естественные, движутся путем гипотез, предлагаемых и отвергаемых, этих систем, в которых факты группируются и выдают некую картину мира. И именно по прорехам в этой картине мира познается неправильность группировки. Когда нужно менять гипотезу.
Проблема в том, что на естественно-бытовом уровне знания, которые существуют в науке гипотетечески, они в бытовой уровень уже опускаются как неколебимые теории. Это понятно, ведь нужно на чем-то основываться. И все, что предложено ученым именно как результат логической работы и своего видения мира как новое, как неожиданное, как то, что нужно проверять, воспринимается на этом другом уровне, даже студентами той же специальности, как некая догма, которая вполне неподвижна, которая это мироздание вполне фиксирует, и куда эти факты можно только добавлять.
Т.е. получается некий радикльный разрыв между наукой на ее вершинах и наукой в процессе обучения ей.
И студент постоянно застревает в этой ситуации догматизирования того, что уже несколко раз переотвергнуто или обратно взято на вооружение именно в качестве рабочей гипотезы.
Это расхождение надо фиксировать. Чтобы понять, какие у нас методологические проблемы.
(продолжение следует)