ОСТОРОЖНЫЙ / Мран. Тёмные новеллы

Начало новеллы о Гойо - СИЛА И ВЛАСТЬ

ОСТОРОЖНЫЙ
______________________________________

ТОСКА

Гойо, старый оборотень, чьё имя означало — "осторожный", не помнил о себе ничего. Он знал историю каждого дерева, животного, человека, места — стоило ему лишь учуять их запах. Но память о собственной жизни была похожа на глухую каменную стену — высокую, серую, гладкую, как вылизанная морем галька на морском берегу. Оборотень чувствовал: за ней что-то есть. Но ни подслушать, ни подсмотреть, что происходило за стеной, не мог.

Гойо любил лес. Иногда ему казалось, что он родился в лесу. В памяти старого оборотня хранились миллионы запахов и тысячи диких лесных тропинок, но не осталось ни единого воспоминания из детства. Он не помнил родителей, как будто взялся ниоткуда, возник из прелого осеннего пара — у самой земли, под мокрой от холодного дождя пожухлой листвой. А может, он вырос из-под земли, как гриб, или упал с неба, как снег?

Честно говоря, тайна происхождения не беспокоила Гойо до тех пор, пока он не повстречался однажды с человеком, оскорбившим и унизившим оборотня так сильно, что Гойо не мог ни о чём думать, кроме собственного поражения. Они повстречались в чаще леса голодной сырой ночью, после того, как лис чудом не издох от побоев в одной из зажиточных деревень, набитой безымянными, как улей пчёлами на пасеке.

Он не чувствовал обиды на людей. Это жизнь. Если бы его не поймали и не избили до полусмерти, он украл бы курицу, завалил бы овцу или лошадь, выпотрошив до костей тушу, или убил бы зазевавшегося аборигена. Люди были для Гойо дичью, а он для них — опасной мишенью. Он охотился на них, а они на него. Поединок между людьми и животными продолжался не первое столетие. Гойо привык к этой древней войне.

Между старым лисом-оборотнем и чудотворцем произошло нечто такое, что выбило Гойо из колеи и породило тоску на дне всего его существа — глубоко внутри, рядом с желудком. О том, что это была тоска, Гойо догадался, почувствовав эту звериную тоску в человеке. Она была похожа на голод и боль, слившиеся в единый нервный спазм. Гойо удивился: как они с этим живут? Проклятый чудотворец заразил его тоской, когда оборотень укусил его за шею. А ведь всё должно было быть совсем не так! Укус оборотня заразил бы любого человека лисьим бешенством, парализовал бы. Но с чудотворцами всё было сложно и непонятно.

Нужно начать с того, что любое существо из породы чудотворцев было неуязвимо, недосягаемо для оборотней. Они даже не видели Гойо, хотя он не раз шёл с ними рядом — так близко, что можно было вдыхать запах их крови в тонких эластичных сосудах, вдыхать аромат их кожи, волос, пота, и даже слёз. Но при попытке прикоснуться к кому-либо из них лис ощущал, что вокруг них возникал невидимый воздушный кокон, непреодолимый и пугающий.

Почему же отшельник, живущий в чаще леса, увидел его? И даже пригласил угоститься только что убитой зайчихой. Гойо знал ответ: чудотворец был убийцей, таким же, как и старый лис. Это объединяло чудотворца и оборотня, потому и не было вокруг лесного незнакомца никакой защиты. Потому и принял Гойо чудотворца за обычного лесника или беглого преступника — лёгкую добычу, способную утолить ледяной голод Гойо на несколько недель.

Гойо мог запросто прокусить шею любого человека до самого позвонка. После этого существо становилось безвольным, беззащитным. С таким телом можно было делать всё, что угодно. Даже сожрать живьём. Но соперник в борьбе оказался ловчее.

Распластавшись на земле с чугунным коленом на горле и чувствуя необычный вкус человеческой крови во рту, Гойо вздрогнул: незнакомец был не простым крестьянином, в его крови было противоядие — редкий органический состав. Такие препараты были только в одном месте: в жуткой лаборатории Мрана на глобальной ферме.

Гойо почувствовал ужас при воспоминании о белых каменных стенах и неживых мучителях, причинявших ему боль. Слюна оборотня оказалась бесполезной, как семя, пролитое в землю, и злоба, с которой он кинулся у костра на гостеприимного встречного, вернулась к нему невыносимой для его звериного нутра тоской. Она была острой, как стрела, пронзающая тело, и столь сильна, что выдержать её мог только человек.

Но самым жестоким и непонятным было то, что человек, едва не ставший жертвой собственной доверчивости, не стал добивать напавшего. Отпустил.

Вспоминая короткую схватку, лис заново почувствовал острую ненависть. Никто и никогда не унижал его так, как этот гордец. Гойо обладал силой, но в чудотворце была власть. Он сам был — воплощённая власть. Он мог выбирать: убить оборотня или оставить в живых. И выбрал второе.

Гойо был помилован им по непостижимой для лисьего ума причине. Он просто не захотел его убивать. Выбор, недоступный оборотню: вот что приводило Гойо в бешенство.

"Да кто ты такой? Чем ты лучше меня?! Такой же убийца, как и я… " — подумал лис в который раз. Тоска работала внутри него безостановочно, заставляя прокручивать в сознании то, что произошло, сотни раз. Показалось, что у него раскалывается череп. Это было мучительно. И не было никакого избавления. "Настоящий ад..." — устало подумал Гойо. "Как они живут с этим?"

Он остановился посреди лесной тропы, покачнулся, сжав руками седую голову. Кладбище. Оно было где-то рядом. И оттуда доносился земляной могильный запах, смешанный с запахом юной женщины — чистой, нетронутой, сладкой. Она плакала. Гойо отчётливо учуял запах её слёз.

Осторожно пробравшись вдоль кладбищенской ограды внутрь, Гойо проскользнул между рядом свежих могил, спрыгнул в одну из пустых ям и присел на корточки. Время в мире людей шло быстро, сжимая человеческую жизнь до нескольких событий между рождением и уходом в иной мир. В том, что иной мир существует, Гойо не сомневался, но не был уверен, что возможность новой жизни по ту сторону видимого мира даётся всем. Это нужно заслужить. Во всяком случае, себя он достойным новой жизни не ощущал, потому цеплялся за нынешнюю жизни всеми руками, ногами и лапами.

Девчонка стояла у одной из дальних могил, ещё не заросших травой. Под земляным холмом с крепким деревянным крестом, в глубине, покоилось тело её матери. Гойо в одночасье узнал о ней всё: и о том, что её отца убил тот, кто помиловал его в ночном лесу, и о том, как тихо отошла из жизни её мать, и как её встречали отец, муж и сын, стоя у порога — невидимые даже друг для друга. Только тайное имя, которое ей шепнула мать перед тем, как исчезнуть из мира, оставив на высокой кровати тело, как износившуюся одежду, Гойо не узнал. Тайные имена людей были наглухо закрыты для оборотня.

Светлая, с крепким стройным телом, с волосами цвета спелой пшеницы, в белой косынке, девушка стояла и плакала — неподвижно, беззвучно, не всхлипывая. Лис удивился: нити, связывающие все существа этого мира, были непостижимы, но была в этой всеобщей взаимосвязанности какая-то удивительная логика, красота и высший смысл. Лис впервые почувствовал эту стройность и красоту. Интуитивно, наугад. откуда пришло это ощущение, Гойо не понимал.

«Эй, ты, глупая человеческая женщина!» — крикнул он ей, наполовину выбравшись из ямы. Она продолжала стоять у холма, и ветер перебирал её волосы, выбившиеся из-под лёгкой косынки.

«Кому ты плачешь? Здесь никого нет! Нет никого, кроме нас с тобой!» — уже тише, добавил Гойо. Это было бесполезно. Она не слышала его голоса и не видела его, выбирающегося из чьей-то завтрашней могилы. Они были в разных мирах.

УБОРЩИК ЗЕМЛИ

В сложном переплетении нитей жизни, оплетавшей судьбу заплаканной девчонки, Гойо увидел врага и собиравшуюся грозу над её головой. Вот он, Эйсон, чьё имя означало «ловкий». Ловкач. Гойо прикрыл глаза, чтобы лучше разглядеть этого парня, не раз входившего в дом, но задумавшего нынешней ночью покуражиться над той, которую хотел взять силой и властвовать над её жизнью. Не потому, что любил. За ловеласом был должок перед этой девчонкой: он спровадил её брата в такое место, увидев которое, лис вздрогнул. Он был там когда-то. Как ему удалось вырваться из этого мучилища, не хотелось даже вспоминать. Глобальная ферма — единственное, что он помнил из своей теперешней жизни. Люди со стеклянными взглядами, хлопотавшие над его распростёртым на белом столе телом, были похожи на живых, но не пахли человеческой плотью и не дышали. Они нашли что-то необычное в его крови, тканях, из которых состояло его туловище. Каждый день с него состригали шерсть и кололи какие-то вещества. Тогда-то и ощутил Гойо невыносимый голод, заставлявший его поедать что попало. Таких, как он, была в лаборатории добрая сотня. И все ощутили страшный голод, родившийся вместе со способностью различать вещи и людей.

Оборотней выпустили после зачистки, которую те, кто мог запоминать происходящее, окрестили «Жёлтым дымом». Дым спускался с неба тёмно-жёлтыми клубами, как будто кто-то распылял там, наверху, нежную пыльцу, затем превращался в дивные бледно-жёлтые цветы, которые увядали, превращались в зеленовато-жёлтые хлопья, в тончайшую невесомую паутину. Тогда повсюду можно было наткнуться на тела, сброшенные людьми прямо на землю.

Всё это нужно было уничтожить путём естественной утилизации. Оборотней создали именно для этого, они были наполнены кровью и жизнью Гойо, старого, древнего оборотня, пойманного с целью изучения. Ему сообщили, что он — лучший, и потому станет донором для остальных.

До того существа были просто зверями. Их поймали в лесу и подвергли обработке. Гойо помнит, как умирали его искалеченные собратья. Он оказался самым умным и живучим. У него была особенная, древняя кровь, а им просто не повезло. Перед тем, как выпустить всю свору полулюдей, их собрали в тесном помещении и дали необходимые инструкции. Гойо не понимал, зачем потребовалось объяснять столь очевидные вещи. Ему и так было всё понятно. И только потом — понял: все они, кого он считал братьями и сёстрами, выйдя из страшных белых стен лаборатории, обладали лишь смутным подобием сознания. Его мысли были их мыслями, они подчинялись ему, не издавая ни звука.

Это был неудачный эксперимент. Многие из опытной партии «санитаров земли» умерли после первой же уборки. Гойо не притронулся ни к одному телу, почувствовав подвох. У тел был странный синтетический запах — сладковатый, манящий. Лисы-оборотни умирали каждый день. И с каждым умершим собратом сознание Гойо становилось всё яснее, а разум — крепче.

Из всей оравы модифицированных «уборщиков земли» в живых остался только он. Гойо нравилось обретённое состояние разума. Его сознание, казалось, собиралось из светящихся капель, как ртуть. Впадать вновь в полубессознательное состояние, обрекать ещё сотню калек на краткую отсрочку смерти и безумие — благодаря особому ферменту, добытым из него самого — Гойо не захотел. Процедуры, которым его для этого подвергали, были ужасны, мучительны.

Когда последний лис из его стаи закрыл глаза, Гойо ушёл лесными тропами — далеко, в лесную чащу — туда, где его не смог бы найти никто. Ему пришлось перегрызть небольшой ошейник из лёгкого белого пластика с микроскопическими приборами внутри, позволявшими следить за его перемещением полупрозрачным неживым существам, похожим на ледяных стрекоз.

ГОЛОД

1.

Девушку звали Айна, «первая». Гойо нравилось её имя. Тёмный голод, шевельнувшийся внутри, замер, а на его место хлынула обжигающая тоска. Гойо читал её жизнь, словно листал огромную книгу. Она была из чудотворцев. Потому и расправиться с ней сопляку Эйсону было не под силу. Да и сам он не смог бы причинить ей вреда.

По дороге в селение Гойо шёл рядом и наслаждался ароматом, который чувствовал только он. Особенно нравилось ему внюхиваться в запах, исходящий от её пшеничных волос. Они пахли яблоками и зелёным майским чаем. Гойо никогда не пил зелёный майский чай, но знал об этом всё: как его растят и собирают, сушат, и как ароматная янтарная жидкость обволакивает внутренности той, которая шла впереди, не замечая его.

«Ишь… Чистая…» — с досадой подумал Гойо. В этот момент оборотень впервые пожалел о том, что он не человек. О, как бы он хотел сейчас быть обычным жителем селения безымянных! Нет, он не хотел бы быть чудотворцем. Но всё же, быть человеком, прикасаться к ней, воровать для неё яблоки — он бы очень хотел. И сам не знал, почему.

2.

В селении безымянных наступал вечер. Дома становились всё тише, и становилось слышно, как вздыхает скот в хлевах и шуршат невидимые мыши в амбарах. Айна выглянула на улицу, запирая ворота. На скамье у ворот сидел старик. Айна пригляделась: это был какой-то пришлый. Окинув его оценивающим взглядом, она отметила, что одет чужак кое-как. Подоила корову, налила молока в глиняную кринку. Снова выглянула за ворота. Старик сидел в той же позе: выпрямив спину и глядя куда-то вдаль, как будто наблюдая за праздношатающимися селянами, уже сходившимися на небольшую круглую площадь у корчмы.
— Хотите молока? — спросила она старика. — Возьмите…

Старик искоса взглянул на молоко. Промолчал.
— Ну, как хотите… — пожала плечами Айна. Вошла в дом, но вскоре вышла за ворота снова, держа в руках тёплую стёганую фуфайку. Старик сидел по-прежнему. Вечерний ветер был холодным, ещё немного, и наступит осень. Айна не стала спрашивать согласия старика. Молча набросила ему на плечи фуфайку и пошла к себе. Старик сказал ей в спину:

— А если я унесу её, не верну?
— Носите на здоровье, — приветливо откликнулась девушка. — Это от отца осталось. Всё равно носить некому.

Старик кивнул, вскочил и, на ходу засовывая длинные костлявые руки в рукава, направился к корчме. Его мотало из стороны в сторону, как будто у него был лёгкий паралич. Айна посмотрела ему вслед и подумала, что у старика странная походка, и ведёт он себя странно Но это было не её дело.

3.

Эйсон вышел из корчмы, неверно ступая, разгорячённый грибной настойкой, делающей людей чуть смелее и безумнее. «Тебе конец...» — прошептал он неизвестно кому и оступился, неуклюже покачнулся и уселся прямо на землю. — «Тебе конец, нечистое отродье!»

Он ждал брата и маленькую шайку подростков, которые должны были принять участие в весьма неблагопристойном деле. В селении друг о друге знали почти всё, но в глаза старались не говорить. Ни от кого не укрылось странное поведение Эйсона после того, как из селения увезли Айна, которого все знали как лучшего парня селения и округи. Его имя означало «первый». И это было действительно так! Даже после того, как кряжистого, крепкого и рассудительного Ратуса, его отца, обнаружили зимой на пустынной дороге у одного из селений с раскроенным черепом, Айн не потерял силы духа. Хозяйство, заботы о котором легли на плечи Айна, расцвело ещё больше, а дом, казалось, стал ещё крепче. Его привязанность к домашним была редкостью и вызывала удивление и уважение. Он не забывал делать подарки и приглядывать за домочадцами — за расцветающей на глазах Айной и за матерью, Аной, сильно сдавшей после гибели отца. Отцовский налаженный бизнес коммивояжера Айн не унаследовал, предпочитая трудиться на земле и мастерить своими руками разные вещи — от игрушек до глиняной посуды. В доме покойного Ратуса даже обедать не садились прежде, чем Айн войдёт в дом. Это была очень дружная семья с крепкими традициями.

Но в один несчастный день благополучие разлетелось вдребезги. В селение пожаловали ловцы из Мрана. Их чёрный фургон был легендой селений. Мало кто видел его, но как он выглядит — знали все.
Ни у кого ничего не спрашивая, зловещие гости направились к дому Ратуса. У ворот, видимо, ожидая Айна, заканчивающего какие-то важные работы по хозяйству, стоял Эйсон в нарядной красной рубахе, однако тотчас же растворился, как только заметил направляющиеся в его сторону механически шагающие мрачные фигуры в длинных чёрных плащах и капюшонах.

Айна увезли сразу. Онако не тронули ни мать, ни сестру. А Эйсон с тех пор впадал в злобное настроение, едва речь заходила об брате Айны. Со временем упоминать имя бывшего друга и наперсника стало неловко. Эйсон однажды в корчме разбил бутылку грибной настойки, к которой стал регулярно прикладываться после исчезновения друга. Так бесило его, когда кто-то произносил имя Айна. Да и небезопасно было поминать его — поговаривали, что Айн был чудотворцем. К матери его, Ане и сестре — Айне отношение стало настороженным и даже враждебным.

Эйсон предложил Айне жить вместе в доме её отца после того, как мать оставила её сиротой, отправившись на тот свет. Зажав её в сенях её дома, он попытался облапать её дрожащими от грибной настойки и похоти руками. Предложение прозвучало настолько развязно и двусмысленно, что Айна выставила ухажёра за порог, а после долго отмывала всё тело, как от коросты.

Эйсон затаил обиду, возненавидев Айну всей душой, а нынешним вечером решил отомстить за унижение, нанесённое ему зажиточной пигалицей. Подогревая себя грибной настойкой, он дурел, мысли становились всё тяжелее. Наконец, изрядно напившись, он окончательно созрел для мести, решив надругаться и опозорить девушку в присутствии компании подростков, к которой принадлежал его младший брат, рыжий Аден, чьё имя означало «рыжий, как солнце» или «райский сад». Эйсон называл братишку «Ржавым» и частенько поколачивал. Но если нужно было идти на какое-то дело, братья всегда находили общий язык. План обсудили, назначили день.

Взамен на моральную поддержку Эйсон разрешил компании пошарить по закромам зажиточного дома, в котором и после смерти Ратуса не переводилось всякое полезное добро. Опозоренную Айну Эйсон бы великодушно взял за жену, и никуда бы она не делась, особенно, если бы Эйсон припугнул её тем, что или оскандалит на всю деревню, или наведёт на неё ловцов. Так или иначе — Эйсон был полон энтузиазма и решимости довести задуманное до конца.


4.

Сидя на земле у корчмы, Эйсон крикнул: «Ржавый! Где ты шляешься?!» Зычный голос, казалось, был слышен даже в самом дальнем углу села.
— Зачем он тебе? — раздался над его головой чуточку насмешливый, но приветливый голос Айны. У Эйсона сердце взлетело так стремительно, что чуть было не застряло в горле. С чего бы это ей быть такой приветливой?

На него пахнуло теплом и яблочным духом, который окутывал Айну, как облако, куда бы она ни шла. Она наклонилась к нему, положив руку на плечо и приподняла юбку, выставив наружу округлую коленку, упругую икру в шёлковом чулке.

— Подойдут ли такие туфельки для свадьбы? — спросила она, глядя ему в глаза и продемонстрировав ногу в туфельке на низком ходу. У Эйсона мгновенно пересохло горло.
— Я согласна, Эйсон… Хорошо ли моё приданое?
— Да… — шепнул Эйсон и кадык над воротом рубахи судорожно дёрнулся. Все его планы, полные мести и ярости, летели в тартарары. С этой девкой определённо нечисто — Эйсон был, как под гипнозом.
— Когда? — шепнул он онемевшими губами. И тут произошло нечто, отчего Эйсон чуть не выругался. Айна поцеловала его в губы и шепнула:
— А хочешь поправить подвязки на моих чулках? Прямо сейчас. Смотри, не медли, а то ведь я могу и передумать.

С этими словами она направилась в дальний закуток за корчмой, где за высоким плетёным забором хозяин харчевни держал мангал для жарки мяса и пустые бочонки из-под круп, а ещё — большой деревянный ящик для мусора, который скапливался за день. Между бочками стояла широкая скамейка для тех, кто нуждался в немедленном уединении. Эйсон, сбитый с толку, вскочил и побежал вслед за девушкой. Глядя на неё со спины, он подумал, что она вихляет бёдрами, как девка из борделя в соседнем селении.

Айна поманила его рукой, оглянувшись, и проворно исчезла за углом, а спустя несколько секунд Эйсон почти вбежал в закуток. Айна глядела на него из полутьмы жёлтыми лисьими глазами, улыбаясь зло и странно. Эйсону стало не по себе. Схватила за ворот и потянула внутрь. На деревянной двери лязгнул засов.

ТУХЛАЯ РЫБА

Аден прибежал на площадь заблаговременно, а друзья всё не шли. В корчму, где сидел брат, заходить не хотелось. Тяжёлый запах настойки и сожжённого подсолнечного масла вызывал у Адена непреодолимое отвращение, а шум казался враждебным настолько, что в случайных словах посетителей корчмы Адену чудились ехидные намёки и пересуды.

Уже стемнело. Адену не нравилось, что затеял брат. Как-то не по-людски всё это выглядело. Айна хоть и высокомерная, но поступать с ней как с последней воровкой или дрянной потаскухой — было бы слишком. Он подумал с надеждой, что если брат напьётся в стельку, то можно будет забыть о некрасивом деле и никуда не соваться. На душе у парня, что называется, кошки скребли. да и друзья запаздывали, из чего Аден сделал вывод, что им тоже вечерняя затея поперёк совести.

Увидев Эйсона, вышедшего, пошатываясь, из шумной забегаловки, Аден отступил в тень, под навес одного из домов. Ему хотелось спрятаться и заснуть, а проснуться — когда все неприятности произойдут или пройдут стороной.

Подросток смотрел на площадь. Брат был пьян. Споткнувшись, он грузно плюхнулся на землю у крыльца, и, немного повозившись, уселся. Вёл он себя странно. Поднимал голову, выставив вперёд тяжёлый подбородок, опускал её, вновь поднимал, как будто прислушиваясь к чему-то или рассматривая что-то невидимое в сумраке. Вдруг он поднялся с земли, как будто ужаленный и быстро направился в тёмный угол за корчмой.

«Эх…Пьяная ты харя!» — с досадой выругался Аден про себя. На площади перед питейным заведением никого не было. Лишь из тёмного закутка, за дверью во внутренний дворик, в котором исчез Эйсон, послышалось странное похрюкивание и повизгивание, как будто кто-то резал там охрипшую свинью. Аден нехотя направился вслед за братом. У него не было никаких дурных предчувствий. Только досада от того, что изрядно напившегося брата придётся волоком тащить домой, а это была для Адена задача чертовски неприятная.

Дверь была закрыта на засов изнутри. Аден подёргал ручку двери в заборе, пнул дверь ногой. Она распахнулась вовнутрь, и что-то большое, непонятное, зловонное, обдав парня ледяным холодом, метнулось прочь из проёма двери и как будто растворилось в воздухе.

Аден пришёл в себя от того, что кто-то плеснул ему водой в лицо. Медленно открыл глаза.

— Сомлел, видать, пацан… — произнёс дядька Мирон, хозяин сельской харчевни. Возле тусклого навесного фонаря, болтающегося над дверью, выходящей во внутренний дворик позади корчмы, стояли вечерние пьяницы.
— И взрослый бы сомлел, такие страсти увидеть... - сокрушённо добавил чей-то мужской голос.
— Не смотри туда… — испуганно и тихо буркнул Мирон, закрывая Адену глаза широкой шершавой ладонью.
— Господи… Да он его выпотрошил, опустошил… — охнул кто-то в глубине двора.
— Фу ты, какая дурная смерть… — посетовал ещё кто-то рядом.
— Ага, поймать бы нечисть и убить! — поддакнул кто-то, стоявший за спиной Ржавого.

Аден стряхнул руку Мирона, крутанул головой и вгляделся в освещённый круг, в котором лежало что-то жуткое, страшное, в разорванной рубашке брата. Сердце ухнуло и провалилось. Все разом умолкли, глядя в круг от скрипнувшего в тишине фонаря, вздрагивающий на земле.

— Дядя Мирон… — прошептал Аден. — Почему здесь так пахнет рыбой?
— Где? — тоже шёпотом спросил дядька Мирон, как будто боясь кого-то разбудить.
— Здесь… Здесь повсюду пахнет тухлятиной, гнилыми рыбьими потрохами. Неужели вы не чувствуете этого ужасного запаха разложившейся рыбы? — с отчаянием спросил Аден, чьё имя обозначало «солнечный огонь» и «райский сад», но покойный брат упрямо называл его Ржавый. Аден заплакал.

— У меня не было рыбы сегодня… — растерянно развёл Мирон ладони в стороны, будто показывая, что они пустые.
— Она ведьма, ведьма! — выкрикнул Аден.
— Кто?! — Мирон смотрел на мальчугана, как будто тот сошёл с ума.
— Вонь… Какая вонь… — пролепетал Аден, махнув рукой. И его стошнило.

ОСКОЛКИ ПАМЯТИ

Гойо чувствовал себя выпотрошенным и пустым. Так бывало всякий раз, когда на земли безымянных наваливалась снегом и ветрами тоскливая долгая зима. В пасмурные дни он вспоминал о том, что ещё не стёрлось из памяти. Память у лиса была полна прорех, как дырявый зипун. Он помнил немногое, зато настолько ярко, что перебирая свои скудные воспоминания, ощущал их в полном объёме, со всеми звуками, красками, запахами и оттенками ощущений.

Самое жуткое воспоминание было связано с секретной биолабораторией на одной из глобальных ферм. Иногда ему снились неживые люди с глазами стального цвета. Они разрезали его во сне и вынимали из него все внутренности. И он лежал под их стеклянными взглядами, вздрагивая от прикосновений ледяных сверкающих пальцев — голый, беззащитный и полый внутри, как пустой футляр из-под чего-то очень важного, какой-то нужной для жизни вещи, необходимой, но куда-то потерявшейся навсегда.

А иногда ему снилось осеннее кладбище, и он шёл по дорожке позади Айны, как пёс. Она плакала и не видела его, хотя за время их пути в селение он не раз станцевал перед ней боевой танец Серебряного Лунного Лиса, сопровождая его громкими торжествующими криками. Но Айна не обращала на это никакого внимания. Качала головой кому-то, кого лис никак не мог увидеть — и не слышала ни звука.

Ещё он вспоминал лесную поляну, чёрно-оранжевую, тревожную от яркого полыхающего костра, а у огня — медное в сполохах огня, лицо мужчины, который не убил его. Теперь лис чувствовал благодарность по отношению к странному чудотворцу. Не отпусти его он тогда с той поляны — что бы стало с Айной?

«Далась тебе эта Айна…» — сердился он сам на себя, прячась в подземных коммуникациях на окраине Мрана. Здесь было тепло, сухо, и водились огромные крысы. Благодаря им удавалось кое-как пережить очередную зиму. Он их пережил тысячи. Во всяком случае, это была единственная недостоверная информация, которой ему очень хотелось верить.

Набить брюхо Гойо удавалось без труда. Но ощущение сытости он испытывал редко. Последний раз это случилось, когда он убрал с земли пьяного Эйсона, протянувшего свои волосатые ручищи к той, ради которой оборотень готов был, кажется, умереть. Он вычислил Эйсона легко и безошибочно: по запаху ненависти, окружившей бедолагу плотным облаком.

О, этот запах… Лис узнал бы его из миллиона других, даже если бы находился на расстоянии тысячи километров! Убив Эйсона и устроив мгновенное пиршество, лис испытал редкое ощущение полной сытости. Ненависть — то, что насыщало его целиком. Ненависть была неотъемлемой частью пиршества. Это, наверное, можно было бы сравнить с человеческим счастьем. С наслаждением. Лис напрочь забыл о том, что это такое, счастье. Сытость заменяла ему почти всё, что ему пришлось забыть в лаборатории Мрана.

Мран. Иногда Гойо казалось, он вспоминает этот Великий Город изнутри, как будто он жил там когда-то. Но воспоминание никогда не складывалось в единую картинку. В памяти возникали бессвязные фрагменты, на которых было не разобрать, что именно в каждом из них заключено. Они существовали в седой голове старого лиса какие-то сотые части секунд, потом рассыпались в пыль, в прах, из которого состоял весь этот временный мир.

Лис не принадлежал этому миру. И эта особенность его существования также объединяла его с чудотворцами. Они тоже не принадлежали миру, все ниточки которого находились в цепких лапах Священного Города, Умного Мрана. Но стать «своими» у таких, как Гойо, с такими, как лесной отшельник, чьего имени Гойо так и не узнал, не получилось бы никогда. Они были разные и совершенно чужие. Единственное сильное чувство, которое мог Гойо испытывать к чудотворцам — ненависть. И с этим ничего нельзя было поделать.

Чудотворцы принадлежали иному миру. Горнему, о котором у Гойо почти не было достоверных сведений. Лис же принадлежал древней силе. Она требовала жертвы и напоминала о своих требованиях чудовищным голодом. По степени силы голод мог сравниться разве что с человеческой тоской. Но чудотворцы уживались с ней — так же, как и Гойо мог выносить свой голод. А вот тоски оборотень вынести не мог. Это был ад, настоящий ад.

Лис чувствовал себя частью этой тёмной, непознаваемой умом, древней силы. Она была его стихией. Он принадлежал ей, но не был её рабом. Гойо был сыном леса. И если можно было представить себе рай — для лиса это был лес. Лес был похож на всё: на небо и воду, на Священный танец Серебристого лунного лиса, на рыбу, похожую на леденец, обитающую в глубине озера неподалёку. На Айну. Здесь было священным для Гойо всё: каждая тварь и травинка, и капля росы на серебристом от влаги листе осоки. Город же напоминал ему чучело. Мран тоже был вместилищем силы. Сила заполняла в этом городе всё, но она была была больше этого города. Мран напоминал Гойо громадную, многоликую, многоголосую механическую куклу-спрута. А лес был живым. Дышал. Жил своей жизнью.

Однажды, спустя больше года после истории с Айной, у лиса так горько подкатила тоска к самому горлу, что он решился покинуть укрытие. В этот день должен был впервые выпасть снег. Тоска проткнула, казалось, все внутренности и обожгла всё нутро. Это было похоже на неисцелимую рану, и этой раной был он сам.

Гойо не выдержал. У него было припрятано по всей обжитой им территории огромное количество нужных вещей. Ему пришлось достать из схрона лыжи-снегоходы и ещё долго топать по чёрной подмерзающей к ночи земле в сторону селения, где он испытал два самых сильных потрясения сердца: встречу с Айной, о которой она даже не догадалась, и — сытость.

Оборотень добрался до деревни за полночь. Снег повалил хлопьями, и лису за несколько вёрст было видно, как стало светло на этой неприветливой земле. На нём была надета тёплая фуфайка, подаренная Айной в тот вечер, когда лис готовился убить Эйсона. Издали его можно было было принять за местного жителя. Но некому было его узнавать или не узнавать. Все сидели в своих домах, у растопленных дровами жарких печек. Гойо не знал, что ему нужно здесь. Зачем он вообще приехал сюда…

Оборотень плавно подъехал к дому Айны на лыжах. Окна её дома тускло светились, глядя в ночную тьму. Лис не мигая смотрел в окно и видел всю её жизнь. Она стояла у окна, нагая, прекрасная, как первая клейкая листва по весне, как изумрудная вода в дальнем пруду, где лис любил жить подолгу в тёплое время года. Из сумрака комнаты на неё смотрел мужчина. Лис видел, что в ней уже зародилась крохотная новая жизнь.

Падал снег. Он стоял и смотрел, не в силах уйти и чувствуя, как утихает тоска, как уползает неприкаянность в самую глубину его существа. Да, Гойо вынужден был признать одну непререкаемую истину: у чудотворцев всё не так, как должно быть! Даже зло оборачивается для них пользой! Это было несправедливо. Гойо не любил чудотворцев именно поэтому. Из-за несправедливости, которую они воплощали.

Оборотень вздохнул и тихо прошёл по двору к птичнику. Он почувствовал, что голоден. Осторожно открыл двери в курятник. В нос пахнуло соломой и тёплым куриным помётом. Прекрасно видя в полной темноте, Гойо осторожно собрал все яйца с насестов, сложил в подвернувшуюся под руку корзину, потом задушил двух самых упитанных кур и одну огромную индюшку. Ничего, переживут они как-нибудь эту пустяковую потерю. В конце концов они ему обязаны всем самым лучшим, что с ними сейчас происходит, эти чудотворцы.




П. Фрагорийский
Мран. Тёмные новеллы
Осторожный